Глава 11
Словно наступила зима — так холодно и туманно было на плато. На такой высоте туман превращается в низкое облако, грозящее дождем. Только мокрые листья немногих чахлых берез доказывали, что лето не совсем чуждо этому возвышенному, странному, пугающему месту.
Шарп не спал. Он планировал сражение, которое, он понимал, будет неизбежно, как только El Matarife обнаружит, что он не миновал стражей у двух мостов. На рассвете он разведал край плато, рассматривая сквозь туман крутые склоны горы.
Шарп не велел Ангелу идти с ним до самой плоской вершины горы. Он оставил мальчишку в тылу — с обеими винтовками и тщательно продуманными инструкциями.
Ангел был взволнован.
— Это — святое место, señor.
— Доверься мне, Ангел, просто доверься мне.
Шарп поднялся на плато с двумя лошадями, опасаясь, что ужасное, отчаянное предприятие, которое он запланировал, может оказаться бесполезным. Он будет драться с партизанами, он оскорбит церковь — и все ради женщины, у которой нет ответов, которые спасут его карьеру и откроют тайну Хогану.
Ангел пожелал ему удачи, но мальчишка был обеспокоен.
— Мы должны драться с ними, сеньор?
Он говорил о партизанах.
— Чтобы победить Францию — да.
Это была ложь — или, по крайней мере, Шарп не знал, была ли это правда. И все же Ангел, который доверял англичанам, поверил ему.
Теперь, когда в сумраке рассвета стала видна мокрая трава на плато и серые облака, цепляющиеся за чахлые деревья, Шарп скакал к женскому монастырю. Он был один на этом плоскогорье.
Женский монастырь Поднебесье заслужил свое название. Он было построен на самой высокой точке этой горной гряды, и казалось, что здание лишь каким-то чудом удерживается на краю пропасти. Монастырь был построен в те дни, когда мусульмане гнали христиан на север, когда молитвы христиан должны были возноситься на возвышенных местах, которые могли быть защищены христианскими мечами. Стены женского монастыря не имели окон. Они были серыми как скалы, залитые дождем, — настоящая крепость для женщин. В ее похожих на тюремные стенах была только одна дверь.
Шарп постучал и пождал. Он постучал снова, затем стал барабанить в дверь камнем, выбивая искры из железных гвоздей с квадратными шляпками, которыми были сколочены толстые доски. Он слышал, как стук разносится по всему зданию, но никто не откликался.
Он ждал. Туман плыл вдоль плато. Лошади, привязанные к большому камню, наблюдали за ним. Капли дождя блестели на седлах, словно бисер.
Он пнул дверь, выругался, затем нашел камень побольше, которым он грохотал по дереву, словно батарея полевой артиллерии в бою. Раздался щелчок.
В одном из двух полотнищ двери был маленький ставень, защищенный ржавой железной решеткой, и этот ставень отодвинулся в сторону. Он увидел глаз, уставившиеся на него. Он улыбнулся и сказал самым вежливым тоном.
— Я приехал, чтобы увидеть маркизу де Казарес эль Гранде и Мелида Садаба.
Глаз мигнул, ставень скользнул на место, и больше ничего не произошло. Он ждал.
Внутри большого здания стояла тишина. Ни грохота отодвигаемых засовов на дверях, ни шагов или голосов, звучащих вдалеке. На мгновение он усомнился не был ли глаз за ставнем видением, столь тихим было серое здание. Оно, казалось, спало здесь в течение тысячи ничем не отмеченных лет, и его стук был преступлением против Вечности.
Он нашел еще больший обломок скалы, который ему пришлось держать двумя руками, он принес его к двери, аккуратно размахнулся и ударил в то место, где сходились два полотнища. Он молотил им снова и снова, видя как от левого полотнища отлетают щепки с каждым ударом, и звук ударов был ужасен, отдаваясь эхом по всему монастырю, и он задавался вопросом, что подумает Патрик Харпер, если узнает, что его друг ломился в женский монастырь. Шарп почти слышал, как тот говорит с ольстерским акцентом: «Боже, храни Ирландию!»
Камень ударил снова, дверь дернулась назад, и он увидел железный засов, который был согнут, но все еще держал. Он бил снова, ругаясь при каждом ударе, и несмотря на холодное утро пот выступил у него по всему телу, и он бил огромным камнем со всей силы в слабое место на двери, и полотнище наконец развалилось, железный брус сломался, и он мог проникнуть в женский монастырь.
