Глава семнадцатая

За шестнадцать лет службы Шарп еще ни разу не чувствовал приближение битвы так остро. Британская и испанская армии встретились в Оропезо и отправились в Талаверу. Двадцать одна тысяча британцев и тридцать четыре тысячи испанцев, мулы, слуги, жены, дети, священники — все это огромное полчище двигалось на восток, туда, где горы почти подходили к реке Тежу, а на краю широкой высохшей долины стоял город Талавера. Колеса ста десяти полевых орудий превратили белые дороги в тончайшую пыль, копыта шеститысячной кавалерии подняли эту пыль в воздух, и она оседала на пехоту, которая тащилась сквозь жару, прислушиваясь к далеким выстрелам — испанские разведчики время от времени вступали в бой с небольшими отрядами вольтижеров. Тут и там у дороги вдруг поднимались клубы пыли — это кавалерийские патрули скакали параллельно линии марша; на полях испанские солдаты, отставшие по каким-то причинам от своих частей,

лежали на траве, болтали с женщинами, курили, наблюдали за рядами британских пехотинцев и совершенно не переживали из-за происходящего.

Армия голодала. Как ни старался Уэлсли, как ни выбивались из сил интенданты, продовольствия не хватало. Районы между Оропезо и Талаверой уже были прочесаны французами, теперь на поиски съестного отправились испанцы и британцы, так что с тех пор, как батальон покинул Оропезо, солдаты питались только блинами на воде. Пришло время подтянуть ремни, но мысли о предстоящем сражении поднимали настроение, а когда батальон прошел мимо тел троих французских пехотинцев, все сразу же забыли о голоде. Шарп объяснил своей роте, что погибшие солдаты в эполетах с бахромой входили в отряд знаменитых французских вольтижеров, именно с ними и придется сразиться роте легкой пехоты, прежде чем сойдутся в главной битве все остальные войска. Солдаты из Южного Эссекского, которым еще не доводилось видеть вражескую пехоту, с любопытством разглядывали тела в голубой форме, брошенные возле стены собора. Форма была перепачкана, головы неестественно откинуты назад; Шарп заметил, что у одного из убитых французов не хватает пальца — видимо, его отрубили вместе с дорогим кольцом.

Прапорщик Денни не мог отвести от них глаз, ведь это были знаменитые французские воины, прошедшие через всю Европу. Он смотрел на бородатые лица и думал о том, что почувствует, когда такое же лицо, только живое, будет глядеть на него из-за почерневшего дула мушкета.

Ни к западу, ни в самом городе Талавера французы не оказали никакого сопротивления. Армии союзников прошли через город, удалились от него примерно на милю и к концу дня остановились на берегу небольшой речушки, которая несла свои воды в Тежу. Батальон направился к северу от города, и Шарпу стало ужасно интересно, как Жозефина будет искать комнату. Хоган обещал присмотреть за ней, и Шарп внимательно разглядывал толпу, заполнившую улицы городка, словно надеялся хоть краем глаза увидеть девушку.

Солдаты ворчали. Они устали, были голодны и возмущались тем, что их лишают удовольствий, которые можно получить в городе. Они видели, как офицеры скакали к древним стенам верхом на своих лошадях, жены и дети тоже вошли в город, но самих солдат отвели к реке Альберче, где в роще пробковых деревьев, которые росли у самого берега, они и разбили лагерь. Завтра будет битва. Тот, кому посчастливится остаться в живых, сможет как следует кутнуть в Талавере, а пока необходимо перебраться на другой берег Альберче и разбить армию маршала Виктора. Повсюду между деревьями горели костры, солдаты устраивались на ночь, время от времени опасливо поглядывая на противоположный берег, где над французским лагерем поднимался дым сотен костров.

Армии наконец подошли совсем близко друг к другу. Завтра французы, испанцы, британцы вступят в сражение, и сидящие на корточках возле огня парни из роты Шарпа думали о тех, кто точно так же сидит у костра, обмениваясь такими же шутками, только на другом языке.

