Глава шестая
Укрытие содрогалось при каждом ударе каменного ядра о наклонную крышу. Бревна, частью расщепленные и побитые, успели ощетиниться застрявшими в них стрелами, однако ни разбить, ни даже ослабить щит вражеским снарядам было не под силу. Защищенные перекрытием из бревен и грунта, валлийские строители приступили к работе.
С востока, где стояли войска герцога Кларенса, к Гарфлёру тянули еще один подкоп. С обеих сторон ревели пушки и грохотали о городскую стену ядра, от баллист и требушетов летели в город камни, поднимая на узких улочках клубы дыма и пыли, и все это время рытье не останавливалось, подземные ходы подбирались все ближе к городскому валу. Восточные подкопы шли под городскую стену: в меловой породе предстояло вырыть просторные пещеры и укрепить их по краям бревнами, а потом в нужное время поджечь деревянные подпорки и обрушить пещеры вместе с участком вала. Западный же подкоп, начинавшийся под выстроенным лучниками деревянным укрытием, вел к бастиону у Лёрских ворот, уже изрядно побитому снарядами. Если барбакан разрушить до конца, то можно штурмовать брешь у ворот, не опасаясь обстрела с фланга. Поэтому теперь валлийцы копали, лучники охраняли бревенчатое укрытие, а город изнывал от тягот осады.
Барбакан — две низкие круглые башни, соединенные куртиной, — был выстроен горожанами из крупных дубовых бревен, вкопанных в землю и скрепленных железными обручами. Изнутри его укрепили утрамбованным грунтом и щебнем, снаружи отгородили от англичан рвом с водой. Часть бревен уже размочалило снарядами, и грунт высыпался наружу, наполовину перегородив канаву и образовав крутой откос перед барбаканом. Однако бастион не сдавался: на развалинах то и дело показывались арбалетчики и латники, с уцелевших бревенчатых стен свисали боевые знамена.
Каждую ночь, как только стихали английские пушки, защитники бастиона начинали латать повреждения, и каждое утро открывало глазам осаждающих новый частокол, который англичане заново начинали разрушать с той же настойчивостью. Остальные орудия били по городу.
Гарфлёр, впервые увиденный Хуком сразу после высадки, показался ему сказочным: теснились друг к другу крыши, над ними торчали церковные колокольни, от остального мира их ограждала белоснежная стена с башенками, сияющая под ярким августовским солнцем. Картина тогда напомнила Хуку нарисованный городок с церковной росписи в Суассоне, изображавшей святых Криспина и Криспиниана, которым он так усердно молился.
Теперь же нарисованный городок превратился в мешанину из камней, грязи, дыма и разбитых домов. Стена в основном сохранилась, с нее по-прежнему свисали знамена с гербами командующих, изображениями святых и воззваниями к Богу, однако восемь башен уже обрушились в ров, а в городском валу у Лёрских ворот зияла длинная брешь. От тяжелых снарядов, забрасываемых в город катапультами, обваливались дома и возгорались пожары, над осажденным городом вечно стелилась дымная завеса, церковные шпили падали на землю под беспорядочный лязг колоколов, а каменные снаряды и пушечные ядра все продолжали разбивать в прах уже разбитый город.
Гарнизон еще сопротивлялся. Всякое утро, ведя свой отряд к окопам у английских пушек, Хук видел плоды усилий французов: позади разбитого вала росла вторая стена, оседающий барбакан обрастал новыми бревнами. Английские герольды в ярких накидках, подъезжающие к городской стене с предложениями сдаться, каждый раз возвращались ни с чем.
— Они надеются, что их король приведет войско на подмогу, — в одно сентябрьское утро сказал Хуку отец Кристофер.
— Разве у французов король не помешанный?
— Еще какой помешанный! Думает, что сделан из стекла! — ухмыльнулся отец Кристофер, по обыкновению не жалея для лучников благословений и шуток. — Правда-правда: боится упасть, чтобы не рассыпаться осколками. А еще грызет ковры и жалуется на жизнь самой луне.
— Значит, никакое войско он сюда не приведет, — улыбнулся Ник.
— У помешанного короля есть сыновья, Хук. Вот уж кто жаждет крови и мечтает растереть в прах наши кости!
— Неужели рискнут?
— То известно одному Господу, Хук, а Он мне не скажет. Знаю лишь, что в Руане собирается армия.
— Это далеко?
— Видишь дорогу? — кивнул священник на отходящую от Лёрских ворот еле заметную полосу, которая казалась грязным шрамом на фоне побитой снарядами земли. — Если у холма свернуть вправо и идти дальше, то через полсотни миль увидишь крепкий мост и большой город. Это и есть Руан. Полсотни миль — для войска три дня пути.
— Пусть приходят, — пожал плечами Хук. — Перебьем и их.
— Перед Гастингсом король Гарольд говорил то же самое, — тихо отозвался отец Кристофер.
— А у Гарольда были лучники?
— Нет, вроде бы только латники.
— Вот видите! — улыбнулся Хук.
Священник, подняв голову, вгляделся в Гарфлёр.
— Пора бы уже взять город, — пробормотал он в задумчивости. — Слишком долго здесь торчим.
Проходивший мимо латник весело поздоровался с отцом Кристофером, и тот обернулся его благословить.
— Знаешь, кто он? — кивнул священник вслед спешащей фигуре.
Ник проводил взглядом удаляющегося латника в красно-белой накидке.
— Нет, святой отец, понятия не имею.
— Сын Джеффри Чосера, — гордо объявил священник.
— Кого?
— Ты не слыхал о Джеффри Чосере? Поэте?
— А, какой-то бездельник, — отмахнулся Ник и вдруг хлопнул священника по плечу, пригнув к земле. Через миг арбалетная стрела ударила в раскисшую стену траншеи там, где только что стоял отец Кристофер.
— Это Хорек, — объяснил Хук. — Вот уж кто не бездельничает!
— Хорек?
— Один выродок на барбакане. Рожей похож на хорька. Опять арбалет нацеливает.
— Застрелить его можешь?
— Будь он шагов на двадцать ближе…
Хук выглянул в щель между набитыми землей ивовыми корзинами, ограждавшими укрытие, и помахал рукой. С барбакана ему помахали в ответ.
— Даю ему знать, что еще жив, — объяснил Хук.
— Хорек, — задумчиво повторил отец Кристофер. — Ты слыхал, что Роб Хоркинс болен?
— И еще Флетч. И жена Дика Годвайна.
