Глава 4

Шарп последовал за Маккандлессом под высокую арку ворот, с трудом пробиваясь сквозь закупорившую узкий проход толпу сипаев и горцев, которым, в свою очередь, мешала сделавшая свое дело и забытая пушка. Лошадь жалась к стене, напуганная повисшим в воздухе между обожженными остатками дверей пороховым дымом, и Шарп, вцепившись в гриву, чтобы удержаться в седле, нещадно терзал шпорами ее бока. В конце концов несчастное животное рванулось вперед, топча разбросанные останки разорванного ядром сипая, и сержанту пришлось натянуть поводья. Кругом валялись тела арабов, павших при защите ворот. Бой здесь был короткий и жестокий, но в самом городе сопротивления уже не наблюдалось. Шарп нагнал Маккандлесса в тот момент, когда полковник остановился, неодобрительно наблюдая за разбегающимися по улицам Ахмаднагара красномундирными победителями. Уже слышались первые крики.

– Женщины и выпивка, – проворчал шотландец. – Больше их ничто не интересует, только женщины и выпивка.

– И еще добыча, сэр, – поправил его Шарп. – Так уж устроен мир, сэр, – торопливо добавил он, сожалея о том, что не может присоединиться к рыщущим по переулкам охотникам за чужим добром.

Оглянувшись, сержант увидел, что Севаджи со своим небольшим отрядом уже следует за ним. Многие из защитников Ахмаднагара еще оставались на стенах, но не стреляли, а лишь уныло наблюдали за изливающимся через узкий проход потоком торжествующих победителей.

– Так что будем делать, сэр?

Маккандлесс, обычно уверенный в себе, на мгновение задумался, но тут же, увидев ползущего вдоль стены маратха, спешился, бросил поводья Шарпу и направился к раненому, чтобы помочь ему добраться до ближайшей подворотни. Прислонив недавнего врага к стене, он дал ему напиться из собственной фляги и о чем-то заговорил. Рядом с Шарпом остановился Севаджи.

– Сначала мы их убиваем, потом даем воды. – Индиец покачал головой.

– Странная штука война, – заметил сержант.

– Но вам это нравится?

– Не знаю, как и сказать, сэр. Пока еще мало чего видел. – Видел он действительно мало: короткая перестрелка во Фландрии, быстрая победа при Малавелли, хаос штурма Серингапатама, ужас Чазалгаона да сегодняшняя эскалада – этим боевой опыт и исчерпывался. Храня воспоминания, сержант пытался выработать на их основе некую модель, которая дала бы знать, как он сам поведет себя, когда судьба подбросит очередное жестокое испытание. Иногда ему казалось, что война – это не так уж и плохо, но при том где-то в глубине души Шарп сознавал, что такое не должно доставлять человеку удовольствия, что это неправильно. – А вам, сэр?

– Я люблю воевать, – просто ответил индиец.

– И вас ни разу не ранили? – спросил Шарп.

– Дважды. Но ведь игрок не перестает кидать кости только потому, что проигрывает.

Вернувшийся Маккандлесс торопливо выхватил у Шарпа поводья.

– Додд направляется к северным воротам!

– Туда, – сказал Севаджи и повернул коня вправо, рассчитывая добраться до места обходным путем, избежав встреч с запрудившими центр города растерянными горожанами.

Его головорезы молча последовали за командиром.

– Тот раненый оказался килладаром, – пояснил полковник, усаживаясь в седло. – Боюсь, бедняга умирает. Получил пулю в живот.

– Это их главный? – спросил Шарп, глядя на горца, срывающего с башни над воротами флаги Скиндии.

– Да. И он очень недоволен нашим лейтенантом Доддом. – Полковник пришпорил коня и поскакал вслед за Севаджи. – Похоже, тот снял свой полк и оставил город без защиты. У нас это называется дезертирством.

– Торопится убраться из города, – предположил Шарп.

– Тогда и нам нужно поспешить, чтобы не дать ему уйти.

Индиец, по-видимому, неплохо знал город и повел отряд вдоль восточной стены. Некоторое время они неслись по относительно пустым переулкам, но постепенно прохожих стало попадаться все больше. Начались проблемы. Сначала какая-то собачонка с тявканьем бросилась под копыта коня полковника; потом путь им преградила священная корова с раскрашенными голубой краской рогами, и Севаджи заявил, что ее нужно пропустить, но шотландец хлопнул ленивую скотину палашом по крупу; затем кто-то выстрелил в них из-за угла, напугав лошадей. Группа сипаев осадила небольшой домик, паля из мушкетов в запертую дверь, но полковник, если и хотел прекратить безобразия, не мог терять драгоценное время.

– Уэлсли нужно повесить парочку мародеров, – пробурчал он, проезжая мимо.

Люди выбегали на улицу, колотили в закрытые двери и карабкались по глиняным стенам, ища безопасности в самых неподходящих местах. Какой-то сипай, свалив на землю женщину с большим тюком на голове, торопливо резал штыком связывавшие тюк веревки. Впереди, выскочив из-за угла, возникли два араба, вооруженные старинными мушкетами с инкрустированными жемчугом прикладами, и Шарп схватился было за оружие, но арабы, явно не расположенные продолжать проигранную битву, предпочли скрыться во дворе. Тут и там валялись брошенные мундиры, синие, зеленые и коричневые. Их владельцы предпочли избавиться от опасной формы, дабы выдать себя за гражданских. По мере приближения к северным воротам народу становилось все больше, и сам воздух, казалось, был пропитан паникой. Стрельба продолжалась, и при каждом выстреле, как и при каждом вскрике, толпа вздрагивала и принималась метаться в бесплодных поисках выхода.

Маккандлесс пробивался через людскую массу, используя в качестве устрашения как голос, так и палаш. На улицах было немало мужчин, и некоторые из них имели оружие, но противодействовать небольшому отряду полковника никто не решился. Уцелевшие защитники Ахмаднагара хотели теперь только одного: выжить; а что касается мирных горожан, то ими правили ужас и смятение, но никак не жажда мести. Несколько десятков человек ворвались в индуистский храм, где рыдали, опустившись на колени перед украшенными гирляндами цветов статуями, отчаявшиеся женщины. Маккандлесс едва успел удержать коня, когда на дорогу выскочил растерянный мальчуган с клеткой для птиц. И тут же где-то неподалеку прогремел ружейный залп. За ним последовала пауза, и Шарп представил, как солдаты рвут бумажные пакеты с патронами, как загоняют шомполами пули, как... Второй залп прозвучал точно в тот момент, когда и должен был прозвучать. Стреляли не мародеры, взламывающие очередную дверь. Стреляли явно по команде, дисциплинированно, как и подобает пехоте.

– Бой у северных ворот! Так я и думал! – возбужденно крикнул Маккандлесс.

– Похоже, их много, сэр, – предупредил Шарп.

– Представьте, какая там сейчас паника! Мы его возьмем! – Маккандлесс уже предвкушал успех.

Третий залп. На сей раз Шарп услышал, как пули бьют в глиняные стены и рвут тростниковые крыши. Толпа внезапно поредела, и полковник пришпорил коня, спеша к месту боя. Рядом с ним, не отставая ни на шаг, скакал с обнаженным тулваром в руке Севаджи. Они уже видели стену, поднимавшуюся справа, за ветхими тростниковыми крышами. Над приземистой башней реял зеленый с голубым флаг, точно такой же, как и тот, что развевался над бастионом у южных ворот.

