Глава двенадцатая

Лорд Уильям прислушался к грохоту орудий. Очевидно, сражение вступило в самую ожесточенную стадию.

– Si fractus inlabatur orbis, – произнес его светлость, возведя очи к потолку.

Грейс промолчала. Лорд Уильям усмехнулся.

– Не могу поверить, что вы забыли вашего любимого Горация, дорогая! Как же меня раздражало ваше обыкновение переводить мои избитые цитаты!

– Если расколется небесный свод, – прошептала леди Грейс без всякого выражения.

– Едва ли ваше толкование верно, – заметил лорд Уильям строго. – Допустим, orbis действительно «небеса», хотя мне больше по душе «мир», но уж глагол следовало бы перевести как «падать»! Похоже, ваши познания в латыни не столь уж глубоки. – Его светлость снова возвел глаза к потолку, откуда доносились глухие удары. – Воистину небеса разверзлись. Вы напуганы? Неужели вам здесь не уютно?

Грейс молчала. Она уже выплакала все слезы – одна, в окружении ненависти, злобы и грохота орудий.

– А вот мне здесь спокойно, – продолжил лорд Уильям, – а вас, дорогая моя, как вижу, терзают страхи. Не удивлюсь, если вы схватите мой пистолет и выстрелите в себя! Вы ведь так боитесь, что повторится та история на «Каллиопе», из которой вас выручил ваш бравый любовник! Увы, я не смогу удержать вас от этого опрометчивого шага! Разумеется, на людях я буду проявлять возвышенную скорбь, оплакивая вашу кончину. Ваше драгоценное тело похоронят в Линкольншире. Лошади, украшенные черными плюмажами, епископ, слезы безутешного супруга орошат ваш роскошный гроб. Гробницу из лучшего мрамора украсит перечисление ваших добродетелей. Я не стану упоминать о том, что при жизни вы прослыли низкой блудницей, готовой раздвинуть ноги перед простым солдатом. Нет, надпись будет прославлять вашу мудрость, праведность и милосердие, которые в сочетании с христианским смирением делают вас примером для слабого пола! Хотите, я велю выгравировать надпись на латыни?

Леди Грейс по-прежнему смотрела на мужа, но не отвечала.

– И когда вы упокоитесь под плитой, перечисляющей ваши добродетели, я займусь вашим любовником. Уверяю вас, Грейс, я буду действовать искусно и осмотрительно, чтобы до поры до времени он не догадался о том, кто является причиной его бед. Выгнать его из армии будет несложно, а что потом? Кое-что я уже придумал. Вам понравится, если его повесят? Вряд ли мне удастся доказать его причастность к смерти бедняги Брейсуэйта, но я найду другой способ до него добраться. А когда ваш любовник будет болтаться в петле, когда от страха обмочит свои панталоны, я буду улыбаться и вспоминать вас.

На лице Грейс не отражалось ничего.

– Я буду вспоминать, – повторил его светлость, не в силах скрыть ненависти, – дешевую шлюху, ставшую рабыней своей похоти, буду помнить солдатскую потаскуху! – Он поднял пистолет.

Двумя палубами выше начали палить пушки, при откате сотрясая деревянный корпус корабля. Но пистолетный выстрел прозвучал сильнее грохота больших орудий. Выстрел отразился от стен укрытия и наполнил помещение едким дымом. Кровь брызнула на стены.

Si fractus inlabatur orbis.

Море волновалось, небеса потемнели. Свежий ветер разгонял облака порохового дыма, открывая взору корабли с поваленными мачтами и снастями. Пушки еще стреляли, но реже, ибо многие неприятельские корабли уже успели сдаться. Гички и баркасы сновали между линкорами, перевозя британских офицеров, которые принимали капитуляцию французских и испанских капитанов. Некоторые из проигравших сражение кораблей, опустив поначалу флаги, снова поднимали их и поворачивали к востоку. Большинство оставалось на месте: окровавленные палубы, изрешеченные снасти и жалкие остатки команды, оглушенные яростной британской канонадой.

«Редутабль», по-прежнему прикованный к «Виктори», уже не принадлежал французам. Все его мачты были разбиты, а корпус разрушен ядрами. Над развалинами шканцев реял британский флаг. Бизань-мачту «Виктори» снес неприятельский снаряд, а от грот– и фок-мачт остались одни обрубки, но пушки флагмана продолжали палить. Погруженная в зловещее молчание громадная «Сантисима Тринидад» опустила флаг, а к северу от поверженного гиганта все кипело ожесточенное сражение. Несколько кораблей вражеского авангарда повернули назад и открыли огонь по растерзанным, но продолжающим стрельбу британским линкорам. К югу – там, где флагман Коллингвуда «Ройял Соверен» начинал сражение, – горел французский корабль. Языки пламени поднимались высоко в небо. Опасаясь, что их заденут искры от взрыва порохового погреба, ближайшие корабли отошли на безопасное расстояние, но с британских линкоров к терпящим бедствие морякам уже направлялись спасательные шлюпки. Взрыв на «Ахилле», словно трубный глас, потряс усеянную обломками морскую гладь. В небо взметнулось облако черного дыма. Горящие обломки, шипя, падали в океан.

