Глава третья
В главном зале крепости Кале было зябко даже летом. Толстые каменные стены не пропускали тепло, поэтому диваны в зале стояли рядом с жарко растопленным камином. Каменные плиты пола под ними покрывал большой ковер, на котором спали полдюжины собак. На расставленных вдоль стены стойках ждали своего часа мечи и копья с железными наконечниками, между потолочными балками перепархивали воробьи, сквозь раскрытые ставни слышался нескончаемый шелест прибоя.
Имени командующего гарнизоном — крупного чернобородого мужчины, сидящего на диване вместе с изящной дамой, — Хук не запомнил: слова скользнули мимо, и теперь он не знал, как к кому обращаться. Шестеро латников, выстроившихся позади командующего, враждебно и настороженно глядели на Хука с Мелисандой, стоящих на коленях за краем ковра, на каменном полу.
— Не понимаю, — гнусаво провозгласил священник, прохаживаясь по бордюру ковра, — не понимаю, почему ты бросил службу у лорда Слейтона.
— Потому что я отказался убить девушку, святой отец, — объяснил Хук.
— Ее смерти хотел лорд Слейтон?
— Нет, его священник.
— Сынок сэра Джайлса Фэллоби, — отозвался с дивана командующий; судя по тону, сэра Мартина он явно недолюбливал.
— Итак, служитель Господа определил девице умереть, — не замечая его слов, угрожающе продолжал священник, — а ты все решил по-своему?
— Она была совсем девочкой, — ответил Хук.
— Весь грех в мире появился из-за женщины! — с яростной готовностью подхватил священник.
Изящная дама приложила ко рту бледную узкую руку, чтобы скрыть зевок, и погладила собачку на коленях — клубок белоснежного меха с озорными глазками.
— Какая тоска, — произнесла она, ни к кому не обращаясь.
Наступила долгая тишина. Пес, дремавший у дивана, заскулил, и чернобородый командующий наклонился потрепать его по голове.
— Спросите про Суассон, святой отец, — велел он.
— Я так и собирался, сэр Уильям.
— Значит, собирайтесь скорее, — холодно молвила дама.
— Ты объявлен вне закона? — вместо этого спросил священник и, не получив ответа, повторил вопрос громче. Хук по-прежнему молчал.
— Отвечай! — прикрикнул на него сэр Уильям.
— Очевидно, такое молчание красноречивее всякого ответа, — заметила дама. — Спросите его о Суассоне.
От ее властного тона священника передернуло, однако он повиновался.
— Расскажи, что произошло в Суассоне, — велел он, и Хук вновь описал, как французы вошли в город через южные ворота, как они насиловали и убивали, как сэр Роджер Паллейр предал английских лучников.
— И спасся лишь ты один? — ядовито осведомился священник.
— Мне помог святой Криспиниан.
— О! Сам святой Криспиниан? — повел бровью священник. — Как любезно с его стороны!
Кто-то из латников сдавленно хохотнул, остальные не скрывали неприязненных взглядов. Недоверие сгущалось вокруг коленопреклоненного стрелка так же плотно, как дым вокруг широкого камина. Еще один латник, не отрывая глаз от Мелисанды, что-то шепнул соседу, тот захихикал.
— А может, тебя отпустили французы? — резко бросил священник.
— Нет, — мотнул головой Хук.
— Тебя прислали намеренно?
— Нет!
— Чтобы счесть войско, хватит и простого лучника, и если наш государь соберет армию, французы захотят узнать ее численность.
— Нет! — повторил Хук.
— Значит, тебя отпустили, а в награду дали шлюху? — не отставал священник.
— Она не шлюха! — разозлился Хук под откровенными ухмылками латников.
Мелисанда, до сих пор не раскрывавшая рта из робости перед стражами в доспехах, перед спесивым священником и томной дамой, полулежащей на подушках, наконец обрела дар речи. Вряд ли она поняла слова священника, однако его тон не оставлял сомнений, и Мелисанда, выпрямившись, вдруг заговорила дерзко и решительно. В ее беглой французской речи Хук едва ли улавливал одно слово из сотни. Говорила она так страстно и возмущенно, что остальные, очевидно знающие французский, слушали не перебивая — ни командующий, ни священник даже не пытались ее остановить. Она явно рассказывала о падении Суассона, и когда ей на глаза навернулись слезы и потекли по щекам, она возвысила голос и теперь бросала слова в лицо священнику, словно желая пригвоздить его к месту. Вскоре она иссякла и, указав на Хука, опустила голову и разрыдалась.
На несколько мгновений повисла тишина. Какой-то человек в кольчуге шумно распахнул дверь зала, увидел внутри людей и так же шумно ушел. Сэр Уильям задумчиво посмотрел на Ника.
— Ты зарезал сэра Роджера Паллейра? — прямо спросил он.
— Да, я его убил.
— Для преступника, объявленного вне закона, это заслуга, — твердо вымолвила жена сэра Уильяма. — Если девушка говорит правду.
— Если, — встрял священник.
— Я ей верю, — бросила дама, поднимаясь с дивана.
Подхватив собачку одной рукой, она подошла к краю ковра и наклонилась поднять Мелисанду. Держа ее под локоть, она тихо заговорила с девушкой по-французски и повела в дальний конец зала, где виднелась скрытая драпировкой дверь.
Сэр Уильям дождался, пока жена уйдет, и встал.
— Полагаю, святой отец, лучник говорит правду, — решительно произнес он.
— Может, и так, — снизошел священник.
— Я уверен, что он не лжет, — настойчиво повторил сэр Уильям.
— Не проверить ли? — Святой отец чуть не потирал руки от предвкушения.
— Вы намерены его пытать? — потрясенно спросил его командующий.
Тот слегка поклонился.
— Истина священна, милорд. Et cognoscetis veritatem, et Veritas liberabit vos! — процитировал он по-латыни и, осенив себя крестом, перевел: — И познаете истину, и истина сделает вас свободными!
— Я и так свободен, — бросил чернобородый командующий. — Не наше дело исторгать истину из ничтожного лучника. Оставим это другим.
— Разумеется, милорд, — согласился священник, едва скрывая досаду.
— Значит, вам известно, куда его следует направить.
— Конечно, милорд.
— Так позаботьтесь об этом. — Обернувшись к Хуку, сэр Уильям велел ему встать. — Французов убивал?
— Многих, мой господин, — ответил Хук, припомнив стрелы, летевшие в полуосвещенную брешь.
— Похвально, — сухо отозвался командующий. — Однако смерть сэра Роджера Паллейра делает тебя либо героем, либо преступником.
— Я лучник, — решительно произнес Хук.
— Лучник, — сурово кивнул сэр Уильям, вручая ему серебряную монету. — Лучник, чей рассказ должны услышать за проливом. Из Суассона доносилась лишь молва, ты первый принес подтверждение.
— Если он там был, — злобно вставил священник.
— Вы слышали, что говорила девушка! — осадил его сэр Уильям и вновь обратился к Хуку: — Расскажи в Англии, что видел.
— Я объявлен вне закона, — неуверенно возразил Хук.
— Делай что велено, — оборвал его командующий. — Ты едешь в Англию.
Так Хук с Мелисандой оказались на корабле. Леди Бардольф, жена сэра Уильяма, одела Мелисанду в приличное платье, и их отправили вместе с гонцом, который вез письма в Лондон и располагал деньгами, чтобы платить за пиво и еду во время путешествия. У Мелисанды, которая ехала верхом на небольшой кобыле, вытребованной для нее гонцом в конюшнях Дуврской крепости, к приезду в Лондон с непривычки ломило все тело.
— Ждите здесь, — без дальнейших слов велел им гонец, когда они, переехав через мост, передали лошадей конюхам Тауэра.
На ночлег Хук с Мелисандой устроились в коровнике. Никто в огромной крепости толком не объяснил, зачем их сюда привезли.
— Вы не пленники, — обмолвился как-то винтенар — начальник над двадцаткой лучников.
— Нам нельзя отсюда выходить, — возразил Ник.
— Выходить нельзя, — согласился винтенар. — Но вы не пленники. Иначе кто б тебе дал миловаться с подружкой каждую ночь? — Он усмехнулся. — Где твой лук?
— Оставил во Франции.
— Тогда пойдем, выберешь новый.
