Часть четвертая
День святого Криспина
Глава одиннадцатая
Рассвет выдался холодным и серым. Редкие брызги еще срывались с неба, но Хук видел, что ночной ливень уже не вернется. Мелкие клочья тумана жались к мокрым деревьям и заполненным водой бороздам на пашне.
Английские барабанщики выбивали бойкий ритм, время от времени вступали трубы. Музыканты теснились позади центрального строя, где рядом с королевским штандартом — самым большим во всем войске — реяли на высоких древках крест святого Георгия, знамя Эдуарда Исповедника и флаг Святой Троицы. Над передовым отрядом и арьергардом, выстроенными по краям, развевались знамена их командующих, над латниками Генриха — еще полсотни флагов, однако они не шли ни в какое сравнение с плотными рядами полотняных и шелковых знамен, выставленных французами.
— Сколько там флагов? Можешь посчитать? — спросил Томас Эвелголд, надеясь определить численность вражеского войска. — Если под каждым знаменем два десятка солдат…
Под чьими-то флагами стояло меньше двадцати воинов, под другими — намного больше, однако Эвелголд надеялся, что такой подсчет даст в среднем верную картину. Флаги, правда, были настолько многочисленны и торчали так тесно, что даже Хук с его острым зрением не мог вычленить хоть один из нескончаемой общей массы.
— Выродков тысячи и тысячи, а еще арбалетчики, чтоб им пусто было… — тоскливо протянул Эвелголд, глядя на французский строй: арбалетчики стояли по флангам, за спинами латников.
— Ждите! — прокричал стрелкам седой рыцарь на забрызганном грязью мерине — один из многих, кто подъезжал к строю передать приказ или поделиться советом. — Ждите! Стрелять только по моему сигналу! — Латник воздел в руке толстый жезл, обернутый зеленой тканью и увенчанный золотым навершием. — Пока не брошу жезл — не стрелять! Следите за жезлом!
— Кто это? — спросил Хук у Эвелголда.
— Сэр Томас Эрпингем.
— А кто он?
— Латник, который бросит жезл.
— Жезл я подкину высоко, — крикнул сэр Томас. — Вот так!
С силой брошенный жезл взлетел в пропитанный дождем воздух и перевернулся в вышине. Рыцарь, потянувшись было его поймать, промахнулся. Хук так и не решил, считать ли это дурной приметой.
— Подними, Хоррокс, — велел Эвелголд. — Да гляди веселей!
Хоррокс кинулся бегом, но заполненные водой борозды и раскисшие гряды между ними не давали двигаться, ноги вязли по щиколотку. Добравшись наконец до зеленого жезла, стрелок отдал его седовласому рыцарю, тот поблагодарил и двинулся дальше вдоль строя лучников, повторяя для остальных тот же приказ.
— Лемех, должно быть, пустили глубоко, — заметил Эвелголд.
— Под озимую пшеницу, — отозвался Хук.
— А она-то при чем?
— Под озимую распахивают глубже.
— Вот уж пахать никогда не приходилось, — покачал головой Эвелголд: до получения должности винтенара он был кожевником.
— Осенью пашут глубоко, весной мелко, — объяснил Хук.
— Да уж, этим выродкам не придется рыть нам могилы, — невесело буркнул Эвелголд. — Клади в борозды да закапывай…
— Небо проясняется, — заметил Ник.
На западе, где едва выступали над лесом невысокие стены крепости Азенкур, свет делался ярче.
— Ну хоть тетива не промокнет. Значит, убьем сколько-то выродков прежде, чем они нас прирежут.
Враг превосходил англичан числом не только знамен, но и музыкантов. Английские трубачи время от времени выдували короткие бравые сигналы, а затем умолкали, давая место барабанщикам, выстукивавшим все тот же резкий настойчивый ритм. Французские же трубы не стихали ни на миг, их пронзительные вопли, то опадающие, то визгливо взлетающие, звенели в холодном воздухе и навязчиво лезли в уши. Основное войско французов было пешим, как и английское, хотя на обоих вражеских флангах выделялись отряды конных рыцарей с выставленными в небо копьями. Чтобы согреть коней, крытых длинными попонами с вышитыми гербами, всадники то и дело прогуливали их перед строем.
— Скоро нападут, не задержатся, — кивнул в их сторону Том Скарлет.
— Может, да, — отозвался Хук, — а может, и нет.
Он разрывался между желанием ввязаться наконец в бой, который прекратит затянувшуюся пытку, и мечтой благополучно оказаться дома, в Англии, в теплой постели.
— Не натягивать тетиву, пока не начнется битва! — Эвелголд повторил предупреждение уже в пятый или шестой раз, но никто из лучников сэра Джона даже не повернул головы. Все лишь поеживались от холода и не сводили глаз с французов. — Черт! — прошипел вдруг сентенар.
— Что? — очнулся Хук.
— Наступил в дерьмо.
— Говорят, это к удаче.
— Тогда поплясать в нем, что ли…
Там и тут священники служили мессу, и лучники один за другим подходили исповедать грехи и принять причастие. Король на виду у всех преклонил колено перед кем-то из своих капелланов, стоящих напротив центрального строя.
Еще раньше, на рассвете, Генрих объезжал войско на своем белом жеребце — выстраивал людей на позиции и кое-где проверял, надежно ли вбиты в землю колья. Золоченая королевская корона, надетая поверх шлема, в тусклом свете сумрачного утра казалась неестественно яркой.
— Бог на нашей стороне, друзья! — крикнул он тогда стрелкам. Увидев, что те почтительно преклоняют колени, он дал знак подняться. — Бог за нас! Верьте!
— Может, Бог умножит английское войско? — раздался голос какого-то смельчака из лучников.
— Зачем? — весело спросил король. — Нам хватит и Божьего покровительства! У нас достанет воинов исполнить Божью волю!
Теперь, вернувшись выслушать мессу и принять причастие, Хук отчаянно желал, чтобы король оказался прав.
Ник опустился на колени перед отцом Кристофером, поверх рясы облаченным в успевшую заляпаться ризу, расшитую белыми голубями, зелеными крестами и корнуолловскими червлеными львами.
— Я согрешил, святой отец. — И Хук признался в том, о чем никогда прежде не говорил на исповеди: в том, что убил Роберта Перрила и намерен убить Томаса Перрила и сэра Мартина. Слова давались с трудом, но Ника подстегивала мысль — почти уверенность, — что нынешнего дня ему не пережить.
Руки священника, наложенные на голову Хука, дрогнули.
— Почему ты совершил убийство?
— Перрилы убили моего деда, моего отца и брата.
— А теперь одного из них убил ты сам, — сурово проговорил отец Кристофер. — Ник, это надо прекратить.
— Я их ненавижу, святой отец.
— Тебе предстоит битва. Поэтому ступай отыщи своих врагов, попроси у них прощения и примирись. — Хук не ответил, и священник продолжил: — Другие сегодня так и делают — идут примиряться с врагами. Ступай и ты.
— Я обещал, что не убью его во время сражения.
— Этого мало, Ник. Неужели ты хочешь предстать пред судом Божьим с ненавистью в сердце?
— Я не могу с ними примириться. Они убили Майкла.
— Христос прощал Своих врагов, мы должны следовать Его примеру.
— Я не Христос, святой отец. Я Ник Хук.