Нельсон пал. Четырнадцать вражеских кораблей сдались. Еще дюжина продолжала сражаться. Один неприятельский линкор потонул, другой взорвался, остальные покинули поле битвы.

Капитан Монморан, понимая, что Чейз собирается атаковать, послал своих людей с топорами избавиться от поваленных мачт. Остальные матросы рубили абордажные крюки. Монморан еще надеялся оторваться от «Пуссели» и укрыться в Кадисе.

– Карронады! – прокричал Чейз, и канониры, недавно отразившие атаку французов, бросились обратно к массивным пушкам, собираясь разрядить их во французов, которые возились с поваленными мачтами.

Паруса «Ревенана» занялись огнем, который распространялся с удивительной быстротой, но матросы Монморана действовали еще быстрее. Они срезали фалы, и горящая ткань падала на палубу, а матросы сбрасывали ее за борт.

– Не стрелять! – крикнул Чейз пехотинцам, целившим во французов, которые боролись с огнем. Пламя могло перекинуться на «Пуссель», и тогда оба корабля превратились бы в ад кромешный. – Молодцы! – зааплодировал Чейз французам, которые ловко скинули за борт последний горящий кусок парусины.

И тут британские карронады дали залп, сметая матросов, вооруженных топорами, с поверженных мачт. На нижней палубе «Ревенана» взорвалось орудие, осколки казенной части вонзились в канониров. «Пуссель» продолжала стрельбу, пушки «Ревенана» отвечали, но реже – французские орудия пострадали при продольном обстреле со «Спартиэйта». Мичман, который командовал канонирами на нижней палубе, заметил, что огонь из дул французских тридцатидвухфунтовых пушек лижет корпус «Пуссели», и велел залить пламя водой.

– Пехотинцы! – крикнул Шарп. Ему удалось собрать только тридцать пехотинцев, остальные пали в бою, были ранены или охраняли склад боеприпасов и пленных на корме. – На штурм! – проревел Шарп, пытаясь перекричать грохот пушек. – Хватайте пики, топоры, сабли! Убедитесь, что мушкеты заряжены! Вперед!

Услышав, как позади него кто-то вытащил шпагу из ножен, он обернулся. Мичман Коллиа, покрытый засохшей коркой крови лейтенанта Хаскелла, с горящими глазами стоял под поваленной мачтой, служившей мостом между двумя кораблями.

– Какого дьявола ты тут ошиваешься, Гарри? – крикнул Шарп.

– Я с вами, сэр!

– Черта с два! А ну-ка марш на палубу смотреть на часы!

– Там нет часов, сэр.

– Тогда присматривай за чем-нибудь еще! – огрызнулся Шарп.

Окровавленные, черные от пороха, голые по пояс канониры вооружались абордажными пиками и саблями. Орудия нижней палубы еще стреляли, сотрясая оба корабля. Французские пушки отвечали, ядро вонзилось в гущу готовых к атаке пехотинцев и канониров, оставив на палубе кровавый след.

– У кого семистволка? – прокричал Шарп, и сержант пехотинцев поднял ружье. – Заряжена?

– Так точно, сэр.

– Давай сюда. – Шарп обменял свой мушкет на тяжелое ружье и проверил, хорошо ли вынимается из ножен окровавленный клинок. – За мной, на шканцы!

Конец упавшей мачты выступал над открытой палубой, но слишком высоко, чтобы запрыгнуть снизу. Шарп решил, что проще будет добраться до импровизированного моста по сходням правого борта, а затем, балансируя на расщепленном бревне, спрыгнуть на палубу вражеского линкора. Море волновалось, мачта кренилась и раскачивалась. Господи Иисусе, подумал Шарп, вот так испытание! Легче просочиться в брешь в стене неприятельской крепости! Он поднялся на шканцы и приготовился прыгать. На залитых кровью палубе и шкафуте «Ревенана» атакующих поджидали французы. Раздался залп передней карронады «Пуссели», и палубу «Ревенана» заволокло дымом.

– Вперед! – прокричал Шарп, но тут чья-то рука удержала его. Шарп обернулся и увидел Чейза.

– Сначала я, Шарп! – грозно проорал капитан.

– Но, сэр! – воскликнул Шарп.

– За мной, ребята! – Чейз вытащил шпагу из ножен и устремился вперед по импровизированному мосту.