Винтенара звали Венабелз, он сражался за старого короля еще при Шрусбери. Вражеская стрела, угодив ему в ногу, оставила его навсегда хромым. Он привел Хука в сводчатый подвал большой башни, где на широких деревянных настилах хранились сотни новых луков.
— Выбирай, — повел рукой винтенар.
В полутемном подвале луки — прямые, с ненатянутой тетивой, хотя уже с роговыми наконечниками на концах — лежали плотно друг к другу, каждый высотой с рослого человека. Хук, вынимая их по одному, проводил ладонью по толстому цевью. Луки были сделаны умело; порой мастер оставлял даже бугры и сучки, чтобы не ослаблять древесину. Поверхность одних луков слегка лоснилась от смеси жира и воска, которой покрывалось готовое оружие, другие пока оставались невощеными, и Ник их не трогал — дереву еще нужно было вылежаться.
— Луки в основном из Кента, — пояснил Венабелз, — хотя есть и лондонские. Лучников тут не делают, зато луки хороши.
— Точно, — согласился Ник, вытягивая самый длинный. К середине древко утолщалось, он обхватил его левой рукой, слегка выгнул верхнюю часть цевья и отошел к решетке, сквозь которую лился солнечный свет.
Лук был прекрасен. Тисовое дерево, из которого его сделали, росло в южной стране, где солнце сияет живее и ярче. На лук пустили цельный ствол тонковолокнистой древесины без единого сучка. Хук провел рукой по плавно расширяющемуся древку, ощущая пальцами тончайшие неровности, оставленные скобелем мастера. Лук был новым: заболонь, из которой делали внешнюю часть цевья, со временем примет медовый оттенок, а пока она оставалась белой, как грудь Мелисанды. Для внутренней же части бралась ядровая древесина цвета спелого желудя — как лицо Мелисанды, — и лук казался сделанным из точно подогнанных полос, белой и коричневой, хотя в действительности цевье было вырезано из цельного тисового ствола на стыке ядра и заболони.
«Господь сотворил лук, как сотворил мужчину и женщину», — сказал когда-то Нику пришлый священник в родной деревне. Господь сделал заболонь и ядро единой плотью, и такое слияние делало боевой лук воистину смертоносным. Темная жесткая сердцевина на внутренней части лука не поддавалась сжатию и при натяжении тетивы стремилась выпрямиться; светлая заболонь на внешней стороне свободно изгибалась дугой, зато, подобно сердцевине, норовила сразу же расправиться, и как только тетиву отпускали, заболонь упруго возвращала цевье в прежнее положение. Гибкий хребет тянуло разжаться, жесткая основа его подталкивала, и стрела неслась навстречу цели.
— Для какого ж силача это делали? — с сомнением произнес Венабелз. — Посох для Голиафа, а не лук! О чем только думал мастер?
— Наверное, не хотел укорачивать цевье, — предположил Ник. — Чтобы не портить красоту.
— Ну, парень, если сможешь его натянуть — он твой. Наручи вон там. — Винтенар указал на груду роговых щитков, потом кивнул в сторону бочонка с пенькой: — А тут тетива.
Шнуры, предназначенные для тетивы, слегка липли к пальцам: чтобы уберечь от влаги, пеньку покрывали копытным клеем. Отобрав пару длинных шнуров, Ник на одном завязал концевую петлю и закрепил ее на нижнем наконечнике лука, а затем, изо всех сил согнув древко и отмерив нужную длину, завязал петлю на другом конце шнура и, вновь согнув лук, накинул петлю на верхний наконечник. Середина шнура, которая будет ложиться в роговую насадку на хвосте стрелы, уже была обвита дополнительным слоем пеньки, чтобы усилить тетиву там, где она соприкасается со стрелой.
— Теперь пристреляться? — с готовностью предложил Венабелз.
Дружелюбный и общительный, он состоял на службе у коменданта Тауэра и всегда не прочь был поболтать с любым, кто согласится послушать рассказы о давних битвах.
Винтенар выбрался из подвала и бросил мешок со стрелами на полоску травы у выхода. Хук тем временем завязал на левой руке наруч, предохраняющий внутреннюю часть запястья от удара тетивой.
Где-то раздался вопль и тут же стих.
— Брат Бейли за работой, — объяснил Венабелз.
— Брат Бейли?
— Бенедиктинец, пыточных дел мастер на королевской службе. Добывает истину из очередного бедолаги.
— Меня тоже хотели пытать в Кале, — кивнул Хук.
— Кто?
— Священник.
— Неугомонные ребята, им только дай кого-нибудь помучить. Никогда этого не понимал. Сами говорят, что Бог тебя любит, и тут же вытряхивают из тебя последние кишки. Если станут пытать — лучше говори правду.
— Я и так говорил правду.
— Не всегда помогает. — Винтенар мотнул головой в ту сторону, откуда вновь донесся приглушенный вопль. — Тот бедолага, поди, тоже не врет, да только брат Бейли любит лишний раз убедиться, чтоб уж без сомнений. Ну, лук пробовать будем?
Хук воткнул десятка два стрел в землю перед собой. На полоске травы у гниющей копны сена, за сотню шагов, установили выцветшую и изрядно побитую мишень вдвое шире среднего человека. В другое время по такой цели Хук не дал бы ни единого промаха, однако первые стрелы из нового лука наверняка полетят мимо.
Лук сначала нужно научить гнуться. В первый раз. Ник напряг лук совсем слабо — стрела едва долетела до мишени, — затем с каждым разом натягивал тетиву все больше, отводя руку почти до лица и все же избегая сгибать цевье в полную силу. Он пускал стрелу за стрелой, выясняя повадки нового лука и приучая его к себе, и лишь через час, оттянув тетиву к уху, впервые напряг лук во всю мощь.
Хук не замечал, что улыбается. Лук был прекрасен — в нем сливалась воедино красота тиса и пеньки, перьев и шелка, стали и ясеня, человека и оружия, чистейшей мощи, своевластного движения, отправляющего стрелу в полет после того, как истертые грубой пенькой пальцы отпустят тетиву. Последняя стрела вспорола воздух и, пройдя сквозь пробитый стрелами центр мишени, зарылась в сено по самые перья.
— Не в первый раз лук держишь, парень, — усмехнулся Венабелз.
— Точно, — подтвердил Ник. — Давно не стрелял, пальцы стер.
— Ничего, снова загрубеют, — откликнулся винтенар. — Если тебя не казнят, может, перейдешь к нам? В Тауэре жизнь неплохая. Кормят вкусно и сытно, служба не в тягость.
— Я бы не прочь, — рассеянно кивнул Ник, прислушиваясь к луку.
Несмотря на опасения, что несколько недель пути убавят сил и притупят навык, сейчас он натягивал лук легко, отпускал тетиву мягко и целился точно — как и прежде. Лишь слегка ныли плечо и спина, да стерлись в кровь два пальца. Он внезапно понял, что счастлив, и от неожиданности застыл на месте, не отводя взгляда от мишени. Святой Криспиниан вывел его на солнечный свет, дал ему Мелисанду!.. Правда, его еще числят преступником вне закона. От этой мысли счастье слегка потускнело. Случись ему встретить сэра Мартина или лорда Слейтона, его тотчас же призовут к ответу и, вероятнее всего, повесят.
— А теперь давай на скорость, — не унимался Венабелз.
Хук, воткнув в землю еще пучок стрел, вспомнил дымную, полную воплей ночь, когда латники в мерцающих доспехах вступали сквозь брешь в Суассон, а он все стрелял и стрелял, не думая и не целясь. Из нынешнего лука, хоть и более тугого, стрелы летели так же часто. Ник, как и тогда, не задумывался, просто отпускал тетиву, брал следующую стрелу, накладывал на цевье, поднимал лук, натягивал и вновь отпускал — дюжина стрел пронеслись над полоской травы и одна за другой вонзились в мишень не больше чем на ширину ладони друг от друга.
— Двенадцать, — послышался сзади веселый голос. — По одной на каждого апостола.
Хук обернулся. На него глядел круглощекий священник с легким пухом белых волос вокруг оживленного лица. В одной руке он держал кожаную сумку, другой твердо сжимал локоть Мелисанды.
— Ты, должно быть, мастер Хук, кто ж еще! Я отец Ральф. Можно выстрелить? — Священник положил сумку, отпустил Мелисанду и попросил: — Не откажи, дай попробовать! В юности я стрелял!