Северные ворота!

Шарп дал лошадке под бока и взвел курок мушкета.

Миновав последние постройки, всадники оказались на широкой, открытой, вымощенной плитами площади. До ворот оставалось не более тридцати ярдов, но, едва увидев их, полковник резко повернул в сторону. Севаджи повторил его маневр, а вот скакавшие следом индийцы и Шарп нужный момент упустили. Сержант думал, что огонь ведут красномундирники или сипаи, однако все оказалось совсем не так. Растянувшись в стрелковую цепь, две роты в белых мундирах преграждали путь к северным воротам, через которые город спешно, но сохраняя походный порядок, покидали другие роты в таких же белых мундирах. Пули били без разбора, поражая и британцев, и горожан, и недавних защитников Ахмаднагара. Единственная цель этих двух рот состояла в том, чтобы обеспечить выход из города однополчан, которыми командовал необычайно высокий человек на изнуренном, с проступающими под кожей ребрами вороном коне.

И в тот миг, когда Шарп увидел и узнал его, одна из рот повернулась навстречу всадникам и дала по ним залп.

Справа от Шарпа заржал чей-то конь. Другой захрипел и свалился на камни, заливая их теплой кровью. Попавший под лошадь всадник, очевидно, сломал ногу. Еще один индиец вывалился из седла, выронив тулвар. Пули просвистели справа, слева и над головой, и Шарп, стегнув своего скакуна, повернул в ближайший переулок. Лошадь, однако, не слушалась, упорно увлекая его навстречу врагу. Сержант вонзил шпоры в упругие бока.

– Шевелись, дрянь! – заорал он. – Двигай!

За спиной звякнули шомпола, и Шарп понял, что у него есть считанные секунды, что солдаты вот-вот дадут залп и что ему уже не успеть...

Положение спас оказавшийся рядом Маккандлесс. Полковник наклонился, выхватил у Шарпа поводья и рванул непослушное животное за собой. В следующее мгновение они уже скрылись за углом.

– Спасибо, сэр.

Шарпу было стыдно – он потерял контроль над лошадью и едва не погиб. Бедное животное дрожало, и сержант потрепал его по шее. В тот же миг воздух сотряс очередной залп, эхо которого раскатилось, казалось, по всему городу. Пули глухо зашлепали о глиняные стены и крыши, разрывая в клочья пальмовые листья.

Маккандлесс спешился, и Шарп, вырвав ноги из стремян, вывалился из седла и побежал за полковником к началу переулка. Выглянув из-за угла, он отыскал Додда в разрыве стелющегося дыма, вскинул мушкет и прицелился.

– Что вы делаете? – Маккандлесс отвел дуло в сторону.

– Собираюсь убить мерзавца, – бросил Шарп.

В нос ему как будто снова ударил отвратительный запах крови. Той, что пролилась в Чазалгаоне. Той, что пролилась только что здесь, в Ахмаднагаре.

– Вы его не убьете, сержант! – рыкнул полковник. – Он нужен мне живым!

Шарп выругался, однако стрелять не стал. Додд держался очень спокойно. Как будто не он распорядился убить всех мужчин в Богом забытом форте. Как будто не он приказал стрелять в мирных людей только ради того, чтобы его полк беспрепятственно вышел из города. Его солдаты, две роты облаченных в белые мундиры убийц, все еще охраняли ворота, хотя остальные уже прошли черный туннель под аркой и шагали сейчас по залитой солнцем равнине. Почему он не спешит? Чего ждет? Ради чего рискует, ведь с минуты на минуту сюда могут нагрянуть сипаи и еще не остывшие после драки горцы? Площадь перед воротами была усеяна телами убитых и раненых, большей частью женщин и детей, но еще больше беженцев толпились в прилегающих переулках и дворах, напуганные и ужасной расправой со стороны солдат в белом, и той опасностью, которая катилась к ним по улицам города вместе с бесчинствующими победителями.

– Почему он не уходит? – ни к кому не обращаясь, спросил Маккандлесс.

– Чего-то ждет, сэр, – ответил Шарп.

– Нам нужна помощь. Идите и приведите кого-нибудь сюда. Я пока послежу за Доддом.

– Привести кого-нибудь, сэр? Но я ведь не офицер, меня никто не послушает.

– Вы сержант, верно? – пресек его возражения полковник. – Вот и действуйте как сержант. Приведите пехотную роту. Желательно шотландцев. Живей!

Выругавшись так, чтобы его не услышали, Шарп снова взобрался в седло и помчался назад. Интересно, как Маккандлесс себе это представляет? Где и кого искать? И кто пожелает послушать какого-то сержанта? Да, красномундирников на улице хватало – не хватало только дисциплины. И что же? Потребовать, чтобы эти люди отказались от того, ради чего дрались и лезли под пули? Чтобы отказались от законной добычи и кинулись за ним в новый бой? Пустая трата времени. Или того хуже. Нужно найти офицера и передать ему приказ полковника. Приняв такое решение, Шарп пробился через сжавшуюся от страха толпу в надежде наткнуться на какую-нибудь еще подчиняющуюся приказам роту.

Громкий хруст и треск над головой заставили Шарпа отпрыгнуть в сторону за пару секунд до того, как на место, где он только что стоял, обрушился хлипкий балкончик, не выдержавший веса трех сипаев и внушительного деревянного сундука, который они вытащили из спальни. От удара о камни сундук развалился. Из опрокинувшегося мешочка раскатились монеты, и три поверженных сипая хором вскрикнули, оказавшись под ногами хлынувшей собирать серебро толпы военных и гражданских. Высокий сержант-шотландец, расчистив место у сундука несколькими ударами приклада, стащил с головы медвежью шапку и принялся наполнять ее буквально свалившимся на голову сокровищем. Заметив краем глаза Шарпа и, очевидно, приняв его за конкурента, сержант сердито насупил брови, но Шарп перешагнул через него, споткнулся о сломанную ногу одного из сипаев и пошел дальше. Хаос! Полная неразбериха.

Из лавки горшечника выбежала полуобнаженная девушка, но остановилась, наступив на сползшее с плеча сари. Два красномундирника тут же схватили ее и потащили обратно в лавку. Отец девушки с разбитой в кровь головой лежал неподвижно на усеянном черепками полу, прямо за порогом. В какой-то момент девушка и Шарп встретились глазами, и сержант прочел в ее взгляде безмолвный призыв о помощи, но в следующий миг дверь захлопнулась, и ее заперли изнутри.

Группа ликующих шотландцев обнаружила таверну и уже веселилась во всю мочь, а у мастерской ювелира еще один горец преспокойно читал Библию, восседая на обитом железными полосами сундуке, который он же сам, вероятно, и вытащил на улицу.

– Хороший день, сержант, – сдержанно сказал солдат, но руку с мушкета убрал лишь после того, как Шарп прошел дальше.

Услышав в переулке еще один отчаянный женский крик, он инстинктивно повернул на звук. Группа сипаев вступила в схватку с горсткой солдат в белых мундирах, вероятно последних, в ком еще можно было признать защитников города. Командовал ими молоденький лейтенант-европеец, размахивавший легкой сабелькой. Впрочем, подкрепить храбрость умением он не успел – кто-то из сипаев ударил его штыком в спину. Офицер выгнулся, открыл рот в немом крике и выронил свое единственное оружие. С десяток смуглых рук вцепились в одежду и стащили лейтенанта с коня. Взметнулись штыки... В следующее мгновение те же руки уже рвали окровавленный мундир и шарили по карманам.

