В Динневрак пришла весна. В монастыре потеплело, и в молитвенную тишину то и дело вторгается блеяние ягнят да песня жаворонков. Там, где так долго лежал снег, расцвели бледные фиалки и звездчатка, но всего отраднее — вести о том, что Игрейна благополучно разрешилась от бремени. Родился мальчик; дитя и мать выжили. Благодарение Господу и за это, и за погожее тепло; а более вроде бы и не за что. Весна — счастливая пора, так исстари повелось, а у нас тут ходят мрачные слухи: враг-де близок. Саксы вернулись, хотя их ли копейщики развели костры, полыхавшие на восточном горизонте прошлой ночью, — никто не ведает. Но пламя горело ярко, пылало в ночном небе точно предвестие ада. С зарей пришел селянин, принес нам несколько расколотых липовых бревен для новой маслобойки и рассказал, что костры-де запалили грабители-ирландцы, да только мы не верим: за последние недели слишком много было разговоров про саксонские военные отряды. Артур обезопасил от саксов целое поколение и научил наших королей доблести, но до чего же слабы сделались правители с тех пор! А теперь саксы возвратились — словно моровое поветрие.

Дафидд, судейский писарь, что переводит эти пергаменты на язык бриттов, пришел сегодня забрать новую стопку и между прочим сообщил, что костры почти наверняка саксонские. А еще рассказал, что новорожденного сына Игрейны назовут Артуром. Артур ап Брохваэль ап Пирддил ап Кунеглас: славное имя, хотя Дафидд его явно не одобряет, и сперва я не мог понять почему. Дафидд — коротышка вроде Сэнсама, с тем же суетливо-деловитым выражением лица и щетинистой шевелюрой. Он устроился в оконной нише почитать законченные рукописи и все цокал языком да качал головой.

— Почему Артур бросил Думнонию на произвол судьбы? — наконец вопросил он.

— Потому что Мэуриг на этом настаивал, — объяснил я, — а сам Артур никогда не хотел править.

— Возмутительная безответственность! — сурово отрезал Дафидд.

— Артур не был королем, — напомнил я, — а по нашим законам править может только король.

— Законы гибки, — фыркнул Дафидд. — Кому и знать, как не мне; так что Артуру следовало быть королем.

— Согласен, — кивнул я, — да только королем он не был. Не был по праву рождения, а Мордред — был.

— Значит, прав не было и у Гвидра, — возразил Дафидд.

— Верно, — кивнул я, — но если бы Мордред умер, притязания Гвидра имели бы не меньше веса, нежели любые другие, за исключением Артуровых, разумеется, вот только Артур королем быть не хотел. — Я вздохнул: ну сколько еще раз прикажете мне объяснять одно и то же? — Артур пришел в Британию, — втолковывал я, — потому что он принес клятву защищать Мордреда, а к моменту своего отъезда в Силурию он добился всего, к чему стремился. Он объединил королевства Британии, он утвердил в Думнонии правосудие, он разгромил саксов. Он мог бы воспротивиться требованиям Мэурига сложить с себя власть, но в глубине души он сам того не хотел, так что он вернул Думнонию ее законному королю — и на глазах у Артура развалилось все, чего он достиг.

— Вот и выходит, что Артуру следовало оставаться при власти, — отрезал Дафидд. Дафидд, сдается мне, очень похож на епископа Сэнсама — такие всегда все знают лучше других.

— Да, — согласился я, — но Артур устал. Ему захотелось переложить тяжкое бремя на чужие плечи. Если кто и виноват, так это я! Чем месяцами гостить в Иске, мне следовало оставаться в Думнонии. Но в ту пору никто из нас не понимал, что происходит. Никто не ждал, что Мордред окажется хорошим солдатом, а когда он паче чаяния встал во главе армии, мы убеждали себя, что он скоро умрет и королем станет Гвидр. И все разом наладится. Мы жили скорее надеждой, нежели реальностью.

— А я все равно считаю, что Артур нас подвел, — объявил Дафидд, и по тону его было понятно, почему он не одобряет имени нового эдлинга. Сколько раз приходилось мне выслушивать такого рода порицания Артуру? Если бы Артур остался при власти, говорят люди, саксы и по сей день платили бы нам дань, а Британия раскинулась бы от моря до моря! Зато в пору Артурова правления все только ворчали да жаловались. Когда он давал людям то, чего они хотели, они роптали: им, дескать, недостаточно. Христиане нападали на него за то, что он покровительствует язычникам; язычники нападали за то, что он терпит христиан, а короли — все, за исключением Кунегласа и Энгуса Макайрема, — ему завидовали. От поддержки Энгуса проку было мало, но с гибелью Кунегласа Артур лишился самого своего надежного венценосного союзника. Кроме того, Артур никого и никогда не подводил. Британия сама себя подвела. Британия позволила саксам прокрасться назад, Британия погрязла в распрях, а теперь вот ныла, что во всем виноват Артур. Артур, который даровал ей победу!

Дафидд пролистал последние несколько пергаментов.

— А Кайнвин поправилась? — полюбопытствовал он.

— Хвала Господу, да, — отозвался я, — и прожила еще немало лет. — Я уже собирался рассказать Дафидду об этих последних годах, но я видел: ему это неинтересно, так что воспоминания я оставил при себе. В конце концов Кайнвин умерла от лихорадки. Я был с нею рядом, и я хотел сжечь ее тело, да только Сэнсам настоял, чтобы ее похоронили по христианскому обычаю. Я повиновался, но месяц спустя сговорился с несколькими людьми, сыновьями и внуками моих копейщиков, и мы выкопали ее прах и сожгли его на костре, чтобы душа Кайнвин смогла воссоединиться с дочерьми в Ином мире, и о прегрешении своем я нимало не сожалею. Сомневаюсь, что кто-либо окажет мне сходную услугу; вот разве Игрейна, если прочтет эти слова, сложит для меня погребальный костер. Надеюсь, что так.

— Ты что-либо меняешь, когда переводишь? — спросил я у Дафидда.

— Меняю? — вознегодовал он. — Да моя королева не позволяет мне ни единого слога поменять!

— Вправду? — уточнил я.

— Я, случается, исправляю грамматические погрешности — но и только, — заверил он, собирая пергаменты. — Я так понимаю, конец истории уже недалек?

— Недалек.

— Тогда я вернусь через неделю, — пообещал Дафидд, затолкал пергаменты в суму и поспешил прочь.

Мгновение спустя в келью ворвался Сэнсам. Он нес странный сверток: сперва я подумал было, что это палка, завернутая в старый плащ.

— Что за вести принес Дафидд? — осведомился он.

— Королева в добром здравии, — сообщил я, — равно как и ее дитя. О том, что ребенка назовут Артуром, я предусмотрительно умолчал: святой только разозлится, а в Динневраке живется куда легче, когда Сэнсам настроен благодушно.

— Я спросил про вести, — огрызнулся Сэнсум, — а не про бабские сплетни о младенцах. Как там насчет костров? Дафидд про костры не упоминал?

— Дафидд знает не больше нашего, епископ, — отозвался я, — но король Брохваэль полагает, что это саксы.

— Да сохранит нас Господь, — промолвил Сэнсам и подошел к окну. На востоке и сейчас смутно просматривался столп дыма. — Господь и Его святые да уберегут нас, — помолился он, затем подошел к моему столу и положил странный сверток на вот этот самый пергамент. Размотал плащ и, к вящему моему изумлению, я увидел перед собою Хьюэлбейн — у меня чуть слезы на глазах не выступили. Чувств своих я не выдал, зато перекрестился, как если бы появление оружия в нашем монастыре потрясло меня до глубины души.

— Враг близко, — объяснил Сэнсам.

— Боюсь, епископ, ты прав, — согласился я.

— А в неспокойную пору еще и голодная беднота в холмах пошаливает, — продолжал Сэнсам. — Так что ночами ты станешь стоять на страже при монастыре.

— Да будет так, господин, — смиренно согласился я. Да только куда уж мне стоять на страже? Я сед, стар и слаб. Из меня сейчас такой же дозорный, как из младенца двухлетнего. Но протестовать я не стал. Едва Сэнсам вышел, я выдвинул Хьюэлбейн из ножен и подумал, как же потяжелел клинок за долгие годы, что лежал без дела в монастырской сокровищнице. Массивный, неуклюжий — но это по-прежнему мой меч! Я жадно рассматривал пожелтевшие свиные косточки, вставленные в рукоять, а потом — любовный перстень, вделанный в навершие; на сплюснутом кольце и сейчас поблескивала крохотная частичка золота, похищенная с Котла давным-давно. Сколько историй воскресил в памяти этот клинок! На лезвии темнело пятно ржавчины; я осторожно соскреб ее ножом, которым очинял перья, и долго еще держал его в руках, воображая, что я снова молод и Хьюэлбейн мне по силам.

