Высокий совет собирался в Глевуме, римском городе, что лежал у реки Северн сразу же за северной границей Думнонии с Гвентом. Утер ехал туда в телеге, запряженной четырьмя быками, укрытыми зелеными попонами. Верховный король, наверное, чувствовал, что это его последняя поездка по Британии перед тем, как он пройдет сквозь Пещеру Круахана и через Мост Меча к Потустороннему миру, и потому наслаждался очарованием раннего лета, проплывающими мимо белыми кустами боярышника, затуманенными лесами, вспыхивавшими среди пшеницы алыми пятнами маков. Он часто останавливался в селениях, где осматривал земли крестьян, купался в горячих источниках и даже с удовольствием прошел целую милю пешком за устланной мехом подводой. Короля сопровождали барды, советники, доктора, хористы, свита слуг и эскорт воинов под командой начальника стражи Овейна. Одежда воинов была украшена цветами, щиты они держали перевернутыми, что означало их мирные намерения. И все же осторожный Утер знал, что острия боевых копий отточены.

Утер взял с собой и Моргану, хотя на Высокий совет женщин не приглашали. Но Мерлин отсутствовал, и король призвал Моргану. Она была его родной дочерью, и к тому же, как любил говорить Утер, в ее укрытой золотом голове больше разума, чем во всех черепах его советников. Вдобавок решалась судьба Норвенны, а Моргана отвечала за ее здоровье. Сама Норвенна осталась в Инис Видрине, а с Морганой в Глевум отправились рабыня Себила и Нимуэ, которая твердо заявила, что берет меня.

Мне очень хотелось пойти в Глевум и увидеть рыцарский турнир, услышать бардов, но больше всего я радовался, что буду рядом с Нимуэ.

Мы вышли на три дня раньше, потому что хромая Моргана была плохим ходоком. Она шагала впереди, опираясь на посох, в поблескивающей на летнем солнце золотой маске. Отставая на два шага, сутулясь под грузом узлов, пучков сухих трав и горшков, робко поспешала Себила, рабыня из саксов. Нимуэ и я, босые, с непокрытыми головами, шли следом. На Нимуэ был накинутый на простое белое платье черный плащ, повязанный веревкой, черные волосы ее скрепляла простая булавка. Зато Моргана выглядела великолепно. Шею ее тяжелил золотой торквес, а серовато-коричневый плащ застегивался на груди двумя золотыми брошами в виде трехрогого оленя и дракона.

Солнце светило. Ровная римская дорога делала наше путешествие легким и приятным. Редкие путешественники расступались перед сверкающей золотом Морганой. Солдаты Утера уже прочесали все леса и холмы, и мы не опасались лихих людей, грабивших купцов на пустынных дорогах. Крепостные и рабы, которые нам попадались в пути, падали на колени перед Морганой, купцы сторонились, и лишь один путник осмелился не проявить почтения. Это был христианский священник со свирепо топорщившейся бородой, его окружали облаченные в лохмотья женщины. Они танцевали посреди дороги, восхваляя своего пригвожденного Бога. Священник, увидев золотую маску, закрывающую лицо Морганы, трехрогого оленя и дракона на ее брошах, попытался осыпать уродливую хромоножку градом насмешек, называя отродьем дьявола. Но что значил для дочери Игрейны и сестры Артура какой-то жалкий странствующий проповедник? Она свалила его с ног ударом посоха и продолжила свой путь, едва глянув на барахтавшегося в заросшей крапивой канаве старца и его вопящих и плюющихся женщин.

Я хотел взять с собой меч, чтобы выглядеть взрослым, но Хьюэл сказал, что мужчиной становятся не по прихоти, а по делам. Он дал мне бронзовый торквес с изображением рогатого бога Мерлина. Никто, успокоил он меня, не осмелится бросить вызов Мерлину. И все же, безоружный, я чувствовал себя бесполезным и спросил Нимуэ, почему она взяла меня с собой.

— Потому что ты мой клятвенный друг, малыш, — ответила Нимуэ.

Я был уже выше ее ростом, но в словах девушки не услышал насмешки, а только любовь.

— И потому, — добавила она, — что мы оба избранники Бела, а если он выбрал нас, то и мы должны выбрать друг друга. Таково и желание Мерлина.

