Глава десятая
Мы поскакали на юг.
Мы продвигались вперед осторожно, потому что нам сказали, будто бы датчане все еще находятся в этой части графства, хотя сами мы не видели ни одного.
Стеапа молчал до тех пор, пока на заливном лугу мы не проехали мимо кольца каменных столбов — одной из загадок, оставшихся еще с древних времен. Такие кольца можно встретить по всей Англии, среди них попадаются огромные, но это кольцо, примерно около пятнадцати шагов в ширину, представляло собой просто десяток покрытых лишайником камней, не превышающих рост человека.
Стеапа посмотрел на камни и, к моему удивлению, заговорил.
— Это свадьба, — сказал он.
— Свадьба? — не понял я.
— Нечестивцы танцевали, — прорычал он, — а дьявол превратил их в камень.
— А почему дьявол так поступил? — с любопытством спросил я.
— Потому что они поженились в воскресенье, конечно. Люди никогда не должны жениться в воскресенье, никогда! Все это знают.
Мы скакали дальше в молчании. Потом, снова меня удивив, Стеапа начал рассказывать о своих родителях, которые были рабами Одды Старшего.
— Однако мы жили не так уж плохо, — сказал он.
— В самом деле?
— Да, мы пахали землю, сеяли зерно, убирали урожай.
— Но сдается мне, олдермен Одда там не жил, верно? — Я указал большим пальцем в сторону разрушенной усадьбы, бывшего дома Стеапы.
— Нет! Нет, конечно! — Стеапу позабавил мой вопрос.
— Он не жил там, у него был свой дом. И до сих пор все еще есть. Но там жил его управляющий. Человек, который отдавал нам приказы. Большой человек! Очень высокий!
Поколебавшись, я высказал предположение:
— А твой отец был невысоким?
— Откуда ты знаешь? — удивился Стеапа.
— Просто догадался.
— Он был хорошим работником, мой отец.
— Это он научил тебя драться?
— Он не учил, нет. Никто не учил. Я научился сам.
Чем дальше мы продвигались на юг, тем меньше видели следов разорения. И вот что было странным: датчане ушли как раз на юг. Мы это точно знали, потому что нам сказали — датчане все еще в южной части графства, но почему-то все вокруг вдруг стало казаться таким, как всегда. Мы видели людей, удобрявших поля, копавших канавы, ставивших изгороди. На пастбищах паслись ягнята. К северу отсюда лисы жирели, загрызая ягнят, но здесь домашний скот охраняли пастухи с собаками.
И тем не менее датчане были в Кридиантоне.
В деревне, стоящей на берегу ручья под огромным, поросшим дубами холмом, нам рассказал об этом священник. Он нервничал, потому что, увидев мои длинные волосы и браслеты у меня на руках, решил, что я датчанин. Мой северный акцент его не разубедил, но Стеапа его успокоил. Они поговорили, и священник высказал предположение, что лето будет дождливым.
— Это точно, — согласился Стеапа. — Дуб зазеленел раньше ясеня.
— Верная примета, — сказал священник.
— Далеко ли до Кридиантона? — вмешался я в разговор.
— Если идти пешком, на дорогу уйдет все утро, господин.
— Ты видел там датчан? — спросил я.
— Да, господин, видел.
— Кто их возглавляет?
— Не знаю, господин.
— У них есть знамя?
Священник кивнул:
— Оно висит на доме епископа, господин. На нем нарисована белая лошадь.
Итак, там был Свейн: знамя с изображением белой лошади подтвердило, что он остался в Дефнаскире, а не попытался присоединиться к Гутруму.
Повернувшись в седле, я посмотрел на родную деревню священника, которую не тронула война. Ни одна крыша не сгорела, ни один амбар не был опустошен, да и церковь все еще стояла на своем месте.
— Датчане сюда приходили? — спросил я.
— О да… Они приходили, и не один раз.
— Они насиловали? Грабили?
— Нет, господин. Но они купили зерно. Заплатили за него серебром.
Датчане, которые хорошо себя ведут. Еще одна странность.
— Они осадили Эксанкестер? — спросил я.
Такая осада имела бы смысл. Кридиантон находился достаточно близко к Эксанкестеру, чтобы дать приют большей части датского войска, в то время как остальные датчане окружили бы город побольше.
— Нет, господин, — ответил священник. — Нет, насколько мне известно.
— Тогда чем же они занимаются? — заинтересовался я.
— Они просто стоят в Кридиантоне, господин.
— А Одда сейчас в Эксанкестере?
— Нет, господин. Он в Окмундтоне, с господином Харальдом.
Я знал, что дом шерифа находился в Окмундтоне, у северного края огромного торфяника; однако уж больно далеко оттуда до Кридиантона, там явно не место человеку, желающему доставлять неприятности датчанам.
Я поверил священнику, когда тот сказал, что Свейн в Кридиантоне, но все-таки мы поскакали туда, чтобы убедиться самим. Мы приблизились к городу в середине дня по тропинкам, вьющимся по лесистым холмам, и увидели на палисаде датские щиты. Мы со Стеапой спрятались в лесу на холме и оттуда рассматривали часовых у ворот и людей, наблюдающих за пастбищем, где сорок или пятьдесят лошадей щипали первую весеннюю травку. Я мог разглядеть дом Одды Старшего, где воссоединился с Милдрит после боя у Синуита, а также треугольное датское знамя, развевающееся над самым большим домом, принадлежавшим епископу. Западные ворота были открыты, хотя хорошо охранялись, и, несмотря на часовых и щиты на стене, город выглядел вполне мирно.
«На этом холме следовало бы находиться саксам, — подумал я, — наблюдающим за врагом и готовым на него напасть».
Но вместо этого датчане расположились тут как ни в чем не бывало, и никто не тревожил их.
— Как далеко отсюда до Окмундтона? — спросил я Стеапу.
— Мы сможем добраться туда к закату.
Я заколебался. Если Одда Младший действительно в Окмундтоне, то зачем мне туда ехать? Он был моим врагом и поклялся меня погубить. Правда, Альфред вручил мне клочок пергамента, приказывавший Одде встретить меня добром, но какую силу имеют написанные слова против ненависти?
— Не бойся, Одда тебя не убьет, — сказал Стеапа, снова меня удивив. Очевидно, он догадался, о чем я думаю. И повторил: — Он тебя не убьет.
— Почему?
— Потому что я не буду ждать, пока он тебя убьет, — ответил Стеапа и повернул свою лошадь на запад.
* * *
Мы добрались до Окмундтона в сумерках.