— Алиса? И она тоже?
— Говорят, ей совсем плохо.
— Из Роба Хоркинса дерьмо так и хлещет — водянистая жижа пополам с кровью.
— Помоги нам Господи, — покачал головой Хук. — У Флетча то же самое.
— Пойду-ка я читать молитвы, — без тени усмешки сказал отец Кристофер. — Нельзя, чтобы людей косила болезнь. Ты-то сам здоров?
— Здоров.
— Благодарение Богу. А как рука?
— Временами ноет, — признался Ник, показав правую ладонь, которую Мелисанда забинтовала, смазав рану медом.
— Ноет — хороший признак. — Священник, наклонившись, понюхал повязку. — И пахнет хорошо. Ну то есть воняет, как мы все, — грязью, потом и дерьмом, зато, главное, не пахнет гнилью. А как моча? Мутная? Темная? Бесцветная?
— Обычная, святой отец.
— Прекрасно, Хук! Уж тебя-то надо беречь!
Ник удивился, однако священник, видимо, и не думал шутить. Да и сам Ник понимал, что обязанности винтенара он исполняет как надо. Поначалу он опасался ответственности и ожидал, что лучники постарше откажутся выполнять его приказы, однако недовольные его назначением, если такие и были, никак не выказывали обид и безропотно ему подчинялись. Серебряную цепь он носил с гордостью.
Вновь настала жара, обратив грязь в засохшую корку, которая под ногой рассыпалась в пыль. Рассыпался на глазах и Гарфлёр, и все же гарнизон пока не сложил оружия. Раза четыре в день к лучникам, по-прежнему не вылезающим из траншей, наведывался король с небольшой свитой и подолгу смотрел на городскую стену. Он уже не заговаривал со стрелками, как при начале осады, и каждый раз при появлении Генриха лучники старались отойти подальше. По его изможденному тонкогубому лицу было ясно, что он не очень-то надеется на успешный прорыв через внутренние стены. При атаке войско, перебирающееся через остатки сожженных домов, неминуемо обстреляют из арбалетов с барбакана, затем придется пересекать широкий городской ров и лезть через разрушенную пушками стену. И все это время арбалетчики будут сыпать стрелами с флангов, а за остатками стены англичане наткнутся на внутреннюю стену, сооруженную из корзин с землей, толстых брусьев и камней, вывороченных из разбитых городских зданий.
— Надо обрушить еще участок стены, — расслышал Хук слова короля. — И сразу штурмовать получившуюся брешь.
— Нельзя, государь, — хмуро возразил сэр Джон Корнуолл. — Сухих мест больше нет.
Река, поднявшаяся с наводнением, схлынула лишь частично, и земля вокруг Гарфлёра лежала затопленной. Сухими оставались лишь два участка, где англичане вели к городу подземные ходы.
— Значит, покончить с барбаканом, — настаивал король, — и ворота, что за ним, разнести в щепки!
Обратив мрачное длинноносое лицо к непокорному барбакану, Генрих вдруг вспомнил о стрелках и латниках, встревоженно его слушающих, и возвысил голос:
— Господь привел нас в дальнюю землю не для того, чтоб мы терпели поражение! Гарфлёр долго не продержится! Мы победим, тогда найдется пива и доброй еды на всех! Город будет наш!
Днями напролет из подкопа таскали наружу мел и грунт, а свод внутри подпирали бревнами длиной в лучное цевье. В начале сентября английские пушки по-прежнему обстреливали врага, заполняя окопы дымом, а воздух — нескончаемым грохотом.
— Как твои уши? — вместо приветствия бросил Хуку сэр Джон как-то утром.
— Уши, сэр Джон?
— Ну да, такие странные штуковины по бокам головы.
— С ними все в порядке, сэр Джон.
— Тогда пойдем со мной.
Командующий, чьи дорогие доспехи и налатник покрывала пыль, повел Хука по траншее к входу в подкоп, начинавшийся под укрытием. Первые шагов пятнадцать шахта резко шла вниз, а затем выравнивалась в пологий туннель высотой с лучное цевье и шириной в два шага. Тростниковые свечи, которые крепились на поддерживающих свод бревнах, горели все более тускло по мере того, как Хук вслед за сэром Джоном продвигался вглубь. Чуть не на каждом шагу приходилось останавливаться и вжиматься в стену, пропуская очередного рабочего, вытаскивающего наружу корзину вырубленной меловой породы. В воздухе висела пыль, под ногами хлюпала меловая жижа.
— Отдохните-ка пока, ребята, — распорядился сэр Джон, дойдя до тупика. — Молчите и не двигайтесь.
Двое рабочих, которые киркой рубили мел при свете роговых светильников, свисавших с дальнего бруса, с облегчением отложили инструменты и сели на пол. Давидд-ап-Трехерн, руководивший работой, приветственно кивнул Хуку и посторонился. Сэр Джон припал к стене и жестом велел Нику присесть на корточки.
— Слушай, — шепнул он.
Хук прислушался. Кто-то из рабочих кашлянул, сэр Джон велел ему не шуметь.
Бродя по обширным лесам лорда Слейтона, спускающимся к реке от господских пастбищ, Хук частенько останавливался и замирал, прислушиваясь к звукам леса — оленьим шагам, хрюканью кабана, перестуку дятла, шелесту ветра в листьях, — и малейшее нарушение стройности становилось ему сигналом, знаком того, что в заросли проник кто-то чужой. Теперь он точно так же вслушивался в шорохи туннеля, стараясь не замечать дыхания полудюжины человек рядом, отогнав мысли и настроившись на тишину — так, чтобы уловить любой лишний звук. Шли минуты.
— У меня все время звенит в ушах, — прошептал сэр Джон. — Наверное, от ударов мечом по шлему, и…
Хук нетерпеливо вскинул руку, не задумываясь о том, что осмеливается приказывать рыцарю ордена Подвязки. Сэр Джон, впрочем, повиновался, и Хук продолжал слушать. Вскоре он понял, что звуки повторяются.
— Кто-то копает.
— Вот же выродки, — шепнул командующий. — Точно?
Теперь Хук удивлялся, что никто другой не слышит ритмичного стука киркой по залежам мела. Французы явно вели подкоп в сторону английского лагеря, надеясь помешать англичанам прежде, чем те доберутся до цели.
— Может, туннелей даже два, — заметил Хук.
Звуки казались неравномерными, словно пересекались сразу два разных ритма.
