Глава 14
Ангел проснулся на рассвете. Он спал в конюшне, в теплой соломе, закутавшись в плотный плащ. Его пробрала дрожь, когда он, зевая, поднялся со своего ложа и вышел во двор. Он плеснул водой в лицо и посмотрел на темную крышу, под которой Шарп спал с золотой женщиной.
Ангел отполировал седла накануне ночью. Он вычистил лошадей и все приготовил к утру. Не просто приготовил, но тщательно приготовил. Он делал это для красивой женщины — более красивой, чем он мог вообразить в самых смелых мечтах, и теперь, чтобы угодить ей еще больше, он оседал Карабина и застелил седло одеялом, чтобы маркизе было удобнее. Он знал, что она француженка, и он ненавидел французов, но никогда столь прекрасная женщина не могла быть врагом в представлении Ангела.
Он решил проверить, насколько удалось ему сделать седло удобнее, и выехал из двора гостиницы и направил Карабина на юг. Ветер дул ему в спину, пронизывая насквозь его худое тело. Черные фигуры горожан двигались в переулках и внутренних двориках. Он положил руку на приклад винтовки, которую он засунул в седельную кобуру.
Края восточных гор были обрамлены светом. Ангел ударил пятками, пустив Карабина рысью. Он упивался ощущением единства с этим большим, черным конем, который высоко поднимал копыта и нетерпеливо потряхивал гривой. Ангел выпрямился в седле, воображая, что он — El Arcangel, партизан, которого больше всего боятся враги Испании, едет на битву. Женщина необыкновенной красоты, с золотыми волосами и серыми глазами, ждет его возвращения, хотя и не верит, что кто-нибудь может вернуться живым из такой опасной миссии.
Он вытащил винтовку из кобуры, затем дернул узду, чтобы направить Карабина к ручью, где городские женщины стирали свою одежду. Он дал коню напиться, между тем как в мечтах приближался восхитительный миг, когда он возвращается из сражения, не слишком опасно раненый, а златовласая женщина бежит навстречу, широко раскинув руки… и тут Ангел увидел у ручья всадников.
Он был в тени каштанов. Он проверял Карабина и увидел серые тени в сером свете и отвел назад курок винтовки, думая, что должен дать предупредительный выстрел для Шарпа, но затем подумал, что, услышав выстрел, эти люди поскачут через ручей, чтобы убить его.
Он потянул узду, зная, что он должен ехать назад в город и предупредить Шарпа, но как только Карабин двинулся с места, люди за ручьем заметили движение, один закричал, и Ангел увидел как вода в ручье вспенилась, когда они погнали своих лошадей к нему.
Они были перед ним, отрезая его от города, и мальчишка больше не был Arcangel, которого все боятся, а просто Ангел, скачущий, чтобы спасти свою жизнь, куда вывезет конь.
Карабин легко опередил людей El Matarife и вынес Ангела в долину на юге, далеко от города. Ангел выбросил подстеленное в седло одеяло, повернул коня влево и спрятался среди сосен, которые росли на небольшом холе. Он наблюдал под их прикрытием, задаваясь вопросом, что он может сделать, чтобы помочь, а затем он увидел, что еще больше всадников едет с юга, и понял, что ему остается только ждать, наблюдать, и надеяться. Он помнил настоятельное предупреждение майора Хогана, что его задача в том, чтобы охранять Шарпа, и он переживал свою неудачу со всей страстью своих шестнадцати лет. Он погладил шею Карабина, вложил в седельную кобуру так и не выстрелившую винтовку и поежился.
***
При появлении Шарпа послышался ропот — ропот, который сменился злобными криками. Лошади, стоявшие полукругом у фасада гостиницы, двинулись вперед, и El Matarife поднял руку и закричал, требуя, чтобы все стояли и молчали.
El Matarife посмотрел сверху на Шарпа.
— Ну, майор Вонн?
— Что будет женщиной?
Партизан засмеялся.
— Это не твоя забота.
Шарп стоял в дверном проеме, готовый запрыгнуть внутрь при первом признаке нападения. Он низко опустил палаш, а левой рукой поднял ружье.
— Если хочешь драться со мной, Matarife, я готов. Первая пуля твоя. А теперь скажи мне, что будет с женщиной.
Бородач молчал. Откуда-то из города донесся запах кухонного очага. Улица была залита грязью после ночного дождя. El Matarife облизнул губы.
— Ничего с ней не будет. Она вернется в женский монастырь.
— Я не верю тебе.
Лошадь El Matarife гарцевала в грязи. Бородач успокоил животное.
— Она вернется, англичанин, к тому, кому она принадлежит. Мы преследуем не ее, а человека, который посмел пугать монахинь.