— И Господь тебя любит, — вздохнул отец Кристофер и осенил крестом голову Ника. — Тебе нельзя убивать этих двоих. Таково Божье повеление. Понятно? На битву можно идти, только истребив ненависть в сердце. Тогда Господь будет к тебе милостив. Обещай мне не замышлять убийств, Ник.
Решение далось не без внутренней борьбы. Помолчав, Хук отрывисто кивнул.
— Я не стану их убивать, святой отец, — нехотя проговорил он.
— Ни сегодня, ни завтра, никогда. Обещаешь?
Вновь повисла пауза. Хук вспомнил долгие годы вражды и въевшуюся в разум ненависть, вспомнил свое отвращение к сэру Мартину и Тому Перрилу… Потом подумал о сегодняшней битве — и понял, что, не дав клятвы, требуемой отцом Кристофером, он никогда не попадет в рай. Он коротко кивнул:
— Обещаю.
Отец Кристофер сжал его голову ладонями.
— Вот тебе епитимья, Николас Хук: покажи себя метким лучником в нынешней битве. Во имя Бога и короля. Te absolvo. Прощаются твои грехи. Теперь взгляни на меня.
Хук поднял глаза. Дождь окончательно стих. Священник, достав уголек, что-то написал на лбу Ника.
— Вот и хорошо, — сказал он, закончив.
— Что это, святой отец?
Отец Кристофер улыбнулся.
— Я написал на твоем лбу «IHC Nazar». Кое-кто верит, что это спасает от напрасной смерти.
— Что это значит, святой отец?
— Это имя Христа — Назарянин.
— Напишите его и на лбу Мелисанды.
— Конечно, Хук, обязательно. А теперь прими Тело Христово.
Хук приобщился Святых Даров и затем, как делали другие по примеру короля, положил на язык щепотку влажной земли и проглотил ее вместе с облаткой — в знак покорности смерти, в знак того, что принимает землю с той же готовностью, с какой земля приняла бы его самого.
— Надеюсь, мы еще увидимся, святой отец, — сказал Хук, надевая шлем поверх кольчужного капюшона.
— Я молюсь о том же, — откликнулся священник.
— Дерьмоголовым придуркам пора нападать, — пробурчал Уилл из Дейла, когда Хук вернулся к своим.
Однако строй французов, заполнивший всю ширину плато от леса до леса, стоял недвижно и не выказывал ни малейшего намерения наступать. Враг ждал.
Английские герольды в великолепных налатниках, не выпуская из рук белых жезлов, доскакали до середины поля, где их встретили герольды Франции и Бургундии, и вся группа отъехала к кромке леса, остановившись у полуразваленного сарая с заросшей мхом крышей. Оттуда они вместе будут наблюдать за боем, а в конце объявят победителя.
— Скорей бы уже, выродки вонючие! — рявкнул кто-то из строя.
Враг не двигался. Трубы взвизгивали по-прежнему, но войско в стальных доспехах и не думало выступать: французы ждали. Кони в ярких попонах, которых выгуливали перед строем, заслоняли собой арбалетчиков, зато в центре ряда, куда угодил случайный солнечный луч, Хук разглядел орифламму — алое зубчатое знамя. Значит, пленников не будет. Значит, убивать будут всех.
— Эвелголд! Хук! Мэгот! Канделер! — Сэр Джон Корнуолл встал перед строем лучников. — Ко мне! Все четверо!
Хук вместе с сентенаром и остальными винтенарами вышел вперед. Ступать по глубокой пашне было мучительно: глинистая почва, превратившаяся в тягучую рыжую глину, немилосердно липла к подошвам. Сэру Джону, облаченному в полные латные доспехи — шестьдесят фунтов стали, — приходилось и вовсе отшатываться в сторону при каждом шаге, чтобы вытащить из липкой грязи ногу в тяжелом стальном башмаке. Отойдя от строя шагов на сорок, командующий остановился.
— Не упускайте случая увидеть свой отряд со стороны, как его видит враг. Поглядите.
Хук обернулся. Перед ним стояла английская армия — покрытая грязью, заросшая ржавчиной, промокшая и измученная. Центр войска составляли три отряда, каждый в три сотни латников; средним командовал король, дальним правым — лорд Камойс, левым — герцог Йоркский. Между тремя отрядами стояли лишь две небольшие группы стрелков, зато фланги состояли сплошь из лучников. Эти два фланговых отряда, вкопавшие в землю колья, располагались под углом к центральной части войска — чтобы пущенные ими стрелы летели с боков к центру.
— Что будут делать французы? — спросил сэр Джон.
— Атаковать, — мрачно выговорил Эвелголд.
— Атаковать кого и почему? — не отставал сэр Джон. Никто из четверых лучников не ответил: они лишь оглядывали малочисленную армию и недоумевали, какого ответа ждет от них сэр Джон. — Думайте! — рявкнул командующий, переводя взгляд ярко-синих глаз с лица на лицо. — Вы французы! Живете у себя в загаженном доме с сырыми стенами: под полом крысы, на чердаке мыши. Чего больше всего не хватает?
— Денег, — предположил Хук.
— Значит, при наступлении нацелитесь куда?
— На знамена, — кивнул Томас Эвелголд.
— Потому что там-то и собраны деньги, — подтвердил сэр Джон. — Выродки вывесили орифламму — да кто им поверит! Им нужны пленники. Побогаче. Им нужен король, или герцог Йоркский, или Глостер, или я — им нужен выкуп! Лучников убивать — никакой выгоды, нападать будут на латников. Пойдут туда, где знамена, но кто-то может напасть и на вас, тогда ваше дело — стрелами сгонять их в центр. Ясно? Сбивайте их фланги к центру. А там-то они мимо меня не пройдут.
— Если стрел хватит, — с сомнением произнес Эвелголд.
— Сделайте так, чтоб хватило, — решительно обернулся к нему сэр Джон. — Потому что если кончатся стрелы, будете биться врукопашную. Их этому учили, вас — нет.
— Вы нас натаскивали, сэр Джон, — возразил Хук, вспомнив зимние упражнения с мечом и алебардой.
— Ну, ты хоть что-то умеешь, а остальные лучники? — язвительно осведомился сэр Джон.
Хук, глядя на замерших в ожидании стрелков, и сам понимал, что против французских латников им не выстоять: швецы и кожевники, сукновалы и плотники, мясники и мельники — все они были ремесленниками, овладевшими ценным навыком: натянуть до уха тетиву тисового лука и послать стрелу в смертельный полет. Их учили убивать, но никто из них не привычен к боям, не закален в турнирах, не обучен с детства владеть клинком. На многих вместо доспехов лишь стеганая куртка, у кого-то нет даже такой малой защиты.
— Не дай бог, чтобы французы на них налетели, — заключил сэр Джон.
Никто из стрелков не ответил. Все думали о том, что будет, когда закованные в сталь французские латники ринутся их убивать. Хука передернуло, но тут же его внимание отвлекла группа из пяти всадников, под флагом английского короля скачущих к французам.
— Чего это они, сэр Джон? — спросил Эвелголд.
— Король их послал предложить мир, — ответил командующий. — Если французы отдадут корону Генриху, мы согласимся их не убивать.
Эвелголд молча воззрился на сэра Джона, словно не поверил услышанному. Хук подавил смешок, сэр Джон пожал плечами.
