Глава 2

Через час после того как французского драгунского сержанта вместе с лошадью разорвало на куски картечью, в летний день въехал еще один всадник.

Этот человек находился в Брюсселе, в сорока милях к северу от вторгнувшегося в Бельгию Императора. Это был высокий симпатичный офицер в пышном пурпурно-голубом мундире Британской лейб-гвардии. Он скакал на высокой черной лошади, великолепно ухоженной и очень дорогой. На всаднике красовался позолоченный греческий шлем с плюмажем из черной и красной шерсти, увенчанный белым пером. Его бриджи из выбеленной оленьей кожи все еще были влажными, ведь чтобы добиться плотного облегания бедер бриджи смачивали и они, высыхая, утягивались. Его прямая тяжелая сабля висела в позолоченных ножнах рядом с седлом, покрытым голубой тканью с вышитым на ней королевским вензелем. Черные сапоги офицера доходили почти до колен, шпоры поблескивали позолотой, офицерский ранец сверкал золотым шитьем, короткий пурпурный мундир был перепоясан позолоченным поясом, а высокий воротничок отделан кружевами. Седло было сделано из шкуры ягненка, а металлические детали упряжи из чистого серебра. И все же во всем этом великолепии привлекало внимание именно лицо британского офицера.

Это был весьма привлекательный молодой человек, и этим ярким утром он выглядел еще более привлекательным из-за выражения счастья на его лице. Любой доярке или уборщику на рю-Рояль было ясно, что этот британский офицер радуется жизни, радуется тому, что он в Бельгии, и что он уверен, что каждый в Брюсселе также как он сам наслаждается жизнью. Было еще рано, но внутренний двор дома уже был заполнен торговцами и телегами, доставившими кресла, музыкальные инструменты, еду и вино. Один лакей в ливрее принял его лошадь, а другой помог снять шлем и отцепить тяжелую саблю. Офицер пригладил рукой длинные золотые волосы и взбежал в дом по ступенькам лестницы.

Он не стал ждать, пока швейцары откроют дверь, прошел в холл и затем в огромную бальную залу, где работали множество художников и декораторов, заканчивая свою ночную работу по превращению бальной залы в нечто волшебное, задрапированное шелком. Сверкающие золотом, алые и черные ленты свисали с потолка, а шикарные обои прикрывали еще влажные замазанные штукатуркой места. Огромные люстры спустили на пол, где слуги вставляли новые свечи в серебряные и хрустальные подсвечники. Еще больше рабочих оплетали виноградными лозами заново окрашенные колонны, а пожилая женщина рассыпала на пол мел, чтобы обувь танцующих не скользила по натертому паркету.

Наш офицер, удовлетворенный этими приготовлениями, прошел через комнату.

— Бристоу! Бристоу! — его высокие сапоги оставляли на посыпанном мелом полу широкие следы. — Бристоу, разбойник! Где ты?

Седой мужчина в черном плаще выглядевший раздраженным, как и любой чиновник, ответственный за что-то, в данном случае, за подготовку зала, вышел из столовой на этот властный зов. Его раздраженное выражение лица тут же сменилось довольной улыбкой, едва он узнал молодого офицера. Он низко поклонился.

— Мой господин!

— Добрый день, Бристоу! Как приятно вас видеть.

— Еще более приятно увидеть здесь вашу светлость. Я не знал, что ваша светлость в Брюсселе.

— Я прибыл только вчера ночью. — Кавалериста звали Лорд Джон Розендейл. Он оглядел шикарную обстановку в столовой, в которой уже стояли длинные столы, накрытые белоснежными скатертями и сервированы серебряной посудой и прекрасными китайскими вазами. — Мне не спалось, — объяснил он свое столь раннее появление. — Сколько народу вы ждете?

— Мы уже разослали четыреста сорок приглашений, милорд.

— Четыреста сорок два, — улыбнулся лорд Розендейл, и жестом фокусника достал письмо. — Два приглашения, если вы будете так любезны.

Бристоу взял письмо, распечатал и прочитал. Письмо было от личного секретаря Ее милости герцогини Ричмондской, в котором она любезно соглашалась предоставить Лорду Розендейлу приглашение на бал. Одно приглашение, говорило письмо, и Бристоу вежливо указал на это место.

— Здесь говорится — одно приглашение, милорд.