Шарп и Харпер спустились на берег реки, где уже были выставлены посты на ночь. Два солдата из легкой пехоты, одетые в шинели, кивнули Шарпу и показали пальцами на противоположный берег. За ними наблюдали французские часовые — трое солдат курили трубки, а четвертый наполнял флягу водой. Потом он поднял голову, увидел стрелков и помахал рукой, даже крикнул что-то, но они не поняли. Неожиданно Шарп почувствовал, что стало холодно, красный диск солнца, повисший на западе, уже больше не согревал землю, приближалась ночь. Шарп помахал французам в ответ и снова повернул в сторону пробковой рощи.

Наступило время исполнить ритуал. Он прошел по роще, поговорил немного со своими людьми. Солдаты готовились к приближающейся битве, старались не упустить ни единой мелочи, потому что свято верили, что именно благодаря этому их не поглотит смертоносный хаос боя. Стрелки разобрали свои штуцера и тщательно протирали все части, куда могла попасть грязь. Вставляли новые кремни, вынимали, потом вставляли снова, надеясь добиться совершенства, уверенности в том, что оружие не подведет в самый решительный момент. Осторожно, стараясь не расплескать, приносили целые горшки кипящей воды и выливали ее в дула, чтобы смыть все до единой крупинки пороха — завтра человеческая жизнь будет зависеть от того, насколько быстро они смогут перезарядить мушкет. К стрекотанию насекомых присоединился скрежет камней — бывшие крестьяне точили штыки точно так же, как дома, на фермах, приводили в порядок косы. Солдаты чинили форму, пришивали пуговицы, делали новые шнурки, словно думали, что, если им будет удобно во время сражения, они сумеют избежать многих опасностей.

Шарп участвовал в этом ритуале уже, наверное, сотню раз; сегодня он все повторит — так рыцарь в стародавние времена разбирал доспехи, проверял оружие, откладывая его в сторону только тогда, когда был уверен, что все в полном порядке. Кое-кто из стрелков высыпал на белую тряпку черные крупинки пороха из пороховниц — следовало убедиться, что он не намок и не образовалось комков, которые могут сыграть решающую роль в сражении.

Повсюду слышались одни и те же шутки. Совет «Не надевайте свою шляпу, сержант, а то французы увидят ваше лицо и помрут от смеха» всегда пользовался успехом, особенно если сержанту не удавалось определить, кто это выкрикнул; других солдат просили пойти спать к французам — их храп не даст врагу заснуть всю ночь. Старые, привычные шутки были такой же частью приближающегося сражения, как и пули, которые засвистят с первыми лучами восходящего солнца.

Шарп проходил мимо костров, обменивался с солдатами шутками, время от времени соглашался пропустить стаканчик, проверял остроту штыков и всем говорил, что день завтра обязательно будет удачным. Разве может быть иначе? Британская и испанская армии по общей численности сильно превосходят неприятеля; инициатива на стороне союзников, сражение будет коротким и быстрым, так что, можно считать, победа в кармане. Он слушал, как солдаты хвастались, какие подвиги совершат завтра, и знал, что они пытаются спрятать за словами страх; но ведь это совершенно естественно. Другие тихо спрашивали, как развернется сражение. Он улыбался и говорил, что они сами увидят утром, успокаивал, объяснял, что все совсем не так страшно, как кажется. При этом старался не думать о том хаосе, из которого придется искать выход, когда атакующая пехота окажется под градом картечи и мушкетных пуль.

Вскоре батальон остался позади, Шарп обогнул большой костер, где слуги офицеров готовили жаркое из соленой говядины — в ход уже пошли остатки с таким трудом добытого провианта. Он выбрался из рощи и, несмотря на сгущающиеся сумерки, у самой кромки поля разглядел крестьянский домик. Немного раньше Шарп видел там 16-й драгунский полк. Войдя во двор, он нашел глазами каптенармуса, возле которого выстроилась очередь солдат в голубых и пурпурных мундирах.

Капитан подождал, пока они разойдутся, а затем вынул из ножен свой огромный палаш и отнес его к точильному колесу. Тоже часть ритуала — клинок перед боем обязательно должен наточить кавалерийский каптенармус — они делали это лучше всех. Каптенармус посмотрел на потрепанную форму стрелка и ухмыльнулся. Он был старым солдатом, слишком старым, чтобы завтра идти в бой, но на своем веку участвовал не в одной схватке с противником. Взяв палаш из рук Шарпа, он провел по лезвию большим пальцем, а потом приложил его к точильному колесу. Во все стороны полетели искры, лезвие запело, старик любовно повернул его направо, потом налево и, наконец, заточил последние шесть дюймов обратной стороны клинка. После этого вытер палаш промасленным куском кожи.