Мне? Стоять на страже? На самом-то деле Сэнсам вовсе не сторожить меня поставил — ему надо, чтобы я торчал у врат, как дурень и пал под мечами врагов бессловесной жертвой, пока сам он удерет через черный ход, одной рукой сцапав монастырское золото, другой — святого Тудвала. Что ж, ежели судьба моя такова, жаловаться я не стану. Я предпочту умереть, как мой отец, с мечом в руке, даже если рука моя ослабла, а клинок затупился. Не такой судьбы хотел для меня Мерлин, да и Артур тоже, но для воина эта смерть — в самый раз, и хотя долгие годы я был монахом, а христианином — еще дольше, в моей грешной душе я по-прежнему копейщик Митры. И я поцеловал Хьюэлбейн, радуясь его возвращению спустя столько лет.

Так что теперь, когда верный меч мой со мной, я допишу финал. Будем надеяться, у меня достанет времени завершить эту повесть о господине моем Артуре, которого при жизни предавали и порочили, но воистину ни о ком другом в истории Британии так не жалели, когда он ушел.

После того как мне отрубили кисть, у меня начался жар, а когда я пришел в себя, то увидел: у постели сидит Кайнвин. Я не сразу ее узнал: ее короткие волосы стали белее пепла. Но то была моя Кайнвин, живая и невредимая, и здоровье уже возвращалось к ней. Заметив, что в глазах моих блеснул свет, она наклонилась и прижалась щекой к моей щеке. Я обнял ее левой рукой — и обнаружил, что нет у меня пальцев, чтобы погладить ее по спине, есть лишь культя, замотанная окровавленной тряпкой. Занятно: я чувствовал свою кисть, чувствовал, как она зудит и чешется, а кисти-то и не было. Ее сожгли.

Неделю спустя меня крестили в реке Уск. Обряд совершил епископ Эмрис, и как только он макнул меня в холодную воду, Кайнвин спустилась вслед за мной по илистому берегу и заявила, что тоже желает принять крещение.

— Я пойду за моим возлюбленным, — объявила она епископу Эмрису, и он сложил ей руки на груди и опрокинул ее назад, в воду. Так, под женское пение, мы были крещены и тем же вечером, одетые в белое, впервые вкусили христианского хлеба и вина. После службы Моргана достала пергамент, на котором записала мое обещание повиноваться ее мужу в христианской вере, и потребовала, чтобы я поставил на свитке свое имя.

— Я же тебе слово дал, — удивился я.

— Ты подпишешь, Дерфель, — настаивала Моргана, — и принесешь клятву также на кресте.

Я вздохнул — и подписал. Христиане, похоже, не доверяли клятвам по древнему обычаю, предпочитая пергамент и чернила. Так я признал Сэнсама своим господином; после того как я начертал свое имя, Кайнвин непременно пожелала добавить свое. Так началась вторая половина моей жизни, половина, в течение которой я соблюдал свой обет Сэнсаму, хотя и не так хорошо, как надеялась Моргана. Знай Сэнсам, что я пишу эту повесть, он бы счел это нарушением обещания и примерно наказал бы меня, да только мне уже все равно. Много грехов на моей совести, но клятвопреступлений — нет.

После крещения я опасался, что Сэнсам призовет меня к себе, в Гвент, ко двору короля Мэурига, но мышиный король просто хранил мое письменное обещание и ничего не требовал — даже денег. До поры до времени.

Культя заживала медленно. Я упрямо упражнялся со щитом, что на пользу ране отнюдь не шло. В битве левую руку продеваешь сквозь два плечевых ремня и вцепляешься покрепче в деревянную рукоять, однако пальцев-то я лишился. Так что теперь я снабдил кожаные петли пряжками и затягивал их на предплечье. Получилось не так надежно, как при обычном способе, но все лучше, чем вовсе без щита, и, попривыкнув к тугим ремням, я упражнялся с мечом и щитом, выходя против Галахада, Кулуха или Артура. Щит сделался громоздок и неудобен, тем не менее сражаться я мог, даже при том что после каждой сшибки культя начинала кровоточить, и Кайнвин отчитывала меня, накладывая новую повязку.

Настало полнолуние, но я не доставил к Нант Ддуу ни меча, ни жертвы. Я ждал, что Нимуэ станет мстить, но нет, все было тихо. Спустя неделю после полнолуния люди праздновали Белтейн, а мы с Кайнвин, покорные воле Морганы, не стали гасить огней и дожидаться, пока зажгут новые. Но на следующее утро к нам зашел Кулух с головней нового огня и швырнул ее нам в очаг.

— Хочешь, я съезжу в Гвент, Дерфель? — спросил он.

— В Гвент? — не понял я. — Зачем?

— Прирезать эту жабу Сэнсама, вот зачем.

— Он мне не докучает.

— До поры до времени, — проворчал Кулух, — но он еще свое возьмет. Не представляю тебя христианином, хоть убей. Небось совсем другим человеком себя чувствуешь?

— Да нет.

Бедняга Кулух! Он всей душой радовался, что Кайнвин поправилась, но проклинал сделку, что я поневоле заключил с Морганой. Кулух, как и многие другие, недоумевал, с какой стати я просто-напросто не махну рукой на обещание, данное Сэнсаму. Но я боялся, что тогда недуг Кайнвин, чего доброго, вернется, и хранил верность клятве. Со временем послушание вошло в привычку, а когда Кайнвин умерла, я понял, что не стану нарушать обета, пусть даже и свободен ныне от его пут.

Но в тот день, когда новый огонь согрел холодные очаги, так далеко в неведомое будущее мы не заглядывали. День выдался ясный, солнечный и благоуханный. Помню, в то утро мы купили на ярмарке гусят: думали, запустим их в маленький прудик за домом, внукам на забаву. А потом я пошел с Галахадом в амфитеатр и потренировался немного с громоздким щитом. Никого, кроме нас, на арене не было: копейщики в большинстве своем еще приходили в себя после разгульной ночи.

— С гусятами это мы зря затеяли, — посетовал Галахад, гулко ударяя в мой щит древком копья.

— Отчего бы зря?

— Вырастут — хлопот не оберемся. Гусь — птица злющая.

— Чушь, — отмахнулся я. — Гусь — птица вкусная. Тут нас отвлекло появление Гвидра: Артур требовал нас к себе. Мы неспешно зашагали обратно в город и обнаружили, что Артур отбыл во дворец епископа Эмриса. Эмрис восседал в кресле, а Артур, в штанах и рубахе, склонялся над огромным столом: на усыпанной опилками поверхности епископ загодя подсчитал копейщиков, оружие и лодки. Артур поднял глаза. Долю мгновения он молчал: помню, его седобородое лицо показалось мне непривычно суровым. Наконец Артур произнес одно-единственное слово:

— Война.

Галахад перекрестился, а я, по-прежнему верный былой привычке, тронул рукоять Хьюэлбейна.

— Война? — переспросил я.

— На нас идет Мордред, — отозвался Артур. — Прямо сейчас! Мэуриг дал ему дозволение пройти через Гвент.

— С тремястами пятьюдесятью копейщиками, как я понимаю, — добавил Эмрис.

Я по сей день уверен, что это Сэнсам уговорил Мэурига предать Артура. Доказательств у меня нет, а сам Сэнсам всегда это отрицал, но от интриги за версту разит коварством мышиного короля. Да, однажды Сэнсам предупредил нас о вероятности такой атаки, но мышиный король всегда предавал с оглядкой, и, если бы Артур выиграл битву — а Сэнсам, безусловно, рассчитывал, что сражение произойдет в Иске, — он бы потребовал от Артура достойную награду. Никакого вознаграждения от Мордреда он, конечно же, не ждал, ибо целью Сэнсама (если Сэнсам тут и впрямь замешан) было облагодетельствовать Мэурига. Пусть себе Мордред с Артуром дерутся насмерть, а Мэуриг между тем завладеет Думнонией, а мышиный король станет править от имени Мэурига.

А Мэуриг и впрямь алкал Думнонии: алкал ее плодородных пахотных земель и ее богатых городов. Так что Мэуриг всячески способствовал развязыванию войны, хотя на словах все отрицал. Дескать, если Мордред задумал навестить дядю, можно ли ему препятствовать? А если Мордред нуждается в эскорте из трехсот пятидесяти копейщиков, кто такой Мэуриг, чтобы отказать королю в подобающей свите? И вот Мэуриг дал Мордреду желанное разрешение, и к тому времени, как мы впервые услышали о нападении, передовые конные отряды Мордредовой армии уже миновали Глевум и мчались на запад, к нам.

Так, из-за происков предателя и из-за честолюбия слабого короля началась война — последняя война Артура.

К этой войне мы были готовы. Мы ждали нападения несколькими неделями раньше, и хотя Мордред застал нас врасплох, наши планы были уже составлены. Мы поплывем на юг через море Северн и пройдем маршем в Дурноварию, где с нами воссоединятся люди Саграмора. Объединив силы, мы последуем за медведем Артура на север и атакуем Мордреда, едва он вернется из Силурии. Мы рассчитывали сразиться и победить, а после мы объявим Гвидра королем Думнонии на Кар Кадарне. Словом, старая песня: еще одна, последняя битва — а после все будет хорошо.