— Два, Бристоу. Два, два, два. Не притворяйся, что не умеешь читать. Я настаиваю на двух. Должно быть два приглашения! Или вы хотите, чтобы сорвал раздражение на ваших прекрасно сервированных столах?

Бристоу улыбнулся.

— Уверен, что мы можем предоставить вам два приглашения, милорд. — Бристоу был дворецким герцога Ричмондского, чья жена и устраивала бал в этом огромном доме. И попасть сюда было довольно трудно. Весь лондонский высший свет собрался этим летом в Брюсселе, здесь были и армейские офицеры, которые бы обиделись, если бы их не пригласили, и местная аристократия. Герцогиня заявила, что на бал будут допущены только те, кто имеет приглашение, но все равно Бристоу полагал, что безбилетных желающих попасть на бал будет не меньше, а то и больше, чем тех, у кого приглашения были. Лишь позавчера герцогиня запретила выдавать приглашения, но вот сама выдала его лорду Джону Розендейлу, чья матушка была близким другом герцогини Ричмондской.

— Ее милость уже завтракает. Вы хотите присоединиться к ней? — спросил Бристоу лорда Джона.

Лорд Джон прошел за дворецким в комнату, где в маленькой, ярко освещенной, беседке герцогиня пощипывала тост.

— Я никогда не сплю перед балом, — приветствовала она лорда Джона, подмигнув ему. — А вы что здесь делаете?

Лорд Джон поцеловал руку герцогини. На ней был халат из китайского шелка, а волосы собраны в чепец. Она была весьма вспыльчивой женщиной с очень привлекательной внешностью.

— Я приехал, чтобы получить приглашения на ваш бал, — шутливо ответил лорд Джон. — Ведь вы даете его в честь моего прибытия в Брюссель?

— А что вы делаете в Брюсселе? — герцогиня проигнорировала шутку лорда Джона.

— Я задержался тут, — объяснил лорд Джон, — я прибыл вчера вечером. Должен был быть раньше, но одна из наших лошадей сломала подкову, и прошло четыре часа, прежде чем мы нашли кузнеца. Но я все равно не мог заснуть. Был слишком возбужден, — он счастливо улыбнулся, приглашая герцогиню разделить его радость.

— Вы присоединились к армии?

— Конечно. — Лорд Джон оправил мундир в доказательство своих слов. — Гарри Пэджет просил за меня, я просил разрешения у принца-регента, и он в конце-концов согласился. — Лорд Джон хоть и числился кавалерийским офицером, никогда не был приглашен в армию. Он являлся помощником принца-регента, который категорически не хотел его лишиться, но Генри Пэджет, граф Оксбриджский, который был близким другом принца и к тому же командовал британской кавалерией, упросил принца дать Джону Розеднейлу шанс. Лорд Джон, смеясь, подошел к буфету, налил себе кофе и сделал бутерброд с ветчиной. — Принц чертовски ревнив, он считает, что сам должен быть здесь и побить Наполеона. Кстати, говоря о Наполеоне, есть о нем какие-нибудь новости?

— Артур не ожидает от него ничего до июля. Мы считаем, что он уже покинул Париж, но никто не уверен в этом абсолютно. — (Артур был герцогом Веллигнтонским). — Я спросила Артура, безопасно ли проводить сегодня бал, и он заверил меня, что да. Он сам устраивает здесь бал на следующей неделе.

— Должен сказать, что война — это суровое испытание, — улыбнулся Лорд Джон герцогине, стоя возле буфета.

Герцогиня пождала плечами, не одобряя его легкомысленное настроение, и бросила на элегантного молодого человека подозрительный взгляд.

— А вы прибыли один?

Лорд Джон снова улыбнулся, возвращаясь к столу.

— Бристоу был так добр, что изыскал для меня два приглашения.

— Я догадываюсь, что это женщина?

Лорд Джон помедлил и кивнул.

— Разумеется, это Джейн.

— Черт тебя возьми, Джонни.

Герцогиня выругалась очень тихо, но ее слова одернули лорда Джона. Он слишком боялся эту пожилую женщину, чтобы позволить себе протестовать.

Герцогиня хотела написать матери лорда Джона письмо и сказать ей, что ее глупый мальчик притащил в Брюссель свою любовницу. Она прокляла самого Гарри Пэджета, который закрутил шашни с женой младшего брата Веллингтона. Такая демонстрация адюльтера была модным спортом среди кавалеристов, но она могла превратиться в кровавый спорт и герцогиня боялась за жизнь лорда Джона. Ее обижало, что такой обаятельный молодой человек, как лорд Джон так глупо рисуется.