— Вам нужно добыть себе немецкую саблю, капитан.

Старый спор на тему о том, какие клинки лучше — британские или немецкие. Шарп покачал головой:

— Этот клинок справился с таким количеством немецких, что я и не упомню, сколько их было.

Каптенармус улыбнулся беззубым ртом и еще раз критически оглядел клинок.

— Держите, капитан. Да хорошенько о нем заботьтесь.

Шарп положил несколько монет на колесо и поднял палаш над головой, так что последние лучи заходящего солнца полыхнули на клинке ослепительным пламенем. А потом провел пальцем по лезвию и улыбнулся старику.

— Немецкий клинок так в жизни не наточить. Старый солдат ничего не сказал, только достал из-за спины саблю и протянул стрелку. Шарп убрал свою, а потом взял в руки ту, что держал старик. Она была сделана словно для него... Отлично сбалансированная и удобная, сабля казалась невесомой. Он коснулся клинка. Сталь рассечет шелк так же легко, как грудь французского кавалериста.

— Немецкая? — спросил Шарп.

— Да, капитан. Она принадлежит нашему полковнику. — Каптенармус забрал саблю. — А ведь я ее еще даже не начинал точить!

Шарп рассмеялся. Оружие, должно быть, стоило не меньше двухсот гиней. «Наступит день, — пообещал себе капитан, — когда и я получу такой клинок, причем он достанется мне не от мертвеца — на нем будет выгравировано мое имя, а само оружие изготовят с учетом моего роста и веса».

Шарп вернулся в рощу. За рекой было видно темнеющее небо и отсветы неприятельских костров — там двадцать тысяч французов точили свои собственные сабли и гадали о том, что принесет им следующее утро. Лишь немногие смогут сегодня заснуть. Большинство будут беспокойно дремать, время от времени поглядывая на восток и дожидаясь рассвета, который может стать последним в их жизни.

Шарп довольно долго не спал, раздумывая о том, что произойдет завтра. План был достаточно прост. Альберче делала крутой поворот и впадала в Тежу — французы находились внутри излучины. Утром запоют испанские трубы, заговорят их тридцать пушек, и пехота устремится вброд через мелкую реку, чтобы превосходящим числом атаковать противника. Естественно, французам придется отойти, после чего Уэлсли бросит в бой британцев и нанесет удар по флангу. Войска маршала Виктора будут уничтожены, армия французов попадет между молотом испанцев и наковальней британцев, а когда пехота начнет отступать, за дело возьмется кавалерия, которая промчится через реку и превратит отступление французов в настоящую бойню. И тогда, наверное, еще до того, как жители Талаверы отправятся на утреннюю воскресную мессу, между союзниками и Мадридом останется лишь двадцать тысяч солдат Жозефа Бонапарта. Все очень просто. Шарп спал возле угасающих угольков костра, завернувшись в свою шинель, а бронзовый французский Орел тревожил его сон.

Зов труб не разбудил их утром, в намерения английского командования не входило оповещать французов о готовящейся на рассвете атаке — сражение принято начинать после того, как солнце поднимется над горизонтом. Сержанты и капралы трясли солдат, которые проклинали росу и утренний холод. Все невольно смотрели в сторону реки, но противоположный берег затянул туман, ничего нельзя было разглядеть или услышать. Костры было приказано не разжигать, чтобы вспышки огня не разбудили французов, однако солдаты каким-то образом сумели нагреть воду и заварить чай — уж очень не хотелось остаться без горячего утреннего чая, — и Шарп с благодарностью принял из рук сержанта жестяную кружку с обжигающим напитком.

Харпер быстро забросал огонь землей.

— Разрешите сходить в церковь, сэр? — обращаясь к капитану, с усмешкой спросил он.

Шарп хмыкнул в ответ. Сегодня воскресенье. Он попытался вспомнить число. Из Пласенсии они вышли семнадцатого, в понедельник. Так, пересчитаем дни по пальцам... Значит, сегодня воскресенье, двадцать третье июля 1809 года.

