Эпилог

Раненые лежали под затянутой дымкой луной, а уцелевшие, измученные до предела, спали. Ночь была теплой. Легкий западный ветерок сносил пороховую гарь, но запах крови не выветрится из земли за много недель. Во тьме сновали мародеры. Для бельгийской бедноты любой хлам представлял ценность, будь то пробитый пулей нагрудник кирасира, сломанный палаш, пара обуви, седло, штык, даже клок ткани. Они раздевали мертвых и добивали раненых из стремления завладеть их мундиром. Раненые лошади жалобно ржали, ожидая смерти на этом поле, кишащем ворами и убийцами. Несколько костров мерцали среди картин побоища. Более сорока тысяч убитых и раненых лежало в долине, а живые не в силах были пошевелиться.

Лорд Россендейл так и лежал в долине, то приходя в сознание, то теряя его. За ночь боль несколько стихла, но помутился и разум. Он бредил. По временам галлюцинации доставляли ему ощущение счастья, но вдруг по груди его засновали чьи-то руки, лорд застонал и попытался сбросить цепкие пальцы, доставившие ему такую боль. Женский голос приказал ему лежать тихо, но лорд Джон застонал — боль была нестерпимой. Женщина — селянка из Ватерлоо, пыталась вытащить из под него плащ. Ее дочь, девочка лет восьми, стояла на страже, приглядывая за часовыми, старавшимися остановить грабеж.

Лорду Джону показалось, что женщина — это Джейн. Он был слеп, и не знал, что еще ночь, ему казалось, что сейчас утро, и Джейн нашла его. Он заплакал от радости, схватив ее за руку. Женщина выругалась — она не ожидала встретить столь несговорчивую жертву. Выхватив десятидюймовый нож, которым резали свиней, крестьянка замахнулась.

— Лежи смирно! — приказала она по-французски.

— Джейн! — воскликнул он.

Испугавшись, что шум привлечет внимание часовых, женщина с силой полоснула по белевшему в темноте горлу. Брызнула кровь. Лорд Джон захрипел, разевая рот, как вынутая на берег рыба, потом стих.

Женщина взяла плащ с богато расшитыми эполетами, но оставила сорочку, так как та была слишком измазана кровью. В кармане плаща нашелся кусок грязной веревки, которым она перехватила узелок с награбленной одеждой. За южным гребнем, там, где небо затягивал дым костров победителей, заухал филин.

Личные волонтеры Принца Уэльского спали на хребте, который обороняли. Питеру д’Аламбору отняли ногу, так что еще оставалась надежда на его выздоровление. Рядовой Клейтон был убит — заколот императорским гвардейцем прямо в миг победы. Чарли Уэллер выжил, как и полковник Форд — но последнего отослали в Брюссель, и был большой вопрос, захочет ли он жить дальше. Гарри Прайс оказался старшим среди уцелевших офицеров, и Шарп назначил его майором, а Саймону Доггету пожаловал капитана, но предупредил обоих, что сутяги из Уайтхолла могут не утвердить их в новых званиях. Человек может сражаться, проливать кровь и вписывать страницу в историю Британии, но последнее слово всегда остается за сволочными толстозадыми ублюдками из Уайтхолла.

Шарп проспал около часа, потом проснулся и уселся у костра, который развел из обломков пики и спиц из разбитого колеса лафета. Рассвет наступил рано; серый свет разогнал мародеров и означал открытие пиршества чернокрылых стервятников. Было душно, день обещал стать жарким. На западе на фоне неба мерцала путаница огней прусских бивуаков. Где-то за хребтом рожок пропел побудку, другие трубачи подхватили сигнал, эхом ему отозвалось пение петухов в окрестных деревнях.

— Какие будут приказания, сэр? — глаза у Гарри Прайса были красные, словно он плакал, хотя скорее всего это было от усталости.

Шарп чувствовал себя усталым и опустошенным, ему было трудно подумать даже о простейших делах.

— Мне нужен достоверный список потерь, Гарри. Выдели сержанту Хакфилду поисковую партию: пусть соберет мушкеты и другое пригодное имущество. — Время после битвы идеально подходило для удовлетворения нужд батальона в снаряжении. — Нужна еда. Кто у нас охраняет пленных?

