Глава четырнадцатая

В деревне нашлось шесть лошадей, и идти первые две мили было довольно легко. Кони везли ранцы с золотом, люди карабкались на склоны, дождь шумел в ушах. Рота согревалась воодушевлением от успеха, предвкушением скорого возвращения к своим.

Шарп знал: так будет недолго. Прямой путь на запад – тропа, по которой они пришли, – была отвергнута, на ней Эль Католико станет искать в первую очередь, вдобавок она ведет прямиком к Альмейде, к растущей вокруг нее французской армии.

Как только село скрылось из виду, Шарп переборол искушение идти дальше по удобной дороге и повернул на север, завел роту в холмы и там развьючил коней. Лейтенант Ноулз с тремя солдатами отогнал их дальше к западу; Шарп надеялся, что уходящие прочь следы копыт обманут погоню.

Сгибаясь под тяжестью монет, пехотинцы пробирались северными пустошами, карабкались на такие кручи, куда бы ни один конь не поднялся. Дождь зарядил надолго, до нитки вымочив мундиры, словно задался целью вытянуть последние силы из саднящих от усталости мышц. Тереза держалась бесстрашно, будто знала, что Шарп ее не убьет; когда ей предложили шинель, лишь с отвращением тряхнула головой. Она замерзла и промокла, веревка натерла шею, но Шарп не снимал ее, иначе ничто бы не помешало девушке убежать по скользким камням от солдат с тяжелой ношей. Второй конец веревки Харпер обвязал вокруг собственного пояса.

– Куда мы идем сэр? – Дождь так шумел, что ему пришлось кричать.

– К броду Сан-Антон, помнишь, майор про него говорил?

«Где сейчас Керси? – подумал Шарп. – И что бы сказал, если бы узнал?»

Через полтора часа Ноулз догнал роту; его люди выбились из сил, но среди своих приободрились. Докладывая Шарпу, лейтенант отрицательно покачал головой:

– Никого не видел, сэр. Никого.

От этого тревоги Шарпа не развеялись. На этих холмах, вероятно, полным-полно затаившихся соглядатаев, и ложный след ни на секунду не ввел Эль Католико в заблуждение. Но шли часы, боль в мышцах сменялась одеревенелостью, и надежды Шарпа крепли. Местность вокруг – хуже не бывает, плато вдоль и поперек изрезано оврагами и руслами, усеяно скалами. Даже от коней тут было бы мало проку.

Шарп безжалостно гнал роту вперед, подхлестывая злостью, как кнутом. Они забирали на северо-восток, а дождь свирепствовал, и падающим доставались пинки. Шарп нес два ранца с золотом – доказывал, что для них нет ничего невозможного. Тереза, кривя рот в усмешке, смотрела, как англичане спотыкаются, падают, ушибаясь о камни, поднимаются и слепо бредут сквозь грозу.

Шарп молил Бога лишь об одном: чтобы ветер по-прежнему дул на север. Он потерял все ориентиры, остался последний поводырь – дождь, бьющий в лицо. Изредка капитан останавливался, давал роте отдохнуть и осматривал истязаемое ливнем плато – нет ли где всадника? Снова и снова налетал шквал, косые струи вдребезги разбивались о камни, а небо и скалы на северном горизонте были уже неотличимы друг от друга.

Может, и получится, подумал Шарп. Может, Эль Католико на ложном пути в нескольких милях отсюда.

И чем дольше рота оставалась незамеченной, тем сильнее Шарпу верилось, что его немудреный план приведет к успеху.

Теперь рота останавливалась примерно через полчаса, и золотоноши менялись ранцами со своими товарищами, шедшими налегке. Они еле переставляли ноги, на плечах появились кровавые мозоли. Золото уже не вызывало буйных фантазий, оно превратилось в ненавистные вериги, и солдаты охотно бросили бы его, если бы за ними не брел Шарп, не подгонял криком, не пинал отстающих. Он понятия не имел, сколько миль оставлено позади, не ведал даже, который час; он знал лишь одно: надо идти, увеличивать расстояние между собой и Эль Католико, и когда вдруг рота остановилась, его гнев вырвался на волю.

– Встать! – выкрикнул он.

– Но, сэр! – Шедший перед ротой Ноулз указал подбородком на север. – Смотрите.

Даже под ливнем, под шквальным ветром зрелище поражало красотой. Здесь плато заканчивалось, обрывалось, дальше лежала широкая долина, по ней петлял ручей, а вдоль него – дорога. Наверное, это приток Агеды, а река – вон она, левее, ручей течет по долине с севера и впадает в реку на востоке, возле устья – брод Сан-Антон, а к броду ведет эта дорога.

