Глава 10
Лондон напоминал Патрику Харперу огромный грязный муравейник. В Саутворке у ирландца жила родня, и во время двух визитов в столицу Патрик с удовольствием глазел на разносчиков, бродячих певцов, но жить в Лондоне он не хотел бы, хотя на улицах достаточно часто слышался ирландский акцент, чтобы уроженец Донегола чувствовал себя здесь вольготно.
Впрочем, сидя в харчевне за кружкой пива с отбивной и устричным пирогом, Харпер чувствовал себя как угодно, только не вольготно. Тому была причина. Рассказ понурого капитана д’Алембора грозил обрушить упорядоченный мир Патрика Харпера.
— У меня есть лишь одно объяснение её поведению. — с болью заключил капитан, — Да вот верить в это мне не хочется.
— И не верьте, сэр. — отрезал Харпер, словно не слышал подробностей посещения д’Алембором дома на Корк-стрит, — Миссис Шарп непосредственна, как дитё малое. Вот увидите: стоит мне появиться, и она запрыгает от радости.
— Ой ли? Меня второй раз она так и не приняла, а лорд Россендейл на мои просьбы о встрече чихать хотел. Единственный, к кому я смог пробиться, — Уильям Лоуфорд. Помните такого?
— Как же не помнить Вилли — калечку, сэр!
Сэр Уильям Лоуфорд, ныне член парламента, командовал Собственным принца Уэльского Добровольческим (тогда ещё Южно-Эссекским) полком, пока под Сьюдад-Родриго ему не оторвало руку.
Д’Алембор, морщась, как от зубной боли, продолжил:
— Сэр Уильям клялся, что миссис Шарп и лорд Россендейл… — капитан помешкал, подбирая слово, — …близки. Так говорят.
— Сплетни, сэр.
Мир Харпера покоился на китах житейских аксиом, одной из коих являлась незыблемая уверенность в том, что любовь, однажды вспыхнув, не тухнет никогда и ни при каких обстоятельствах. Потому-то ирландец и отказывался поверить в то, что сообщил ему д’Алембор.
— Поймите, сэр, они же пытаются выручить мистера Шарпа. Тут волей-неволей приходится проводить много времени вместе. А мужчина и женщина, проводящие время вместе, — отличный повод дуракам почесать языки. Так что, сэр, не берите в голову. Придём, я отдам ей цидулку от майора, и всё разъяснится. Доем вот пирог с устрицами и пойдём. Хотите, поделюсь?
— Нет, старшина, спасибо.
— Я, сэр, больше не старшина, и, слава Богу, не военный.
В доказательство Харпер довольно потеребил лацкан нового шерстяного костюма, который он купил вместо обносков, найденных для него Люсиль в шато. Подобно Шарпу, ирландец хранил деньги от продажи захваченных под Витторией драгоценностей в Лондоне. Получив к ним доступ, Харпер обзавёлся, кроме костюма, парой добротных ботинок, гетрами и шейным платком. В обновках он походил на зажиточного сельского хозяйчика. Оружия у него не было, но имелась крепкая палка.
— С моей официальной отставкой заминка вышла. — сообщил Патрик д’Алембору, — Вытащим мистера Шарпа из неприятностей, и я попрощаюсь с армией честь по чести.
— Не сцапают?
— Пусть попробуют. — Харпер похлопал по трости.
Пирог был доеден, и пиво допито. Харпер с капитаном шагали по столице. Тёплый весенний вечер тешил глаз глубокой синевой неба, слегка припачканной лондонским смогом. Молодая листва ещё не потускнела от сажи. Красота вечера настроила Харпера на благостный лад:
— Вот увидите, сэр, сейчас придём к миссис Шарп, и всё устаканится.
Он бросил мелкую монетку нищему в рваном солдатском мундире. Д’Алембор не стал расстраивать ирландца, объясняя, что лондонские попрошайки надевают драную униформу именно в расчёте на милосердие возвращавшихся домой ветеранов.