— Они не примут условий — значит, будет битва. Правда, никто не сказал, что они пойдут в наступление.
— А что, не пойдут? — переспросил Мэгот.
— Нам надо в Кале. Так что, возможно, придется срезать путь и пройти сквозь французскую армию.
— Боже милостивый, — выдохнул Эвелголд.
— Они хотят, чтобы мы напали сами? — спросил Мэгот.
— На их месте я бы этого и желал, — ответил сэр Джон. — Тащиться по раскисшему полю им хочется не больше нашего, да им это и не нужно. А у нас выбора нет: либо идти в Кале, либо сдохнуть от голода. Поэтому если они не нападут, атаковать придется нам.
— Боже милостивый, — повторил Эвелголд.
Хук попытался представить, каково будет преодолеть полмили вязкой, липкой и скользкой грязи.
«Пусть бы французы напали сами», — подумал он. По телу пробежала дрожь: холод, голод и усталость давали о себе знать. Волнами нахлынул страх, схватило живот. Не только у него, судя по всему: солдаты то и дело шныряли в лес опорожнить кишки.
— Мне надо в лес, — сказал он.
— Если прихватило, садись где стоишь, — бросил сэр Джон и, обернувшись к строю лучников, крикнул: — В лес не бегать! — Он опасался, что от страха кому-нибудь придет в голову отсидеться за деревьями. — Кому приспичит — опорожняться на месте!
— Помирать тоже, — добавил Том Эвелголд.
— И отправляться в ад в вонючих штанах, какая разница? — прорычал сэр Джон, затем оглядел Эвелголда с винтенарами и проговорил спокойно и веско: — Бой еще не проигран. У нас есть лучники, у французов их нет.
— Зато стрел у нас маловато, — вставил Эвелголд.
— Значит, не тратьте впустую, — отмахнулся командующий от сомнений сентенара и тут же хмуро взглянул на Хука: — Хоть бы против ветра, что ли, встал…
— Простите, сэр Джон.
— Вам-то проще, — ухмыльнулся тот, — а представь, если в полных доспехах… К концу дня уж точно будем благоухать не розами и лилиями. — Командующий посмотрел на вражеский строй, взгляд синих глаз выхватил орифламму. — И еще. Не брать пленных, пока не прикажем. Сначала надо убивать.
— Вы думаете, дело дойдет до пленных? — недоверчиво переспросил Эвелголд.
Сэр Джон будто не слышал вопроса.
— Если брать пленных сразу, нарушится и ослабнет строй. Сначала надо драться и убивать, так чтобы выродки лишились сил, а уж потом гоняться за пленными и мечтать о выкупах. — Он хлопнул Эвелголда по кольчужному плечу. — Скажи своим, ужинать будем припасами из французских обозов!
«Или нас зачислят на довольствие к дьяволу», — мысленно добавил Хук. С трудом выдирая ноги из грязи, он доковылял до отряда, по-прежнему стоящего вдоль линии вкопанных кольев. На одном правом фланге кольев торчало больше двух тысяч — пешие воины двигались между ними свободно, зато для коней острый частокол был непреодолимой преградой.
— Что сказал сэр Джон? — встрял Уилл из Дейла.
— Что ужинать будем французской едой.
— Он думает, нас возьмут в плен? — с сомнением переспросил Уилл.
— Нет. Считает, что мы победим.
Невеселые смешки, раздавшиеся в ответ, Хук предпочел не заметить и перевел взгляд на вражеский строй. В передних рядах стояли пешие латники, уставив в небо железные наконечники копий. Войско и не думало трогаться с места, однако англичане ждали. Французские всадники по-прежнему выгуливали коней. Те вязли копытами в мягкой грязи, и кое-кто из рыцарей предпочел увести их на травянистые пастбища за лесами. Солнце взбиралось все выше, облака рассеивались. Королевские гонцы, посланные предложить мир, встретились с группой французов и вернулись обратно, по войску разнесся слух, что враг согласен пропустить англичан в Кале, однако затем слух опровергли.
— Если выродки не хотят биться, — заметил Том Скарлет, — то так и будут торчать там целый день.
— Нам надо мимо них пройти, Том.
— Господи, ну почему мы не смылись ночью? Можно ведь было вернуться в Гарфлёр…
— Король на это не пойдет.
— Да почему? Ему помереть, что ли, хочется?
— Ему покровительствует Бог, — ответил Хук.
Том поежился.
— Тогда чего бы Богу не послать нам приличный завтрак?
Женщины принесли то немногое, что осталось к нынешнему дню.
— Возьми половину, — сказал Хук Мелисанде, отдавшей ему овсяную лепешку.
— Нет, это тебе, — запротестовала она.
Овес уже тронула плесень, но Хук все равно съел половину и отдал остальное жене. Пива не было, вместо него Мелисанда принесла речной воды в старом кожаном бурдюке; вода отдавала гнилью.
Стоя рядом с Хуком, Мелисанда смотрела на ряды французов.
— Так много, — тихо сказала она.
— Стоят и не двигаются, — ответил Хук.
— И что будет?
— Придется нападать.
Девушка вздрогнула.
— Как по-твоему, отец тоже там?
— Конечно.
Она не ответила. Ожидание все длилось. Барабаны и трубы не смолкали, однако музыканты явно выдохлись, музыка постепенно гасла. До Хука временами долетало пение малиновок, скрытых в деревьях. Листва уже местами облетела, и голые ветви, торчащие на фоне серого неба, походили на виселицы. На мокрой пашне между замершими в ожидании армиями копошились дрозды, выискивая в земле червей. Хук вспомнил дом, и коров на дойке, и звуки оленьего гона в лесу, и короткие осенние сумерки, и огни в домах…
Внезапный шум заставил его очнуться. Король в сопровождении одного лишь знаменщика выехал вперед и теперь приближался к правому флангу, где стояли лучники. Белый конь, чувствуя ненадежность опоры, высоко поднимал копыта. Генрих снял увенчанный короной шлем, и легкий ветер взъерошил его каштановые волосы, сделав двадцативосьмилетнего короля еще более юным на вид. В нескольких шагах от первого ряда кольев Генрих остановил коня, и сентенары велели лучникам снять шлемы и преклонить колени. Король, на сей раз приняв знак почтения, дождался, пока две с половиной тысячи стрелков опускались на землю.
— Лучники Англии! — воззвал он и помедлил, увидев, что стрелки подбираются ближе, чтобы лучше слышать.
У многих на плече висел зачехленный лук и алебарда, кое-кто прихватил топор или утяжеленный свинцом молот. У большинства при себе был меч, а у некоторых из оружия оставались лишь лук и нож. Глядя на обнажившего голову короля, кто-то из лучников спешил снять шлем, другие откидывали кольчужные капюшоны.