К побережью отослали гонцов с требованием пригнать в Иску все силурийские рыбачьи лодки до единой; и пока эти лодки шли на веслах вверх по реке, подгоняемые приливом, мы готовились к спешному отъезду. Точили мечи и копья, надраивали доспехи, укладывали провиант в корзины и мешки. Забрали сокровища из трех дворцов и монеты из казны и наказали обитателям Иски спешно бежать на запад, пока не подошла Мордредова армия.

На следующее утро под римским мостом Иски дожидалось двадцать семь лодок. Сто шестьдесят три копейщика готовились к путешествию, по большей части вместе с семьями; ну да места хватало на всех. Коней пришлось оставить, ибо Артур уже убедился: из лошадей моряки никудышные. Пока я ходил к Нимуэ и обратно, он попытался погрузить скакунов в одну из рыбачьих лодок, но животные запаниковали даже при спокойной воде, а одна лошадь ударом копыта пробила днище. Так что днем раньше мы отогнали коней на дальние пастбища и пообещали себе, что вернемся за ними, как только провозгласим Гвидра королем. Отказалась плыть с нами только Моргана: она отправилась к мужу в Гвент.

Погрузку мы начали на рассвете. На дно лодок поставили ящики с золотом, поверх нагромоздили доспехи, оружие и провиант, а затем, под светлеющим небом и на стылом ветру, начали посадку. В лодку помещалось, как правило, десять-одиннадцать человек; по мере заполнения лодки отходили на середину реки и вставали на якорь: отплыть предстояло всем вместе.

Нам оставалось загрузить последнее судно, когда подоспел враг. Эта лодка, самая большая из всех, принадлежала Балигу, мужу моей сестры. В ней разместились Артур, Гвиневера, Гвидр, Морвенна с детьми, Галахад, Талиесин, Кайнвин и я, а еще Кулух, последняя из его жен и двое сыновей. На носу лодки реяло Артурово знамя, а стяг Гвидра развевался на корме. Мы были в отличном настроении: мы плыли отвоевывать для Гвидра его королевство; Балиг кричал Хигвидду, Артурову слуге, поторопиться — и тут пришел враг.

Хигвидд тащил из Артурова дворца последний тюк; от речного берега его отделяли каких-нибудь пятьдесят шагов, когда он оглянулся и увидел: от городских ворот скачут всадники. Хигвидд успел бросить ношу и схватиться за меч, но тут кони наехали на него, и копье ударило старика в шею.

Балиг спихнул сходни за борт, вытащил из-за пояса нож и перерубил кормовой швартов. Носовой швартов сбросил помощник-сакс, и едва всадники достигли берега, как наша лодка уже заскользила по течению. Артур в ужасе взирал на умирающего Хигвидда, а я глядел в сторону амфитеатра, откуда хлынула разношерстная орда.

То не была Мордредова армия. То было скопище безумцев: наплыв согбенных, искалеченных, злобных тварей огибал каменные арки амфитеатра и, скуля и повизгивая, тек вниз к речному берегу. На нас шли одержимые воины Нимуэ: все в лохмотьях, волосы растрепаны, глаза пылают фанатической яростью. Большинство вооружились лишь палками, хотя у иных нашлись и копья. Всадники — все до одного при копьях и со щитами — безумны не были. Эти недобитые изгои из числа Кровавых щитов Диурнаха, в изодранных черных плащах и с вымазанными кровью щитами, расшвыряв сумасшедших, вихрем промчались вниз по берегу нам навстречу.

Многие оказались смяты под копытами коней, однако не все: десятки и десятки одержимых бросались в реку и неуклюже плыли к нашим лодкам. Артур крикнул гребцам сниматься с якоря; одна за другой тяжело нагруженные лодки освободились и заскользили по течению. Кое-кто не захотел бросать тяжелые камни, служившие якорями, и попытался втащить их на борт, так что плывущие лодки врезались в неподвижные, а между тем отчаянные, жалкие безумцы, шумно барахтаясь, подбирались все ближе.

— Древками их! — крикнул Артур и, схватив собственное копье, перевернул его и с силой ударил нападающего в голову.

— Беритесь за весла! — крикнул Балиг, но никто не обратил на него внимания. Мы были слишком заняты, отпихивая пловцов от бортов. Я работал одной рукой, расшвыривая нападающих и загоняя их под воду, но какой-то безумец ухватил мое копье за древко и едва не опрокинул меня в реку. Я выпустил оружие из рук, выхватил Хьюэлбейн и разрубил его пополам. Река окрасилась первой кровью.

Между тем северный берег реки заполонили завывающие, кривляющиеся сподвижники Нимуэ. Иные бросали в нас копья, но большинство просто вопили, изливая ненависть в криках; некоторые в свою очередь попрыгали в реку. Длинноволосый уродец с заячьей губой попытался вскарабкаться на нос нашей лодки, но сакс пнул его в лицо, и еще раз, и еще, и тот плюхнулся в воду. Талиесин отыскал копье и бил врагов острием. Ниже по течению одну из лодок отнесло на илистое мелководье; гребцы отчаянно пытались вытолкнуть судно из вязкой грязи, но поздно: копейщики Нимуэ уже вскарабкались на борт. Возглавляли их Кровавые щиты: эти опытные убийцы, победно вопя, пронеслись по лодке с копьями из конца в конец. То было судно епископа Эмриса: седовласый епископ отбил копье мечом, а в следующий миг рухнул мертвым, и десятка два безумцев последовали за Кровавыми щитами на скользкую палубу. Жена Эмриса коротко вскрикнула — копье впилось ей в грудь. Засверкали ножи: они кололи, кромсали, рубили, и кровь утекала сквозь шпигаты к морю. Воин в тунике из оленьей кожи встал на корме захваченной лодки и, дождавшись, пока мы проплывем мимо, прыгнул к нашему борту. Гвидр поймал врага на копье: помню, как он, визжа, корчился на острие, а пальцы его судорожно смыкались на древке. Гвидр швырнул в реку копье и жертву и выхватил меч. Его мать тыкала копьем в цепляющиеся за борта руки. За планшир хватались чьи-то пальцы: мы давили их каблуком или отсекали мечом, постепенно удаляясь от нападающих. Теперь уже все лодки были на плаву — одних несло боком, других вперед кормой, а лодочники ругались и орали друг на друга либо кричали копейщикам взяться за весла. С берега прилетело копье и ударилось в наш борт, а затем в воздух взвились первые стрелы. Стрелы были охотничьи: они со свистом проносились поверх наших голов.

— Щиты! — закричал Артур, и мы выстроили стену щитов вдоль борта. Мелкие стрелы посыпались градом. Я скорчился рядом с Балигом, защищая нас обоих; щит мой вздрагивал — железо впивалось в цель.

Нас спасли стремительное течение и отлив: беспорядочное скопище лодок унесло вниз по реке за пределы досягаемости лучников. Орущая, буйная орда последовала было за нами, но западнее амфитеатра начиналась заболоченная топь, что замедлило наших преследователей и позволило нам восстановить некое подобие порядка. Бессвязные вопли летели нам вслед; трупы врагов качались на волнах рядом с нашим маленьким флотом. Мы наконец-то взялись за весла, развернули судно носом вперед и поспешили вдогонку за прочими лодками к морю. В двух наших знаменах густо засели стрелы.

— Кто они такие? — спросил Артур, оглядываясь назад, на жуткую орду.

— Воинство Нимуэ, — горько отозвался я. Благодаря искусству Морганы магия Нимуэ потерпела крах, так что она обрушила на нас своих приспешников — чтобы добыть Экскалибур и Гвидра.

— Отчего мы не заметили их приближения? — недоумевал Артур.

— Заклинание невидимости, господин? — догадался Талиесин, и я вспомнил, как часто Нимуэ творила такие чары.

Галахад презрительно фыркнул: языческое объяснение его не убедило.

— Они подошли под покровом ночи, — предположил он, — и схоронились в лесах, дожидаясь своего часа, а мы были слишком заняты, чтобы заметить неладное.

— Пусть теперь эта сука сражается с Мордредом вместо нас, — усмехнулся Кулух.

— Не станет Нимуэ с ним сражаться, — возразил я. — Она к нему примкнет.

Но так просто Нимуэ сдаваться не собиралась. По дороге, огибающей топи с севера, мчался конный отряд, а за копейщиками следовала целая орда пеших безумцев. Река текла к морю не напрямую, но петляла по прибрежной равнине, и я знал, что на каждой излучине западного берега нас будет ждать враг.