— С нашим «Носачом» связаться не пытались?
Под «Носачом» Харпер подразумевал Веллингтона, назначенного послом в Париже.
— Писал ему. — сказал д’Алембор, — Ответа не получил.
— Носач мистеру Шарпу пропасть не даст.
— Вступаться за убийцу и вора Носач не будет.
— Значит, надо доказать, что мистер Шарп — не вор и не убийца. — сделал вывод ирландец, одаряя монеткой очередного «ветерана».
Бывшие однополчане вышли на Корк-стрит. При виде особняков Харпер засопел:
— Мистеру Шарпу тут не понравится. Сглупила она.
— Ей так не кажется.
— Она — женщина, а дело женщины — слушаться мужа.
Ещё одна житейская аксиома Патрика Харпера.
— Вон её дом. — капитан указал на здание в конце улицы, перед которым остановились элегантная открытая коляска одвуконь, — А вот и хозяйка.
Джейн спускалась по ступенькам крыльца под руку с высоким сухощавым молодчиком в пошитой у хорошего портного форме кавалерийского полковника: голубые рейтузы, синий мундир, отороченный мехом ментик. Франт помог миссис Шарп сесть в экипаж.
— Его Милость лорд Россендейл. — угрюмо просветил Харпера капитан.
Оптимизм Харпера поколебался. В повадках парочки было нечто такое, что ставило под сомнение предположение Харпера о невинном сотрудничестве во имя спасения Шарпа. Как бы то ни было, ирландец прибыл в Лондон для встречи с Джейн, так что он достал письмо Шарпа и направился к коляске.
Как было модно среди знатной молодёжи, лорд Россендейл правил лошадьми сам, обходясь без кучера. Беспризорник, державший под уздцы скакунов, пока Его Милость ходил за Джейн, получил монету, и Россендейл, плюхнувшись рядом с любовницей, размотал кнут. Он щёлкнул им в воздухе. Джейн с напускным испугом зажала уши и засмеялась. Экипаж тронулся с места.
Харпер встал посреди проезжей части, преграждая коляске путь. Конверт он поднял над головой.
Джейн увидела ирландца. Секунду она не верила своим глазам. Сержант Харпер? Здесь? Но раз он на Корк-стрит, значит, и Ричард неподалёку! О, Боже!
— Джон! — взвизгнула она с неподдельным ужасом.
Лорд Джон увидел на дороге здоровенного детину с увесистой палкой. Грабитель! Адъютант принца намотал вожжи на руку и гикнул, пуская лошадей в галоп.
— Миссис Шарп! Это я! — Харпер махал письмом.
Коляска была метрах в десяти и на полной скорости мчалась ирландцу. Россендейл встал, что было рискованно в лёгком экипажике. Он оперся о сиденье тыльной поверхностью ног и ловко ударил кнутом вперёд.
— Сержант! — заорал д’Алембор.
Кончик кнута хлестнул Харпера по лицу, разрубив до кости скулу. Сантиметром-другим выше, и быть ирландцу без правого глаза. Брызнула кровь. Харпер рухнул и откатился из-под копыт хрипящих коней. Колёса, высекая искры, прогрохотали у самого уха. Ликующий крик ранил ирландца до глубины души.
Улюлюкала Джейн. Харпер тяжело сел. Миссис Шарп смотрела назад, и очи её были широко распахнуты от возбуждения. Кровь стекала по подбородку ирландца, пачкая шейный платок и костюм.
Харпер встал, отряхивая с панталон конский навоз:
— Спаси, Господи, Ирландию!
Разочарование и растерянность владели им.
— Я предупреждал. — д’Алембор подал ему трость.
— Богоматерь дева Мария! — потрясённо произнёс Харпер, поднимая с брусчатки закапанное кровью письмо.
— Мне жаль, старшина. — скорбно вздохнул д’Алембор.
