Глава первая
Теперь, глядя на двадцатилетних, я думаю, как же они трогательно молоды, чуть ли не вчера отняты от материнской груди. Но когда мне самому было двадцать, я считал себя абсолютно взрослым мужчиной. У меня уже был ребенок, я сражался в клине и терпеть не мог, когда кто бы то ни было давал мне советы. Короче, я был высокомерен, туп и упрям.
Вот почему после нашей победы у Синуита я совершил опрометчивый поступок.
Мы дрались с датчанами у самой воды — там, где река, впадающая в залив огромного Сэфернского моря, затопляет грязный берег. Там мы и победили врагов, устроив славную резню, и я, Утред Беббанбургский, принимал в ней участие. Не просто принимал участие — в конце битвы, когда великий Убба Лотброксон, самый ужасный из вождей датчан, врезался в наш клин, орудуя громадным боевым топором, я встретился с ним лицом к лицу, победил его и послал в Валгаллу — присоединиться к эйнхериям, армии мертвых, что пируют и любят женщин во дворце Одина.
После этого мне следовало бы сделать то, что советовал Лeoфрик: поскакать прямо в Эксанкестер, где Альфред, король восточных саксов, осаждал Гутрума. Мне следовало бы явиться туда поздно ночью, разбудить короля и положить боевое знамя Уббы с черным вороном и его огромный боевой топор с лезвием, все еще обагренным кровью, к ногам Альфреда. Мне следовало бы доставить королю благие вести о том, что датская армия побеждена, что немногие выжившие ушли на своих судах с драконьими головами, а Уэссекс теперь в безопасности и что все это благодаря мне, Утреду Беббанбургскому.
Вместо этого я поскакал на поиски жены и сына.
Тогда, в двадцать лет, я предпочитал засевать чрево Милдрит, а не пожинать плоды своей удачи, в чем и заключалась моя ошибка. Но теперь, оглядываясь назад, я не очень об этом жалею. Судьба неумолима, и Милдрит, хоть я сперва и не хотел на ней жениться и думал, что возненавижу ее, оказалась благодатной нивой, засевать которую — одно удовольствие.
Итак, поздней весной 877 года, в субботу, я поскакал в Кридиантон, вместо того чтобы ехать к Альфреду. Я взял с собой двадцать человек и пообещал Леофрику, что на следующий день мы обязательно вернемся в Эксанкестер и что я позабочусь о том, чтобы Альфред узнал: мы выиграли битву и спасли его королевство.
— Одда Младший уже будет там, — предупредил меня Леофрик.
Леофрик был почти вдвое старше меня — воин, закаленный в многолетних сражениях с датчанами.
Я не ответил, и он переспросил:
— Ты слышишь? Одда Младший уже будет там, а он кусок гусиного дерьма и припишет всю славу себе.
— Правду не скроешь, — ответил я надменно.
Леофрик — бородатый, приземистый, грубый мужчина — только посмеялся над моими словами. Вообще-то это ему следовало бы командовать флотом Альфреда, но, поскольку он был низкого происхождения, король скрепя сердце отдал двенадцать кораблей под мое начало, ведь я был олдерменом и знатным человеком. Считалось, что только выходцу из благородной семьи пристало командовать флотом Восточного Уэссекса, хотя флот этот был слишком ничтожен, чтобы противостоять множеству датских судов, явившихся к южному берегу королевства.
— Иногда ты бываешь и не эрслингом, — проворчал Лeoфрик.
Слово «эрслинг» означало «задница», и словечко это являлось одним из любимых оскорблений Леофрика. Мы с ним были друзьями.
— Завтра мы увидим Альфреда, — сказал я.
— А Одда Младший увидит его сегодня, — гнул свое Леофрик.
Одда Младший был сыном Одды Старшего, который приютил когда-то мою жену. По правде говоря, этот тип мне ужасно не нравился. Да и он платил мне той же монетой, потому что сам мечтал засевать чрево Милдрит. Этого, как вы понимаете, было вполне достаточно, чтобы Одда Младший меня не любил. К тому же, как вполне справедливо заметил Леофрик, этот парень был куском гусиного дерьма, мерзким и склизким, так что у меня не было никакой причины любить его.
— Мы увидим Альфреда завтра, — повторил я.
И на следующее утро мы действительно поскакали в Эксанкестер. Я оставил своих людей охранять Милдрит, нашего сына и его няньку.
Мы нашли Альфреда на северной стороне Эксанкестера: королевское знамя с зелено-белым драконом развевалось над его шатром. Другие знамена тоже хлопали на влажном ветру; многоцветное сборище нарисованных чудовищ, крестов, святых и оружия возвещало, что лучшие люди Уэссекса были вместе со своим королем. На одном из знамен я увидел черного оленя: значит, Леофрик не ошибся и Одда Младший уже прибыл в Южный Дефнаскир.
