Эпилог

Они поженились на следующий день. Священник, венчавший их, трясся от страха: в городе все еще случались грабежи, над крышами то и дело поднимались языки пламени, а на улицах слышались крики. Странная это была свадьба: хотя парни Шарпа, пришедшие помочь охранять дом, вышвырнули вон пьяниц, а Клейтон, Питерс и Гаттеридж с заряженными мушкетами встали на страже у ворот, по двору все еще стелился едкий дым, а сам Шарп ни слова не понял из церемонии. Рядом были Харпер и Хоган, причем оба, на взгляд Шарпа, выглядели счастливыми идиотами: сержант аж подпрыгнул от удовольствия, когда Шарп сообщил ему, что они с Терезой собираются пожениться. Харпер даже похлопал Шарпа по спине, как будто они были в одном звании, и заверил, что они с Изабеллой очень рады за них.

- Изабелла?

- Та малышка, сэр.

- Она еще здесь? – Шарп потер спину: по ней как будто выстрелили из французского четырехфунтовика.

Харпер покраснел:

- Я думал, может, она захочет остаться со мной, самую малость, понимаете? Если не возражаете, сэр.

- Возражаю? С чего бы мне возражать? Но как, черт возьми, ты сам узнаешь, чего она хочет? Ты же не говоришь по-испански, а она – по-английски.

- В таких вещах мужчина должен сам понимать, - таинственно сказал Харпер, как будто Шарпу это было недоступно. Потом он улыбнулся: - Но я рад, что вы делаете правильную вещь, сэр, да, очень правильную.

Шарп расхохотался:

- Да кто ты, черт возьми, такой, чтобы говорить мне, что правильно?

Харпер пожал плечами:

- Я истинно верую, да. Вам нужно воспитывать малышку в лоне католической веры.

- Я не собираюсь ее воспитывать.

- Ага, точно. Это женская работа, что правда, то правда.

- Я не это имел в виду.

Он хотел сказать, что Тереза не останется с армией, а сам он не может уехать с ней в горы, так что придется жить в разлуке с женой и дочерью. Не прямо сейчас, но через какое-то время они уедут. Шарп задумался, не для того ли он женится, чтобы дать Антонии фамилию, признать ее законнорожденной, чего сам был всю жизнь лишен. Его смущала церемония - если, конечно, бормотание перепуганного священника среди ухмыляющихся солдат вообще могло называться церемонией. Но, с другой стороны, его переполняла радость, даже гордость от того, что рядом стояла Тереза и что он, кажется, все-таки любил ее. Между ним и Джейн Гиббонс было много миль и множество непреодолимых препятствий. Он слушал слова на незнакомом языке, чувствовал неуклюжую радость и видел, как счастлива тетка Терезы.

Женатый человек, отец ребенка, капитан, командир роты... Шарп поглядел вверх, за кроны деревьев, где в высоком небе парили птицы. Тереза взяла его за руку, что-то прошептав по-испански, и, как ему показалось, он понял, что именно. Он глянул на нее, на ее стройную фигуру, темные глаза, и почувствовал себя круглым дураком: Харпер смеялся, Хоган и рота радостно ухмылялись, а Изабелла плакала от счастья. Шарп улыбнулся жене и прошептал: «Я люблю тебя!» Он поцеловал ее, вспоминая тот, первый поцелуй под пиками уланов, и рассмеялся: он был счастлив. И Тереза, видя его улыбку, тоже была счастлива.

- Можно поцеловать невесту, Ричард? – Хоган сиял за них обоих, он обнял Терезу и от души поцеловал ее. Рота Шарпа издала победный клич, тетка Терезы захлопала, что-то быстро сказала Шарпу и стерла пятнышко грязи с его мундира. Потом лейтенант Прайс настоял на том, чтобы поцеловать невесту, а невеста настояла на том, чтобы поцеловать Патрика Харпера, и Шарп уже с трудом скрывал свое счастье: он считал, что показать свои эмоции - значит расписаться в своей слабости.

- Держи, - Хоган поднес ему вина. – С поздравлениями от дяди невесты. Твое здоровье, Ричард.

- Забавный, однако, способ жениться.

- Как бы ты это ни делал, все равно выходит забавно, - Хоган подозвал служанку, державшую на руках Антонию, жестом попросил поднять ее и влил немного вина в маленький рот. – Вот так, любовь моя. Не каждой девчонке удается погулять на свадьбе родителей.

По крайней мере, девочка была здорова: хворь, как бы она ни называлась, отступила. Доктора, благодарившие Бога, что не успели вмешаться, утверждали, что это была болезнь роста, пожимали плечами, пряча в карман деньги, и гадали, за что это Господь так любит незаконнорожденных.