— А он там будет? — оживился я.

Без Мерлина для меня и Инис Видрин был как небо без солнца.

— Нет, — тихо ответила Нимуэ, хотя непонятно, откуда она это знала.

Глевум, как только я привык к невыносимой вони нечистот, показался мне восхитительным. Это было мое первое путешествие в настоящий римский город, и я, как новорожденный цыпленок, на все взирал с изумлением. Все девять улиц были вымощены плотно утрамбованными камнями и походили на каменные русла рек в сухой сезон. Мы с Нимуэ сбивали о камни ноги, будто неподкованные лошади. Здания выглядели так же странно, как и улицы. Наши усадьбы и дома строились из дерева, соломы, тростника и известки, а римские жилища под надежными крышами плотно лепились одно к другому и сложены были из странных узких кирпичей, которые, правда, за долгие годы осыпались, и между домами зияли щели. Окруженный стеной, город стоял у самой переправы через Северн, на границе между двумя королевствами и потому был знаменитым торговым центром. Во дворах работали гончары, над столами, прямо на виду у всех, сгибались златокузнецы, на скотобойном дворе за рынком мычали телята, крестьяне продавали масло, орехи, кожу, копченую рыбу, мед, крашеные ткани. Но особенно меня поразили солдаты короля Тевдрика. Нимуэ сказала, что они то ли римляне, то ли бритты, выученные на римский манер. Все как один с коротко остриженными бородами, в крепких кожаных башмаках, шерстяных рейтузах под короткими кожаными юбками, красно-коричневых плащах и кожаных шлемах с гребнем на макушке, а иногда и с пучком крашеных перьев. У старших по званию поблескивали нашитые на юбки бронзовые пластины, при каждом шаге звеневшие, как коровьи колокольцы. Вооружены солдаты были короткими мечами с широкими лезвиями, длинными копьями и деревянными щитами, обтянутыми кожей, — с непременным символом Тевдрика — быком. Поначалу эти одинаковые солдаты с одинаковыми копьями и мечами, шагавшие ровными рядами в ногу, смешили меня, но после я привык.

В центре города, где на широкой площади встречались четыре улицы, шедшие от четырех ворот, меня поразило грандиозное сооружение. Даже Нимуэ открыла рот, потому что, безусловно, ни один из живущих не мог бы построить такого высокого, такого белого и с такими странными углами дома. Между коньком высокой крыши, поддерживаемой колоннами, образовалось треугольное каменное пространство с фантастической каменной картиной: каменные мужчины в каменных шлемах повергали своих врагов, лошади с парящими каменными гривами топтали их копытами. От морозов некоторые куски картины потрескались, раскололись и обвалились, но все это, несмотря ни на что, было для меня необыкновенным чудом, хотя Нимуэ, поглядев на каменную красоту, с отвращением плюнула.

— Римляне пытались быть богами, — сказала она, — вот почему боги покорили их. Совет не должен был собираться здесь.

И все же судьба королевства Утера решалась здесь, в Глевуме, и Нимуэ не могла изменить этого. К тому времени, когда мы добрались до города, верховный король уже прибыл и разместился в другом высоком доме напротив удивительного здания с колоннами. Он выделил для всех нас одну-единственную комнату в задней части дома, где дымили кухни и громко пререкались рабы. Солдаты нашего короля рядом с местными блестящими людьми выглядели толпой длинноволосых, бородатых бродяг в обтрепанных плащах, с длинными мечами, толстыми древками копий и круглыми щитами, на которых был грубо намалеван символ Утера — дракон, не идущий в сравнение с аккуратно нарисованными быками Тевдрика.

В честь приезда верховного короля за стенами города была устроена ненастоящая битва между Овейном, Защитником Утера, и двумя лучшими людьми короля Тевдрика. Летнее солнце играло на длинном мече непобедимого героя Думнонии, громадного человека с татуированными руками, голой волосатой грудью, спутанными волосами и щетинистой бородой, в которой поблескивали воинские кольца, выкованные из оружия поверженных врагов. Оба героя Гвента нападали на него с такой яростью, будто битва была настоящей, а не притворной. Звон мечей долетал, должно быть, до дальнего Повиса, а толпа, собравшаяся со всей округи, ревела, как стая диких зверей, побуждая сражающихся на кровавую резню. Видя такую страсть, Тевдрик швырнул на землю свой посох, чтобы закончить битву.

