Глава третья
Наступил Йолль, и вместе с ним началась буря, пришедшая с Северного моря и поднимавшая снег над мёртвой землёй.
Отец Уиллибальд, западно-саксонские священники, близнецы из Мерсии и поющие монахи вынуждены были остаться в Букингааме, пока не улучшится погода. Затем я дал им в сопровождение Сердика и двадцать копьеносцев, чтобы безопасно доставить их домой.
Они взяли с собой волшебную рыбу и пленника Иванна. Альфред, если он всё ещё был жив, захотел бы послушать о предательстве Эорика.
Я передал письмо к Этельфлед с Сердиком, по возвращении он заверил меня, что отдал письмо одной из её надежных служанок, но ответа не принес.
— Мне не позволили увидеться с госпожой, — сказал мне Сердик, — они держат ее под замком.
— Под замком?
— Во дворце, господин. Они все рыдают и причитают.
— Но Альфред был ещё жив, когда ты уезжал?
— Он ещё был жив, но по словам священников, он жив только благодаря молитвам.
— Это в их духе.
— Лорд Эдвард обручён.
— Обручён?
— Я был на церемонии, господин. Он женится на леди Эльфлед.
— На дочери олдермена?
— Да, господин. Её выбрал король.
— Бедный Эдвард, — сказал я, вспомнив рассказанную отцом Уиллибальдом сплетню о том, что наследник Альфреда хотел жениться на девушке из Кента.
Эльфлед была дочерью Этельхельма, олдермена Суморсета, и, видимо, этим браком Альфред хотел соединить Эдварда с самой могущественной семьей уэссекской знати.
Интересно, что случилось с той девушкой из Кента.
Сигурд отправился обратно в свои владения, и в ярости слал налетчиков в Саксонскую Мерсию, чтобы жечь, убивать, порабощать и грабить. Это была война у границ, ничем не отличавшаяся от бесконечных битв между шотландцами и нортумберлендцами.
Ни один из его бандитов не тронул мои владения, но мои поля лежали к югу от обширных земель Беорнота, и Сигурд сконцентрировал свою злость на олдермене Элфволде, сыне человека, который погиб, сражаясь рядом со мной в Бемфлеоте. Земель же Беорнота он не тронул, и это показалось мне интересным.
Поэтому в марте, когда на живых изгородях забелела звездчатка, я взял пятнадцать человек и с новогодними подарками отправился на север, в гости к Беорноту — с сыром, элем и соленой бараниной.
Я обнаружил старика закутанным в меховой плащ, скрюченным в своем кресле. Его лицо обвисло, глаза помутнели, а нижняя губа бесконтрольно дергалась.
Он умирал. Его сын Беортсиг угрюмо наблюдал за мной.
— Настало время, — сказал я, — преподать Сигурду урок.
Беорнот сердился.
— Хватить шагать туда-сюда, — приказал он мне, — ты заставляешь меня чувствовать себя старым.
— Ты и есть старый, — ответил я.
Он скорчился от моих слов.
— Я как Альфред, — сказал он, — собираюсь встретиться со своим богом. Я собираюсь на суд божий, чтобы выяснить, кто вознесется, а кому гореть в аду. Его же пустят на небеса, как думаешь?
— Альфреда пустят, — согласился я, — а тебя?
— По крайней мере, в аду будет тепло, — сказал он, немощно смахивая слюну со своей бороды. — Так ты хочешь воевать с Сигурдом?
— Я хочу убить ублюдка.
— У тебя был шанс перед Рождеством, — сказал Беортсиг. Я проигнорировал его замечание.
— Он ждет, — говорил Беорнот, — ждет смерти Альфреда. Он не станет нападать, пока Альфред не помрет.
— Он уже атакует, — сказал я.
Беорнот покачал головой.
— Просто налеты, — пренебрежительно произнес он, — и он вытащил свой флот на берег в Снотенгахаме.
— В Снотенгахаме? — переспросил я удивленно. Это было настолько глубоко в землях Британии, насколько мог пройти какой-либо морской корабль.
— Что должно убедить тебя в том, что он не планирует ничего, кроме набегов.
— Это говорит мне о том, что он не собирается делать набегов с моря, — сказал я, — но что помешает ему передвигаться по суше?
— Может быть, он будет двигаться, — допустил Беорнот, — когда Альфред умрет. А сейчас, он просто угоняет немного скота.
— Тогда я хочу угнать немного его скота, — сказал я.
