Глава 9
Звуки праздника едва доносились сквозь толстый гобелен. Шарп застыл. Левой рукой он медленно нащупал открытую дверь за спиной и прикрыл ее. Петли были хорошо смазаны: дверь закрылась бесшумно, только щелкнул замок. Шарп прислонился к двери и дал глазам привыкнуть к темноте.
Он стоял на небольшой лестничной площадке: ступени справа уходили вниз, во тьму, слева взбирались вверх, туда, где виднелся светлый квадрат, который вполне мог оказаться ночным небом, будь он однородным. Шарп двинулся налево и стал медленно подниматься по лестнице, скрипя сапогами по каменным ступеням, пока не оказался на широком балконе.
Теперь он понял, почему не было видно неба: балкон ограждал решетчатый экран, увитый растениями – на таком балконе было прохладно даже в самый жаркий день. Стебли растений располагались так, чтобы между ними оставались промежутки, напоминающие амбразуры. Он подошел к ближайшей такой амбразуре и, уперев кивер в решетку, выглянул наружу. Решетка подалась, Шарп отшатнулся и только тогда понял, что весь экран состоит из ставень, которые можно открывать, впуская солнечные лучи. Под ним раскинулся город: лунный свет отражается от черепицы и камня, некоторые здания в красноватых отблесках костров.
На балконе никого не было. Посередине пролегала дорожка между рядами кустарника, выстеленная соломенными циновками и уставленная небольшими каменными скамейками, которые поддерживали резные крадущиеся львы. Шарп медленно прошел по всему балкону, оглядываясь по сторонам, пока взгляд его не привлекли странные прерывистые вспышки света: казалось, они исходили из той точки, где балкон выходил на стену Palacio. Он подкрался поближе и увидел источник света – несколько маленьких окошек, скорее похожих на смотровые щели: за застекленными рамами размером с ладонь виднелись туннели, проходившие, должно быть, через слои камня и штукатурки. В отверстия были видны небольшие участки бальной залы. Шарп углядел даже лорда Спирса: его ментик был накинут на плечи Марии, а здоровая рука хозяйничала где-то под этой важной деталью парадного мундира. Шарп вздохнул, поднялся на ноги и решил продолжить исследования.
Балкон повернул направо. Шарп осторожно выглянул из-за угла. Циновки здесь сменились коврами, появились также двери, запертые и заложенные засовами – вероятно, они вели внутрь Palacio. На дальнем конце балкона, упиравшемся в глухую стену, Шарп увидел накрытый стол с едой и вином: хрусталь и фарфор отражали свет единственной свечи, стоявшей в нише и укрытой стеклянным колпаком. Рядом было всего два стула, оба пустые, и Шарп инстинктивно почувствовал опасность: зачем его пригласили в такую интимную обстановку? За исключением привычек маркизы де Касарес эль-Гранде-и-Мелида Садаба, известных только со слов Спирса, ничто не могло объяснить его пребывание на этом уединенном, но весьма богатом балконе.
На полпути к столу стоял на тяжелой стальной треноге большой медный телескоп. Шарп подошел, откинул решетчатую ставню и обнаружил, что инструмент, как и предполагалось, наведен точно на место ночного боя. Пустошь в лунном свете казалась серой, над ней высилась темная громада Сан-Винсенте, шрамом выделялся овраг между ним и меньшими фортами. Крыша Сан-Винсенте отсвечивала алым: это во внутреннем дворе зажгли костры – французы праздновали победу, пытаясь заглушить страх перед следующей атакой. На самой пустоши тоже маячили огоньки: люди с факелами в руках искали выживших. Французы не обращали на них внимания. Шарп непроизвольно вздрогнул: он вспомнил, как всего несколько недель назад горели трупы в Бадахосе. Убитых было так много, что похоронить их было невозможно, поэтому их просто сложили штабелями, проложив обнаженные трупы деревом, и подожгли. Пламя вспыхнуло темное, мрачное, а потом верхние трупы начали корчиться от жара, и казалось, что мертвецы оживают, садятся и пытаются сбежать из огня. Пытаясь прогнать слишком живые воспоминания, Шарп захлопнул ставню, та громко щелкнула.