Этот маленький городок вытянулся вдоль реки, под защитой высокого известнякового холма, на котором крепкий палисад обеспечивал убежище на случай прихода врага. На холме сейчас никого не было, и город, не имевший стен, выглядел мирным. Хотя в Уэссексе шла война, жители Окмундтона, как и Кридиантона, явно наслаждались миром. Дом Харальда находился недалеко от укреплений на холме, и никто не окликнул нас, когда мы въехали во внешний двор.
Там слуги узнали Стеапу и осторожно поприветствовали его. Потом из дверей дома вышел управляющий и при виде богатыря дважды восхищенно хлопнул в ладоши.
— А мы слышали, будто тебя взяли в плен язычники, — сказал он.
— Это правда.
— Они отпустили тебя?
— Меня освободил мой король, — прорычал Стеапа, как будто его возмутил вопрос. Он соскользнул с седла и потянулся. — Меня освободил Альфред.
— Харальд здесь? — спросил я управляющего.
— Мой господин в доме. — Управляющему явно не понравилось, что я не назвал шерифа господином.
— Тогда пошли туда, — сказал я и повел Стеапу в дом.
Управляющий в ужасе замахал на нас руками, потому что обычаи и правила вежливости требовали, чтобы он сперва испросил разрешения хозяина, но я не обратил на него внимания.
В главном очаге горел огонь, на платформах по краям комнаты стояло множество свечей. Копья для охоты на кабана были прислонены к стене, на которой висело с дюжину оленьих шкур и столько же дорогих куньих шкурок. В зале находились несколько человек, очевидно ожидающих ужина; в дальнем конце играл арфист. Свора гончих ринулась навстречу, чтобы нас обнюхать, и Стеапа отогнал их, пока мы шли к огню, чтобы согреться.
— Подай нам эля, — велел Стеапа управляющему.
Харальд, должно быть, услышал шум, который подняли гончие: он появился в дверях, ведущих в его личные покои из задней части зала, и изумленно заморгал при виде нас. Он думал, что мы со Стеапой — враги, к тому же слышал, что Стеапу взяли в плен, однако вот мы тут, явились вместе, целые и невредимые. В зале воцарилась тишина, когда шериф похромал к нам. Ему слегка повредили ногу копьем в какой-то битве, где он потерял также два пальца на правой руке.
— Помнится, однажды ты выбранил меня за то, что я вошел в твой дом с оружием, — сказал мне Харальд. — А теперь сам явился с оружием в мой.
— Привратника на месте не было, — ответил я.
— Он отошел, чтобы помочиться, господин, — объяснил управляющий.
— В доме не должно быть оружия, — настаивал Харальд.
Таков был обычай. Люди напивались и могли порядком искалечить друг друга даже ножами для мяса, а уж пьяные с мечами и топорами и вовсе способны были превратить обеденный зал в двор мясника. Мы отдали управляющему оружие, я стащил с себя кольчугу и велел повесить ее для просушки, да чтобы после слуга хорошенько вычистил все звенья.
Как только оружие унесли, Харальд формально приветствовал нас, сказав, что его дом — наш дом и что мы будем обедать с ним как почетные гости.
— И я с удовольствием выслушаю ваши новости, — проговорил он, сделав знак слуге, который принес нам кувшины с элем.
— Одда здесь? — требовательно спросил я.
— Отец — да. А сына тут нет.
Я выругался. Мы явились сюда с посланием для олдермена Одды Младшего, но обнаружили здесь только его раненого отца, Одду Старшего, который раньше жил в Окмундтоне.
— Ну а где же сын? — спросил я.
Харальда покоробила моя резкость, но он остался вежлив.
— Олдермен в Эксанкестере.
— Эксанкестер осажден?
— Нет.
— А датчане в Кридиантоне?
— Да.
— Их осаждают там?
Я прекрасно знал ответ, но хотел, чтобы Харальд признался сам.
— Нет, — ответил он.
Я бросил кувшин с элем и сказал:
— Мы прибыли от короля.
Хотя считалось, что я говорю с Харальдом, я зашагал по комнате, чтобы люди на платформах тоже могли меня слышать.
— Нас прислал Альфред, и он желает знать, почему датчане до сих пор в Дефнаскире. Мы сожгли их корабли, мы перерезали тех, кто охранял эти корабли, мы прогнали датчан из Синуита, а вы разрешаете им жить здесь? Почему?
Никто не ответил. В комнате не было женщин, потому что Харальд, овдовев, не женился вторично. И сейчас в качестве гостей за ужином присутствовали сплошь его воины или таны, возглавлявшие отряды собственных воинов. Некоторые смотрели на меня с ненавистью, ведь мои слова подразумевали, что все они трусы; остальные уставились в пол. Харальд взглянул на Стеапу, словно бы ища у него поддержки, но Стеапа молча стоял у огня, и его свирепое лицо ничего не выражало.
Я снова повернулся к Харальду и спросил:
— Так почему же датчане в Дефнаскире?
— Потому что они здесь желанные гости, — сказал кто-то за моей спиной.
Я обернулся и увидел в дверях какого-то старика. Из-под охватывающей его голову повязки виднелись седые волосы, и он был таким худым и таким слабым, что ему пришлось прислониться к косяку, чтобы не упасть. Сперва я его не узнал, потому что, когда беседовал с этим человеком в последний раз, он был высоким, крепким и сильным, но Одда Старший, а это был он, получил удар топором по голове в битве при Синуите. Ему полагалось бы умереть от этой страшной раны, но он каким-то образом выжил — и вот теперь стоял здесь, бледный, осунувшийся, донельзя ослабевший и худющий, как скелет.
— Датчане здесь, потому что они желанные гости, — повторил Одда. — И ты здесь тоже желанный гость, господин Утред, как и ты, Стеапа.
За Оддой Старшим ухаживала женщина. Она сперва попыталась оттащить больного от дверей и увести обратно в постель, а потом прошла мимо него в зал, поглядела на меня — и сделала то же самое, что сделала в момент нашей первой встречи. Тогда, помнится, ее привели насильно, чтобы выдать за меня замуж. Она ударилась в слезы.
То была Милдрит.
* * *
Она была одета как монахиня, в светло-серое платье, подпоясанное веревкой, на которой висел большой деревянный крест; пряди ее волос выбивались из-под плотной серой шапочки. Милдрит сперва уставилась на меня, а затем ударилась в слезы, перекрестилась и исчезла.
Мгновение спустя Одда Старший, слишком слабый, чтобы долго держаться на ногах, последовал за ней, и дверь закрылась.
— Ты тут и вправду желанный гость, — эхом повторил Харальд слова Одды.
— Но почему датчане тут желанные гости? — спросил я.
Как выяснилось, потому что Одда Младший заключил с ними сделку.