Шарп повеселел. Дошли!

Дорога виднелась и на той стороне реки, – значит, это и есть брод Сан-Антон, а рядом на берегу – старая маленькая крепость на скалистом обрыве, когда-то она охраняла переправу. До нее, прикинул Шарп, мили полторы.

В сером свете дня стены казались изглоданными, выщербленными, но это не имело значения. Крепость – ориентир, вот что важно. Рядом с ней брод. Отсюда рукой подать до своих. Они почти добрались.

Люди уселись на землю, обрадованно загомонили. Шарп опустился на валун и хорошенько рассмотрел долину. Настроение улучшалось с каждой секундой. Пусто! Ни французской кавалерии, ни партизан, только ручей и дорога, ведущая к реке.

Капитан достал подзорную трубу, молясь, чтобы дождевая влага не проникла в щели между цилиндрами, и снова оглядел долину. Вот и вторая дорога, тянется по этому берегу с юга на запад, на ней тоже ни единой души. Почти у цели!

– Подъем! – Он хлопнул в ладоши, поторапливая людей, и вновь повел их вперед, к реке. – Сегодня же и переправимся! Отлично потрудились, ребята.

Дождь не унимался, упорно заливал глаза; солдаты то и дело оступались и падали на спуске. Но ведь они добрались! Они уже видят вожделенную реку, они по праву горды собой, а завтра они проснутся на западном берегу Агеды и пойдут дальше, к Коа. На том берегу – английские патрули. Их, конечно, меньше, чем французских, но все-таки Агеда – это некий предел, все, что нужно на сегодняшний тяжкий день.

Ручей пересекли бегом, поднимая брызги, похрустывая камушками, что устилали дно. А потом ударили строевым по мокрой дороге, как по мостовой в центре Лондона. В миле впереди лежала крепость, по сторонам реки росли деревья; сразу за рекой рота заночует, снимет проклятую ношу с натруженных спин, и глаза закроются, и сгинут серые ужасы дневных переходов.

– Сэр! – Харпер произнес это слово тихо, но с надрывом. – Сэр! Сзади!

Всадники! Чертовы всадники! Партизаны не гнались за ротой по плато, а ехали от Касатехады прямой дорогой, и теперь появились у англичан в тылу. Тереза улыбнулась и победоносно взглянула на Шарпа; он притворился, будто не заметил, и устало приказал роте остановиться.

– Сколько, сержант?

Харпер ответил не сразу:

– Похоже, маленький отряд, сэр.

Шарп увидел двенадцать или тринадцать всадников, не больше. Они встали под дождем всего в трех сотнях ярдов от роты.

Шарп набрал полную грудь воздуха:

– Не робеть, парни! Ничего они нам не сделают. Примкнуть штыки! На штыки не полезут.

Было что-то успокаивающее в слаженных действиях пехотинцев, в том, как они опускались на колени, со скрежетом вытягивали из ножен и надевали на стволы длинные штыки. Что ни говори, готовиться к бою – это не под дождем тащиться с непосильной кладью.

Всадники рысью тронулись вперед, и Шарп развернул роту в шеренгу.

– Ну, ребята, научим их штыки уважать? Ждем! Ждем!

Но партизаны не собирались атаковать малочисленную роту. Конный отряд разделился надвое и с обеих сторон галопом обогнул шеренгу. Среди партизан был Эль Католико; в тридцати ярдах от фланга роты, недосягаемый для штыка, испанец торжествующе ухмыльнулся и помахал шляпой.

К нему бросилась Тереза, но Харпер не зевал, и девушке осталось лишь провожать беспомощным взглядом конников, уносящихся к крепости у реки.

Шарп разгадал их замысел: они не дадут подступить к броду, запрут англичан в долине, а скоро на помощь к Эль Католико подойдут его главные силы.

Капитан вытер лицо рукавом.

– Вперед!

«Все равно больше некуда», – договорил он мысленно. Может, Эль Католико убоится штыка у горла Терезы. Впрочем, особо рассчитывать на это не приходилось. Командир испанских партизан далеко не дурак. Видимо, он догадался, что Шарп повернул к северу, и пока рота тащилась по труднопроходимой местности, испанец вел своих людей легкой дорогой. Шарп обозвал себя кретином, чертовым недоумком, но уже ничего нельзя было исправить. Он слышал, как чавкает грязь под сапогами, как хлещет дождь, как бурлит поднимающаяся в ручье вода, а его взгляд блуждал по туманным холмам на том берегу реки, по каменным стенам каменной крепости, построенной столетия назад для защиты этих холмов от португальских банд.