Медленно, очень медленно отвел взгляд от Шарпа и потянулся к седлу. Шарп знал, что последует, и не двигался.
El Matarife достал снабженную петлями цепь. Он взялся за один конец и бросил другой Шарпу. Цепь валялась в грязи. Партизан снял с пояса длинный нож и тоже бросил к двери гостиницы.
— Ты осмелишься, англичанин? Или у тебя хватает храбрости только против монахинь?
Шарп вышел вперед. У него не было выбора. Он помнил, как быстр этот человек, он помнил, как тот выкалывал глаза у французского пленного, но Шарп знал, что должен принять вызов. Он наклонился, поднял последнее звено цепи, и тут выстрел мушкета раздался слева от него.
Звук выстрела казался до смешного слабым в это сырое холодное утро. El Matarife огляделулицу, внезапно бросил цепь и закричал на своих мужчин. Он пришпорил коня, и Шарп был забыт в приступе паники.
Стучали копыта. Звук трубы неожиданно остро прорезал долину, и Шарп услышал возглас ликования из верхней комнаты гостиницы — радостный вопль, который издала маркиза, а затем все больше и больше мушкетных выстрелов, резкий запах порохового дыма — и он нырнул в гостиницу и стал на колени с винтовкой наготове.
Уланы ворвались в улицу. Французские уланы. У некоторых флажки-гвидоны на остриях копий были уже запятнаны кровью. Лошадь без всадника скакала вместе с ними.
Партизаны бежали. Они не были готовы к нападению, не в силах противостоять атаке тяжелой кавалерии. Они могли только повернуться и бежать, но улица была забита, и они не смогли двинуться, когда уланы ринулись на них.
Шарп наблюдал, как французские наездники ухмыляются, наклоняя свои длинные копья, как они сбивают противников с лошадей, как они перескакивают через умирающих, выдергивая копья из окровавленных животов кричащих от боли раненых.
Копья поднимались снова в поисках новых целей, и труба призвала на улицу второй эскадрон, лошади скалили зуба, копыта разбрызгивали грязь, пятная мундиры наездников, и Шарп видел, как два загнанных в угол партизана подняли свои мушкеты, но французы наехали на них, один нанес удар и копье пришпилило человека к стене дома с такой силой, что улан оставил оружие во внутренностях человека — извивающегося, кричащего, умирающего. Улан вытащил саблю, чтобы достать второго человека, который отпрыгнул от его лошади и упал, когда сабля разрубила его лицо.
Некоторые партизаны бежали к рынку, но теперь Шарп услышал зов другой трубы с дальней стороны площади, и еще больше улан появилось с севера, чтобы гнать бегущих партизан обратно в сумятицу лошадей, криков и страха. Горожане бежали в поисках убежища, дети, принесенные, чтобы наблюдать за партизанами, кричали, когда уланы колено к колену врезались в испуганную толпу.
Пистолеты хлопали, мушкеты кашляли дымом, и новый эскадрон ехал не спеша по команде трубы, чтобы воткнуть длинные копья в унылую массу одетых в плащи партизан. Наконечники копий, острые как бритвы, опустились по приказу офицера, лошадей пришпорили, и копья нацелились на противника. Зеленые и розовые мундиры пропитались кровью. Один улан вышел из боя — его высокая, с квадратным верхом, шапка в руке, другая рука зажимает рану на черепе. Другой в ярком мундире валялся в грязи, но на каждого погибшего француза приходились дюжины партизан, и еще больше улан скакало к рынку, и снова и снова труба подгоняла их, и снова и снова длинные копья находили в цель, пробивая ребра и разрывая кишки испуганных всадников.
Шарпу показалось, что он слышал крик El Matarife, кажется, он видел, как секира вздымалась в круговерти людей и ржущих лошадей, а затем он увидел, как изгородь упала в дальней стороне рынка и будто наводнение прорвало разрушенную дамбу — партизаны бежали через пролом в заборе, оставив площадь торжествующей, залитой кровью кавалерии. Рынок провонял кровью. Раненный полз по грязи, взывая к Иисусу, — он закричал, когда уланы подъехали к нему и с хирургической точностью проткнули его испачканными кровью остриями. Французы смеялись, когда могли причинить боль неуловимым партизанам. Одного раненого протыкали снова и снова, ни один улан не хотел прикончить его. Женщина, склонившаяся над телом, кричала на французских солдат, пока кавалерист не пнул ее тяжелым сапогом, и она не упала на своего умирающего мужа.
Трубы отправили три эскадрона в погоню, а два остались, чтобы разобраться с ранеными и военнопленными. Шарп пошел к черному ходу гостиницы, думая пробраться к деревьям позади дворика конюшни, но маленький дворик был забит французами, которые выводили захваченных лошадей из стойл. Один увидел его и закричал, но Шарп закрыл дверь и вернулся в дом.