Позади лейтенанта сидела на другой лошади женщина в европейском платье. Лицо ее прикрывала свисающая с полы соломенной шляпы белая сеточка вуали. Кричала, должно быть, она. Прижатая к стене лошадь пыталась вырваться, а женщина держалась обеими руками за невысокий карниз, вскрикивая каждый раз, когда кто-то из сипаев старался стащить ее с седла. Другие сипаи рылись в узле на спине стоящего рядом мула. Женщина крикнула им что-то, но крик оборвался – двое индийцев ухватили ее за ноги.

– Нет!

На запястье у нее висел кожаный хлыст, но воспользоваться им несчастная не могла, не выпустив карниза. В какой-то момент она все же сделала выбор и полоснула по жадной темной руке, но сопротивление только разъярило ее обидчиков.

Шарп не колебался. Схватив мушкет за ствол и орудуя им как дубинкой, он врубился в толпу сипаев. При росте в шесть футов сержант возвышался над индийцами, как великан, а злость лишь добавляла ему сил. Отбросив пинком склонившегося над лейтенантом сипая, он переступил через тело, огрел прикладом ухватившегося за ногу всадницы жилистого индийца и ткнул дулом в живот другого, заставив его попятиться. Однако третий сипай дернул лошадь за уздечку, и женщина, лишившись опоры, упала на землю. Вид мелькнувших в воздухе ножек привел индийцев в восторг. Они ринулись к жертве и, несомненно, взяли бы свое, если бы на их пути не встал Шарп. Один из сипаев наставил на сержанта мушкет. Англичанин посмотрел ему в глаза.

– Ну, давай, ублюдок, попробуй. Или кишка тонка?

Сипаи не стали осложнять положение. Женщин в городе хватало, и они предпочли отступиться, удовольствовавшись тем, что обобрали убитого лейтенанта, разодрали тюк с одеждой и растащили платья, чулки и шали. Женщина стояла на коленях рядом с Шарпом, закрыв лицо руками. Ее трясло, из глаз катились слезы, а дыхание прерывалось всхлипами. Убедившись, что его оставили в покое, сержант повернулся и взял ее за локоть.

– Ну, все, милая, все. Теперь вам ничто не грозит.

Она поднялась. Шляпка свалилась при падении с лошади, и теперь растрепанные золотистые волосы свисали на бледные щеки. Шарп успел заметить, что женщина высокая, вроде бы хорошенькая и очень напугана – зрачки округлились, а подбородок все еще дрожит. Он наклонился и поднял шляпку.

– Выглядите так, словно вас протащили через кусты задницей вперед, – сказал Шарп, отряхнул шляпку и протянул ее владелице. Потом, взяв под уздцы стоящую неподалеку лошадь, провел обеих, женщину и животное, через ближайшие ворота, за которыми оказался широкий двор. – За ними надо присматривать, за лошадьми. Уж больно дороги. Знаете, как кавалерист получает нового коня? – Он не знал, зачем говорит с ней, не знал даже, понимает ли она его, но чувствовал, что, если замолчит, она снова расплачется, а потому продолжал: – Если кавалерист теряет коня, ему надо доказывать, что конь сдох, понимаешь? Что он его не продал. Для этого коню отрубают копыто. Вот почему кавалеристы носят с собой такие маленькие топорики. Ну, может, не все, но некоторые точно носят. Трехногую кобылу ведь не продашь, верно? Он показывает копыто офицерам и получает нового коня.

Во дворе была скамейка, и Шарп подвел женщину к ней. Она села и закрыла лицо руками.

– Нам говорили, что вы будете в городе не раньше чем через три дня. – К горечи примешивался заметный акцент, и сержант понял, что перед ним не англичанка.

– Мы очень спешили, милая. – Он опустился рядом с ней на корточки. – Вы француженка?

Женщина кивнула и расплакалась.

– Все хорошо. Вы в безопасности. – Шарп заметил на пальце обручальное кольцо. Неужели?.. Неужели убитый лейтенант был ее мужем? А ведь его зарезали у нее на глазах. – Тот офицер... – неловко начал он и кивнул в сторону улицы, откуда доносились глухие удары – наверное сипаи вышибали двери и окна. – Это... был ваш муж?

Она покачала головой.

– Нет. Просто лейтенант. Мой муж капитан. Они вместе служили. – Она надела наконец шляпу и шмыгнула носом. – Мне так его жаль...

– Теперь жалеть уже не о чем. Все в порядке. Вы испугались, но это скоро пройдет.

Женщина глубоко вздохнула, вытерла слезы и впервые посмотрела Шарпу в глаза.

– Мне кажется, я только и делаю, что плачу. Жизнь – всегда слезы, верно?

– Моя – нет. Наверное, плакал когда-то... ребенком, но уже и не помню.

Она пожала плечами.

– Спасибо. Вы меня спасли.

Шарп улыбнулся.

– Благодарить не за что, милая. Ничего такого я не сделал, просто наподдал этим скотам. С ними бы и любой пес справился. Ну, полегчало? Нигде не болит?

– Нет.

Он потрепал ее по руке.

– Получается, ваш муж ушел без вас, а?

– Он прислал за мной лейтенанта Сильера. Хотя... нет. Сильера прислал майор Додд.

– Додд?

Женщина уловила интерес в голосе Шарпа.

– Вы его знаете?

– Знаю, – осторожно ответил сержант. – Хотя лично не знаком.

Она внимательно посмотрела на него.

– Он ведь вам не нравится?

– Я его ненавижу, мэм.

– Я тоже. – Она снова пожала плечами. – Меня зовут Симона. Симона Жубер.

– Приятное имя, мэм. Симона? Очень приятное.

Она улыбнулась его неуклюжей претензии на галантность.

– А тебя как зовут?

– Ричард Шарп, мэм. Сержант Ричард Шарп. Тридцать третий королевский полк.

– Ричард, – медленно произнесла она. – Вам идет. Ричард Львиное Сердце?

– Вот уж кто любил подраться. Этим и прославился.

– Только дрался-то с французами, – укоризненно заметила Симона.

– Кому-то же надо было, – усмехнулся Шарп.

Симона Жубер рассмеялась, и в этот самый момент сержант решил, что она самая красивая девушка из всех, кого он видел в последние годы. Ну, может быть, не такая уж красивая, но живая, голубоглазая и веселая. Да вот только офицерская жена, напомнил себе Шарп. Офицерская жена.

– Вы не должны драться с французами, сержант, – с напускной строгостью предупредила Симона. – Я вам не позволяю.

– Когда дойдет до дела, мэм, я вам скажу заранее, и, может быть, вы как-нибудь меня удержите.

Она опять рассмеялась. Потом вздохнула. Где-то неподалеку горел костер, в воздухе плыли пушинки пепла. Одна опустилась на белое платье Симоны, и она, неловко отмахнувшись, испачкала золой рукав.

– Они все у меня забрали. Всю одежду! И так было немного, а теперь и совсем ничего нет.

– У вас еще все будет, – уверил ее Шарп.

– Откуда? Мне даже одно платье купить не на что! – Она дотронулась до свисавшего с пояса крохотного кошелька. – На что мне жить, сержант? Что со мной будет?

– Все будет в порядке, мэм. О вас позаботятся. Вы ведь офицерская жена, верно? Наши офицеры вас не бросят. Думаю, отошлют к вашему мужу.