Беортсиг бросил сердитый взгляд, а его отец пожал плечами.
— Зачем тормошить дьявола, когда он дремлет? — спросил старик.
— Элфволд не думает, что он дремлет, — возразил я.
Беорнот рассмеялся.
— Элфволд молод, — пренебрежительно сказал он, — и он амбициозен, вечно ищет проблем.
Саксонских лордов можно разделить на два лагеря: тех, кто возмущен превосходством западных саксов на их земле, и тех, кто их поддерживает.
Отец Элфволда поддерживал Альфреда, а Беорноту хотелось бы вернуться в прежние времена, когда в Мерсии был собственный король. Как и все остальные с подобными взглядами, Беорнот отказался послать войска для помощи мне в битве с Хэстеном.
Он предпочел отдать своих людей под начало Этельреда, что означало, что они просидят в гарнизоне Глевекестра, ожидая атаки, которой никогда не будет.
С тех самых пор между обоими лагерями чувствовалась озлобленность, но Беорнот был достаточно хорошим человеком — а может быть, из-за близкой смерти — он не хотел продолжать вражду.
Он пригласил нас остаться на ночь.
— Расскажи мне что-нибудь, — попросил он, — я люблю истории. Расскажи мне про Бемфлеот. — Это было великодушное приглашение, скрыто подразумевающее, что он согласен, что его люди были не в том месте прошлым летом.
Я не рассказал историю полностью. Вместо этого в зале, где балки осветились красным светом огромного очага, а эль сделал мужчин громкоголосыми, я рассказал, как погиб старший Элфволд.
Как мы вместе бросились в атаку, и как мы раскидали датский лагерь, и как мы неистовствовали среди напуганных людей на вершине холма, а потом датское подкрепление пошло в контратаку, и битва ожесточилась. Все внимательно слушали.
Почти всем присутствовавшим приходилось стоять в стене из щитов, и они познали страх этого момента.
Я рассказал, как была убита моя лошадь, и как мы встали в круг из щитов и сражались против орущих датчан, которых так внезапно стало гораздо больше нас, и описал смерть, которую нашел Элфволд. Как он крушил, отправлял врагов в могилу, побеждал одного за другим, пока в конце концов удар топора не разрубил его шлем.
Я не рассказывал, как он посмотрел на меня, так осуждающе, и о ненависти в его предсмертных словах, потому что он решил по ошибке, что я предал его.
Он погиб возле меня, и в тот момент я готовился к смерти, зная, что датчане совершенно точно убьют нас всех на этой заре, провонявшей кровью, но затем Стеапа пришел с войсками западных саксов, и поражение обернулось внезапным, нежданным триумфом.
Люди Беорнота постучали по столам в знак одобрения рассказа. Мужчинам нравятся военные истории, именно поэтому мы нанимаем поэтов, чтобы они развлекали нас на ночь сказками про воинов, мечи, щиты и топоры.
— Хорошая история, — сказал Беорнот.
— Ты виноват в смерти Элфволда, — произнес голос из зала.
На секунду мне показалось, что я ослышался или что реплика была сказана не мне. Стало тихо, как будто каждый подумал то же самое.
— Нам не следовало сражаться! — это был Ситрик. Он поднялся, чтобы говорить, и я увидел, что он пьян. — Ты не разведал леса, — прорычал он.
— И сколько людей погибло из-за того, что ты не разведал леса?
Я знаю, что выглядел слишком изумленным, чтобы говорить.
Ситрик был моим слугой, я спас ему жизнь, взял его еще мальчишкой и вырастил из него мужчину и воина, давал ему золото, награждал, как должно лорду награждать своих последователей, а теперь он смотрел на меня с открытой ненавистью.
Беортсиг, конечно же, наслаждался ситуацией, бросая быстрые взгляды то на меня, то на Ситрика.
Друг Ситрика Райпер, сидевший на той же скамье, положил ему на плечо руку, но тот стряхнул ее.
— Сколько людей ты убил в тот день из-за своей небрежности? — крикнул он мне.
— Ты пьян, — сказал я резко, — и завтра ты будешь ползать передо мной, и может быть, я прощу тебя.
— Лорд Элфволд был бы жив, если бы у тебя была хоть капля мозгов, — выкрикнул он.
Некоторые мои люди кричали на него, пытаясь усадить его, но я прокричал громче:
— Иди сюда, встань на колени!