– Вперед! – завопил Шарп и с тяжелым ружьем наперевес бросился вслед за капитаном.

Это напоминало передвижение по туго натянутому канату. Под ногами волновалось море, бока кораблей терлись друг о друга. Шарп живо представил себе, как сверзится вниз и его расплющат тяжелые борта. У него закружилась голова, но Чейз уже спрыгивал на палубу неприятельского корабля. Шарп с криком ринулся за Чейзом.

Вокруг корчились раненые французы, палуба потемнела от крови. Именно сюда несколько мгновений назад угодил заряд карронады. Чейз споткнулся о мертвое тело, и тут яркую золотую тесьму его мундира заметили французские стрелки. Но Шарп не дал им возможности прицелиться. Французы исчезли в облаке дыма, который вырвался из ствола его семистволки. Шарп отпрыгнул в сторону, бросил ружье и кинулся в гущу сражения. Это не было похоже на ритуальный обмен выстрелами между пехотными батальонами или на пушечную пальбу неподвижных величавых линкоров. На палубе «Ревенана» начиналась настоящая кровавая резня. Чейз упал между двумя пушками, которые укрыли его от мушкетного огня. Прикрывая капитана, Шарп отбил выпад пикой, ткнул саблей французу в лицо, промахнулся, и тут на спину врагу вскочил морской пехотинец и повалил его навзничь, но и сам пал, пронзенный пикой сзади. Шарп отразил сабельный удар справа, отбил еще одну пику и, схватив врага за рубашку, насадил его на клинок, повернул саблю в ране, выдернул ее из брюха вопящего француза и, сжимая рукоять обеими руками, отшвырнул противника, который повалился на умирающего пехотинца. Мертвые тела образовали баррикаду, но французы, стремясь добраться до Шарпа и Чейза, стали запрыгивать на пушки, стоявшие с обеих сторон. Тем временем капитан Чейз поднялся на ноги, шпагой отразил выпад справа и выстрелил в направлении левой пушки. И тут наконец раздались крики британских пехотинцев, которые хлынули на палубу «Ревенана».

– Сюда!

Шарп повел пехотинцев на нос, где толпились французы. Немало врагов преграждали и путь к корме. Стрелки расположились на шканцах и баке, и не один французский моряк пал под ураганным огнем своих же товарищей. Поначалу обороняющихся было больше, чем нападавших, но постепенно палуба «Ревенана» заполнялась британскими моряками, которые горели желанием отомстить. Они рубили, кромсали и кололи врагов. Канонир, отбросив саблю, крушил черепа французов, размахивая ганшпугом. Чейз повел пехотинцев на шканцы, а Шарп пробивался к носовой части корабля.

– Убить их! – вопил он обезумевшим пехотинцам.

Впоследствии Шарп старался не вспоминать подробности этого сражения, но никогда еще ему не доводилось рубиться в столь яростной сече. Вокруг царили ужас и смятение, и Шарп почти стыдился той радости, которую испытывал, – радости освобождения от оков цивилизации, радости бездумно врубаться в гущу врагов. Ричард Шарп понимал, что рожден для таких битв, что не зря надел офицерскую перевязь. Он знал, что в любом сражении наступает миг, когда люди забывают о дисциплине и готовы, словно дикие звери, зубами и когтями выцарапывать победу. В таком бою нельзя убить противника издалека – прежде чем ты поразишь его, враг станет тебе ближе, чем возлюбленная.

Чтобы так сражаться, нужно знать, что такое ярость, отчаяние и безумие. Шарп никогда не винил тех, кто бежал от опасности, ибо не видел ничего заслуживающего восхищения в безумии, отчаянии или ярости. Но он знал, что без них нельзя одолеть врага. Хорошему солдату не привыкать копаться в куче кровавых потрохов, а Ричард Шарп был отличным солдатом.

В бою его вела холодная ярость. До начала сражения Шарп мог испытывать страх, мог искать предлог, чтобы не ступать на качающийся над бездной мост, но стоило битве закипеть, и Шарп становился холодным и безжалостным убийцей. Ему казалось, что время в сражении замедляется и он может предугадывать мысли и движения противников. Шарп видел, что справа от него француз занес пику для удара, но чутье подсказало, что главная опасность исходит спереди, от бородача с саблей. Поэтому Шарп вонзил острие в горло бородача и только потом отразил удар пики справа. Шарп развернулся и сделал выпад в сторону еще одного француза с пикой, оглянулся, и тут острие пики толкнуло его в плечо. Шарп упал рядом с пушкой, сжал саблю обеими руками и, не оборачиваясь, воткнул острие в живот врага. Острие вонзилось в деревянный лафет, и Шарпу потребовалась пара секунд, чтобы вытащить саблю. Британские моряки теснили французов по всей палубе. Шарп забрался на ствол пушки и спрыгнул с другой стороны. Француз с топором кинулся ему навстречу, но Шарп перерубил ему запястье, ногой пнул в пах и взобрался на другую пушку. Стволы орудий служили французам надежным укрытием, поэтому Шарп собирался выкурить врагов из-за пушек и привести их под клинки и топоры товарищей.