Харальд объяснил мне это за ужином. Никто в здешней части Дефнаскира не слышал, что корабли Свейна были сожжены у Синуита. Все знали только, что воины Свейна, а также датские женщины и дети двинулись на юг, сжигая и грабя все на своем пути, что Одда Младший отвел свое войско в Эксанкестер и приготовился к осаде. Но вместо осады Свейн предложил переговоры. Датчане совершенно внезапно прекратили набеги и, обосновавшись в Кридиантоне, послали в Эксанкестер своих представителей. И вот Свейн и Одда заключили друг с другом мир.
— Мы продаем датчанам лошадей, — сказал Харальд, — и они хорошо платят. Двадцать шиллингов за жеребца, пятнадцать — за кобылу.
— Вы продаете им лошадей, — без выражения проговорил я.
— Чтобы они ушли, — объяснил Харальд.
Слуги бросили в огонь большое березовое полено. Взметнулись искры, осыпав гончих, которые лежали у самого кольца камней, окружающих очаг.
— Сколько людей под началом у Свейна? — поинтересовался я.
— Много, — ответил Харальд.
— Восемь сотен? — настаивал я. — Девять?
Харальд пожал плечами.
— Они пришли на двадцати четырех кораблях, — продолжал я. — Всего на двадцати четырех! Так сколько же людей у него может быть? Не больше тысячи, да и то некоторых мы убили, а еще кое-кто должен был умереть зимой.
— Мы думаем, у него восемь сотен, — нехотя проговорил Харальд.
— А сколько людей в фирде? Две тысячи?
— Но из них только четыреста опытных воинов, — поспешно вставил шериф.
Вероятно, это было правдой. Фирд составляли в основном крестьяне, в то время как абсолютно все датчане были воинами, хорошо умевшими обращаться с мечом. И все-таки Свейн никогда не выставил бы свои восемь сотен против двух тысяч. Не потому, что боялся проиграть, а потому, что боялся одержать победу, потеряв при этом сотню человек. Именно по этой причине он прекратил свои грабежи и заключил сделку с Оддой — потому что надеялся в Южном Дефнаскире оправиться после поражения у Синуита. Его люди могли тут отдохнуть, подкормиться, изготовить оружие и раздобыть лошадей.
Свейн берег своих людей и укреплял их силы.
— Это было не мое решение, — защищаясь, сказал Харальд. — Так приказал олдермен.
— А король велел Одде изгнать Свейна из Дефнаскира! — заявил я.
— Думаешь, мы тут много знаем о королевских приказах? — спросил Харальд с горечью в голосе.
Пришла моя очередь рассказывать новости, и я поведал о том, что Альфред спасся от Гутрума и теперь находится на великом болоте.
— И после Пасхи, — заявил я, — мы соберем фирды графств и искромсаем Гутрума на куски. — Я встал. — Больше никаких лошадей никто продавать Свейну не будет! — проговорил я громко, чтобы каждый человек в большом зале мог меня услышать.
— Но… — начал было Харальд, а потом покачал головой.
Без сомнения, он собирался сказать, что Одда Младший, олдермен Дефнаскира, велел им продавать лошадей, но голос его прервался и замер.
— Что приказал король? — спросил я Стеапу.
— Больше никаких лошадей! — прогремел тот.
Наступила тишина, которая длилась до тех пор, пока Харальд не махнул раздраженно арфисту; тот ударил по струнам и начал играть какую-то грустную мелодию. Кто-то запел было, но остальные не подхватили, и одинокий голос замер.
— Я должен проверить часовых, — сказал Харальд и бросил на меня исполненный любопытства взгляд.
Я истолковал это как приглашение присоединиться к нему, поэтому пристегнул мечи и зашагал рядом с шерифом по длинной улице Окмундтона — туда, где три копейщика стояли на страже возле деревянного дома. Харальд коротко переговорил с ними, а потом повел меня дальше, на восток, прочь от костра стражников. Луна серебрила долину, освещая пустую дорогу, исчезающую вдали среди деревьев.
— У меня есть тридцать людей, способных сражаться, — вдруг сказал Харальд.
Он давал мне понять, что слишком слаб, чтобы биться.
— Сколько людей у Одды в Эксанкестере? — спросил я.
— Ну, человек сто. Может, сто двадцать.
— Следует собрать фирд.
— Я не получал таких указаний, — бросил Харальд.
— А ты бы хотел их получить?
— Конечно. — Теперь он на меня рассердился. — Я говорил Одде, что мы должны прогнать Свейна, но он не слушал.
— А Одда сказал тебе, что король приказал собрать фирд?
— Нет. — Харальд помедлил, глядя на освещенную луной дорогу. — Мы ничего не слышали об Альфреде, кроме того, что его победили враги и что он прячется. И мы слышали, что датчане заняли весь Уэссекс, а еще больше их собирается в Мерсии.
— Одда не собирался атаковать Свейна, когда тот высадился?
— Он думал о том, как защитить себя, — ответил Харальд, — и послал меня к Тамуру.
Тамуром называлась река, которая отделяла Уэссекс от Корнуолума.
— Бритты ведут себя тихо? — поинтересовался я.
— Священники внушают им, чтобы они с нами не сражались.
— Что бы ни говорили священники, но, поверь мне, бритты пересекут реку, если дело начнет склоняться к победе датчан.
— А разве они уже не побеждают? — горько вопросил Харальд.
— Мы все еще свободны, — ответил я.
Шериф кивнул. Позади нас, в городе, вдруг завыла собака, и он повернулся туда, как будто звук этот возвещал беду, но вой оборвался резким визгом. Харальд пнул камень на дороге.
— Свейн пугает меня, — внезапно признался он.
— Он страшный человек, — согласился я.
— Он умный. Умный, сильный и неистовый.
— Датчанин, — сухо проговорил я.
— Свейн безжалостный, — продолжал Харальд.
— Безжалостный, — кивнул я. — И неужели ты думаешь, что, если накормишь его, снабдишь лошадьми и дашь ему кров, он оставит тебя в покое?
— Нет, — ответил шериф, — я так не думаю, но Одда в это верит.
Значит, Одда был дураком. Он пригрел волчонка, чтобы тот разорвал его в клочья, когда окрепнет.
— Почему Свейн не отправился маршем на север, чтобы присоединиться к Гутруму? — спросил я.
— Не знаю.
А вот я знал почему. Гутрум был в Англии уже несколько лет. Он пытался взять Уэссекс и раньше — и потерпел неудачу, но сейчас, всего в полушаге от победы, медлил. Гутрум Невезучий — так его звали, и я подозревал, что он не слишком изменился. Он был богат и командовал большим войском, но был осторожен.
Свейн же, пришедший из скандинавских поселений в Ирландии, был совершенно другим человеком. Моложе Гутрума, не такой богатый, за ним шло меньше людей, но он, без сомнения, был гораздо лучшим воином, чем Гутрум. А теперь, лишившись кораблей, Свейн стал слабее, но уговорил Одду Младшего дать ему убежище и копил силы, чтобы встретиться с Гутрумом достойно — предстать перед ним не побежденным полководцем, нуждающимся в помощи, но могучим командиром его войска.