Вместо этого он плюнул в мою сторону. Зал теперь был переполнен шумом. Люди Беорнота подбадривали Ситрика, а мои выглядели изумленными.
— Дайте им мечи! — крикнул кто-то.
Ситрик вытянул руку.
— Дайте мне клинок! — прокричал он.
Я направился в его сторону, но Беорнот дернулся и схватил меня за рукав слабой рукой.
— Не в моем доме, лорд Утред, — произнес он, — не в моем доме.
Я остановился, а Беорнот с трудом поднялся на ноги. Ему понадобилось ухватиться за край стола, чтобы стоять прямо, дрожащей второй рукой он указал на Ситрика.
— Выведите его! — приказал он.
— А ты держись от меня подальше! — закричал я на него. — Ты, и твоя шлюха жена!
Ситрик попытался вырваться от державших его людей, но их хватка была слишком крепкой, а он был слишком пьян. Его вытащили из зала под насмешки людей Беорнота.
Беортсиг смеялся, наслаждаясь моим замешательством. Отец неодобрительно посмотрел на него и тяжело сел.
— Прошу прощения, — прохрипел он.
— Он пожалеет об этом, — мстительно произнес я.
На следующее утро не было видно никаких признаков Ситрика, и я не спросил, где Беорнот его спрятал.
Мы готовились к отъезду, и Беорнота вынесли во двор двое мужчин.
— Боюсь, что я умру прежде Альфреда, — сказал он.
— Надеюсь, ты будешь жить много лет, — почтительно сказал я.
— Британия будет страдать, когда Альфред уйдет, — сказал он. — Любая определенность умрет вместе с ним, — его голос слабел. Он все еще был смущен вчерашним конфликтом, произошедшем в его доме.
Он видел, как мой собственный человек оскорбил меня, и не дал мне наказать его. Это неприятное происшествие теперь легло между нами, как горящий уголь. Хотя мы оба делали вид, что ничего не произошло.
— Сын Альфреда — достойный муж, — сказал я.
— Эдвард молод, — презрительно сказал Беорнот, — и кто знает, что из него получится? — он вздохнул. — Жизнь — это история без конца, но я бы хотел послушать еще несколько куплетов перед тем, как умру, — он помотал головой. — Эдвард не будет править.
Я улыбнулся.
— У него могут быть другие мысли на этот счет.
— Так говорится в пророчестве, лорд Утред, — сказал он торжественно.
Я опешил на секунду.
— В пророчестве?
— Есть одна колдунья, — сказал он, — она видит будущее.
— Эльфадель? — спросил я. — Ты видел ее?
— Беортсиг видел, — ответил тот, глядя на своего сына, который перекрестился, услышав имя Эльфадель.
— Что она сказала? — спросил я угрюмого Беортсига.
— Ничего хорошего, — резко ответил он, и больше не сказал ни слова.
Я приподнялся в седле и осмотрел двор, ища следы пребывания здесь Ситрика, но ничего не увидел и потому отправился домой.
Финан был озадачен поведением Ситрика.
— Он, должно быть, был пьян до беспамятства, — сказал он удивленно. Я промолчал.
Многое из того, что сказал Ситрик, оказалось правдой. Элфволд умер из-за моей беспечности, но это не давало Ситрику права в открытую обвинять меня.
— Он всегда был достойным человеком, — продолжал Финан так же озадаченно, — но в последнее время стал раздражительным. Не знаю, почему.
— Он становится похож на своего отца, — ответил я.
— Кьяртана Жестокого?
— Не стоило мне спасать Ситрику жизнь.
Финан кивнул.
— Ты хочешь, чтобы я подстроил его смерть?
— Нет, — твердо сказал я, — только один человек может убить его, и это я. Ты понял? Он мой, и пока я не вырежу его кишки, я не хочу слышать его имя.
Вернувшись домой, я выгнал Эльсвит, жену Ситрика, и ее двух сыновей. Ее друзья рыдали и умоляли меня не делать этого, но я был непреклонен. Она уехала.
На следующий день я поехал расставлять ловушку для Сигурда.
То были тревожные дни. Вся Британия ждала смерти Альфреда, точно зная, что после его ухода судьба снова кинет кости.
То, как лягут кости, изменит судьбу Британии, но в какую сторону, никто не знал — возможно, лишь ужасной колдунье были известны ответы.
В Уэссексе хотели сильного короля, способного защитить их, в Мерсии некоторые хотели того же, в то время как другие мерсийцы желали возвращения своего старого короля. На Севере же, где датчане держали земли, мечтали о покорении Уэссекса.