— Помните, мы друзья! — сказал он, и Утер, как и подобает верховному королю, важно кивнул.

Утера принесли сюда на носилках, и он, завернутый в широкий шерстяной плащ, сидел на троне отекший и больной. Тело его вспухло от жидкости, лицо пожелтело. Утер выглядел вялым и тяжело, трудно дышал. Король Тевдрик, одетый, как римлянин, в белую тогу (дед его и в самом деле был римлянином), выглядел совсем юным, хотя печальный, мудрый взгляд делал молодого короля гораздо старше. Безбородый, с коротко остриженными волосами, высокий, худой и изящный в движениях, он сидел подле своей жены — королевы Энид, волосы которой были заплетены в странную спираль и столь ненадежно, что двигалась она осторожно и неуклюже, как новорожденный жеребенок. Лицо королевы, густо намазанное белой краской, выражало безучастность и растерянную скуку. Ее сын Мэуриг, наследник Гвента, суетливый мальчишка лет десяти, сидел у ног матери и ковырял в носу, за что получал подзатыльники от отца.

После боя соревновались арфисты и барды. Цинитр, бард Гвента, пел о великой истории победы Утера над саксами в Кар Идерне. Верховный король улыбался и кивал. Цинитр декламировал стихи о победе Овейна над тысячами саксов и женским голоском изображал мольбы саксов о пощаде, бегая по полю и трусливо припадая к земле, будто прячась. Толпа ревела и хохотала. Мне даже показалось, что я воочию вижу ненавистных саксов, слышу хлопанье крыльев воронов, прилетевших поесть их плоти. Вдруг бард выпрямился во весь рост и распростерся перед троном Утера.

Верховный король порылся в складках своего плаща и, вытащив торквес из желтого золота, кинул его Цинитру. После бардов, когда солнце уже садилось за темную линию западных холмов, процессия девушек поднесла цветы королеве Энид. Девушки, державшие цветы для дамы Утера, стояли в растерянности, и тогда верховный король указал на Моргану, перед которой и положили ирисы и орхидеи.

— Она похожа на печеное яблоко, украшенное петрушкой, — прошипела Нимуэ мне в левое ухо.

Вечером, накануне Высокого совета, в большом зале огромного дома, в самом центре города была христианская служба. Тевдрик, бывший восторженным христианином, и его люди столпились в зале, где после дождя пахло мокрой шерстью, потом и сырыми дровами. Мы с Нимуэ облюбовали пустой пьедестал, на остальных высились статуи. Я поначалу больше глядел не на христианское действо, а с интересом озирал громадный зал, который даже воробьям, угнездившимся под изогнутым потолком, казался, наверное, не римским домом, а целым большим миром. На приземистых кирпичных колоннах, покрытых когда-то белой известкой, еще сохранились остатки картин, на которых я разглядел красный контур бегущего оленя, морское чудовище с рогами и двух женщин, державших чашу.

Утера в зале не было, но епископ Бедвин помогал в церемонии.

— А что такое епископ? — спросил я у Нимуэ.

— Что-то вроде друида, — сказала она и добавила со смешком: — Только они ничего не знают.

Тут было много мужчин, входивших, выходивших, раскачивавшихся вокруг огня в дальнем конце зала.

— У них нет жриц? — снова спросил я.

— В их религии, — презрительно проговорила Нимуэ, — женщины должны подчиняться мужчинам.

Она сплюнула, и несколько стоявших рядом воинов неодобрительно покосились в нашу сторону. Нимуэ даже не шелохнулась. Она сидела, завернувшись в черный плащ и сцепив руки на коленях, подтянутых близко к груди. По ее худому лицу скользили огненные тени, а глаза блестели. Моргана нам запретила посещать христианские церемонии, но Нимуэ больше не подчинялась Моргане.