На темном небе все еще ярко сияли звезды, до рассвета оставалось два часа. Из рощи пробковых деревьев послышался какой-то скрежет, а потом приглушенные ругательства — там разворачивалась артиллерия. Продолжая держать в руках кружку с чаем, Шарп наблюдал, как солдаты наводят полевые орудия на противоположный берег. Они и сообщат противнику о начале атаки: смертоносные ядра полетят в расположение французских войск и пробьют бреши в позициях батальонов, а Шарп в это время поведет своих людей к реке.

Было холодно, слишком холодно, чтобы чувствовать возбуждение, оно придет потом. Сейчас нужно потуже затянуть ремни и ждать. Неожиданно Шарп понял, что страшно хочет есть. Он передернул плечами под своей шинелью, кивком поблагодарил Харпера и направился в сторону рощи, где рота легкой пехоты и стрелки пытались согреться, размахивая руками и постукивая сапогами о землю. Время от времени кто-нибудь вспоминал наиболее удачные шутки вчерашнего вечера. Однако сейчас, в смутные часы перед рассветом, они почему-то не казались смешными.

Шарп прошел через рощу и спустился на лужайку у берега реки. Его сапоги с громким шорохом приминали влажную траву, так что часовые были заранее предупреждены о его приближении. Шарпа окликнули, он назвал пароль, услышал отзыв и через несколько мгновений уже стоял у самой кромки воды.

— Все спокойно?

— Да, сэр.

Река медленно несла свои темные воды сквозь клубы густого тумана куда-то вдаль. Послышался всплеск, по поверхности стали расходиться круги. Шарп принялся вглядываться в противоположный берег и заметил крошечную красную точку, которая неожиданно стала ярче. Французский часовой курил сигару или трубку. Шарп повернул голову налево. На востоке появились первые признаки зари, на фоне светлеющего неба серебристым силуэтом выделялись горы.

Он похлопал одного из часовых по плечу.

— Ну, ждать осталось совсем немного.

Потом взобрался по крутому каменистому склону наверх и вернулся к своей роте. На французском берегу залаяла собака, потом заржала лошадь и раздался сигнал горна. Там сейчас начнут разводить огонь, затем станут готовить еду, а когда испанские штыки пойдут на них в атаку с запада, люди все еще будут завтракать возле своих костров.

Вдруг Шарп с тоской подумал о почках в соусе и кофе, о любой нормальной еде — ведь уже целую неделю они ели только жидкий суп, блины на воде и старые галеты. Вспомнилась чесночная колбаса, найденная у убитых французов в Ролика, — было бы совсем неплохо поживиться такой колбасой сегодня утром, получить ее в наследство от какого-нибудь павшего на поле боя французского солдата из тех, что сидят сейчас возле костра на противоположном берегу реки и ворчат по поводу утреннего тумана.

Вернувшись в рощу, Шарп снял шинель, плотно свернул, прикрепил к ранцу и сразу почувствовал предрассветный холод. Потом размотал тряпку, которая защищала затвор штуцера от росы, и проверил пальцем, хорошо ли работает пружина. Закинул ружье на плечо, прицепил палаш и направил свою роту легкой пехоты вдоль линии деревьев. Впереди пойдет авангард, стрелки и солдаты в красных мундирах переберутся через Альберче, отвлекут часовых и вольтижеров, чтобы те не помешали атаке британской армии, которая начнется на фланге. Шарп приказал солдатам залечь в нескольких футах от границы рощи, где тень деревьев надежно скрывала их от глаз неприятеля. Девять остальных рот батальона готовились к наступлению, которое должно было вот-вот начаться.

Над горами уже занималась заря, долину залил серебристо-серый свет, который прогнал ночной сумрак, стали видны деревья и кусты на другом берегу. Через несколько минут испанцы начнут наступление, и от предутренней тишины не останется и следа.

Шарп прошел между деревьями, кивнул капитану легкой пехоты 29-го полка, расположившегося на правом фланге. Они немного поболтали, пожелали друг другу удачи, а затем стрелок нашел Харпера. Оба молчали, но Шарп знал: великан-ирландец думает об обещании, которое они дали Ленноксу у моста. Однако для Шарпа Орел имея особое значение. Если он не добудет его сегодня, другого шанса может не представиться в течение нескольких месяцев. А через пару недель — при условии, что некий подвиг не выставит на посмешище письмо Симмерсона, — он может оказаться на борту корабля, идущего в Вест-Индию, где неминуемо заболеет и вскоре умрет.