Ник передал священнику лук. Как бы ни был крепок сложением отец Ральф, раздобревший от спокойной жизни, натянуть тетиву ему удалось лишь на ширину ладони, дальше цевье задрожало от усилия. Отец Ральф помотал головой.
— Нет, сила уж не та, — признал он, передавая лук Нику. Поглядев, как стрелок без видимых усилий сгибает цевье, чтобы снять тетиву, он весело продолжил: — Пора нам потолковать! Добрейшего вам дня, винтенар, как поживаете?
— Прекрасно, святой отец, прекрасно, — расплылся в улыбке Венабелз, поднимая руку в уважительном приветствии. — Пока не дует с востока, нога почти не болит.
— Тогда я помолюсь, чтобы Бог слал вам только западный ветер, — радостно заверил его отец Ральф. — Вест, только вест! Пойдем, мастер Хук! Пролей свет на мое неведение! Просвети меня!
Священник, вновь подхватив сумку, повел Хука и Мелисанду в пристройку у куртины Тауэра и выбрал небольшую комнату, облицованную резными деревянными панелями. Обнаружив у стола всего два стула, отец Ральф послал за третьим.
— Садитесь, садитесь, — распорядился он, усаживая обоих у стола.
Он хотел услышать о происшедшем в Суассоне, и Хук с Мелисандой вновь рассказывали по-английски и по-французски о нападении на город, насилиях и убийствах, и перо отца Ральфа не останавливалось ни на миг. В сумке оказались листы пергамента, склянка с чернилами и перья, и теперь священник писал, лишь изредка задавая вопросы. В основном говорила Мелисанда, гневно и возмущенно описывая ужасы той ночи.
— Расскажи о монахинях, — попросил было отец Ральф и тут же, сконфуженно мотнув головой, повторил вопрос по-французски.
Мелисанда разразилась еще более гневной речью, временами замолкая и широко раскрытыми глазами глядя на отца Ральфа, когда тот, не успевая за потоком ее слов, жестом просил ее повременить.
Снаружи донесся топот копыт, через минуту послышался лязг: кто-то бился на мечах. Пока Мелисанда рассказывала, Хук выглянул в открытое окно. На площадке, где он только что осваивал лук, упражнялись латники в стальных доспехах, глухо звякавших под ударами мечей. Из всех выделялся воин в черных латах, на которого нападали сразу двое противников. Хуку, впрочем, показалось, что они бьют не в полную силу. Десятка два латников встречали особо удачные удары аплодисментами.
— Et gladius diaboli, — медленно перечел отец Ральф последнюю фразу, — repletus est sanguine. Замечательно! Просто отлично!
— Это латынь, святой отец? — спросил Хук.
— Да, разумеется! Латынь! Язык Бога! Хотя Он, наверное, говорил на древнееврейском? Скорее всего! Как на небесах-то будет неловко — придется всем учить еврейский! А может, среди небесных нив сокровища красноречия откроются сами по себе? Я записал, что меч дьявола напитался кровью.
Отец Ральф дал знак Мелисанде продолжать, и его перо вновь заскользило по пергаменту. Снаружи донесся уверенный мужской смех — на площадке сражались еще два латника, в солнечном свете мелькали их мечи.
— Тебе непонятно, зачем переводить ваш рассказ на латынь? — спросил отец Ральф, закончив следующую страницу.
— Нет, святой отец.
— Чтобы христианский мир узнал о кровавых деяниях дьявольского отродья, французов! Твою повесть перепишут сотню раз и пошлют всем епископам и аббатам, всем христианнейшим королям и правителям — пусть знают правду о Суассоне! Пусть знают, как французы обходятся со своим же народом! Пусть знают, что Франция — обиталище сатаны! — с улыбкой заключил отец Ральф.
— Сатана и впрямь обитает во Франции! — раздался резкий голос позади Хука. — И должен быть изгнан!
Развернувшись на стуле, Хук увидел у двери воина в черных латах, но уже без шлема, с влажными каштановыми волосами, чуть примятыми подшлемником. Молодой человек казался знакомым, хотя Хук не понимал, где мог его видеть. Как вдруг, заметив глубокий шрам у длинного носа, лучник бросился на колени перед королем, чуть не опрокинув стул. Сердце бешено колотилось от ужаса, почти как перед суассонской брешью, из всех мыслей осталась одна: вот он, король Англии.
Генрих досадливым жестом велел стрелку встать, хотя Хук не сразу нашел в себе силы подчиниться. Король тем временем, протиснувшись между столом и стеной, заглянул в пергамент отца Ральфа.
— В латыни я не так уж силен, однако суть ясна, — заметил он.
— Подтверждаются все слухи, мой государь, — ответил священник.
— А что сэр Роджер Паллейр?
— Его убил этот молодой человек, государь, — указал на Хука отец Ральф.
— Сэр Роджер нас предал, — холодно обронил король, — у наших людей во Франции есть свидетельства.
— Теперь ему исходить воплями в аду, мой государь, — уверил его отец Ральф. — До скончания времен.
— Прекрасно, — коротко кивнул Генрих, вглядываясь в страницы. — Монахини? Неужто?
— Именно так, государь, — подтвердил отец Ральф. — Христовых невест подвергали насилию и предавали смерти, отрывали от святых молитв и отдавали на поругание. Мы едва верили таким рассказам, однако эта юная особа все подтверждает.
Король взглянул на Мелисанду — та при появлении короля упала на колени вслед за Хуком и теперь трепетала от страха.
— Встань, — велел ей король. Обратив взгляд к распятию на стене, он нахмурился и закусил губу. После короткого молчания он заговорил, в голосе послышалась горечь. — Они ведь монахини! Богу пристало о них заботиться, почему Он не послал ангелов, чтобы их охранить?
— Возможно, Господь желал, чтоб участь монахинь стала знаком, — предположил отец Ральф.
— Знаком чего?
— Порочности французов, государь, и правоты ваших притязаний на корону несчастной французской державы.
— Стало быть, мне назначено отомстить за монахинь?
— Это не единственное ваше предназначение, государь, — смиренно ответил отец Ральф. — Однако такой долг возложен на вас в числе прочих.
Генрих, постукивая по столу рукой в латной перчатке, задержал взгляд на Хуке и Мелисанде. Лучник осмелился поднять глаза и, заметив беспокойство на узком лице короля, удивился: он всегда думал, что монархи не снисходят до тревог и не знают сомнений в собственной правоте, однако нынешний король Англии явно мучился необходимостью постичь Божью волю.
— Значит, эти двое, — Генрих кивнул на Ника и Мелисанду, — говорят правду?
— Готов поклясться, государь, — горячо подтвердил отец Ральф.
Король бесстрастно оглядел Мелисанду и перевел холодный взгляд на Хука.
— Почему выжил лишь ты один? — спросил он неожиданно жестко.
— Я молился, государь, — робко ответил лучник.
— Единственный из всех? — резко бросил король.
— Нет, государь.
— И Господь снизошел только до тебя?
— Я молился святому Криспиниану, государь. — Хук помедлил и решительно добавил: — Он со мной говорил.
Вновь повисла тишина. Где-то каркнул ворон, от Тауэрской башни по-прежнему доносился лязг мечей. Король, помолчав, протянул руку в латной перчатке и поддел Хуков подбородок, чтобы заглянуть лучнику в глаза.
— Он с тобой говорил?
Хук замялся, сердце колотилось где-то в горле. И все же он решил не скрывать правду, какой бы странной она ни казалась.
— Со мной говорил святой Криспиниан, государь. Его голос отдавался у меня в голове.
Отец Ральф раскрыл было рот, однако жест королевской руки в латной перчатке заставил его замолчать. Генрих, король Англии, смотрел в глаза Хуку, и у того от страха похолодела спина.
— Здесь слишком жарко, — вдруг произнес король. — Продолжим во дворе.
На мгновение Нику показалось, что Генрих обращается к отцу Ральфу, однако королю нужен был он, Николас Хук, и лучник вслед за своим королем вышел во двор, залитый послеполуденным солнцем. Королевские латы едва слышно терлись о промасленную кожу поддоспешника. Стражи шагнули было к королю, но тот жестом велел им остаться на месте.
— Как Криспиниан с тобой говорил? — спросил Генрих.