Странные жрецы произносили нараспев слова на греческом языке, который ничего не значил для нас. Они кланялись, и вся толпа вслед за ними ныряла вниз, и сотни мечей в ножнах со звоном клацали о кафельный пол. Некоторые женщины, стоявшие за хрупкой белолицей королевой Энид, начали визжать и дрожать в экстазе, а священники продолжали петь. На столе лежал простой крест, которому они кланялись и на который Нимуэ посылала знаки зла, бормоча при этом защитное заклинание. Однако вскоре мы заскучали, и я захотел улизнуть, чтобы занять хорошие места на пиру, который будет дан после церемонии в доме Утера. Но тут к толпе обратился с речью молодой священник Сэнсам, и это была моя первая встреча с будущим святым.

Тогда Сэнсам был очень юным, гораздо моложе епископов, но уже считался надеждой христианского мира. Он стоял — худой, невысокий, с острым бритым подбородком и покатым лбом, над которым, словно колючая изгородь, торчали вокруг гладко выстриженной тонзуры жесткие черные волосы, пучками высовываясь из-за оттопыренных ушей.

— Вылитый Лугтигерн, — хихикнула Нимуэ.

Я рассмеялся, потому что Лугтигерн — это Мышиный Король из детской сказки, существо хвастливое, но трусливо улепетывающее при виде кошки. И все же этот Мышиный Король умел говорить. Никогда до этого я не слышал святое Евангелие Господа нашего Иисуса Христа, и теперь еще вздрагиваю, вспоминая, как дурно воспринял ту первую проповедь. Сэнсам стоял на столе, чтобы его могли видеть все, и я с нетерпением ждал, когда, увлекшись, он подойдет к самому краю и грохнется.

Священник вознес благодарность Богу за присутствие великих королей и могущественных принцев, пришедших послушать Евангелие, а потом сразу же начал проповедь, которая, как я осознал много позже, была самой настоящей ересью.

Остров Британия, говорил Сэнсам, любим Господом. Он опоясан благословенным морем, охраняющим нашу землю от других земель, чумы, ересей и врагов. И все же в последнее время на остров совершают набеги чужестранцы, и поля наши, амбары и деревни истреблены. Язычники-саксы захватывают земли наших предков, оскверняют могилы наших отцов, насилуют наших жен и убивают наших детей. Отчего же Бог поворачивается спиной к своим возлюбленным чадам? Потому, гремел Сэнсам, что эти дети отказываются слышать Его святое послание, они до сих пор поклоняются дереву и камню, могилы их омыты жертвенной кровью. Да, в Британии осталось всего лишь несколько друидов, но в каждой долине, в каждой усадьбе есть люди, которые подобно друидам приносят в жертву мертвым камням живых существ, морочат людей заклинаниями и амулетами. До тех пор, пока христиане, тут Сэнсам нахмурился, будут идти со своими болезнями к языческим ведьмам и толкователям снов, Бог будет проклинать Британию, отдавая ее насильникам и убийцам-саксам. Он умолк, переводя дыхание, а я незаметно дотронулся до своего торквеса, потому что знал: громоподобная речь Мышиного Короля обращена и на моего хозяина Мерлина, и на мою подругу Нимуэ. Мы согрешили! И, словно услышав мои мысли, Сэнсам внезапно раскинул руки и закричал, раскачиваясь на краю стола. Короли Британии, заходился он, должны любить Христа и Его благословенную Мать. Когда вся британская раса соединится в Боге, тогда и Бог объединит Британию. И возопила толпа, требуя смерти друидов и моля Бога о снисхождении. Мне стало страшно.

— Пошли, — прошептала Нимуэ, — с меня достаточно. Мы соскользнули с пьедестала и протиснулись сквозь толпу, заполнявшую вестибюль. Едва поспевая за Нимуэ, я опасливо прикрывал воротом плаща свой торквес. Вся площадь была залита бушующим пламенем факелов. Накрапывал мелкий дождичек. Застыли неподвижно стражи Тевдрика. Нимуэ остановилась в самом центре площади и вдруг начала смеяться. Смех ее, поначалу тихий, заклокотал в горле яростью, потом перешел в дикий вой, вознесшийся над крышами Глевума, и превратился в пронзительный визг, словно предсмертный крик загнанного в угол зверя. Ни один солдат не шевельнулся. Некоторые христиане гневно глядели на нас, но никто не вмешался. Даже христиане узнавали того, кто отмечен богами, и не осмеливались поднять руку на Нимуэ.