«Свейн, — подумал я, — куда опаснее Гутрума, а тут еще Одда Младший льет воду на мельницу врага».
— Завтра, — сказал я, — мы начнем собирать фирд. Таков королевский приказ.
Харальд кивнул. Я не мог видеть его лица в темноте, но чувствовал, что шериф не рад такому приказу. Однако как человек разумный он должен был понимать, что Свейна надо выгнать из графства.
— Я разошлю посланцев, — сказал шериф. — Но Одда может помешать сбору фирда. Он заключил со Свейном соглашение и не захочет, чтобы я нарушил его. Люди послушаются олдермена, а не меня.
— А как насчет его отца? — спросил я. — Послушаются ли люди его?
— Послушаются, — кивнул Харальд, — но его отец тяжело болен. Это чудо, что он вообще жив.
— Может, он жив потому, что с ним нянчится моя жена?
— Да, — ответил Харальд и замолчал. Теперь я чувствовал в его поведении нечто странное, и это меня встревожило. Шериф явно чего-то недоговаривал. — Твоя жена хорошо о нем заботится, — закончил он неловко.
— Одда Старший — ее крестный отец.
— Да.
— Я рад снова видеть Милдрид, — сказал я, не потому что это было правдой, а потому что это следовало сказать. — И рад, что смогу увидеть своего сына, — добавил я более искренне.
— Твоего сына, — ровным голосом произнес шериф.
— Он же здесь, верно?
— Верно.
Харальд вздрогнул. Он отвернулся, чтобы посмотреть на луну, и я уж думал, что он ничего больше не скажет, но потом собрался с духом и снова посмотрел на меня:
— Твой сын, лорд Утред, на кладбище.
У меня ушло несколько биений сердца на то, чтобы понять смысл сказанного, а поняв, я почувствовал сперва только безмерное удивление и прикоснулся к своему амулету-молоту.
— На кладбище?
— Вообще-то не мне следовало бы рассказывать тебе об этом.
— Говори! — воскликнул я, и мой голос стал похож на рычание Стеапы.
Харальд уставился на окропленную лунным светом реку, серебристо-белую под черными деревьями.
— Твой сын мертв, — сказал он. — Малыш подавился и умер.
— Подавился? Чем?
— Галькой, — сказал Харальд. — Маленькие дети тащат в рот все подряд. Должно быть, он подобрал гальку и проглотил ее.
— Гальку? — переспросил я. — И никто этого не заметил?
— С ним была женщина, но… — Голос Харальда замер. — Она пыталась его спасти, но ничего не смогла сделать. Бедняжка умер.
— В день святого Винсента, — сказал я.
— Ты знал?
— Нет, — ответил я. — Не знал.
А ведь именно в день святого Винсента Исеулт протащила маленького Эдуарда, сына короля Альфреда, через земляной тоннель. Помните, как она сказала, что в это самое время где-то должен был умереть ребенок, чтобы наследник короля-изгнанника мог жить. И вот, оказывается, умер мой сын. Утред Младший, которого я едва знал. Эдуарду стало легко дышать, а мой Утред дергался, извивался, боролся за каждый вдох — и умер.
— Поверь, мне очень жаль, — сказал Харальд. — Не я должен был рассказать тебе об этом, но тебе нужно было узнать обо всем перед тем, как ты снова увидишься с Милдрит.
— Она меня ненавидит, — произнес я тусклым голосом.
— Да, ненавидит. Это правда. — Он помолчал. — Я думал, бедняжка сойдет с ума от горя, но Господь ее уберег. Она говорила, что хотела бы…
— Хотела бы чего?
— Присоединиться к сестрам в Кридиантоне. Когда уйдут датчане. Там есть маленький монастырь.
Мне было плевать, что сделает Милдрит.
— И мой сын похоронен здесь?
— Под тисовым деревом. — Харальд повернулся и показал. — Рядом с церковью.
«Я оставлю его лежать там, — подумал я. — Пусть лежит в своей маленькой могиле в ожидании хаоса конца мира».
— Завтра мы соберем фирд, — решительно сказал я. Потому что нам предстояло спасти королевство.
* * *
Священников призвали в дом Харальда, и они написали приказ о сборе фирда. Большинство танов не умели читать, да и многие из их священников, вероятно, с трудом могли разобрать несколько слов, но посланцы расскажут, о чем говорится в пергаментах. Таны вооружат своих людей и приведут в Окмундтон. Восковая печать на пергаментах придавала им весомость, печать изображала оленя — знак Одды Старшего.
— На это уйдет неделя, — предупредил меня Харальд, — на то, чтобы большинство фирда сюда добралось, а молодой олдермен попытается вставить нам палки в колеса.
— И что именно он сделает?
— Полагаю, велит танам не обращать внимания на приказ.
— А что сделает Свейн?
— Попытается нас убить, — предположил шериф.
— И у него есть восемь сотен человек, которые могут очутиться тут уже завтра, — сказал я.
— А у меня всего тридцать, — уныло заключил Харальд.
— Но у нас есть укрепления, — указал я на известняковый холм с палисадом.
Я не сомневался, что датчане придут. Созывая фирд, мы им угрожали, а Свейн был не таким человеком, чтобы закрыть глаза на угрозу. Поэтому пока посланцы спешили на север и юг, людям в городе было велено отнести самые ценные свои пожитки в форт у реки. Некоторые взялись укреплять палисад, другие отвели скот на возвышенность, в торфяники, чтобы датчане не могли угнать животных, а Стеапа обошел все ближние поселения и потребовал от мужчин, способных сражаться, явиться со своим оружием в Окмундтон.
К полудню того же дня в крепости собралось больше восьмидесяти мужчин. Некоторые из них были воинами, но большинство не имели другого оружия, кроме топора, хотя издали, от подножия холма, выглядели достаточно грозно.
Женщины принесли в крепость еду и воду, и большинство горожан, несмотря на дождь, решили спать здесь из страха, что датчане явятся посреди ночи.
Одда Старший отказался прийти в крепость, заявив, что слишком болен и слаб и, если ему суждено умереть, он умрет в доме Харальда. Мы с шерифом попытались его уговорить, но он не слушал.
— Милдрит может пойти, если хочет, — сказал Одда.
— Нет, — ответила она.
Милдрит сидела у постели крестного, крепко сжав руки, прикрытые рукавами серого платья, и пристально смотрела на меня. В ее глазах был вызов — пусть я только осмелюсь приказать ей бросить Одду и отправиться в крепость!