– О чем вы думаете? – раздался за спиной голос маркизы. Шарп повернулся. Она стояла возле открывшейся двери, в проеме которой виднелась служанка с шалью в руках. Маркиза покачала головой, и служанка исчезла так же бесшумно, как и появилась. Маркиза вся светилась в темноте: сияли ее золотые волосы, завиваясь тонкими нитями, блестело ослепительно-белое платье, оставлявшее открытыми руки и плечи с темными тенями ключиц. Шарпу ужасно захотелось взять в руки эту нежную женщину, самую совершенную среди великолепных – и бесценных – предметов обстановки Palacio. Он вдруг почувствовал, насколько груб и неуклюж рядом с ней.
– Мне посоветовали сделать комплимент вашему платью.
– Платью? Уверена, это Джек Спирс.
– Да, мадам.
– Он меня даже не видел, – она нагнулась над столом и прикурила от свечи тонкую сигару. Шарп был поражен: многие женщины из числа следовавших за армией курили короткие глиняные трубки, но видеть женщину с сигарой для него было в новинку. Она выдохнула колечко дыма, медленно поднявшееся к потолку. – А вот я вас видела, обоих. Там, в бальной зале, вы были очень сердиты, вы ненавидели их всех – а он думал лишь, где бы найти пустую спальню, чтобы запереться там с этой маленькой дурочкой. Курите?
– Иногда. Но не сейчас, спасибо, – он кивнул в сторону смотровых отверстий: – Наблюдали отсюда?
Маркиза покачала головой:
– Дворец полон таких отверстий, капитан. Он кишит тайными ходами, – она подошла поближе, шаги утонули в мягких коврах. Голос ее, казалось, изменился: теперь это была совсем другая женщина, не та, что так увлеченно и восторженно кричала на холмах Сан-Кристобаль. Ее голос стал жестким, уверенным, от наивного взгляда распахнутых глаз не осталось и следа. Она присела на скамейку. – Дворец построил прапрадед моего мужа, весьма подозрительный человек. Он женился на такой же юной девушке, как я, и, боясь, что она будет ему неверна, сделал все эти тайные ходы и смотровые отверстия. Он ходил за ней везде, по всему зданию, присматривал за всем, что она делает. Такая история, – она как будто рассказывала известную сказку, интересную слушателю, но наскучившую ей самой.
– И что, ему удалось увидеть что-то, что от него скрывали?
Она улыбнулась:
– Говорят, она узнала о тайных ходах. Тогда она наняла двух каменщиков, – глаза маркизы в сумраке казались огромными. Шарп с обожанием глядел на ее лицо, на изящную линию шеи, тени на коже, низкий вырез платья, чувственный рот. Вдруг она резко стряхнула пепел с сигары. – Однажды, дождавшись, пока муж ее окажется в длинном коридоре с единственным входом, идущем вокруг библиотеки, она подала условленный сигнал. Каменщики наглухо забили вход в коридор и заложили его камнями. Потом она позвала слуг и приказала ублажать себя, по одному и парами, пока супруг ее бился о стены. Слугам она сказала, что это крысы – а значит, можно продолжать, – маркиза пожала плечами. – Разумеется, это всего лишь легенда. Честь этого дома не была попрана. Но жители Саламанки по-прежнему рассказывают легенду, да и тайные проходы существуют.
– История грубовата.
– Да. Но есть и продолжение: говорят, она умерла, задушенная призраком покойного мужа, и такова будет судьба всех неверных жен в этом доме, – она взглянула на Шарпа с вызовом и некоторой холодностью, как будто пыталась подчеркнуть последние слова.
– Так вы говорите, это только легенда, ни слова правды?
Маркиза криво усмехнулась:
– Вы очень нескромны, капитан Шарп, – она глубоко затянулась, табак вспыхнул красным. – Что говорил обо мне лорд Спирс?
Он растерялся: вопрос был слишком прямым, чтобы не ответить – но решил увильнуть, и просто покачал головой:
– Ничего.
– Совсем не похоже на Джека, – она снова затянулась. – Он вам сказал, что это я просила его привести вас?
– Нет.
– А я просила. Не любопытно, почему?
Он прислонился к решетке:
– Да, пожалуй, мне любопытно.