***
На много миль к западу, вдоль края большой равнины, армия была на марше. Батальон за батальоном, батарея за батареей — всё двигалось в восточном направлении, с кавалерией в авангарде, ищущей отступающих французов.
Маркиз Веллингтон, испанский гранд, герцог де Сьюдад Родриго и герцог да Виктория (Португалия), смотрел на дождевые облака на севере и хмурился.
— Они движутся на юг?
— Я не думаю, милорд, — сказал адъютант.
Генерал ехал верхом. Он привел армию в движение и он вел ее на восток. Он молился о том, чтобы дождь не размыл дороги и не замедлил движение. Французам нельзя дать время, чтобы объединить их армии в Испании против него. Он посмотрел на человека, который ехал по левую сторону от него.
— Ну?
Майор Хоган перечислил новости этой ночи, донесения, которые прибыли из враждебного государства. Новости были насколько хорошими, насколько можно было ожидать, хотя Хоган не мог сказать с уверенностью, была ли крепость в Бургосе подготовлена к длинной осаде.
— Узнайте! Узнайте! — приказал Веллингтон. — Это все?
Его тон выдавал, что он надеялся, что это так.
— Еще одно, милорд. — Хоган глубоко вздохнул. — Кажется, маркиза де Казарес эль Гранде была арестована духовными властями. Я слышал, что она находится в женском монастыре.
Веллингтон уставился на Хогана, будто задавался вопросом, почему тот потрудился сообщить ему такую тривиальную новость. Их лошади шли шагом. Генерал нахмурился.
— Шарп? — Он издал свое обычное фырканье, не то смех, не то кашель. — Это остановит его, а? Лисица забралась в нору!
— Разумеется, милорд.
Генерал снова посмотрел на облака. Ветер, похоже, задувал с востока. Он нахмурился.
— Он ведь не до такой степени проклятый идиот, чтобы ворваться в женский монастырь, а, Хоган?
Хоган был уверен, что ради женщины Шарп именно это и сделает, но было не самое подходящее время, чтобы говорить это.
— Я уверен, что нет, милорд. Об этом я не беспокоюсь.
— А о чем вы беспокоитесь? — Тон Веллингтона намекал, что Хогану лучше не тратить понапрасну его время.
— Арест предполагалось держать в секрете, милорд, но слухов было не избежать. Кажется, какая-то французская кавалерийская часть пошла на север, чтобы искать ее.
Веллингтон рассмеялся.
— Пусть они ворвутся в женский монастырь!
— Именно, милорд.
— Пусть ворвутся туда, вместо того, чтобы драться с нами, а? Значит, Бонапарт решил объявить войну монахиням, не так ли?
— Я беспокоюсь, милорд, из-за Шарпа. Если этот генерал Вериньи захватит его… — Хоган пожал плечами.
— Мой Бог, только не это! — Голос Веллингтона был настолько громок, что оглянулись проходящие мимо солдаты. — У Шарпа хватит здравого смысла, чтобы не попасться, не так ли? С другой стороны, зная, каков проклятый дурак, возможно, что и нет. Однако мы ничего не можем поделать с этим, Хоган.
— Нет, милорд.
Генерал кивнул полковнику батальона, который они миновали, походя похвалил его солдат, затем снова посмотрел на Хоган.
— Шарп не должен ворваться в этот проклятый женский монастырь, Хоган. Я уверен, что проклятые лягушатники поймают его!
— Боюсь, что он все равно сделает это, милорд.
Веллингтон нахмурился.
— Ему придется это сделать, друг мой. Вы знаете это, и я тоже. Мы можем только надеяться. — Разговор о Шарпе, похоже, раздражал Веллингтона. Генерал больше не верил, что в смерти маркиза заключалась тайна — наступление в Испанию и неясно намеченные контуры летней кампания, казались ему куда важнее. Он кивнул ирландцу. — Держите меня в курсе, Хоган, держите меня в курсе.
— Непременно, милорд.
Хоган придержал свою лошадь. Маркиза была заточена в женский монастырь, и его друг в силу этого был обречен. Французский кавалерийский полк вышел на охоту в горы, а у Шарпа был только мальчишка, чтобы защитить его. Шарп был обречен.
***
За пределами женского монастыря Поднебесье было серо и голо. Внутри все блистало роскошью. Полы в прихожей, выстланные узорными плитками, стены, покрытые золотой мозаикой, расписной потолок. На стенах картины. Напротив него, одна в похожем на пещеру проходе, стояла женщина в белых монашеских одеждах.