— Не жить поганцу. Страшно подумать, что с ним сделает мистер Шарп. — пробормотал Харпер, глядя вслед свернувшей к Бёрлингтон-Гарденс коляске, — А она? Она, что, белены объелась?
— Эти двое, похоже, давно списали майора со счётов. Если его арестуют и казнят во Франции, парочка будет на седьмом небе от счастья.
— Поверить не могу! — триумфальный крик Джейн всё ещё отдавался в ушах Харпера, — Мы с ней так ладили…
— Такое бывает, старшина.
— Иисусе Христе! Как мистеру Шарпу-то об этом сказать?
— Я не отважусь, старшина. Да я и понятия не имею, где он.
— Легко исправить, сэр. — Харпер разорвал конверт и протянул д’Алембору само письмо, — В конце приписан адрес.
— Напишите майору сами. Вам он поверит.
— Сэр, я — дубина-ирландец. Я писульки писать не обучен. К тому же мне надо в Испанию за женой…
Неохотно капитан взял письмо:
— Не знаю, смогу ли я. Как о таком писать?
— Придумаете, на то вы и офицер. — Харпер бросил взгляд на особняк Джейн, — Как, вообще, такое могло случиться?
Д’Алембор пожал плечами:
— Не стоило майору её от себя отпускать. Мужа рядом нет, деньги жгут карман, вот и пустилась во все тяжкие.
— Кровь ихняя гнилая взыграла, сэр. Братец у неё был та ещё тварь.
Брат Джейн служил с Харпером и Шарпом. Под Талаверой он напал исподтишка на Шарпа, надеясь отобрать захваченного у французов Орла, но был убит Харпером. Правду о его смерти оба друга утаили от всех.
— Эх! Мистер Шарп, сэр, света белого не взвидит. Он же на стерву надышаться не мог!
— Потому-то я и не хочу ему писать. Пожалуй, лучше оставить его в блаженном неведении.
Харпер вытер кровь с лица:
— Рано или поздно сказать придётся. Прости, Господи, это убьёт его. Ей-богу, убьёт.
К концу мая Шарп самостоятельно ковылял до мельницы и обратно. Он вырезал себе костыль, и при ходьбе старался больше задействовать раненую ногу. Левая рука работала плохо. Он не сдавался, упражняя её день ото дня. Это приносило дикую боль, но и результаты тоже.
В перерывах между самоистязаниями он садился в воротах шато и высматривал Джейн. Однажды на деревенской улочке внизу появилась карета, и сердце Шарпа ёкнуло. Увы, это к священнику приехал кто-то из церковного начальства. Ни от Харпера, ни от д’Алембора вестей не было. Шарп беспокоился за друга — здоровяка.
— Может, профосы всё же подстерегли его? — делился опасениями с капитаном Шарп.
— Царствие им небесное в таком случае. — ответствовал Красавчик Уильям.
— Почему он молчит?
— Значит, есть резоны.
Тон капитана насторожил Шарпа. Последние недели Фредериксон был игрив и оживлён. С мадам Кастино он почти не разлучался. То Шарп видел их в саду, то у ручья, и майору казалось, что в обществе друг друга эти двое находят известное удовольствие. Шарп искренне радовался за Фредериксона. Однако сейчас в голосе капитана слышалась желчь.
— Харпер не пропадёт. — отрывисто бросил Фредериксон, — Не в пример Дюко.
— Дюко от нас никуда не денется. — Шарп поколупал лубок, державший простреленную ногу. Лекарь обещал снять повязку не раньше, чем через месяц, — Найдём.
— С вашим бедром только по стране мотаться. Давайте так: вы лечитесь, а я позабочусь о нашем французском приятеле.
— Я полагал, что у вас есть иные заботы? — деликатно поинтересовался Шарп.
Фредериксон раскурил сигару:
— Обидно даром терять время. Вы же не думаете, что Дюко сам прибежит к властям и потребует себя арестовать?
— Вряд ли он будет так любезен.