Хуку пришлось рассказать про обоих святых: как они явились, как с ним разговаривали, как Криспиниан оказался дружелюбнее… Рассказывать было неловко, однако Генрих отнесся ко всему серьезно. Остановившись, он поднял лицо — Ник был выше его на полголовы, — пытливо взглянул в глаза лучнику и, по-видимому, остался более чем доволен.
— Тебя благословили свыше. Если б со мной говорили святые!.. — задумчиво произнес Генрих и уверенно заключил: — Тебя оставили в живых ради какой-то цели.
— Я всего лишь охотник, государь, — смятенно признался Хук. Он чуть не добавил, что он еще и преступник, однако из осторожности смолчал.
— Ты лучник, — веско произнес король, — и святые говорили с тобой в нашей земле, во Франции. Ты орудие Божие. — Хук от растерянности не нашелся с ответом. — Господь даровал мне трон Англии и Франции, — резко продолжал король, — и если на то будет Его воля, французский престол вновь станет нашим. Коль мы решим за него сражаться, мне понадобятся люди, к которым благоволят французские святые. Ты хороший лучник?
— Наверное, государь, — осторожно признал Хук.
— Венабелз! — крикнул король, и винтенар, припадая на раненую ногу, перебежал через двор и упал на колени. — Как он стреляет?
Венабелз ухмыльнулся во весь рот:
— Лучше всех, кого я видел, государь! Лучше того, кто всадил вам стрелу в щеку!
Король от такой дерзости только улыбнулся — винтенара он явно любил — и пальцем в латной перчатке коснулся шрама у носа.
— Окажись выстрел посильнее, был бы у тебя сейчас другой король, Венабелз.
— Значит, в тот день Бог явил нам милость, государь, да будет Он благословен!
— Аминь, — заключил Генрих, с мимолетной улыбкой оборачиваясь к Хуку. — Стрела отскочила от шлема, поэтому ударила не сильно, хотя рана и вышла глубокой.
— А все потому, что забрало не опускаете, государь, — попенял королю Венабелз.
— Воины должны видеть лицо своего принца, — твердо произнес Генрих и вновь посмотрел на Хука: — Мы найдем тебе господина.
— Я объявлен вне закона, мой господин, — выпалил Хук, не в силах дольше скрывать правду. — То есть простите, мой государь.
— Вне закона? — бросил король. — За что?
Хук вновь опустился на колени:
— Ударил священника, государь.
Король молчал, и Хук, ожидая расправы, не смел поднять глаз. К его удивлению, Генрих вдруг усмехнулся:
— Уж если святой Криспиниан простил тебе эту немыслимую вину, то кто я такой, чтобы тебя казнить? А в здешней державе, — голос короля сделался жестче, — любой будет тем, кем я скажу. Стало быть, ты лучник, и мы найдем тебе господина.
Генрих, не проронив больше ни слова, зашагал к своим латникам, и Хук облегченно вздохнул.
Винтенар Венабелз, поднимаясь с колен, поморщился от боли.
— Решил с тобой поболтать, да?
— Да.
— Это он любит. Не то что отец. Тот, поди, и не улыбался никогда. А наш Хэл не важничает, всегда перекинется словечком с такими, как ты да я, — добродушно поведал Венабелз. — Что, найдет тебе нового господина?
— Сказал, что так.
— Ну, будем надеяться, не сэра Джона.
— А что за сэр Джон?
— Бешеный. Бешеный и дурной. Прибьет и не заметит, — усмехнулся винтенар и кивнул на пристройку у куртины. — Гляди, тебя ищет отец Ральф.
Священник, стоя на пороге, делал знаки подойти, и Хук отправился досказывать свою повесть.
* * *
— Господи ты боже мой, хромой ты придурок! Отводи! Отводи удар! Что ты шлепаешь мечом, как мятым дрыном, ставь жестко! И сразу нападай! — кричал на Хука сэр Джон Корнуолл.
Следующим движением меч командующего уже целил лучнику в бок, но на этот раз Хук успел отбить удар, ринуться вперед — и нарваться на кулак сэра Джона в кольчужной рукавице.
— Ближе, ближе, — подстегивал его сэр Джон, — наступай, тесни, опрокинь, убей!
Однако Хуку оставалось лишь отступить и подставить меч под клинок сэра Джона, уже готовый обрушиться сверху.
— Да что с тобой, черт подери! — бушевал командующий. — Вся сила ушла на французскую шлюху? На этот тощий набор вшивых французских хрящей? Годдингтон! — рявкнул он своему сентенару. — А ну раздвинь ее костлявые ноги, там хоть есть чем попользоваться?
Ярость захлестнула Хука до алого тумана в глазах, и он, не помня себя, кинулся с мечом на сэра Джона. Тот неуловимо скользнул в сторону, и в следующий миг его клинок, плашмя шлепнув Хука по темени, плавно взлетел, отбивая следующий удар. Даже в полном доспехе сэр Джон двигался легко и непринужденно, как танцор. Он сделал выпад, и на этот раз Хук, как было велено, отвел клинком меч и навалился на противника всем телом, стараясь сбить его с ног, бросить наземь и растереть в кровавое месиво, но вместо этого в затылок ему ударилось что-то твердое, зрение померкло, мир вокруг поплыл, и второй удар тяжелого навершия на рукояти меча сэра Джона бросил его лицом на клочья травы, торчащие в тронутой морозом земле.
Дальнейших слов сэра Джона он почти не слышал: голова раскалывалась, перед глазами все плыло.
— Злость нужна перед боем! — постепенно донеслось до него. — А не в бою! В бою надо шевелить мозгами, сколько их есть! А будешь злиться — убьют! — Сэр Джон повернулся к Хуку: — Вставай. Почему кольчуга не чищена? И клинок заржавел? До заката не отчистишь — велю выпороть!
— Не выпорет, — успокоил его вечером Годдингтон, сентенар сэра Джона. — Кулаком хватить, мечом полоснуть, даже кости поломать — это он запросто, только не иначе как в честном бою.
— Кости я ему и сам переломаю, — мстительно пообещал Хук.
Сотник хохотнул.
— За десять лет только один человек — слышишь, Хук, один-единственный! — свел с ним бой вничью. Сэр Джон побеждал на всех турнирах в Европе! Не то что побить — подступиться к нему не надейся. Боец он славный!
— Мерзавец он славный, это точно. — Хук, на затылке которого густо запеклась кровь, сидел и сдирал камнем ржавчину с меча, Мелисанда поодаль чистила кольчугу. И кольчугу, и меч ему выдал сэр Джон Корнуолл.
— Он тебя изводил, чтоб заставить биться, злобы в нем нет, — добавил Годдингтон. — Сэр Джон над всеми насмехается, зато, если ты свой — а ты будешь своим, — он тебя всегда защитит. И твою женщину тоже.
На следующий день Ник смотрел, как сэр Джон одного за другим валяет лучников по земле. Когда подошел его черед, Ник успел-таки отвесить десяток ударов, прежде чем его развернуло, опрокинуло и швырнуло наземь. Командующий шагнул прочь с презрительной миной на изрезанном шрамами лице. Его презрение подбросило Хука на ноги, под бешеный град новых оплеух. Кожу ожгло порезом. Сэр Джон небрежно отбросил меч и вновь повалил Хука на землю.
— Прячь злобу! — прорычал сэр Джон. — Поддашься злобе — убьют, а мертвые лучники мне не нужны. Сражайся трезво! Трезво и жестко. Сражайся умно! — К удивлению Хука, командующий протянул руку и помог ему подняться. — У тебя быстрая реакция. Это хорошо.
Сэр Джон считался самым грозным бойцом на турнирах в Европе, хотя ему — кряжистому, широкоплечему, много лет проведшему в седле и потому кривоногому — было уже под сорок. Яркие синие глаза, каких Хук ни у кого больше не встречал, соседствовали на лице со сломанным носом и боевыми шрамами — от схваток с мятежниками, французских войн, трактирных драк и турнирных боев. Сейчас, в ожидании войны с Францией, командующий натаскивал оба своих отряда, лучников и латников, хотя разницы между ними он почти не делал.
— Мы войско! — вдалбливал он лучникам. — И латники, и стрелки — все бьются за всех! Если тронут кого-то из наших, обидчик не уйдет безнаказанным!