Симона сдержанно улыбнулась, и Шарп подумал, что она почему-то не очень обрадовалась его словам. Не хочет воссоединяться с супругом-капитаном? Но почему? Впрочем, уже в следующий момент ему стало не до вопросов. С улицы донесся сухой треск нестройной стрельбы, и сержант, повернувшись, увидел в воротах араба в окровавленной длинной рубахе. Сделав несколько шагов, араб покачнулся и упал, а ворвавшиеся во двор секундой позже пятеро или шестеро горцев набросились на еще бьющееся в судорогах тело и принялись рвать его одежду. Кто-то пустил в ход штык. Шарп увидел на ногах араба отличные высокие сапоги.

– Здесь женщина! – крикнул один из мародеров, заметив во дворе Симону, но тут взгляд его наткнулся на мушкет в руках Шарпа. – Все твое, да? – Горец примирительно поднял руку. – Спокойно, сержант, спокойно. – Он оглянулся, увидел что-то на улице, махнул товарищам, и всю шестерку как ветром смело, а во двор вошел взвод сипаев под командой конного офицера. Эти, по крайней мере, напоминали регулярное воинское подразделение. Похоже, командование решило навести в городе порядок. Офицер огляделся и, не обнаружив ничего неладного, развернулся. За сипаями проследовал караульный патруль из полуроты шотландцев. Такие патрули, в обязанности которых входило, в частности, поддержание порядка в занятых городах, формировались из полурот каждого батальона.

В углу двора был колодец с кожаным ведром, и Шарп, набрав воды, напился сам и угостил Симону. Он уже собирался напоить коня француженки, когда услышал громкий голос Маккандлесса.

– Сюда, сэр! – отозвался он. – Я здесь!

Полковник появился не сразу, но, когда появился, выражение на его лице не обещало ничего хорошего.

– Куда вы подевались, сержант? Где были? Отвечайте! – раздраженно потребовал шотландец. – Додд ушел! Убрался из города! Вместе со своим полком! – Он забрался в седло и с высоты своего положения уставился на Шарпа. – Улизнул из-под носа!

– Виноват, сэр, не смог никого найти, – смиренно ответил сержант.

– Одна рота! Нам хватило бы одной роты! – продолжал сокрушаться Маккандлесс. Он уже собирался развернуться, когда заметил женщину. – Мэм...

– Это полковник Маккандлесс, мэм, – объяснил Шарп. – А это Симона, сэр. – Фамилию девушки он забыл.

– Мадам Жубер, – представилась Симона.

Маккандлесс вовсе не обрадовался знакомству. Он всегда чувствовал себя неловко в присутствии женщин. Не зная, что еще сказать юной особе, полковник бросил недовольный взгляд на Шарпа.

– Мне требовалась всего лишь одна рота! Одна...

– Он спасал меня, – сказала Симона.

– Я так и понял, мадам. Я так и понял, – проворчал шотландец, давая понять, что сержант мог бы распорядиться своим временем с большей пользой.

С улицы пахнуло дымом. Крики и шум постепенно стихали – высланные Уэлсли пикеты восстанавливали порядок, выгоняя мародеров из лавок и домов, вытесняя с улиц. Маккандлесс раздраженно посмотрел на Симону. Будучи джентльменом, полковник понимал, что отвечает отныне за ее безопасность, но никакого удовольствия от столь почетной обязанности не испытывал. Он откашлялся, открыл рот и поймал себя на том, что не знает, что сказать.

Положение спас Шарп.

– Муж мадам Жубер, сэр, служит в полку Додда.

– Вот как? – оживился шотландец. – Неужели?

– Мой супруг рассчитывал принять командование полком после отставки полковника Мейзерса, – пояснила Симона, – но, увы, вакантное место занял майор Додд. – Она пожала плечами.

Полковник нахмурился.

– Почему вы не покинули город с мужем, мадам? – строго спросил он.

– Именно это я и намеревалась сделать, полковник.

– И вам помешали? – Маккандлесс похлопал лошадь, потянувшуюся было за занесенным ветром пучком обгорелой соломы. – Скажите, мадам, у вас есть жилье в городе?

– Было, полковник, было. Хотя, если там что и осталось. – Она снова пожала плечами, намекая на то, что жилище наверняка разграблено.

– А слуги?

– Слуг нам предоставлял хозяин. Разумеется, у моего мужа есть денщик.

– Так вам есть где остановиться? – Полковник определенно терял терпение.

– Думаю, что да. – Симона помолчала. – Но я совсем одна.

– За вами присмотрит сержант Шарп, мэм, – отрезал Маккандлесс и вдруг, словно вспомнив о чем-то, повернулся к сержанту. – Вы ведь не против?

– Как-нибудь справлюсь, сэр.

– Значит, мне придется остаться здесь? – возмутилась мадам Жубер. – И это все, что вы можете предложить?

– Я обещаю, что верну вас к мужу, мэм, – твердо заявил полковник. – Но это потребует некоторого времени. Придется подождать день-другой. Вам следует набраться терпения.

– Извините, полковник, – смягчилась Симона.

– Жаль, что приходится обременять вас таким поручением, Шарп, – обратился к сержанту Маккандлесс, – но ничего не поделаешь. Приглядывайте за дамой, пока мы не придумаем что-нибудь. Когда все определится, я сам поставлю вас в известность.

– Есть, сэр.

Полковник развернулся и, пришпорив коня, выехал со двора. Донельзя огорченный недавней неудачей, когда преступник, на поиски которого ушло так много времени и сил, ушел из города, оставив его в дураках, он снова воспрял духом после разговора с Симоной, потому как узрел в ней ниспосланную небесами возможность проникнуть в расположение вражеских войск. Возвращая женщину законному супругу, он, может быть, и не исполнит свой долг перед Компанией, не покарает преступника, но определенно проведет разведку сил противника. Вот почему первым делом Маккандлесс направился к генералу Уэлсли за разрешением на "экскурсию", тогда как Шарп повел Симону по разоренным улицам к ее прежнему дому. По пути они наткнулись на груженную камнями тележку с торчащим вверх дышлом, с которого свисал сипай. Несчастный еще не умер, конвульсии пробегали по телу, так что зрелище было омерзительное, однако зрителей хватало – несколько офицеров, шотландцев и индийцев, согнали к месту расправы десятки солдат, чтобы показать, какая судьба ожидает мародеров. Симона торопливо отвернулась, и Шарп поспешил провести ее мимо.

– Сюда, сержант, – сказала она, указывая в переулок, явно подвергшийся нашествию охотников за добычей.

Черный дым затягивал город, в котором плакали женщины и по улицам ходили патрули.

Ахмаднагар пал.

Майор Додд недооценил Уэлсли, и результат просчета потряс его. Человек, которого он презрительно называл Малышом, отважился на такое дерзкое, отчаянное, рискованное предприятие, как эскалада. Додд ожидал от него осторожности и хотел этого, поскольку осторожного врага легче победить, но Уэлсли продемонстрировал откровенное презрение к защитникам города и предпринял штурм, который по всем канонам военного искусства должен был закончиться крахом. Так бы и случилось, если бы на выбранных для штурма участках оказалось достаточное число обороняющихся, но на деле все обернулось иначе, и тот факт, что британцы взяли верх малым числом и с использованием всего лишь четырех лестниц, подчеркивал унизительность поражения. Победа означала, что генерал Уэлсли обладает качествами, обычно приобретаемыми только опытом и возрастом, а также то, что Додд ошибался в своей оценке сэра Артура. Именно последнее беспокоило его более всего. Решение сменить британскую армию на армию Полмана было продиктовано обстоятельствами, но Додд нисколько не раскаивался в выборе, поскольку служившие маратхским правителям европейские офицеры быстро становились богачами. К тому же маратхские армии численно превосходили противостоящие им силы и, следовательно, имели больше шансов на победу в войне. Но если британцы вдруг окажутся непобедимыми, это будет означать, что ни на победы, ни на богатства нечего и рассчитывать, а впереди только поражения и бесславное бегство.