Но Альфред был все еще жив и весной, и летом, пока люди ждали и мечтали, пока рос новый урожай, и пока я с сорока шестью воинами отправился на северо-восток, где Хэстен нашел себе убежище.
Хотел бы я иметь триста человек. За много лет до этого дня мне было сказано, что я поведу войско через Британию. Но чтобы содержать войско, нужны земли, а тех, которыми владел я, хватало лишь на один сытый и вооруженный отряд.
Я собирал оброк продуктами и таможенные пошлины с торговцев, использующих римские дороги, проходящие по владениям Этельфлед, но этого едва бы хватило для войска, поэтому я вел в Честер только сорок шесть человек.
Это было мрачное место. К западу располагались валлийцы, на востоке и севере же отсюда находились владения датских лордов, которые не признавали ничьей власти, кроме своей собственной.
Римляне построили в Честере форт, а в его развалинах укрылся Хэстен.
Были времена, когда имя Хэстена вызывало страх у любого сакса, но теперь он был лишь собственной тенью, за ним шло менее двух сотен людей, да и их лояльность казалась весьма сомнительной.
В начале зимы у него было триста сторонников, но люди ожидали от своего повелителя большего, чем эль и еда.
Они хотели серебра, золота, рабов, поэтому люди Хэстена бежали от него в поисках нового лорда. Они приходили к Сигурду или Кнуту, к тем, кто одаривал золотом.
Честер лежал в диких краях Мерсии, и я нашел войска Этельреда в трех милях от форта Хэстена.
Более ста пятидесяти воинов следили за Хэстеном и не давали ему окрепнуть, разоряя фуражиров.
Над ними предводительствовал парнишка по имени Меревал, который, казалось, обрадовался моему приезду.
— Ты приехал, чтобы убить мрачного ублюдка, господин? — спросил он меня.
— Только посмотреть на него, — ответил я.
На самом деле, я приехал, чтобы посмотрели на меня, хотя и не рискнул поведать кому-нибудь о своей цели. Я хотел, чтобы датчане знали, что я в Честере, поэтому я прошел со своими людьми на юг от старой римской крепости и водрузил стяг с волчьей головой.
На мне была моя лучшая кольчуга, до блеска начищенная моим слугой Осви, я проехал рядом со старыми стенами, и один из людей Хэстена мог бы попытать счастья и пустить в меня стрелу.
Я увидел, как в воздухе промелькнуло перо, и маленькая стрела воткнулась в дерн в нескольких шагах от копыт моего коня.
— Он не сможет защитить все стены, — с тоской сказал Меревал.
Он был прав. Римский форт в Честере был огромен, почти как город, и людей Хэстена не хватало, чтобы расставить их на протяжении всего обветшавшего крепостного вала.
Мы с Меревалом могли объединить силы и атаковать ночью и, возможно, нашли бы незащищенный участок стены, а затем вступили в жестокий бой на улицах, но у нас было почти столько же воинов, сколько и у Хэстена, и мы не могли пойти на такой риск.
Мы могли потерять людей, побеждая противника, который уже был повержен. Поэтому я ограничился тем, что дал Хэстену понять: я приехал сюда, лишь чтобы подразнить его. Он ненавидел меня.
Всего год назад он был величайшим среди северян, а теперь прятался, как побитый лис в своей норе. И это я довел его до такого состояния.
Но это был хитрый лис, и я знал, что он уже продумывает, как бы восстановить свои силы.
Старый форт был построен в большой излучине реки Ди. Сразу за его южной стеной находились развалины огромного каменного сооружения, бывшего когда-то ареной, где, по словам священника Меревала, христиан скармливали диким зверям.
Некоторые вещи слишком невероятны, я не был уверен, что поверил в это. Остатки арены стали бы отличным бастионом для небольшого войска Хэстена, но вместо этого он собрал всех своих людей в северной части форта, где река текла вблизи стен.
Там он держал пару небольших кораблей, не что иное, как старые торговые лодки, которые, видимо из-за течи в них, были наполовину вытащены на берег.
Если бы на него напали и отрезали от берега, эти корабли помогли бы ему переплыть через Ди и сбежать в соседние пустоши.
Меревала озадачило моё поведение.
— Ты пытаешься вызвать его на бой? — спросил он меня на третий день, когда я опять подъехал к старой крепостной стене.