— Я так и подозревал, — подтвердил Давидд-ап-Трехерн. — Лишь боялся ошибиться. Под землей часто слышишь то, чего нет…
— Нет, каковы мерзавцы эти французы, а? — мстительно прошипел сэр Джон и взглянул на валлийца. — Далеко еще копать?
— Двадцать шагов, сэр Джон, пару дней. И еще два дня — вырыть камеру. И день на то, чтобы заполнить ее горючим материалом.
— Они пока далеко. Может, на нас не наткнутся? — предположил командующий.
— Французы будут прислушиваться, как и мы, сэр Джон. Чем ближе подойдут — тем легче услышат.
— Мерзкие вонючие холощеные выродки, — шепотом выругался сэр Джон. — Я все равно ничего не слышу.
— Копают, — заверил его Хук, по-прежнему не повышая голоса в душной полутьме, еле оживляемой неверным светом тростниковых светильников.
Кто-то из рабочих заговорил по-валлийски. Давидд-ап-Трехерн, жестом велев ему замолчать, обратился к командующему:
— Он беспокоится: вдруг французы ворвутся в туннель, что тогда?
— Сделайте здесь камеру, — велел сэр Джон. — Большую, чтобы вместить шестерых-семерых. Поставим в караул латников и стрелков. А сами держите наготове оружие и пока продолжайте копать. Барбакан надо уничтожить.
Подкоп к непокорному бастиону вели так, чтобы северная башня, падая, обрушилась в ров, заполненный водой: если прямо под башней сделать пещеру и подпереть свод бревнами, то при пожаре обрушится и потолок пещеры, и вместе с ним башня.
— Молодцы, ребята! — напоследок похвалил сэр Джон валлийцев, похлопывая их по плечам. — Бог вам в помощь.
Командующий кивнул Хуку, и они вдвоем стали выбираться наружу.
— Хотелось бы надеяться, что Он нам помогает, — проворчал про себя сэр Джон и вдруг, остановившись, хмуро оглядел вход в туннель. — Поставим здесь часовых.
— В укрытии?
— Если французы прорвутся в туннель, они полезут наружу толпой, как крысы на готовое угощение. Надо выстроить стену и поставить к ней лучников.
Хук поглядел на двоих рабочих, которые тащили в туннель бревенчатые подпорки.
— Стена замедлит работу, сэр Джон.
— А то я не знаю! — бросил командующий и вновь оглядел туннель. — Пора заканчивать осаду. Сколько можно! Болезнь косит людей, из этих гнилых мест надо уходить!
— Бочки? — предложил Хук.
— Бочки? — рявкнул сэр Джон.
— Наполнить три-четыре бочки землей и камнями, — терпеливо объяснил Хук. — Если французы прорвутся в туннель — вкатить бочки и поставить стоймя у выхода. Тогда полдюжины лучников удержат тут кого угодно.
Сэр Джон помолчал несколько мгновений, затем кивнул:
— Твоя мать знала, что делала, когда ложилась под твоего отца. Проследи, чтоб бочки были в укрытии еще до заката.
Бочки стояли на месте уже к сумеркам. Ожидая, когда можно будет уйти на покой, Хук прохаживался по траншее рядом с укрытием и поглядывал на побитые городские стены — алые в лучах закатного солнца, садящегося за безлесые холмы. Позади, в английском лагере, кто-то жалобно выпевал на флейте одну и ту же фразу, словно разучивая новую мелодию. Хуку, уставшему за день, хотелось только есть и спать, и когда рядом с ним у парапета остановился латник, Хук на него едва взглянул, заметив лишь кожаную куртку и плотно сидящий шлем, затеняющий лицо, да сапоги из хорошей кожи. На плечах у латника лежала золотая цепь — знак того, что он не из рядовых.
— Что там? Дохлый пес? — кивнул латник на середину поля между французским барбаканом и ближним к городу английским рвом, где валялась косматая тушка, к которой уже слетелись трое воронов.
— Их убивают французы, — ответил Хук. — Если собака выскочит на поле, ее подстреливают из арбалета. А потом ночью забирают.
— Собаку?
— Для французов это еда, — коротко пояснил Хук. — Свежее мясо.
— Вот оно что. — Латник следил взглядом за воронами. — Никогда не ел собак.
— Мясо как у зайца, только жестче. — Взглянув на латника, Хук наконец заметил глубокий шрам у длинного носа и поспешил опуститься на одно колено, торопливо добавив: — Государь…
— Встань, встань, — поморщился король.
Генрих не отводил глаз от барбакана, который теперь выглядел лишь беспорядочной кучей земли, возвышающейся над частоколом разбитых бревен.
— Барбакан надо взять, — пробормотал король, обращаясь к самому себе.
Хук теперь напряженно оглядывал бастион, стараясь не упустить из виду даже мельчайшее движение, которое выдало бы арбалетчика. Впрочем, к закату французы притихли, как обычно в последнее время, пушки и катапульты стояли без движения, и королю вряд ли что-то грозило.
— Помню, как в первый день осады звонили все церковные колокола, — произнес Генрих задумчиво, словно пытался разрешить загадку. — Я подумал тогда, что Гарфлёр заявляет о неповиновении, а потом оказалось, что в городе хоронят павших. Теперь колокола молчат.
— Слишком много убитых, государь, — неловко поддержал разговор Хук. В присутствии короля мысли почему-то путались. — А может, колоколов больше нет.
— Нужно скорее заканчивать осаду, — твердо произнес Генрих, отступая от парапета. — Твой святой по-прежнему с тобой разговаривает?
Король его не забыл!.. Хук от изумления не вымолвил ни слова, лишь кивнул.
— Хорошо. Если Господь за нас, мы непобедимы. Запомни! — Генрих улыбнулся краем губ. — Значит, мы их одолеем!
Последние слова король произнес тихо, словно самому себе, и тут же, повернувшись, пошел вдоль траншеи к укрытию, где его ждала стража.
Хук отправился спать.
* * *
На следующее утро от пушечного выстрела задрожала земля.
В дальнем конце подземного хода — куда сэр Джон вновь привел Хука послушать, близко ли подобрались французы, — содрогнулся грунт и замигали неверные огоньки тростниковых свечей. Сжавшись в полутьме, все напряженно слушали. Кто-то из рабочих закашлялся, и Хук замер, пережидая гулкое эхо, чтобы вновь припасть ухом к земле.