За пределами лагеря, между его южной границей и городскими стенами, стоял огромный шатер из натянутой между шестами материи. Выходит, Альфред, вместо того чтобы сражаться с Гутрумом, ведет с ним переговоры. Они обсуждали условия перемирия, хотя в день моего прибытия переговоров не было — Альфред не занимался делами в воскресенье, если его не вынуждали к тому обстоятельства.
Я нашел короля стоящим на коленях в импровизированной церкви, тоже сделанной из натянутой между шестами ткани. Все таны и благородные люди собрались позади Альфреда, и некоторые из них обернулись, заслышав стук копыт. Одда Младший тоже обернулся, и я увидел, как его узкое лицо моментально помрачнело.
Епископ, который вел службу, помедлил, ожидая, чтобы паства отозвалась на его слова, и это дало Одде повод отвести от меня взгляд. Он стоял на коленях рядом с Альфредом, очень близко от короля — стало быть, находился у того в милости. Я не сомневался: этот негодяй доставил сюда знамя с вороном и боевой топор погибшего Уббы и присвоил себе всю честь победы в битве у моря.
— Однажды, — сказал я Леофрику, — я раскрою этого ублюдка от паха до глотки и станцую на его требухе.
— Ты должен был сделать это вчера!
Священник, стоявший на коленях рядом с алтарем, — один из многих церковников, всегда сопровождавших Альфреда, — при виде меня как можно незаметнее подался назад, а потом встал и поспешил ко мне. Священник этот был рыжеволосый, косоглазый, а одна рука у него болталась, как плеть. На его уродливом лице отразились удивление и радость.
— Утред! — воскликнул Беокка (а именно так его звали), подбежав к нашим лошадям. — Утред! А мы думали, ты погиб!
— Да неужели? — ухмыльнулся я. — А с чего это вы так решили?
— Тебя ведь взяли в заложники!
Это правда, я действительно был одним из дюжины английских заложников в Верхаме, но, хотя Гутрум и убил всех остальных, я спасся благодаря ярлу Рагнару, одному из военачальников датчан, который был мне как родной брат.
— Я не погиб, святой отец, — ответил я Беокке, — и меня удивляет, что ты этого не знаешь.
— Откуда же я мог знать?
— Да ведь я был в Синуите, и Одда Младший мог бы тебе рассказать, что я сражался там и выжил.
Говоря это, я смотрел на Одду, и Беокка уловил в моем голосе угрозу.
— Ты был в Синуите? — нервно переспросил он.
— Значит, Одда скрыл это?
— Он нам ничего не сказал.
— Ах вот как?! — Я послал лошадь вперед, между коленопреклоненными людьми, подбираясь ближе к Одде.
Беокка попытался было мне помешать, но я оттолкнул его руку. Леофрик, будучи умнее меня, остался позади, однако я упорно втискивал лошадь между рядами молящихся до тех пор, пока не стало так тесно, что пришлось остановиться. Пристально глядя на Одду, я спросил Беокку:
— Он не рассказал вам, как погиб Убба?
— Он сообщил, что Убба погиб, сражаясь в клине, — ответил священник шепотом, чтобы не помешать литургии, — и что многие приложили руку к его гибели.
— И это всё?!
— Ну, еще Одда сказал, что сам стоял лицом к лицу с Уббой, — проговорил Беокка.
— И теперь все наверняка считают, что это он убил Уббу Лотброксона! — возмущенно воскликнул я.
Беокка почувствовал: быть беде, и попытался меня успокоить.
— Мы можем поговорить об этом позже, а сейчас, Утред, лучше присоединись к молитве.
Он не называл меня господином, а предпочитал обращаться просто по имени, потому что знал меня с детства. Беокка, как и я, был нотурмбрийцем; он служил капелланом у моего отца, но, когда датчане напали на нашу страну, бежал в Уэссекс, чтобы присоединиться к тем саксам, которые все еще сопротивлялись захватчикам.
— Сейчас время для молитвы, — настаивал Беокка, — а не для ссор!
Но у меня было настроение как раз для ссоры.
— Так кто, по мнению всех, убил Уббу Лотброксона? — снова спросил я. — Отвечай!
— Люди возносят хвалу Господу за то, что этот язычник наконец-то мертв, — уклончиво ответил Беокка и попытался заставить меня говорить тише, неистово жестикулируя левой рукой, ибо правая у него была парализована.
— Так кто, по мнению всех, убил Уббу?! — повторил я. И, не дождавшись ответа, заявил: — Ты наверняка думаешь, что это сделал Одда!
Я увидел, что Беокка и впрямь в это верит, и меня охватил гнев.
— Мы сражались с Уббой один на один, — теперь я говорил слишком громко, — один на один, лишь он и я! Мой меч против его топора. И он не был ранен, когда мы начали биться, святой отец, а в конце сражения был мертв. Он отправился к своим братьям в чертог убитых!
Вне себя от ярости, я повышал голос до тех пор, пока мой крик не привлек внимание молящихся, которые все как один повернулись и уставились на меня.