— Лучники Англии! — повторил Генрих. Голос его дрогнул, он помолчал. Ветер шевелил гриву коня. Наконец король заговорил, голос зазвучал уверенно и чисто. — Сегодня мы сражаемся за мои притязания. Французы отказывают мне в праве на корону, дарованную Богом! Враг уверен, что может нас одолеть! Французы мечтают взять меня в плен и протащить по улицам Парижа на потеху толпе. — Лучники возмущенно зароптали, и Генрих, переждав, продолжил: — Наши враги угрожали отрубить пальцы всем англичанам, способным натянуть лук! — Ропот сделался громче и злее. Хук вспомнил суассонскую площадь, где отрубание пальцев было только началом кровавого действа. — И всем лучникам-валлийцам! — добавил король, вызвав оживление в рядах стрелков. — Враг уверен, что ему это удастся, но французы забыли Господню волю! Забыли святого Георгия и святого Эдуарда, наших защитников! И нам покровительствуют не только они! Нынче праздник святых Криспина и Криспиниана, которые вопиют об отмщении за зло, причиненное им в Суассоне.
Генрих вновь помедлил, но большинству лучников название «Суассон» ни о чем не говорило, и солдаты молчали, внимательно ожидая продолжения.
— Нам выпал случай отомстить французам за содеянное зло, и вы знаете не хуже меня, что сегодня мы лишь орудия в руках Бога. Он направляет ваши луки и стрелы, Он пребывает в ваших сердцах и душах. Бог сохранит нас невредимыми и уничтожит наших врагов! — Король вновь умолк, пережидая шум, и затем повысил голос: — С вашей помощью и полагаясь на вашу силу — мы победим!
На мгновение повисла тишина, затем раздались ликующие крики.
— Я предлагал врагам примирение, — продолжил Генрих. — Отдайте мне то, что принадлежит мне по праву, сказал я им, и воцарится согласие. Но их сердцам противен мир, в их душах нет милосердия. Вот почему мы пришли на это поле, где восстановится справедливость!
Впервые за все время король оторвал взгляд от толпы коленопреклоненных лучников и посмотрел на глинистое плато, разделяющее две армии.
— Я привел вас сюда, на французскую землю, — заговорил он, вновь обернувшись к лучникам. Голос зазвучал напряженнее. — Но я вас здесь не оставлю! Милостью Божьей я ваш король, но сегодня я вам ровня — не больше и не меньше! Сегодня я сражаюсь за вас и вручаю вам свою жизнь!
Генриху вновь пришлось замолчать: лучники разразились криками. Подняв руку в латной перчатке, король ждал, пока стихнет шум.
— Если вы здесь погибнете, погибну и я! Я не сдамся в плен! — Вновь послышались одобрительные крики стрелков, и вновь король поднял руку, дожидаясь тишины. Затем на его лице появилась уверенная улыбка. — И все же меня не возьмут в плен и не убьют, ведь я прошу лишь одного: чтобы сегодня вы сражались за меня так же, как я стану биться за вас!
Простертой вперед правой рукой он повел вдоль строя лучников, словно надеясь охватить их всех. Конь шарахнулся в сторону, король сдержал его жестом опытного наездника.
— Сегодня я сражаюсь за ваши дома, за ваших возлюбленных, жен и детей, за ваших отцов и матерей, за ваши жизни и вашу Англию!
Ликующие возгласы стрелков, должно быть, долетели до северного края поля, где по-прежнему развевались яркие знамена над французским войском.
— Сегодня мы братья! Мы, уроженцы Англии и Уэльса! И я клянусь копьем святого Георгия и голубем святого Давида Валлийского — вы вернетесь домой победителями, с именами, покрытыми славой! Я ваш король, но в этот день я ваш брат, и клянусь бессмертной душой: я не оставлю своих братьев! Да сохранит вас Бог, братья мои! — С этими словами король развернул коня и поскакал к латникам, чтобы подбодрить их перед битвой.
— Да он всерьез верит, что мы победим! — пробормотал Уилл из Дейла.
На северном конце поля ветер взметнул полосу алого шелка, и орифламма затрепетала в небе поверх вражеских копий. Пленных не брать…
* * *
Французы по-прежнему не двигались с места. Лучники уселись прямо на промокшую землю, кое-кто умудрился даже уснуть. Священники все еще принимали исповедь и отпускали грехи.
— Не отходи от обоза, — велел отец Кристофер Мелисанде после того, как угольком написал на ее лбу спасительное имя Иисуса.
— Хорошо, святой отец.
— И не расседлывай кобылу, — посоветовал священник.
— Чтобы можно было сбежать?
— Да.
— И надень отцовский налатник, — добавил Хук.
— Ладно, — пообещала ему девушка и достала налатник из мешка с остальными пожитками. — Дай нож, Ник.
Взяв протянутый ей кинжал из тех, что выдавали лучникам, Мелисанда отрезала от подола полосу и вручила мужу.
— Это тебе.
— Надеть? — уточнил Хук.
— Конечно, — подтвердил отец Кристофер. — Истинному воину подобает носить ленту своей дамы.
Священник указал на английских латников — у многих шею обвивал шелковый платок или шарф. Хук обмотал ленту вокруг шеи и обнял Мелисанду.
— Ты слышала, что сказал король. Бог на нашей стороне.
— Хорошо, если Бог об этом знает, — ответила девушка.
— О том и молюсь, — добавил отец Кристофер.
Внезапно послышался шум от движения всадников, но не со стороны французов, которые по-прежнему не собирались нападать, а от английского строя, вдоль передней линии которого скакали латники.
— Выступаем вперед! — крикнул один, приблизившись к правому флангу. — Колья забрать с собой! Выступаем!
— Друзья! — Король, выехавший из строя, привстал на стременах и призывно махнул рукой. — Вперед!
— О господи, — только и выдохнула Мелисанда.
— Возвращайся к обозу, — велел ей Хук и принялся выворачивать тяжелый кол из топкой почвы. — Ступай, любимая. Со мной ничего не случится. Не родился еще тот француз, что меня убьет.
Он и сам не очень верил в то, что говорил, однако ради жены даже выдавил улыбку. Вновь свело кишки, от страха по телу пошел озноб, но, несмотря на слабость и дрожь, Хук вытащил из земли кол и вскинул его на плечо.
Не оборачиваясь больше к Мелисанде, он пошел вперед, на каждом шагу увязая в густой грязи, как и любой солдат из войска. Англичане двигались невозможно медленно, с трудом выдирая ноги из сырого цепкого грунта и шаг за шагом одолевая пространство.
А французы просто смотрели. И ждали.
— Будь у них хоть капля ума, напали бы прямо сейчас, — буркнул Эвелголд.
— Может, и нападут, — взглянув на врага, ответил Ник.
Французские латники, что выгуливали коней, теперь отходили к флангам. Правда, слишком спокойно и неторопливо. Трубы выпевали все тот же сигнал: французов явно устраивало, что англичане решили плестись через все поле. Мысли Хука скакали, как заяц в весенней траве. Неужели ночью к лучникам приходил сам король?.. На запасной тетиве середина осталась неукрепленной… Неужто король и вправду станет молиться за Майкла?.. А смерть придет быстро?.. Пирс Канделер, внезапно разразившись потоком ругательств, скинул башмаки и пошел босиком. Хук вспомнил лучника, повешенного им в Лондоне: интересно, было ли старику так же страшно, когда он глядел на подступающих к Хомилдонскому холму шотландцев? А сколько других лучников служили королю и сражались то с шотландцами, то с валлийцами, то друг с другом — и вечно, вечно с французами…
Нынешние французы и не думали шевелиться. Недвижность, с которой они наблюдали за малочисленным английским войском, добровольно ползущим на их мечи и копья, выглядела пугающей.