Затем стрелок поглядел направо, на северный горизонт, на гряду холмов, почти доходящую до реки, и увидел на смутном гребне силуэт всадника в необычном квадратном кивере.

– Ложись! Ложись! Ложись!

Что-то подсказало ему (непостижимое солдатское чутье, что же еще?), что французский патруль лишь мгновение назад появился на гребне. Шарп уложил роту прямо в пойму ручья, укрыл под низким травянистым обрывом, и люди ползком двинулись к подмытому бугру. Капитан увидел вокруг мокрые удивленные лица, но объяснений никто не дождался, только услышал приказ лежать.

Эль Католико заметил опасность гораздо позже. Лежа рядом с Харпером и девушкой, Шарп смотрел, как партизаны едут к броду, и лишь когда французские уланы спокойно, даже неторопливо, двинулись наперехват, человек в сером резко обернулся в седле и махнул рукой, и партизаны погнали утомленных коней галопом. Испанцы рассеялись и помчались обратно в долину, а уланы (не из польского полка, французы) выбрали себе жертвы и понеслись за ними, поблескивая опущенными наконечниками пик и поднимая брызги в ручье.

Глядя сквозь травинки, Шарп насчитал двенадцать улан; посмотрев на северный горизонт, он обнаружил других всадников, а потом еще целый отряд в том месте, где гряда вплотную подступала к реке. Он понял: да тут целый полк французской конницы! – и попытался сообразить, что его сюда привело. И вдруг спохватился: девушка, вырвав веревку у Харпера, пятилась назад, и вот она встает во весь рост, и блестящее белое пятно (проклятое платье!) движется на юг, к холмам, вслед за Эль Католико и его людьми, удирающими от врага.

Шарп рывком повалил Харпера на землю.

– Лежать!

На том берегу ручья девушка оступилась, повернулась и увидела приближающегося Шарпа. Вероятно, от испуга она кинулась вниз по течению, пересекла широкую излучину и снова повернула к югу. Ее могли увидеть!

– Ложись! – Должно быть, ветер унес крик Шарпа в сторону.

Собрав остатки сил, англичанин настиг девушку и прыгнул; как раз в то мгновение, когда она вновь обернулась, он налетел на нее и повалил на каменистый берег. Она с рычанием вырывалась, пыталась выцарапать ему глаза, но он одолел. Он был гораздо сильнее и тяжелее – развел ее руки и прижал к острому щебню, а когда Тереза стала пинаться, обхватил ногами ее ноги, даже ударил по ним несколько раз, не думая о том, что причиняет ей боль, думая лишь о восьми футах десяти дюймах пики, способных проткнуть их обоих, как совокупляющихся насекомых.

Холодная вода закрывала лодыжки, он знал, что Тереза лежит в ручье по пояс, но разве это важно, когда приближается топот копыт? Шарп с хрустом вдавил в камни ее затылок, и в тот же миг рядом, подняв тучу брызг, в воду влетел конь. Капитан повернул голову и заметил Хосе – партизана, который вчера вел к реке легкую роту.

Испанец что-то крикнул девушке, но шквальный ветер унес его голос, и тут локти и пятки партизана судорожно задергались, конь пустился бешеным аллюром. Шарп увидел троих улан; беззвучно раскрывая рты в кавалерийском кличе, они во весь опор понеслись через ручей, чтобы отрезать Хосе путь.

Хосе развернулся в седле, хлестнул коня, выбрался на ровную землю и приник к холке, но уланы были слишком близко. Шарп смотрел, как француз приподнимается на стременах, отводит назад руку с пикой, а затем резко подается вперед, всем своим весом утяжеляя пику, которая вонзается в спину Хосе. Партизан выгнулся назад, пронзительно вскрикнул и рухнул на мокрую землю; напрасно он шарил по спине ладонями, тщетно пытался вырвать огромную пику. Двое других всадников придержали коней над умирающим, нанесли по удару, и ветер донес до Шарпа их смех.

Тереза, успев перевести дух, рванулась изо всех сил, и Шарп понял что она сейчас закричит. Она не видела гибели Хосе, она знала, что Эль Католико рядом, и в это мгновение Шарп мог сделать лишь одно: по-прежнему сжимая ее руками и ногами, он прижался ртом к ее губам, притиснул к земле ее голову. Их зубы встретились с громким щелчком; девушка попыталась его укусить, а он чуть повернул голову, губами раздвинул ей губы и надавил зубами. Она дергалась, корчилась, глядя вверх одним горящим глазом, но Шарп не уступал, прижимал ее к камням всей своей тяжестью, и внезапно она обмякла.