Епископ (я его узнал — то был епископ Эксанкестерский, тот самый, что обвенчал нас с Милдрит) тревожно нахмурился. Только Альфред, казалось, сперва не обратил никакого внимания на досадную помеху, но потом и он нехотя встал и повернулся ко мне, а его жена, костлявая, узколицая Эльсвит, что-то прошипела мужу на ухо.
— Если здесь есть настоящие мужчины, — все еще кричал я, — кто из них будет отрицать, что это я, Утред Беббанбургский, убил Уббу Лотброксона в честном поединке?
Воцарилась тишина. Я не собирался мешать богослужению, но чудовищная гордость и неукротимая ярость заставили меня бросить этот вызов. Все смотрели на меня, знамена хлопали под порывами ветра, капли мелкого дождика падали с краев парусинового навеса. И никто мне не отвечал. Но люди, увидев, что я уставился на Одду Младшего, тоже посмотрели на него в ожидании ответа, однако тот оторопело безмолвствовал.
— Кто убил Уббу? — крикнул я ему. — Говори!
— Так вести себя в церкви неприлично! — сердито проговорил Альфред.
— Вот что убило Уббу! — объявил я и вытащил Вздох Змея, свой верный меч.
Так я совершил еще одну ошибку.
* * *
Оказывается, зимой, когда меня держали в Верхаме вместе с другими переданными Гутруму заложниками, в Уэссексе был принят новый закон, согласно которому никто, кроме королевских телохранителей, не смел обнажать оружие в присутствии короля. Правило это не только защищало Альфреда, но и препятствовало смертельным ссорам между благородными людьми. И теперь, вытащив Вздох Змея, я невольно нарушил закон, и королевские воины ринулись было ко мне с копьями и мечами, но облаченный в красный плащ босой Альфред закричал, чтобы никто не двигался. Потом он пошел ко мне — и я увидел, насколько он разгневан.
У короля были узкое лицо, длинный нос, вытянутый подбородок, высокий лоб и тонкогубый рот. Обычно он бывал чисто выбрит, но теперь отрастил короткую бородку, благодаря которой выглядел старше. Альфред не прожил на свете еще и тридцати лет, но выглядел на все сорок. Болезненно худой, часто недомогающий, он скорее походил на священника, чем на короля восточных саксов, потому что отличался бледностью человека, слишком много времени проводящего вдали от солнца в размышлениях над книгами… Однако во взгляде Альфреда, несомненно, читалась властность. То были очень светлые глаза, серые, как кольчуга, и непрощающие.
— Ты ворвался в мою церковь, — сказал он, — и оскорбил Христа.
Я вложил в ножны Вздох Змея, главным образом потому, что Беокка, пробормотав, чтобы я перестал валять дурака и убрал меч, стал дергать меня за правую ногу, понуждая спешиться и преклонить колени перед Альфредом, которого боготворил. Эльсвит, жена короля, смотрела на меня с неприкрытым презрением.
— Его следует наказать! — крикнула она.
— Ступай туда, — указал король на один из шатров, — и жди моего решения.
Мне не оставалось ничего другого, кроме как повиноваться: вокруг столпились королевские воины, все в броне и шлемах. И вот меня препроводили к шатру, я спешился и вошел.
Внутри пахло пожухлой раздавленной травой. Дождь стучал по матерчатой крыше, и кое-где капли его падали на алтарь, на котором лежало распятие и стояли два пустых подсвечника. Шатер, очевидно, служил личной часовней короля. Так или иначе, ждать там Альфреда мне пришлось долго.
Молящиеся разошлись, дождь кончился, жидкий солнечный свет пробился между облаками. Где-то играла арфа, возможно развлекая во время обеда Альфреда и его жену. В шатер забрела собака, посмотрела на меня, задрала ногу на алтарь и снова вышла. Солнце скрылось за облаками, дождь опять застучал по парусине, а потом у входа появились два человека, одним из которых был Этельвольд, королевский племянник. Ему полагалось взойти на трон Уэссекса после смерти отца, но из-за слишком юного возраста наследника вместо него короновали Альфреда, его дядю.
Этельвольд застенчиво мне ухмыльнулся, пропуская вперед своего спутника, могучего сложения бородача лет на десять постарше. Тот чихнул, высморкавшись в ладонь и вытерев ее о кожаный плащ.
— Весна есть весна, — проворчал верзила и свирепо уставился на меня. — Похоже, этот чертов дождь никогда не прекратится. Ты знаешь, кто я?
— Вульфер, — ответил я, — олдермен из Вилтунскира.
Я догадался, что передо мной двоюродный брат короля, весьма важная персона в Уэссексе.
Вульфер кивнул.
— И ты знаешь, кто этот проклятущий дурак? — спросил он, показав на Этельвольда, который держал сверток белой материи.
— Мы с ним знакомы.
Этельвольд был всего на месяц младше меня, и, полагаю, ему еще повезло, что дядя Альфред оказался добрым христианином, иначе племянник вполне мог бы получить нож в бок посреди ночи. Этельвольд был куда красивее Альфреда, однако отличался глупостью, легкомыслием и нередко бывал пьян, хотя в то воскресное утро выглядел более или менее трезвым.