Матросы под командой Чейза сражались с французами на ступеньках шканцев. С опозданием к ним присоединился Задира. Чернокожий гигант успел разрядить носовую карронаду в толпу французов и только теперь перебрался по поваленной мачте на палубу «Ревенана». Задира сражался у левого борта, а Шарп очищал от неприятеля правый. Чернокожий гигант яростно орудовал топором, не слушая мольбы о пощаде. Враги вокруг него бросали сабли и топоры, поднимали руки вверх или просто валились на палубу, притворяясь убитыми. Тем временем Шарп отбил удар сбоку, затем полоснул француза саблей по лицу и огляделся. Вблизи него не осталось живых врагов, но тут пуля задела край мундира.

– Стреляйте в ублюдков! – крикнул он пехотинцам, показав на бак, где матросы Монморана еще пытались отбивать атаки британцев. Один из пехотинцев поднял семистволку, но Шарп перехватил увесистый ствол. – Возьми-ка лучше мушкет, приятель!

Вложив в ножны клинок с запекшейся кровью, Шарп устремился вниз. «Ревенан» был родным братом «Пуссели», и Шарпу на мгновение показалось, что он спускается на нижнюю палубу британского корабля. Канонир банником преградил ему путь, но Шарп просто отпихнул его с дороги. Пехотинцы следовали за ним. Двое французов съежились у разнесенной снарядом плиты. Снизу доносился гул пушек, заставлявший корабль содрогаться, хотя Шарп не стал бы с уверенностью утверждать, стреляют ли это орудия «Ревенана» или ядра «Пуссели» врезаются в борта французского линкора.

Шарп нырнул на лестницу, ведущую во тьму нижней палубы.

Съехав по ступенькам вниз, он с грохотом приземлился на палубу, поднял ружье и спустил курок. Дым заполнил темное пространство. Шарп обнажил саблю.

– Все кончено! – крикнул он. – Прекратите пальбу! – Шарп пожалел, что не знает французского. – Эй, ублюдки, прекратите пальбу! – Оглохший и полуослепший от дыма канонир продолжал возиться у пушки. Шарп размахнулся и саблей полоснул его по лицу. – Я сказал, прекратить!

Два снаряда с «Пуссели» врезались в борт «Ревенана». Шарп вытащил пистолет. Дюжина мертвых французов валялась на полу, у многих из тел торчали острые деревянные обломки. С одной стороны в грот-мачте зияла громадная выбоина. Там, где снаряд вонзился в пушку, палуба почернела от пламени.

– Все кончено! – снова крикнул Шарп. – Убирайтесь! – Пусть французишки и не понимали английского, им придется уразуметь язык сабли и пистолета!

Шарп подошел к открытому порту.

– Эй, на «Пуссели»!

– Кто там? – пришел ответ.

– Прапорщик Шарп! Все кончено! Берегите ядра!

Последнее ядро врезалось в брюхо «Ревенана», затем наступило молчание. Канонир с «Пуссели» перелез через открытый порт на палубу «Ревенана». Шарп, переступая через убитых, взобрался на ствол и жестами велел французским канонирам лечь между пушками. За ним с обнаженными штыками следовали трое морских пехотинцев.

– Вниз! – рявкнул Шарп на почерневшего от пороха француза с обезумевшим взглядом. По лестнице спускались новые пехотинцы. – Разоружить ублюдков и усадить на палубу! – велел Шарп.

Он перешагнул через расплющенные останки корабельной помпы, но тут путь ему преградил французский офицер с обнаженной шпагой. Французу хватило одного взгляда на лицо Шарпа, и шпага выпала у него из рук и звякнула о палубу. Британские канониры влезали через открытые порты, надеясь пограбить поверженного неприятеля.

Острием сабли Шарп отпихнул француза с дороги и бросился вниз, в кубрик, освещенный дюжиной фонарей.

Меньше всего на свете ему хотелось лезть в это царство мертвых, в окровавленное брюхо корабля, где тяжелораненые представали пред ликом сначала корабельного хирурга, а затем, в большинстве случаев, – вечности. Здесь пахло кровью, испражнениями, мочой и тошнотворным ужасом. Седобородый хирург поднял глаза от стола, где по локоть в крови копался во внутренностях какого-то несчастного.

– Вон отсюда, – произнес он на хорошем английском.

– Занимайся своим делом, – прорычал Шарп. – Коновалов вроде тебя я еще не убивал, но могу начать!