Конники и впрямь нас поджидали, но чем ближе к морю, тем шире делалась река, тем стремительнее несла свои воды, и на каждой излучине мы благополучно проносились мимо. Всадники слали нам вдогонку проклятия и скакали дальше, к следующей излучине, откуда можно было забросать нас копьями и стрелами. У самого моря река выровнялась: всадники Нимуэ мчались наравне с нами на протяжении всего этого длинного отрезка пути — здесь-то я и увидел впервые саму Нимуэ. В белых одеждах, с тонзурой, как подобает друиду, верхом на белом коне. В руке она сжимала Мерлинов посох, на поясе висел меч. Она кричала на нас, но ветер относил слова прочь; и тут река свернула на восток, и мы заскользили прочь от нее между заросшими тростником берегами. Нимуэ развернулась и погнала коня к устью реки.

— Мы спасены, — промолвил Артур.

Запахло морем, в небе перекликались чайки, впереди слышался неумолчный гул накатывающих на берег волн; Балиг с саксом уже готовились поднять рей с привязанным к нему парусом. Осталось преодолеть лишь последнюю излучину, выдержать одно-единственное, последнее столкновение со всадниками Нимуэ — и нас вынесет в Северн.

— Скольких мы потеряли? — спросил Артур. Мы принялись перекликаться. От стрел погибли лишь двое; и одна севшая на мель лодка была разгромлена подчистую; но бо?льшую часть нашего маленького флота удалось сохранить.

— Бедняга Эмрис, — промолвил Артур, надолго замолчал и наконец совладал с грустными мыслями. — Через три дня, — промолвил он, — мы воссоединимся с Саграмором. — Артур загодя отослал гонцов на восток, и теперь, когда Мордредова армия покинула Думнонию, конечно же, ничто не помешает Саграмору прийти к нам на помощь. — Армия у нас небольшая, зато отменная, — промолвил Артур. — Чтобы разбить Мордреда — в самый раз, а потом мы начнем все сначала.

— Начнем все сначала? — не понял я.

— Еще раз разгромим Кердика, — объяснил он, — и вколотим немного здравого смысла в Мэурига. — Артур горько рассмеялся. — Вечно оно так: говоришь себе — еще одна, последняя битва — и все, а битвы никак не заканчиваются. Ты заметил? Всякий раз, как подумаешь, что все улажено, глядь — новая беда стряслась. — Он тронул рукоять Экскалибура. — Бедняга Хигвидд. Мне будет его недоставать.

— Меня тебе тоже будет недоставать, господин, — хмуро отозвался я. Культя левой руки мучительно ныла, и необъяснимо зудела недостающая рука — зудела так убедительно, что я все порывался почесать ее.

— Тебя — недоставать? — Артур изогнул бровь.

— Когда меня Сэнсам призовет.

— А! Мышиный король! — Артур коротко улыбнулся мне. — Думается, наш мышиный король захочет вернуться в Думнонию, верно? Вряд ли ему удастся выдвинуться в Гвенте, там и без того полным-полно епископов. Нет, он, конечно же, запросится обратно, а бедняжка Моргана захочет восстановить святилище на Инис Видрин, так что я заключу с ними сделку. Гвидр, так и быть, дозволит им поселиться в Думнонии — в обмен на твою душу. Не тревожься, Дерфель, мы освободим тебя от клятвы. — Он хлопнул меня по плечу и перебрался вперед, туда, где под мачтой устроилась Гвиневера.

Балиг выдернул из ахтерштевня стрелу, отломал железный наконечник, спрятал его в карман на счастье, а оперенное древко швырнул за борт.

— Ох не нравится мне все это, — признался он мне, дернув подбородком в сторону запада. Я обернулся: далеко за морем клубились черные тучи.

— Никак, дождь собирается? — спросил я.

— А с дождем и ветер неслабый, — зловеще предрек он и сплюнул за борт, чтобы отвратить дурное. — Ну да плыть нам недалеко. Глядишь, и ускользнем. — Балиг навалился на рулевое весло, и лодка понеслась по последнему широкому витку реки. Теперь мы плыли на запад, против ветра: поверхность реки взбугрилась мелкими пенными бурунами, волны ударяли в нос лодки и расплескивались по палубе. Парус еще не подняли. — А ну навались! — прикрикнул Балиг на наших гребцов. Сакс взялся за одно весло, Галахад за другое, Талиесин и Кулух заняли среднюю банку, а два Кулуховых сына устроились сзади. Шестеро гребцов налегли на весла изо всех сил, борясь с ветром; течение и отлив по-прежнему работали на нас. Знамена на носу и корме заполоскались на ветру, стрелы, запутавшиеся в полотне, сухо задребезжали.

Впереди река поворачивала к югу — там, как я знал, Балиг поднимет парус и ветер понесет нас прямиком к морю. Нам придется держаться отмеченного ивовыми прутьями фарватера, что пролегает между обширными мелями, до тех пор пока не окажемся на глубине, а уж там мы повернем от ветра и возьмем курс на думнонийское побережье. — Путь-то недолог, — ободряюще проговорил Балиг, поглядывая на тучи, — совсем недолог. Этот ветерок мы обгоним.

— А удастся ли лодкам держаться всем вместе? — осведомился я.

— Более-менее. — Балиг качнул головой в сторону лодки прямо перед нами. — Это вот старое корыто непременно отстанет. Плавает, что супоросая свинья, право слово, но совсем не отобьется, нет, не отобьется.

Всадники Нимуэ поджидали нас на длинной отмели, там, где река сворачивала на юг, к морю. Завидев нас, жрица выехала из толпы копейщиков и направила коня на мелководье, а подплыв еще ближе, я увидел, как двое ее воинов подтащили к ней пленника.

Сперва я подумал было, это кто-то из наших, захваченный со злополучной лодки, но затем узнал в пленнике Мерлина. Бороду ему отрезали, нечесаные седые космы трепал поднявшийся ветер, старик глядел на нас пустыми глазницами, но я готов был поклясться — он улыбается. На таком расстоянии лица я рассмотреть не мог, но ручаюсь вам, пока его волокли на мелководье — он улыбался. Он знал, что произойдет.

И я вдруг тоже все понял, но помешать ничем не мог.

Нимуэ выловили из этого самого моря еще ребенком. Банда работорговцев захватила ее в Деметии и повезла через Северн в Думнонию, но в пути разыгрался шторм и все корабли затонули. Команда и пленники пошли ко дну — все, кроме Нимуэ, которую вынесло на скалистый берег Инис Вайра живую и невредимую. Мерлин спас ребенка и нарек ее Вивианой, в угоду Манавидану, ибо Манавидан явственно возлюбил девочку. Строптивица Нимуэ отзываться на это имя не желала, но теперь я его вспомнил — вспомнил и то, что она избранница Манавидана, и понял, что Нимуэ вознамерилась прибегнуть к помощи бога, дабы обрушить на нас великое проклятие.

— Что она затеяла? — встревожился Артур.

— Не смотри туда, господин, — попросил я.

Двое копейщиков вернулись по мелководью на берег, оставив слепого Мерлина рядом с конем Нимуэ. Бежать старик не пытался. Просто стоял там, и седые его волосы развевались в беспорядке, а Нимуэ между тем вытащила из-за пояса нож. Кинжал Лауфродедда.

— Нет! — закричал Артур, но ветер унес его протест назад, путем нашей лодки, обратно через болота и тростники, обратно в никуда. — Нет! — заорал он снова.

Нимуэ направила друидический посох на запад, запрокинула голову к небесам и завыла. Мерлин словно прирос к месту. Наш флот плыл мимо, и, прежде чем поднять парус и стрелой унестись на юг, каждая из лодок проходила совсем близко от отмели, где стоял конь Нимуэ. Нимуэ дождалась приближения нашей осененной знаменами ладьи — и только тогда опустила голову и уставилась на нас единственным глазом. Она улыбалась, и Мерлин тоже. Теперь я видел происходящее как на ладони: Нимуэ наклонилась в седле, взмахнула ножом; Мерлин по-прежнему улыбался. Один резкий удар — вот и все.

Длинные седые космы и длинные белые одежды Мерлина окрасились алым.

Нимуэ завыла снова. Не в первый раз слышал я ее вой, но никогда не испытывал такого ужаса, ибо в вопле этом слились триумф и мука. Могучие чары обрели силу.

Она соскользнула с коня и выпустила из рук посох. Мерлин наверняка умер быстро, но тело его все еще билось в агонии среди бурунов: казалось, будто Нимуэ борется с мертвецом. Кровь забрызгала белые одеяния, но алые потеки тотчас же смывала река: жрица пыталась оттащить Мерлинов труп поглубже в воду. Наконец, высвободившись из вязкого ила, покойник заскользил по воде, и Нимуэ вытолкнула его в струю течения, как дар господину своему Манавидану.

Воистину бесценный дар! Плоть друида — это средоточие великой магии, более могущественных чар во всем этом жалком мире нет, а Мерлин был последним и величайшим из друидов. Конечно, после него пришли и другие, но ни один не обладал ни его знанием, ни мудростью, ни хотя бы половиной его силы. Теперь всю эту силу вложили в одно-единственное заклинание — в воззвание к богу моря, спасшему Нимуэ много лет назад.