— Он не станет биться, — ответил я, — но я хочу, чтобы он вышел и встретил нас. И он выйдет — он не сможет устоять.
Я остановился на прямой как стрела римской дороге, сбегавшей к двум арочным воротам, ведущим в форт. Сейчас ворота были забаррикадированы огромными бревнами.
— Ты, наверное, знаешь, что однажды я спас ему жизнь?
— Я не знал.
— Были времена, когда я думал, что сглупил. Мне следовало прикончить его при первой же встрече.
— Прикончи его сейчас, господин, — предложил Меревал, потому что Хэстен как раз вышел из западных ворот форта и неторопливо ехал к нам.
С ним было еще три всадника, Они остановились около юго-западного угла форта — между стенами и развалинами, Хэстен поднял обе руки вверх, показывая, что намерен только поговорить.
Я развернулся к нему и пришпорил коня, но позаботился остановиться на расстоянии, недоступном для выстрела из лука с крепостного вала. С собой взял только Меревала, оставив остальных наблюдать со стороны.
Хэстен подъехал улыбаясь, будто эта встреча была ему очень приятна. Он не слишком изменился, только теперь он носил бороду, которая уже поседела, хотя его густые волосы были еще белокурыми.
У него было обманчиво открытое, полное очарования лицо с веселыми ясными глазами. Он носил дюжину браслетов и, несмотря на теплый весенний день, плащ из меха котика.
Хэстен всегда любил выглядеть состоятельным. Люди не пойдут за бедным лордом, тем более за скаредным, и поскольку он надеялся вернуть свое богатство, ему приходилось делать уверенный вид. Он притворился, что очень рад видеть меня.
— Лорд Утред! — воскликнул он.
— Ярл Хэстен, — произнес я, стараясь, чтобы его титул звучал как можно неприятнее, — разве ты не должен уже быть королем Уэссекса?
— Это удовольствие откладывается, — ответил он, — а пока позволь поприветствовать тебя в моем нынешнем королевстве.
Я рассмеялся, на что он и рассчитывал.
— В твоем королевстве?
Он простер руку над унылой долиной реки Ди внизу.
— Никто не называет себя королем этих мест, почему бы мне не стать им?
— Это земли лорда Этельреда, — сказал я.
— А лорд Этельред щедро распоряжается своим имуществом, — произнес Хэстен, — я слышал, даже благосклонностью своей жены.
Меревал зашевелился позади меня, и я упреждающе поднял руку.
— Ярл Хэстен шутит, — произнес я.
— Конечно, шучу, — без улыбки сказал Хэстен.
— Это Меревал, — представил я ему своего попутчика, — он служит лорду Этельреду. Он может снискать расположение моего кузена, убив тебя.
— Он бы угодил ещё больше, убив тебя, — проницательно сказал Хэстен.
— Это так, — согласился я и взглянул на Меревала. — Ты хочешь убить меня?
— Господин! — потрясенно сказал тот.
— Мой лорд Этельред, — сказал я Хэстену, — желает, чтобы ты ушел с его земли. У него и без тебя полно забот.
— Лорд Этельред, — произнес Хэстен, — может приехать и выгнать меня.
Встреча, как и ожидалось, была совершенно бессмысленной. Хэстен вышел из форта не для того, чтобы слушать череду угроз, а потому, что хотел узнать причину моего присутствия.
— Возможно, — сказал я, — лорд Этельред прислал меня, чтобы прогнать тебя.
— Когда ты последний раз выполнял его распоряжения? — спросил Хэстен.
— Возможно, его жена хочет прогнать тебя, — сказал я.
— Думаю, она бы скорее желала моей смерти.
— Тоже верно, — сказал я.
Хэстен улыбнулся:
— Лорд Утред, ты пришел с одним отрядом воинов. Мы, разумеется, боимся тебя. Кто же не боится Утреда Беббанбургского? — произнеся эту лесть, он отвесил мне поклон, сидя в седле.
— Но одного отряда не хватит, чтобы исполнить желание леди Этельфлед. — он подождал моего ответа, но я ничего не сказал. — Можно я скажу, что озадачивает меня? — спросил он.
— Скажи, — ответил я.
— Уже четыре года ты, лорд Утред, выполняешь волю Альфреда. Ты убиваешь его врагов, возглавляешь его армию, обеспечиваешь безопасность королевства, но взамен за свою службу имеешь только один отряд воинов.