Повернувшись к Хуку, он ткнул железным пальцем ему в грудь.
— Ты подходишь. Годдингтон, выдай ему налатник!
Питер Годдингтон принес Хуку белую льняную накидку с гербом сэра Джона — червленым оскаленным львом в золотой короне и с золотой звездой на плече.
— Поздравляю! — бросил сэр Джон. — Приступай к новым обязанностям. Какие у тебя обязанности, Хук?
— Служить вам, сэр Джон!
— Врешь! На это мне хватает челяди. Твое дело, Хук, — избавлять мир от всех, кто мне не нравится. Повтори!
— Избавлять мир от всех, кто вам не нравится, сэр Джон!
Таких в мире числилось явно немало. Сэр Джон Корнуолл любил короля, боготворил немолодую жену — королевскую тетку, обожал женщин, которые плодили ему случайных отпрысков, ценил своих бойцов. Остальной же мир для него почти целиком состоял из негодной падали, не заслуживающей того, чтобы жить. Он терпимо относился к землякам-англичанам, валлийцев звал вонючими карликами, шотландцев — облезлыми задницами, французов — сушеным дерьмом.
— Знаешь, что полагается делать с сушеным дерьмом, Хук?
— Убивать, сэр Джон!
— Подступать ближе и убивать! Чтобы слышали перед смертью, как ты дышишь, чтобы видели твою улыбку, когда ты их потрошишь. Мучить, Хук, и убивать. Верно, святой отец?
— Вашими устами вещают сами ангелы, сэр Джон, — с удовольствием подтвердил отец Кристофер, духовник сэра Джона.
В таких же, как у лучников, сапогах, кольчуге и плотно сидящем шлеме, он совершенно не походил на священника. Других в своем войске сэр Джон бы не потерпел: командующему нужны были бойцы.
— Вы не только лучники! — рычал он перед строем стрелков на зимнем поле. — Ваше дело — сыпать стрелами, пока вонючие мерзавцы не подойдут ближе, а потом убивать их мечом! Как латники! Что с вас проку, если вы годитесь лишь стрелять? Врага надо бить так, чтоб видеть его дерьмо, когда он обделается перед смертью! Хук, ты хоть кого-нибудь убивал так, чтобы мог дотянуться облобызать?
— Да, сэр Джон.
Командующий широко ухмыльнулся:
— Расскажи про последнего. Как ты его убил?
— Ножом, сэр Джон.
— Я не спрашиваю чем, я спрашиваю как!
— Взрезал ему брюхо, сэр Джон. Снизу вверх.
— Кровь с руки капала, Хук?
— Лилась, сэр Джон.
— Вымочить руку в крови француза — каково, а?
— То был английский рыцарь, сэр Джон.
— Черт подери, Хук, я тебя люблю! Так и надо! — загрохотал командующий на все поле. — Резать брюхо, дырявить глазницы, кромсать глотки, отрезать яйца, вспарывать задницу, выдирать кишки, вырывать печень, протыкать почки — мне плевать, каким способом, лишь бы вы убивали врагов! Верно я говорю, отец Кристофер?
— Сам Господь не живописал бы картину столь ярко, сэр Джон!
— А на будущий год, — сдвинул брови командующий, — нам предстоит война! Французы противятся уступать трон законному правителю Франции — нашему королю, да благословит его Бог! И если Господь рассудит как надо, Он даст нам вторгнуться во Францию! И тогда мы должны быть готовы!
Никто не знал, разразится ли война. Французы слали гонцов к королю Генриху, тот отправлял посольства во Францию. Слухи метались по Англии, как зимние ливни, нагоняемые западным ветром. Сэр Джон не сомневался, что войны не избежать, и, подобно дюжинам других, заключил сделку с королем: сэр Джон подряжался выставить на королевскую службу тридцать латников и девяносто стрелков сроком на год, в ответ король обязывался выплачивать сэру Джону и его воинам надлежащее содержание. Договор был составлен в Лондоне, и Хук в числе десятка солдат прискакал в Вестминстер, где сэр Джон подписал договор и оттиснул на воске свою печать с изображением льва. Дождавшись, когда воск затвердеет, служитель разрезал пергамент пополам, ведя нож сверху вниз неровными зигзагами. Одну зазубренную половину он спрятал в мешочек из белого льна, вторую отдал сэру Джону — теперь, если кто-то засомневается в документе, можно будет совместить обе части: одна сторона не сможет подделать договор незаметно для другой.
— Средства получите в казначействе, сэр Джон, — сообщил служитель.
Чтобы добыть денег, король вводил налоги, брал ссуды и закладывал драгоценности. Сэру Джону кроме мешка с деньгами выдали еще мешок с россыпью каменьев, золотой брошью и тяжелой серебряной шкатулкой. Все расходы этим не покрывались, и командующему пришлось занять денег у итальянского банкира в Лондоне.
Нужны были еще люди, кони, доспехи и оружие. Сэру Джону с пажами, оруженосцами и слугами требовалось полсотни лошадей, каждому латнику полагалось не меньше трех, включая специально выезженного боевого коня, и еще сэр Джон решил выдать по верховой лошади всем лучникам. Коней надо было кормить — значит, всю зиму, пока не зазеленеют пастбища, предстояло тратиться на сено. Дополнительно к оружию и доспехам, которые латники обязывались приобретать из собственных средств, сэр Джон заказал еще сотню коротких копий для пехоты. Каждому стрелку он выдал по кольчуге, шлему, паре добротных сапог, не забыв об оружии для ближнего боя — когда враг подойдет на расстояние меньше лучного выстрела.
— Мечи в битве почти бесполезны, — говорил он стрелкам. — Враг будет в латах, мечом их не взять, поэтому бейте алебардой! Сбивать выродков на землю, поднимать им забрало и выкалывать поганые глаза!
— У тех, кто небогат, — кротко ввернул отец Кристофер.
Круглолицый, жизнерадостный, совершенно седой, с неизменной ироничной усмешкой и любопытными озорными глазками, в свои сорок с небольшим он был самым старым из людей сэра Джона.
— У тех, кто небогат, — согласился командующий. — А богатых выродков брать в плен, чтоб я взял за них выкуп!
Для лучников заказали сотню алебард с тяжелым свинцовым молотом на обухе, способным если не раздробить латные доспехи, то уж точно свалить латника с ног. Острое лезвие рассекало шлем, как кусок пергамента, а тонкий копьевидный наконечник легко проходил в отверстия рыцарского забрала. Пока кузнецы занимались ковкой, Хук, знающий работу с деревом, помогал вырезать для алебард длинные ясеневые древки.
— Прекрасно, — кивнул сэр Джон, когда ему принесли первые образцы, и провел ладонью по обитой железом рукояти так, словно ласкал женское тело.
На исходе весны пришла весть, что Бог, как и предполагалось, укрепил намерение короля пойти войной против Франции, и отряд сэра Джона двинулся на юг по дорогам, окаймленным зарослями цветущего боярышника. Сэр Джон, радостный и оживленный в предвкушении битв, ехал впереди в сопровождении пажей, оруженосца и знаменщика, который нес флаг с коронованным червленым львом, украшенным звездой на плече. Сзади катились три повозки, доверху нагруженные провизией, короткими копьями, доспехами, пучками стрел и запасными луками. Южная дорога вилась мимо лесных полян, густо усыпанных цветущими пролесками, и лугов с рядами травы, оставленной для просушки после первого сенокоса. Пасущиеся на лугах свежестриженые овцы выглядели голыми и тщедушными. На дорогу выезжали все новые отряды всадников в одежде с незнакомыми гербами, все они направлялись к южному побережью, куда король сзывал подписавших договор. Стрелки, с непременным зачехленным луком на плече, числом превышали латников чуть ли не втрое.
Хук был счастлив оказаться среди людей сэра Джона. Питер Годдингтон, сотник, не жаловал лентяев, зато всячески ободрял и поддерживал тех, кто, подобно ему, мечтал сделать отряд лучшим в Европе. Его помощник и почти ровесник, тридцатилетний угрюмый Томас Эвелголд, соображал медленнее сентенара и лишь время от времени бросал скупые советы, которые для молодых лучников оказывались целой наукой. Из новобранцев Хук подружился с близнецами Томасом и Мэтью Скарлетами, которые были всего на год его младше, и с Уиллом из Дейла, умевшим передразнивать сэра Джона так, что вся компания валилась с ног от хохота. Все четверо вместе ели, вместе пили, вместе смеялись и соперничали друг с другом в стрельбе, хотя все лучники уже знали, что превзойти Николаса Хука не удастся. После целой зимы упражнений им предстоял поход на Францию, и, как уверил их отец Кристофер накануне отбытия, Бог был на их стороне.