– Слава Богу! Я уже начала думать, что в вас нет ни единого человеческого чувства, – голос маркизы был резким. Шарп гадал, что за игру она затевает. Сигара упала на плиты балкона, рассыпая искры, как мушкет в ночном бою. – А что вы сами думаете, капитан?
– Я не знаю, зачем я здесь, мадам.
– О! – теперь в голосе сквозило ехидство. – Я покинула гостей, пренебрегла своими обязанностями – и вот я здесь, одна, возле накрытого стола, а вы ни о чем не подозреваете?
Шарп не любил, когда с ними играли:
– Я просто солдат, мадам, и не привык вращаться в высших сферах.
Она рассмеялась, лицо вдруг смягчилось:
– Вы это произнесли с таким чудесным высокомерием! Так со мной вам неуютно?
– Если вам так угодно.
Она кивнула:
– Хорошо. Тогда расскажите мне, что нашептал вам Джек Спирс, – в голосе снова прорезались командные нотки, как будто она говорила с лакеем.
Шарп устал от игр, поэтому произнес так же жестко, как она:
– Что у вас плебейские вкусы, мадам.
Маркиза вдруг затихла, подалась вперед, вцепившись руками в скамейку. Шарп подумал, не собирается ли она кликнуть слуг, чтобы его вышвырнули вон, но она, напротив, расслабилась и снова откинулась на спинку скамьи, махнув рукой: – Мне казалось, вкус у меня неплохой. Бедняга Джек судит обо всех по себе, – ее голос снова изменился, теперь в нем появилась легкая грусть. Она поднялась и подошла к решетке, подняв одну из ставень: – С атакой сегодня не повезло.
Казалось, предыдущего разговора никогда не было. Шарп поднял голову:
– Да.
– Почему Пэр приказал идти на приступ? Это же бессмысленно!
Шарп хотел напомнить ей, что она сама хотела увидеть битву, почти уговаривала Веллингтона, но эту новую, жесткую и прямую женщину не хотелось раздражать без причины, по крайней мере, сейчас.
– Он не любит осады – слишком нетерпелив. Предпочитает, чтобы все побыстрее кончилось.
– Что означает большие жертвы? – ее пальцы выбивали по решетке какой-то быстрый ритм.
– Да.
– И что теперь? – она смотрела на форты, а Шарп – на ее профиль, самое прекрасное, что ему доводилось видеть в жизни.
– Мы будем копать траншеи. Сделаем все по науке.
– Где?
Он пожал плечами:
– Наверное, в овраге.
– Покажите.
Он встал сбоку, чувствуя ее аромат, ее близость, и постарался не дать ей почувствовать, как он дрожит. Он заметил серебряный гребешок, удерживавший ее волосы, потом заставил себя отвести взгляд.
– Вон там, справа, мадам, поближе к Сан-Винсенте.
Она повернулась к нему, ее лицо в считаных дюймах от его лица. В лунном свете глаза ее казались фиолетовыми, скулы были в тени.
– Сколько времени это займет?
– Можно закончить за два дня.
Ее глаза поймали его беспокойный взгляд: ему было не по себе от ее тела, обнаженных рук, темных теней и мягких изгибов под платьем. Она вдруг резко отвернулась и подошла к столу:
– Вы ничего не ели.
– Мне много не надо, мадам.
– Подойдите, сядьте и налейте мне вина.
Блюда были полны жареных куропаток, перепелов, фаршированных мясом и перцем, маленьких кусочков фруктов, которые она называла айвой – они так и сочились сиропом. Шарп снял кивер, прислонил винтовку к стене и сел. До еды он не дотронулся, но налил маркизе вина и уже подвинул бутылку к себе, когда перехватил ее взгляд, полный любопытства и насмешливого кокетства.
– Почему вы меня не поцеловали?
Бутылка звякнула о край бокала.
– Не хотел вас оскорбить.
Она подняла бровь:
– Разве поцелуй оскорбителен?
– Если не желанен.
– Так значит, женщина всегда должна показывать, что хочет поцелуя?
Шарпу стало окончательно неуютно в этом чужом мире, которого он не понимал. Он попытался уйти от ответа:
– Не знаю.