— Мне жаль, — произнес я ей.
— Чего именно?
— Жаль нашего сына.
— Ты не был ему отцом! — обвиняюще сказала моя жена, и глаза ее сверкнули. — Ты хотел, чтобы он стал датчанином! Ты хотел, чтобы он стал язычником! Тебе наплевать было на его бессмертную душу!
— Мне было вовсе не наплевать на сына, — возразил я, но Милдрит не обратила внимания на мои слова.
Я говорил так, что не смог убедить даже самого себя.
— Сейчас его душе ничто не угрожает, — ласково произнес Харальд. — Он в руках Господа Иисуса. Он счастлив.
Милдрит посмотрела на шерифа, и я увидел, насколько утешили ее слова Харальда, хотя она все еще плакала. Она погладила свой деревянный крест, а потом Одда Старший похлопал ее по руке.
— Если придут датчане, господин, — сказал я Одде, — я за вами пошлю.
С этими словами я повернулся и вышел из комнаты.
Я не мог выносить вида плачущей Милдрит и мыслей об умершем сыне. С такими вещами трудно справиться, куда труднее, чем воевать. Поэтому я пристегнул мечи, взял щит и надел свой великолепный шлем с изображением волка, так что Харальд изумленно остановился, выйдя из покоев Одды и увидев меня у очага в обличье полководца.
— Если мы разожжем большой огонь на восточном краю города, то увидим, как придут датчане, — заметил я. — И это даст нам время, чтобы доставить Одду Старшего в крепость.
— Да.
Шериф посмотрел вверх, на массивные стропила главного зала, и, возможно, подумал о том, что видит свой дом в последний раз, потому что датчане могут прийти и сжечь его. Харальд перекрестился.
— От судьбы не уйдешь, — бросил я ему.
А что еще можно было сказать? Датчане и впрямь могли прийти, дом мог сгореть, но все это были мелочи по сравнению с судьбой королевства, поэтому я пошел отдать приказ, чтобы развели огонь, способный осветить восточную дорогу.
Но датчане этой ночью не явились.
Всю ночь моросил мелкий дождик, и к утру народ в крепости промок, замерз и был в скверном настроении. Потом, на рассвете, появились первые ополченцы из фирда. Ушло несколько дней на то, чтобы призывы добрались до самых дальних концов графства, чтобы там вооружили людей и отправили в Окмундтон, но самые ближние поселения послали людей немедленно, поэтому поздним утром под фортом собралось уже около трехсот человек. От силы семьдесят из них могли называться воинами и имели настоящее оружие, щиты и хотя бы кожаные доспехи, остальные были крестьянами с мотыгами, серпами и топорами.
Харальд послал отряды фуражиров на поиски зерна. Одно дело — собрать войска, но совершенно другое — их прокормить, и никто из нас не знал, как долго мы сумеем удержать собравшихся людей. Если датчане не придут, тогда нам самим придется идти к ним и изгонять их из Кридиантона, а для этого требовались большие силы, чем весь фирд Дефнаскира.
«Одда Младший никогда не допустит, чтобы собрался весь фирд», — подумал я.
Он и впрямь такого не допустил, потому что, когда кончился дождь и были прочитаны полуденные молитвы, Одда сам явился в Окмундтон — и не один, а с шестьюдесятью своими воинами в кольчугах и столькими же датчанами в полном вооружении. Солнце только-только взошло, когда они появились из-за деревьев на востоке, — и солнечные блики засияли на кольчугах и наконечниках копий, на уздечках и стременах, на полированных шлемах и ярких умбонах щитов. Люди Одды растянулись по пастбищу по обе стороны дороги и приблизились к Окмундтону длинной линией. В центре виднелись два штандарта: один, с черным оленем, — знамя Дефнаскира, а второй — датский треугольник с изображением белой лошади.
— Боя не будет, — сказал я Харальду.
— Почему?
— Их слишком мало. Свейн не может позволить себе терять людей, поэтому явился, чтобы поговорить.
— Я не хочу встречаться с ними там. — Шериф показал на крепость. — Мы должны встретиться в доме.
Он приказал людям, которые были вооружены лучше других, спуститься в город, и мы высыпали на грязную улицу рядом с домом, в то время как Одда и датчане приблизились с востока.
Всадникам пришлось сломать строй, прежде чем вступить в город, и они перестроились в колонну, во главе которой ехали трое: в центре — Одда, а слева и справа от него — два датчанина, один из них — Свейн Белая Лошадь. Свейн выглядел великолепно. Он скакал на белой лошади, в белом шерстяном плаще, а его кольчуга и шлем с кабаньей головой были вычищены песком до блеска и сверкали в свете неяркого солнца. Возле серебряного умбона его щита была нарисована белая лошадь, а кожа, из которой были сделаны уздечка, седло и ножны, выбелена.
Свейн увидел меня, но не показал виду, что узнал. Он молча взглянул на людей, перегородивших улицу, и, казалось, счел их не стоящими внимания. Его знамя с белой лошадью держал второй всадник, с таким же обветренным, как у господина, лицом, обожженным солнцем и снегом.
— Харальд! — Одда Младший выехал вперед, оставив двух датчан позади.
Одда, как всегда, был принаряжен: в сверкающей кольчуге, черный плащ покрывал гриву лошади. Он улыбнулся так, будто обрадовался встрече.
— Ты собрал фирд. Почему ты это сделал?
— Потому что так приказал король, — ответил Харальд.
Одда все еще улыбался. Он посмотрел на меня и, казалось, вообще меня не заметил. Потом взглянул на двери дома, откуда как раз появился Стеапа. Богатырь только что поговорил с Оддой Старшим, а теперь удивленно уставился на его сына.
— Стеапа! — сказал олдермен. — Верный Стеапа! Как я рад тебя видеть!
— Я тоже рад, господин.
— Мой верный Стеапа! — Одда явно был доволен, что к нему вернулся прежний телохранитель. — Поди сюда! — приказал он, и Стеапа протопал мимо нас, чтобы опуститься на колени в грязь перед лошадью Одды и благоговейно поцеловать сапог хозяина.
— Встань, — велел Одда. — Встань. Когда ты со мной, Стеапа, то, спрашивается, кого нам бояться?
— Нам некого бояться, господин.
— Вот именно, некого, — повторил Одда и улыбнулся Харальду. — Так ты сказал, что король велел тебе собрать фирд? А что, в Уэссексе есть король?
— Да, есть, — твердо ответил шериф.
— Король, который прячется на болотах! — произнес олдермен достаточно громко, чтобы его услышали все люди Харальда. — Он, может быть, король лягушек? Или властитель угрей? Что же это за король?
Я ответил за Харальда, заговорив по-датски:
— Король, который приказал мне сжечь корабли Свейна. Что я и выполнил. Я сжег их все, кроме одного, который оставил себе. И этот корабль до сих пор у меня.