Левая нога Хука глубоко увязла в липкой жиже. Он оставил сапог в земле, тут же скинул второй и пошел босиком, как другие. Так оказалось легче.
— Если выродки двинутся вперед — сразу останавливаемся, натягиваем луки и вкапываем колья, — предостерегающе крикнул Эвелголд.
Однако враг и не думал выступать. Французское войско все разрасталось, с востока подходили новые отряды. Конные латники, стоящие на обоих флангах, даже не пытались пришпорить коней в железных наглавниках и стеганых попонах, лишь просто глядели на англичан, подняв забрала шлемов и устремив в небо неподвижные копья.
Хука одновременно сотрясал озноб и прошибал пот. Поверх кольчуги с кожаной подкладкой на нем была надета стеганая куртка — достаточная защита от меча, но не от копейного удара. А уклоняться от копья, увязая в густой грязи, — дело бессмысленное…
— Не спешить! — приказал чей-то голос.
Стрелки далеко обогнали латников. Те, отягощенные доспехами, с трудом продирались сквозь вязкую пашню. И все же войско упорно приближалось к французам, и лес по обе стороны от поля подступал плотнее, так что англичане теперь заполнили пространство от леса до леса. Французские, английские и бургундские герольды направили коней в сторону французского войска, держась на равном расстоянии от обеих армий.
— Проклятье! — прорычал Эвелголд. — Далеко еще он будет нас тащить?
Послышался приказ лучникам вкапывать колья. До врага оставалось чуть больше двухсот шагов. На таком расстоянии ставили самые дальние мишени во время состязаний лучников, и на Хука нахлынули воспоминания о давних летних днях: шуты, пляшущие медведи, толпы народу подбадривают возгласами целящихся стрелков…
— Колья вкапывать крепче! — крикнул чей-то голос.
Кол Хука легко вошел в мягкий грунт. Оглянувшись на французов, так и не сделавших попытки выдвинуться вперед, Ник снял с плеча алебарду и пару раз ударил по колу, вогнав его глубже в землю. Затупившийся при этом конец кола Хук заново выправил ножом, и лишь тогда достал лук из чехла, сшитого из конской шкуры. Остальные лучники тоже вкапывали колья и натягивали луки. Зацепив древко за нижнюю часть кола, Ник согнул цевье и накинул петлю тетивы на верхний наконечник лука. Затем достал стрелы и воткнул перед собой в землю: с узким наконечником — слева, полдюжины широких — справа. Прикоснулся губами к луку там, где темная полоса дерева соединялась со светлой. Помолился Богу и святому Криспиниану. Сердце билось в груди пойманной птицей, во рту пересохло, левую ногу свело судорогой. А французы все не двигались, и святой Криспиниан не отвечал на молитвы.
Лучники стояли неплотно: колья не образовывали тесной линии, а неровными рядами торчали на пространстве размером с ту рыночную площадь, где Генрих жег и вешал лоллардов. Между любыми соседними кольями оставалось место шириной в пару шагов — достаточно для пешего, но всаднику не повернуться. Ряды лучников тянулись широкой полосой, задние стрелки не видели врага из-за спин передних, но все понимали, что видеть врага не обязательно: попасть во французов, отстоящих на двести шагов, можно только стреляя высоко в воздух. Хук, оказавшийся в первом ряду, заметил Томаса Перрила, который вколачивал кол в нескольких шагах за ним. Сэр Мартин не появлялся. При мысли о том, что священник мог остаться в лагере, Хука передернуло, однако беспокоиться о Мелисанде времени не было: Том Эвелголд уже выкрикивал лучникам приказ повернуться к французам.
Хук подумал было, что те решили наступать, но враг по-прежнему не двигался с места. В центре длинным плотным строем стояли спешенные латники в ярких накидках поверх отполированных доспехов, на флангах теснились два войска конных рыцарей с копьями. Шелковые флаги ярко выделялись на фоне серого неба. В самом центре войска, где знамена теснились гуще, ветер развевал орифламму, неотступно напоминающую англичанам, что пощады не будет.
Тщетно пытаясь найти среди французов мессира де Ланфереля, Хук разглядел оружие. Мечи, копья, алебарды, боевые топоры, боевые молоты — некоторые с острым концом в виде соколиного клюва, булавы — простые и с шипами… Вновь свело живот. Прикрыв на миг глаза, Ник вознес страстную молитву к святому Криспиниану, затем наложил на цевье стрелу с широкими лезвиями и пошире уперся босыми ступнями в скользкую землю.
— Господи Иисусе, — выдохнул Томас Скарлет.
— Боже, — прошептал Уилл из Дейла.
Сэр Томас Эрпингем, с развевающимися на ветру седыми волосами, выехал вперед английского войска на небольшом коне, опасливо ступавшем по липкой грязи. Позади него остался строй латников — девять сотен воинов, выстроенных в четыре шеренги. В центре стоял король в начищенных до блеска латах и в драгоценной короне поверх боевого шлема. Сэр Томас, одетый в зеленый налатник с крестом святого Георгия, повернул коня лицом к английскому войску и несколько мгновений помедлил.
— Не оставь меня, — вслух воззвал Хук к святому Криспиниану, отчаянно желая услышать ответ, но Криспиниан молчал.
— Целься! — вполголоса приказал Томас Эвелголд.
Хук вскинул цевье и натянул пеньковую тетиву до правого уха, чувствуя напряженную мощь согнутого древка. Он целился в коня какого-то француза, оказавшегося напротив. Впрочем, Ник понимал, что стрела может угодить в выбранную цель лишь по большому везению: окажись француз на полсотни шагов ближе, сомневаться бы не пришлось, а на предельном расстоянии будет удачей, если стрела отклонится всего на четыре-пять футов. Правая рука, держащая струну натянутой, чуть дрогнула.
Пять тысяч лучников натянули луки одновременно, наставив во врага пять тысяч стрел.
Над лесами Трамкура вихрем темного дыма взвилась стая скворцов и, прошелестев крыльями, исчезла так же внезапно, как появилась. Французы в строю опустили забрала, теперь вместо лиц Хук видел лишь безликую сталь.
— Господи, помоги, — прошептал кто-то из лучников, увидев, как сэр Томас поднимается на стременах.
Сэр Томас Эрпингем высоко подбросил зеленый жезл, и тот перевернулся в воздухе, блеснув золотым навершием на фоне пасмурного неба.
— Готовсь! — крикнул сэр Томас в нависшей над Азенкурским полем тишине. — Стреляй!
Жезл упал.
Хук отпустил тетиву.
Стрелы взмыли в небо.
* * *
Сначала зазвенела тетива: пять тысяч пеньковых струн, натянутых на ясеневые луки, зазвучали разом, словно аккорд дьявольской арфы. Затем прошелестели стрелы — как вздох ветра, скользнувшего по оперениям и стихшего, когда вихрь стрел взмыл в серое небо, будто стая скворцов. Хук, потянувшись за следующей стрелой, не мог отвести глаз от пяти тысяч стрел, которые двумя грозовыми тучами затмили небеса, на мгновение замерли в верхней точке — и неотвратимо устремились вниз.
В Пикардии настал Криспинов день.
На миг воцарилась тишина.
Затем стрелы посыпались на французский строй. Сталь грохотала по стали, как исполинский град, насланный самим дьяволом.