– Знаете. Вы считаете, что женщина всегда должна добиваться мужчины, правда? Тогда у вас не будет чувства вины, – Шарп промолчал, а маркиза рассмеялась. – Я забыла. Вы же всего лишь солдат и не привыкли вращаться в высших сферах.
Шарп глядел на восхитительную красавицу, сидящую напротив, и убеждал себя, что это всего-навсего еще одна женщина, а он – мужчина, и больше ничего. Он мог вести себя с ней, как с любой другой женщиной, но себя ему не обмануть: она – маркиза, родственница императоров, а он – Ричард Шарп, чьей единственной родственницей является его дочь. Эта разница встает между ними непреодолимой преградой, с которой ему не совладать. Другим – может быть, но не ему. Он снова пожал плечами:
– Это правда, мадам, и ничего в этом не понимаю.
Она достала из шкатулки еще одну сигару, нагнулась к свече, чтобы прикурить, и откинулась на спинку стула, уставившись на огонь, как будто никогда ничего подобного не видела. Голос ее снова смягчился:
– Извините, капитан Шарп. Я не хотела вас оскорбить. Скольких людей вы понимали в своей жизни? Сколько, по вашему мнению, живут моей жизнью? Один на сотню тысяч? Даже я не знаю, – она оглядела пышные ковры, богатый хрусталь на столе и улыбнулась свои мыслям. – Вы считаете, мне повезло, да? Пожалуй. Но я говорю на пяти языках, а могу применить это свое умение только при выборе блюд для приема. Я смотрюсь в зеркало и вижу то же, что и вы. Открою дверь – и к моим услугам поток штабных красавчиков, готовых льстить, очаровывать, развлекать. И все они чего-то от меня хотят, – она улыбнулась Шарпу, он понимающе улыбнулся в ответ. – И я знаю, чего они хотят. Теперь слуги: они хотят видеть меня слабой, нетребовательной, хотят воровать мои деньги, еду. Мой духовник хочет, чтобы я жила, как монашка, раздавая свои богатства нищим. Муж хочет, чтобы я уехала к нему, в Южную Америку. Все чего-то хотят. Но теперь и я кое-чего хочу.
– Чего же?
Маркиза снова глубоко затянулась, поглядывая на него сквозь дым.
– Я хочу, чтобы вы мне сказали, если будет запланировано сражение.
Шарп расхохотался, потом глотнул вина и задумался: неужели его позвали на балкон для того, что может сказать любой офицер, британский или испанский, немецкий или португальский? Но лицо ее было серьезным, она ждала, и он просто кивнул:
– Конечно, оно будет запланировано. Мы не просто так сюда пришли, да и Мармон, уверен, не отдаст без боя весь запад Испании.
Она задумчиво проговорила:
– Так почему же Веллингтон вчера не приказал атаковать?
Он почти забыл, что только вчера они смотрели с вершины холма на противостояние двух армий.
– Он хотел, чтобы Мармон сам его атаковал.
– Я знаю. И он не стал этого делать. Но ведь Пэр превосходил его числом, так почему же не перешел в наступление?
Шарп наклонил голову, разрезая куропатку: кожа хрустнула, брызнул сок. Взяв ножку, он махнул ею в сторону смотровых отверстий:
– Там дюжина генералов, три дюжины штабных офицеров – и вы спрашиваете меня? Почему?
– Потому что это меня забавляет! – ее голос вдруг снова стал резким. Она помолчала, стряхнув пепел с сигары, потом произнесла: – А вы-то сами как думаете? Если я спрошу их, они вежливо улыбнутся и начнут многословно рассказывать, что мне не стоит забивать свою прелестную головку военными действиями. Так что я спрашиваю вас: почему он не атаковал?
Шарп откинулся назад, глубоко вдохнул и погрузился рассуждения:
– Вчера за спиной французов была равнина, куда Мармон мог отступать бесконечно, сохраняя боевые порядки – и бой закончился бы только с наступлением темноты. Скажем, – он пожал плечами, – по пять сотен убитых с каждой стороны? Если дело дошло бы до кавалерии, чуть больше – но это ничего не решит, и армиям снова придется сражаться друг с другом. Но Веллингтону не нужны бесконечные и бессмысленные перестрелки: он хочет поймать Мармона в ловушку там, где нет способа улизнуть или вовремя перестроиться – тогда он сокрушит француза, уничтожит его.