Они покинули город после обеда, держась вместе, вооруженная группа, способная противостоять насилию, все еще правящему Бадахосом. Улицы были полны трупов. С бреши бастиона Санта-Мария было видно, что весь ров заполнен мертвыми телами, сотнями и сотнями убитых. Среди жертв резни двигались люди, пытаясь найти братьев, сыновей или друзей. Другие стояли на гласисе, на самом краю рва, оплакивая армию там, где утром, не скрывая слез, плакал Веллингтон. Кучевые облака обещали теплый апрель. Тереза, впервые увидевшая бреши, что-то пробормотала по-испански. Шарп видел, как ее глаза поднялись по стенам до самых замолчавших пушек: он знал, что она понимает их силу.

Полковник Уиндхэм был на гласисе, глаза его не отрываясь смотрели на то место, где погиб его друг Коллетт. Увидев Шарпа, поднимавшегося по приставленной к краю рва лестнице, он окликнул его:

- Шарп?

- Сэр?

- Вы храбрец, Шарп, - Уиндхэм отсалютовал ему.

Шарп был смущен:

- Спасибо, сэр. Вы тоже, сэр: я видел атаку, - он запнулся, не зная, что сказать еще. Потом, вдруг вспомнив про портрет, достал его из кармана мундира и передал полковнику измятый, заляпанный портрет его жены. – Мне кажется, он вам дорог, сэр.

Уиндхэм посмотрел на портрет, перевернул обратной стороной и неверяще воззрился на Шарпа:

- Боже мой, как вы его нашли?

- Он был в кивере, сэр, у человека по имени Обадия Хэйксвилл, который его и украл. Он также украл мою подзорную трубу, - та нашлась в ранце Хэйксвилла и тут же перекочевала в ранец Шарпа. Он кивнул в сторону Харпера, стоявшего рядом с Изабеллой: - Сержант Харпер, сэр, не крал этих вещей.

Уиндхэм кивнул. Ветерок играл пером на его шляпе.

- Так значит, вы вернули ему звание сержанта? – полковник смущенно улыбнулся.

- Да, сэр. А чуть погодя я верну ему его винтовку и зеленую куртку, если вы не возражаете.

- Нет, Шарп. Рота ваша, вам и решать, - Уиндхэм коротко улыбнулся Шарпу, вспомнив вдруг их разговор о смирении, потом повернулся к Харперу: - Сержант!

- Сэр? – Харпер сделал шаг вперед и вытянулся во весь рост.

- Я приношу вам свои извинения, - было видно, что Уиндхэм не привык говорить такие слова сержантам.

- Не нужно извинений, сэр, - лицо Харпера ничего не выражало, он отвечал как можно официальнее. – Полосы на спине очень привлекательны для леди, сэр.

- Вот сукин сын, а! – Уиндхэм явно был рад сбросить камень с души. Он кивнул Шарпу: - Командуйте, капитан.

Они дошли до лагеря, оставив позади боль, смерть и смрад. Шум города затихал вдали. Прошли траншеи. На батарее, заметил Шарп, артиллеристы посадили цветы. Погода менялась, впереди ждало жаркое лето. Армия скоро отправится в новый поход, на северо-восток, в сердцу Испании.

Бадахос стал прошлым.

А ночью в двух милях по дороге в Севилью нескладная тень отвалила межевой камень, бормоча себе под нос: «Меня нельзя убить». Хэйксвилл, вытянув из-под камня узел с награбленным, дезертировал из армии. Он знал, что не вернется: слишком много осталось свидетелей смерти Ноулза, да и портрет, найденный в сержантском кивере, выдавал его с головой, так что в лагере его ждала только расстрельная команда. Но Хэйксвилл спокойно вдыхал холодный ночной воздух и ни о чем не беспокоился: он куда-нибудь пойдет, что-нибудь найдет, как было всегда – не первую ночь он проводит один, не имея ни семьи, ни дома. Высокая несуразная фигура исчезла в ночи. Он найдет кому еще навредить.

Человек идет в брешь ради одной-единственной вещи: гордости. Шарп был там. Он стоял на вершине, победив страх, и спускался вниз, в ужас, запятнавший победу, как кровь пятнает клинок. Ночью он никак не мог заснуть, вспоминая улицы, полные вина, серебра, безумия и крови.

Надежды Шарпа касались многих вещей: капитанства, мести клерку, роты, любимой женщины и ребенка, которого он никогда не видел. Все, на что он надеялся, было завоевано в Бадахосе. Он лежал в палатке Лероя, находившегося в госпитале с ужасающей раной. Ночь была темна и тиха, впервые за многие недели. Одержана большая победа. Ворота в Испанию открылись. Шарп посмотрел на женщину, лежавшую рядом с ним, такую прекрасную в свете костра, пробивавшемся через ткань палатки. Какое чудо, что они женаты! Потом он посмотрел на темноволосого курносого ребенка, спавшего между ними, и в душе его странно, сама по себе, шевельнулась любовь. Он поцеловал Антонию, свою дочь, в неверном свете казавшуюся такой маленькой и уязвимой. Но она жива, она его единственный кровный родственник, его дочь, и он будет защищать ее, как защищал тех, кто любил его, гордился им и был счастлив идти с ним в одном строю – роту Шарпа.