— Если бы это было в Лондоне, Джонни, я бы позволила ей прийти на бал, но в Брюсселе это затруднительно. Не могу сказать за других, но мне эту девушку не представляй, Джон, я не хочу ее видеть! Ты меня понимаешь?

— Джейн очаровательна, — лорд Джон попытался защитить свою любовь от такого пренебрежительного отношения.

— Мне плевать, даже если она прекрасна как Титания и очаровательна как Корделия… Все равно она жена другого человека. Тебя не беспокоит ее муж?

— Беспокоил бы, если бы был здесь, но ведь его тут нет. В конце войны он нашел себе какую-то француженку и теперь живет с ней, и насколько я знаю, он все еще во Франции, — лорд Джон издал смешок. — Возможно этот бедняга уже в плену у Наполеона.

— Вы полагаете, что он во Франции? — голос герцогини выглядел ошеломленным.

— Ну, точно не в армии, я смотрел списки.

— О, мой дорогой Джонни, — герцогиня поставила чашку кофе и бросила на своего друга сочувственный взгляд. — А ты догадался проверить списки голландской армии?

Лорд Джон Розендейл ничего не ответил, уставившись на герцогиню.

— Подполковник Ричард Шарп в штабе Стройного Билли, Джонни.

Розендейл побледнел. На мгновение показалось, что он ничего не сможет ответить, но затем нашел в себе силы.

— Он с принцем Оранским? Здесь?

— Не в Брюсселе, но очень близко. Стройный Билли захотел кого-нибудь из британских офицеров к себе в штаб потому, что командует британскими войсками…

Розендейл сглотнул.

— И он получил Шарпа?

— Да, получил.

— О, Боже, — лицо Розендейла стало белее бумаги. — А Шарп сегодня придет на бал? — в панике спросил он.

— Я точно не приглашала его, но отправила Стройному Билли несколько приглашений, так что кто знает, кого он захочет привести сюда? — герцогиня заметила страх на лице молодого человека. — Возможно, будет лучше, если ты отправишься домой, Джонни.

— Я не могу. — Для лорда Джона трусливо сбежать было страшнее, чем остаться. Он не только наставил Ричарду Шарпу рога, но еще и украл его состояние, и вот теперь узнал, что его соперник не потерялся во Франции, а жив и поблизости от Брюсселя.

— Бедный Джонни, — насмешливо сказала герцогиня. — Все же приходи сегодня на бал. Полковник Шарп не осмелится убить тебя здесь, потому что я не позволю. Но если это случится, тебе придется оставить Джейн и найти себе кого-нибудь другого. Как насчет девушки Хантли? У нее приличное приданое и она не такая уж уродина. — Герцогиня упомянула еще с полдюжины девушек, всех достаточно знатного происхождения, но лорд Джон не слушал. Он думал о черноволосом солдате со шрамом на лице, которому наставил рога и лишил состояния, о солдате, поклявшемся убить лорда.

В сорока милях к югу окровавленный драгунский лейтенант, которого лягнула лошадь, валялся в зарослях крапивы возле канавы. Он умер до того как врач смог до него добраться. Вестовой лейтенанта обшарил его и завладел всем его имуществом. Он забрал монеты, снял с шеи медальон, стащил сапоги и выбросил книгу по френологии. Французские пехотинцы разделали лошадь лейтенанта байонетами и теперь шли по Бельгии с кусками мяса, завернутыми в пояса. Час спустя мимо лейтенанта проехала карета Императора, потревожив мух, облепивших тело лейтенанта и откладывающих яйца в окровавленный рот и ноздри.

Кампания продолжалась уже четыре часа.

Прусские пушки отошли на север от Шарлеруа. Артиллерийский офицер думал, почему никому не пришло в голову взорвать мост через реку Шамбр в центре города, но потом вспомнил, что рядом полно бродов, которые делают уничтожение прекрасного моста бесполезной тратой пороха. Пушки ушли, в северной части города прусская кавалерия усилила бригаду пехоты, которая сейчас стаскивала с окрестных домов мебель, из которой на краю моста сооружали баррикаду. Горожане благоразумно оставались в домах и позакрывали ставни. Многие из них достали из укромных мест припрятанные французские флаги. Бельгия была частью Франции всего год назад, и многие люди в этой части провинции возмущались тем, что они теперь стали частью Нидерландов.

