Глава шестая
Как все просто, усмехнулся в душе Шарп: взять и отбить майора у двух лучших французских полков, ожидающих ночного нападения партизан. Умнее всего – плюнуть и повернуть к дому.
Возможно, французы уже нашли золото и война проиграна. Разумному человеку самое время воткнуть штык в землю и поразмыслить о мирной жизни. А он, точно картежник, проигравший все, кроме пригоршни мелких монет, ставит их на кон все до последней. Шансы – один против шестнадцати.
Впрочем, это не совсем так, рассуждал Шарп, когда рота гуськом пробиралась во тьме по козьей тропке. До заката капитан пролежал на склоне лощины, наблюдая за приготовлениями французов. Они трудились не покладая рук, но ведь оборона имеет не только плюсы, но и минусы, и у Шарпа зародилось безошибочное предчувствие успеха.
Французы ждут атаки партизан, маленьких бесшумных отрядов, работающих ножами либо ведущих мушкетный огонь из темноты. К этому они и готовятся. Тут им село не подмога, по обе стороны узкой улицы теснятся низкие домики, между ними не счесть темных закоулков, где у молчаливого убийцы будут все преимущества. А оцепления французы не выставили. Отправить на околицу часовых – все равно что обречь людей на верную смерть. Привычные к такой войне французы предпочитали отсиживаться в импровизированных укрытиях. Кавалерия большей частью сосредоточилась во дворе Цезаря Морено, там были просторные стойла и высокая каменная ограда; другая крепость, вернее, второй дом с высокой и достаточно прочной изгородью – это обитель отшельника. И там и там яблоку негде упасть, но в этих зданиях можно не опасаться ночных головорезов. Вдобавок французы на всякий случай устроили крестовый поход на соседние постройки – вокруг особняка Морено сровняли с землей все хижины.
До лощины доносились удары кувалд о каменные стены. Все деревья, все двери, вся мебель, изрубленные топорами, улеглись в кучи дров: если их поджечь среди ночи, огонь лишит партизан единственного преимущества – темноты.
Да, французы вполне готовы встретить герильерос, но им бы в самом диком кошмаре не привиделось внезапное появление британской пехоты: белые ремни крест-накрест, грохот дружных мушкетных залпов, сеющих смерть. Во всяком случае, Шарп на это надеялся. Было у него еще одно преимущество, небольшое, но важное – Керси, как истинный джентльмен, похоже, дал пленившим его уланам слово чести, обещание не сбежать, и Шарп видел, как маленький майор ковыляет по селу. Каждый раз Керси возвращался в дом Морено, а когда сгустились сумерки, майор вышел на один из уцелевших балконов. По крайней мере, теперь Шарп знал, где тот, кого надо выручить. Осталось только ворваться в дом, а тут самое главное – быстрота.
Казалось, поход во мраке длится целую вечность. Но капитан не отваживался торопить людей – не ровен час, еще отстанет кто-нибудь. Солдаты бранились, оступаясь на камнях, шумно задевали мушкетами о скалы, напряженно вглядывались во мрак; выручало лишь чахлое сияние луны, притуманенной северными тучами. На востоке над горбами холмов проглядывали звезды, и к полуночи, когда рота спустилась на дно долины, французы зажгли костры, манившие издали, точно маяки.
Харпер поравнялся с Шарпом.
– Ослепляют себя, сэр.
Полагаясь на костры, французы ничего не видели на расстоянии прицельного мушкетного выстрела от ограды; обступающая темнота превратилась в холст, на котором их фантазия рисовала самые диковинные и жуткие силуэты. Даже для Шарпа иные детали местности, столь отчетливо различимые днем, сейчас приняли чудовищные формы, а то и вовсе исчезли, и он часто останавливался и приседал, путая реальное с воображаемым. Его люди зарядили оружие, но не взвели курки; белые ремни прятались под шинелями; в ночи громко звучало тяжелое дыхание.