Нимуэ выхватила из воды посох, ткнула им в сторону нашей лодки и рассмеялась. Запрокинула голову и захохотала под стать безумцам, что последовали за нею с гор на эту прибрежную бойню.

— Вы уцелеете! — крикнула она нашей лодке. — И мы еще встретимся.

Тем временем Балиг поставил парус, широкое полотнище наполнилось ветром и стремительно повлекло нас к морю. Никто не произнес ни слова. Мы глядели назад — на Нимуэ и на белое пятно в круговерти серых волн: тело Мерлина следовало за нами на глубину.

Туда, где уже ждал нас Манавидан.

Мы повернули лодку на юго-восток, подставляя истрепанный парус ветру, и с каждой новой волной в желудке у меня нарастала свистопляска.

Балиг боролся с правилом. Все прочие весла мы втянули за борт, положившись на ветер, но сильный прибой сносил нас в сторону, упрямо разворачивая лодку носом на юг, парус беспомощно хлопал, а рулевое весло пугающе прогибалось. Однако всякий раз судно медленно возвращалось на курс, парус трещал сухо и звонко, как удар хлыста, и снова наполнялся ветром, нос лодки резко нырял в волны, а меня выворачивало наизнанку, и в горле скапливалась желчь.

Небеса потемнели. Балиг поглядел на тучи, сплюнул и вновь налег на правило. Налетел первый дождь, тяжелые капли сбрызнули палубу; грязный парус разом потемнел от влаги.

— Знамена снимайте! — заорал Балиг.

Галахад спешно свернул носовой стяг, а я между тем пытался совладать со знаменем на корме. Гвидр помог мне снять полотнище, но тут же в свой черед потерял равновесие, упал и ударился о планшир — лодка взлетела на гребень волны, и вода перехлестнула через бушприт.

— Вычерпывайте! — закричал Балиг. — Вычерпывайте! Ветер набирал силу. Меня вырвало за корму, я с трудом отлепился от борта и увидел, что остальной наш флот мечется в сером кошмаре бурлящей воды и летящей пены. Над головой у меня раздался треск: парус разорвался надвое. Балиг бранился на чем свет стоит. Покинутый берег превратился в темную полосу; еще дальше, подсвеченные солнцем, яркой зеленью сияли холмы Силурии, а повсюду вокруг нас сгущалась зловещая, сырая тьма.

— Да черпайте же! — вновь заорал Балиг. Те, кто сидел на дне лодки, похватали шлемы и принялись вычерпывать воду из-под тюков с сокровищами, доспехами и снедью.

Тут-то и налетел шторм. До сих пор нам докучали лишь его предвестники, но теперь ветер с воем заметался над морем, а над убеленными валами пронесся жалящий дождь. Прочие лодки сгинули, затерялись в плотной пелене ливня под темным небом. Берег исчез; перед глазами, словно в кошмарном сне, ярились короткие и высокие белогривые валы, окатывая судно каскадами брызг. Изодранные клочья паруса развевались на мачте, точно истрепанные знамена. Небо расколола молния, лодка сорвалась с гребня волны, вода, зеленая и черная, закружилась смерчем и перехлестнула через борт, но каким-то непостижимым образом Балиг направил нос лодки навстречу буруну, и море заплескалось у самого края и отхлынуло, а нас подхватил и вынес наверх следующий истерзанный ветром вал.

— Лишний груз за борт! — завопил Балиг, перекрывая рев бури.

И золото полетело в воду. Мы выбросили за борт и Артурово сокровище, и мое, и Гвидрово, и Кулухово. Мы все отдали Манавидану — высыпали монеты, пошвыряли кубки, и подсвечники, и золотые слитки — все кануло в жадную пасть. Но бог требовал еще и еще, так что в пучину отправились корзины со снедью и свернутые знамена. Но доспеха своего Артур не уступил, равно как и я: броню и оружие мы сложили в крошечную кормовую каюту, а вслед за золотом побросали камни — корабельный балласт. Лодку швыряло из стороны в сторону, мы шатались, словно пьяные, ноги разъезжались в хлюпающей смеси блевотины и воды. Морвенна прижимала к себе детей, Кайнвин и Гвиневера молились, Талиесин шлемом вычерпывал воду, а Кулух с Галахадом помогали Балигу и саксу спустить вниз остатки паруса. Они швырнули парус за борт вместе с реем, к рею привязали длинную веревку из конского волоса, а другой ее конец петлей закрепили на ахтерштевне. Благодаря этому кустарному якорю лодку кое-как удалось развернуть по ветру, навстречу шторму — и ярость его погнала судно вперед гигантскими, вихляющими рывками.

— В жизни не видел, чтобы буря надвигалась так стремительно! — крикнул мне Балиг.

И не диво. Ведь то был не обычный шторм, но бешеное неистовство стихий, вызванное смертью друида. Мир словно обезумел: море и ветер оглушительно ревели прямо нам в уши, лодка со скрипом взлетала и падала на мятущихся волнах. Пенные струи просачивались сквозь обшивку, но мы вычерпывали воду так же быстро, как она заливалась внутрь.

И тут я заметил на гребне волны первые обломки, а миг спустя увидел плывущего человека. Бедолага попытался нас окликнуть, но его тут же затянуло в пучину. Флот Артура погибал. Порою, когда проносился очередной шквал и в воздухе на миг прояснялось, мы видели: люди отчаянно работают черпаками, а лодки, швыряемые волной туда-сюда, сидят в воде совсем низко. А в следующий миг шторм ослеплял нас снова, и когда пелена тьмы опять расступалась, никаких лодок уже не было, только доски да всякий плавучий мусор на поверхности. Артуров флот, лодка за лодкой, пошел ко дну; мужчины и женщины сгинули в холодной пучине. Быстрее прочих — те, что в доспехах.

И все это время, чуть поодаль от нашего истрепанного морем якоря, за нашей раскачивающейся лодкой неотступно следовал труп Мерлина. Он появился вскорости после того, как мы швырнули за борт парус, и уже не отставал от нас: белые одежды смутно маячили под волной, и, подхваченные штормом, то исчезали, то вновь всплывали на поверхность.

В какой-то момент мне померещилось, будто Мерлин высунул из воды голову, и я увидел — рану на его горле океан отмыл добела. Покойник поглядел на нас пустыми глазницами, а в следующий миг его утянуло вниз, и я тронул железный гвоздь на ахтерштевне и взмолился, чтобы Манавидан забрал друида на морское дно. Уведи его в пучину, молил я, и пошли его душу в Иной мир. Но всякий раз, как я оглядывался, Мерлин по-прежнему плыл за нами сквозь пенную круговерть и белые его волосы колыхались вокруг головы.

Мерлин был с нами, а вот лодки исчезли. Мы до боли в глазах вглядывались сквозь дождь и пелену брызг, но не видели ровным счетом ничего, лишь темное бурлящее небо, да серое и грязно-белое море, да обломки, да Мерлина, неизменно Мерлина. Думается мне, он защищал нас — не потому, что хотел нас спасти, но потому, что Нимуэ с нами еще не покончила. Наша лодка несла в себе то, чем Нимуэ так стремилась завладеть, так что нашу лодку нужно было непременно уберечь от ярости Манавидана.

Мерлин следовал за нами до тех пор, пока шторм не стих. Лицо друида показалось над водою в последний раз — и труп камнем пошел на дно. Белая тень с раскинутыми руками обрисовалась на миг в зеленом сердце волны, а в следующее мгновение ее не стало. С исчезновением Мерлина ярость ветра улеглась и дождь прекратился.

Море по-прежнему швыряло нас вверх-вниз, но в воздухе прояснилось, а черные тучи посветлели сперва до серой дымчатости, а затем до размытой белизны. Повсюду вокруг нас расстилалось пустынное море. Уцелела одна только наша лодка, все прочие сгинули. Артур обводил взглядом свинцовые волны — и в глазах его стояли слезы. Его люди отправились к Манавидану, все до единого, все его храбрые воины, кроме нас. Погибла целая армия.

И мы остались одни.

Мы вытащили из воды рей с ошметками паруса, и весь остаток этого бесконечно долгого дня провели на веслах. Все, кроме меня, натерли мозоли; попытался грести и я, но быстро понял, что однорукому с веслом не управиться. Так что я просто сидел и глядел, пока лодка плыла по неспокойному морю на юг. Уже на закате киль внезапно заскреб по песку, и мы с трудом выбрались на берег вместе с немногими уцелевшими пожитками.

Заночевали мы в дюнах, а поутру очистили оружие от морской соли и посчитали оставшиеся деньги. Балиг и его сакс отказались бросить лодку, уверяя, что смогут ее починить. Я отдал зятю свою последнюю золотую монету, обнял его и последовал за Артуром на юг.