— Уйдите.
Было довольно наивно сказать такое человеку, который только что провел двадцать минут, взламывая дверь. Шарп переступил через камень, который упал на порог, и улыбнулся ей.
— Доброе утро, мадам. — Он одернул куртку и вежливо снял кивер. — Я хочу поговорить с маркизой де Казарес…
— Ее здесь нет. — Женщина была высокого роста, возраст украсил ее лицо, морщинами. Она держалась с достоинством, которое заставило Шарпа почувствовать себя бедняком.
Он сделал шаг вперед, стук его сапог казался неестественно громким в напоминающей пещеру прихожей.
— Вы вынудите меня привести сюда моих людей и обыскать весь монастырь.
Ему показалось правильным сказать это. Женщина, что было вполне понятно, была напугана вторжением одного мужчины в это здание, куда не мог войти ни один мужчина, кроме священника. Она, конечно, испугалась бы целой роты солдат.
Она смотрела на него, прищурясь.
— Кто вы?
Правда была не к месту. Когда разойдутся слухи об англичанине, который ворвался в женский монастырь, кому-то придется расплачиваться. Шарп улыбнулся.
— Майор Вонн.
— Англичанин?
Он думал о том, как часто Веллингтон настаивал в своих приказах, что британцы должны уважать римско-католическую церковь в Испании. Ничто, был уверен генерал, не может быть более разрушительным для альянса, чем оскорбление религии испанцев. Шарп улыбнулся.
— Нет, мадам. Американец.
Он надеялся, что полковник Лерой простит эту ложь, и он был рад, что не носит красный мундир, который, как все думали, был единственной формой в армии Великобритании.
Она нахмурилась.
— Американец?
— Я проделал длинный путь, чтобы видеть маркизу.
— Почему вы хотите видеть эту женщину?
— Политическое дело. — Он надеялся, что его испанский язык достаточно правилен.
Она покачала головой.
— Ей нельзя никого видеть.
— Ей надо увидеть меня.
— Она — грешница.
— Как и все мы. — Шарп задавался вопросом, с какой стати он должен вести теологическую светскую беседу с матерью-настоятельницей. Он предполагал, что она — мать-настоятельница.
— На нее наложена епитимья.
— Я хочу только поговорить с нею.
— Церковь приказала что никто не должен видеть ее.
— Я приехал из Северной Америки, чтобы увидеть ее. — Ему понравилась его ложь. Даже этого отдаленного женского монастыря должны были достигнуть новости, что американцы присоединились к войне, которая пылала в мире. — Мой президент требует, чтобы я увидел ее. Он пошлет много денег в Рим, если я смогу увидеть ее. — Почему бы нет, думал он? Американцы объявили войну Великобритании, так почему бы Папе римскому не объявить войну Америке? Он продолжал украшать свою ложь. — Много, много золотых монет.
— Видеть ее — против закона Божьего.
— Бог простит мне.
— Вы — грешник.
Шарп нахмурился.
— Я — американец!
Мать-настоятельница повернулась к нему спиной, отрезав напоследок:
— Вы не можете видеть ее. Уйдите.
Она направилась к двери, и Шарп испугался, что ему придется пробиваться через новый барьер, в то время как ему были нужны силы, чтобы драться с El Matarife.
Он рванулся вперед, его сапоги стучали по узорным плиткам, и шум заставил женщину обернуться. Впервые она выказала страх. На мгновение показалось, что она попытается остановить его, потому она вынула свои тонкие руки из-под полосы белой ткани, которая свисала с ее шеи, но когда он подбежал ближе, она отступила в сторону и схватила медный колокольчик, который стоял на темном дубовом столе. Шарп думал, что она собирается ударить его колокольчиком, но вместо этого она начала звонить в него. Она бежала от него через дверь, и колокольчик звенел, предупреждая монахинь, чтобы они прятались.
Он преследовал ее. Он чувствовал себя как дикий кот в курятнике. Он был на верхнем этаже двойной аркады, и звук колокольчика побуждал одетых в белое женщин к отчаянному бегству к лестницам и дверям. Несмотря на их отчаянное бегство, все они молчали, только колокольчик гремел, говоря Шарпу, что он не был поражен глухотой в наказание за его ужасный грех. Его голос был единственным в этом месте.
— Элен!
Перед ним на выбор было с дюжину дверей. Где-то в недрах здания все еще гремел колокольчик. Он решил следовать за ним.
— Элен! Элен!