Шарп подумал о спящей где-то в городе Жозефине, о ее великолепных черных волосах на белой подушке и о том, почему так неожиданно в его жизнь вошло сразу столько разных проблем, о существовании которых он всего месяц назад даже и не подозревал.

Где-то далеко раздалось несколько разрозненных мушкетных выстрелов. Солдаты прислушались, начали тихонько переговариваться, пытаясь понять, что значит нестройная стрельба, доносящаяся с французского берега.

К Шарпу подошел лейтенант Ноулз, в глазах которого читался вопрос.

Стрелок покачал головой:

— Чистят мушкеты.

Французы сменили часовых, и те, что покинули посты, избавлялись от зарядов, которые могли отсыреть в ночном воздухе. Мушкетным огнем атаку не начинают. Шарп ждал красных вспышек, которые, словно молния летом, озарят небо на западе — это будет означать, что испанская артиллерия пошла в наступление. Уже совсем скоро.

Со стороны реки послышались какие-то крики. Солдаты напряглись... нет, снова ложная тревога. На берег вышли несколько французов с ведрами в руках: они весело хохотали, гонялись друг за другом, резвились, словно дети. Один вдруг поднял ведро и заорал что-то в сторону британского берега, его приятели рассмеялись, но Шарп не понял, чему они так радуются.

— Для лошадей? — спросил Ноулз.

— Нет. — Шарп зевнул. — Ведра артиллерийские. Значит, у них есть пушки.

Плохо.

Около дюжины французских парней держали в руках ведра, в которых лежали губки — ими гасили искры после выстрела пушки; довольно быстро вода в ведрах станет черной как чернила. Если пушки находятся неподалеку, Южный Эссекский окажется под огнем французской артиллерии.

Шарп вдруг почувствовал страшную усталость. Капитан хотел, чтобы битва поскорее началась, чтобы наконец возник шанс получить Орла, о котором он так мечтал.

Появились Симмерсон и Форрест, оба пешком, и с удивлением уставились на артиллеристов. Шарп поздоровался, и Симмерсон, который так нервничал, что на время забыл о враждебности, кивнул в ответ.

— Стреляли?

— Мушкеты чистят, сэр.

Симмерсон фыркнул. Он изо всех сил пытался вести себя доброжелательно, точно понимал, что нуждается в Шарпе и его умении воевать. Полковник вытащил из кармана массивные часы, открыл крышку и покачал головой:

— Испанцы опаздывают.

Становилось все светлее, на противоположном берегу поднимался дым костров — французы готовили завтрак.

— Разрешите сменить часовых, сэр?

— Да, Шарп, да. — Симмерсон старался говорить так, чтобы его голос звучал совершенно нормально, и Шарпу пришло в голову, что, возможно, полковник пожалел об отправленном в Лондон письме.

Иногда в свете надвигающейся битвы причины смертельной вражды начинают казаться несерьезными. Симмерсон хотел еще что-то сказать, но только покачал головой и повел за собой Форреста вдоль линии деревьев.

Часовых сменили. Проходили минуты, солнце начало разгонять туман, ночной сумрак рассеялся, как дымное облако после выстрела пушек. «Черт подери испанцев!» — подумал Шарп, прислушиваясь к сигналу горна, созывающего французов на построение. На противоположном берегу появилась группа всадников и принялась рассматривать британский берег в подзорные трубы. Теперь захватить французов врасплох не удастся. Офицеры наверняка увидят орудия, оседланных лошадей и ряды пехотинцев между деревьями. Исчезли тени и предутренний холод, а вместе с ними и надежда на то, что нападение окажется для французов неожиданным. Теперь неприятель сможет точно определить, какая армия пойдет в атаку, где и как организовать оборону.