В прибрежных холмах мы набрели на усадьбу. Хозяин ее оказался Артуровым приверженцем, и он дал нам верховую лошадь и двух мулов. Мы попытались заплатить ему золотом; он не взял ни монеты.

— Хотелось бы мне дать вам копейщиков, да только, увы, нет их у меня. — Он пожал плечами. Дом его был беден; он и без того подарил нам больше, чем мог себе позволить. Мы подкрепились его хлебом, просушили одежду у его очага, а после расположились на совет под цветущей яблоней в саду.

— Теперь нам Мордреда не одолеть, — убито промолвил Артур. Воинство Мордреда насчитывало по меньшей мере три сотни копейщиков и еще пятьдесят; кроме того, в борьбе против нас его поддержат сподвижники Нимуэ, а у Саграмора меньше двух сотен. Война проиграна, даже не начавшись толком.

— Энгус придет к нам на помощь, — предположил Кулух.

— Он попытается, — согласился Артур, — да только Мэуриг в жизни не позволит Черным щитам пройти через Гвент.

— Не забывайте о Кердике, — тихо проговорил Галахад. — Как только саксонский король прослышит, что Мордред сражается против нас, он развяжет войну. А у нас будет две сотни людей.

— Меньше, — поправил Артур.

— Это против скольких же? — уточнил Галахад. — Четырех сотен? Пяти? А уцелевшим — это в случае, если мы победим, — придется биться с Кердиком.

— Что же нам делать? — спросила Гвиневера. Артур улыбнулся.

— Отправимся в Арморику, — порешил он. — Туда Мордред за нами не сунется.

— Этот — может, — проворчал Кулух.

— Вот сунется — тогда и посмотрим, — невозмутимо отозвался Артур. В то утро он был удручен, но не гневен. Судьба нанесла ему тяжкий удар, так что теперь ему оставалось лишь строить новые планы да пытаться нас обнадежить. Артур напомнил нам, что король Будик Броселиандский женат на его сестре Анне и, конечно же, охотно приютит нас. — Мы будем бедны, — он покаянно улыбнулся Гвиневере, — зато у нас есть друзья, они нам помогут. Копейщиков Саграмора в Броселианде с распростертыми объятиями встретят. Голодать мы не станем. И — как знать? — Он подмигнул сыну. — Может, Мордред умрет — и мы сможем вернуться.

— Но Нимуэ за нами на край света последует, — напомнил я.

Артур поморщился.

— Значит, Нимуэ придется убить, — отмахнулся он, — но дело пока терпит. Сейчас нам надо решить, как именно мы доберемся до Броселианда.

— Отправимся в Камланн и спросим Каддога-перевозчика, — уверенно подсказал я.

Артур удивленно вскинул глаза.

— Каддога?

— Мерлин все устроил, господин, — промолвил я, — он все мне объяснил. Это его прощальный тебе подарок.

Артур закрыл глаза. Он думал о Мерлине, и мне показалось было, он того и гляди расплачется, но нет: он вздрогнул — и взял себя в руки.

— Значит, в Камланн, — порешил он, открывая глаза.

Эйнион, сын Кулуха, взял верховую лошадь и поскакал на восток к Саграмору. Он вез новый приказ: Саграмору было велено отыскать лодки и отплыть на юг, в Арморику. Эйнион известит нумидийца, что мы взойдем на корабль в Камланне и надеемся встретиться с ним уже на побережье Броселианда. Никакой битвы с Мордредом не предвидится, равно как и коронации на Кар Кадарне: только позорное бегство за море.

Эйнион умчался, а мы усадили Артура-баха и крошку Серену на одного из мулов, второго нагрузили оружием и доспехами и побрели на юг. Артур знал: Мордред уже обнаружил, что мы бежали из Силурии, и думнонийская армия наверняка пустилась в обратный путь. Воинство Нимуэ, конечно же, увязалось за Мордредом. Причем движутся враги по накатанной римской дороге, а у нас впереди — мили и мили холмистой местности. Так что стоило поторопиться.

Мы и поторапливались, но холмы были крутыми, путь долгим, а Кайнвин все еще слаба; мулы плелись шагом, а Кулух хромал со времен той давешней битвы с Эллой под Лондоном. Так что продвигались мы крайне медленно, но Артур словно бы примирился со своей судьбой.

— Мордред не будет знать, где нас искать, — утешался он.

— А Нимуэ, возможно, и будет, — возразил я. — Как знать, не вытянула ли она под конец из Мерлина всю подноготную?

Артур долго молчал. Мы шли через лес: деревья стояли в нежной зеленой дымке, и ярко синели колокольчики.

— Знаешь, что мне следует сделать? — промолвил наконец он. — Надо бы отыскать глубокий колодец, бросить туда Экскалибур и завалить его камнями, чтобы никто и никогда не сыскал меча отныне и до конца света.

— Так за чем же дело стало, господин?

Артур улыбнулся и тронул рукоять Экскалибура.

— Я к нему привык. Я не расстанусь с Экскалибуром до тех пор, пока в нем нуждаюсь. Но если понадобится, я его спрячу, не сомневайся. Не сейчас, впрочем. — Артур задумчиво побрел дальше. — Ты на меня сердишься? — спросил он после долгой паузы.

— На тебя? С какой стати?

Он широким жестом обвел всю Думнонию, весь этот злополучный край — такой нарядный в весеннем убранстве из цветов и молодой листвы.

— Если бы я остался здесь, Дерфель, — с сожалением промолвил Артур, — если бы я не отдал Мордреду власть, ничего подобного не произошло бы.

— Но кто же знал, что Мордред окажется неплохим солдатом? — спросил я. — И соберет целую армию?

— Верно, — признал Артур. — Когда я соглашался на требование Мэурига, я рассчитывал, что Мордред так и загнется в Дурноварии. Думал, подонок упьется до смерти или поцапается с кем-нибудь и получит нож в спину. — Артур покачал головой. — Не годился он в короли, но был ли у меня выбор? Я дал клятву Утеру.

Ну да, конечно, в этом-то все и дело. Мне вспомнился высокий совет, последний в Британии, когда Утер измыслил пресловутую клятву, дабы возвести Мордреда на трон. Утер в ту пору был стариком, тучным, недужным, на грани смерти, а я был ребенком и мечтал лишь о том, чтобы в один прекрасный день сделаться копейщиком. Сколько же воды с тех пор утекло! Нимуэ была мне подругой в те дни.

— А ведь Утер даже не хотел видеть тебя в числе приносящих клятву, — напомнил я.

— Вот и мне так казалось, — отозвался Артур, — да только я все равно поклялся. А клятва — это клятва, и если мы сознательно ее нарушаем, так, значит, упраздняем верность и честь. — В нашем мире больше клятв нарушено, чем сдержано, подумал я, но вслух этого не сказал. Собственные клятвы Артур всегда старался сдержать и тем утешался. Он внезапно улыбнулся, и я понял: мысли его обратились на предметы более отрадные. — Давным-давно, — поведал он мне, — видел я в Броселианде участок земли. Долинка спускалась к южному побережью; помню, там еще ручей журчал и березы росли, и я подумал: что за славное местечко, чтобы построить дом — а заодно и жизнь.

Я рассмеялся. Даже сейчас мечтал Артур все о том же, о чем и всегда: о доме, о земельном наделе и чтобы друзья были рядом. Дворцов он никогда не жаловал, и власть его не радовала; вот искусство войны он и впрямь любил, что правда, то правда. Эту любовь Артур всегда отрицал, но в битве ему равных не было — с его-то быстрым умом и смертоносной мощью. Именно воинские заслуги снискали Артуру славу и позволили ему объединить бриттов и разбить саксов. Но его смиренное нежелание властвовать, и упрямая вера во врожденную доброту человеческую, и непоколебимая приверженность священным клятвам к добру не привели: все, чего он достиг, загубили сущие ничтожества.

— Бревенчатый дом, — вдохновенно рассуждал Артур, — и сводчатая галерея с колоннами смотрит на море… Гвиневера обожает море. А южный склон полого спускается к воде, так что усадьбу можно построить прямо над берегом, чтобы день и ночь слушать, как волны плещут о песок. А за домом, — продолжал он, — я поставлю новую кузню.

— Не надоело издеваться над металлом? — усмехнулся я.

– Ars longa, vita brevis, — небрежно отмахнулся он.

— Латынь? — догадался я. Он кивнул.

— Искусство долго, жизнь коротка. Я наловчусь, Дерфель. Слишком уж я нетерпелив: в этом моя беда. Я мысленно вижу форму металла и спешу ее воплотить, да только железо торопить нельзя. — Артур положил руку на мое перевязанное предплечье. — У нас с тобой впереди еще годы и годы, Дерфель.

— Я надеюсь, господин.

— Годы и годы, — промолвил он, — годы на то, чтобы мирно стариться, слушать песни да рассказывать истории.

— И мечтать о Британии? — спросил я.