Приближался чужой голос. Казалось, он звучит прямо над Шарпом и девушкой, и вдруг они услышали совсем рядом хруст щебня под копытами, а чуть в стороне – другой крик, топот других копыт. Тереза замерла, в глазах появился страх, Шарп ощутил биение ее сердца, а под его губами участилось ее дыхание. Он целую вечность поворачивал голову, чтобы увидеть все лицо девушки, а затем прошептал, с трудом шевеля кровоточащей губой:

– Лежи тихо. Тихо.

Она едва заметно кивнула, и Шарп разжал пальцы, но не убрал рук с ее запястий. По его спине хлестал дождь, водяные струйки падали с волос и кивера на ее лицо. Снова раздались крики, и в шуме ливня Шарп расслышал скрип седла и конское ржание. Девушка смотрела Шарпу в глаза, а ему мучительно хотелось узнать, близко ли враг, но он не решался поднять голову.

Глаза ее вдруг вскинулись на миг, и в них опять появился страх. Должно быть, она увидела невдалеке француза.

Улан смотрел не на мужчину и женщину, лежащих в ручье, а на всадников, которые уносились к холмам. Шарп сжал руку Терезы. Она скосила глаза, предупреждая, что рядом француз, а Шарп очень медленно качнул головой из стороны в сторону, давая понять, что малейшее шевеление может их выдать.

Француз рассмеялся и что-то крикнул своим товарищам. Девушка не закрывала глаз, и Шарп ее поцеловал. Она могла бы отстранить губы, но не сделала этого. Ее язык ощупал прокушенную губу Шарпа, а он, глядя в бездонные черные глаза, понял, отчего она не смежает век: для нее происходящее было настолько немыслимым, что она могла верить только собственным глазам.

Француз снова закричал, он был уже гораздо ближе, и кто-то ответил насмешливо и властно – вероятно, командир приказал ему вернуться, решив, что незадачливый улан заметил у ручья птицу или убегающего кролика.

Шарп услышал частый хруст щебня. Секунду-другую по прихоти ветра он звучал так громко, что у девушки от страха расширились глаза, а затем топот стал утихать, голоса – слабеть. Тереза закрыла глаза и страстно впилась в губы Шарпа, а через долю секунды рывком повернула голову.

Трое улан удалялись, крупы их скакунов лоснились от влаги.

Стрелок вздохнул с облегчением и легкой досадой.

– Ушли.

Она задвигалась, но Шарп покачал головой.

– Погоди.

Девушка повернула и приподняла голову, коснувшись щекой его щеки, и шепнула о том, что увидела на краю долины. Обоз. Вереница повозок, рядом – всадники с пиками и саблями. Скрипя несмазанными осями и громыхая на выбоинах, обоз катил на юг, к дороге на Альмейду. Придется ждать не меньше часа, пока он скроется из виду, но нет худа без добра: конное охранение отогнало Эль Католико и его людей.

И снова Шарпа охватило воодушевление, которое нет-нет да и прорывалось сквозь растущее чувство обреченности. Французы не заметили роту легкой пехоты, и, когда минует обоз, люди благополучно доберутся до брода.

Он посмотрел на девушку.

– Не побежишь?

Тереза кивнула. Шарп повторил вопрос, она опять кивнула; он медленно сполз с нее и вытянулся рядом.

Девушка перевернулась на живот. К ее телу прилипла мокрая одежда, и он вспомнил ее обнаженной – стройную, худощавую, – протянул руку, коснулся веревки на шее, передвинул ее, отыскивая узел, и затеребил его мокрыми пальцами. Тугая петля, пропитанная влагой, поддавалась неохотно, но в конце концов Шарп снял ее и уронил на камни.

– Прости.

Тереза пожала плечами, словно это не имело значения. На ее шее висела цепочка. Шарп подцепил ее пальцем, потянул к себе и увидел квадратный серебряный медальон. С полным равнодушием в темных глазах девушка смотрела, как Шарп поддевает крышечку ногтем большого пальца. В медальоне не оказалось портрета; Тереза улыбнулась уголком рта, догадавшись, что он ожидал увидеть. Но на внутренней стороне крышечки он прочел гравировку «Люблю тебя. Ж.», и через несколько секунд сообразил, что Иоахим, Эль Католико, никогда бы не стал писать на серебряной безделушке по-английски. С тошнотворной безысходностью Шарп понял: медальон принадлежал Харди. «Ж.» – это Жозефина.