И тогда раздались первые вопли боли — раненый конь, в круп которого угодила стрела с широким наконечником, взвился на дыбы и рванулся вперед, вскинув в седле закованного в латы наездника. Другие кони устремились вслед, всадники взялись пришпоривать лошадей, и при виде атакующей конницы все французское войско разразилось криками:
— Сен-Дени! Монжуа!
— Святой Георгий! — взревел кто-то из англичан, и вся армия подхватила клич. — Святой Георгий!
Латники, дразня французов, трубили в охотничьи рога, шум перерос в гул, звуки труб взвивались до неба.
В которое летела вторая стрела Хука.
* * *
Жильбер, мессир де Ланферель, стоял в переднем ряду французского войска — среди восьми тысяч таких же спешенных латников, которые составляли первый из трех французских полков. Гербовая накидка с изображением солнца и сокола прикрывала отполированные, но уже местами забрызганные грязью доспехи, на боку висел длинный меч, на плече — ощетинившаяся шипами булава, в руках Ланферель сжимал укороченное семифутовое копье с ясеневым древком и стальным наконечником. Голову покрывал застегнутый у подбородка кожаный капюшон, под который были подвернуты длинные волосы, поверх надетого на капюшон кольчужного наголовника с оплечьем красовался итальянский боевой шлем. Ланферель из-под поднятого забрала следил за смехотворно малой английской армией.
Французы смотрели на битву как на увеселение. Этот английский Генрих, посмевший пригнать свою жалкую армию из Нормандии в Пикардию в надежде посрамить врага и нагло протащить по Франции английские знамена, теперь оказался в ловушке. Ланферель, наблюдавший за врагом с рассвета, насчитал в рядах англичан всего тысячу латников. Число казалось таким несоразмерно малым, что Ланферель перепроверял вновь и вновь: делил строй на четверти, считал головы и умножал на четыре. И все равно каждый раз выходил тот же итог. Около тысячи латников против трех победоносных французских полков, каждый не меньше восьми тысяч воинов… Правда, у англичан были еще фланги.
Лучники.
Толпы лучников, не поддающиеся счету: разведчики называли число от четырех до восьми тысяч. И у каждого лучника длинный тисовый лук и мешок стрел со стальным жалом, способным с близкого расстояния пробить даже самую лучшую броню. Латные доспехи Ланфереля выгибались замысловатыми линиями, чтобы стрелы скользили по касательной, и все же удачно пущенная стрела могла попасть в цель. И потому Жильбер, владыка ада, мессир де Ланферель, не разделял веселости своих соотечественников. Он ни секунды не сомневался, что французские латники вмиг перебьют английских, но добраться до их жалкой горстки можно лишь сквозь шквал английских стрел.
Ночью, пока остальные напивались, мессир Ланферель посетил астролога — знаменитого мэтра из Парижа, способного, как говорили, видеть будущее, — и присоединился к длинной очереди тех, кто жаждал встречи с провидцем. Хмурый бородатый предсказатель, закутанный в подбитый мехом черный плащ, принял от него золото и после длительных вздохов и стенаний объявил, что грядущее принесет Ланферелю славу.
— Вам предстоит убивать, мессир. Вы будете сеять смерть и стяжаете славу и богатства.
Тогда, выйдя из палатки астролога под потоки ливня, Ланферель почувствовал досаду. В том, что ему предстоит убивать, он и сам не сомневался, но он не столько жаждал перебить англичан, сколько мечтал захватить пленных. И теперь перед ним, в центре вражеского строя, под высоко развевающимися знаменами стоял английский король. Захватить в плен Генриха — и выкуп годами будут собирать по всей Англии: вот о чем грезил каждый из французов, разглядывая заодно герцогов и прочих владетельных лордов, с каждого из которых можно содрать целое состояние.
Однако между мечтой и действительностью стояли лучники.
А Жильбер, мессир де Ланферель, хорошо знал мощь тисового лука.
Потому-то при виде англичан, двинувшихся в мучительный переход через поле между Трамкуром и Азенкуром, Ланферель крикнул коннетаблю, что с наступлением нельзя тянуть. Продираясь вперед по распаханному плато, англичане рассредоточились — и вместо армии, выстроенной в боевой порядок, врагу вдруг предстала заляпанная грязью толпа, с трудом ползущая по слякоти.
— Выпускайте конницу! — вновь крикнул Ланферель маршалу Бусико и коннетаблю д'Альбре.
Конные рыцари стояли на обоих флангах французского войска. Мощным боевым коням в железных наглавниках и стеганых нагрудниках ничего не стоило налететь на лучников с боков, смять строй и безжалостно растоптать, однако большинство всадников выгуливали коней на травянистых лугах за лесом, и прочим оставалось лишь смотреть, как приближается английское войско.
— Командую здесь не я, — ответил Ланферелю маршал Бусико.
— А кто?
— Не я, — мрачно бросил Бусико, явно опасающийся лучников не меньше, чем Ланферель.
— Дьявол всех раздери! — выругался Ланферель, когда приказа так и не последовало. Латники, выстроив коней, молча наблюдали, как англичане подбираются все ближе. — Кто тут распоряжается? Черт возьми, есть тут командующие?
Перед битвой никто не обратился к французам с ободряющей речью — не то что Генрих: Ланферель видел, как английский король задержался перед строем, воодушевляя своих людей на битву.
А кто воодушевит французов? Ни коннетабль, ни маршал не распоряжались полностью всей армией: эта честь, судя по всему, принадлежала то ли герцогу Брабантскому, то ли юному герцогу Орлеанскому. Он только что прибыл на место битвы и теперь с удовольствием наблюдал за продвижением англичан, явно подсчитывая размеры выкупа с будущих пленных. Поэтому никакого приказа французские всадники так и не получили.
Ланферель, едва веря своим глазам, следил, как англичан подпускают на расстояние лучного выстрела. У французов были и арбалетчики, и сколько-то лучников, обученных стрелять из тисового лука, и небольшие пушки, уже заряженные и готовые к выстрелу. Но оставленные в ожидании всадники загораживали собой и пушки, и стрелков, так что у французов оставались в бездействии даже арбалеты, бьющие на большее расстояние, чем луки.
«Боже милостивый!» — подумал Ланферель, глядя, как вражеские лучники безнаказанно вбивают в землю колья. Происходящее походило на безумие. Английским лучникам, которых давно пора было разметать по полю и перебить, позволили подойти на лучный выстрел и вкопать в податливую землю колья, которые не пропустят всадников! И теперь стрелки, стоя в пределах досягаемости арбалетов, спокойно натягивали луки.
— Потрясающе, — бросил Ланферель, ни к кому не обращаясь. — Она входит, обнажается, ложится, раздвигает ноги, а мы все стоим и смотрим.
— Мессир? — переспросил оруженосец.
Ланферель не ответил.
— Забрала! — крикнул он своему отряду — шести десяткам латников, затем обернулся проследить, все ли закрыли забрала, и лишь тогда опустил свое.
Его вмиг окутала тьма. Мгновением раньше он ясно видел врагов и даже сверкающую корону Генриха поверх шлема, а теперь обзор перекрылся стальным щитком с двумя десятками отверстий (мелких, чтобы не прошла стрела даже с самым тонким жалом), и приходилось водить головой из стороны в сторону, пытаясь хоть что-то разглядеть.