Она умолкла так же неожиданно и опустилась на камни. Крошечная сжавшаяся фигурка под черным плащом.

— О малыш, — пролепетала она слабым голосом, — о мой маленький.

Но меня, должен сознаться, больше занимал запах жарящейся свинины, что шел от дома Утера. Нимуэ протянула руку, и я поднял ее на ноги.

— Мы должны бороться, — тихо сказала она, — иначе боги покинут нас, а те дураки, Мышиный Король и его последователи, превратят нас в скотов. Но их так много, а нас так мало.

Я не знал, что ответить. Хоть я и был найденыш Мерлина и дитя Бела, умения управляться с миром духов у меня не было.

— Бел нам поможет. Ведь он любит нас? — с надеждой спросил я.

— Любит? — Она отдернула руку. — Боги не обязаны любить нас! И что ты знаешь о любви, Дерфель, сын сакса?

— Я знаю, что люблю тебя!

Я выпалил эти слова и вспыхнул.

— Знаю, — улыбнулась Нимуэ. — А теперь идем, нас ждет пир.

Сейчас, когда на исходе жизни в монастыре на холмах Повиса я пишу все это, Нимуэ встает перед моим взором не той, какой она стала потом, а полной огня, быстрой и смелой. Я обрел Христа, но потерял то, что потеряли все мы. А мы потеряли все.

Пир был прекрасным.

* * *

Высокий совет начался поздним утром в большом зале, освещенном факелами. Лучи весеннего солнца не могли проникнуть в маленькие, высоко расположенные окошки, которые скорее походили на отверстия для выхода дыма.

Утер, верховный король, восседал на возвышении. Тевдрик Гвентский, хозяин Совета, сидел ниже Утера, по обеим сторонам его трона, на стульях, укрытых попонами, расселись дюжина королей и принцев, плативших дань Утеру или Тевдрику. Подле них находились щиты с эмблемами собственных королевств. Принц Кадви из Иски был тут, и король Мелиас из Белга, и принц Герайнт, Хозяин Камней, а Кернов, дикое королевство на далеком западном мысу Британии, прислало своего наследного принца Тристана, который сидел в отдалении, завернувшись в волчий мех.

Было время, когда у королевского помоста стояли тридцать три щита, но сейчас одни племена Британии воевали друг с другом, другие погибли в Ллогре от клинков саксов. Не появились на Совете посланцы Повиса и Силурии, враждебных к Думнонии и Гвенту.

Перед королями, прямо на полу, подстелив одеяла, сидели судьи и советники. За ними стояли вооруженные воины, некоторые с охотничьими собаками. Я жался к ним. Бронзовый торквес с головой Цернунн служил мне пропуском в Совет.

Здесь же были, вопреки недовольному ворчанию мужчин, две, только две женщины. Перед Утером разместилась Моргана. Нимуэ, невозмутимо прошедшая сквозь толпу стоящих и сидящих мужчин, уверенно села рядом с ней, но Моргана сделала вид, что не замечает своей молодой соперницы.

Высокий совет начался, как и принято, с молитвы. Будь здесь Мерлин, он бы призвал богов. Но епископ Конрад Гвентский вознес молитву христианскому Богу. Сэнсам, сидевший в рядах советников Гвента, кинул свирепый взгляд на женщин, даже не склонивших головы во время молитвы. Он знал, что они посланницы Мерлина.

После молитвы шаг вперед сделал Защитник Думнонии, звероподобный Овейн, победивший два дня назад пару лучших людей Тевдрика. Выхватив меч и передернув могучими плечами под плащом из волчьей шкуры, он прорычал:

— Кто-нибудь оспаривает право Утера на высокий трон? К его огорчению, никто не откликнулся. Тогда, вложив меч в ножны, Овейн грузно опустился на пол.

Новости Британии от имени верховного короля сообщил епископ Бедвин. Угроза саксов с востока Думнонии уменьшилась, но досталось это очень высокой ценой. Принц Мордред в час победы был убит. Имени Артура епископ не упомянул, хотя именно Артур вырвал почти упущенную Мордредом победу. Саксы, пришедшие с земель племени катувеллаунов, согласились платить дань золотом, пшеницей, быками.