Свейн снял свой кабаний шлем и посмотрел на меня. В его взгляде все еще не было узнавания, он походил на взгляд того огромного змея, что грызет древо жизни Иггдрасиль, желая, чтобы настал конец времен.
— Я сжег «Белую лошадь», — сказал я Свейну, — развел костер и славно погрелся у огня.
Вместо ответа Свейн сплюнул.
— А вот этот человек рядом с тобой, — теперь я обратился к Одде по-английски, — сжег церковь в Синуите и убил монахов. Тебе прекрасно известно, что этот нечестивец проклят Небесами, адом и людьми на этой земле, и все же взял ты его в союзники?!
— Никак это овечье дерьмо говорит за тебя? — поинтересовался Одда у шерифа.
— Сейчас с тобой поговорят мои люди, — ответил Харальд, указывая на воинов за своей спиной.
— Но по какому праву ты собрал фирд? — спросил Одда. — Я здешний олдермен!
— А кто сделал тебя олдерменом? — парировал шериф. Он сделал паузу, но Одда не ответил. — Король лягушек? — спросил тогда Харальд. — Властитель угрей? Если Альфред больше не имеет власти, значит, и ты утратил свою.
Одду явно удивило неповиновение Харальда. Он наверняка разозлился, но не выказал раздражения, а продолжал улыбаться.
— Я вижу, ты не очень хорошо представляешь себе, что происходит в Дефнаскире, — сказал он шерифу.
— Так объясни мне, — ответил тот.
— Объясню. Но мы поговорим за обедом.
Одда взглянул на небо. Показавшееся ненадолго солнце скрылось за облаком, знобящий ветер ерошил камыш, которым была посыпана улица.
— И давай-ка зайдем под крышу, — предложил Одда, — пока опять не начался дождь.
Поначалу некоторые детали вызвали у нас споры, но все уладилось довольно быстро. Датские всадники отступят в восточный конец города, а люди Харальда вернутся в крепость. Каждая сторона сможет взять в дом по десять человек, они сложат оружие на улице, и его будут охранять шестеро датчан и столько же саксов.
Слуги Харальда принесли эль, хлеб и сыр. Поскольку как раз был Великий пост, решили обойтись без мяса. С каждой стороны очага поставили скамьи, и Свейн подсел к нам, наконец-то соизволив меня узнать.
— Неужели это и вправду ты сжег корабли? — спросил он.
— Да, в том числе твой.
— «Белую лошадь» строили год и один день, — сказал он. — Она была сделана из стволов деревьев, на которых мы повесили тех, кого принесли в жертву Одину. Это был хороший корабль.
— Теперь от него остался только пепел на берегу, — ответил я.
— Ну что ж, однажды я тебе за все отплачу. — Он говорил мягко, но в его голосе слышалась недюжинная угроза. — Да, кстати, ты был не прав, — добавил он. — Золотого алтаря в Синуите не оказалось.
— И поэтому ты сжег монахов?
— Я сжег их живьем, — кивнул он, — и согрел руки у пламени костра, на котором они горели. — Свейн улыбнулся этим воспоминаниям. — Ты мог бы снова присоединиться ко мне, — предложил он. — Я прощу тебе сожженный корабль. Не хочешь снова сражаться бок о бок со мной? Мне нужны смелые воины. И я щедро плачу.
— Я дал клятву Альфреду.
— А, — кивнул он. — Ну, тогда так тому и быть. Значит, враги.
И он вернулся к скамьям Одды.
— Хочешь повидаться с отцом до начала переговоров? — спросил молодого олдермена Харальд, указав на двери в конце зала.
— Я повидаюсь с ним тогда, когда мы с тобой вновь станем друзьями. А иначе и быть не может.
Последние слова Одда произнес громко, и люди спешно заняли скамьи.
— Ты созвал фирд потому, что Утред привез тебе приказ от Альфреда? — обратился Одда к Харальду.
— Именно так и было.
— Тогда ты поступил правильно, это достойно похвалы.
Свейн, слушавший, как один из его людей переводит английскую речь, без выражения уставился на нас.
— А теперь ты снова выполнишь свой долг, — продолжал Одда, — распустишь фирд и отошлешь людей по домам.
— Но король дал мне другие указания, — возразил Харальд.
— Какой король? — спросил Одда.
— Альфред, конечно. Какой же еще?
— Но в Уэссексе есть и другие короли. Например, Гутрум — король Восточной Англии, и он сейчас в Уэссексе. Некоторые говорят, что еще до начала лета монарх будет коронован.
— Какой монарх, Этельвольд? — уточнил Харальд.
— А ты разве не слышал? — удивился Одда. — Вульфер из Вилтунскира присоединился к Гутруму, и они вдвоем заявили, что Этельвольд будет королем Уэссекса. А почему бы и нет? Разве не он сын покойного короля? Разве не он должен царствовать?
Харальд растерянно посмотрел на меня. Он не знал о решении Вульфера, и ему тяжело было услышать эти новости.
— Вульфер и вправду с Гутрумом, — кивнул я.
— Поэтому Этельвольд, сын Этельреда, станет королем Уэссекса, — заявил Одда, — а у Этельвольда сейчас тысяча мечей. Эльфрид из Кента присоединился к датчанам. Датчане в Лундене, в Скеапиге и на стенах Контварабурга. Весь Северный Уэссекс в их руках. Датчане и здесь, в Дефнаскире. А теперь объясни мне — Альфред, он король чего?
— Уэссекса, — ответил я.
Одда смотрел на Харальда, не обращая на меня никакого внимания.
— Мы поклялись в верности Альфреду, — сказал шериф упрямо.
— А до этого ты принес клятву мне, — напомнил Одда и вздохнул. — Бог свидетель, Харальд: никто не был так верен Альфреду, как я. Однако он нас подвел! Датчане напали на страну, и они до сих пор здесь! А где Альфред? Прячется! Через несколько недель датские армии начнут свой марш, они придут из Мерсии, Лундена, Кента! Их флот двинется к нашим берегам. Целые армии датчан и флотилии викингов! И что ты тогда будешь делать?
Харальд беспокойно дернулся.
— А что будешь делать ты? — поинтересовался он.
Одда указал на Свейна. Тот, когда ему перевели вопрос, впервые заговорил. Я переводил для Харальда.
— Уэссекс обречен, — сказал Свейн своим скрежещущим голосом. — К лету он будет наводнен датчанами, а с севера явятся новые, и выживут только те саксы, которые теперь помогают датчанам. Те же, кто с ними борется, умрут, и их женщины станут шлюхами, а их дети — рабами. Такие саксы потеряют свои дома, имена их будут забыты и исчезнут, как дым погасшего костра.