Со стороны города послышался бой часов, и Шарп снова подумал о Жозефине: может быть, ее разбудили колокола? Он представил себе стройное гибкое тело в теплых простынях, тело, которое будет принадлежать ему только после сражения... Колокола напомнили об Англии: почему-то в голову полезли мысли о деревенских церквах, где в этот ранний час собираются прихожане. Упомянет ли кто-нибудь из них армию, сражающуюся в Испании? Вряд ли. Британцы не любили свою армию. Они, конечно, радовались ее победам, только вот давненько у них не было повода для такого праздника. Военно-морскими силами гордились, имена офицеров Нельсона знали все от мала до велика, но Трафальгарская битва уже давно стала историей, а Нельсон лежал в могиле, британцы вернулись к своим делам и забыли о войне.

Воздух потеплел, солдат начало клонить в сон, многие прислонились к стволам деревьев и, держа мушкеты на коленях, задремали. Откуда-то из глубины французского лагеря пронзительно зазвенел колокольчик погонщика мулов, напомнив Шарпу о мирной жизни.

— Сэр! — Его звал сержант одной из рот, стоящих в роще. — Ротных офицеров вызывает полковник, сэр!

Шарп махнул рукой, показывая, что понял, взял штуцер, оставил за себя Ноулза и направился в рощу. Он опоздал. Командиры слушали лейтенанта из штаба Хилла. Шарп уловил только часть того, что он говорил:

— Крепко спят... никакого сражения... обычное дело.

Со всех сторон посыпались вопросы. Лейтенант, выглядевший просто великолепно в роскошной драгунской форме, казалось, скучал.

— Генерал просит, чтобы вы оставались на своих позициях. Вряд ли французы начнут первыми.

Он уехал. Шарп пробирался к Форресту, чтобы выяснить, какую информацию пропустил, но, заметив на дороге знакомую фигуру, быстро поднял руку.

Подполковник Лоуфорд был в ярости. Он увидел Шарпа, натянул поводья и выругался:

— Проклятье, Шарп! Проклятье, проклятье, проклятье! Чертовы испанцы!

— Что случилось?

— Чертовы испанцы отказываются вставать! — Лоуфорд с трудом сдерживал гнев. — Вы можете этому поверить?

Вокруг них начали собираться другие офицеры. Лоуфорд снял шляпу и вытер лоб, под глазами у него залегли темные круги.

— Мы встали в два часа утра, чтобы спасти их проклятую страну, а они не могут заставить себя вылезти из постелей! — Лоуфорд огляделся по сторонам, словно рассчитывал отыскать какого-нибудь испанца, на котором мог бы выместить свою ярость. — Мы прибыли в шесть. Куэста валяется в своей проклятой постели, на мягких перинах, и говорит, что его армия слишком устала, чтобы воевать! Представляете?! Французы были у нас в руках. Вот так! — Он сжал кулак. — Сегодня утром мы бы разбили их наголову! Стерли бы армию Виктора с лица земли! Так нет же! Эти ублюдки твердят manana да manana — завтра да завтра! Виктор не дурак, он выступит сегодня. Проклятье, проклятье, проклятье! — Вильям Лоуфорд внимательно посмотрел на Шарпа: — Знаешь, что теперь будет?

— Нет.

— Там Журдан вместе с Жозефом Бонапартом. — Лоуфорд показал на восток. — Они воссоединятся с Виктором, и тогда их станет в два раза больше. В два раза! Поговаривают, что Сульт собрал армию и подходит с севера. Господи! Мы сегодня упустили такую возможность!.. Хочешь знать, что я думаю? — Шарп кивнул. — Я думаю, этот кретин не желает идти в бой, потому что се годня воскресенье. Возле его кровати на колесиках собралась целая куча священников, они бормотали свои идиотские молитвы. Гнусные католики! А провианта так и нет!

— И что нам теперь делать? — Шарп снова почувствовал, что страшно устал.

— Теперь? Ждать! Куэста говорит, что бой будет завтра. Только этого не произойдет, потому что к завтрашнему дню французы уйдут. — Плечи Лоуфорда поникли, и он тяжело вздохнул. — Ты не знаешь, где Хилл?

Лоуфорд сразу ускакал.

«Черт побери испанцев, — подумал Шарп, — черт побери все на свете!» Он был сегодня дежурным офицером, в его обязанности входило расставить посты, проинспектировать солдат, попытаться вырвать у интенданта хоть какое-нибудь продовольствие. Он не сможет повидаться с Жозефиной. Сегодня не будет битвы, не будет Орла, не удастся заполучить ни кусочка чесночной колбасы. Проклятье!