Маркиза с удивлением наблюдала за страстью, внезапно проснувшейся в Шарпе при мыслях о битве, за его жестким лицом:
– Продолжайте!
– Больше нечего сказать. Берем форты – и идем за Мармоном.
– Вам нравятся французы, капитан Шарп?
Неожиданный вопрос показался нелогичным: возможно, она имела в виду, не питает ли он ненависти к французам? Он сделал неопределенный жест рукой и улыбнулся:
– Я не питаю к ним ненависти: у меня нет никаких причин их не любить.
– Но вы с ними сражаетесь?
– Я же солдат, – хотя все, конечно, было вовсе не так просто. Он стал солдатом, поскольку больше никем не смог стать. Много лет назад он понял, что эта работа ему по плечу, что он с ней справляется – и с тех пор другой жизни для него не было.
В ее огромных глазах появилось любопытство:
– За что вы сражаетесь?
Он покачал головой, не зная, что сказать. Скажешь «за Англию» – будет выглядеть излишне помпезно, к тому же Шарп подозревал, что если бы он родился во Франции, то столь же яростно и умело сражался бы за французов. За знамя полка? Возможно, потому что знамя означает честь, а честь важна для солдата. Видимо, настоящим ответом для него было то, что он сражается за себя, за то, чтобы не дать себе вернуться в небытие, откуда вышел. Но когда его глаза встретились с ее глазами, он произнес:
– За моих друзей, – такой ответ показался ему самым достоянным.
– За друзей?
– На поле боя они важнее всего.
Она кивнула, потом встала и прошлась по балкону, оставляя за собой шлейф сигарного дыма.
– А что вы ответите на предположение, что Веллингтон не умеет наступать, только обороняться?
– Ассайя.
Она повернулась:
– Когда он форсировал реку на виду у противника?
– Вчера вы ничего не знали обо Ассайе.
– Вчера мы были на людях, – сигара снова вспыхнула.
– Он умеет наступать, – Шарпа впечатлили познания маркизы, но он был также заинтригован. В ней было что-то от кошки: тихие мягкие движения, изящество – но он знал, что у нее есть когти. А теперь стало ясно, что она достаточно умна, чтобы понимать, когда и как пустить их в ход. – Поверьте мне, мадам, он умеет наступать.
Она кивнула:
– Я верю вам. Спасибо, капитан Шарп, это все, что я хотела узнать.
– Все?
Она повернулась к решетке и откинула ставню:
– Я хочу знать, не вернутся ли французы в Саламанку. И хочу знать, собирается ли Веллингтон этому помешать. Вы мне сказали, что собирается. Вы не хвастали, не пытались произвести на меня впечатление, а дали мне то, что мне было нужно: мнение профессионала. Спасибо.
Шарп поднялся, не уверенный, закончена ли аудиенция и не стоит ли удалиться.
– Зачем же вам это знать?
– Это имеет значение? – она все еще глядела на форты.
– Мне просто любопытно, – он остановился за ее спиной. – Так зачем?
Она обернулась:
– Вы забыли свой мушкет.
– Винтовку. Зачем?
Маркиза враждебно взглянула на него:
– Скольких людей вы убили?
– Не знаю.
– Правда?
– Правда. Я солдат уже девятнадцать лет.
– А вам бывает страшно?
Он улыбнулся:
– Конечно. Постоянно. И становится только хуже.
– Почему?
– Я не знаю. Иногда мне кажется, что чем старше ты становишься, тем больше причин жить.
Она рассмеялась:
– Любая женщина скажет вам, что это не так.
– Нет, не любая. Может быть, некоторые, да и некоторые мужчины, – он махнул рукой туда, откуда доносились звуки музыки. – Вот, к примеру, офицеры-кавалеристы не любят стареть.
– Вы как-то слишком умны для простого солдата, – передразнила она. Ее сигара повесила между ними облако дыма.
Она так и не ответила на его вопрос, а он так и не понял, зачем его привели на этот балкон, где тихо шелестел листьями ночной ветерок.
– Вы можете спросить о том же у тысячи людей в Саламанке – и получите те же ответы. Почему я?