— Теперь я отвечаю за Этельвольда, — заявил Вульфер, — и за тебя. И король послал меня, чтобы тебя наказать. — Сказав это, он слегка пригорюнился и пояснил: — Его жена хочет, чтобы я вытащил твои кишки через твой вонючий зад и скормил их свиньям. — Вульфер сердито уставился на меня. — Ты хоть знаешь, какое полагается наказание тому, кто обнажает меч в присутствии короля?
— Штраф? — предположил я.
— Смерть, дурак, смерть! Прошлой зимой издали новый закон!
— Откуда мне было об этом знать?
— Но Альфред сегодня пребывает в милостивом расположении духа. — Вульфер проигнорировал мой вопрос. — Поэтому ты не будешь болтаться на виселице. Во всяком случае, не сегодня. Однако король хочет быть уверенным, что ты больше не нарушишь мира.
— Какого еще мира?
— Его мира, дурак! Он хочет, чтобы мы сражались с датчанами, а не кромсали друг друга. Поэтому ты должен поклясться, что впредь будешь хранить мир.
— Прямо сейчас поклясться?
— Угу, — кивнул Вульфер без всякого выражения.
Я пожал плечами, и он принял это за знак согласия.
— Так значит, это ты убил Уббу? — спросил он.
— Я.
— Так мне и говорили. — Он снова чихнул. — Ты знаешь Эдора?
— Знаю, — ответил я.
Эдор из Дефнаскира был одним из военачальников олдермена Одды и сражался рядом с нами в Синуите.
— Эдор рассказал мне, что произошло, — продолжал Вульфер, — но только потому, что мне доверяет. Ради бога, перестань ерзать!
Последние слова его были обращены к Этельвольду, который заглядывал под алтарный покров, наверное, в поисках чего-нибудь ценного.
Альфред, хотя и не убил своего племянника, похоже, собирался уморить его скукой. Этельвольду строго-настрого запретили драться: не к лицу такое особе королевской крови. Вместо этого его заставляли учиться грамоте, чего Этельвольд терпеть не мог. Поэтому он в основном бил баклуши и проводил время, охотясь, напиваясь, предаваясь разврату и возмущаясь, что королем сделали не его.
— Да стой ты смирно, мальчишка! — прорычал ему Вульфер.
Я не смог сдержать своей ярости:
— Говоришь, Эдор рассказал правду, потому что тебе доверяет? Получается, то, что случилось в Синуите, — секрет?! Да тысячи людей видели, как я убил Уббу!
— Но Одда Младший присвоил всю славу себе, — ответил Вульфер. — А его отец тяжело ранен, и, если он умрет, Одда Младший станет самым богатым человеком Уэссекса. Он сможет собрать огромное войско и с помощью золота переманить на свою сторону всех священников. Зная это, люди не хотят его оскорбить. Они притворяются, будто верят Одде. А король и впрямь уже ему поверил. Почему бы и нет? Одда явился сюда со знаменем и боевым топором Уббы Лотброксона и бросил свои трофеи к ногам Альфреда, а потом встал на колени и вознес хвалу Богу, пообещав построить церковь и монастырь в Синуите. А что сделал ты? Ворвался на своей чертовой лошади в церковь посреди мессы и стал размахивать мечом в присутствии Альфреда. Не слишком умный поступок.
Я с трудом сдержал улыбку: а ведь Вульфер прав. Альфред отличался удивительным благочестием, и самым верным способом преуспеть в Уэссексе было польстить этому благочестию, взяв с короля пример и приписав весь успех Богу.
— Одда — засранец, — к моему удивлению, прорычал Вульфер. — Но теперь этому засранцу покровительствует сам Альфред, и этого тебе не изменить.
— Но это я убил…
— Да знаю! — перебил Вульфер. — И Альфред, вероятно, тоже подозревает, что ты говоришь правду, но верит, что ты совершил это благодаря Одде. Он думает, будто вы с ним вместе сражались с Уббой. Королю, скорее всего, плевать, какой ценой завоевана победа, но смерть Уббы — добрая весть, и привез ее Одда, вот почему солнце сияет сейчас над задницей Одды Младшего. И если ты не хочешь, чтобы королевские телохранители повесили тебя на высоком суку, ты помиришься с Оддой. Понял?
— Да.
Вульфер вздохнул.
— Леофрик сказал, что ты можешь стать благоразумным, если тебя достаточно долго бить по голове.
— Я хочу видеть Леофрика, — заявил я.
— Это невозможно, — отрезал Вульфер. — Его отослали обратно в Гемптон, где ему и следует находиться. Но ты туда не вернешься. Флот отдадут под командование кому-нибудь другому. А тебе предстоит покаяние.
Я сперва подумал, что ослышался.
— Что-что мне предстоит?
— Тебе придется предаться самобичеванию, — впервые подал голос Этельвольд и ухмыльнулся.
Мы с ним не были друзьями в полном смысле этого слова, но не один раз пили вместе, и, похоже, племянник короля испытывал ко мне симпатию.