Загрохотал второй выстрел, вновь заметались языки свечей, в жижу под ногами посыпались комья грунта и меловая пыль. Вслед пушечному рокоту раздался странный гул и треск, словно дубовые бревна, подпирающие свод, прогибались под весом давящей на них земли.
— Хук, что там? — окликнул лучника сэр Джон.
До слуха Ника донесся едва слышный скрежет — настолько тихий, что Хук даже засомневался, не мерещится ли ему, — однако затем что-то приглушенно треснуло, и наступила тишина, которую через миг нарушил тот же скрежет — на этот раз ясно различимый. Под беспокойными взглядами рабочих Хук шагнул к дальнему концу туннеля и прижал ухо к меловой стене.
Скрежет.
Хук взглянул на Давидда-ап-Трехерна.
— Как вы сейчас работаете?
— Как обычно, — ответил озадаченный валлиец.
— Покажите.
Валлиец, подхватив кирку, подошел к стене и, вместо того чтобы размахнуться и рубануть острой лопастью по толще мягкой породы, провел киркой по узкой трещине, углубляя разлом, а затем вставил лопасть в образовавшуюся щель и попытался, действуя киркой как рычагом, выломать кусок покрупнее. Однако разлом оказался неглубоким, и мастер вновь принялся царапать породу острым краем кирки, расширяя щель. Он работал тихо, чтобы не спугнуть французов — ведь туннель подошел уже к самым стенам города, — и Хук понял, что доносящийся издалека звук был точно таким же. Французы, роющие встречный туннель, тоже старались не шуметь.
— Они близко, — сказал Хук.
— Cymorth ni, O Arglwydd,— пробормотал рабочий-валлиец и перекрестился.
— Насколько близко? — требовательно спросил сэр Джон, оставив без внимания молитву о Божьей помощи.
— Неизвестно, сэр Джон.
— Черт бы подрал проклятых подонков, — сплюнул тот.
— Может, их туннель пройдет выше нашего, — предположил Давидд-ап-Трехерн. — Или ниже…
— Когда они подойдут ближе, вы услышите, — заверил его Хук. — Скрежет станет громче.
— Скрежет? — переспросил валлиец.
— Звук, что сейчас слышен.
— Им осталось прорубить несколько футов, — мрачно проронил Давидд-ап-Трехерн. — И враги обрушатся на нас как демоны.
— Здесь их будут ждать демоны не хуже! — рявкнул командующий. — Туннель нам важен, и мы его не бросим! Будем драться с выродками под землей. Тогда не придется их еще и хоронить!
Длинные боевые луки не годились для низкого туннеля, и в полдень сэр Джон принес полдюжины арбалетов.
— Если французы прорвутся, открывайте стрельбу, — велел он Хуку. — А потом деритесь алебардами.
Скрежет все усиливался, и Давидд-ап-Трехерн решил, что осторожничать больше незачем. Валлийцы принялись рубить породу в полную силу, с грохотом круша стену в облаке окутавшей их меловой пыли. Кирка то и дело ударяла в кремневые вкрапления, высекая яростные искры, пронзающие полумрак туннеля. Хуку они казались похожими на падающие звезды, и он вспомнил, как бабка при виде летящих звезд всегда крестилась и спешила произнести молитву, считая, что стремительная звезда скорее донесет ее до цели. Закрыв глаза, он молился за Мелисанду и отца Кристофера, и еще за Майкла, своего младшего брата, радуясь, что тот по-прежнему в Англии, где нет Перрилов и их сумасшедшего отца-священника.
— Еще день работы — и можно расширять туннель под камеру, — прервал его воспоминания Давидд-ап-Трехерн. — Тогда башня обрушится не хуже иерихонских стен!
Латники и стрелки сидели в дальней части туннеля, то и дело поджимая ноги и пропуская рабочих, которые выносили лишний грунт и затаскивали в туннель новые бревна, которые будут поддерживать свод. Звук, идущий от французов, теперь слышался яснее, страшнее и неотвратимее. Он доносился с севера, откуда враг вел встречный подкоп. Сидя в пыльной полутьме, озаряемой лишь мечущимися огоньками светильников, Хук не отводил взгляда от дальней стены, которая в любой миг могла разверзнуться и выпустить в подземный мрак толпу закованных в латы вражеских воинов. Сам сэр Джон, мрачный и сосредоточенный, чуть не полдня просидел в туннеле с мечом наготове.
— Врага надо загнать обратно в нору, а потом обрушить над ними свод, — буркнул он. — Проклятье, откуда ж такая вонь? Как в помойной яме.
— А тут и есть помойная яма, — заметил Давидд-ап-Трехерн.
Болезнь добралась и до рабочих, жижа под ногами становилась все более зловонной от испражнений.
Ближе к вечеру сэр Джон ушел, а через час прислал новых людей на смену охране. Новые стражники, пригибаясь под низким сводом, остановились на пороге, их мечущиеся в полутьме тени казались огромными.
— Силы небесные! — пророкотал чей-то голос. — Чем тут дышать?
— Арбалеты для нас есть? — спросил другой.
— Есть, — объявил Хук. — И даже взведенные.
— Оставьте нам! — велел латник и вгляделся в стрелков. — Хук! Неужели?
— Сэр Эдвард! — улыбнулся Ник, поднимаясь и откладывая арбалет.
— Вот так встреча! — расплылся в ответной улыбке сэр Эдвард Дервент — латник лорда Слейтона, когда-то в Лондоне спасший Ника от господского суда и неминуемого наказания. — Я слыхал, что ты здесь. Как дела?
— Пока жив, сэр Эдвард, — ухмыльнулся Ник.
— Слава богу! Хотя уж Он-то наверняка знает, чего стоит здесь выжить. — Повернув к стене изуродованное шрамами лицо, затененное шлемом, сэр Эдвард прислушался к скрежету. — Французы совсем близко!
— Похоже на то, — кивнул Хук.
— Не верьте слуху, — вмешался Давидд-ап-Трехерн. — Может, до врага еще дюжина шагов, под землей звуки обманчивы.
— Значит, французы могут оказаться и в пяди от нас? — мрачно осведомился сэр Эдвард.
— Именно, — подтвердил валлиец.
Сэр Эдвард глянул на взведенные арбалеты.
— А наше дело — встретить их стрельбой и перебить?
— Ваше дело — сохранить мне жизнь! — заявил Давидд-ап-Трехерн. — А вы загородили весь проход! Вас слишком много! Нам еще работать и работать!