— Притязания нашего господина и короля законны, — объявил он непривычно серьезно, — Господь его не оставит. Мы идем войной против Франции, чтобы восстановить справедливость, и нам сопутствуют ангельские воинства!
Суть распри с Францией Хук так и не понял. По всему выходило, что брак кого-то из королевских предков открывал Генриху путь к французскому престолу, однако Хука не сильно заботила правота монарших притязаний: ему просто нравилось быть в отряде сэра Джона.
И еще он радовался, что в числе других женщин отряд сопровождала Мелисанда. Она ехала верхом на небольшой тонкокостной кобыле, принадлежавшей жене сэра Джона — сестре покойного короля.
— Мы берем с собой женщин! — объявил перед походом сэр Джон.
— Господь милосерд, — пробормотал на это отец Кристофер.
— Нам не с руки стирать одежду, шить и стряпать, — продолжал сэр Джон, — значит, с нами должны идти женщины. Пригодятся. Мы же не французы, которые лезут друг на друга, когда не найдут подходящей овцы? Стало быть, без женщин не обойтись!
Теперь сэр Джон частенько ехал рядом с Мелисандой, развлекая ее болтовней по-французски.
— Он не так уж ненавидит французов, — заметила Мелисанда в тот вечер, когда отряд остановился у городка рядом с крупным аббатством.
Не обращая внимания на колокол, который сзывал верующих на молитву, Хук с Мелисандой сидели на берегу речушки, мирно текущей мимо пышных заливных лугов. На той стороне, через два поля, еще чьи-то стрелки и латники разбивали лагерь. Люди сэра Джона уже запалили костры, и теперь тонкий дым разносился по воздуху, затуманивая шпиль аббатства.
— Ему просто нравится их бранить, — закончила Мелисанда.
— И всех остальных тоже.
— Внутри он добрый. — Мелисанда, откинувшись назад, положила голову на грудь Нику.
В полный рост она едва доставала ему до плеча, однако Ник понимал, что хрупкая внешность обманчива. В девушке таилась та же податливая сила, которая заставляет цевье лука сохранять привычный изгиб даже со снятой тетивой. Мелисанда, подобно луку, оставалась непоколебимой в однажды усвоенном мнении. Нику это нравилось, хотя временами он за нее боялся.
— Может, тебе с нами не ездить?
— Почему? Потому что опасно?
— Да.
— Француженке во Франции легче, чем англичанке, — пожала плечами Мелисанда. — Алису и Матильду точно изнасилуют, если схватят.
Алиса и Матильда были ее ближайшими подружками.
— А тебя нет?
Мелисанда помолчала, вероятно вспоминая Суассон.
— Я хочу поехать, — наконец ответила она.
— Зачем?
— Чтобы быть с тобой, — снова пожала она плечами, словно ответ был очевиден. — Что такое сентенар?
— Как Питер Годдингтон? Начальник над лучниками.
— А винтенар?
— Тоже начальник. Сентенар командует всей сотней лучников, винтенар отвечает за двадцатку.
Мелисанда ненадолго задумалась.
— Тебе надо стать винтенаром, Ник.
Хук, улыбнувшись, промолчал, глядя на песчаное речное дно под хрустально-чистой водой, в которой колыхались гибкие стебли растений. Над рекой вились мошки, временами слышался плеск — выныривала за едой форель. Провожая глазами чету лебедей с выводком, плывущую вдоль дальнего берега, Хук заметил в воде шевелящуюся тень.
— Не двигайся, — предупредил он девушку и осторожно потянул с плеча лук в кожаном чехле.
— Сэр Джон знает моего отца, — вдруг сказала Мелисанда.
— Правда? — удивился Ник, тихо развязывая чехол и вытаскивая лук.
— Жильбер, — Мелисанда выговорила имя медленно, словно незнакомое, — сеньор де Ланферель.
Отец Мишель, французский кюре, вроде бы назвал ее отца «сеньор д'Анфер». Хук решил, что ослышался.
— Так он сеньор, да?
— Детей у сеньоров много, — покачала головой Мелисанда, — et je suis une bâtarde.
Хук не ответил. Уперев цевье в ясеневый ствол, он согнул лук и натянул тетиву.
— Я незаконнорожденная, — горько повторила Мелисанда по-английски. — Потому он и отправил меня в монастырь.
— Чтобы спрятать.
— И чтобы защитить. Он дал денег аббатисе — плату за стол и кров. И сказал, что там я проживу спокойно.
— Спокойно проживешь служанкой?
— Служанкой была моя мать, чем я лучше? А потом меня постригли бы в монахини.
— Ты не служанка, — убедительно произнес Хук. — Ты дочь сеньора.
Он вытащил стрелу с длинным тонким наконечником и, держа лук горизонтально на коленях, наложил стрелу на цевье и уставил оперенный конец в тетиву. Тень двинулась.
— Ты отца знаешь хорошо?
— Видела два раза. Когда была маленькой и когда меня отправляли в монастырь. Он мне нравился. — Мелисанда запнулась, ища правильные слова. — Вначале. Вначале он мне нравился.
— А он тебя любил? — наугад спросил Ник, занятый больше подводной тенью, чем Мелисандой.
— Он был такой… — она не нашла слова, — beau. Высокий и с красивым гербом. Солнце с золотыми лучами, а поверх солнца голова…
— Орла, — закончил за нее Хук.
— Un faucon.
— Значит, сокола, — кивнул Хук, припоминая длинноволосого красавца, наблюдавшего за убийством лучников у церкви Сен-Антуан-лё-Пти, и жестко добавил: — Он был в Суассоне.
Подводную тень слегка снесло течением, и Ник боялся, что она исчезнет из виду, однако тень двинула хвостом и вернулась на прежнее место.
Мелисанда во все глаза смотрела на Ника.
— Был в Суассоне?
— Длинноволосый брюнет.
— Я его не видела!
— Ты уткнулась мне в плечо и не хотела смотреть. Они издевались над лучниками. Резали их, выкалывали глаза.
Мелисанда надолго замолчала. Ник чуть приподнял лук.
— Моего отца зовут еще по-другому, — тихо выговорила она наконец. — Сеньор д'Анфер.
— Так я и слышал.
— Сеньор д'Анфер, — повторила Мелисанда. — Это значит «владыка преисподней». Его так называют из-за того, что «Ланферель» звучит как «л'анфер», ад. А может, еще из-за жестокости в бою. Он многих отправил в преисподнюю. А кого-то и в рай.
Над рекой мелькали ласточки, краем глаза Хук заметил блестящего синего зимородка. Тень под водой вновь застыла. Ник потянул на себя тетиву — не в полную мощь, потому что согнуть лук до конца мешала сидящая вплотную Мелисанда, но даже натянутый вполсилы лук оставался грозным оружием.
— Он не такой уж плохой, — добавила Мелисанда задумчиво, словно уговаривая сама себя.
— Не очень убедительно звучит, — ответил Хук.
— Он мой отец.
— Который отдал тебя в монастырь.
— Я не хотела в монастырь, нет! — с жаром воскликнула Мелисанда. — Я ему говорила!
— Не хотела давать обеты? — улыбнулся Хук.
— Я знала сестер-монахинь, мать водила меня к ним в гости. Мы им приносили… — она силилась подобрать английские слова, но в конце концов сдалась, — les prunes de damas, abricots et coings. He знаю, как назвать. Фрукты? Да. Мы приносили фрукты, но сестры все равно относились к нам недобро.
— И все же отец тебя к ним отправил.
— Он сказал, я должна за него молиться, такова моя обязанность. А я молилась знаешь о чем? Чтобы он когда-нибудь за мной приехал — проскакал через монастырские ворота на своем прекрасном коне, забрал меня и увез с собой.
— И поэтому ты теперь хочешь во Францию?
Мелисанда покачала головой:
— Я хочу туда, где ты.
— Твоему отцу я не понравлюсь.