Что же произошло между капитаном и вдовой?
— Надо начинать поиски. Вы не в состоянии. Остаюсь я.
— Как я понимаю, Уильям, вы придумали, от какой печки танцевать?
— Париж, естественно. Во Франции любой пустяк фиксируется на бумаге, а бумаги стекаются в Императорские архивы. Покопаюсь, глядишь, набреду на след Дюко. — выпущенная капитаном струйка дыма таяла в воздухе, — Лучше пыль глотать, чем прозябать здесь. Я скоро волком взвою от безделья!
— Вы хотите покинуть меня?
Капитан сверкнул единственным глазом:
— Не делайте из этого трагедии!
— К одиночеству мне не привыкать. — начал заводиться Шарп, — Только здесь же никто по-английски не говорит!
— Учите французский, чёрт возьми!
— С какой радости?
— Значит, не учите! Кстати, мадам Кастино уже немного по-нашему болтает.
— Не со мной.
— Вы её пугаете. Она жалуется, что вы хмуритесь всё время.
— А что мне, хохотать после её свинцового угощения?
— Всё, закончили! — гаркнул капитан, — Вы хотите найти Дюко или нет?
— Хочу!
— Значит, я еду в Париж! Завтра.
Шарп, которого не грела перспектива остаться один на один с раздражавшей его Люсиль, лихорадочно соображал, как отговорить друга от его намерения:
— А кто же встретит Джейн в Шербуре?
— До сих пор не понадобилось. — ядовито заметил капитан, невольно подсыпая соли на рану Шарпа, — Ну, а если понадобится, кто ей мешает поступить, как все, и нанять охрану?
Шарп попробовал зайти с другого бока:
— Французы охотятся за нашими головами, а вы довольно заметны.
— Вы об этом? — капитан потёр постоянно сочащуюся влагой пустую глазницу, — Таких, как я, в Париже тысячи. Поеду-то я в штатском, а форму мою вы с собой в Париж прихватите.
— В Париж? Вы о чём?
— Я же, вроде, по-английски говорил? — колко удивился Фредериксон, — Как же вы не поняли?
Птицы вились вокруг шпиля деревенской церквушки. Не глядя на Шарпа, Красавчик Вильям медленно сказал:
— Я еду в Париж, нахожу, дай Бог, след Дюко. Извещаю вас. Вы, коль оправитесь от ран, дожидаетесь сержанта Харпера и присоединяетесь ко мне в Париже. Так понятнее?
Шарп молчал. Фредериксон отвлёкся от птах и повернулся к другу.
— Вильям, почему вы не хотите возвращаться сюда?
Капитан отвёл взгляд и глубоко затянулся сигарой:
— Днём я сделал мадам предложение.
— Днём? — беспомощно повторил Шарп.
Каков был ответ мадам, следовало из настроения Фредериксона.
— Она — леди, а потому старалась щадить моё самолюбие. Тем не менее, отказ и есть отказ. Почему я не хочу возвращаться сюда? Не уверен, что Люсиль после моего сватовства будет приятно меня видеть.
— Приятно, Вильям. — начал Шарп, но осёкся, — Сожалею и сочувствую вам.
— О чём вам сожалеть? У вас реакция на неё, как на рвотное. Едва ли что-то изменилось бы, стань она моей женой.
— Тем не менее, примите мои соболезнования.
Фредериксон вздохнул:
— Простите мне мою грубость. Срываюсь, потому что виню в провале вас.
— Меня.
— Вы посоветовали идти на штурм. Я решился и потерпел поражение.
— Некоторые крепости приходится штурмовать несколько раз.
— Для этого надо иметь достаточно подкреплений, Ричард, а мне и первый приступ обошёлся дорого.
— Тогда езжайте. — жёстко сказал Шарп, — Но и я с вами.
— Как вы дохромаете до Парижа? А Джейн? А Патрик?
Фредериксон с остервенением растоптал окурок:
— Не дурите, Ричард. Позвольте уж мне побыть одному. В таком настроении я — не лучшая компания.