– Я же сказала. А теперь почему бы вам не забрать свою винтовку и не уйти?
Он не ответил и не двинулся с места. Где-то в городе послышались крики: наверное, драка пьяных солдат. На другой улице завыла на луну собака.
– Что это за черные пятна? – поймал Шарп взгляд маркизы, остановившийся на его щеке.
Его начали раздражать реплики, не имеющие отношения к предыдущему разговору: казалось, она издевалась над ним, почти доводя до точки кипения и тут же остужая неуместными вопросами. Он потер щеку:
– Порох, мадам. Он взрывается на полке винтовки и оставляет пятна.
– Вы сегодня кого-то убили?
– Нет, сегодня нет.
Они стояли всего в двух футах друг от друга, и Шарп знал, что оба могут отойти – но продолжали стоять, с вызовом глядя друг на друга. Он понимал, что она искушает его нарушить все правила и обнять ее. Он мог просто уйти, как ушел от армии Веллингтона Мармон, но не мог заставить себя сделать это: чувственный рот, глаза, ключицы, изгиб шеи, тени под белым кружевом платья поймали его в капкан. Она нахмурилась:
– Каково это – убить человека?
– Иногда это приятно, иногда нет, а иногда безразлично.
– И когда же это неприятно?
Он покачал головой, вспоминая свой старый кошмар:
– Когда в этом нет необходимости. Был один такой французский офицер-артиллерист в Бадахосе.
Она ждала продолжения, склонив голову чуть вбок:
– И что с ним случилось?
– Бой закончился, мы победили. Думаю, он хотел сдаться.
– И вы убили его?
– Да.
– Как?
Он кивнул на палаш:
– Вот этой штукой, – на самом деле все было не так просто: в приступе ярости он рубил, топтал труп сапогами, почти выпотрошил его, пока не вмешался Харпер.
Она чуть отвернулась в сторону и коснулась фруктов на столе:
– Вам нравится убивать? Думаю, да.
Шарп чувствовал, что сердце в груди вот-вот взорвется: его стук гулко отдавался в ушах, как всегда при первых признаках волнения или страха. Он увидел ее профиль в неверном лунном свете, притяжение ее красоты была непреодолимым: никто не должен быть столь красив – и рука его, помимо воли, медленно пошла вверх, пока палец не уперся ей в подбородок, разворачивая лицом к нему.
Расширившиеся глаза выразили удивление: она отступила на шаг, оставив его руку висеть в воздухе. Обращенное к нему лицо выражало неприязнь:
– Так вам нравится убивать?
Он почувствовал себя глупцом: это она заставила его коснуться ее, чтобы потом отступить, она позвала его сюда только для того, чтобы одержать над ним маленькую победу. Он отвернулся, поднял винтовку, закинул ее на плечо и пошел прочь, не сказав ни слова. На нее он не смотрел – лишь почувствовал, проходя мимо, аромат табака ее сигары.
– Полковник Леру любит убивать, капитан.
Пару мгновений Шарп продолжал двигаться, но имя врага остановило его и заставило обернуться.
– Что вы знаете о Леру?
Она пожала плечами:
– Я живу в Саламанке, этот дом был полон французов. Вам поручили убить его, да?
В ее голосе снова сквозил вызов, она знала слишком много, и он снова почувствовал, что вовлечен в игру, где лишь она знает правила. Он подумал о Леру, фортах, оцеплении, о своей роте, расквартированной в городе: да, работа простая, он сам делает ее сложной.
– Спокойной ночи, мадам. Спасибо за ужин.
– Капитан?
Не останавливаясь, Шарп повернул за угол, миновал светящиеся смотровые отверстия и вдруг почувствовал свободу: он не изменил Терезе, которая любила его! Завидев тайную лестницу, он ускорил шаг.
– Капитан! – маркиза догнала его, шлепая босыми ногами по циновкам. Ее рука ухватила его локоть. – Капитан! Почему вы уходите?
Она играла с ним, упрекала за то, что он ее не поцеловал, отпрянула, когда он дотронулся до нее, – а теперь держала за руку, умоляла остаться, скользя глазами по его лицу. Как же достали эти игры!