— Ты должен будешь одеться как девчонка, — продолжал он, — встать на колени и унижаться.
— Причем сделаешь это немедленно, — добавил Вульфер.
— Да будь я проклят… — начал было я.
— Ты в любом случае будешь проклят, — прорычал здоровяк, выхватил у Этельвольда белый сверток и швырнул его к моим ногам.
То было одеяние кающегося грешника, и я не спешил поднимать его с земли.
— Ради Господа, парень, прояви хоть немного благоразумия! Ты ведь женат, и у тебя есть земли, верно? Ну подумай сам, что же будет, если ты не подчинишься приказу короля? Неужели ты хочешь стать беглецом, объявленным вне закона? Хочешь, чтобы твою жену отправили в монастырь, а твои земли забрала церковь?
Я уставился на Вульфера.
— Все, что я сделал, — это убил Уббу и сказал правду.
— Ты нортумбриец, — вздохнул Вульфер. — И я знаю, какие у нортумбрийцев обычаи, но пойми: здесь Уэссекс, и правит здесь Альфред. В Уэссексе ты можешь творить все, что угодно, только не мочиться на его церковь, а именно это ты только что сделал. Ты помочился на церковь, сынок, и теперь церковь собирается помочиться на тебя.
Вульфер поморщился, когда дождь сильнее забарабанил по парусине, и нахмурился, уставившись на лужу перед шатром. Он долго молчал, а потом повернулся и как-то странно на меня посмотрел.
— Ты думаешь, так важно, кто действительно убил Уббу?
Я и вправду так думал, но меня настолько удивил вопрос, заданный тихим и печальным голосом, что я не нашелся что на него ответить.
— Ты думаешь, смерть Уббы вообще имеет какое-то значение? — спросил Вульфер, и я не поверил своим ушам. — Даже если Гутрум заключит с нами мир, думаешь, у нас есть шанс победить?
Его грубое лицо внезапно исказилось отчаянием.
— Сколько еще Альфреду осталось править? Ведь не за горами то время, когда тут будут хозяйничать датчане!
И снова я не нашелся что ответить. Я увидел, что Этельвольд внимательно слушает. Он жаждал быть королем, но не имел приверженцев, и Вульфера явно назначили его стражем, чтобы юноша не натворил бед. Неожиданная откровенность Вульфера изумила меня до глубины души.
— Просто сделай то, чего хочет Альфред, — посоветовал мне он, — а потом постарайся найти способ выжить. Только это и может сделать каждый из нас. Если Уэссекс падет, мы все будем думать лишь о спасении собственной жизни, а пока надень чертов балахон, и поскорее покончим с этим.
— Мы оба наденем, — сказал Этельвольд, поднимая одеяние. И я увидел, что балахонов два, они были сложены вместе.
— Что? — прорычал Вульфер. — Ты пьян?
— Я раскаиваюсь в своем пьянстве. Или лучше так: раньше я много пьянствовал и теперь в этом раскаиваюсь. — Этельвольд ухмыльнулся мне и натянул через голову одеяние. — Я пойду к алтарю с Утредом, — приглушенно, сквозь ткань, заявил он.
Вульфер не мог его остановить, хотя знал не хуже меня, что Этельвольд попросту издевается над ритуалом. А еще я догадался, что Этельвольд делает это ради меня, хотя, насколько мне было известно, этот парень ничем не был мне обязан. Но я был ему благодарен, поэтому натянул чертово бабское платье и, бок о бок с королевским племянником, отправился на унизительную процедуру.
* * *
Для Альфреда я значил очень мало. Он вел счет крупным лордам Уэссекса, а за границей, в Мерсии, имелись другие лорды и таны, которые жили под властью датчан, но сражались за Уэссекс, если Альфред предоставлял им такую возможность. Все эти крупные землевладельцы могли собрать мечи и копья, могли привести королю воинов, готовых встать под уэссекское знамя с драконом, в то время как я не мог предоставить в его распоряжение ничего, кроме Вздоха Змея. Да, формально я был лордом, но Нортумбрия находилась далеко, и за мной не стояли люди, поэтому, так сказать, имел ценность в глазах короля только в перспективе.
Тогда я этого не понимал. Со временем, когда власть короля Уэссекса распространилась дальше на север, моя цена возросла, но тогда, в 877 году, я был ершистым двадцатилетним юношей, которого волновали только собственные амбиции.
Именно тогда я постиг, что такое унижение. Даже сегодня, целую вечность спустя, я помню всю горечь унижения, которую испытал во время церемонии покаяния. Почему Альфред заставил меня это сделать? Я принес ему великую победу, но он настоял на моем унижении. Так в чем же причина? Неужели все дело в том, что я помешал богослужению? Пожалуй, что да, но лишь отчасти. Альфред любил своего Бога, любил церковь и страстно верил, что Уэссекс уцелеет, если будет повиноваться церкви, поэтому он защищал христианство так же свирепо, как боролся за свою страну. И еще король любил порядок. Всему у него отводилось свое место, а я не вписывался в этот порядок, поэтому Альфред искренне верил, что если бы я пал к ногам Господа, то стал бы частью столь милого его сердцу порядка. Попросту говоря, король видел во мне непокорного молодого пса, который нуждается в хорошем наказании хлыстом, прежде чем будет допущен в свору дрессированных собак.