Увидев, что латники сэра Джона вышли, Хук велел своим стрелкам уходить и обернулся к сэру Эдварду.
— Пусть ночь пройдет спокойно!
— Боже, услышь его молитву! — улыбнулся сэр Эдвард. — Рад был тебя повидать, Хук.
— Я тоже счастлив увидеться, сэр Эдвард. Спасибо вам.
— Ступай отдыхать, парень, — добродушно отозвался тот.
Хук кивнул, перехватил алебарду поудобнее и, попрощавшись с Давиддом-ап-Трехерном, стал протискиваться к выходу мимо людей сэра Эдварда. Кто-то подставил ему подножку. Хук разглядел длинный подбородок и запавшие глаза — и в полутьме ему на миг привиделся сэр Мартин, однако тут же стало ясно, что перед ним старший отпрыск священника, Том Перрил. Тут же у стены стоял и его братец, склонившись под низким сводом. Хук прошел мимо, зная, что в присутствии сэра Эдварда его тронуть не посмеют.
Устало бредя по туннелю навстречу дневному свету, уже переходящему в сумерки, Хук думал о Мелисанде, о приготовленном ею горячем ужине, о вечерних песнях у костра, как вдруг мир вокруг него рухнул.
Громовой гул, начавшийся за спиной, мгновенно перешел в грохот. И тут же раздался треск, словно лопнула сама земля. Темные клубы пыли, летящие из глубины туннеля к выходу, бурным облаком заполнили весь проход, человеческие фигуры во тьме казались грозными призраками. Откуда-то долетели крики и звяканье стали о доспехи — и вопль. Первый вопль.
Французы прорвались в туннель.
Хук ринулся было назад, где слышались звуки сражения, однако вспомнил о бочках — может, еще удастся перегородить выход? — и на мгновение замер. Из тьмы донесся вопль, скорее похожий на дикий визг кастрируемого животного, раздался грохот — и с потолка повалились вниз люди. Прежде чем Хука накрыло облаком пыли, он успел заметить рванувшегося к нему латника в покрытых мелом и землей доспехах, с двуручным мечом наготове и с опущенным забралом. Среди пыльного полумрака латник казался гигантским призраком, вышедшим из глубин ада, из кромешных недр ночных кошмаров. Оцепеневший Хук опомнился лишь тогда, когда латник с криком бросился на него, целя мечом в живот.
Хук, увернувшись, успел ударить алебардой в защищенное сталью лицо. Копейный наконечник лишь скользнул по свинорылому забралу, зато верхний конец тяжелого молота продавил металл и вдвинулся внутрь шлема. Из-под забрала хлынула кровь, гигант пошатнулся. Хук, припомнив уроки сэра Джона, подскочил к латнику вплотную, чтобы не дать места для размаха мечом, и ударил его алебардой как дубиной. Латник упал, и Хук, которому низкий свод не позволял замахнуться, изо всех сил ударил клинком алебарды в правый локоть врага и следующим ударом вонзил наконечник в щель между шлемом и панцирем — в шею, прикрытую кольчужным капюшоном. Стальное острие, легко пройдя сквозь кольчужные звенья, вонзилось французу в горло, и латник, уже не казавшийся гигантом, осел на пол туннеля, заливая белый меловой пол черной кровью.
Проход полнился людьми, отовсюду неслись звуки боя. Выдернув алебарду из-под доспехов умирающего француза, Хук острым наконечником ударил следующего врага. Клинок, взрезав налатник с незнакомым гербом, скользнул по кирасе. Обратив к Хуку острое выступающее забрало, француз размахнулся мечом, но задел деревянную подпорку, поддерживающую свод, и Хук, пользуясь мгновением, метнулся вперед, крюком алебарды зацепил врага за щиколотку и что есть силы дернул на себя. Француз упал. Из прохода возник рабочий-валлиец. Он едва стоял на ногах, из распоротого брюха вываливались кишки. Хук плечом отодвинул его в сторону и наконечником ударил лежащего француза так, чтобы угодить под кирасу и вспороть узким клинком живот и грудь. Очередной клубок сражающихся отбросил лучника назад: люди лорда Слейтона теснили французов, то и дело оскальзываясь в липкой жиже и спотыкаясь о тела убитых и умирающих. Двое французских латников прижали Хука к стене, и ему вновь пришлось орудовать алебардой как дубиной. Потом его врагов оттеснили в сторону рабочие и стрелки, бегущие к выходу.
— Задержать французов! — донесся из туннеля голос сэра Эдварда.
Бочки!.. Не дожидаясь, пока на него снова нападут, Хук помчался наружу, к выстроенному у входа укрытию, как вдруг на подъеме кто-то подставил ему подножку, и он с размаху рухнул на меловой пол. Отпрянув в сторону, он попробовал было встать, но тут его ударили сапогом в живот. Хук, перевернувшись, увидел над собой Тома и Роберта Перрилов.
— Быстрее! — заорал на брата Том.
Роберт перехватил меч острием вниз и нацелил его в горло Нику.
— А твоя баба достанется мне! — бросил Хуку Том Перрил сквозь крики и вопли, отдающиеся эхом от стен туннеля. Со стороны выхода неслись звуки сражения: напавшие бились с захваченными врасплох защитниками подкопа.
Меч Тома Перрила пошел вниз — и Хук, перекатившись, резко бросился под ноги братьям. Роберт отлетел к дальней стене, а Томас Перрил просто сбежал, увидев поднимающегося Хука, все еще сжимающего в руке алебарду.
— Трус! — крикнул ему вслед Хук и обернулся взглянуть на Роберта, который беспорядочно молотил мечом по полу и вопил не переставая. Хук вдруг понял почему: вокруг них содрогалась земля. Вопль Перрила смешивался с другим воплем — тонким, как стальное лезвие, звучащим в мозгу Ника.
— На пол! — велел святой Криспиниан.
Земля ощутимо тряслась, тонкий вопль почти терялся в громовых раскатах, звучащих на этот раз не с неба, а из земных недр. И Хук послушно вжался в пол рядом с Перрилом в тот самый миг, когда рухнул свод туннеля.