— Будем молить Господа, — вмешался король Тевдрик, — чтобы саксы и вовсе были изгнаны с этих земель!

В ответ на его слова воины ударили копьями о мозаичный пол. Собаки завыли.

— На севере Думнонии, — спокойно продолжал Бедвин, — благоденственный мир благодаря многомудрому договору о дружбе между великим верховным королем и благородным королем Тевдриком. На западе, — Бедвин с улыбкой обернулся к молодому принцу из Кернова Тристану, — тоже мир. Впрочем, мы понимаем, что Марка, короля Кернова, сейчас занимает его последняя жена, — поспешно добавил Бедвин, вызвав в толпе смешки.

— Какая это жена? Четвертая или пятая? — насупился Утер.

— Думаю, мой отец и сам сбился со счета, великий повелитель, — смущенно пробормотал Тристан, и зал взорвался от хохота.

Следующим говорил военачальник Тевдрика, старый Агрикола. Этот стриженый воин с чисто выбритым, испещренным шрамами суровым лицом, в короткой алой тунике и серебряных латах славился не только своим римским именем, но и верностью римским обычаям. Агрикола предупредил, что у саксов появился новый военачальник по имени Элла. Мы даже не представляли себе, как часто это имя будет преследовать нас.

— Бритты, Горфиддид Повисский и Гундлеус Силурский, собираются напасть на нас.

Тут Агрикола показал на два пустующих стула и заявил, что придется, наверное, идти войной на этих северных соседей, если не будет с ними мира. Утер кивнул, давая согласие.

— Также я слышал, — продолжал Агрикола, — что западным границам Повиса и Силурии грозят ирландские захватчики.

— О Силурии буду говорить я, и больше никто!

Все головы повернулись к двери, откуда донесся этот звучный, уверенный голос. В зал вошел силурский король Гундлеус. Он нисколько не был смущен и держался героем, хотя его воины совершали набеги на землю Тевдрика и не давали покоя стране Утера, угрожая со стороны моря Северн. За спиной Гундлеуса шаркал сгорбленный друид Танабурс, и сухие свинячьи хвостики, вплетенные в его длинные волосы, сухо постукивали. Я весь сжался и постарался спрятаться, вспомнив о яме смерти.

За Танабурсом вышагивала свита Гундлеуса с длинными, вложенными в ножны мечами, тела их были туго обернуты алой материей. Эти высокие длиннобородые воины с заплетенными в косички волосами и кончиками усов потеснили остальных стражей и стали плечом к плечу, будто пришли не на Высокий совет, а вклинились в стан врагов. Танабурс, подобрав свой грязно-серый плащ, вышитый полумесяцами и бегущими зайцами, втиснулся между советниками.

— Подойди, Гундлеус ап Мейлир, король Силурии, — приказал Утер.

Поднявшись на помост, Гундлеус поцеловал протянутую руку верховного короля, поставил подле других щитов свой с гербом — маской лисицы, и сел, весело и вызывающе оглядывая зал, приветливо кивая, улыбаясь, бросая короткие слова приветствия. На самом деле все, к кому он обращался, были здесь его врагами. Заметив двух женщин, Гундлеус удивленно поднял брови, и мне показалось даже, что в глазах его мелькнула угроза, когда он смотрел на Нимуэ. В ответ на просьбу Тевдрика поведать о делах его королевства Гундлеус улыбнулся и сказал, что в Силурии все спокойно.

Всех дел этого дня не перечислить. Споры были длинными, разбирательства запутанными, но постепенно разногласия улеглись, вспыхнувшие ссоры были погашены, и все разрешилось миром. Советом руководил Тевдрик, но он каждый раз кидал взгляд на Утера, ожидая его решения, ловя его чуть заметный жест.

Утер, которому при каждом приступе кашля раб подносил сделанный Морганой из копыта жеребенка и меда напиток, сохранял остатки сил для самого важного дела этого дня, которое должно было начаться после заката. Наконец сумерки сгустились. По крыше застучал сильный дождь, и струи воды, проникая сквозь прорехи кровли, потекли по сырым, грубо отесанным каменным стенам. Стало холодно. Слуги Тевдрика внесли в зал горящие факелы. Железная корзина, полная пылающих дров, не могла дать много тепла, и жаровню эту переместили поближе к ногам Утера. Едкий дым крутился под потолком, ища выход наружу.