Вот почему Альфред заставил меня пройти через покаяние.
Этельвольд же сам, добровольно, выставил себя на посмешище, хотя и сделал это не сразу. Сначала церемония была полна торжественности. Чуть ли не вся армия Альфреда явилась, чтобы на нас поглазеть. Люди выстроились в два ряда под моросящим дождем; ряды эти протянулись до самого походного алтаря под парусиной — там ждали Альфред, его жена, епископ и целая толпа священников.
— Опустись на колени, — велел мне Вульфер. — Ты должен встать на колени, — бесцветным голосом настаивал он, — и подползти к алтарю. Поцелуй алтарный покров и ляг плашмя.
— А потом?
— А потом Бог и король тебя простят, — ответил он. Подождал немного и прорычал: — Делай, что говорят!
И мне пришлось подчиниться. Я опустился на колени, прополз по грязи — зеваки тем временем вовсю глазели на меня, — и тут вдруг Этельвольд начал, завывая, причитать, какой он грешник. Он вскинул руки, упал ниц, изображая показное раскаяние и громко вопя о своих грехах. Зрители сначала пришли в замешательство, а затем развеселились.
— Я знался с женщинами! — выкрикивал под дождем Этельвольд. — С очень плохими женщинами! Прости меня, Господи!
Альфред был взбешен, но не мог остановить человека, который выставил себя на посмешище перед лицом Бога. А может, король подумал, что его племянник раскаивается искренне?
— Я потерял счет своим шлюхам! — завопил Этельвольд и начал молотить кулаками по грязи. — О Господи, я так люблю женские груди! Господи, я так люблю голых женщин, прости меня за это!
Смех становился все громче, причем собравшиеся наверняка вспомнили, что и Альфред, прежде чем благочестие поймало его в свои липкие сети, был сам не свой до женщин.
— Ты один можешь помочь мне, Господи! — закричал Этельвольд, когда мы проползли еще несколько шагов. — Пошли мне ангела!
— Чтобы ты его трахнул? — крикнул кто-то в толпе — и смех превратился в радостный гогот.
Эльсвит, услышав такую непристойность, поспешила прочь.
Священники зашептались, но покаяние Этельвольда, хотя и столь необычное и вызывающее, казалось достаточно искренним. Он плакал. Я знал, что на самом деле этот юноша смеется, но он выл так, будто душа его корчилась в муках.
— Больше никаких женских грудей, милостливый Господь! — выкрикнул он. — Никаких грудей!
Да, Этельвольд выставил себя на посмешище, но, поскольку все уже и так считали его дураком, не возражал против того, чтобы над ним посмеялись.
— Не подпускай меня к женским грудям, Господи! — вновь завопил он, и Альфред, не выдержав, ушел.
Большинство священников ушли вместе с королем, поэтому когда мы с Этельвольдом подползли к алтарю, рядом с ним уже никого не было.
Тогда облаченный в грязное рубище Этельвольд перевернулся и прислонился к столу.
— Я его ненавижу, — негромко проговорил он, и я понял: он имеет в виду своего дядю. — Я его ненавижу, — повторил юноша, — и теперь ты у меня в долгу, Утред.
— Да, — ответил я.
— Я подумаю, что у тебя попросить.
Одда Младший не ушел вместе с Альфредом. Его, казалось, развлекало происходящее. Однако как следует насладиться моим унижением ему не удалось: все испортил развеселивший народ Этельвольд. К тому же Одда понимал, что все наблюдают за ним, возможно сомневаясь в его правдивости, поэтому он на всякий случай придвинулся ближе к огромному воину — очевидно, одному из своих телохранителей. Воин был высоким и очень широкоплечим, но внимание привлекало главным образом его лицо — оно словно не знало иного выражения, кроме неприкрытой ненависти или волчьего голода. Кожа слишком туго обтягивала череп этого человека, от воина веяло жестокостью (так пахнет мокрой шерстью от гончей), и, когда он посмотрел на меня, взгляд его походил на взгляд бездушного зверя. Я понял: человек этот не задумываясь убьет меня по приказу своего господина. Одда был ничтожеством, всего-навсего испорченным сынком богача, но деньги давали ему возможность приказывать другим людям убивать.
Тут Одда дернул здоровяка за рукав, и они ушли.
Теперь остался один лишь отец Беокка.
— Поцелуй алтарь, — приказал он мне, — и ляг плашмя.
Вместо этого я встал.
— Можете поцеловать меня в задницу, святой отец.
Я был вне себя от злости, и Беокка отшатнулся, испугавшись моего гнева.
Но я все-таки сделал то, чего хотел король: принес покаяние.
* * *
Как выяснилось, свирепого великана, стоявшего рядом с Оддой Младшим, звали Стеапа. Все называли его Стеапа Снотор, что означало Стеапа Мудрый.