— Ну-ну, а Этельвольд будет королем, — пренебрежительно вставил я. — Неужели ты думаешь, что люди станут поклоняться пьянице и распутнику?!
Одда покачал головой.
— Датчане щедры. — Он сбросил свой плащ, продемонстрировав всем шесть золотых браслетов на руках. — Тем, кто им помогает, они дадут в награду земли, эти люди станут богатыми и уважаемыми.
— А Этельвольд будет королем? — повторил я свой вопрос.
Одда снова жестом указал на Свейна. Могучий датчанин, казалось, не слишком охотно ответил:
— Все верно, саксами должен править сакс. Мы сделаем королем местного уроженца.
Я усмехнулся.
Они уже сделали саксов королями в Нортумбрии и Мерсии — и теперь дергали этих, с позволения сказать, правителей, словно кукол за веревочки. И тут вдруг я понял, что именно Свейн имел в виду, и открыто рассмеялся.
— Так вот в чем дело! Он пообещал тебе трон! — бросил я обвинение Одде.
— Вонючая свинья и то разумнее тебя! — ответствовал олдермен, но я знал, что прав.
Гутрум собирался посадить на трон Уэссекса Этельвольда, но Свейн враждовал с Гутрумом и хотел сделать королем своего человека. Одду Младшего.
— Король Одда! — издевательски проговорил я и сплюнул в огонь.
Олдермен с удовольствием убил бы меня за это, но, поскольку мы с ним сейчас присутствовали на переговорах, вынужден был проглотить оскорбление. Посмотрев на шерифа, он сказал:
— У тебя есть выбор, Харальд. Ты можешь выбрать жизнь или смерть.
Харальд молчал. Он только сейчас узнал об измене Вульфера, и эта новость ужаснула его. Вульфер был самым могущественным из олдерменов Уэссекса, и если уж он считал, что Альфред обречен, что тогда должен был думать Харальд? Я видел, что шериф колеблется. Как человек честный, он должен был заявить о своей верности Альфреду, но Одда дал ему понять, что такой выбор повлечет за собой только смерть.
— Я… — начал Харальд — и замолчал, не в силах облечь свои мысли в слова, потому что пребывал в крайней растерянности.
— Фирд собрался по королевскому приказу, — заговорил я вместо шерифа. — А собрать его король приказал для того, чтобы выгнать датчан из Дефнаскира.
Одда вместо ответа плюнул в огонь.
— Мы победили Свейна, — сказал я. — Его корабли сожжены. Он похож на побитую собаку, которую ты из жалости приютил.
Когда это перевели Свейну, тот, словно бичом, хлестнул меня яростным взглядом.
— И Свейн, — продолжал я так, как будто его тут не было, — должен быть изгнан и уйти к Гутруму.
— У тебя здесь нет власти, — возразил Одда.
— Ошибаешься, у меня есть власть, ибо я действую от имени Альфреда, — ответил я. — А еще у меня есть письменный приказ, который гласит, что ты должен изгнать Свейна из графства.
— Приказы Альфреда ничего не значат, — заявил Одда. — Так что ты лишь попусту квакаешь, как лягушка на болоте. — Он повернулся к Стеапе: — Ты еще не закончил свои дела с Утредом.
На одно биение сердца Стеапа заколебался, но потом ответил:
— Да, господин.
— Так закончи их сейчас.
— О чем ты говоришь? — не понял Харальд.
— Твой король, — последнее слово Одда произнес саркастически, — приказал Стеапе и Утреду сражаться до смерти. Однако оба живы! Значит, приказ короля не был выполнен.
— У нас мирные переговоры! — запротестовал шериф.
— Или Утред перестанет вмешиваться в дела Дефнаскира, или Дефнаскир убьет Утреда, — решительно проговорил Одда. — Ты хочешь узнать, кто прав — Альфред или я? Хочешь узнать, кто будет королем Уэссекса — Этельвольд или Альфред? Тогда давай доверимся судьбе, Харальд. Пусть Стеапа и Утред закончат свой поединок, и ты увидишь, кому благоволит Бог. Если Утред победит, я буду поддерживать тебя, а если проиграет… — Одда улыбнулся. Он не сомневался, кто именно выйдет победителем.
Шериф молчал.
Я посмотрел на Стеапу, однако лицо его, как и в былые времена, стало непроницаемым. Стеапа пообещал защищать меня, но кто же знал, что он снова встретит своего господина.
Датчане явно оживились. Да и с какой стати им было возражать против драки саксов? Харальд, однако, все еще колебался, а потом от дверей в задней части комнаты прозвучал слабый усталый голос:
— Пусть они дерутся, Харальд, пусть дерутся.
Одда Старший, закутанный в одеяло из волчьей шкуры, стоял у двери, держа крест.
— Пусть дерутся, — повторил он, — и пусть Бог направит руку победителя.
Шериф посмотрел на меня.
Я кивнул. Мне не хотелось сражаться, но мужчина не может уклониться от битвы. Что мне было делать? Сказать, что глупо ожидать, что Бог объявит Свою волю во время поединка? Воззвать к Харальду? Заявить, что все сказанное Оддой — неправда и что Альфред все равно победит? Если уж говорить начистоту, то олдермен наполовину убедил меня, что Альфред обречен. А Харальда, я не сомневался в этом, он убедил полностью.
Однако нечто большее, чем простая гордость, заставило меня драться в тот день в большом зале. В глубине моей души жила вера, что каким-то образом Альфред все-таки выживет. Признаться, я не любил этого человека, и мне не нравился его Бог, но я верил, что судьба на его стороне. Поэтому я снова кивнул, на этот раз Стеапе.
— Я не хочу с тобой драться, но я дал клятву Альфреду, и мой меч говорит, что Альфред победит и что датская кровь удобрит наши поля.
Стеапа ничего не ответил, а только сжал огромные кулаки.
Потом мы подождали, пока один из людей Одды выйдет на улицу и вернется с двумя мечами. Никаких щитов, только мечи.
Человек, который взял из груды оружия пару мечей и принес их в дом, предложил их сперва Стеапе, но тот покачал головой в знак того, что выбрать должен я. Я закрыл глаза и нащупал эфес. Мне достался тяжелый меч с утяжеленным на конце клинком: рубящее оружие, а не колющее. Я понял, что сделал неудачный выбор.
Стеапа взял второй меч и крутанул им в воздухе, так что клинок запел. На Свейна, до тех пор почти не выказывавшего эмоций, это, похоже, произвело впечатление, а Одда Младший улыбнулся.
— Можешь опустить меч, — заявил он мне, — и признать, что я выиграл спор.