Он перевел взгляд на серебряное колечко с резным изображением орла, подаренное ею до Талаверы, до Харди, и, поддаваясь необъяснимому суеверию, дотронулся кольцом до медальона.

– Он мертв?

Секунду-другую она не шевелилась, затем кивнула, медленно перевела взор на кольцо и снова посмотрела ему в глаза.

– Золото?

– Да. Ты пойдешь в Кадис?

Наступила очередь Шарпа задумчиво смотреть ей в глаза сквозь дождевые капли, скатывающиеся с кивера.

– Нет.

– У вас останется?

– Наверное. Но только для войны с французами. Домой его не увезем, я обещаю.

Тереза кивнула и повернула голову к французскому обозу, к пушкам из северных арсеналов. Их везли к войскам, осаждающим Альмейду, – не полевую и даже не осадную артиллерию, а любимое оружие Наполеона – восьмидюймовые гаубицы с короткими до неприличия стволами, ни дать ни взять опрокинутые ночные горшки на деревянных лафетах. Эти горшки способны бросать высоко в небо разрывные снаряды, из надежных укрытий сеять смерть в осажденном городе. Хватало в обозе и телег, вероятно с боеприпасами, их тянули медлительные буйволы, которых погоняли длинными кнутами усталые и злые кавалеристы. Французам серьезно мешал ветер, задувал под просмоленную парусину, теребил веревки – покровы дергались и трепетали, точно подраненные летучие мыши, а обозники, должно быть, кляня войну на все корки, спешили укрыть от проливного дождя драгоценные пороховые бочки.

Над мокрой долиной разносился скрип толстых осей, крутящихся вместе с колесами. Шарп лежал под косыми струями дождя, чувствовал, что вода в ручье поднялась до колен, знал, что она поднимется еще выше и каждая секунда промедления уменьшает его шансы переправиться сегодня через реку.

Он снова повернул голову к девушке.

– Как погиб Харди?

Она ответила очень неохотно, и Шарп понял, что оттолкнуло ее от Эль Католико. Вовсе не его, Шарпа, поцелуй.

– Зачем ему золото?

Она пожала плечами, будто услышала дурацкий вопрос.

– Чтобы купить власть.

Сначала Шарп предположил, что она имеет в виду солдат, затем сообразил, что слова девушки надо понимать в буквальном смысле. От испанских армий не осталось и помина. Правительство (если его можно назвать правительством) отсиживается в далеком Кадисе, и у Эль Католико появилась неповторимая возможность основать на холмах старой Кастилии собственное королевство, феод, которому позавидовали бы средневековые бароны, понастроившие крепостей на приграничье. А там можно будет подумать и обо всей Испании – для такого безжалостного, неразборчивого в средствах человека не бывает ничего невозможного.

Шарп по-прежнему смотрел в глаза Терезы.

– Ты тоже хочешь власти?

– Я хочу, чтобы передохли французы, – с жуткой ненавистью произнесла девушка. – Все до одного.

– Тут вам без нас не обойтись.

Тереза пристально посмотрела на него, затем хмуро кивнула.

– Знаю.

Не закрывая глаз, он приблизил губы к ее лицу и поцеловал девушку. Ливень не унимался, в ручье поднималась вода, а скрип французских телег терзал уши. Тереза смежила веки, положила руку ему на шею и прижала его к себе, и он знал, что это не сон.

Она убрала руку и в первый раз улыбнулась ему.

– Вода поднимается, ты знаешь?

Шарп кивнул.

– Переправиться сможем?

Она взглянула на ручей и отрицательно покачала головой.

– Завтра. Если дождь сегодня кончится.

Шарпу уже доводилось наблюдать, с какой чудовищной быстротой выходят из берегов реки в этой холмистой стране.

Тереза показала на крепость.

– Можешь там переночевать.

– А ты?

Она вновь улыбнулась.

– А можно мне уйти?

– Да. – Он казался себе последним идиотом.

– Я остаюсь. Как тебя зовут?

– Ричард.

Тереза кивнула и посмотрела на крепость.

– Там надежно. Мы там часто останавливаемся. Чтобы закрыть вход, хватит десяти человек.

– А Эль Католико?

Она отрицательно покачала головой.

– Не рискнет. Он тебя боится. Будет дожидаться своих людей, они утром подойдут.

Вода в ручье поднималась на глазах, косые струи дождя и шквальные порывы ветра истязали долину. Испанская партизанка и английский офицер лежали по пояс в ручье, а мимо плелся французский обоз.

Войне придется подождать.