Глава 26

Они двигались направо, подальше от бастиона Сан-Педро, цепляясь за крутые склоны холма, пока тот не закрыл их от картечи. Первая атака была отбита, но Третья дивизия попытается снова. От главной бреши был слышен царивший там ад, в водах озера отражались тусклые отблески огней: Четвертая и легкая дивизия шли на приступ. Ноулз чувствовал разлитое в воздухе безумие, заставляющее темные крылья-фланги все туже охватывать город, толкающее к смерти и сумасшедшим поступкам.

- Легкая рота! Ко мне!

- Мы здесь, сэр, - капитана остановил пожилой сержант, следом показался лейтенант с дюжиной людей. Боже, подумал Ноулз, неужели это все, кто остался в живых? Но за ними виднелись другие люди, они тащили громоздкие лестницы. Еще один сержант улыбнулся Ноулзу:

- Попробуем снова, сэр?

- Подождите свистка, - Роберт понимал, что нет смысла в неподготовленной атаке: защитники перебьют их по одному. Дивизия должна действовать как единое целое.

Ему вдруг стало легко. В голове возникла мысль, уже беспокоившая его раньше и исчезнувшая с первым картечным залпом. Но сейчас, обдумывая первую атаку, Ноулз припомнил, что со стен почти не было мушкетных выстрелов: должно быть, французы оставили в замке совсем небольшой гарнизон! Эта мысль вселила в него уверенность: у них все получится. Он улыбался своим людям, хлопал их по плечам, и его уверенность передавалась им. Теперь надо подумать, что сделал бы Шарп. Опасность исходит не от мушкетов: главное – не дать защитникам замка оттолкнуть длинные шаткие лестницы. Ноулз отозвал в сторону лейтенанта с десятком людей и объяснил, что нужно сделать: они не должны пытаться первыми взобраться по лестнице – напротив, они должны стрелять по парапету, не давая защитникам высунуться. Когда стена будет очищена, он сам возглавит атаку, а они пойдут замыкающими.

- Понятно? – они улыбнулись и кивнули, он улыбнулся в ответ и потащил из ножен свою саблю.

Сержант усмехнулся:

- Я уж думал, вы снова забудете ее, сэр!

Люди вокруг расхохотались, и Ноулз порадовался, что темнота скрыла его смущение. Но это были сплошь отличные ребята, его люди, и он вдруг почувствовал, как никогда раньше, что должен был ощущать Шарп, лишившись роты. Задумавшись, как взбираться по лестнице с саблей в руке, Ноулз решил взять клинок в зубы. Только бы не уронить! Он почувствовал слабость в коленях, но тут, вместо ожидаемых свистков, послышались крики и топот сотен ног. Момент настал.

Из темноты появилась Третья дивизия. Со стен полетели зажигательные снаряды, плюнула, пробив наступающие ряды, пушка маленького замкового бастиона, но люди были настроены решительно, и лестницы, описав замысловатые кривые, ударились о стену.

- Наверх! – Ноулз зажал клинок в зубах и ухватился за ступеньки. Мимо просвистела мушкетная пуля, но он уже слышал, как лейтенант за спиной отдает приказ. Раздался слаженный залп, и Ноулз начал подъем. Сверху сбросили несколько грубо обтесанных гранитных блоков, они пролетели возле лица, и страх за собственную жизнь почти остановил его. Пришлось сконцентрироваться на сабле: она так и норовила выскользнуть, челюсть болела. Он понимал, что беспокоиться о такой мелочи глупо, надо задуматься о том, что враг уже ждет. От страха ему захотелось смеяться, но костяшки пальцев вдруг задели стену: он был наверху. Пришло время перехватить саблю.

- Прекратить огонь! – закричал лейтенант, поглядев вверх.

Чтобы преодолеть последние ступеньки, Ноулзу пришлось несколько раз взмахнуть рукой с зажатой в ней саблей, но это было легче, чем карабкаться вверх, держа саблю в зубах. Он подумал, что выглядел глупо с саблей во рту, и поразился, какие неуместные, дурацкие мысли подсовывает ему сознание в такой ответственный момент. Он слышал гром пушек, крики, треск соседней лестницы, снизу напирали люди, а рука уже схватилась за край стены! Снова нахлынул страх, но Ноулз заставил себя оттолкнуться, чтобы перемахнуть через стену – и увидел летящий байонет. Он уклонился в сторону, выбросил вперед правую руку, пытаясь поймать равновесие на шатающейся лестнице, и неожиданно обнаружил, что сабля, зажатая в этой руке, расколола череп противника. Снизу Ноулза толкнули, он почувствовал, что падает вперед, прямо на мертвеца, извернулся и рухнул за край стены, тут же откатившись в сторону. Он добрался! В горле родился странный, похожий на плач звук, порожденный ужасом, но Ноулз не слышал его: впереди был новый противник. Сабля Ноулза вошла ему в пах, в ночи раздался вопль, кровь плеснула на руку. А на стену уже выбирались остальные.