Они приблизились к селу и направились к северу от дома, мимо густого ячменя; в широкой долине им казалось, что враг должен видеть их как на ладони. Шарп не поддавался страху, но воображение упрямо рисовало, как часовой на крыше дома Морено настораживается и за этим следует щелчок курка или скрежет офицерской сабли, вынимаемой из ножен, или самое худшее – внезапная вспышка пламени на заставе, заметившей в поле темные человеческие силуэты.
Хруст почвенной корки под ногами походил на громовые раскаты, казалось, его не могут не услышать вражеские дозорные. Самое плохое время ночи – гусары и уланы за стенами внимают далекому волчьему вою, их одолевают страхи, каждый звук пророчит гибель, и так – пока не притупятся чувства, пока не оцепенеет сознание.
Вспыхнул свет.
– Ложись! – прошипел Шарп.
Господи боже! В небо рванулось неистовое пламя, порыв ветра рассеял искры – и тут он понял, что кавалеристы разожгли еще один костер, запалили очередную груду дров на расчищенном месте.
Шарп не поднимался с земли, он прислушивался к биению сердца и озирал темные очертания безлюдных домов. Или не безлюдных? Может, французы гораздо хитрей, чем он думает, может, они стараются внушить чужим наблюдателям на холмах, что оба полка целиком укрылись в надежно защищенных, хорошо освещенных дворах. Что, если в приземистых хижинах и темных закоулках полным-полно солдат с саблями?
Он перевел дух и позвал:
– Сержант!
– Сэр?
– Пойдешь со мной. Лейтенант!
– Сэр?
– Ждите здесь.
Темные мундиры Шарпа и Харпера мгновенно растворились в ночи. Казалось, нависающие стены лачуг таят опасность, предчувствие беды держало в напряжении каждый мускул тела капитана. Стиснув зубы, он ждал выстрела в упор; и вот наконец его протянутая рука касается сухого камня ограды. Харпер был рядом, и Шарп двинулся дальше, в переулок, откуда сильно тянуло навозом. Страхи начали отпускать.
Харпер – громадная тень – пересек переулок и присел на корточки на углу улицы. В ее конце мерцал огонь, но хижины были безлюдны, и Шарп вздохнул с облегчением. Они вернулись к ограде, сержант трижды тихо свистнул, и над ячменем поднялись силуэты сгорбленных солдат. Рота перебралась под прикрытие стены.
Шарп отыскал Ноулза.
– Становимся по обе стороны ворот. Первыми идут стрелки. Вы ждите сигнала.
Ноулз кивнул, в темноте блеснули зубы – он улыбался.
Шарп чувствовал, что рота взволнована, но верит в свои силы, и это радовало. Парням по вкусу такая переделка, когда на каждого – шестнадцать врагов, однако капитан не понимал, что причина этой уверенности – он сам. Харпер и Ноулз знали: высокий стрелок – не ахти какой мастак говорить зажигательные речи, но умеет внушить своим людям, что невозможного на свете не бывает. Бывают лишь мелкие затруднения, и у тех, кто идет за ним, победа, считай, в кармане.
Под присмотром бдительных стрелков рота мелкими группами подобралась к ограде и гуськом пошла к воротам. Лишь один раз солдаты дружно затаили дыхание – когда приблизились к высокой темной церкви. Из колокольни донесся мелодичный стон, и все застыли, обратились в слух, а потом раздалось хлопанье крыльев уносящейся во мрак птицы, и рота дружно выдохнула – должно быть, сова, отправляясь на ночной промысел, задела крылом колокол.
Харпер задрал голову, увидел бледное пятнышко и вспомнил амбарных сов, скользящих ночными призраками над долиной близ Тангавина, реку, вытекающую из торфяного болота… Вспомнил Ирландию.
– Стой, – скомандовал Шарп вполголоса и показал рукой. – Туда.