— Мы хорошо ей послужили, — отозвался Артур, — а теперь пусть-ка Британия сама о себе позаботится.

— А если вернутся саксы и тебя вновь позовут на помощь, вернешься ли ты? — полюбопытствовал я.

Артур улыбнулся.

— Может, и вернусь, чтобы добыть Гвидру трон, а нет, так повешу Экскалибур на самую высокую балку моего дома, Дерфель, пусть паутиной затягивается. А я стану любоваться морем, сеять хлеб да смотреть, как подрастают мои внуки. Мы с тобой отжили, друг мой. Мы исполнили свои клятвы.

— Все, кроме одной, — отозвался я. Артур резко вскинул глаза.

— Ты имеешь в виду мою клятву помочь Бану?

Про эту клятву я напрочь позабыл — а ведь только ее Артур и не сдержал, о чем сокрушался до сих пор. Королевство Бана, Беноик, пало под мечами франков, и хотя Артур послал Бану на подмогу своих людей, сам он в Беноик так и не поехал. С тех пор много воды утекло, и что до меня, я Артура ничуть не винил. Он искренне хотел помочь союзнику, но в ту пору нас теснили саксы Эллы, а вести две войны одновременно Артур никак не мог.

— Нет, господин, — отозвался я, — я думал о моей клятве Сэнсаму.

— Да мышиный король про тебя небось давно позабыл, — отмахнулся Артур.

— Он ничего не забывает, господин.

— Значит, придется научить его забывчивости, — промолвил Артур, — потому что без тебя я стариться не желаю.

— Вот и я без тебя не желаю, господин.

— Так что мы схоронимся в глуши, ты и я, и люди станут спрашивать: а где же Артур? Где же Дерфель? Где Галахад и Кайнвин? Мы же спрячемся под березами у моря, и никто так и не узнает, где мы. — Артур рассмеялся: он видел — до мечты его рукой подать, и надежда подгоняла его вперед, помогая преодолеть последние мили долгого, тяжкого пути.

Дорога заняла четыре дня и ночи, но наконец мы достигли южного побережья Думнонии: обогнули обширную заболоченную пустошь и по гребню высокого холма вышли к океану. Здесь, на вершине, мы задержались: вечерний свет заливал нам плечи и подсвечивал широкую долину, выходившую к морю. Это и был Камланн.

Мне уже доводилось бывать здесь — в южной области под Иской Думнонийской, где местный люд украшает лица синими татуировками. Впервые здесь оказавшись, я служил лорду Овейну и под его началом участвовал в побоище среди нагорьев. Много лет спустя я проехал мимо этого самого холма вместе с Артуром: я надеялся спасти Тристана, но все мои усилия закончились ничем, и Тристан погиб. А теперь вот я вернулся в третий раз. Красивый был край, во всей Британии такого еще поискать, но во мне он воскрешал тягостные воспоминания о кровопролитии, и я знал, что весьма порадуюсь, взойдя на ладью Каддога и видя, как берег тает вдали.

Мы глядели вниз: путешествие наше подошло к концу. Прямо под нами текла река Экс. На подступах к берегу она разливалась: это огромное широкое озеро от моря отделяла длинная узкая коса. Ее-то и называли Камланном: в самом конце перешейка, едва различимом с нашего места, римляне выстроили небольшую крепость. А внутри форта воздвигли громадный железный маяк. Встарь здесь ночами горел огонь, предупреждая проплывающие мимо галеры о предательской отмели.

А теперь вот мы глядели сверху вниз на озеро, на песчаную косу и на зеленый берег. Врага в окрестностях не наблюдалось. В лучах заходящего солнца не вспыхивали наконечники копий; никакие всадники не разъезжали по взморью и никакие копейщики не пятнали своей тенью золотой песок. Ощущение было такое, словно мы остались одни во всей вселенной.

— Ты знаешь Каддога? — спросил меня Артур, нарушая тишину.

— Я встречался с ним когда-то, господин, много лет назад.

— Тогда разыщи его, Дерфель, и скажи ему, мы ждем его в форте.

Я поглядел на юг, в сторону моря. Бескрайнее, пустынное, мерцающее… Вот она, дорога, что уведет нас из Британии. И я зашагал вниз по холму — чтобы плавание состоялось.

Последний отблеск угасающего дня осветил мне путь к дому Каддога. Я спросил людей; мне указали на убогую хижину на берегу к северу от Камланна. Прилив прошел лишь половину пути, так что сейчас хижина глядела на бескрайние просторы влажно поблескивающей грязи. Ладья Каддога оказалась не на плаву — судно сохло на твердой земле, киль покоился на катках, а корпус подпирали деревянные шесты.

— Это «Придвен», стало быть, — сообщил Каддог вместо приветствия. Заметив рядом с ладьей незваного гостя, он вышел из дому. Старик оброс густой бородой, загорел дочерна, а одет был в шерстяную куртку, заляпанную смолой и поблескивающую рыбной чешуей.

— Меня Мерлин прислал, — промолвил я.

— Да я так и подумал. Он говорил, пришлет. Сам-то приедет?

— Он умер, — сообщил я. Каддог сплюнул.

— Вот уж чего не ждал услышать. — Он сплюнул еще раз. — Думал, он от смерти заговоренный.

— Его убили, — пояснил я.

Каддог нагнулся и подбросил дров в огонь под бурлящим котлом. В котле плескалась смола: старик конопатил швы. Красивая была ладья, ничего не скажешь: высокий нос, гордый ахтерштевень. Деревянный корпус «Придвен» был отдраен до блеска; свежий слой дерева составлял разительный контраст с густой чернотой просмоленной конопатки, что не дает воде просачиваться между досками обшивки. Тут же, на козлах, покоилась длинная свежевыструганная мачта.

— Вам небось лодка понадобится, — предположил Каддог.

— Нас тринадцать, — сообщил я, — мы ждем в форте.

— Завтра в это же время, — отозвался лодочник.

— А раньше никак? — спросил я, обеспокоенный нежданной задержкой.

— Так я ж не знал, что вы заявитесь, — проворчал старик. — Чтоб лодку на воду спустить, прилив нужен, это до утра ждать надо. А к тому времени, как я поставлю мачту, да натяну парус, да руль укреплю, опять отлив начнется. К вечеру «Придвен» будет на плаву, не сомневайтесь, и я вас сей же миг подберу; да только раньше сумерек никак не управлюсь. Что ж вы весточку-то не прислали?

Старик был прав, но послать гонца никому из нас и в голову не пришло, потому что в лодках мы ровным счетом ничего не понимали. Мы-то думали, придем сюда, отыщем Каддога, да и уплывем себе. Мы даже помыслить не могли, что ладья окажется не на плаву.

— А другие лодки тут есть? — спросил я.

— Только не на тринадцать человек, — отвечал он, — и ни одна не отвезет вас туда, куда поплыву я.

— В Броселианд, — уточнил я.

— Я отвезу вас туда, куда велел Мерлин, — упрямо заявил Каддог, тяжело ступая, обошел «Придвен» кругом и, зайдя спереди, указал на серый камень размером с яблоко. Ничего примечательного в камне не было, кроме разве того, что он был искусно вделан в форштевень и крепился в дубовой древесине, точно драгоценный кристалл в золотой оправе. — Это он мне дал, — сообщил Каддог, разумея Мерлина. — Камень-морок, вот что это такое.

— Камень-морок? — переспросил я. В жизни я о такой штуке не слышал.

— Камень-морок доставит Артура туда, куда ему назначил плыть Мерлин — а иного способа нет. Никакая другая ладья не отвезет его туда: только та, что получила свое имя от Мерлина, — объяснил Каддог. «Придвен» означало «Британия». — Артур ведь с тобой? — внезапно обеспокоился Каддог.

— Да.

— Ну так я тогда и золото притащу, — промолвил Каддог.

— Золото?

— Ага, для Артура: старикан оставил. Подумал, ему понадобится. Мне-то золото ни к чему. На золото рыбу не поймаешь. Хотя новый парус оно мне принесло, отрицать не стану; ну да Мерлин сам велел мне парус купить и золотишка подбросил, да только рыба на золото не ловится. Бабы зато клюют, — Каддог сдавленно фыркнул, — а рыбка — нет.

Я окинул взглядом вытащенную на берег ладью.

— Тебе помощь нужна? — спросил я. Каддог сухо рассмеялся.

— Да что от тебя за помощь? От тебя, калеки однорукого? Ты, может, днище конопатить умеешь? Или мачту ставить, или парус привязывать? — Он сплюнул. — А я только свистну, мигом два десятка помощников набежит. Утром услышишь, как мы поем: стало быть, ладью на воду спускаем. Завтра к вечеру заберу вас из форта. — Каддог коротко кивнул мне, отвернулся и побрел обратно к хижине.

А я вернулся к Артуру. К тому времени совсем стемнело, на небеса высыпали все звезды до единой. Луна прочертила через море мерцающую тропу и осветила разрушенные стены крепости, где нам предстояло дожидаться «Придвен».