И все же он заметил одинокого всадника напротив английского войска.
И увидел подброшенный в небо жезл.
И услышал команду: «Готовсь! Стреляй!»
Он опустил голову, словно встречая поток яростного ветра, и при звуке взлетающих в небо стрел сжался, стиснув зубы, — и в этот миг стрелы посыпались на французский строй.
Стальные наконечники с ужасающим скрежетом ударяли по стальным доспехам, кто-то вопил от внезапной боли, сам Ланферель почувствовал толчок в плечо, и, хотя латный наплечник отразил стрелу, француза развернуло в сторону одной силой удара. Вторая стрела угодила в копье. Ланферелю передалась дрожь древка, но самой стрелы он не видел. Какой-то идиот в заднем ряду оставил забрало открытым, и теперь вокруг стрелы, свалившейся с неба прямо ему в рот, бурлила кровь, заливавшая дыхательное горло. Немногие стрелы ударяли в землю, какие-то отскакивали от лат. Слева от Ланфереля заржал и вздыбился конь.
— Сен-Дени! Монжуа! — послышались кличи, и Ланферель, дернув головой в попытке разглядеть происходящее, увидел сквозь отверстия забрала, что конные латники наконец выступают вперед.
Тут же раздался еще один клич из середины войска, где развевалась орифламма, и весь первый полк двинулся на врага.
— Монжуа! — Голоса внутри шлемов казались оглушительными.
Ланферель едва мог пошевелиться: закрытая доспехами левая нога увязла в грязи. С трудом ее вытащив, он сделал первый шаг вперед. Покрытые грязью стальные фигуры — ни клочка живой кожи на виду — с тяжелым грохотом шли на строй англичан, чье охотничье улюлюканье неслось навстречу врагу, как вой разъяренных бесов, преследующих христианские души.
И тогда на французов обрушился второй ливень стрел.
Насланный дьяволом град застучал по стали, послышались вопли.
И французы наконец перешли в наступление.
* * *
Всадники были первыми. Хук заметил вздыбленного коня и латника, откинувшегося в седле так, что его копье с вымпелом на наконечнике описало круг на фоне неба, и затем увидел, как конь скрылся в лавине других, ринувшихся в наступление. Всадники пришпоривали коней, перехватывали копья наперевес, выкрикивали боевой клич, из-под огромных копыт летели комья земли. Жеребцы трясли отяжелевшими от доспехов головами, с ненавистью ступая по неровной земле, — и вновь раз за разом вонзались в бока шпоры, чтобы послать коней вперед, на врага.
Конная атака обычно начинается медленно: всадники идут вплотную друг к другу, стремя в стремя, и нападают на врага единым строем. Лишь в последнюю минуту можно дать шпоры и послать коня в галоп. Однако в этот раз всадники погнали коней сразу же, непроизвольно пытаясь скорее преодолеть рыхлую пашню и уйти от града стрел. Приказа к наступлению не было — французов подстегнул первый залп лучников, — и теперь на правый фланг англичан неслись лишь три сотни латников, на левый нацелилось даже меньше. Остальные всадники из тех двух тысяч, что должны были нападать на англичан, по-прежнему выгуливали коней.
А лучники то и дело натягивали и отпускали тетиву.
Хук брал стрелы с широкими лезвиями: доспехи ими не пробить, зато они легко прошьют стеганый нагрудник на коне — особенно сейчас, когда кони приблизились. И поэтому стрелы летели уже не в небо, ослабевая в полете, а с каждым разом все ниже над землей, прямо в грудь скачущим коням. На миг Хуку показалось, будто от стрел нет никакого проку, как вдруг какой-то конь споткнулся и упал, утянув в грязь всадника с копьем. Неистовое ржание коня смешивалось с воплями латника, прижатого к земле лошадиным телом, сзади на них наскочил еще один конь — и второй всадник, выбитый из седла, перелетел через конскую голову. Хук вновь натянул тетиву, выбрал цель — крупного жеребца с лохматыми щетками над копытом — и всадил стрелу ему в бок, рядом с подпругой седла. Жеребец шарахнулся в сторону, сбивая с ног ближайшего коня, а следующая стрела Хука уже зарывалась по самое оперение в очередной конский нагрудник. Вопли, топот копыт, звон тетивы — не меньше дюжины коней уже бились на земле. Одни силились встать на ноги, другие взбивали копытами грязь, на которую лилась кровь из вскрытых артерий. Уилл из Дейла всадил узкую стрелу в горло какому-то латнику, того ударом откинуло назад, затем швырнуло на переднюю луку, опущенное копье француза уперлось наконечником в борозду и выдернуло всадника из седла. Жеребец с белыми от бешенства глазами, мелькнувшими сквозь железную защиту на морде, поскакал дальше, утаскивая за собой застрявшего в стремени седока, и вдруг, получив стрелу в глаз, завалился на бок, сбив с ног еще двух коней.
Лучники стреляли быстро. Для всадников расстояние было коротким, однако вязкая грязь замедляла бег, и за минуту, пока французы доскакали до правого фланга английского строя, стрелки успели выпустить больше четырех тысяч стрел. В коней стреляли только те, кто стоял в первых рядах, остальные не видели поля из-за спин передних и продолжали стрелять навесом, посылая стрелы в пеших латников.
Чей-то обезумевший жеребец, из распоротого брюха которого лилась кровь, шарахнулся назад и ринулся в центр французского войска, где стояли латники, за ним в панике понеслись другие. Кто-то из тех латников, кому путь перегородили конские трупы и корчащиеся на земле тела, сдержал лошадь — и стал легкой мишенью для лучников: стрелы вонзались в коней, как топор мясника в тушу, отовсюду неслось ржание, всадники натягивали поводья.
И все же несколько коней доскакали до английского строя.
— Назад! — раздался крик сентенаров. — Назад!
Первые ряды лучников отступили назад, за колья, не прекращая стрельбы. Хук подхватил горсть стрел с тонким наконечником и пустил одну в латника. Тяжелая дубовая стрела, пущенная с двадцати шагов, ударилась жалом о доспех и отскочила. Хук выстрелил снова, на сей раз в коня.
И в этот миг французы обрушились на правый фланг англичан.
Правда, опущенные забрала перекрывали обзор, кони в стальных наглавниках не видели ничего вокруг. И французы, наскочив на правый фланг, в действительности наскочили лишь на колья. Первый жеребец, которому кол вонзился в грудь, жалобно заржал, полилась кровь. Всадник, мало что видя сквозь шлем, пытался пронзить копьем пустой воздух. Во всадника и коня летели стрелы, оба извивались от боли, не прекращался вопль. Какой-то конь сумел пробраться сквозь первый ряд кольев, но при виде второго дернулся в сторону и, поскользнувшись в липкой жиже, полетел на землю вместе с латником.
— Мой! — крикнул Томас Эвелголд, бросаясь вперед с алебардой наперевес.
Размахнувшись, он ударил свинцовым молотом по шлему латника, затем опустился на колени, откинул забрало и всадил кинжал в глаз врагу. Латник дернулся и затих. Конь попытался было встать на ноги, но Эвелголд оглушил его алебардой, затем перехватил древко и ударом лезвия разрубил наглавник вместе с черепом.