У них получилось! Получилось! Люди поднимались по лестницам, а Ноулза переполняла такая радость, какой он раньше никогда не чувствовал. Он поднял саблю, липкую от крови, и обернулся к бегущим навстречу врагам: их мушкеты были выставлены вперед, но на лицах читался страх. Что-то странное было в мундирах французов: они не были привычно сине-белыми. Ноулз заметил красный цвет на спине и желтый спереди, но думать об этом было некогда: он уже летел вперед, помня, что Шарп всегда атакует. Сабля отбила байонет в сторону, метнулась вверх и ударила точно в горло. «Легкая рота! Ко мне!» - закричал капитан.

Раздался нестройный мушкетный залп, но он все еще был жив, а людей вокруг становилось все больше. Вражеский офицер отдавал приказы. Немецкий! Так это немцы! Они хороши, даже если и не настолько, как те, что сражаются под командой Веллингтона – но страха нет, только ощущение победы. Ноулз повел людей вниз. Врагов было немного, англичане превосходили их числом и вычищали двор за двором – а каждый примыкавший к стене двор, захваченный людьми Ноулза, был еще одним местом, куда можно без опаски забраться по лестнице, и вскоре парапет был заполнен красными мундирами.

Немцы сражались насмерть. Они защищали каждое окно, каждую лестницу, но у них не было ни единого шанса: замок почти лишился гарнизона, остался лишь поредевший батальон, но этот батальон стоял до последнего. Каждая минута их сопротивления приближала прибытие резервов. Они вопили от боли, падая с парапета прямо на подставленные штыки, но бились, невзирая на потери, до тех пор, пока вся стена не была захвачена.

Ноулза переполняли радость и воодушевление: они одержали победу там, где никто в это не верил, взобрались по скале и взяли замок! Он хлопал людей по плечам, обнимал их, смеялся, забыв былые обиды – им удалось! И не имело никакого значения, что сам замок, огромное здание с бесчисленным количеством помещений, замысловатыми коридорами и темными дворами, еще предстояло захватить – главное, что теперь их победу никому не украсть. Британцы захватили самую высокую точку города, откуда можно пробиваться вниз, на улицы, к главной бреши – и Ноулз знал, что первым доберется до Терезы, что увидит в ночной тьме благодарность на лице Шарпа. Он сделал это! Нет – они, они сделали это! И победный крик британцев впервые огласил Бадахос.

Впрочем, в брешах этого крика не услышали: замок был так далеко. Всаднику пришлось бы потратить не одну минуту, чтобы сделать крюк в милю и обогнуть озеро, а ведь донесение еще даже не было отослано. Пиктон ждал. Он слышал, как колокол пробил одиннадцать, когда его замечательные ребята лезли через парапет, и теперь прислушивался к звукам боя, пытаясь понять, победили они или пали порубленными на куски в одном из замковых дворов. Наконец он услышал крики, привстал в стременах и радостно взревел, обернувшись к адъютанту: «Гони, парень, гони!», затем повернулся к штаб-офицеру, от души похлопав того по спине: «Мы доказали, что он не прав! Черт его побери, мы сделали это!» На губах его играла ухмылка: Пиктон предвкушал реакцию Веллингтона.

Чтобы победить в бреши, человеку нужна ярость, чистая и горячая, но может помочь и идея, даже самая простая. У Шарпа была даже не идея, а беспочвенная надежда, вполне заслуживающая имени «Отчаянная» - но больше не было ничего, поэтому он снова и снова изучал равелин, так приветливо расположившийся у подножия третьей бреши. Пересекая его поперек, не было ни шанса избежать картечи: любой, кто пытался это сделать, тут же превращался под ураганным огнем в ничтожный кусок мяса. Но третья брешь была самой новой, и у французов не было времени снабдить ее ловушками: Шарп видел, что даже chevaux de frise здесь был короче и перекрывал не весь проход: по правой стороне оставалось пространство, куда вполне можно протиснуться втроем. Понять бы только, как туда добраться: ров по-прежнему был непроходим, ярость огня не пошла на убыль, оставался только путь через равелин. Нужно взобраться на него, пересечь и спрыгнуть в ров, причем сделать это, не обращая внимания на пламя, как можно ближе к углу ромба, где его стороны сходятся: так путь будет короче, а французы не успеют среагировать и толком прицелиться.