На лице корабельного хирурга изобразилось удивление, однако он счел за благо промолчать. Шарп двинулся в оружейную, где на полу лежали забинтованный офицер и шестеро матросов. Шарп вытащил саблю из ножен, осторожно подвинул раненого и схватился за кольцо люка, который вел в трюм. Шарп рывком поднял крышку и прицелился.

Внизу сидели двое: мужчина и женщина. Любовница Полмана Матильда и его так называемый слуга, который на деле оказался заклятым врагом Британии. Сверху донеслись крики – матросы сдернули с гакаборта трехцветный французский флаг и предъявили капитану Чейзу. Охота за призраком завершилась.

– Встать! – велел Шарп с холодной яростью. Подумать только, им пришлось гнаться за этим человеком через два океана!

Мишель Валлар поднял руки, показывая, что безоружен, и прищурился. Ему потребовалось какое-то время, чтобы узнать Шарпа и сообразить, что «Каллиопа» снова захвачена британцами.

– Так это вы! – воскликнул Валлар.

– Именно я. Встать! Где Полман?

– Наверное, на палубе, – пожал плечами Валлар. Он вскарабкался по лестнице, отряхнул руки и помог подняться Матильде. – Как вы сюда попали? – спросил он у Шарпа.

Шарп проигнорировал вопрос.

– Вам лучше остаться здесь, мэм. Хирургу может потребоваться ваша помощь, – обратился он к Матильде. Затем Шарп развел руки Валлара, вытащил из кармана француза пистолет и зашвырнул в люк. – Пойдешь со мной.

– Я всего лишь слуга! – попытался протестовать Валлар.

– Ты вероломный кусок французского дерьма! Ступай вперед!

Шарп подтолкнул Валлара вперед. Они поднялись на нижнюю палубу, где остывали горячие, словно раскаленные печи, стволы громадных орудий. Дюжина британских моряков шарили в карманах у раненых и убитых французов. Валлар обернулся к Шарпу.

– Я – дипломат, мистер Шарп, – торжественно промолвил он. У француза было умное лицо, он казался совершенно спокойным. Серый сюртук, черный галстук и отороченный кружевом ворот белой сорочки. Валлар был невозмутим и уверен в себе. – Вы не можете ни убить меня, ни взять под стражу, – продолжил он. – Я не солдат и не матрос, а дипломат. Пусть сегодня вы и победили, но завтра ваш адмирал все равно отправит меня в Кадис– Валлар улыбнулся.– Таковы правила, прапорщик. Вы солдат, и ваше дело умирать, а я дипломат, и моя жизнь неприкосновенна.

На это Шарп только подтолкнул француза дулом пистолета в сторону кают-компании. Как и на «Пуссели», потолочные балки над кают-компанией перед сражением сняли. Голая палуба неожиданно заканчивалась заляпанным кровью ковром. После продольного обстрела со «Спартиэйта» на «Ревенане» не уцелело ни одного окна, неповрежденными остались только резные подоконники, усыпанные битым стеклом. Шарп открыл дверь в кают-компанию и увидел, что галерея и офицерский гальюн снесены снарядом, а дверь открывается прямо в открытое море. Вдали несколько неприятельских кораблей спешили укрыться у испанского побережья.

– В Кадис, значит, захотел? – спросил Шарп Валлара.

– Я дипломат! – возмущенно ответил тот. – Вы должны обращаться со мной в соответствии с моим рангом!

– Я буду обращаться с тобой, как захочу! – отрезал Шарп. – Здесь я устанавливаю правила, и поэтому ты сейчас отправишься прямиком в свой чертов Кадис!

Шарп схватил француза за ворот серого сюртука. Валлар пытался сопротивляться. Тогда Шарп стукнул его по голове рукоятью пистолета и толкнул вперед. Валлар вцепился в торчащие обломки двери, на лице его ужас мешался с удивлением. Шарп снова ударил француза рукоятью пистолета по костяшкам правой руки и пнул ногой в живот. Валлар с возмущенным криком свалился за борт. Британский матрос с хвостом на затылке, свисающим до самого пояса, безучастно наблюдал за Шарпом.

– Вам помочь, сэр?

– Да мне-то что, это лягушатнику захотелось поплавать, – пожал плечами Шарп, пряча пистолет.

– Лягушатники плавать любят, сэр, – отвечал матрос. – Это у них в крови. – Встав рядом с Шарпом, матрос вгляделся в воду. – Хотя, кажется, этот не любит.

– Он не лучший из лягушатников, – заметил Шарп.

– Вот только, похоже, не из бедных, – упрекнул матрос Шарпа. – Надо было обшарить карманы, прежде чем отправлять его в плавание.

– Прости, – вздохнул Шарп, – я не подумал.