– Катитесь к черту, мадам! – левой рукой он обнял ее, приподнял и поцеловал в губы, сминая их почти до боли, а когда ее глаза закрылись, уронил ее. – Ради Бога! Нравится ли мне убивать? Что я вам, чертов трофей на вонючую стену? Я собираюсь напиться, мадам, в какой-нибудь кишащей клопами лачуге на окраине этого проклятого Богом городишка в компании шлюхи – по крайней мере, она не задает вопросов! Спокойной ночи!
– Нет! – она снова вцепилась в него.
– Чего вам надо? Хотите сберечь мои деньги? – он говорил жестко, пытаясь причинить боль этой самой восхитительной женщине, какую только можно представить.
– Нет, – она покачала головой. – Я прошу вас, капитан, спасти меня от полковника Леру, – в голосе ее была горечь. Как будто стыдясь поцелуя, она повернулась и пошла прочь.
– Вы – что?
Она повернула за угол, не замедлив шага. Ей снова удалось его удивить, но теперь это была не игра. Он двинулся следом. Маркиза стояла у телескопа и глядела сквозь решетку. Шарп поставил винтовку к стене и подошел ближе.
– Так что?
– Я боюсь его, – она не повернула головы.
– Почему?
– Он меня убьет.
Повисла тишина. Шарпу показалось, что перед ним разверзлась пропасть, а он висит на краю, из последних сил цепляясь за острые, как бритва, камни. Одно неверное движение – и все будет потеряно. Они были наедине в темноте ночи, под самой крышей. На ее спине, между лопаток, лежала тень, и ему вдруг показалось, что в мире нет ничего более таинственного и пугающего, чем эта прекрасная женщина.
– Он вас убьет?
– Да.
Он поднял правую руку и осторожно дотронулся до ее лопатки, очень нежно, как будто туда упал завиток ее золотых волос, провел пальцем вниз, по ее горячей сухой коже. Она не двигалась.
– Зачем ему вас убивать?
Палец скользил по позвонкам, но она не реагировала, он опустил на ее спину всю руку и начал медленно поглаживать, поднимаясь к шее. Она не шевелилась.
– Перестань называть меня «мадам».
– Зачем ему тебя убивать, мадам?
Его пальцы поднялись до самого верха ее шеи, почувствовали завитки ее волос, выбившихся из-под серебряного гребня. Он медленно двинул руку направо, проводя пальцами по изгибу шеи. Она повернулась, и он, как будто боясь сломать что-то очень хрупкое, чуть отвел руку. Она замерла и, дождавшись, пока рука снова ляжет на ее кожу, подняла голову:
– Друзья звали тебя Дик?
Он усмехнулся:
– В детстве. Не очень долго, – ему было трудно не дать руке задрожать. Он ждал, когда она снова заговорит, зная, что этот неожиданный вопрос вызван напряженной работой мысли. Казалось, она забыла о его руке, но он знал, что это не так: сердце все так же гулко билось в груди. Ее ресницы взлетели:
– Я боюсь Леру.
Его ладонь легла на ее шею, пальцы спустились на спину, но она как будто не замечала этого.
– Почему?
Она обвела рукой балкон:
– Знаешь, что это?
Он пожал плечами:
– Балкон?
Она замолчала. Рука его чуть касалась ее шеи, он видел, как движутся тени, когда она дышит: пожалуй, сейчас он мог бы даже услышать, как бьется его собственное сердце. Она облизнула губы:
– Балкон, но не совсем обычный. Отсюда можно видеть очень далеко, он для того и был построен, – ее глаза, серьезные и настойчивые, встретились с его глазами. Она говорила очень просто, короткими предложениями, как с ребенком. Это еще одна женщина, думал Шарп, продолжая гладить ее шею, еще одна женщина, а они меняются, как вода. Но что-то в ее тоне убеждало: сейчас она не играет. Если и существовала настоящая маркиза, она была здесь. – Отсюда можно видеть реки, дороги – в этом цель. Прапрадед моего мужа следил за женой не только во дворце: он хотел видеть ее и на верховых прогулках, поэтому построил себе такую смотровую вышку. Для Испании это совершенно обычное дело, и решетка здесь не случайно: снаружи никто не сможет увидеть, что творится внутри, мистер Шарп, а мы видим все, что происходит снаружи. Это не просто балкон: балкон по-испански balcon, а это называется по-другому. Знаешь, как?