Французы приближались к Шарлеруа по всем южным дорогам. Драгуны в зеленых мундирах добрались до города первыми, следуя за кирасирами и уланами. Никто не пытался пройти через забаррикадированный мост. Уланы, многие из которых были бельгийцами, поскакали на восток в поисках брода. На северном берегу за уланами тенью следовали прусские гусары в черных мундирах. Гусары обнаружили группу французских инженеров, наводящих переправу через реку. Шестеро инженеров подплыли к северному берегу и уже привязывали веревку к огромному вязу. Гусары обнажили свои сабли и загнали безоружных людей обратно в реку, но французская артиллерия уже показалась на южном берегу и начала обстреливать их. Ядра падали в нескольких ярдах по ходу гусар, одно ударилось в дерево, разорвав его в куски.

Капитан гусар отозвал своих людей назад. Он увидел, как на северный берег перебираются красные мундиры — доказательство того, что уланы отыскали брод. Пруссаки отправились обратно в Шарлеруа, где слышалась вялая перестрелка мушкетов через реку. Французские драгуны расположились в домах на южном берегу, а прусская пехота стояла шеренгой перед баррикадой. Капитан гусар доложил командиру бригады пехотинцев, что к городу французы уже подходят с фланга и надо срочно уводить пехоту на север. Последний залп французов отколол еще несколько щепок от баррикады, и наступила тишина. Пруссаки, оставив батальон пехоты в северной половине Шарлеруа, дождались пока французская пехота дошла до города и стала гарнизоном в домах в его южной части. Французы выбивали прикладами стекла вместе со ставнями, создавая себе амбразуры для стрельбы.

В полумиле к югу от моста французские офицеры штаба обшаривали почту в Шарлеруа в поисках писем, написанных офицерами противника, которые бы могли дать ниточки к планам британцев и пруссаков. Эти ниточки добавятся к уже добытым сведениям разведки: те стали потоком поступать в штаб Наполеона от бельгийцев, отчаянно желавших снова стать частью французской империи. С верхних этажей домов свисали яркие французские триколоры, подтверждая настроения жителей Шарлеруа.

Французский драгунский генерал отыскал пехотного полковника в таверне близ реки и гневно потребовал объяснить, почему до сих пор не захвачена баррикада через мост. Полковник объяснил, что он не получал приказов. Генерал выругался как рядовой, которым он когда-то и был и заявил, что французскому офицеру не требуется приказа, когда враг находится в пределах видимости.

— Атакуй прямо сейчас, дурак, если не хочешь, чтобы тебя вышвырнули из армии.

Полковник, уже немало повоевавший, списал грубые слова генерала на обычное волнение и попытался успокоить пожилого человека, тихо объяснив ему, что лучше будет дождаться артиллерию и только тогда начать атаку на забаррикадировавшихся прусских пехотинцев.

— Пара орудийных залпов сметет их, — объяснял полковник, — и нет никакой необходимости терять своих людей. Я полагаю, это вполне благоразумно? — полковник как-то покровительственно улыбнулся генералу. — Чашку кофе, генерал?

— Пошел ты со своим кофе. — Генерал схватил полковника за мундир и подтащил к себе так близко, что полковник почувствовал запах чеснока и бренди в его дыхании. — Я атакую мост прямо сейчас, — сказал генерал, — и если я возьму его, я вернусь обратно, оторву твои яйца и поставлю командовать полком настоящего командира.

Он отпустил полковника и вышел из таверны на улицу. Над головой просвистела прусская мушкетная пуля и ударилась в висевший на стене плакат, приглашающий всех на фестиваль в день святых Петра и Павла. Кто нарисовал известью на плакате: «Vive I’Empereur!»

— Эй ты! — Крикнул генерал какому-то пехотному лейтенанту, прячущемуся в переулке от огня пруссаков. — Собери своих людей и иди за мной. Горнист, труби сбор! — Генерал кивком голову отдал приказ своему ординарцу, чтобы тот привел лошадь и, игнорируя мушкетный огонь, забрался в седло и обнажил саблю. — Французы! — закричал он всем, кто мог его слышать. — Примкнуть штыки, обнажить клинки!

Генерал знал, что город надо взять, и этот момент настал. Он лично поведет атаку разношерстных войск против прусских пехотинцев, стоящих шеренгой за грубой баррикадой. Ему показалось, что на краю кучи сваленной мебели есть более низкое место, которое лошадь вполне может перепрыгнуть. Он пришпорил свою лошадь и из-под подков забрызгали искры.