Он не имел права брать с собой роту: дело было для «Отчаянной надежды», порожденной безысходностью и взращенной на остатках гордости – а значит, для добровольцев, самых храбрых и самых глупых. Шарп знал, что может не идти туда сам – но ему не нужно еще не остывшее место погибшего: свое капитанство он завоюет сам. Во рву постепенно затихал ужас последней атаки, в пространстве между брешами установилось что-то вроде перемирия: пока британцы не высовывались из-за равелина, канониры не обращали на них внимания. Но стоило самой маленькой группке людей вступить в огненный круг перед брешью, пушки начинали плеваться огнем и картечью. Где-то далеко на гласисе, в темноте, слышались приказы: готовилась новая атака, которая бросит в ров последние резервы дивизии – и если решение прорваться по узкому краю равелина могло сработать, то только сейчас, только в этот безнадежный момент. Шарп повернулся к своим людям и достал палаш: лезвие блеснуло в ночи, свистнула сталь. Лица расположившихся на склоне людей, обращенные к нему, были бледны.

- Я иду туда. Одна, последняя атака – и все будет кончено. Центральную брешь еще никто не трогал, а я попробую: через равелин и в ров. Может, сломаю свои чертовы ноги, потому что там нет ни лестниц, ни мешков с сеном, но я пойду. Пойду, потому что французы смеются над нами, потому что они решили, что победили – и я намерен их в кашу порубить за это! – он и сам не подозревал, сколько в нем накопилось ярости. Он никогда не умел произносить речей, но ярость сама находила слова: - Я хочу, чтобы эти ублюдки пожалели, что родились на свет. Они все сдохнут. Я не могу звать вас за собой, вы не обязаны туда идти, но сам я иду. Можете оставаться здесь, никто вас не обвинит в трусости, - слова кончились, он просто не знал, что сказать еще. За спиной потрескивало пламя.

Патрик Харпер встал, в его огромной руке был зажат большой топор, один из многих розданных перед боем, чтобы прорубаться через препятствия во рву. На лезвии играли красноватые отблески. В свете пламени он казался легендарным воином, пришедшим из забытых времен. Харпер сделал шаг вперед, переступив через мертвых, повернулся к роте и улыбнулся:

- Идете?

Идти им было незачем: слишком часто Шарп требовал от них невозможного – и всегда получал, но не сейчас, в этом аду. Однако они вставали: сводники и воры, убийцы и пьяницы – все улыбались Шарпу и проверяли оружие. Харпер поглядел на своего капитана:

- Отличная речь, сэр, но моя оказалась лучше. Не поделитесь вот этим? – он указал на семиствольное ружье.

Шарп кивнул и передал его гиганту:

- Заряжено.

Дэниел Хэгмен, бывший браконьер, взял винтовку Шарпа: он был лучшим стрелком в роте. Лейтенант Прайс, нервно теребя кончик сабли, улыбнулся капитану:

- Думаю, я достаточно безумен, сэр.

- Можешь остаться.

- И дать вам первым добраться до баб? Нет уж, я иду.

Роч и Питерс, Дженкинс и Клейтон, Кресакр, регулярно побивавший жену, – все были здесь, все чувствовали возбуждение: им наконец-то попалось достаточно сумасшедшее дельце. Шарп оглядел их и пересчитал, любовно заглядывая каждому в глаза.

- А где Хэйксвилл?

- Слинял, сэр. Давно его не видел, - здоровяк Питерс сплюнул на гласис.

Ниже по склону, входя в круг света, двигался последний батальон, и Шарп понял, что рота должна атаковать прямо сейчас.

- Готовы?

- Да, сэр.

В миле от них, невидимый с гласиса, Третья дивизия зачищала последний из замковых дворов: потребовался почти час жестоких боев с немцами и французами, подошедшими из центрального резерва, располагавшегося на соборной площади. А на расстоянии мили в противоположную сторону, столь же невидимый для остальных, Пятая дивизия генерала Лита штурмовала Сан-Винсенте. Лестницы были разбиты в щепки, люди падали в ров, прямо на торчащие колья, но подносились другие лестницы, а мушкеты били по амбразурам. Так была одержана вторая немыслимая победа. Бадахос пал. Пятая дивизия вырвалась на улицы, Третья удерживала замок, но люди во рву и на погруженном во тьму гласисе этого не знали. В самом городе новости распространялись быстрее: слухи о поражении быстрее чумы пронеслись по узким улочкам, докатившись до бастионов Санта-Мария и Тринидад. Их защитники с ужасом оглядывались, но город был темен, замок молчал – и они пожимали плечами, уверяя друг друга, что это не может быть правдой. Но что, если они были не правы? На стены опустился страх, сжав сердце каждого своими зловещими крыльями.

- Готовьсь!

Боже! Еще одна атака! Защитники стен повернулись спиной к темному городу и глянули вниз: действительно, там, в темноте, на заваленном телами склоне, собиралась еще одна атака, новое мясо для пушек. Искры побежали по запальным трубкам, пушки изрыгнули столбы дыма – мясорубка сделала новый оборот.

Шарп, ожидавший первого выстрела, услышал его и побежал. В Бадахос.