Он оглянулся. Кухарка Марианна расставляла на столе посреди двора посуду.
— Ужин. Беседу за столом я поддерживать не смогу. Возьмёте это на себя?
— Конечно.
Шарп не подозревал, что неудача Фредериксона — предвестие его собственной беды.
Утром капитан отправился в путь. Провожал его Шарп. Мадам так и не вышла.
Май выдался жарким, июнь был похож на ад. Не только из-за температуры, хотя пекло немилосердно. Шарп поставил перед собой цель: вернуть былую силу повреждённым конечностям. Люсиль Кастино украдкой наблюдала, как он тренирует левую руку, поднимая ею тяжеленный палаш и держа до тех пор, пока мускулы не начинали дрожать. Высоко рука не поднималась, но с каждым днём стрелок возносил её чуточку выше, чем накануне. Какую муку Шарп при этом испытывал, знал лишь он сам. Вопреки протестам доктора, стрелок содрал с бедра лубок двумя неделями раньше срока. Три дня нога горела огнём, потом боль утихла до ноющего зуда. Шарп ходил и ходил по двору, обливаясь потом. К ослабевшим мышцам ловкость возвращалась крайне медленно. Майор отпустил длинные волосы, скрывая изуродованное ухо, и как-то во время бритья заметил в мутном зеркальце седую прядь, продёрнувшую тёмную чёлку.
Молчал Харпер, молчал д’Алембор, молчала Джейн, молчал Фредериксон.
Шарп искал себе занятия в шато и с удивлением открыл, что незамысловатый крестьянский труд приносит ему удовольствие. Стрелок повесил в сыроварне дверь, отремонтировал днище пресса для сидра и привёл в порядок кухонные стулья. В паузах между работой и тренировками он ходил по саду или взбирался на крутой северный склон, где каждый шаг давался ему ценой пота и зубовного скрежета.
Больше всего Шарпу нравилось подниматься на башенку. Оттуда он часами смотрел на две дороги, ведущие к воротам шато. Он выглядывал друзей и ждал любимую, но выглядывал тщетно.
В конце июля Шарп вычистил оросительную канаву и починил шлюзовый затвор. Старый пастух был вне себя от радости. Он послал мальчишку за мадам Кастино. При виде живительной влаги, струящейся с мельничного лотка к пастбищу, девушка захлопала в ладоши:
— Вода, как это говорить? Не идти много год, так?
— «Много» — это сколько? — Шарп в старой одежде, с длинными волосами походил сейчас на батрака, — Диз? Вэн?
Совету Фредериксона майор последовал, усердно учась общаться по-французски. К концу июля он уже мог поддерживать несложную беседу, ко второй половине июля его французский был лучше его испанского. Они болтали с Люсиль обо всём на свете: о войне, погоде, Боге, паровых машинах, Индии, Америке, Наполеоне, садовых вредителях, клубнике, будущем, прошлом, дворянстве…
— Дворян во Франции — хоть пруд пруди. — пренебрежительно фыркнула Люсиль.
Она штопала простыню в лучах заходящего солнца.
— В Англии титул наследует только старший сын, а у нас — все. Так что аристократы плодятся, как кролики. — откусив нитку, Люсиль сложила простыню, — Анри не пользовался титулом. Маму это жутко раздражало. Зато она не обращала внимания на то, что я предпочла забыть о своём. Впрочем, дочери никогда маму не волновали.
— У вас есть титул? — удивился Шарп.
— Ну, есть или нет, вопрос спорный. Революция их отменила. Вообще-то я урождённая виконтесса де Селеглиз. — Люсиль хихикнула, — Чепуха, конечно.
— Почему же чепуха? Не чепуха.