Наконец Утер с трудом встал, опираясь на огромное кабанье копье. Дым струился вокруг него, размывая очертания грузной фигуры, и казалось, что это душа его, ставшая уже тенью, уплывает в Иной мир.

— Я стар, — сказал Утер, — и не проживу долго. А если падет от руки саксов Думнония, падет и вся Британия. Саксы разделят ее земли, а разделенные земли выжить не смогут. — Он устало замолчал. Потом снова поднял голову и заговорил твердым голосом: — Саксы не должны достигнуть моря Северн! Иначе они отделят Думнонию от Гвента. Мужчины Гвента самые великие наши воины, — Утер кивнул в знак уважения Агриколе, — но Гвент живет на хлебе Думнонии, и потому, если не выживет Думнония, Британия будет потеряна. Когда я умру, всем королевством должен править мой внук Мордред!

Сверкнув глазами, он стукнул копьем по платформе.

Все поняли, что королевство не уйдет из рода Утера. Оставалось решить, кто будет править, пока ребенок-калека не станет взрослым. Начался спор. Претендентов на руку Норвенны было много. Предлагали и Мэурига ап Тевдрик, наследного принца Гвента, и Кунегласа, наследного принца Повиса, и принца Кернова Тристана, и даже принца Мериадока, властителя наполовину завоеванного саксами королевства Стронг Гор. Но разве мог человек, не удержавший свои земли, сохранить другое государство?

Гундлеус? Все обернулись к нему, ожидая услышать это имя. Но тут Агрикола назвал того, кого почти каждый в зале втайне желал видеть на троне Думнонии.

— Артур, — сказал Агрикола. — Я предлагаю Артура.

И радостным стуком древков копий по полу откликнулись воины Думнонии, познавшие в битвах цену Артура. Но Утер Пендрагон, верховный король Британии, опустил свое копье. Наступила мгновенная тишина.

— Артур ап Неб, — сказал Утер.

Вздох испуганного удивления прошелестел по залу, потому что Неб означало «ничей». Утер отказывал Артуру в своем отцовстве, а если в нем нет королевской крови, то и не может он жениться на Норвенне.

Опять встал епископ Бедвин.

— Гундлеус Силурский, — мягко сказал он, — заключил мир с верховным королем, и теперь Утер был бы доволен, если бы Гундлеус женился на Норвенне и стал защитником королевства Мордреда. А следующим утром Гундлеус обещал публично креститься в реке Северн.

Присутствующие христиане закричали: «Аллилуйя!» А злобный старец друид Танабурс, за которым я внимательно наблюдал, даже не шелохнулся при известии о том, что его хозяин публично отрекается от своей религии.

Однако Утер не был таким глупцом, чтобы до конца поверить прежнему врагу, и постарался защитить будущее своего внука.

— Пока Мордред не достигнет того возраста, когда сможет поднять меч, — провозгласил Утер, — он будет иметь трех защитников, отвечающих за жизнь мальчика своей собственной жизнью.

Король Тевдрик Гвентский был объявлен одним из них, вторым назван Овейн, и Мерлин, правитель Авалона, стал третьим.

Мерлин. Люди ждали этого имени, как жаждали имени Артура. Но Мерлина уже много месяцев не видели в Думнонии. Может, он мертв? И тогда Утер в первый раз посмотрел на Моргану. Здесь она была не дочерью Утера, хоть и незаконной, а доверенной жрицей Мерлина. И потому после того, как Тевдрик и Овейн поклялись смертной клятвой, эта одноглазая, изувеченная женщина должна была принять на себя высокую ответственность. Она этого не сделала. Ответ ее был неясным:

— Моему господину Мерлину оказана честь таким предложением, верховный король.

И тут Нимуэ закричала так жутко и так внезапно, что воины вздрогнули, а шерсть на загривках собак встала дыбом. Пронесшимся вихрем закрутило дым, и он потянулся в прорехи крыши, откуда струйками сочился дождь и стучал по мозаичному полу. Глухой шум ночной бури разразился резким ударом грома.