— Разве он когда-нибудь нас увидит? — пожала плечами она.
Хук прицелился чуть ниже тени, хотя о рыбе уже почти не думал — его мысли занимал высокий всадник с длинными черными волосами, которому в Суассоне ничего не стоило прекратить издевательства над лучниками. Владыка преисподней.
— Ужин, — сказал он хрипло и отпустил тетиву.
Пущенная стрела мелькнула в закатном солнце белым оперением, скользнула под воду — и у дальнего берега что-то забилось, вскипела волна, спугнутая форель метнулась выше по течению.
Щука билась, пригвожденная к дальнему берегу. Ник, прыгнув в реку, вытащил ее вместе со стрелой. Огромная рыба извивалась на древке и норовила вцепиться зубами в руку, но на берегу Ник оглушил ее рукоятью ножа, и крупная, чуть ли не в длину лука, рыбина с грозной пастью тут же обмякла.
— Un brochet! — восторженно вскрикнула Мелисанда.
— Щука, — подтвердил Ник. — Вкусная вещь.
И он принялся потрошить добычу, сбрасывая требуху в реку.
На следующий день сэр Джон с латниками и лучниками отправился в западные окрестности покупать зерно, сушеный горох и копченое мясо. Хуку он велел остаться в деревне под холмом и приглядывать за погрузкой мешков и бочек на крытую подводу, стоявшую у харчевни «Мышь и сыр». Две тягловые лошади, выпряженные из подводы, паслись на деревенском лугу, распрямленный Ников лук без тетивы лежал на столе рядом с кувшином пива, принесенным хозяином харчевни, сам Ник, стоя на подводе, пересыпал муку в бочку. Отец Кристофер, одетый в простые штаны и рубаху, бесцельно бродил вокруг, заглядывал в дома, гладил кошек и заигрывал с женщинами, стиравшими белье у реки, в которую упиралась единственная деревенская улица. В конце концов он вернулся к «Мыши и сыру» и бросил на стол мешочек с серебряными монетами, выданными ему для закупки припасов у крестьян.
— Зачем бьешь муку, Хук? — спросил он.
— Утрамбовываю, чтобы плотнее лежала, святой отец. С солью и ореховыми прутьями.
Отец Кристофер старательно изобразил отвращение.
— Солить муку?
— Соль насыпают на дно бочки, чтобы мука не отсырела, — объяснил Хук. — А ореховые прутья не дадут ей испортиться.
Он показал священнику отломленные от ближайшей зеленой изгороди ветки орешника, с которых он ободрал листья.
— Неужели так лучше?
— Еще бы! Вы что, никогда не забирали муку с мельницы?
— Хук! — расхохотался отец Кристофер. — Я ведь служитель Бога, нам не положено работать!
Воткнув в муку еще пару прутьев, Хук отступил от бочки.
— Вот теперь все как надо, — кивнул он, отряхивая ладони.
Отец Кристофер мягко улыбнулся, вытянул ноги и обвел взглядом залитый солнцем лес на склоне холма, начинающегося сразу за соломенными крышами.
— Боже, как я люблю Англию! — вздохнул он. — И на что юному Хэлу та Франция?
— Он ведь французский король.
Священник пожал плечами.
— Он не единственный, кто на нее претендует. Будь я королем Англии, я бы остался дома. Пиво твое?
— Мое, святой отец.
— Яви христианское милосердие, дай попить. — Отец Кристофер, отсалютовав Хуку кувшином, сделал глоток. — И все же мы идем войной против Франции, и победа неминуема!
— Точно?
— Ответ известен одному Богу, Хук, — внезапно посерьезнев, ответил священник. — Сила у французов немалая. А вдруг они бросят враждовать между собой и кинутся на нас? Правда, у нас есть то, чего у них нет. — Он похлопал ладонью по Никову луку.
— Можно спросить, святой отец? — Ник, спрыгнув с подводы, уселся рядом со священником.
— Только умоляю, не спрашивай меня, на чьей стороне Бог!
— Вы говорили, что на нашей!
— Говорил. А тысячи кюре говорят то же самое французам, — усмехнулся отец Кристофер. — Вот тебе мое пастырское наставление, Хук: доверяй тисовому луку, а не словам священников.
Ник погладил цевье, еще скользкое после смазывания жиром.
— Что вы знаете о святом Криспиниане, отец?
— О, богословский вопрос! — Отец Кристофер осушил кувшин и стукнул им по столу, чтобы принесли еще. — Мало что помню. В Оксфорде я учился не так уж усердно, слишком отвлекался на девиц. В одном тамошнем борделе, Хук, девиц одевали монашками. Так не поверишь: из-за священников было не протолкнуться! Даже оксфордского епископа я там видел чуть не десяток раз. Счастливые времена! — Вздохнув, отец Кристофер искоса взглянул на Хука и усмехнулся: — Что я знаю?.. У святого Криспиниана был брат Криспин, хотя кое-кто говорит, что они вовсе не братья. Знатные или нет — тоже кто как скажет. Если они и вправду сапожники, то откуда взяться знатности? Верно лишь то, что они жили тысячу лет назад и были римлянами. И конечно, мучениками.
— Значит, Криспиниан в раю.
— Да, они с братом пребывают одесную Господа, — подтвердил отец Кристофер. — Надеюсь, их там обслуживают бойчее, чем меня!
Он вновь грохнул кувшином по столу, и из харчевни выскочила молоденькая прислужница, которую отец Кристофер немедля одарил пастырской улыбкой.
— Еще пива, моя славная крошка. Два кувшина. — Он бросил по столу монету сэра Джона, улыбнулся еще раз и, проводив девушку взглядом, вздохнул. — Эх, быть бы помоложе!..
— Вы и так молоды, святой отец.
— Боже милосердный, мне сорок три! Умирать скоро! Стану трупом, как тот Криспиниан. Хотя уж его-то убить было непросто…
— Да?
Отец Кристофер нахмурился.
— Пытаюсь припомнить. Их с Криспином мучили за то, что они христиане. Вздергивали на дыбу, вгоняли гвозди под ногти, вырезали кусками живое мясо — а они не умирали! Пели хвалу Господу перед лицом мучителей! Я бы так не смог. — Священник перекрестился.
Прислужница вынесла пиво, отец Кристофер вновь одарил ее улыбкой и отмахнулся от сдачи.
— Так вот, — с удовольствием продолжил он, — палач решил прикончить их поскорее. Может, устал от песнопений, не знаю. Привязал им на шею по жернову и бросил обоих в реку, но и тут ничего не вышло: жернова не тонули! Тогда он вытащил мучеников из реки и кинул в костер, но даже огонь их не брал — они все пели хвалы Богу. Палач от отчаяния бросился в костер и сгорел, а святые остались жить.
В конце улицы показались всадники. Хук, не увидев на них герба сэра Джона, вновь повернулся к отцу Кристоферу.
— Бог спас братьев от пыток, от огня и воды, — закончил тот. — Однако смерти они не избежали. Император отрубил им головы.
— И все же это чудо! — удивленно выговорил Хук.
— Чудо, что они выжили, — согласился отец Кристофер. — А зачем тебе Криспиниан? Он не наш святой, французский. Они с братом пришли во Францию продолжать свое дело.
Хук в нерешительности помедлил — шутка ли признаваться в том, что обезглавленный святой с тобой говорил! Впрочем, долго мучиться выбором ему не пришлось: рядом раздался глумливый голос:
— Нет, вы только поглядите, кто тут есть! Мастер Николас Хук!
Выпрямившись в седле, на него торжествующе взирал сэр Мартин, окруженный восемью всадниками в одежде с гербом лорда Слейтона. Хук знал всех, включая Томаса и Роберта Перрилов и сентенара Уильяма Сноболла.
— Твои друзья? — спросил отец Кристофер.
— Я думал, ты уже покойник, — продолжал сэр Мартин, скривив длинное лицо в подобии улыбки. Его тощие ноги торчали из-под подоткнутой для удобства рясы, а на поясе, в обход запрета священникам носить клинковое оружие, болтался старомодный меч с широкой крестовиной. — Я надеялся, что тебя уже казнили. Осудили, прокляли и казнили.
— Я жив, — коротко ответил лучник.
— И носишь герб другого хозяина? Нехорошо, Хук! Какое неуважение к закону и Писанию, как будет недоволен лорд Слейтон! Это твое? — Сэр Мартин указал на подводу.