Рота столпилась в переулке, в неуютной близости от света костра. Капитан, настороженно вглядываясь в сумрак улицы, впервые как следует разглядел фасад дома Морено. Ограда была высока, футов восемь-девять, широкие двустворчатые ворота для скота распахнуты настежь. Во дворе белели лица французов, глядящих на огонь – главную защиту от врага, а за этими лицами темнели силуэты верховых. Ноулз не понимал, почему они держат ворота открытыми, а Шарпу все было ясно. Еще днем подзорная труба открыла ему, что на фасадной ограде нет стрелковой полки – помоста, с которого можно было бы отстреливаться от партизан. Стало быть, у французов просто не было другого выхода – они отворили ворота и освещают прилегающую территорию; если партизанам откажет здравомыслие и они пойдут на штурм, то со двора хлынут уланы и разделают их под орех длинными пиками. Но у партизан с мозгами все в порядке, подумал Шарп. Фасад здания ярко освещен, во дворе уйма готовых к бою солдат, и единственная опасность – лобовая атака опытной британской пехоты. А французы уверены, что это исключено.
Шарп ухмыльнулся.
За воротами потрескивал костер, лизал небо алыми языками. Его шум перекрывал возню и тяжелое дыхание в переулке. Красномундирники Южного Эссекского снимали шинели, скатывали и пристегивали их к ранцам. Шарп посмотрел на солдат с улыбкой. Рядом с ним залегли стрелки без белых ремней на мундирах, издали заметных в темноте. Кое-кто дрожал от возбуждения – скорее бы в дело, забыть в горячке боя все страхи и тревоги.
Между ними прополз лейтенант.
– Готовы, сэр.
Шарп повернулся к стрелкам:
– Не забудьте: в первую очередь выбиваем офицеров.
Винтовка Бейкера – серьезное оружие, она медленно заряжается, зато бьет точнее любого другого ружья. Под командованием Ноулза красные мундиры с мушкетами будут сеять смерть наугад, а винтовки – точные инструменты, задача зеленых кителей – искать и убивать вражеских офицеров, обезглавливать кавалерию.
Шарп снова повернулся к дому, откуда доносились приглушенные голоса, чей-то кашель, топот копыт. Он коснулся плеча Харпера, и стрелки ужами выползли на улицу; хоронясь в тенях, они залегли шеренгой возле груды щебня. Стрелки первыми пойдут в бой, вызовут на себя вражеский огонь, поднимут переполох, а уж там дело за Ноулзом – пускай покажет кавалеристам, где раки зимуют.
Шарп положил перед собой обнаженный палаш и дождался, когда его люди примкнут к стволам длинные штыки. Что ни говори, давненько он не встречался с неприятелем лицом к лицу.
– За дело!
Это означало: заорали, завопили, завизжали, как все дьяволы преисподней, и полезли на баррикаду. Но длинные винтовки пока молчали. Часовые на воротах резко обернулись, вскинули карабины и выстрелили не целясь. Шарп услыхал щелчок пули о камень, увидел Харпера, бегущего к огню и обеими руками хватающего полено за незагоревшийся край. Сержант запустил головней во всадников, она ударилась оземь, взметнулся сноп искр, кони вскинулись на дыбы, а палаш Шарпа уже тянулся к часовому, который бросил пустой карабин, но не успел выхватить саблю. Клинок вошел гусару в горло. Француз зажал ладонями рану, покачал, как показалось Шарпу в полутьме, головой и обмяк.
Шарп повернулся к стрелкам:
– Вперед!
Проход был свободен, кавалерия, напуганная головней Харпера, отпрянула. Стрелки опустились на колени по краям ворот и взяли на прицел хорошо освещенный двор. Там кричали на чужом языке, пули отлетали от каменной ограды, и Шарп напрасно выискивал очаги организованного сопротивления.
Раздались первые отчетливые хлопки «бейкеров». Где Ноулз, черт возьми? Капитан повернулся кругом и увидел, как красные мундиры бегом огибают костер и строятся – на мушкетах нет штыков, чтобы не мешали заряжать. Тут раздался громовой голос Харпера – сержант окликал командира по фамилии. Шарп услышал два винтовочных выстрела, повернулся и увидел несущегося на него улана. Конь запрокинул голову, в его глазах сверкали сполохи костра, всадник согнулся над холкой, стальной наконечник пики целился в Шарпа.
Он бросился в сторону, задел створку ворот, и наконечник пики промелькнул совсем рядом, а в нос ударил запах конского пота. Снова хлопнула винтовка – лошадь жалобно заржала и повалилась на бок; всплеснув руками, поляк рухнул вместе с ней.