— Оттесняйте врага назад! — скомандовал сентенар.
Нападение французов закончилось провалом. Конники, призванные разогнать стрелков, гибли от английских стрел, а колья удерживали на расстоянии тех, кто уцелел. Кое-то из латников уже скакал к своим, преследуемый дождем стрел. Оставшиеся без всадников лошади, обезумев от боли, бросались назад, сминая французский строй. Какой-то латник, демонстрируя чудеса смелости, отбросил копье и с мечом наголо попытался провести коня между кольями. Но пронзенный стрелами конь рухнул на колени, а тонкая стрела, пущенная меньше чем с десяти шагов, насквозь прошила кирасу всадника, который так и остался сидеть, свесив мертвую голову, верхом на подыхающем коне — на потеху английским лучникам.
Страх, к удивлению Хука, куда-то пропал, в жилах бурлило возбуждение, в мозгу неотступно звенел тонкий пронзительный голос. Вернувшись к врытому в землю колу, Хук подхватил стрелу. Всадников удалось отбросить, но главное нападение французов еще только готовилось. Враг приближался пешком — закованный в латы воин не так уязвим, как конь. Поверх голов развевались яркие знамена, но выстроиться ровно французам не удавалось: на их ряды то и дело в панике кидались раненые кони. Кто-то из латников падал под копыта, кто-то пытался восстановить нарушенный строй. Войско шло медленно, спотыкаясь и оскальзываясь на неровной земле. Хук выбирал цель, натягивал тетиву и выпускал стрелы одну за другой, пеньковая струна шла за рукой с обманчивой легкостью. Вокруг него теснились другие лучники, пробивающиеся в первые ряды, чтобы целить во французов.
А враг все шел на английский строй, где стоял король с латниками. Обезумевшие кони то и дело сминали шеренги французов, английские стрелы находили свою цель — и все же враг приближался. В первых рядах держались высшие сановники Франции, над головами которых развевались кичливые знамена. Восемь тысяч пеших латников шли биться с девятью сотнями.
И тогда выстрелила французская пушка.
* * *
Мелисанда молилась. Вместо слов выходил отчаянный безмолвный плач — мольба о помощи, возносимая в серое небо, от которого не исходило никакого утешения.
Обозные телеги, место которых было рядом с армией на плато, по большей части остались внизу, у деревушки Мезонсель, где король провел часть ночи перед битвой. При королевских повозках стояли в охране десяток латников и двадцать лучников, слишком больные или увечные, чтобы выйти на битву. Мелисанду привел к обозу отец Кристофер. Он сказал, что там ей будет безопаснее, чем рядом с полем битвы. Священник не забыл написать на ее лбу загадочные буквы «IHC Nazar».
— Они сохранят тебе жизнь, — пообещал он девушке.
— Напишите и себе тоже, — напомнила Мелисанда.
Отец Кристофер улыбнулся.
— Моя жизнь в руке Господней, детка, — ответил он, осеняя себя крестом. — Тебя Он защитит. Лучше никуда отсюда не отходи.
Священник оставил ее с женами других лучников, устроившимися между двумя повозками для стрел, и убедился, что ее кобыла оседлана и привязана здесь же. Затем отец Кристофер, вскочив на одного из коней сэра Джона, поскакал наверх, где стояли армии. Проводив его взглядом до гребня холма, Мелисанда начала молиться. Молились и жены других лучников, служивших сэру Джону.
Молитва Мелисанды постепенно обретала смысл, невнятный плач о помощи перерастал в мольбу к Пресвятой Деве. Мелисанда старалась выбирать слова. Ник добрый, говорила она матери Иисуса, и сильный, только изредка мрачнеет и злится, поэтому помоги ему, дай сил, пусть он выживет.
Вот и вся молитва — чтобы муж остался жив…
— А если французы нагрянут, что делать? — спросила Матильда Кобболд.
— Бежать, — ответила одна из женщин, и в этот миг от поля, скрытого за гребнем холма, донесся многоголосый рев — клич к святому Георгию. Женщины не расслышали слов, возглас говорил им только о том, что на поле происходит что-то важное.
— Помоги нам, Господи, — выдохнула Матильда.
Мелисанда открыла мешок со своими вещами, чтобы взять отцовский налатник, но наткнулась на инкрустированный слоновой костью арбалет, который Ник отдал ей уже почти три месяца назад, и вытащила его наружу.
— Пойдешь сражаться в одиночку? — подмигнула Матильда.
Мелисанда лишь улыбнулась. Страх и волнение мешали говорить: от происходящего на поле зависела ее дальнейшая жизнь, однако повлиять на исход битвы она ничем не могла, оставалось только молиться.
— Поднимись наверх, девочка, пристрели пару выродков, — кивнула ей Нелл Канделер.
— До сих пор взведен, — удивленно заметила Мелисанда.
— Кто взведен? — переспросила Матильда.
— Арбалет. Я из него так и не выстрелила.
Мелисанда задержала взгляд на арбалете, вспоминая тот день, когда погиб Мэт Скарлет, — день, когда она направила оружие на собственного отца. С тех пор арбалет оставался взведенным, и она ни разу об этом не вспомнила. Девушка потянулась было к спусковому крючку, но неожиданно для себя бросила арбалет обратно в мешок и вытащила свернутый налатник. Задержав взгляд на яркой вышивке, она протянула руки, чтобы набросить налатник через голову. И вдруг поняла, что, пока Ник в бою, ей нельзя носить вражеский герб. Откуда-то пришла уверенность, что она не увидит Ника, если оставит у себя налатник. Нужно было от него избавиться.
— Схожу к реке, — сказала она.
— Можешь мочиться здесь, кто мешает, — откликнулась Нелл Канделер.
— Мне надо пройтись, — ответила Мелисанда и, подхватив тяжелый мешок, пошла к югу, прочь от обозов и армий, мимо пасущихся на осенней траве вьючных лошадей. Вначале она хотела бросить налатник в Тернуазу и посмотреть, как его будет уносить течением, однако до реки Мечей было слишком далеко, и Мелисанда направилась к соседней речушке. Полноводная и быстрая после ночных дождей, та бежала мимо небольших полей и рощ, лежащих к югу за деревней. Присев на берегу, под желто-золотыми ольховыми листьями, девушка положила мешок, закрыла глаза и обеими руками протянула перед собой налатник, словно приношение.
— Не оставь Ника, — прошептала она, — пусть он останется жив.
Бросив отцовский налатник в речку, она, не отводя глаз, смотрела, как его уносит потоком. Чем дальше уплывет — тем целее будет Ник.
В этот миг ударила французская пушка, широко раскатившийся звук отозвался дрожью по всей долине. Обернувшись, Мелисанда глянула на север.
И увидела ухмыляющегося сэра Мартина — долговязого, тощего, с прилизанными к черепу седыми волосами.
— Вот и свиделись, крошка, — плотоядно осклабился он.
На берегу царило безлюдье, взывать о помощи было не к кому.
Над горизонтом поднялось дальнее облако дыма от выстрела.
— Надо же, ни души рядом! Только ты и я! — с клокочущим всхлипом, обозначающим смех, проговорил сэр Мартин, подобрал рясу и шагнул к Мелисанде.
Назад: Глава десятая
Дальше: Глава двенадцатая