— Наше, — приветливо кивнул отец Кристофер.
Сэр Мартин сделал вид, будто только что его заметил.
Пристально вглядевшись в седого толстяка, он покачал головой.
— Я тебя не знаю и не хочу знать. Мне нужны продукты, за ними-то мы и приехали. А тут, — он ткнул костлявым пальцем в подводу, — полно еды. Манна небесная. Господь, посылавший воронов пророку Илии, послал нам Хука!
Сэр Мартин, сочтя шутку удачной, разразился знакомым Хуку безумным смехом.
— Эти продукты наши, — словно малому ребенку, пояснил ему отец Кристофер.
Сэр Мартин ухмыльнулся.
— Вот этот, этот, этот, — на каждом слове тыча пальцем в Хука, провозгласил он, — вот этот кусок дерьма, что рядом с тобой, принадлежит лорду Слейтону. И объявлен вне закона.
— Правда? — удивленно глянул на Хука отец Кристофер.
Тот молча кивнул.
— Вот как, — мягко произнес священник.
— Преступнику не полагается имущество! — хрипло выкрикнул сэр Мартин. — Такова заповедь Писания, поэтому продукты наши!
— Я так не думаю, — благодушно улыбнулся отец Кристофер.
— Мне плевать, что ты там думаешь! — взорвался сэр Мартин. — Заберем — и все! И этого тоже! — Он мотнул головой в сторону Хука.
— Может, тебе знаком герб? — ласково спросил его отец Кристофер, указывая на налатник Хука.
— Преступнику запрещено носить герб! — с удовольствием проскрипел сэр Мартин, уже предвкушая скорую смерть Хука, и обернулся к старшему Перрилу: — Том, сдери-ка с него налатник и свяжи руки потуже.
По примеру Уильяма Сноболла, наложившего стрелу на лук, остальные лучники сэра Мартина взяли Хука на прицел.
— Давно о таком мечтал, — буркнул Том Перрил, слезая с коня. Его носатое лицо с длинным, как у сэра Мартина, подбородком расплылось в ухмылке. — Повесить его прямо здесь, сэр Мартин?
— Тогда лорду Слейтону не придется затевать суд, — хохотнул тот. — И колебаться насчет пощады.
Отец Кристофер предупреждающе поднял ладонь, однако Том Перрил предпочел этого не заметить. Обойдя вокруг стола, он уже потянулся за Хуком, как вдруг замер, услыхав скрежет меча, вынимаемого из ножен.
Сэр Мартин обернулся.
С края деревни за происходящим наблюдал всадник. За ним толпились другие, явно получившие приказ ждать.
— Я бы искренне вам советовал снять стрелы с тетивы, — добрейшим голосом произнес отец Кристофер.
Стрелки, не опуская луков, лишь нервно взглядывали на сэра Мартина.
Всадник в конце улицы пришпорил коня.
— Сэр Мартин! — попытался добиться приказа Уильям Сноболл.
Тот молчал, не сводя глаз с мчащегося на него латника. Из-под копыт летела пыль, всадник на скаку отвел правую руку с мечом и, поравнявшись со стрелками, плашмя обрушил меч на голову первого попавшегося.
Младший Перрил, качнувшись от удара, сполз с седла и тяжело осел на землю. Его стрела, выпущенная бесчувственной рукой, ткнулась в стену харчевни, едва не задев Хука. Том Перрил ринулся было помочь брату, однако сэр Джон развернул жеребца, и Том застыл на месте. Лучники поспешно убрали стрелы.
— Приветствую, сэр Джон, — радостно кивнул отец Кристофер.
— Что тут происходит? — рявкнул командующий.
Роберт Перрил, с залитой кровью головой, с трудом поднялся на ноги. Том Перрил опасался шевелиться и не сводил глаз с меча, которым ударили его брата.
Отец Кристофер неторопливо отпил пива и вытер губы.
— Эти люди, — он обвел рукой сэра Мартина с лучниками, — выразили желание увезти наши продукты, сэр Джон. Я пытался их отговорить, однако они упорствовали, говоря, что продукты принадлежат им по праву, ибо охраняются присутствующим здесь Хуком, который, по словам святого отца, объявлен вне закона.
— Да! — наконец обрел голос сэр Мартин. — Он приговорен и должен умереть!
— Я знаю, что он объявлен преступником, — бросил сэр Джон. — И король, поручая мне Хука, тоже об этом знал. Ты хочешь сказать, что король ошибся?
Сэр Мартин глянул на Хука удивленно, однако продолжал стоять на своем:
— Он объявлен вне закона! И служит лорду Слейтону!
— Он служит мне.
— Он… — Сэр Мартин не договорил, смешавшись под взглядом сэра Джона.
— Он служит мне, — повторил сэр Джон уже с угрозой. — Он за меня сражается — значит, я его защищаю. Тебе известно, кто я?
Сэр Джон помолчал в ожидании ответа, однако сэр Мартин недвижно застыл и уставился помутневшим взором в небеса, словно прислушиваясь к беседе ангелов.
— Передай его милости, пусть по этому поводу обращается ко мне, — закончил сэр Джон.
— Конечно, господин, обязательно, — глянув на сэра Мартина, ответил за него Уильям Сноболл.
— Илия пророк, — вдруг очнулся тот, — питался хлебом и мясом у потока Хорафа. Ты об этом знал?
Сэр Джон в явном замешательстве оглядел сэра Мартина, который всерьез ждал от него ответа.
— У потока Хорафа, — доверительно поведал сэр Мартин, словно открывая великую тайну, — можно укрыться от врагов.
— Иисус прослезился, — кивнул сэр Джон.
— Неудивительно, — вздохнул отец Кристофер.
Приподняв Ников лук, он грохнул им по столу, отчего лошади дернулись, а взгляд сэра Мартина сделался осмысленным. Одарив сэра Мартина ангельской улыбкой, отец Кристофер продолжил:
— Забыл сказать, что я тоже священник. Примите же мое благословение! — Он достал из-за пазухи золоченый крест и простер его к людям лорда Слейтона. — Любовь Господа нашего Иисуса Христа да утешит и укрепит вас, дабы вы немедля убрали свои тухлые морды и вонючие задницы с наших глаз! — Он крестообразно махнул распятием перед всадниками. — Ступайте!
Том Перрил не сводил глаз с Хука. На миг показалось, что злоба в нем пересилит всякую осторожность, однако он тут же отошел и принялся подсаживать брата в седло. Сэра Мартина, вновь впавшего в дремотное состояние, увел Уильям Сноболл, за ними последовали остальные.
Сэр Джон, свесившись с жеребца, подхватил кружку Ника и осушил до дна.
— Напомни, Хук, за что тебя объявили вне закона?
— Я ударил священника, сэр Джон.
— Вот этого? — ткнул командующий большим пальцем вслед отъехавшим всадникам.
— Да, сэр Джон.
Командующий покачал головой.
— Ты поступил дурно, Хук. Не стоило его бить.
— Да, сэр Джон, — покорно согласился Хук.
— Надо было взрезать этой мрази тухлое брюхо и протащить сердце через вонючую задницу! — отчеканил сэр Джон, поглядывая на отца Кристофера в надежде, что тот оскорбится, однако священник лишь кротко улыбался. — Он сумасшедший, этот твой знакомец?
— Несомненно! — отозвался отец Кристофер. — Как половина святых и чуть не все пророки. Вы, поди, не стали бы охотиться с Иеремией?
— К чертям Иеремию, — отмахнулся сэр Джон. — И будь проклят Лондон. Меня опять вызывает король.
— Господь да благословит ваш путь, сэр Джон, и дарует благополучное возвращение.
— Если король Гарри не заключит мир, с возвращением мы не задержимся.
— Мира не будет, — уверенно произнес отец Кристофер. — Луки натянуты, стрелы готовы в полет.
— Будем надеяться. Хорошая война принесет хорошие деньги, а мне они не помешают.
— Тогда я помолюсь о войне, — благодушно откликнулся священник.
— Я месяцами только о ней и молю!
Хук подумал, что теперь молитвы сэра Джона будут исполнены. Скоро, очень скоро войско погрузят на корабли и отправят на войну — игралище дьявола. Во Францию. Сражаться.