Маркиза стояла у подножья лестницы. Она посмотрела на палаш в его руке.
— Ты не сможешь уйти, Ричард.
Шарп вложил палаш в ножны. В закрытую дверь колотили, так что она тряслась.
— Меня зовут Вонн.
Она улыбнулась.
— Что?
— Вонн!
— И ты спал в конюшне, Ричард!
Он видел настойчивость в ее предупреждающем взгляде и устало кивнул. Он повесил винтовку на плече, и тут высокий мужчина наклонившись вошел в переднюю дверь гостиницы, Элен с восторженным криком бросилась ему в объятия. Шарп, пленник французов, мог только наблюдать.
Генерал Рауль Вериньи был ростом шесть футов и два дюйма и, похоже, в его теле не было ни унции жира. Мундир обтягивал его как кожа барабана.
У него было узкое, темное лицо с маленькими, тщательно закрученными усиками. Он часто улыбался.
Он крикнул солдатам у черного хода, чтобы прекратили шум, поклонился Шарпу и жестом принял его капитуляцию. Он поговорил с маркизой две минуты, снова поклонился Шарпу и возвратил палаш.
— Ваша храбрость, майор, требует, чтобы вам вернули меч. И позвольте выразить вам мою самую глубочайшую признательность. — Он поклонился в третий раз. — Ружье, майор, — мне придется его забрать. — Он произносил «рр-ружье». Он передал винтовку адъютанту, который передал ее лейтенанту, который передал ее сержанту.
И теперь, час спустя, Шарп был почетным гостем за завтраком. Вокруг пылал город. Гостиницу пощадили, покуда она давала приют.
Генерал Вериньи проявлял заботу о Шарпе.
— Вы, должно быть, взъерошены, майор Вонн?
— Взъерошен, сэр?
— Потерпев крушение ваших надежд. — Он улыбнулся, коснувшись кончиков усов.
— Действительно, сэр.
Маркиза сказала Вериньи, что британцы послали Шарпа, чтобы забрать ее из женского монастыря и доставить в армию Веллингтона для допроса. Вериньи налил Шарпу немного кофе.
— Вместо этого мы отвезем Элен домой, а вы — военнопленный.
— Разумеется, сэр.
— Но это не должно беспокоить вас. — Вериньи предложил Шарпу ногу цыпленка, настаивая, чтобы тот съел ее. — Вас изменят, ведь так?
— Обменяют?
— Обменяют! Я не слишком часто практикуюсь в английском. Элен говорит хорошо, но она не говорит со мной по-английски. Она должна делать это, да? — Он рассмеялся и обернулся к маркизе, налив ей вина. Генерал был, насколько мог судить Шарп, человек его лет, наделенный мрачным обаянием. Шарп ревновал. Генерал снова обратился к Шарпу. — Вы говорите по-французски, майор?
— Нет, сэр.
— Вы должны! Это самый прекрасный язык в мире.
За столом сидели французские офицеры, довольные, как могут быть довольны солдаты, которые одержали большую победу. Французской кавалерии редко удавалось застать врасплох партизан, и этим утром они собрали мрачный урожай смерти. Человек в серебристом плаще был военнопленным и, несомненно, кричал под пытками, поскольку его палачи хотели получить ответы на свои вопросы, но El Matarife убежал в горы на востоке. Вериньи не возражал.
— С ним покончено, ведь так? Его люди сломлены! Кроме того, я приходил за Элен, а не за ним, а вы освободили ее для меня. — Он улыбнулся и выпил за здоровье Шарпа.
Собравшиеся офицеры смотрел на англичанина с любопытством. Немногие видели прежде захваченного британского офицера, и ни один не видел в плену хотя бы одного стрелка, которых они так боялись. Встретившись с ним взглядом, они улыбались. Они предлагали ему лучшую пищу на столе, один налил ему вина, другой бренди, и они уговаривали его выпить с ними.
Вериньи сидел рядом с маркизой. Она кормила его с вилки. Они касались друг друга, интимничали, и, казалось, заполняли всю комнату своей радостью. Вдруг раздался взрыв смеха, и генерал улыбнулся Шарпу.
— Я сказал ей, что она должна выйти замуж за меня. Она сказала, что вместо этого она может стать монахиней. — Шарп вежливо улыбнулся. Вериньи спросил, не думает ли Шарп, что из маркизы получится хорошая монахиня, и Шарп сказал, что женскому монастырю сильно бы повезло.
Вериньи рассмеялся.