И потянулась вечность — лишь лопались от напора бревна, давил на уши гул и рокот, валились сверху пласты земли…
Хук закрыл глаза. В мозгу вновь зазвучал тонкий вопль — его собственный вопль, порожденный ужасом и смертным страхом. Легкие забивала пыль. В Судный день, как говорили Хуку в детстве, земля отпустит мертвых, и они восстанут из могил во плоти, обратившись лицом на восток, к сияющему граду Иерусалиму. Восточный край неба заблещет ярче солнца, и воскресшие исполнятся великого ужаса, ослепленные светом новых небес. Священники же, которых хоронят ногами на запад, поднимутся из могил лицом к испуганной пастве и обратятся к народу со словами увещевания и утешения. И теперь, когда Хук оказался засыпан землей почти как в могиле, он не мог отделаться от мысли о сэре Мартине. Неужели эта хмурая перекошенная физиономия будет маячить перед ним даже в последний час, когда небеса исполнятся трубным гласом и Господь явится во всей славе, дабы принять Свой народ…
Рухнула потолочная балка, посыпалась земля. Гул все не смолкал, вопль в мозгу Ника утих до слабого стона.
И настала тишина.
Внезапное, беспросветное, совершенное безмолвие.
Ник перевел дух.
— Боже, — простонал Роберт Перрил.
На спину Хуку давило что-то тяжелое и неподвижное, хотя и не грозящее немедленно его расплющить. Вокруг стоял непроницаемый мрак.
— Боже, помоги, — повторил Перрил.
Земля вновь содрогнулась, послышался глухой удар. По звуку Хук угадал пушечный выстрел и затем расслышал голоса где-то вдалеке. Рот оказался забит песком, пришлось сплюнуть.
Выпустив из руки безнадежно застрявшую под завалом алебарду, Хук ощупал узкое пространство вокруг себя, попутно наткнувшись ладонью на голову Перрила.
— Помоги, — заскулил тот.
Хук промолчал.
Позади он обнаружил бревно из тех, что поддерживали свод туннеля: при падении ствол застыл наклоненным, прикрыв Хука и оставив ему возможность дышать. Этот-то ствол и давил ему на спину.
— Что теперь делать? — вслух спросил Ник.
— Поверхность близко, — отозвался святой Криспиниан.
— Помоги мне! — ответил Перрил.
«Если я шевельнусь, то умру», — подумал Хук.
— Ник! Помоги мне! — повторил Перрил. — Пожалуйста!
— Выбирайся наверх, — велел святой Криспиниан.
— Выкажи какую-никакую смелость, — знакомым резким голосом поддержал его святой Криспин.
— Ради бога, помоги! — простонал Перрил.
— Сдвинься вправо и ничего не бойся, — посоветовал святой Криспиниан.
Хук осторожно шевельнулся. Посыпалась земля.
— Теперь выкапывайся, — не отступал святой Криспиниан. — Как крот.
— Кроты тоже гибнут, — ответил Хук и собрался было рассказать, как охотники перекрывают кротам ход и потом выкапывают испуганных зверьков, однако святой не намеревался терять время.
— Ты не погибнешь, — нетерпеливо бросил он. — Выбирайся.
Хук, привстав, начал обеими руками раскапывать грунт над головой. Земля сыпалась сверху, забивала рот и не давала кричать от ужаса, хотя очень хотелось. Хук из последних сил выпрямлялся, упираясь ногами в пол туннеля, уверенный, что здесь ему и умереть, — и вдруг обнаружил, что дышит свежим воздухом. Могила оказалась неглубокой — лишь тонкий покров обвалившегося грунта, — и теперь, наполовину выбравшись из земли, Хук с удивлением увидел, что сумерки даже не успели перейти в ночь. Небо было ясным. То, что Хук поначалу принял за звуки дождя, оказалось стуком арбалетных стрел: французы, укрываясь за остатками барбакана и развалинами городской стены, метили по англичанам, стоило лишь тем показаться из траншей рядом с бревенчатым укрытием.
Хук, стоя по пояс в земле, потянулся вниз и, нащупав у правой ноги кожаную куртку Роберта Перрила, вытащил хрипящего лучника за шиворот под темнеющее небо. Арбалетная стрела ударила в нескольких дюймах от Хука. Он замер и огляделся.
Коридор, в котором он стоял, теперь выглядел как глубокая неровная траншея. Ликующие защитники города, видевшие обвал подкопа, обстреливали из арбалетов всех тех, кто пытался подобраться к туннелю и спасти уцелевших при обвале.
— Боже, — выдохнул Роберт Перрил.
— Ты жив, — заметил Хук.
— Ник?..
— Надо переждать.
Роберт Перрил закашлялся и выплюнул изо рта землю.
— Ждать?
— До темноты. Иначе застрелят.
— А где мой брат?
— Сбежал, — отрезал Хук. Интересно, что стало с сэром Эдвардом? Рухнула ли дальняя часть подкопа? Враги, судя по всему, вели подземный ход поверх английского туннеля, а потом провалились вниз. Хук представил себе внезапный бой и смерть в кромешной тьме, в вырытой своими руками могиле…
— Ты хотел меня убить, — заметил он Роберту Перрилу.
Тот все еще полулежал на полу траншеи, по пояс засыпанный землей. Меч он потерял.
Перрил не ответил.
— Ты хотел меня убить, — повторил Хук.
— Не я. Брат.
— Мечом в меня целил ты, а не брат.
Перрил обтер землю с лица.
— Прости, Ник.
Ник фыркнул и промолчал.
— Сэр Мартин обещал нам заплатить, — признался Перрил.
— Ваш отец? — ухмыльнулся Хук.
Перрил, поколебавшись, кивнул:
— Да.
— Он меня ненавидит?
— Твоя мать ему отказала, — объяснил Перрил.
Хук засмеялся:
— А твоя отдалась как последняя шлюха.
— Он ее уверил, что она пойдет в рай. Мол, переспать со священником — это добродетель. Так и сказал.
— Он сумасшедший.
— Он ей платил — и тогда, и сейчас, — ушел от ответа Перрил. — И нам обещал денег.
— За то, чтобы меня убить? — спросил Хук.
Французы изо всех сил старались за сэра Мартина: арбалетные стрелы то и дело свистели в воздухе, перелетая через обрушенный туннель, теперь ставший траншеей.
— Ему нужна твоя женщина.
— И сколько он вам даст?
— По марке каждому, — с готовностью объявил Перрил в надежде, что признание ему поможет.
Марка. Сто шестьдесят пенсов, на двоих триста двадцать — жалованье лучника за пятьдесят три дня. Цена жизни Хука и унижения Мелисанды.
— Значит, ты должен меня убить, а потом забрать девушку?
— Так хочет сэр Мартин.
— Сдуревший мерзавец.