– Надо же, еще плывет, – заметил матрос.

Валлар отчаянно барахтался, но это только приближало конец. Лгал ли он, когда уверял, что был дипломатом? Шарпу было все равно, но если француз не лгал, то лучше ему утонуть, чем донести свой яд до Парижа.

– Кадис там! – прокричал Шарп тонущему французу, указав на восток, но Валлар уже не слышал его.

Полман был убит. Шарп обнаружил ганноверца на шканцах, где тот стоял во время сражения рядом с Монмораном. В самом начале обстрела ядро угодило Полману в грудь. На лице германца, даже не запачканном кровью, застыла улыбка.

– Он был смельчаком, – раздался голос позади Шарпа.

Капитан Луи Монморан уже сдал корабль Чейзу, со слезами на глазах протянув британскому капитану свою шпагу. Чейз отказался принять ее. Вместо этого он потряс французскому капитану руку и выразил восхищение ловкостью и храбростью его команды.

– Он был хорошим солдатом, – согласился Шарп, в последний раз заглянув в лицо Полману. – Вот только воевал не за тех.

Как и Пекьюлиа Кромвель. Бывший капитан «Каллиопы» счастливо пережил обстрел. На лице его застыл страх перед грядущим судом и неизбежным наказанием, но при виде Шарпа Кромвель выпрямился. Он не выглядел особенно удивленным, наверняка уже успев прослышать о судьбе «Каллиопы».

– Я советовал Монморану не вступать в бой, – сказал Кромвель. Пекьюлиа обрезал свои длинные волосы, возможно пытаясь изменить внешность, но его выдавали тяжелые брови и вытянутая челюсть. – Я говорил ему, что это сражение нас не касается. Мы лишь должны были добраться до Кадиса, а вместо этого угодили в ад кромешный. – Кромвель протянул Шарпу руку. – Рад, что вы живы, прапорщик.

– Рад? – От возмущения Шарп чуть не задохнулся.– Чертов ублюдок! – Шарп схватил капитана за грудки и прижал к расплющенному ядрами планширу. – Где они?

– Кто они?

– Не шути со мной, Пекьюлиа! – прорычал Шарп.– Тебе прекрасно известно, о чем я! Где они, черт тебя подери?

И Кромвель сломался.

– В трюме, – пробормотал он и вздрогнул.

Бывший капитан «Каллиопы» понимал, что проиграл. Когда-то Кромвель верил, что продает свой корабль будущим властителям мира, а теперь его надежды рассыпались в прах. В результате сражения британцам удалось захватить пару десятков французских и испанских линкоров и не потерять ни одного своего.

– Задира! – Шарп заметил на шканцах чернокожего гиганта.

– Сэр?

– Что с рукой? – спросил Шарп. На левой руке Задиры болталась пропитанная кровью тряпица.

– Сабля, – коротко ответил Задира. – Ублюдок отхватил мне три пальца, но и поплатился за это.

– Мне жаль, – промолвил Шарп.

– Он мертв, – пожал плечами Задира.

– Сможешь держать это? – Шарп протянул Задире рукоять пистолета. Тот кивнул. – Отведи ублюдка в трюм. – Шарп показал на Кромвеля. – Там он отдаст тебе драгоценности. Принеси их мне, и я отплачу тебе за то, что спас мою жизнь. Там еще должны быть часы. Они принадлежат моему другу, все остальное бери себе. – Шарп подтолкнул Кромвеля в объятия чернокожего гиганта. – Станет артачиться, убивай, не раздумывай!

– Нет, Задира, я хочу, чтобы он остался в живых. – Последние слова Шарпа услыхал капитан Чейз. – В живых, ты понял? – Чейз посторонился, чтобы дать Кромвелю дорогу, затем улыбнулся Шарпу. – Я снова ваш должник, Ричард.

– Вовсе нет. Поздравляю вас, сэр.

Шарп смотрел на скованные друг с другом корабли, на обломки, кровь и мертвые тела. Вдалеке сквозь дым виднелись изувеченные и разбитые парусники, а над всем этим разгромом реял британский флаг. Победа далась нелегко, но это была окончательная победа! Скоро колокола во всех британских деревушках будут звонить в ее честь, а семьи моряков станут беспокойно прислушиваться к звону, гадая, вернутся ли домой их родные.

– Поздравляю, – повторил Шарп.

– Все сегодня сражались как герои, —ответил Чейз. – Вы слышали, Хаскелла убили. Бедняга так хотел стать капитаном! Только в прошлом году, перед походом в Индию, обзавелся семьей. – Чейз выглядел таким же разбитым и подавленным, как и Монморан, но над ним на единственной уцелевшей фок-мачте «Ревенана» бился старый добрый британский флаг. Белый флаг «Пуссели» сорвался с грот-мачты и упал вниз, прямо в лужу крови. – Мы не посрамили его, верно? – В глазах Чейза стояли слезы. – Я про Нельсона. Я не пережил бы, если адмирал не мог бы гордиться нами.