Христиане перекрестились. Даже они не сомневались, что это Таранис, бог грома, явился на Высокий совет по зову маленькой девочки, одетой, несмотря на холод, лишь в легкое белое платье, перетянутое ремешком рабыни.

Все замерли. Здесь больше не было ни королей, ни воинов, ни священников, ни старых мудрых людей, а только испуганная толпа, в благоговейном страхе взиравшая на юную девушку. Вынув заколку из волос, рассыпавшихся черной волной по ее худенькой белой спине, Нимуэ двинулась к ораторскому месту рядом с жаровней. И каждый мог видеть ее лицо — маску ужаса. Глаза ее были белыми, язык вывалился из искривленного рта. Она вертелась, словно ввинчиваясь в расступавшуюся толпу, и казалось, вот-вот упадет в бурлящее пламя жаровни. Но Нимуэ завизжала и рухнула на мозаичный пол, потом ловко, будто зверек, встала на четвереньки и поползла между щитами. Вдруг перед щитом Гундлеуса она взвилась змеей и плюнула, угодив прямо в герб — ощерившуюся лисью морду.

Разгневанного Гундлеуса жестом остановил Тевдрик. А Нимуэ задрожала, глаза ее с вывороченными белками снова закатились, из горла вырвался пронзительный визг. И почти тут же она обмякла, мы снова увидели ее карие зрачки. Девушка замерла, будто одеревенела, и это значило, что боги говорят с ней, а через нее — с нами.

— Мерлин жив? — тихо спросил Тевдрик.

— Жив.

Нимуэ отвечала королю, как простому смертному, потому что сейчас она была с богами.

— Где он?

— Ушел искать Знание Британии.

— Что есть Знание Британии? — спросил верховный король.

Нимуэ отвечала идущим изнутри поющим голосом:

— Знание Британии — закон наших предков, дары богов. Мерлин соберет Тринадцать Частей Тринадцати Сокровищ, и они дадут силу связать воедино эту землю. — Нимуэ смотрела прямо в маленькие злые глаза Сэнсама. — И если повелителю Мерлину не удастся сделать это, — она повернулась к верховному королю, — мы все умрем.

Сэнсам и христиане возроптали, но христианский король Тевдрик мановением руки утихомирил их.

— Это слова Мерлина? — недоверчиво спросил он. Нимуэ пожала плечами. Утер склонил вперед свое тяжелое тело. Он знал, что этот ребенок не может говорить от себя.

— Спроси Мерлина, станет ли он давать клятву? Спроси, станет ли он охранять моего внука?

Нимуэ помедлила, будто собиралась скрыть больше, чем сказать.

— Мерлин обещает, мой повелитель, — наконец произнесла она. — Он дает смертную клятву защищать твоего внука.

Вдруг закопошилась Моргана. Она нависла над Нимуэ. Свет факелов скользил по ее золотому шлему.

— Пока! — выкрикнула она, покачиваясь, будто и с ней говорят боги. — Пока Артур будет делить с ним эту клятву. Артур и его люди должны быть защитниками твоего внука. Так говорит Мерлин.

Слова жрицы, привыкшей быть оракулом, заставили Гундлеуса вскочить с места.

— Нет! — закричал он.

Но в этот момент Тевдрик сошел с помоста и встал рядом с Морганой. И всем стало ясно, что королю Тевдрику Гвентскому сегодня важнее старые боги, чем его христианский Бог.

— Артур ап Неб и его воины, — сказал Тевдрик, — будут лучшей защитой, чем любая клятва.

Утер все еще колебался. Три — счастливое число, и добавление четвертого могло навлечь недовольство богов. Но Тевдрик в угоду Утеру отверг притязания Артура на руку Норвенны, и теперь надо было вернуть долг.

— Пусть Артур даст клятву, — согласился Утер, и только боги знали, как трудно было ему принять человека, которого он считал виновником гибели своего любимого сына.

Зал одобрительно загудел. Молчал один Гундлеус Силурский.

Так закончился Великий совет, и Артур, ничей сын, был выбран одним из клятвенных защитников Мордреда.