Завтра — наш последний день в Британии, думал я. Последняя ночь и последний день, а после мы поплывем вместе с Артуром по лунной дороге, и Британия превратится в смутное воспоминание.

Ночной ветерок мягко задувал через разрушенную стену форта. Выбеленный столб с заржавленными останками древнего маяка покосился, мелкие волны накатывали на длинный, отлогий берег, луна медленно опускалась в объятия моря, и сгущалась тьма.

Переночевали мы под прикрытием крепостного вала. Стены форта римляне соорудили из песка, покрыли насыпь дерном, насадили солерос, а поверху возвели деревянный частокол. Стена, надо думать, оставляла желать лучшего еще во времена постройки, но крепость на многое и не претендовала: отсюда наблюдали за морем да небольшой отряд, присланный приглядеть за маяком, мог укрыться здесь от морских ветров. Частокол почти весь сгнил, дождь и ветер изрядно подпортили песчаную стену, но кое-где она по-прежнему поднималась на четыре или пять футов.

Рассвело; стайка рыбачьих лодок вышла в море на дневной промысел. На берегу осталась только «Придвен». Артур-бах и Серена играли на песке у озера, где не было волны, а Галахад вместе со вторым Кулуховым сыном прошлись по берегу в поисках еды. Вернулись они с хлебом, сушеной рыбой и деревянным ведерком теплого свежего молока. В то утро все мы были до странности счастливы. Помню, мы от души смеялись, глядя, как Серена съезжает по склону дюны, и дружно подбадривали Артура-баха, когда тот выволок с мелководья на песок громадную водоросль. Зеленый сгусток весил, должно быть, не меньше самого малыша, но он упрямо тянул и дергал и каким-то образом дотащил тяжеленный влажный клубок к подножию разрушенной стены. Мы с Гвидром поаплодировали его усилиям, а после разговорились по душам.

— Если мне не суждено быть королем, значит, так тому и быть, — промолвил Гвидр.

— Судьба неумолима, — отозвался я и, поймав его вопросительный взгляд, улыбнулся. — Это одно из любимых Мерлиновых присловий. Это и еще «не глупи, Дерфель». В его глазах я всегда был дураком.

— Вот уж не верю, — преданно заверил Гвидр.

— Все мы были дураками в его глазах. Кроме разве Нимуэ и Морганы. И может, еще твоей матери, ну да они с Мерлином дружбы никогда не водили. А всем остальным просто ума недоставало.

— Жаль, что мне не удалось узнать его поближе.

— Когда ты состаришься, Гвидр, — усмехнулся я, — ты сможешь рассказывать людям, что встречал самого Мерлина.

— Так мне ж никто не поверит!

— Пожалуй, что и так, — согласился я. — А к тому времени, как ты состаришься, про Мерлина выдумают новые байки. И про твоего отца тоже. — Я швырнул осколок ракушки вниз с крепостной насыпи. Издалека, из-за озера доносилось зычное пение: это спускали на воду «Придвен». Теперь уже недолго, твердил я себе, теперь уже совсем недолго. — Может, правды вообще никто не будет знать, — сказал я Гвидру.

— Правды?

— Ну, про твоего отца, — объяснил я, — или про Мерлина. — Ведь иные поэты уже приписывали победу при Минидд Баддоне Мэуригу — это ему-то, помилуйте! — а многие песни ставили Ланселота выше Артура.

Я оглянулся по сторонам в поисках Талиесина, гадая, восстановит ли он истину. Нынче утром бард сообщил, что не поплывет за море вместе с нами, но вернется в Силурию либо в Повис. Думается, Талиесин дошел с нами так далеко только того ради, чтобы потолковать с Артуром и узнать от него историю его жизни. Или, возможно, Талиесин провидел будущее и пришел поглядеть, как оно свершается. Как бы то ни было, сейчас он разговаривал с Артуром. Но вот Артур резко покинул Талиесина и поспешил на берег озера. Он долго стоял там, глядя на север. А затем вдруг развернулся и побежал к ближайшей дюне. Вскарабкался по склону наверх, обернулся и вновь посмотрел в северном направлении.

— Дерфель! — окликнул меня Артур. — Дерфель! — Я кубарем скатился по крепостной насыпи и взбежал по песчаному склону дюны. — Что видишь? — спросил Артур.

Я поглядел на север, за сверкающую гладь озера. Я видел «Придвен» на полпути к воде, видел костры, на которых выпаривали соль и коптили дневной улов, видел рыбацкие сети, развешанные на укрепленных в песке рангоутах, а еще — всадников.

Острие копья вспыхнуло под лучами солнца, и еще одно, и еще. Десятка два воинов, может, даже больше тяжело скакали по дороге, что уводила от озерного берега в холмы.

— Прячемся! — закричал Артур. Мы съехали вниз по дюне, подхватили Серену с Артуром-бахом и, словно преступники, схоронились за осыпающимися стенами форта.

— Они нас видели, господин, — сказал я.

— Может, и нет.

— Сколько их? — спросил Кулух.

— Двадцать? — предположил Артур. — Тридцать? А то и больше. Они из-под деревьев вышли. Их, чего доброго, целая сотня.

Послышалось легкое царапанье металла о ножны: это Кулух обнажил меч. И подмигнул мне.

— А хотя бы и две сотни, Дерфель, мне они бороду не отрежут.

— Да на что им сдалась твоя борода? — фыркнул Галахад. — Сплошная вонь да блохи!

Кулух расхохотался. Они с Галахадом вечно подтрунивали друг над другом, и Кулух все еще размышлял над достойным ответом, когда Артур опасливо приподнял голову над крепостным валом и поглядел на запад, туда, где должны были появиться копейщики. Он замер неподвижно, притихли и мы. И вдруг он резко вскочил на ноги и замахал руками.

— Это Саграмор! — крикнул Артур нам, и в голосе его звучала очевидная радость. — Это Саграмор! — закричал он снова.

Возбуждение его передалось и Артуру-баху.

— Это Саграмор! — весело заверещал малыш.

Все мы перелезли через насыпь, чтобы получше разглядеть грозный черный стяг Саграмора, развевающийся на увенчанном черепом копейном древке. Сам Саграмор, в коническом черном шлеме, ехал впереди. Завидев Артура, он пришпорил коня и стрелой понесся через пески. Артур бросился ему навстречу, Саграмор спрыгнул с седла, рухнул на колени и обнял Артура за пояс.

— Господин! — выдохнул он, в кои-то веки позабыв о привычной сдержанности. — Господин! Я уж и не чаял снова тебя увидеть.

Артур поднял его и привлек к груди.

— Мы бы встретились в Броселианде, друг мой.

— В Броселианде? — повторил Саграмор и сплюнул. — Ненавижу море. — По черному лицу текли слезы. Помню, как он однажды рассказывал мне, зачем служит Артуру. Затем, что, когда у меня не было ничего, Артур дал мне все, объяснил он. Саграмор приехал сюда не потому, что не хотел связываться с кораблями, но потому, что Артур нуждался в помощи.

Нумидиец привел восемьдесят три человека, в том числе Эйниона, сына Кулуха.

— У меня было только девяносто две лошади, господин, — объяснял Саграмор Артуру. — Я их много месяцев собирал. — Он-то надеялся, что обгонит армию Мордреда и благополучно переправит своих людей в Силурию, а теперь вот привел всех, кого смог, на эту песчаную косу между озером и морем. Несколько лошадей пали в пути; дошли восемьдесят три.

— А где же остальные твои люди? — спросил Артур.

— Вчера отплыли на юг вместе с семьями, — отозвался Саграмор, высвободился из объятий Артура и оглядел нас. Наш потрепанный отряд, верно, представлял собою жалкое зрелище, потому что нумидиец улыбнулся, что с ним бывало нечасто, и низко поклонился Гвиневере и Кайнвин.

— У нас только одна лодка, — обеспокоился Артур.

— Так ты ее и бери, господин, — невозмутимо отозвался Саграмор, — а мы поскачем на запад, в Кернов. Найдем там лодки и поплывем за тобой на юг. Мне просто хотелось встретиться с тобой по эту сторону моря: на случай, если враги тебя выследили.

— Врагов мы пока не видели, — промолвил Артур, дотрагиваясь до рукояти Экскалибура, — по крайней мере, по эту сторону Северна. И надеюсь, что в течение дня не увидим. Лодка придет за нами в сумерках, и мы отплывем.

— Значит, я буду охранять вас до сумерек, — объявил Саграмор.

Его люди спешились, сняли со спин щиты, воткнули в песок копья. Взмыленные лошади совсем выдохлись; Саграморовы воины разминали затекшие руки и ноги. Вот теперь мы были боевой отряд, почти армия, и знаменем нашим стал черный стяг Саграмора.

Но час спустя, верхом на лошадях столь же измученных, как Саграморовы, в Камланн явились враги.