Он оказался в длинном коридоре с развешенными на стенах огромными, мрачными картинами, которые изображали мучения грешников, вроде того, о котором предупреждал колокольчик монахини. Коридор пропах плохим мылом.
Он заглянул в открытые двери. В часовне собрались монахини — они сидели спиной к нему, их одежды дрожали в такт рукам, перебиравшим четки. Свечи мерцали.
— Элен?
Никакого ответа. Колокольчик все еще звонил. Он побежал вниз по лестнице и услышал шлепанье ночных туфель по каменным ступенькам. Он задавался вопросом, кто ремонтирует эти старые здания. Монахини сами штукатурят стены и устанавливают новые балки? Или все же мужчинам позволяют войти, чтобы сделать тяжелую работу, так же как священник, несомненно, посещает их, чтобы причастить.
— Элен!
Он заглядывал в открытые двери пустых келий, блуждая в лабиринте узких коридоров и сырых комнатушек. Он заглянул в очередную открытую дверь и к собственному удивлению оказался в ванной. Женщина, одетая в белое льняное одеяние, сидела в бадье с водой. Она уставилась на него, разинув рот, и он закрыл дверь прежде, чем ее крик оглушил его.
Он прошел через другую дверь и оказался в окруженном стеной огороде. Небо было затянуто серыми облаками. Шел дождь, заливая нескольких тощих цыплят, которые сгрудились в дальнем углу огорода.
— Элен!
Вернувшись в женский монастырь, он нашел столовую — длинные ряды столов с убогими металлическими мисками. Дева Мария на огромной картине возводила очи к потолку.
— Элен! Элен!
И на сей раз в ответ раздался крик — первый человеческий голос, который услышал Шарп с тех пор, как мать-настоятельница схватила медный колокольчик, и Шарп пересек большой зал, чтобы заглянуть в открытую дверь возле пустого, холодного очага.
Куриная тушка пролетела в дюйме от его головы. Она была только наполовину ощипана, и перья посыпались на плечо куртки стрелка.
Он был в огромной кухне, под сводчатым каменным потолком, почерневшим за столетия от дыма, и перед ним сгрудились с дюжину монахинь, явно не испытывающих того страха, который охватил остальную часть женского монастыря. Полуощипанного цыпленка швырнула огромная женщина с лицом, похожим на окорок, с ручищами как тросы понтона, которая схватила второго цыпленка и размахнулась.
Шарп нырнул. Курица ударилась об стену позади него.
— Элен!
Он увидел ее, и даже здесь, в заточении, одетая в серое, она покоряла своей красотой. У него остановилось дыхание и сердце заколотилось в приступе желания.
Овдовевшая маркиза де Казарес эль Гранде и Мелида Садаба уставилась на него. Она была одета в бесформенное серое одеяние, волосы стянуты серой тряпкой, на лице ни следа косметики. Монахиня, которая держала ее, зажимала ей рот рукой, но Элен, должно быть, вонзила зубы в ладонь женщины, так что рука отдернулась.
— Ричард! — Ее глаза расширились, словно она увидела привидение.
Большое дряблое ядро из теста полетело в него, он нырнул снова и двинулся вперед, и монахиня, которая начала артобстрел, подняла скалку, размером с орудийную ось. Шарп игнорировал ее. Он смотрел на монахиню, державшую маркизу.
— Отпусти ее…
Огромная рука поднимала скалку. Вот баба, думал Шарп, такая здоровенная, что могла бы составить пару Патрику Харперу. Хорошо, что она выбрала Церковь, иначе она превратила бы жизнь какого-нибудь бедняги в пылающий ад. Она подступала к нему без намека на страх на лице, скалка готова была нанести удар.
И как он должен сражаться с монахиней? Он не мог вытащить палаш и не осмеливался ударить ее кулаком, но один удар скалки расколет ему череп. Маркиза все еще боролась. Она, казалось, поняла его тяжелое положение и крикнула ему по-испански:
— Сними брюки!
Предложение озадачило женщину, и Шарп использовал паузу, чтобы переместиться вправо и схватить за шею неощипанного цыпленка. Он раскрутил тушку, швырнул, и наполовину вытащенные потроха полетели, разбрызгивая кровь, через кухню и шлепнулись женщине в лицо; она зарычала, подняла скалку, и Шарп услышал крики других монахинь. Он посмотрел на тяжелое орудие, нырнул, сделал шаг в сторону и побежал к связанной маркизе. Его рывок испугал ее тюремщицу, она отпустила Элен, и Элен побежала отчаянно к Шарпу.