Шарп бросился вперед, во двор.
Медленно! Слишком медленно! Кони рвались с привязи, он стал рубить веревки.
– Хоп! Хоп! Хоп!
Вражеский солдат замахнулся на него саблей, и Шарп воткнул палаш в гусарскую грудь. Клинок застрял. Мимо с криками пробежали стрелки, длинными штыками загоняя перепуганных французов в темные дверные проемы, а Шарп поставил ногу на труп и высвободил клинок, провернув его в ране. Он увидел Харпера: со штыком в руке сержант напирал на офицера, тот пятился и звал на помощь. Француз споткнулся и повалился навзничь, крики переросли в истошный визг. Харпер, сразу забыв об убитом противнике, бросился дальше, а Шарп окликнул его и велел уйти с дороги.
– Стрелки!
Он дал свисток и закричал, подзывая к себе стрелков. По двору носились кони без седоков, вставали на дыбы у ворот, где уже построилась рота, сверкая белыми ремнями, а лейтенант Ноулз отдавал приказы, от которых стыла кровь в жилах у французов, знакомых с огневой мощью британской пехоты.
– Целься! Первая шеренга! Пли!
Такого оборота дел гусары и уланы явно не ожидали. Вместо разбойников с кривыми ножами – отлаженная боевая машина, делающая четыре залпа в минуту. Мушкеты плюнули огнем, двор заволокло дымом, пули веером разлетелись между оградой и домом.
– Вторая шеренга! По крыше! Целься! Пли!
А тем временем солдат первой шеренги доставал из подсумка патрон, скусывал пулю с бумажной гильзы и брал щепоть пороха для затравки. Левая рука сжимала ствол, правая высыпала порох, левая мяла бумагу и разрывала на две неравные части, правая держала затравку между большим и указательным пальцами. Больший клочок бумаги запихивался в дуло, три пальца правой руки выдергивали шомпол, пуля изо рта перекочевывала в ствол и, прикрытая малым пыжом, до упора проталкивалась стальным стержнем. Хватало одного толчка – шомпол извлекался, затравка высыпалась на полку, взводился кремневый курок, и все это – при совершенном равнодушии к вражеским выстрелам, свисту карабинных пуль, конскому ржанию и пляске огней. А затем задняя шеренга давала залп, и пламя слепило переднюю, грохот рвал барабанные перепонки, а лейтенант Ноулз хладнокровно руководил побоищем:
– Заряжай! Целься! Пли!
Совершенно механическая работа, и никакая пехота в мире не выполняла ее лучше английской, потому что лишь англичане тренировались с настоящими боеприпасами. Убийство по часам. Пли! Заряжай! Целься! Пли! Лица чернеют от пороховой гари, глаза слезятся от раскаленных крупиц, вылетающих из ствола в нескольких дюймах от лица, на плечах синяки от отдачи, двор впереди устлан трупами врагов и окутан дымом, за каждым залпом следуют два шага вперед, в тылу уже уносятся со двора обезумевшие кони, а Шарп видит, как четверка стрелков – группа Хэгмена – затворяет ворота.
– В дом!
Шарп ударил в дверь ногой, Харпер обрушился на нее всем телом, и вот стрелки уже в прихожей. Кто-то выстрелил в них из пистолета, но пуля не нашла цели, и Шарп рубанул палашом.
– В штыки!
Стрелки образовали шеренгу и с ревом кинулись вперед.
В гостиной жили офицеры – стол был завален пустыми и початыми бутылками; лестница вела наверх, к спальням, где звуки сражения уже всех разбудили. А снаружи, во дворе, лейтенант Ноулз отсчитывал про себя секунды, чтобы держать ритм залпов, и постоянно оглядывался – нет ли где опасности? Он увидел на фланге Хэгмена – маленький чеширец стрелял с колена, остальные заряжали для него штуцера. Ноулз успокоился: любой офицер, который покажется на балконе или крыше, получит пулю.