Генерал знал, что он, скорее всего, погибнет, ибо для пехотинца нет ничего приятнее, чем убить кавалериста, а он ведь возглавит атаку, но генерал был солдатом и знал, что для солдата самый главный враг — это его собственный страх смерти. Победи этот страх, и победа придет сама собой, а победа принесет славу и почет, медали и деньги и, что лучше всего, что более ценно всех материальных благ — это одобрительная улыбка Императора, который похлопает генерала по плечу как верного пса, и мысль об этом заставила генерала пришпорить лошадь и поднять выше саблю.

— В атаку!

За ним, воодушевленные его примером, к мосту бросились спешившиеся драгуны и матерящиеся пехотинцы. Генерал ворвался на мост.

Прусская пехота подняла мушкеты над баррикадой.

Генерал заметил солнечные блики на медных деталях оружия.

— Убить ублюдков! Убить их! — кричал он, убеждая себя, что не боится. Внезапно баррикада окуталась дымом, сквозь который пробилось пламя и длинный седой ус генерала срезало пулей, пуля пошла дальше и оторвала мочку уха, но это были единственный урон, нанесенный залпом прусских пехотинцев: генерал всегда был удачливым человеком. Он вонзил в бока лошади шпоры, и она неуклюже прыгнула через нагромождение кресел и диванов на правом краю баррикады. Лошадь перескочила через пахнущий тухлыми яйцами дым, генерал увидел байонет, направленный в живот своей лошади, отбил его саблей в сторону и лошадь безопасно приземлилась позади и баррикады и шеренгой пехотинцев. Прусские гусары, ждавшие в пятидесяти ярдах от моста, чтобы у них было пространство для атаки на любого, кто пройдет сквозь строй пехотинцев, ринулись вперед, но генерал не обратил на них внимания. Он повернул лошадь назад и пошел прямо на испуганных пехотинцев.

— Ублюдки! — Генерал убил прусского солдата, полоснув саблей по шее прямо над жестким черным воротником. Остальные пехотинцы побежали. На мосту их было совсем не много и они не надеялись сдержать французское наступление. Над баррикадой полыхнуло пламя уже с французской стороны, и генерал закричал своим людям не стрелять, а разбирать чертову баррикаду.

Прусская пехота бежала к северу. Кавалерия, видя, что французы захватили мост с издевательской легкостью, направилась вслед за пехотинцами. Французский генерал, зная, что уже заработал одобрительное похлопывание по плечу от Императора, смеялся им вслед.

— Эй, вы, трусливые ублюдки! Педики! Комнатные собачки! Вернитесь и сражайтесь, ничтожества! — Затем он сплюнул и убрал саблю в ножны. Кровь из раненого уха заливала левый эполет.

Французские пехотинцы начали разбирать баррикаду. Единственный убитый пруссак, уже освобожденный от денег и еды, валялся возле моста. Драгунский сержант оттащил тело в сторону и по мосту проследовали еще несколько кавалеристов. Какую-то женщину, тоже переходившую через мост, скачущие драгуны чуть было не снесли. У нее в руках был букет увядших фиалок.

— Он идет? — спросила она.

Не стоило уточнять, кого она имела ввиду, ее возбужденное лицо говорило само за себя.

Окровавленный генерал улыбнулся.

— Да, он идет.

— Это для вас, — протянула она генералу цветы. Фиалки были символом бонапартистов все время изгнания Наполеона, и эти цветы, распускающиеся весной, долженствовали символизировать и расцвет Императора.

Генерал наклонился и взял маленький букетик. Он просунул хрупкие стебли в петлицу своего мундира, снова наклонился и поцеловал женщину. Как и она, генерал молился за то, чтобы фиалки вернулись, теперь это произошло, и в этот раз они расцветут пышнее, чем когда-либо ранее. Франция наступала, Шарлеруа пал и теперь между Императором и Брюсселем не осталось рек. Генерал, наслаждаясь победой, повернул лошадь обратно, чтобы найти пехотного полковника, не поддержавшего атаку и тем самым закончившего свою военную карьеру. Франции не нужно благоразумие, Франции нужна отвага и победа, и этот маленький черноволосый человек, который знает как добывать эти победы, яркие словно солнце и пахнущие фиалками.

Vive I’Empereur.