— Вы — англичанин и мало что понимаете в наших реалиях. У нас полно крестьян, ничего лучше фасоли в жизни не едавших, но считающихся знатью, ибо их далёкий пра-пра-пра… звался виконтом или графом. Оглядитесь вокруг! Мы пышно именуем дом «шато», но по сути — это всего лишь хутор с прорытой по периметру сточной канавой!
— А мне ваш хутор нравится.
— Рада за вас.
Люсиль расцветала, когда Шарп хвалил шато. Она часто повторяла, что другого дома ей не надо, хотя и были времена в её жизни, когда она рвалась в Париж. Потом погиб её муж, и честолюбивые устремления угасли сами собой.
Как-то вечером Шарп попросил Люсиль показать ему портрет её покойного супруга. Люсиль принесла изображение смуглого молодого офицера с блестящим шлемом в левой руке и саблей в правой.
— Он был такой красивый. — призналась Люсиль, — Вокруг дивились, почему он выбрал меня? Определённо, не из-за денег!
Она засмеялась.
— Как он умер?
— На войне. — коротко сказала Люсиль, — Как люди умирают на войне, майор?
— Гадко. — Шарп использовал английское слово.
— Гадко. — повторила Люсиль, — Но вы скучаете по войне, да?
Шарп отбросил со лба чёлку:
— День, когда объявили о мире, был счастливейшим в моей жизни.
— Правда?
— Правда.
Люсиль вдела новую нить в иглу и занялась одним из двоих стареньких платьев:
— Мой брат рассказывал, что вы упивались войной.
— Может быть.
— «Может быть»? — насмешливо передразнила его девушка, — Что за «может быть»? Упивались или нет?
— Иногда.
— Чем упивались? Объясните, я хочу понять.
Шарп задумался, подыскивая в чужом языке точные выражения:
— На войне нет полутонов. Есть чёрное, есть белое, а победишь ты или нет, зависит только от твоего ума и храбрости.
Люсиль фыркнула:
— Картежники в похожих выражениях оправдывают свою пагубную страсть…
— Наверно.
— По-вашему у людей, которых вы убивали, меньше ума или храбрости?
— Выходит так. — спохватившись, что говорит с женщиной, чей муж погиб в бою, стрелок сконфуженно добавил, — Извините, мадам.
— За мужа? — мадам причина смущения была очевидна, — Он, вероятно, мечтал уйти из жизни именно так. На войну он шёл с воодушевлением. Приключение и слава — вот как он представлял войну.
Она задумалась на половине стежка и вздохнула:
— Мальчишка.
— Я рад, что он погиб не в Испании. — негромко произнёс Шарп.
Люсиль скривила губы:
— Потому что это снимает с вас возможную вину за его гибель? Вы же и людей-то в тех, кого убивали, не видели, а то, не дай Бог, что-то человеческое проснётся в душе! Просыпалась в вас человечность хоть раз?
— Бывало. Нечасто.
— Что вы чувствовали, лишая жизни подобное вам человеческое существо?
— Что чувствовал…
И Шарп неожиданно для себя рассказал Люсиль о схватке под Тулузой. Как он зарёкся кого-то убивать, как не сдержал обет. Битва казалась далёкой и чужой, словно не Шарп там дрался, а какой-то малознакомый стрелок. С усмешкой майор вспомнил миг, когда, забыв о страхе, он смотрел вслед генералу Кальве и отчаянно желал доказать, что он солдат лучший, чем крепыш-француз.
— Очень по-детски. — сказала Люсиль.
— А вы разве не гордились победами Наполеона?
Люсиль ответила не сразу:
— Гордились, конечно. Мы слишком многими жизнями заплатили за его победы. Впрочем, испанские триумфы мне припоминаются смутно. Скажете, нам не надо было ссориться с англичанами?
— Ну, армия у нас сильная. — нейтрально заметил Шарп.
Люсиль заинтересовалась Испанией. Шарп так увлёкся рассказом, что проболтался о дочери Антонии, живущей у родни где-то на португальской границе.
— Вы никогда её не видели? — удивилась Люсиль.