— Он бывает и добрым. — В голосе Перрила послышалось умиление. — Помнишь дочку Джона Латтока?
— Еще бы.
— Он ее увез, а потом заплатил Джону, дал денег на приданое!
— Сто шестьдесят пенсов за изнасилование?
— Нет! — озадаченно возразил Перрил. — Два фунта, не меньше! Джон считал, что ему повезло.
Стремительно темнело. Французы, чьи заряженные пушки целый день только и ждали, когда встречный подкоп наткнется на английский туннель, теперь слали со стен Гарфлёра ядро за ядром. Пушечный дым клубился как грозовые тучи, затемняя и без того потемневшее небо, каменные ядра одно за другим с глухим стуком отскакивали от крепкого парапета.
— Роберт! — донесся голос со стороны укрытия.
— Это Том! — оживился Роберт Перрил, узнав голос брата, и уже набрал в грудь воздуху, чтобы ответить, однако Хук закрыл ему рот ладонью, рявкнув:
— Помалкивай!
Арбалетная стрела, влетев в траншею, ударилась о кольчугу Хука и отлетела прочь. Другая угодила в кремневую породу, посыпались искры.
— И что теперь? — спросил Хук, отнимая ладонь от рта Перрила.
— То есть как?
— Я тебя спасу, а ты будешь меня выслеживать, чтобы убить?
— Нет! — запротестовал Перрил. — Вытащи меня, Ник! Я даже двинуться не могу!
— Что теперь? — повторил Ник.
Арбалетные стрелы стучали по бревенчатому укрытию, как частый град по деревянной крыше.
— Я не буду тебя убивать! — пообещал Перрил.
— Что теперь?
— Вытащи меня, Ник, пожалуйста! — не отставал Перрил.
— Я говорю не с тобой. Что мне делать?
— А как ты думаешь? — Знакомый резкий голос святого Криспина прозвучал издевательски.
— Это убийство! — заметил Хук.
— Я не стану тебя убивать! — повторил Перрил.
— Неужели мы спасали девушку для того, чтобы теперь ее изнасиловали? — спросил святой Криспиниан.
— Вытащи меня из этого дерьма! — взмолился Перрил. — Пожалуйста!
Хук дотянулся до арбалетной стрелы, упавшей ближе всех — в локоть длиной, в два пальца толщиной, с жесткими кожаными лопастями вместо оперения. Наконечник, хоть и тронутый ржавчиной, оставался острым.
Убить Перрила оказалось легче легкого. Стукнув его по голове и не дожидаясь, пока тот отойдет от удара, Хук вогнал ему стрелу прямо в глаз. Стрела пошла легко, чуть задев кость у глазницы. Хук давил на толстое древко до тех пор, пока ржавое острие, пройдя сквозь мозг, не уперлось изнутри в заднюю стенку черепа. Судороги, хрип, дрожь продолжались недолго — смерть не заставила себя ждать.
— Роберт! — крикнул Том Перрил со стороны укрытия.
Тяжелый снаряд стрелометной машины ударил в каменную печь, торчащую среди обгорелых остатков какого-то дома, и, отскочив, перелетел далеко за английские траншеи. Хук вытер о рубаху убитого правую руку, вымазанную сочившейся из глаза Перрила слизью, и выбрался из-под засыпавшей его земли. Близилась ночь, из-за орудийного дыма сумерки казались гуще. Хук, переступив через Перрила, побрел на затекших ногах к укрытию. Вокруг сыпались арбалетные стрелы, но Хука шатало так, что целиться в него было невозможно, поэтому до укрытия он добрался невредимым и, пройдя вдоль стены, опустился наконец в защищенную траншею. Увидев в отблесках светильников его лицо, покрытое коркой грязи, солдаты замолчали.
— Сколько еще выжило? — спросил кто-то из латников.
— Не знаю, — выдавил из себя Хук.
— Держи. — Какой-то священник сунул ему в руки кружку пива, и Хук жадно к ней припал: он и не подозревал, как хотелось пить.
— Где мой брат? — спросил сидевший здесь же Томас Перрил.
— Убило арбалетной стрелой, — коротко ответил Хук, взглянув в его длинное лицо, и безжалостно добавил: — Прямо в глаз.
Перрил застыл, не сводя с него взгляда, но тут сквозь кучку солдат протиснулся сэр Джон Корнуолл.
— Хук!
— Жив, сэр Джон.
— По тебе не скажешь. Пойдем. — Командующий, подхватив Хука под руку, повел его к лагерю. — Что там стряслось?
— Французы нагрянули сверху. Я шел к выходу, обвалилась крыша.
— Обвалилась над тобой?
— Да, сэр Джон.
— Тебя явно кто-то любит, Хук.
— Святой Криспиниан, — кивнул лучник и в тот же миг увидел в свете костра Мелисанду, которая бросилась к нему с объятиями.
А потом, в темноте, ему снились кошмары.
* * *
На следующее утро люди сэра Джона стали умирать. Болезнь, обращающая кишки в грязное вместилище мутной жижи, первыми унесла двоих стрелков и латника. Умерла Алиса Годвайн. От того же недуга мучились еще дюжина латников и десятка два стрелков. Чума уничтожала армию, над лагерем стоял запах дерьма, а французы каждую ночь возводили стены все выше. На рассвете англичане из последних сил тянулись к орудийным окопам и траншеям, где их все так же одолевали рвота и понос.
Отец Кристофер тоже заболел. Мелисанда нашла его в палатке бледного и дрожащего. Он лежал в собственных нечистотах и от слабости не мог двинуться.
— Я ел орехи, — выговорил он.
— Орехи?
— Les noix, — повторил он по-французски голосом, скорее звучавшим как слабый стон. — Я не знал.
— Не знал чего?
— Лекари потом сказали, что орехи и капусту есть нельзя. Когда вокруг болезнь. Я ел орехи.
Мелисанда его вымыла.
— Я только сильнее заболею, — жалобно простонал священник, не в силах ей помешать.
Девушка принесла ему одеяло, хотя днем, когда жара делалась невыносимой, он все равно его сбрасывал. Низина вокруг Гарфлёра все еще оставалась затопленной, над водой стояло знойное марево, воздух казался густым и тягучим, как пар. Английские пушки не смолкали, хотя выстрелы стали реже: пушкарей-голландцев тоже одолевал недуг, который не обошел никого — ни королевскую челядь, ни высокородных лордов. Над английским лагерем реяли темные крылья ангелов смерти.