Вместо этого я вышел на пустое место рядом с очагом. Я не собирался нападать на Стеапу, а хотел, чтобы тот приблизился сам. Я чувствовал себя усталым и смирившимся. Все равно судьбы не избежать.
— Ради меня, — сказал за моей спиной Одда Старший, — сделай все быстро.
— Да, господин, — ответил Стеапа, шагнул ко мне, а потом повернулся стремительно, как атакующая змея, и его клинок рубанул по горлу Одду Младшего.
Вопреки ожиданиям, меч оказался недостаточно острым. Удар свалил Одду и рассек ему глотку, так что кровь брызнула вверх на длину клинка, а потом закапала в огонь, зашипела и запузырилась там.
Одда лежал на устланном тростником полу, его ноги дергались, руки вцепились в горло, из которого все еще хлестала кровь. Он издал булькающий звук, перевернулся на спину и стал биться в таких страшных конвульсиях, что пятки забарабанили по полу. Стеапа шагнул вперед, чтобы покончить с ним, но тут Одда дернулся в последний раз и испустил дух.
Стеапа воткнул меч в земляной пол.
— Альфред меня спас, — заявил он собравшимся в зале, — Альфред освободил меня из датского плена. Альфред — мой король.
— Мы тоже принесли ему клятвы, — добавил Одда Старший. — И мой сын не имел права заключать мир с язычниками.
Датчане попятились.
Свейн посмотрел на меня, потому что я все еще держал меч, потом взглянул на прислоненные к стене копья для охоты на кабана, прикидывая, сумеет ли он схватить одно из них, прежде чем я нападу.
Я опустил клинок.
— У нас сейчас временное примирение, — громко проговорил Харальд.
— У нас сейчас временное примирение, — повторил я Свейну по-датски.
Свейн сплюнул на окровавленный тростник и вместе со своим знаменосцем сделал еще один осторожный шаг назад.
— Но уже завтра, — проговорил Харальд, — когда мирные переговоры закончатся, мы придем, чтобы вас убить.
* * *
Датчане ускакали из Окмундтона.
На следующий день они ушли также и из Кридиантона. Они могли бы остаться, если бы пожелали — сил у них там было более чем достаточно, чтобы защитить город и принести немало бед графству. Но Свейн знал, что его возьмут в осаду и он будет терять человека за человеком до тех пор, пока у него вообще не останется воинов. Поэтому он отправился на север, чтобы присоединиться к Гутруму, а я поскакал в Окстон.
Я никогда еще не видел такой красоты: деревья стояли в зеленой дымке, птицы пировали первыми сочными плодами, а гвоздики, анемоны и белые фиалки сияли в укрытых от ветра местах. На пастбищах ягнята бросались прочь, завидев зайцев. Солнце сверкало на широкой водной глади Уиска, в небе наперебой пели скворцы, и лисы уносили под эти песни ягнят. Сороки и сойки лакомились яйцами других птиц, а крестьяне на краях полей насаживали на колья ворон, чтобы урожай был хорошим.
— Скоро будем сбивать масло, — сказала мне одна женщина в Окстоне.
На самом деле она хотела узнать, останусь ли я в поместье насовсем, но я не собирался этого делать. Напротив, я был намерен покинуть Окстон навсегда. В поместье жили рабы, которые хорошо выполняли свою работу, и я убедил себя, что Милдрит рано или поздно назначит нового управляющего. Я приехал домой ненадолго. Порывшись у столба, я обнаружил, что мое состояние нетронуто. Датчане не приходили в Окстон.
Виркен, пронырливый священник из Эксанминстера, прослышав о моем возвращении, приехал к имению на ослике. Когда мы виделись с ним в прошлый раз, он заверил меня, что присмотрит за усадьбой, и, без сомнения, хотел получить награду.
— Теперь все это принадлежит Милдрит, — объяснил я.
— Госпоже Милдрит? Она жива?
— Жива, — коротко ответил я, — но наш сын умер.
— Господи, упокой его бедную душу, — сказал Виркен, крестясь.
Я ел ломоть ветчины, и священник осуждающе уставился на меня, ибо я не соблюдал Великий пост. Он ничего не сказал, но я знал, что он считает меня нечестивым язычником.
— А госпожа Милдрит, — продолжал я, — теперь будет вести непорочную жизнь. Она собирается присоединиться к сестрам в Кридиантоне.
— В Кридиантоне больше нет сестер, — ответил Виркен. — Все они мертвы. Датчане перед уходом позаботились об этом.
— Там будут другие монастыри, — заявил я.
Откровенно говоря, судьба маленького монастыря была мне безразлична. Да и Окстон теперь меня совершенно не интересовал. Меня заботили датчане, а датчане ушли на север, и я последую за ними.
Ради этого я и жил.
Той весной мне исполнился двадцать один год, и половину своей жизни я провел в войсках. Занятие сельским хозяйством было не для меня. Я наблюдал, как рабы рвут лук-пырей на моих полях, и испытывал невыносимую скуку. Я был воином, и меня выгнали из родного Беббанбурга на самый южный край Англии. Пока Виркен соловьем разливался о том, как охранял амбары зимой, я думал, что теперь снова отправлюсь на север. Только на север. Домой.
— За счет этих амбаров ты жил всю зиму, — бросил я священнику.
— Я присматривал за ними всю зиму, господин.
— И разжирел, присматривая за ними.
Я сел в седло. За спиной у меня были приторочены два мешка, чуть не лопавшиеся от денег; они оставались там, пока я ездил в Эксанкестер, чтобы найти в «Лебеде» Стеапу.
На следующее утро с шестью воинами из числа стражников олдермена Одды мы поскакали на север. Наш путь был отмечен столбами дыма, потому что Свейн, покидая Дефнаскир, вовсю бесчинствовал, жег и грабил, но мы выполнили приказание Альфреда: прогнали Свейна, заставили его уйти к Гутруму, и теперь две самые большие армии датчан соединились.
Будь Альфред сильнее, ему вовсе не обязательно было бы объединять войско датчан: он мог сразиться с каждой из армий по очереди. Но Альфред знал, что у него есть только один шанс вернуть королевство: выиграть одну-единственную битву. Ему предстояло сокрушить и уничтожить всех датчан одним ударом, а оружием его была армия, которая пока, увы, существовала только в его воображении.
Король разослал приказы, чтобы после Пасхи, но не позже Пятидесятницы собрался фирд Уэссекса, но никто не знал, произойдет ли это на самом деле. Может быть, мы покинем болота и выясним, что никого в назначенном месте нет. А может быть, просто соберется слишком мало народу. По правде говоря, у Альфреда не хватало сил, чтобы драться, но если бы он прождал еще дольше, то стал бы еще слабее. Поэтому ему придется сражаться — или потерять свое королевство.
Так что выбора нет: мы будем сражаться.