— Сержант Райан.

— Прикажи ему отвести ублюдков в тыл бригады. Если их не примут, пусть отпустит их на волю, забрав обувь и ремни.

— Сержантов-то не хватает, — предупредил Прайс.

— Я позабочусь об этом, — Шарп повернулся, и увидел обнаженные тела убитых, белевшие на фоне обгоревшей ржи. — И начинайте копать могилу, Гарри. Большую.

— Есть, сэр.

Солдат принес Шарпу дымящуюся кружку чая, и тот пил, задумчиво глядя на долину. Из руин Угумона и Ла-Э-Сента еще тянулся дымок. Шато выгорело полностью, только обгоревшие стропила виднелись над закопченными каменными стенами; коридоры Ла-э-Сент были забиты трупами. У подножья склона пережившая лошадь с перебитыми задними ногами жалобно ржала, зовя на помощь.

Вниз стали спускаться солдаты. Кто-то направлялся хоронить мертвых, кто-то искал добычу. Один нашел французскую ленту, привязанную к эфесу, ее блеск зачаровывал и манил. Солдат решил, что это будет хороший подарок для его девушки. Другой выудил из лужи полузасохшей крови кисточку для бритья с серебряной ручкой. Над трупами вились мухи. Пехотинец старательно собирал в колоду карты, разлетевшиеся вокруг тела убитого вольтижера. На ветру трепетали страницы запачканной кровью книги. Глухо звучали пистолетные выстрелы: люди избавляли лошадей от затянувшихся мучений. Группа кавалерийских офицеров, чьи пестрые мундиры резко выделялись на сером фоне рассвета, рысили вниз по склону вдоль цепи тел, отмечающих путь британской конницы от славы к поражению.

Из Брюсселя прибыли первые гражданские. Они оставляли экипажи у вяза, и в мертвой тишине спускались в долину, где поисковые партии собирали раненых. Вороны терзали белые тела. Какая-то женщина нашла тело мужа; ее рвало. Местный священник, спешивший оказать помощь раненым французам, беспомощно суетился на дороге, зажимая ладонями рот.

Партия Саймона Доггета вернулась в батальон с двумя кадками солонины, мешком хлеба и бочонком рома. Доггет гордо доложил Шарпу, что спер провизию у кавалерии.

— Что будет дальше? — спросил он.

Шарп не мог думать. Казалось, битва притупила все его чувства.

— Думаю, пойдем на Париж, — он не мог допустить, что Император оправится от поражения.

— На Париж? — Доггет удивился, словно не понимал до этого мига, что сотворила армия Веллингтона в этой провонявшей дымом и кровью долине. — Вы и впрямь думаете, что мы пойдем на Париж?

Шарп не ответил. Он смотрел на одинокого всадника, едущего по гребню, перескакивая через длинные темные борозды, оставленные французскими ядрами. Полковник узнал капитана Кристофера Мэнвелла, и пошел ему навстречу.

— Доброе утро, — коротко приветствовал он его.

Мэнвелл прикоснулся затянутой в перчатку рукой к шляпе.

— Доброе утро, сэр. Я искал вас, — он замялся, оглядывая людей Шарпа, перемазанных и изнуренных, неприветливо взирающих на щеголеватого кавалериста.

— Он мертв, — произнес Мэнвелл, решив не разводить далее политесы.

— Россендейл?

— Да. Убит, — при взгляде на Шарпа на лице капитана отразилось сожаление. — Полагаю, вам следовало об этом узнать, сэр.

— Почему вы так решили? — грубовато спросил Шарп.

Мэнвелл растерялся, потом пожал плечами.

— Думаю, он выдал вам расписку? Боюсь, она ничего не стоит, сэр. У него не было ни пенни собственных денег. А тут еще… — Мэнвелл замялся.

— Еще что? — рявкнул Шарп.

— Миссис Шарп, сэр, — Мэнвелл собрал все свое мужество. — Кто-то должен сказать ей.

Шарп резко рассмеялся.

— Только не я, капитан. Она — чертова потаскуха, и гори она хоть в аду, мне до нее дела нет. Прощайте, капитан.