— Сюда!
Скалка миновала его тело на дюйм, задев рукав, после чего монахиня ударила ею по столу с грохотом, который мертвого бы поднял из гроба.
— Шевелись! — В его руке была рука маркизы, они бежали, а скалка пролетела мимо его головы и раскололась о дверь кухни.
Они бежали. Другой цыпленок ударил его в спину, что-то металлическое лязгало на каменных плитах позади него, но он уже был в столовой, в его руке была рука Элен, и он тащил ее к дальнему углу. Он смеялся, она смеялась — а где-то в глубине женского монастыря все еще звонил колокольчик.
Это, думал он на бегу, будет трудное отступление. Он проник глубоко во враждебное государство, захватил приз, и теперь должен вернуться к выходу. Но никто, казалось, не пытался помешать их исходу, и огромная монахиня с кухни не решилась их преследовать. Он посмотрел на женщину, бежавшую рядом, в ее глаза, сияющие от волнения.
— Ты хотела, чтобы тебя спасли?
— Не будь таким дураком! — Она засмеялась и потащила его вдоль длинного коридора. — Иисус Христос, Ричард! Мне сказали, что ты мертв! — Он смеялся вместе с ней, и ее рука была теплой в его руке. — Как ты узнал, что я здесь?
— Ангел сказал мне.
Она вела его наверх. Колокольчик умолк.
— Я, должно быть, выгляжу ужасно.
— Ты выглядишь замечательно.
— Суки забрали мою одежду! Боже! Ты должен был увидеть здешние уборные, Ричард! Приходится задерживать дыхание, чтобы пописать. У меня был запор целую недели! И негде выкупаться, негде вымыться! Я не мыла волосы с тех пор, как я попала сюда. Неудивительно, что они не выходят замуж — ни один мужчина не смог бы вынести их. О, Боже!
Последнее слово было обращено к матери-настоятельнице, которая ждала в прихожей. Она была одна. Она хмурилась.
— Вы не можете уйти.
Маркиза игнорировал ее.
— Ричард! Открой ту дверь. — Она указала на крепкую дубовую дверь в боковой стене.
— Открыть ее?
— Ради Христа, открой ее!
Дверь была заперта. Мать-настоятельница протестовала, но Элен настаивала, и Шарп бил в дверь каблуками, тряс ее, затем пинал снова, пока не полетели щепки и дверь распахнулась. Элен рванулась мимо него.
— Они взяли мои драгоценности, мою одежду, все! У них там моих драгоценностей на тысячи долларов!
Шарп слышал, как она выдвигает ящики и открывает дверцы буфетов. Он слышал шелест ткани, звон монет и слабо улыбнулся матери-настоятельнице, которая стояла, нахмурясь, не в силах помешать осквернению святынь. Шарп пожал плечами.
— Мой президент все компенсирует, мадам. Только напишите ему.
Маркиза бодро выругалась в комнате, потом, держа в руке узел, возвратилась в прихожую. Она улыбнулась матери-настоятельнице.
— Я собираюсь снова предаться прелюбодеянию. Много-много раз. — Она засмеялась, протянула руку Шарпу, и он вышел с нею в сломанную переднюю дверь.
Она переступала через камень, которой все еще лежал на пороге.
— Иисус Христос! Идет дождь! Моя прическа погибла!
— Ты же сказала, что тебе нужно вымыть волосы. — Он не забыл прихватить свой кивер со стола в прихожей.
Она засмеялась.
— Это наши лошади?
— Да.
— Я сто лет не ездила верхом. — Она вышла наружу и запрокинула голову, как будто хотела позволить дождю смыть с лица запах женского монастыря. Она смеялась от восторга. — Куда мы поедем?
— Я не знаю.
— Тогда поедем туда!
Она взяла себе Карабина, безошибочно выбрав лучшую лошадь. Она села на коня, отдав сверток Шарпу, и ждала, пока он усядется на лошадь Ангела. После этого она развернула Карабина в сторону заросшего травой, заливаемого дождем плато, ударила пятками и пустила большого черного жеребца в галоп.
Шарп догнал ее. Ее лицо, мокрое от дождя, сияло внезапной радостью свободы. Сейчас не время, подумал он, говорить об El Matarife. Она смотрела на него, смеялась, потом подняла руку к затылку. Она развязала узел серой тряпицы, выбросила ее и выпустила на волю великолепную гриву волос. Она была свободна, она была красива, и Ричард Шарп следовал за нею в неизвестное будущее.