Потея от жара костров, красномундирники шаг за шагом продвигались вперед, поливая свинцом двери и окна, и у лейтенанта мелькнула мысль, что в его жизни это всего-навсего третий серьезный бой. Он отогнал страх, искушавший бросить все и отбежать в укрытие; его голос звучал спокойно, а рядом свистели карабинные пули и падали красные мундиры, скошенные неприятельским огнем, и над ними склонялся сержант Рид.
И вдруг сквозь горячечный транс проникли бульканье и крики, уже минуту терзавшие барабанные перепонки Ноулза. Он двинулся в сторону, огибая костер, и увидел бьющегося в пламени французского офицера. Лейтенанту показалось, будто француз тянет к нему черные, как клешни, руки, а страшные вопли и клокотанье вырывались из его горла. Ноулз вдруг обнаружил в своей руке саблю – отцовский подарок; с искаженным лицом он приблизился к офицеру и избавил его от мучений, вонзив острие в горло. В эти мгновения он не командовал, но рота этого не заметила, она хорошо знала свое дело, она прочесывала пулями все темные углы, и Ноулз, открыв глаза, подумал, что впервые в жизни убил человека саблей.
И тут над двором загремел голос сержанта Харпера:
– Здесь, сэр!
Должно быть, не более полутора минут прошло с того момента, когда стрелки дали первый залп по воротам, прикинул Шарп. Сам того не замечая, он считал грохотавшие во дворе залпы. При таком освещении его люди должны были стрелять через каждые пятнадцать секунд.
В большой гостиной дома Морено дело принимало серьезный оборот. Мало-мальски оправясь от изумления, французские офицеры соорудили на верхней площадке лестницы баррикаду из мебели и матрасов. Чтобы расчистить путь, Шарпу срочно требовалась мощная огневая поддержка.
– Сержант!
Подниматься по лестнице – самоубийство чистой воды. Огромный сержант шагнул к ступеньке, но Шарп остановил его.
– Дай винтовку.
Харпер взглянул на семистволку, ухмыльнулся и отрицательно покачал головой. Шарп не успел его задержать. Сержант прыгнул на нижнюю ступеньку, вскинул страшное оружие и нажал на спуск. Казалось, в гостиной выпалила маленькая пушка. Семистволка рыгнула дымом и пламенем, оглушив всех кругом. Шарп с ужасом увидел, как сержант падает навзничь, и бросился к нему.
Харпер осклабился.
– Отдача, чтоб ее!
С занесенным над головой палашом Шарп понесся вверх, одним прыжком одолевая по две ступеньки, к баррикаде, которую расшвырял удар семи пуль, к стенам, забрызганным кровью, к офицеру с пистолетом в руке. Капитан видел, как палец француза давит на спуск, как движется курок; он уже не мог ничего поделать и приготовился к самому страшному, но, как оказалось, напрасно. Напуганный француз впопыхах забыл насыпать порох на полку и тем самым обрек себя на верную смерть. На его голову обрушился палаш, разрубил череп, рассек мозг, а в следующий миг Шарп схватил матрасы, расшвырял их по сторонам и скрестил палаш с двумя тонкими саблями французов, уцелевших под огнем Харпера.
– Стрелки! – закричал сержант, взбегая по лестнице.
Шарп повернулся, ранил одного врага и шагнул в сторону, уклоняясь от яростного выпада другого. И вот уже рядом с ним Харпер, длинный штык молнией бьет вверх, и на лестничной площадке чисто.
– Керси! – закричал Шарп, начисто позабыв про разницу в чинах. – Где вы, черт вас дери? Керси!
– Шарп? – В дверном проеме стоял, застегивая брюки, майор. – Шарп?
– Уходим, майор.
– А слово чести?
– К дьяволу! Мы вас отбили!
В конце коридора распахнулась дверь, грянул мушкет, и дверь захлопнулась. Керси точно очнулся.
– Туда! – Он показал на запертые двери в конце коридора. – Через окна!
Шарп кивнул. На лестничной площадке все было вроде бы спокойно. В конце коридора французский офицер снова приотворил дверь, но винтовочная пуля отсоветовала ему рисковать.