— Прощайте, сэр, — Мэнвелл посмотрел, как удаляется Шарп, потом повернул на дорогу, туда, где — о чем Шарп не догадывался — сидела в своем экипаже Джейн. Мэнвелл вздохнул, и отправился сообщать новости, которые разорвут ее сердце.

Шарп вернулся к затухающему костру, вытащил из кармана долговую расписку и порвал ее в клочья. Все-таки найти простой способ отремонтировать крышу шато не получилось. Развеяв клочки по ветру, он повернулся к своим парням.

— Мистер Прайс!

— Сэр?

— У нас из оркестрантов остался кто живой?

— Да, сэр! Даже капельмейстер есть!

— Так заставьте ленивых ублюдков сыграть что-нибудь! Должны же мы отпраздновать эту чертову победу!

Где-то в долине рыдала женщина. Плач замирал, пока женщина переводила дух, потом возобновлялся — ведь ее муж был мертв. За линией битвы, на ферме Мон-сен-Жан, возвышалась гора ампутированных конечностей, выросшая выше компостной кучи. Бледный хирург вышел на улицу, глотнуть воздуха, а наверху, где раненые офицеры ждали спасения или смерти, метался между забытьем и сознанием д’Аламбор. Мистер Литтл, капельмейстер Личных волонтеров Принца Уэльского, выдал со своими музыкантами не слишком удачную версию «Через холмы и дальше». Знамена, которые возвратили батальону, Шарп приказал развернуть и поставить так, чтобы шелк их осенял разложенных у края могилы убитых.

У могилы плакала женщина. Она была одной из шестидесяти жен, отправившихся вместе с батальоном. Теперь она стала вдовой, но, скорее всего, не пробудет в таком состоянии даже до конца месяца, потому что у солдаток нет недостатка в поклонниках. Еще одна свежеиспеченная вдова, Салли Клейтон, сидела рядом с Чарли Уэллером, и Шарп видел, с каким трепетом юноша держит ее за руку.

— Принеси мне чашку чая, Чарли, — сказал Шарп, — и я произведу тебя в сержанты.

— Сэр? — удивился Чарли.

— Шевелись, Чарли! — Салли уже смекнула, что Шарп предлагает им жалованье сержанта. — И спасибо вам, мистер Шарп.

Шарп усмехнулся. До него донесся крик, возвещавший, что Харпер вернулся из Брюсселя. Ирландец привел с собой собаку Шарпа, и Носатый запрыгал вокруг хозяина. Солдаты смеялись. Шарп оттолкнул пса, выждал, пока Харпер вылезет из седла, потом отвел друга в сторонку.

— С ней все хорошо, — кивнул Харпер. Люсиль заплакала, когда узнала, что Шарп жив и невредим, но обещала Харперу не показывать слез. — И с мальчиком тоже.

— Спасибо, что сделал это для меня.

Харпер хмыкнул. Он уехал в Брюссель еще до рассвета, и теперь впервые мог оглядеть поле боя при свете дня. Лицо его не выражало ужаса. Как и Шарп, он видел подобную картину сотни раз. Они были солдатами, им постоянно приходилось переживать ужас, и поэтому они лучше прочих понимали, что такое ужас. Они были солдатами, и им, как чистильщикам нужников в Лондоне или сиделкам, ухаживающим за заразными больными в богоугодных заведениях, приходилось делать работу, которую более «утонченные» мужчины и женщины считали неподобающей для себя. Они были солдатами, а значит — грязной пеной земли до тех пор, пока тиран угрожал Британии, и вдруг превратились в одетых в красные мундиры героев и чертовски хороших парней.

— Сохрани Господь Ирландию, но мы тут проделали чертовски славную работенку, — произнес Харпер, оглядывая долину.

Шарп молчал. Он смотрел за поле боя, туда, где солнце освещало нетронутые огнем деревья, и где летний воздух был чист и прозрачен. Безоблачное небо обещало прекрасный день для сенокоса, или для влюбленных, которые станут бродить по тенистым лесами и отдыхать среди зеленых кущ на берегу потока. Наступал прекрасный летний день на границе с Францией, и на свете царил мир.