Вот почему, удаляясь от оставленного города, Додд все более склонялся к тому, чтобы объяснить успех Уэлсли удачей новичка, и даже убедил себя, что эскалада была глупой, безрассудной затеей, обреченной на провал, но волей случая или прихотью судьбы обернулась незаслуженной победой. Успех построенной на риске стратегии, рассуждал майор, рано или поздно подтолкнет Уэлсли к очередной авантюре, и уж тогда опрометчивость обязательно будет наказана. Размышляя таким образом, он пытался подсластить горечь поражения и открыть хорошее в плохом.

Ничего хорошего в плохом не находил капитан Жубер. Следуя за майором, он то и дело оборачивался в надежде увидеть белое платье супруги в толпе беженцев, покинувших город через северные ворота, но ни ее, ни лейтенанта Сильера среди них не находил. Разочарование накладывалось на боль потери, сносить которую становилось все тяжелее. Пьер Жубер почувствовал, как защипало в глазах. Он попытался сдержаться, но мысль о том, что его супруга, юная Симона, может попасть в руки насильников, исторгла слезу.

– Что это с вами, капитан? Из-за чего, черт возьми, хнычете? – обратился к нему Додд.

– Что-то попало в глаз, – ответил Жубер.

Он хотел бы вести себя с майором иначе, держаться более независимо, но в присутствии англичанина робел, тушевался и отступал. По правде говоря, робел и тушевался Пьер Жубер едва ли не всю жизнь. Малый рост и природная застенчивость превращали его в объект унижений и насмешек, а потому, когда в полк поступило распоряжение найти офицера на должность советника при Скиндии, магарадже Гвалиора, начальство легко определилось с кандидатурой и отослало в далекую Индию того единственного, чьего отсутствия никто бы и не заметил. Непопулярное назначение обернулось, однако, для Жубера редкой удачей, когда уносивший его в Индию корабль бросил якорь в порту Иль-де-Франс. Жубер познакомился с Симоной, обворожил девушку и женился на ней.

Капитан чрезвычайно гордился супругой, зная, что другие мужчины считают ее привлекательной, и, наверное, вполне довольствовался бы их завистью, если бы не знал, как отчаянно, беспредельно несчастна супруга. Он утешался мыслью, что через год-два вернется во Францию и там Симона займет достойное место в его большой семье. Станет матерью. Научится содержать дом. И примирится с судьбой, даровавшей ей если не счастье, то, по крайней мере, покой, уют и достаток. Но для начала надо пережить падение Ахмаднагара. Пришпорив лошадь, Жубер поравнялся с Доддом.

– Вы были правы, полковник. Сопротивление ничего бы не дало. – Разговор капитан завел с единственной целью отвлечься от страхов за Симону.

Додд принял похвалу равнодушным кивком.

– Мне жаль мадам Жубер, – сухо ответил он.

– Уверен, британцы позаботятся о ней. – Капитан еще надеялся, что жену спасет какой-нибудь благородный офицер.

– Солдату лучше без женщины, – сказал Додд и, обернувшись, посмотрел на арьергард. – Рота Сикаля отстает. Подгоните их, капитан!

Избавившись от француза, он пришпорил коня и поскакал к голове колонны, где солдаты шли с заряженными мушкетами и примкнутыми штыками.

Полк вышел из Ахмаднагара, но опасность пока не миновала. Британская кавалерия все еще могла атаковать с флангов, но большой угрозы она не представляла. Кавалеристов больше интересовали беженцы, выбравшиеся из города небольшими, разрозненными группами и представлявшие собой легкую добычу. Додд не собирался защищать безоружных людей, но, когда британцы приближались к колонне, останавливал роту и разворачивал ее навстречу противнику. Предупреждение срабатывало, и всадники отступали. До сих пор ни один из британцев не подъехал к колонне на расстояние пистолетного выстрела. Лишь однажды, когда полк отошел от города примерно на две мили, эскадрон британских драгун попытался преградить ему путь, но Додд распорядился выпрячь две пушки, и двух выпущенных в направлении врага ядер оказалось вполне достаточно, чтобы убедить эскадрон изменить угол атаки. Для пущей убедительности майор приказал первой роте дать ружейный залп, и, хотя расстояние было слишком велико, им удалось выбить из седла одного драгуна.

Провожая взглядом побитого неприятеля, Додд испытал чувство гордости за свой новый полк. Он впервые видел его в деле, и пусть эскадрон легкой кавалерии трудно назвать достойным противником, спокойствие, выдержка и деловитость солдат заслуживали самой высокой оценки. Никто не торопился, никто не совершал лишних движений, не выказывал признаков паники. Их не смутило неожиданное падение города, и даже приказ открыть огонь по беженцам не вызвал недовольства. Не тратя понапрасну сил, они защищались, как защищается кобра. Кобра! Отличная мысль. Так он и назовет свой полк. Кобры Додда. Звучит достойно. Ему понравилось. Это имя воодушевит его солдат и вселит страх в неприятеля.

Вскоре преследователи отстали. Около четырехсот мужчин, в большинстве своем арабов, примкнули к полку, и Додд принял их, понимая, что чем больше людей приведет с собой после постигшей город беды, тем прочнее его репутация. После полудня полк вышел на вершину холма, с которого открывался вид на широкую равнину Декан, за которой, окутанная легкой дымкой, катила свои мутные воды река Годавари. Дорога позади была пуста, но Додд понимал, что будет в безопасности, только когда переправится на другой берег. Здесь на возвышенности майор дал своим солдатам передышку. Среди бежавших из города арабов были всадники, и он выслал нескольких человек на поиски деревни, где можно было бы раздобыть продовольствие. У реки придется задержаться и подумать, как пересечь Годавари, но через два или три дня он достигнет лагеря Полмана. И пусть Ахмаднагар рухнул, как гнилое дерево, он, Додд, вывел полк без потерь, если не считать небольшого отряда лейтенанта Сильера.

Майор сожалел о той дюжине солдат, что остались с французом и наверняка погибли, но не о самом Сильере. Досадно лишь, что Симоне Жубер не удалось выбраться из города. Додд ощущал ее неприязнь, и ему доставило бы особое удовольствие наставить рога ее жалкому мужу, но, похоже, об этом придется забыть. По крайней мере, на время. Впрочем, сейчас важнее другое: он спас полк, он сохранил артиллерию, и будущее сулило много приятных и прибыльных предприятий, в которых ему пригодится и первое, и второе.

Так что Уильям Додд чувствовал себя вполне счастливым человеком.

Симона привела Шарпа в крохотную квартиру из трех комнатушек на верхнем этаже дома, принадлежащего, если судить по стойкому запаху, дубильщику или живодеру. В первой комнате имелись стол и четыре разнокалиберных стула, два из которых не пережили нашествия мародеров; во второй помещалась огромная глубокая ванна; в третьей не осталось ничего, кроме изрезанного соломенного матраса.