— Таков удел солдата. — пожал он плечами. — Её мать мертва, а из меня отец…
Он махнул рукой.
— Почему вы не отдадите дочь вашим родителям?
Известие о том, что его мать — шлюха, а отца он и не знал никогда, Люсиль приняла на диво спокойно:
— Вильгельм Завоеватель тоже был бастардом, и это не помешало ему стать величайшим воителем.
— Для французов, вполне возможно.
— Он не француз. Он — нормандец, потомок норманнов, викингов. Северных людей.
С Люсиль Шарп часто попадал впросак, выясняя, что не знает элементарнейших вещей, но ему нравилось слушать девушку. Порой он брал с собой на крышу башни порекомендованные ею книги. Одну из них Люсиль охарактеризовала, как настольную книгу её брата. Автор по фамилии Монтескье давно умер. В книге оказалось много трудных слов, и Шарп каждые две минуты окликал с башни мадам Кастино, чтобы она разъяснила ему их смысл.
Как-то Люсиль спросила стрелка о планах на будущее.
— Найдём Дюко, а там видно будет. Наверно, вернусь домой.
— К жене?
— А есть ли она, жена? — озвучил он терзающие его опасения.
Той ночью разразилась гроза. Били молнии, выли собаки. Шарп лежал без сна, прислушиваясь к неистовству природы и пытаясь воскресить в памяти лицо Джейн.
Поутру почтальон доставил из Кана письмо мсье Траншану. Перед отъездом Фредериксона друзья договорились, что он будет присылать корреспонденцию для Шарпа на это имя. В конверте находился парижский адрес и короткая записка: «Напал на след. Жду вас. Меня здесь знают, как «герра Фридриха». Париж прекрасен, но нам нужно в Неаполь. Предупредите, если не сможете выехать в ближайшие пару недель. Привет мадам.» И всё. И никаких подробностей.
— Капитан Фредериксон шлёт вам поклон.
— Хороший человек. — отозвалась Люсиль.
Глядя, как Шарп точит палаш оселком для серпов, она несмело осведомилась:
— Уезжаете, майор?
— Да. Дождусь моего сержанта и в путь.
Люсиль вздохнула.
Харпер вернулся неделю спустя, умиротворённый и счастливый. Изабеллу с ребёнком он всё же оставил у её родственников в Испании, только дал ей денег и снял жильё. На то, чтобы найти в Пасахесе судно до Ирландии, требовалось время, и Харпер решил переезд на родину отложить:
— Потерпит, сэр. Сначала дело.
— Спасибо, Патрик. С приездом.
— Выглядите бодрячком, сэр.
— Седею. — он потеребил белую прядку.
Харпер открыл было рот, чтобы пошутить: мол, седины влекут красоток, как ос — мёд, однако вспомнил о Джейн и промолчал.
Друзья вышли к ручью. Последнее время Шарп часто посиживал на его берегу со старой удочкой Анри Лассана. Майор пересказал ирландцу послание от Фредериксона, назначив отъезд назавтра. Ирландец, оттягивая неизбежное, принялся расспрашивать майора о всяких пустяках. Тот охотно отвечал, похвалился практически приведёнными в норму конечностями, но, в конце концов, поинтересовался, был ли Харпер у Джейн?
— А капитан д’Алембор вам, что же, ничего не писал? — Харпер до последнего надеялся, что Далли возьмёт эту печальную обязанность на себя.
— Что он должен был написать?
— Ну, мы вместе видели миссис Шарп…
Ирландец замолчал. На том берегу ручья паслись коровы, и Харпер, увиливая от неприятного разговора, стал восхищаться их гладкостью да тучностью. Шарп тему поддержал с энтузиазмом, хотя и несколько натужным, как показалось Харперу:
— А как же? Вода на пастбище появилась, и травы пошли в рост. Мадам Кастино, кстати, приказывает молочнице натирать коровам вымя каким-то растением. Дескать, больше молока дают.