— Это шутка, — пояснил Вульфер, когда я сорвал с себя покаянное рубище и натянул кольчугу.
— Шутка?
— Потому что на самом деле Стеапа туп, как вол, — сказал Вульфер. — Вместо мозгов у него лягушачья икра. Хотя дерется он будь здоров. Ты видел его у Синуита?
— Нет, — коротко ответил я.
— А что это ты вдруг заинтересовался Стеапой? — спросил Вульфер.
— Да просто так, — ответил я.
Не говорить же, что я решил выяснить, как зовут телохранителя Одды, чтобы знать имя того, кто, возможно, попытается меня убить. Вульфер, похоже, заподозрил неладное, но больше вопросов задавать не стал.
— Когда придут датчане, — сказал он, — я буду рад, если ты присоединишься к моим людям.
Этельвольд, племянник Альфреда, держал оба моих меча. Он вытащил из ножен Вздох Змея и разглядывал неясный узор на клинке.
— Если придут датчане, — сказал он Вульферу, — тебе придется позволить мне сражаться.
— Ты не умеешь сражаться.
— Тогда тебе придется меня научить. — И юноша сунул Вздох Змея обратно в ножны, заметив: — Уэссексу нужен король, который умеет биться с врагами, а не молиться.
— Следи за своим языком, парень, — велел Вульфер, — не то его отрежут.
Выхватив меч у Этельвольда, он передал оружие мне.
— Датчане и вправду однажды придут. Присоединяйся ко мне, когда это случится.
Я кивнул, но ничего не сказал, а сам подумал: «Когда датчане придут, я уж лучше присоединюсь к ним».
Судьба распорядилась так, что меня вырастили датчане, после того как я попал к ним в плен в возрасте девяти лет. Они могли бы меня убить, но не сделали этого, а, наоборот, хорошо со мной обошлись. Я выучил их язык и поклонялся их богам до тех пор, пока сам не перестал понимать, кто я: датчанин или англичанин. И, будь ярл Рагнар до сих пор жив, я бы никогда не оставил датчан, но он погиб, его убили в ту страшную ночь предательства и огня, и я бежал на юг, в Уэссекс. Так что теперь я вернулся к своему народу.
И все-таки я не задумываясь присоединился бы к Рагнару Младшему, как только датчане оставили Эксанкестер, если бы только знал, что тот жив. Его судно было в числе судов датского флота, побежденных чудовищным штормом. Множество кораблей потонуло тогда, а остатки флота дотащились до Эксанкестера, где сгорели дотла на берегу реки близ этого города. Я не знал, выжил ли Рагнар. Я надеялся, что он жив, и молился, чтобы он спасся из Эксанкестера. Я мечтал, что однажды смогу отправиться к нему, предложить ему свой меч и обратить оружие против Альфреда Уэссекского. А потом в один прекрасный день я одену Альфреда в рубище и заставлю проползти на коленях до алтаря Тора. После чего убью его.
Вот о чем я думал, пока мы скакали в Окстон — поместье, которое Милдрит принесла мне в приданое.
То были красивые места, но над поместьем висел долг, поэтому владеть им было скорее бременем, чем удовольствием. Пахотные земли лежали на склонах холмов, обращенных к широкому берегу Уиска, а неподалеку от нашего дома зеленели густые дубовые и ясеневые рощи; сверху текли маленькие чистые ручьи, прорезавшие поля с посевами ржи, ячменя и пшеницы. Дом наш представлял собой насквозь продымленное строение из дуба, ржаной соломы, грязи и навоза — такое длинное и низкое, что оно скорее походило на поросшую мхом насыпь; дым поднимался через дыру в центре крыши. В пристройках жили свиньи и цыплята, а кучи навоза вокруг были высотой почти с дом.
В свое время всем владел покойный отец Милдрит, который вел хозяйство с помощью проныры Освальда. В то дождливое воскресенье, когда мы прискакали на ферму, этот хитрец управляющий стал моей первой головной болью.
Поскольку Альфред унизил меня, я был взбешен, возмущен и жаждал мести. К несчастью для Освальда, который выбрал именно тот воскресный день, чтобы притащить дуб из леса выше фермы. Я как раз вынашивал приятные планы мести, позволив лошади самой выбирать путь между деревьев, когда вдруг увидел, что восемь быков волокут к реке какой-то огромный ствол. Три человека погоняли этих волов, в то время как четвертый, Освальд, ехал верхом на стволе с бичом в руке. При виде меня он спрыгнул. На мгновение мне показалось, что Освальд сейчас ринется наутек под защиту деревьев. Но тут управляющий понял, что я его все равно узнал и бежать бесполезно, поэтому он просто стоял и ждал, пока я подъеду к гигантскому срубленному дубу.
— Добрый день, господин, — приветствовал меня Освальд, поклонившись.
Он явно очень удивился, увидев хозяина. Небось считал, что меня убили вместе с остальными заложниками, и утратил бдительность.