– Он гордится нами, сэр.

– Без «Спартиэйта» мы бы не справились. Что за славный малый этот Френсис Лафорей! Надеюсь, сегодня он сумел раздобыть свой приз.

Ветер шевелил флаги и разгонял дым. Высокие волны поднимали обломки. Только дюжине британских кораблей удалось сохранить свои мачты и снасти неповрежденными, но сегодняшнее сражение Нельсон начал с двадцатью восемью линкорами, а закончил с сорока шестью. Остальные неприятельские корабли оставили поле сражения.

– Мы должны найти Валлара, – вспомнил Чейз.

– Он мертв, сэр.

– Мертв? – Чейз вздрогнул. – Что ж, оно и к лучшему. – Ветер надувал изорванные паруса обоих кораблей. – Бог мой, наконец-то ветер, и довольно сильный! Боюсь, он еще задаст нам работы! – Капитан поднял глаза вверх. – Да, бедняжке «Пуссели» досталось. Мистер Коллиа, вы живы!

– Так точно, сэр, – осклабился юный мичман. В руке он сжимал окровавленную саблю.

– Я горжусь вами, мистер Коллиа. А сейчас соберите команду, чтобы расцепить корабли.

– Есть, сэр.

Монморана отвели на «Пуссель», а остальную команду разместили на палубе «Ревенана». Ветер стонал в разбитых снастях, по морю бежали белые барашки. Мичман вместе с командой из двадцати матросов остались на захваченном паруснике, затем корабли расцепили, и «Ревенан» на буксире потащили в порт. Надвигался шторм, и лейтенант Пил во главе дюжины матросов занялся укреплением мачт. Орудийные порты закрыли, пушки привязали, а на камбузе снова растопили печь и поставили на огонь уксус. Считалось, что только горячим уксусом можно смыть кровь с деревянных палуб. Шарп нашел в шпигатах несколько апельсинов, один съел, а остальные рассовал по карманам.

Мертвых выбрасывали за борт. Живые двигались медленно, обессилев от битвы, но никто не знал, что ночь принесет самую страшную новость. Офицер с «Конкерора» прокричал ее с лодки, которая возвращалась на корабль. На палубе «Виктори» Нельсона сразила мушкетная пуля, сообщил офицер. Матросы «Пуссели» не могли поверить своим ушам. Шарп узнал новость, когда увидел, как плачет Чейз.

– Вы ранены, сэр? – встревожился он.

Чейз был совершенно раздавлен злой вестью.

– Адмирал убит, Шарп, – выдавил он.

– Нельсон? Нельсон убит?

– Убит! Господи, за что?

Внезапно где-то внутри Шарп ощутил пустоту. Всем британцам на миг показалось, что они потеряли не просто адмирала, а близкого друга. Поначалу некоторые отказывались верить, но когда над флагманом Коллингвуда взвился адмиральский флаг, смирились и они. Чейз плакал открыто и вытер слезы только тогда, когда последнее мертвое тело упало в море.

Последний труп выбросили без пышных слов прощания, но сегодня их не удостоился никто из павших. Тело принесли на шканцы и просто перекинули через борт. Внезапно похолодало, задул пронизывающий ветер. Шарп поежился.

– Должно быть, он осознал, что его долг – сражаться вместе со всеми, – удивленно промолвил Чейз, проводив глазами труп. – Вы можете в это поверить?

– Каждый сегодня исполнил свой долг, – невозмутимо промолвил Шарп.

– Но кто мог ожидать, что он решится подставить голову под пули! Бедняга оказался храбрее, чем я думал. Жена знает?

– Я скажу ей, сэр.

– Вы? Ах да, разумеется. Никто лучше вас с этим не справится. Не знаю, как выразить вам свою признательность, Ричард. – Капитан оглянулся – на британских кораблях уже загорелись кормовые фонари, только на «Виктори» огней не зажигали. – Несчастный Нельсон, – вздохнул Чейз.– Несчастная Англия.

Вернувшись на «Пуссель», Шарп сразу же бросился в кубрик – такой же зловонный и залитый кровью, как и на «Ревенане». Пикеринг трудился над бедром раненого, пот капал со лба хирурга прямо в рану. Пациент, которого с обеих сторон держали двое матросов, сжимал зубами кожаный валик и беззвучно дергался, когда хирург задевал кость. Никто не удостоил Шарпа даже взглядом. Он вбежал в оружейную, рванул крышку люка, и перед ним предстали забрызганные кровью стены. Выстрел снес лорду Уильяму часть черепа. Грейс сидела, обхватив колени руками, и дрожала. Когда открылась крышка люка, она вздрогнула.