— Надо будет спросить, что за чудо-растение такое. Пригодится. Вы починили шлюз, сэр?
Шарп гордо продемонстрировал другу, насколько легко ходит заслонка после того, как он очистил от ржавчины и смазал гусиным жиром червячную передачу:
— Видишь?
— Отлично поработали, сэр.
Шарп уселся рядом с Харпером и, отвернувшись к холмам на севере, глухо спросил:
— Что с Джейн?
— Э-э… Мне не удалось потолковать с ней…
Пауза затягивалась. Шарп вынул из воды зелёный лист жерухи:
— Угрей тут до чёрта. Их же ловят какой-то хитрой ловушкой, да? Знал бы устройство, смастерил и поставил.
— Наверно, это что-то вроде клетки, сэр.
— Наверно. — согласился с другом Шарп, — Джейн трынькает снятые деньги и кого-то нашла вместо меня?
Харпер прочистил горло:
— Насчёт денег, сэр, мне ничего не известно.
Шарп посмотрел на ирландца в упор:
— Выходит, нашла-таки другого?
Юлить не имело смысла, и Харпер с несчастным видом кивнул:
— Хлыщ по фамилии Россендейл.
— Россендейл…
Шарп растирал лицо ладонями, комкая кожу, чтобы не выдать Харперу муки; лишающей разума, парализующей мысли муки. Выходит, правда. Джейн. Господи, до чего же больно-то! Нет в свете ада горше, чем ад оскорблённой гордости. Джейн.
— Сэр? — робко позвал Харпер.
— Расскажи мне всё.
Так раненый просит хирурга не таить от него ничего, втайне питая безумную надежду, что его увечье не настолько ужасно, как ему кажется.
Харпер тихо поведал, как пытался передать письмо, как хлестнул его Россендейл кнутом, как улюлюкала Джейн:
— Она узнала меня, но чуть в ладоши не хлопала, когда сукин сын меня ударил. Хотел я его удавить, сэр. Мистер д’Алембор не дал. Пригрозил, что профосам сдаст.
— Он прав, Патрик. Тебе незачем вмешиваться.
Выше по течению резвились выдры. Шарп остро позавидовал их бесхитростному существованию.
— В голове не укладывается, что она выкинула такое. — тускло уронил он.
— Они ещё пожалеют, сэр.
— Боже! — Шарп засмеялся, но смех его больше походил на рыдание, — И знал же я, дурак, её гнилого до мозга костей братца! Знал!
— Точно, сэр.
— Хотя теперь-то какая разница? Что братишка, что сестричка одним дерьмом мазаны…
Харпер хранил сочувственное молчание.
— Голубки, насколько понимаю, решили, что я спёкся?
— Похоже, сэр. Ждут, что лягушатники поймают вас и укоротят на голову.
— Может, и укоротят.
Всего шесть месяцев назад, думал Шарп, он командовал полком, любил и верил, что любим, а принц Уэльский звал его другом. Теперь же Шарп мог гордиться лишь ветвистыми рогами. Смешно.
— Забыли об этом, сержант. — жёстко приказал майор, — Было. Прошло. Быльём поросло.
— Так точно, сэр. — кивнул ирландец.
Шарп, на его взгляд, перенёс чёрную весть легче, чем Харпер ожидал. И слава Богу.
— Завтра двинемся в Париж. — напомнил Шарп, — Деньги-то у нас есть?
— Я разжился наличными в Лондоне, сэр.
— В Кане наймём лошадей. Ты не дашь мне взаймы некоторую сумму? Хочу отблагодарить мадам Кастино за приют. Отдам, когда смогу. — Шарп нахмурился, — Если смогу.
— Бросьте, сэр, какие между нами счёты?
— Пойдём и вырвем ему глотку! — подвёл итог Шарп.
О Дюко ли он говорил? Харпер не был уверен.
На рассвете они завернули в тряпки оружие и под тёплыми струями летнего дождя отправились в путь. На поиски врага.