Зеленые кители перезаряжали оружие и ждали приказа, а Шарп возвратился на верхнюю площадку. Внизу царил хаос, в гостиной клубился мушкетный дым, ежесекундно его пронизывало пламя – красные мундиры стреляли в окна, двери и коридоры. Ноулз давно перестал командовать каре, теперь каждый воевал на свой лад, и от горящих бумажных пыжей, что вылетали за мушкетными пулями, воспламенялись гардины и камышовые циновки.
Шарп поднес ладони рупором ко рту:
– Лейтенант! Наверх!
Ноулз кивнул и повернулся к красномундирникам. Шарп увидел рядом с собой Керси – тот прыгал на одной ноге и натягивал сапог.
– Майор, уходите! Стрелки прикроют!
Похоже, майора нисколько не удивил безапелляционный тон Шарпа.
Высокий стрелок повернулся к закрытым дверям. Первая оказались незаперта, в комнате было пусто, окно соблазнительно открыто. Харпер подошел к нему и выбил раму вместе с уцелевшими стеклами. Шарп взялся за ручку другой двери – она не подалась; тогда он ударил плечом, раскрошил дерево вокруг замка и застыл в проеме.
На кровати лежала девушка, за руки и за ноги привязанная к низким спинкам. Темные волосы на подушках, белое платье, как у Жозефины, и кляп во рту, а над ним – пылающие глаза.
Девушка дергалась и корчилась, пытаясь высвободиться; Шарпа поразила ее красота, ничуть не обезображенная гримасой ярости.
Внизу еще гремели выстрелы, раздался чей-то крик, трещал огонь, пожирая деревянную мебель. Шарп подошел к кровати и перерезал неудобным палашом веревки. Девушка мотнула головой вправо-влево, указывая на темные углы комнаты, и Шарп краем глаза заметил шевеление, рухнул на пол, услышал выстрел, ощутил ветерок от пистолетной пули.
За кроватью выпрямился во весь рост человек в гусарской форме – полковник, не меньше; он собирался развлечься, но ему помешали. Увидев страх на его лице, Шарп повернулся и вскочил на кровать. Француз дергался в углу, пытаясь вырваться, но затих, когда Шарп с холодной решимостью прижал к его груди острие палаша.
– Сержант!
Вошел Харпер с семистволкой в руке и увидел девушку.
– Боже, храни Ирландию!
– Разрежь веревки.
Из коридора донесся голос Керси:
– А ну, спокойно!
В гостиной Ноулз пересчитывал людей, отправляя наверх раненых. Полковник что-то лопотал, показывая на девушку, но палаш не опускался, и Шарп боролся с искушением прикончить француза на месте. Не время брать пленных. Он тут как в западне – не знает, что творится снаружи.
Девушка уже встала и растирала запястья, и Шарп отвел палаш.
– Сержант, присмотрите за ней.
Капитан подбежал к окну, разбил стекла клинком и увидел безлюдную мглу. То что надо!
В коридоре уже появились первые красные мундиры. Неожиданно французский полковник страшно закричал, Шарп резко обернулся и увидел, что стройная темноволосая девушка вонзила пленному в живот его собственную саблю. Она улыбалась, и от ее красоты захватывало дух. Харпер смотрел на девушку с ужасом.
Шарп, не глядя на француза, крикнул сержанту:
– Патрик!
– Сэр?
– Всех сюда! В окно! И через ту комнату!
Девушка плюнула на полковника, скорчившегося в луже собственной крови, затем выкрикнула испанское ругательство и взглянула на Шарпа с нескрываемой презрением – ведь он не убил француза.
У Шарпа голова шла кругом от ее ястребиной красоты, он еле расслышал команду на лестничной площадке и бряцанье мушкетов.
Капитан спохватился, обругал себя – нашел время глазеть на красоток! – и бросился за девушкой. Получив свободу и французскую саблю, она выбежала за дверь и повернула направо. Шарп следовал за ней, позабыв осторожность, внимая лишь чутью, твердившему, что в жизни человека бывают обстоятельства (подчас совершенно нелепые), которые способны перевернуть судьбу вверх тормашками.