Рука Шарпа застыла. Он не знал, но догадался: слово почти застряло у него в горле, но он заставил себя произнести его:
– Mirador?
Она кивнула:
– El Mirador. Эль-Мирадор, наблюдательный пост, – она взглянула ему в лицо, почувствовав дрожь щеки со шрамом. В глазах его плескалась темнота. Она вопросительно подняла бровь: – Ты ведь знаешь, что это значит?
Он не мог говорить, с трудом дышал, рука его скользнула по ее спине, зацепившись кончиками пальцев за позвоночник. Ветер шелестел листьями.
Она чуть нахмурилась:
– Точно знаешь?
– Да, я знаю.
Она закрыла глаза и вздохнула, он притянул ее к своей груди. Ее волосы пощекотали ему подбородок, лицо спряталось в складках мундира, голос стал умоляющим:
– Никто не должен знать, Ричард, никто. Никому не говори, даже генералу! Никто не должен узнать! Обещаешь?
– Обещаю, – он прижал ее крепче, не в силах поверить счастью.
– Я боюсь.
– Поэтому ты меня позвала?
– Да. Но я не знала, могу ли тебе доверять.
– Можешь.
Она подняла голову, глаза подозрительно заблестели:
– Я боюсь его, Ричард. Он делает с людьми ужасные вещи. Я не знала об этом! Никогда не представляла, что будет так.
– Я знаю, – он нагнулся и поцеловал ее. Ее руки вдруг обняли его, она прижалась к нему и начала яростно целовать, как будто пытаясь забрать всю его силу себе. Шарп обхватил ее руками. Он подумал о том, что враг может сделать с этой чудесной женщиной с золотыми волосами, и отругал себя за то, что не доверял ей. Теперь он понимал, что она куда храбрее его, что ее одинокая жизнь в огромном Palacio в окружении врагов куда опаснее, а возможная смерть – куда ужаснее. Эль-Мирадор!
Его рука прижалась к ее спине, почувствовала через кружево край платья, крючки, пальцы прошли между ними, почувствовали кожу. Потом нижний крючок оказался зажат между пальцами, более привычными к взведению курка. Крючок выскользнул из петли, рука двинулась ко второму, снова нажала, и она спрятала лицо у него на груди. Он не мог поверить: вот он, Ричард Шарп, стоит на мирадоре, наблюдательном посту, с этой женщиной, его рука расстегивает последний крючок, и вот металл тихонько скрипит... Она вдруг вся сжалась. Он замер.
Она взглянула на него, ее глаза скользили по его лицу, пытаясь найти подтверждение, что этот человек может уберечь ее от длинного клинка Леру. На лице появилась робкая улыбка:
– Зови меня Елена.
– Елена? – крючок, наконец, выскользнул из петли, платье распалось пополам, его рука легла на изгиб ее спины. Кожа ее была гладкой, как шелк.
Улыбка тут же пропала, уступив место резкости:
– Отпусти меня! – это прозвучало громко и четко, как команда. – Отпусти!
Каким же дураком он был! Она искала защиты, а не удовольствия, и он оскорбил ее своими действиями, воображая невесть что! Он отпустил ее, убрал руки, она отшатнулась. Но тут лицо ее снова изменилось: она расхохоталась, увидев его смятение: она всего лишь хотела, чтобы он дал легкому, как пух, платью упасть на пол. Под платьем она была полностью обнажена. Переступив через ткань, она прошептала:
– Прости, Ричард.
Он обнял ее, прижал обнаженное тело к мундиру, перевязи, подсумку и, глядя на темную громаду Сан-Винсенте, поклялся, что враг никогда не доберется до нее, пока он дышит, а рука его может поднять тяжелый клинок. Она обхватила его ногу своей, подтянулась и поцеловала его – и он забыл обо всем. Рота, Тереза – все унеслось прочь в водовороте, созданном этой секундой, этой клятвой, этой женщиной, одиноко ведущей свою собственную войну с его врагами.
Она опустилась на пол и взяла его за руку, лицо ее было спокойно и невинно:
– Иди сюда.
И он послушно погрузился в опустившуюся на Саламанку ночь.