– Ричард?! – воскликнула Грейс, и слезы полились из ее глаз. – Они повесят меня, Ричард, они меня повесят! Но что мне было делать? Он собирался убить меня, и мне пришлось выстрелить!

Шарп спустился вниз.

– Они не повесят тебя, родная. Он погиб на палубе. Все решат, что его убили в сражении.

– Он заставил меня выстрелить! – рыдала Грейс.

– Это сделали лягушатники. – Шарп вынул из ее рук пистолет и засунул себе в карман, затем подхватил под мышки мертвое тело и попытался вытащить наверх, но лаз оказался слишком узким.

– Они повесят меня! – Рыдания Грейс усилились. Шарп уронил труп, обернулся и склонился над ней.

– Никто тебя не повесит. Никто ничего не узнает. Если они найдут его здесь, я скажу, что сам выстрелил в него, но если повезет, вытащу тело на палубу, и тогда все подумают, что виноваты французы.

Грейс обвила его шею руками.

– Ты жив, господи, ты жив! Что там, наверху?

– Мы победили, – коротко ответил Шарп.

Он поцеловал Грейс и крепко обнял. Затем снова занялся телом. Если труп лорда Уильяма обнаружат внизу, Чейз будет вынужден начать расследование. Однако если его найдут в кубрике, можно будет свалить все на французов, думал Шарп, из последних сил пытаясь просунуть тело в узкую щель люка. Впрочем, без особого успеха, пока неожиданно сверху не опустилась рука и, схватив труп за пропитанный кровью воротник рубашки, с легкостью не выдернула его из люка.

Шарп тихо чертыхнулся. Только лишних глаз не хватало! Наверху он обнаружил Задиру, который управлялся одной рукой не хуже, чем двумя.

– Вижу, вы полезли вниз, сэр, – прищурился Задира, – вот и пошел за вами. – Чернокожий гигант протянул Шарпу его драгоценности и часы майора Далтона. Шарп попытался вернуть ему несколько камней.

– За что, сэр? Я ничего не сделал, – попытался возразить Задира.

– Ты спас мне жизнь, – отвечал Шарп. – А сейчас, похоже, спасаешь ее еще раз. Сможешь отнести этого ублюдка на палубу?

Задира усмехнулся.

– Положить к мертвым, что ли? – спросил он, удивляя Шарпа своей сообразительностью. – Каждый на этой посудине скажет, сэр, что вам давно уже следовало пристрелить ублюдка, но вижу, французы постарались за вас.

И Задира взвалил тело лорда Уильяма на плечо. Шарп цомог леди Грейс подняться наверх и велел подождать, пока они с Задирой отнесут тело ее мужа на шканцы.

Никто не обратил на них внимания: мало ли раненых сегодня испустили дух под ножом Пикеринга?

– Да, он оказался храбрее, чем я думал, – повторил Чейз.

Шарп снова спустился вниз, где побледневшая Грейс, расширив глаза, наблюдала, как Пикеринг отрезает матросу ногу. Шарп взял Грейс за руку и повел в одну из мичманских каморок в дальнем углу кубрика.

– Ты должен знать, что случилось, – начала Грейс, но Шарп прервал ее:

– Я все знаю.

– Он собирался застрелить меня!

– Значит, ты поступила правильно, – сказал Шарп, – а остальные пусть думают, будто твой муж умер героем. Все будут говорить, что он поднялся на палубу, где его подстрелили французы. Ты понимаешь?

Грейс кивнула. Ее трясло, но вовсе не от холода. Волосы женщины были забрызганы кровью мужа.

– Запомни, ты ждала, а он так и не вернулся.

Грейс посмотрела на дверь, за которой скрывался люк, ведущий в укрытие.

– Но там везде кровь! – воскликнула она.

– Весь корабль залит кровью. Твой муж умер на палубе. Он умер героем.

– Да, он умер героем, – повторила Грейс и бросилась в объятия Шарпа. – Я думала, тебя убьют, – прошептала она.

– Как видишь, на мне ни царапины. – Шарп погладил любимую по волосам.

Грейс вздрогнула, отстранилась и пристально посмотрела на него.

– Ричард, мы свободны, – удивленно промолвила она. – Ты это понимаешь? Мы свободны!

– Да, теперь мы свободны.

– Куда же мы отправимся?

Шарп пожал плечами.

– Не все ли равно? Куда захотим.

Они обнялись. Корабль качался на волнах, раненые стонали, последние клочья порохового дыма разносил ветер – предвестник надвигающегося с запада шторма, который готовился потрепать и без того изувеченные суда. Но предстоящий шторм не страшил Шарпа – он был любим, свободен и наконец-то возвращался домой.