– А я думал, что офицеры поступают на службу в армию Скиндии ради денег, – заметил Шарп, удивленный нищенской обстановкой жилища.

Симона бессильно опустилась на один из уцелевших стульев.

– Пьер не наемник, – вытирая выступившие на глаза слезы, объяснила она. – Он советник, и жалованье ему платит Франция, а не Скиндия. К тому же все заработанные деньги Пьер откладывает.

– Да уж точно не тратит, – сказал Шарп, оглядывая тесное помещение. – А где слуги?

– Внизу. Они работают на домовладельца.

Сержант спустился в конюшню, куда они отвели лошадь, и вернулся с метлой и ведром воды. Войдя в комнату, он увидел, что Симона сидит на том же стуле, закрыв лицо руками. Решив не тревожить ее, Шарп взялся за работу сам. Мародеры, обшарившие квартиру в поисках добычи, использовали ванну в качестве уборной, поэтому он начал с того, что подтащил ее к окну, распахнул ставни и вывалил содержимое на улицу. Потом вымыл ванну водой и вытер грязным полотенцем.

– Хозяин очень дорожит этой ванной, – сообщила Симона, – и заставляет платить за нее дополнительно.

– Никогда в такой не мылся. – Шарп похлопал по оцинкованному корыту. Должно быть, ванну привезли в Индию из Европы – снаружи ее украшали нарисованные краской кораблики с прямыми парусами. – Как вы ее наполняете?

– Этим занимаются слуги. Времени уходит много, так что вода всегда успевает остыть.

– Могу приготовить, если хотите.

Симона пожала плечами.

– Сначала надо поесть.

– А кто готовит? Тоже слуги?

– Да, но продукты нам приходится покупать самим. – Она потянулась к кошельку.

– Насчет денег не беспокойтесь. Вы умеете шить?

– Умею, только теперь нечем. Все пропало, даже иголки.

– У меня есть. – Шарп смел в кучку разбросанную по полу солому, затолкал ее в изрезанный матрас и, достав из ранца набор принадлежностей для починки обмундирования, попросил Симону заштопать дыры. – А я пока поищу чего-нибудь съестного.

Прихватив ранец, он вышел из комнаты и спустился на улицу. Город притих, как будто замер, люди затаились в домах, прячась от завоевателей, но Шарпу все же удалось выменять пригоршню патронов на хлеб, чечевичную муку и несколько манго. Дважды его останавливали патрули, но сержантские нашивки и имя полковника Маккандлесса убедили офицеров, что перед ними не мародер. Во дворе, где они укрывались с Симоной, сержант нашел мертвого араба и стащил с него сапоги. Сапоги были высокие, из красной кожи, со стальными шпорами и Шарпу пришлись по ноге. Подобрав по пути охапку оброненных, очевидно, грабителями шелковых сари, он поспешил вернуться.

– Раздобыл вам простыни, – известил сержант, пинком открывая двери, и в следующий момент выронил добычу – из спальни донесся крик. Влетев в комнату, он увидел трех индийцев, которые, услышав стук двери, повернулись к нему. Один, постарше, был в темной, расшитой цветами тунике, двое других, помоложе, в простых белых рубахах. – Они вас обидели? – спросил Шарп, бросив взгляд на забившуюся в угол Симону.

Старший из индийцев злобно осклабился и изрыгнул поток слов, из которых Шарп не понял ни одного.

– Закрой рот, – сказал он, – я разговариваю с леди.

– Это домовладелец, – объяснила Симона, указывая на мужчину в тунике.

– Он вас выгоняет?

Француженка кивнула.

– Рассчитывает получить побольше с какого-нибудь офицера, верно? – Сержант положил на пол принесенные продукты и шагнул к индийцу. – Хочешь много денег, да?

Домовладелец смерил британца настороженным взглядом и отступил, сделав знак двум своим слугам. Не дожидаясь нападения, Шарп врезал локтем в живот одному, ударил каблуком по ноге другого, схватил обоих за шиворот, столкнул лбами и отшвырнул к выходу. Потом вынул из ножен штык и улыбнулся домовладельцу.

– Леди хочет принять ванну, ты понял? Ванну. – Сержант указал штыком на комнату, где стояло корыто. – И не просто ванну, а горячую ванну, ты, мерзкая скотина. И еще она хочет есть. Ты приготовишь и принесешь сюда. Мы поедим. А потом, если захочешь поговорить, обращайся с предложениями ко мне. Ясно?

Один из слуг оправился и, не приняв во внимание полученный урок, попытался оттащить Шарпа от своего господина. Это был крупный и сильный парень, но ему явно недоставало бойцовских качеств. Шарп ударил его в живот, ткнул коленом в пах, а когда противник скорчился, схватил за шиворот и проволок через комнату к маленькому балкончику над внешней лестницей.

– Отправляйся, сволочь, погулять! – С этими словами он перебросил индийца через перила. За глухим ударом последовал жалобный крик, но сержант уже вернулся в комнату и встал перед ошеломленным домовладельцем. – Ну что, есть еще вопросы?

Индиец не понимал ни слова по-английски, но Шарпа он понял. Вопросов больше не было. Пятясь и опасливо поглядывая на разъяренного красномундирника, хозяин и слуга выбрались из комнаты. Шарп проводил их до лестницы, где всучил трясущемуся индийцу хлеб, пакетик с мукой и манго.

– Приготовишь и принесешь, ясно? Лошадь мадам вычистить и вымыть. Да, и покормить. Лошадь, понял? – Он ткнул пальцем в направлении двора. – Накормить. – Выброшенный с балкона слуга уже дополз до дальней стены двора, где и сидел, осторожно ощупывая кровоточащий нос. Плюнув в его сторону, Шарп поднялся наверх. – Поганый народ домовладельцы, – спокойно заметил он. – Никогда они мне не нравились.

Симона улыбнулась, но в глазах ее еще стоял страх; женщина боялась мести индийца.

– Пьер никогда с ним не спорил, – объяснила она, – и он знает, что мы бедны.

– Вы со мной, милая, а значит, больше не бедны.

– Так вы богаты? Богатенький Ричард? – Она рассмеялась собственной шутке.

– Богаче, чем вы думаете, милая. Нитки еще остались?

– Нитки? А, для иголки. Да, еще много, а что?

– А то, что я хочу попросить вас об одолжении. – Шарп снял ранец, ремень и мундир. – Сам я с иголкой плохо управляюсь. Могу, конечно, при случае дырку заштопать, но здесь работа требуется тонкая. – Он опустился на стул, и Симона, заинтригованная его словами, села напротив, с любопытством наблюдая за тем, как ее спаситель высыпает на стол содержимое солдатского ранца: две запасные рубахи, портянки, щетку и жестянку с мукой, которой полагалось посыпать волосы и которой Шарп не пользовался с тех самых пор, как уехал из Серингапатама с полковником Маккандлессом. Затем последовали преданный забвению шарф и потрепанный томик "Приключений Гулливера", который лейтенант Лоуфорд дал ему для совершенствования практики чтения. Книгу давно не открывали, и она отсырела и лишилась нескольких страниц.

– Вы умеете читать? – спросила Симона, осторожно проводя пальцем по корешку переплета.

– Не очень хорошо.

– А я люблю читать.

– Поможете мне подучиться, ладно?