Моя лошадь забеспокоилась, почуяв кровь на воловьих боках, и приплясывала до тех пор, пока я не успокоил ее, похлопав по шее. Потом я внимательно осмотрел ствол дуба, который был около сорока футов в длину, а толщиной в рост человека.
— Прекрасное дерево, — заметил я Освальду.
Тот взглянул на Милдрит, остановившуюся в двадцати шагах позади.
— Добрый день, госпожа, — сказал управляющий, стащив с головы шерстяную шляпу, покрывавшую его курчавые рыжие волосы.
— Ну и погодка сегодня, Освальд, — ответила она.
Поскольку отец моей жены много лет назад назначил этого человека своим управляющим, Милдрит до сих пор наивно полагала, что Освальд надежный и порядочный слуга.
— Я сказал «прекрасное дерево», — проговорил я громко. — Интересно было бы узнать, где же его срубили?
Освальд сунул шляпу за пояс.
— На вершине холма, господин, — туманно ответил он.
— И что, этот холм находится на моих землях?
Управляющий заколебался, без сомнения борясь с искушением заявить, что на соседских, но такую ложь было бы легко раскрыть, поэтому он промолчал.
— На моих землях? — повторил я.
— Да, господин, — признался хитрюга.
— И куда вы его везете?
Он снова заколебался, но ему пришлось-таки ответить:
— На мельницу Вигулфа.
— Вигулф купил это дерево?
— Он его распилит, господин.
— Я не спрашиваю, что он с ним сделает. Я спрашиваю, купил ли он дерево?
Милдрит, испуганная моим резким тоном, вмешалась и сказала, что отец ее время от времени посылал лес на мельницу Вигулфа, но я жестом велел жене замолчать.
— Заплатил ли он за ствол? — спросил я Освальда.
— Нам нужна древесина, господин, чтобы кое-что починить, — ответил управляющий. — А Вигулф за плату обрабатывает древесину.
— И ты тащишь к нему это дерево в воскресенье?
Управляющий промолчал.
— Скажи, — продолжал я, — если нам нужны доски для починки, почему бы нам не расщепить ствол самим? У нас что, не хватает людей? Или клиньев? Или кувалд?
— Этим всегда занимается Вигулф, — кислым тоном проговорил Освальд.
— Всегда? — повторил я.
Освальд хранил молчание.
— Вигулф живет в Эксанминстере? — спросил я.
Эксанминстер лежал в миле к северу отсюда и был ближайшим к Окстону поселением.
— Да, господин, — кивнул управляющий.
— А что, если я сейчас поскачу в Эксанминстер и поинтересуюсь у Вигулфа, сколько таких деревьев ты привез ему за минувший год?
Наступила тишина, нарушаемая только стуком дождя, капающего с листьев, и, время от времени, птичьим пением. Я заставил свою лошадь сделать несколько шагов к Освальду, который сжал рукоять хлыста, будто готовясь меня ударить.
— Так сколько? — спросил я.
Освальд молчал.
— Сколько? — громко и требовательно повторил я.
— Утред! — робко вмешалась Милдрит.
— Молчи! — крикнул я жене, и Освальд перевел взгляд с меня на нее и обратно. — И сколько же, интересно, Вигулф тебе платит? — спросил я. — Какой доход тебе приносит дерево вроде этого? Восемь шиллингов? Девять?
Гнев, который накануне толкнул меня на столь безрассудное поведение во время королевского богослужения, снова вскипел в моей груди. Было ясно, что Освальд потихоньку ворует хозяйский лес и выручает за него деньги. Вообще-то мне следовало бы отдать его под суд за воровство, чтобы присяжные решили, виновен он или нет. Но у меня было не то настроение, чтобы затевать судебный процесс. Я вытащил Вздох Змея и послал лошадь вперед. Милдрит протестующе вскрикнула, но я не обратил на нее внимания.
Освальд бросился бежать, и это было с его стороны ошибкой, потому что я мигом его догнал. Вздох Змея легко раскроил негодяю череп, так что я увидел его мозги, когда он рухнул, обливаясь кровью, и задергался на опавших листьях. Я заставил лошадь слегка отступить назад и пырнул управляющего в горло.
— Это убийство! — закричала Милдрит.
— Это правосудие, — прорычал я, — как раз то, чего нет в Уэссексе!
Я плюнул на Освальда, который все еще дергался.
— Этот негодяй обворовывал нас!
Милдрит пришпорила лошадь, за ней вверх по склону холма последовала нянька с нашим ребенком. Я дал им уехать.
— Отвезите ствол домой, — приказал я рабам, которые погоняли волов. — Если он слишком велик, чтобы втащить его на холм, распилите его на доски прямо здесь и привезите доски к дому.
Тем же вечером я обыскал жилище Освальда и обнаружил пятьдесят три шиллинга, закопанных в земляном полу. Я забрал у него все: серебро, горшки, вертел, ножи, пряжки и плащ из оленьей шкуры, а потом выгнал жену и троих детей бывшего управляющего с моей земли.
Хозяин вернулся домой.