— Но им не повезет, майор, да? — Он кивнул в ее сторону. — Я ехал сюда, чтобы спасти ее. Я настаивал, чтобы они послали меня сюда, я требовал этого! Вы думаете, что она должна выйти за меня в награду за это, да?
Шарп улыбался, но внутри он испытывал боль. Он уже был в плену, давно, во время войны в Индии, и тогда его тоже захватили уланы. Он помнил, словно это было только вчера, лицо индуса, склонившегося над ним, его ухмылку, когда его копье, пронзив мундир Шарпа у пояса, пришпилило его к дереву. Теперь он был захвачен снова, и не надеялся обрести свободу.
Он слышал громкий смех офицеров, видел, что их взгляды обращены к маркизе, наблюдал, как она кокетничает, как разыгрывает спектакль для аудитории. Один раз она указала на него, вызвав новый взрыв смех, и ему пришлось скрывать свое отчаяние, пытаясь улыбнуться.
Генерал Вериньи сказал, что Шарпа могут обменять, но Шарп знал, что этого не произойдет. Даже если у британцев будет пленный французский майор для обмена, то они не догадаются, кто такой Вонн во французских списках. Каждые несколько недель стороны обмениваются списками военнопленных, но штаб Веллингтона не поверит в майора Вонна. Французы предположат, что британцы не хотят получить «Вонна» назад — и его отправят в крепость в Вердене, где держат пленных офицеров.
И само собой, Шарп не мог назвать свое настоящее имя. Сделать это означало спровоцировать дюжину вопросов, один хуже другого. Он должен оставаться Вонном, и как Вонн он отправится в Верден, и как Вонн он будет всю войну гнить за стенами Вердена, задаваясь вопросом, какие новые несчастья принесет ему мир.
Или он может убежать — но только тогда, когда Вериньи благополучно сопроводит его подальше от этих гор с мстительными партизанами. Как раз когда он думал об этом, Вериньи обернулся и улыбался ему.
— Элен сказала мне, что вы вломились в женский монастырь, да?
— Да.
— Вы — храбрый человек, майор Вонн! — Вериньи протянул к нему свой стакан. — Я ваш должник.
Шарп пожал плечами.
— Вы можете отпустить меня, сэр.
Вериньи рассмеялся, затем перевел их разговор на французский язык, что вызвало дружественный смех офицеров. Он покачал головой.
— Я не могу отпустить вас, майор Вонн, но вам не о чем беспокоиться, ведь так? Вас обменяют в Бургосе.
Шарп улыбнулся.
— Я надеюсь, что так, сэр.
— Он надеется! Да какие могут быть сомнения! Но, однако, вы должны дать мне честное слово, что не убежите до тех пор, а?
Шарп заколебался. Дав честное слово, он пообещает не предпринимать попыток к бегству. Ему оставят палаш, он будет свободно ехать с уланами без охраны, и к нему будут относиться с уважением, соответствующим его чину. Если он не даст слова, то он сможет попытаться убежать, но он знал, что его будут хорошо охранять. Он будет безоружен, его будут запирать на ночь, а если его негде будет запереть, его могут привязать к его охранникам.
Вериньи пожал плечами.
— Ну как?
— Я не могу дать вам честное слово, сэр.
Вериньи нахмурился. За столом стало тихо. Генерал пожал плечами.
— Вы — храбрый человек, майор, я не хочу плохо обращаться с вами.
— Я не могу принять этого, сэр.
— Но я хочу помочь, разве нет? Элен говорит, что вы обращались с ней как подобает благородному человеку, и я готов ответить вам тем же! Вас обменяют! Почему вы не позволяете мне сделать это?
Шарп встал. Весь стол наблюдал за ним. Он перешагнул через скамью. В мозгу у него звучали слова Хогана, требующего, чтобы он не попал в плен. Он проклинал себя. Вчера вечером он искал теплую постель, тогда как должен был найти ночлег под открытым небом, укрыться лесами и вечерними туманами.
Маркиза смотрела на него. Она покачала головой, словно хотела сказать, что он не должен делать то, что собирается. По крайней мере, думал Шарп, она держит свое слово. Пока французы не знают, что захватили Ричарда Шарпа.
Вериньи улыбнулся.
— Ну же, майор! Вас обменяют!
В ответ Шарп расстегивал пояс с палашом. Петли резко бренчали. Он наклонился и положил тяжелый палаш на стол. Побитые металлические ножны оцарапали дерево. Он посмотрел на генерала и объявил отказ.
— Я — ваш пленный, сэр. Никакого честного слова.
За стенами гостиницы горел город. Кричали женщины. Плакали дети. Уланы обыскивали дома, прежде чем поджечь их, а Ричарда Шарпа отвели под конвоем и заперли в конюшне. Он потерпел поражение.