Шарп вытащил сложенный кусок кожи для починки сапог, под которым обнаружилась грубая мешковина, и, отвернув ее, высыпал остальное. Симона ахнула. Среди того, что лежало сейчас на простых солдатских вещах, были рубины и изумруды, жемчуг и золото, сапфиры и брильянты. Ее взгляд остановился на огромном, величиной в половину куриного яйца, рубине.

– Штука в том, – объяснил сержант, – что нам скоро идти в битву, надо же преподать урок этому зазнайке Скиндии, а ранцы брать с собой запретят – слишком тяжелые. Понимаете? Оставлять добро в мешке, чтобы до него добрался какой-нибудь прохвост из тылового хранения, я не хочу.

Симона потрогала один из камешков и в изумлении посмотрела на Шарпа. Сержант не был уверен, что поступил правильно, показав ей свое сокровище, потому как такие вещи разумнее хранить в секрете, но ему хотелось произвести на девушку впечатление, и теперь Шарп увидел, что это удалось.

– Ваше? – тихонько прошептала она.

– Все мое.

Симона покачала головой, словно не веря своим глазам, и начала раскладывать камни рядами. Так она сформировала взвод изумрудов, взвод рубинов, взвод жемчужин, роту сапфиров и выстроила стрелковую цепь брильянтов, поставив все это войско под команду громадного рубина.

Шарп потрогал свое главное сокровище.

– Эту штуку султан Типу носил на своем тюрбане.

– Султан Типу? Он ведь умер, верно?

– Да, умер. А убил его я, – с гордостью сообщил Шарп. – Вообще-то, это был не тюрбан, а что-то вроде шлема. И рубин был как раз посредине. Типу считал себя неуязвимым, потому что носил шлем, который когда-то окунули в фонтан Зум-Зум.

Симона улыбнулась.

– В фонтан Зум-Зум?

– Да, это в Мекке. Что за Мекка, об этом меня не спрашивайте. В общем, не сработало. Я выстрелил ему в голову, и пуля без всяких проблем пробила чертов шлем. И что от него толку? С таким же успехом мог бы намочить его и в Темзе.

– Вы богаты!

– Разбогатеть – одно, а вот сохранить богатство – совсем другое.

Шарп не успел сделать потайное отделение в новом ранце, полученном вместо сгоревшего в Чазалгаоне, и держал сокровища завернутыми в мешковину. Изумруды он уложил на дно патронной сумки, где их никто бы не стал искать, тем более что сумка постоянно у солдата при себе, а вот для остальных камней требовалось хранилище понадежнее. Он отдал Симоне несколько мелких брильянтов, и она сначала отказывалась, но потом приняла и даже прижала один камешек к носу, где их носят индийские модницы.

– Ну как?

– Как сопли. Только что блестит.

Симона показала ему язык.

– Какая красота. – Она полюбовалась камешком, все еще лежавшим на черной бархатной подкладке, потом открыла кошелек и еще раз посмотрела на Шарпа.

– Вы уверены, что...

– Конечно. Возьмите их – они ваши.

– А что я скажу Пьеру?

– Скажете, что нашли на каком-то мертвеце после боя. Он поверит. – Шарп подождал, пока Симона уберет камни в кошелек. – Мне нужно спрятать остальные.

Он уже бросил несколько изумрудов во флягу, где они позвякивали, когда она пустела. И конечно, приходилось быть поосторожнее, чтобы не проглотить состояние. Тем не менее драгоценностей оставалось еще много. Вывернув наизнанку мундир, Шарп вскрыл перочинным ножиком шов и уложил мелкие рубины между краями, но камни постоянно скатывались вниз, образуя выпуклость, увидев которую каждый солдат понял бы, что там лежит нечто ценное. – Понимаете, что я имею в виду?

Симона кивнула, взяла мундир, принесла из спальни нитки с иголками и принялась за дело. Уложив камешек, она обметывала шов со всех сторон, так что каждый лежал как бы в отдельном мешочке. Работа заняла много времени, и закончила ее Симона только к концу дня. Теперь старый мундир весил вдвое против прежнего. Самым трудным оказалось спрятать большой рубин, но Шарп решил проблему просто. Он вытащил косичку из мешочка, вытряхнул лежавшую в нем для баланса дробь и заправил мешочек рубином и оставшейся мелочью, после чего Симона вернула мешочек и косичку в исходное положение. К вечеру камней как не бывало.

Поужинали при свете лампы. Понежиться в ванне так и не успели, но Симона сказала, что это неважно, потому что она мылась совсем недавно, какую-то неделю назад. Когда стемнело, Шарп ненадолго вышел из дому и вернулся с двумя глиняными бутылками. Арак пили уже в темноте. Разговаривали. Смеялись. В конце концов масло в лампе выгорело, трепыхавшийся огонек погас, и комнату освещали лишь проникавшие сквозь ставни серебристые лучики луны. Симона замолчала, и Шарп понял, что она хочет лечь.

– Я принес простыни. – Он показал на сари.

Она взглянула на него из-под полуопущенных ресниц.

– А где будете спать вы, сержант Шарп?

– Не беспокойтесь, милая, я место найду.

Так Шарп впервые понежился на шелке, чего, впрочем, и не заметил. Получилось, что, показав Симоне драгоценности, он совсем даже не прогадал.

Утром его разбудил крик петуха и пушечный выстрел, напомнивший, что жизнь продолжается, а с ней продолжается и война.

Истинная проблема часов раджи, решил наконец майор Стокс, заключалась в их деревянном балансире – в сырую погоду они просто разбухали. Сделав такой вывод, майор уже представлял, как решит проблему, изготовив новый набор балансиров из латуни, когда счастливый ход мыслей нарушило появление сержанта с дергающейся щекой.

– Снова вы, – приветствовал его майор. – Забыл, как вас?

– Хейксвилл, сэр. Сержант Обадайя Хейксвилл.

– Наказание Едома, да? – рассеянно заметил майор, решая следующий по важности вопрос: как обрабатывать латунную деталь.

– Едома, сэр? Какого Едома?

– Пророк Авдий, сержант, предсказал наказание Едому, – сказал майор. – Насколько я помню, угрожал огнем и пленом.

– Не сомневаюсь, сэр, что у него были на то свои причины, – не стал уточнять сержант, – как и у меня свои. Я, сэр, ищу сержанта Шарпа.

– Увы, его здесь нет. И без него, должен признать, работа застопорилась.

– Он что же, сэр, уехал? – не отставал Хейксвилл.

– Отозван, сержант, по приказу вышестоящего начальства. Я тут ни при чем. Будь моя воля, оставил бы сержанта Шарпа при себе до конца службы. Но когда полковники приказывают, майоры подчиняются. Со старшими по званию не поспоришь, тем более с полковником Маккандлессом. Насколько мне известно, а известно мне немного, они отправились в армию генерала Уэлсли. – Майор уже рылся в содержимом деревянного сундука. – Помню, что у нас было отличное сверло. Куда оно подевалось? Мы ведь давно им не пользовались.

– С полковником Маккандлессом, сэр?

– Да, сержант, и пусть он служит в Компании, полковником остается все равно. И наверное, мне понадобится круглый напильник.

– Я знаю полковника Маккандлесса, сэр, – мрачно сказал Хейксвилл.