Мелисанда вываривала ежевику с ячменными зернами, выпрошенными у поваров сэра Джона, добавляла мед и с ложечки кормила отваром отца Кристофера.
— Я умру, — слабо протестовал он.
— Не умрете, — убежденно возражала девушка.
Отца Кристофера навестил личный лекарь его величества, мастер Колнет — серьезный и бледный молодой человек, который, понюхав его выделения, не огласил никакого вердикта, лишь споро вскрыл вены на руке и обильно пустил кровь.
— Заботы девушки вам не повредят, — объявил он.
— Благослови ее Господь, — еле слышно прошептал священник.
— Король прислал вам вина.
— Передайте мою благодарность его величеству.
— Отличное вино, — заметил Колнет, привычно перевязывая надрезанную руку, — хотя епископу не помогло.
— Бангор умер?
— Не Бангор, Норидж. Вчера.
— Боже милостивый, — простонал отец Кристофер.
— Я тоже пускал ему кровь, — добавил лекарь. — Думал, он выживет, однако Бог судил иначе. Я вернусь завтра.
Тело епископа Нориджа расчленили и выварили в огромном котле, чтобы отделить плоть от костей. Затем густую дымящуюся жидкость слили, а кости обернули льняной тканью и прибили гвоздями к дну гроба, который отвезли на берег. Оттуда епископа отправят в Англию, чтобы похоронить в той самой епархии, которой он так старательно избегал при жизни. Остальных умерших опускали в ямы, вырытые на возвышенностях, где вода не заливала могилы. Однако людей умирало все больше, и со временем трупы стали свозить на берег и сбрасывать в мелкие заводи — на откуп диким псам, чайкам и вечности. Лагерь полнился запахом мертвечины, едкой вонью испражнений и дымным чадом пожарищ.
На третье утро после обвала туннеля вдруг заговорили пушки на городских стенах: гарнизон зарядил разом все орудия и теперь палил по англичанам единым залпом, так что весь Гарфлёр заволокло дымом. Защитники, стоя на стенах разбитого города, вопили от радости и глумливо размахивали флагами.
— К ним пробился корабль, — объяснил сэр Джон.
— Корабль? — переспросил Хук.
— Не говори мне, что не знаешь этого слова.
— Но как?
— А так, что наш доблестный флот все проспал! Теперь у чертовых выродков есть еда, будь они прокляты!
Хуку стало казаться, что Бог перешел на сторону французов. Укрепления Гарфлёра, порушенные и разбитые, теперь обновлялись и отстраивались, вместо старых стен вставали новые, гарнизон каждую ночь углублял защитный ров и возводил новые преграды на месте брешей. Арбалетные стрелы летели все так же густо: то ли в городе их было в изобилии, то ли прорвавшийся сквозь блокаду корабль привез запас новых.
Англичан же по-прежнему одолевала хворь.
— Как он себя чувствует? — спросил у Мелисанды сэр Джон, заглянувший в палатку священника.
Девушка пожала плечами. Хук сказал бы, что живые так не выглядят: отец Кристофер, мертвенно-бледный, неподвижно лежал на спине, бессильно приоткрыв рот.
— Дышит? — уточнил сэр Джон.
Мелисанда кивнула.
— Помоги нам, Господи, — прошептал командующий, вылезая из палатки и устремляя взгляд на Гарфлёр. — Помоги, Господи.
Город, которому пристало бы сдаться на милость победителя еще полмесяца назад, по-прежнему стоял непокоренный, за развалинами стен и сторожевых башен скрывая свежие укрепления.
Были, правда, и хорошие вести. Сэр Эдвард Дервент и Давидд-ап-Трехерн, которых обвал застиг в дальнем конце туннеля, попали в плен к французам. Об этом рассказали герольды, вернувшиеся после очередной бесплодной попытки уговорить гарнизон сдаться. Разрушенный подземный ход пришлось бросить, хотя у восточной окраины Гарфлёра, где осадой руководил брат короля, подкопы под стены вели по-прежнему. Радовало одно: французские войска не пытались помогать осажденному городу. Дозоры, рассылаемые англичанами, не встречали и отдаленного намека на приближение армии, посланной разбить ослабленных болезнью англичан. Гарфлёр был предоставлен сам себе, хотя теперь становилось ясно, что осаждающие погибнут первыми.
— Сколько денег, сколько усилий! — мрачно бросил как-то сэр Джон. — И все для того, чтобы пройти от берега пару миль и заполучить во владение могилы да ямы с дерьмом!
— Тогда зачем мы тут сидим? — спросил Хук. — Почему не уходим?
— Дурацкий вопрос. А вдруг город завтра сдастся? Весь мир за нами следит. Прекратить осаду — признаться в слабости. Если оставить Гарфлёр и идти в глубь страны, то французов можно и не встретить: битв с английской армией они боятся, будут отсиживаться по крепостям. Значит, мы просто променяем одну осаду на другую. Нет уж, надо взять этот проклятый Гарфлёр.
— Тогда почему мы не нападаем?
— Слишком большие будут потери. Представь, Хук: арбалеты, катапульты, пушки — все это стреляет в нас, стоит только приблизиться. Пока мы засыпаем канаву, нас убивают. Перебираемся через разваленную стену — натыкаемся на новый ров и новую стену, и в нас снова бьют из арбалетов, пушек и катапульт. Потерять сотню убитыми и четыре сотни ранеными — не для нас. Мы пришли завоевать Францию, а не сдохнуть в яме с протухшим дерьмом. — Сэр Джон пнул комок земли и взглянул на море, где шесть английских кораблей становились на якорь поблизости от входа в гавань. — Командуй я гарнизоном Гарфлёра, я бы знал, что делать, — договорил он мрачно.
— Что?
— Нападать. Бить нас, пока мы бессильны. Можно разглагольствовать о рыцарстве и поступать по-рыцарски — мы так учтиво сражаемся, Хук! Однако для победы надо драться по-другому.
— Драться бесчестно?
— Драться подло. Драться зверски, забыв к дьяволу всю рыцарственность. Он не дурак.
— Дьявол?
Сэр Джон покачал головой.
— Нет, Рауль де Гокур. Командующий гарнизоном. — Сэр Джон кивнул на Гарфлёр. — Он не только джентльмен, Хук, он еще и боец. Будь я Раулем де Гокуром, я бы вытряс из нас дерьмо, не задумываясь.
На следующий же день Рауль де Гокур принялся за дело.