Сержант знал полковника потому, что четыре года назад провел несколько дней в темнице султана Типу вместе с Маккандлессом и Шарпом. Знал он и то, что шотландец не питает к нему теплых чувств. Сам по себе этот факт значения не имел, потому что Хейксвилл тоже недолюбливал Маккандлесса, но, как верно указал Стокс, когда полковники приказывают, всем остальным ничего не остается, как исполнять. В данном случае полковник Маккандлесс мог стать для сержанта неразрешимой проблемой. Но проблема может подождать, а сейчас потребно в первую голову настичь Шарпа.

– Скажите, сэр, какой-нибудь конвой на север пойдет? В армию?

– Конечно, как раз завтра утром, – кивнул майор Стокс. – Повезут боеприпасы. Но есть ли у вас разрешение, сержант?

– Разрешение у меня есть, сэр. Разрешение есть.

Хейксвилл похлопал по сумке, в которой лежало драгоценное предписание. Неудача сильно его раздосадовала, но он понимал, что давать волю злости бессмысленно. Надо во что бы то ни стало догнать ускользающую добычу, а там сам Господь явит Обадайе Хейксвиллу свою милость.

Все это он и объяснил своему небольшому отряду из шести человек в солдатской таверне за кружкой арака. До сих пор они знали только, что должны арестовать сержанта Шарпа, но Хейксвилл уже давно сообразил, что для поддержания энтузиазма их надо взять на крючок, пробудив личную заинтересованность. Время было самое подходящее, поскольку дальше им предстояло отправляться не просто на север, а туда, где армия генерала Уэлсли вела бои с маратхами. Всех своих спутников сержант считал людьми достойными, подразумевая, что они хитры, жестоки и продажны, но убедиться в их преданности и заручиться поддержкой было не лишним. Разговор он начал издалека:

– Шарпи богат. Пьет, когда хочет. Захаживает в бордель, когда хочет. Да, денежки у него водятся.

– Служит на складе, – выдвинул свою версию рядовой Кендрик. – На складе всегда есть чем поживиться.

– И что, ни разу не попался? Ну, нет, так долго он бы не продержался, – возразил Хейксвилл. – Хочешь знать правду про Дика Шарпа? Я тебе скажу. Он прибрал к рукам сокровища султана Типу в Серингапатаме.

– Не может быть! – воскликнул Флэгерти.

– Тогда кто, по-твоему? – На это никто не ответил, и Хейксвилл продолжал: – А почему Шарпи сделался сержантом после битвы? Какой из него сержант, если у него и опыта-то нет. Где такое видано!

– Он хорошо дрался. Мистер Лоуфорд всегда так говорит. И мину он взорвал.

– Мистер Лоуфорд... – презрительно процедил Хейксвилл. – Не за то Шарпи получил нашивки, что отличился в бою! Черта с два! Если в за храбрость повышали, я в уже давно майором был! Нет, думаю, дело было не так. Думаю, Шарпи за свои заплатил.

– Заплатил? – Все шестеро рядовых уставились на сержанта.

– А что? По-моему, все сходится. Иначе и быть не может. Так и в Писании сказано! Положил кому надо на лапу – вот и сержант. Вы спросите, откуда денежки? Отвечу. Откуда я знаю? Оттуда, что проследил однажды за ним. Здесь, в Серингапатаме. Наш Шарпи тогда отправился на улицу золотых дел мастеров, зашел в одну лавчонку, а потом вышел. Я тоже туда заглянул. Прижал старика, с которым Шарпи делал дела. Тот сначала упирался, а потом показал рубин. Вот такой! – Сержант развел большой и указательный пальцы на четверть дюйма. – А продал ему камушек как раз наш Шарпи. А теперь покумекайте да скажите, откуда у него такие сокровища?

– Снял с Типу? – восхищенно пробормотал Кендрик.

– А ты хоть знаешь, сколько таких камушков было на султане? Да он весь был ими обвешан! Как потаскуха на Рождество! И куда они все подевались? Ну, догадайся!

– Их забрал Шарп, – выдохнул Флэгерти.

– Так точно, рядовой Флэгерти. Они и сейчас при нем. Зашиты в швы, спрятаны в сапогах, в ранце, даже в кивере. Он с ними не расстается. Целое состояние, парни. Целое состояние. Вот почему, когда мы его возьмем, надо сделать так, чтобы в батальон он уже не вернулся. Понятно?

Все шестеро молча смотрели на Хейксвилла. Все они ходили у него в любимчиках, все были у него в долгу, но сейчас речь шла о кое-чем побольше, чем простая благодарность. Рядовой Лоури поскреб колючий подбородок.

– Делим поровну, сержант?

– Поровну? – воскликнул Хейксвилл. – Ты хочешь поровну? Слушай меня, чертова жаба. Если бы не мое доброе к тебе отношение, ты бы вообще ничего не знал и ни на что не рассчитывал. Кто взял тебя из батальона на эту веселенькую прогулку?

– Вы, сержант.

– Я. Именно так, я. Я выбрал тебя по доброте душевной, а ты чем меня благодаришь? Тем, что предлагаешь поделить все поровну? – Судороги перекосили и без того малоприятную физиономию Хейксвилла. – А не отослать ли мне тебя в полк, а, Лоури? – Ему никто не ответил. – Неблагодарность, – тоном человека, оскорбленного в лучших чувствах, продолжал сержант. – Черная неблагодарность и зависть. Поровну! И как только язык повернулся сказать такое! – Он покачал головой, словно сетуя на человеческое корыстолюбие, и обвел шестерых сообщников горячим взглядом. – Но я, парни, поступлю с вами по справедливости, так что не беспокойтесь. – Хейксвилл вынул из сумки драгоценный документ, расстелил его на столе и бережно разгладил бумагу. – Вот оно, парни. Сокровище. Половина мне, а половину вы, жабы гнойные, можете поделить между собой. Поровну. – Он ткнул Лоури пальцем в грудь. – Поровну. Но половину получаю я, как сказано в Писании. – Сержант тщательно сложил документ и убрал в сумку. – Убит при попытке к бегству. – Он ухмыльнулся. – Я ждал этого четыре года, парни. Четыре поганых года. – В мутных глазах вспыхнули огоньки ненависти. – Он бросил меня к тиграм! Меня! В тигриное логово! – Щека задергалась, отчего губы разошлись в злобной гримасе. – Но они пощадили меня. Пощадили! А знаете, почему? Потому что меня нельзя убить, парни! Нельзя убить! Отмечен Господом, да! Так сказано в Писании!

Рядовые молчали. Безумен, думали они. Безумен, как шляпник. Никто не знал, почему безумны именно шляпники, но все знали, что они безумны. Безумцев старалась не брать даже армия, потому они пускают слюни, дергаются в судорогах и разговаривают сами с собой, но Хейксвилла как-то взяли, и он прошел все испытания, злобный, мстительный, могущественный и, очевидно, неуязвимый. Шарп бросил его тиграм Типу, однако ж тигры сдохли, а Хейксвилл вышел из переделки без единой царапины. Иметь такого врага не пожелал бы никто, и вот теперь сержант раздобыл документ, предававший Шарпа в его руки. Обадайя уже чуял запах денег. Больших денег. Сокровищ. Оставалось только отправиться на север, догнать армию, предъявить ордер и содрать с жертвы шкуру. Сержант затрясся в конвульсиях. Деньги были так близко, что он уже почти мог их тратить.

– Шарпу конец, – прошептал он. – Я его прикончу, а потом поссу на его гнилой труп. Да, так и сделаю. Проучу гадину.

Утром семь человек выступили из Серингапатама и взяли курс на север.