У других есть земли, большие дома, их кладовые ломятся от богатств, шеи их женщин украшены золотыми цепями, и они могут вести в бой сотни верных людей, а человек, обеспечивший их безопасность, ходит без награды. Почему ты терпишь такого неблагодарного повелителя?
— Я спас тебе жизнь, — ответил я, — а ты озадачен неблагодарностью?
Он довольно рассмеялся.
— Он берет тебя измором, потому что боится тебя. Они уже сделали из тебя христианина?
— Нет.
— Тогда присоединяйся ко мне. Мы с тобой, лорд Утред, мы выкинем Этельреда из его замка и разделим Мерсию между собой.
— Я предложу тебе земли в Мерсии, — сказал я.
Он улыбнулся.
— Владения в два шага длиной и в один шаг шириной? — спросил он.
— И в два шага глубиной, — ответил я.
— Меня сложно убить, — сказал он. — Боги явно любят меня, так же как и тебя. Я знаю, что Сигурд проклинает тебя после Йолля.
— Что ты еще слышал?
— Что солнце всходит и заходит.
— Получше смотри на него, — сказал я, — потому что можешь увидеть не так уж много рассветов и закатов.
Я неожиданно подтолкнул коня вперед, заставив скакуна, на котором сидел Хэстен, попятиться.
— Слушай, — сказал я резким голосом, — у тебя есть две недели, чтобы уйти отсюда. Ты понял меня, неблагодарное собачье дерьмо? Если через две недели ты еще будешь здесь, я сделаю с тобой то же, что с твоими людьми у Бемфлеота.
Я взглянул на двух его спутников, затем опять на Хэстена.
— Две недели, — сказал я, — а потом придут западно-саксонские войска, и я сделаю из твоего черепа чашу для питья.
Я конечно же лгал, во всяком случае о приходе западно-саксонских отрядов, но Хэстен знал, что эти отряды дали мне численное преимущество для победы в Бемфлеоте, поэтому ложь была правдоподобной.
Он начал что-то говорить, но я развернулся и пришпорил коня, дав Меревалу знак следовать за мной.
— Я оставлю Финана с двадцатью воинами, — сказал я мерсийцу, когда мы достаточно далеко отъехали от Хэстена, — не пройдет и двух недель, как вам надо ожидать нападения.
— Со стороны Хэстена? — с сомнением спросил Меревал.
— Нет, от Сигурда. Он приведет по меньшей мере три сотни человек. Хэстену нужна помощь, и он будет добиваться расположения Сигурда, сообщив ему о моем приезде. Сигурд приедет, потому что хочет моей смерти.
Конечно, я не был уверен, что это случится, но я думал, что Сигурд не устоит перед наживкой.
— Когда он придет, — продолжил я, — отступайте.
Идите в леса, будьте впереди него и доверьтесь Финану. Пусть Сигурд теряет своих воинов на пустой земле. Даже не думайте сражаться с ним, просто идите впереди него.
Меревал не спорил. Вместо этого он недоуменно взглянул на меня после непродолжительного раздумья.
— Господин, — спросил он, — почему Альфред не наградил вас?
— Потому что он не доверяет мне, — сказал я, поразив своей честностью Меревала, который уставился на меня с широко раскрытыми глазами, — и если ты хоть немного верен своему лорду, — продолжил я, — ты скажешь ему, что Хэстен предложил мне заключить союз.
— И я скажу ему, что ты отказался.
— Можешь сказать, что я заинтересовался, — вновь поразил я своего собеседника. Я пришпорил коня.
Сигурд и Эорик приготовили для меня западню, которая почти сработала, теперь же я расставлял ловушку для Сигурда.
Я не надеялся убить его, пока нет, но я хотел заставить его пожалеть о попытках убить меня. Но сначала я хотел узнать будущее. Пришло время отправиться на север.
Я дал Сердику свою хорошую кольчугу, шлем, плащ и коня. Сердик был ниже меня, но достаточно высок, и одетый в мою одежду, со скрытым пластинами шлема лицом, он вполне мог сойти за меня.
Я отдал ему свой щит с нарисованной волчьей головой и велел ему показываться ежедневно.
— Не подходи близко к стенам, — сказал я, — просто дай ему понять, что я наблюдаю за ним.
Свое знамя с головой волка я оставил с Финаном и на следующий день уехал вместе с двадцатью шестью воинами на восток.
Мы выехали до рассвета, так что ни один из разведчиков Хэстена не видел нашего отъезда, и двигались в сторону восходящего солнца. Когда становилось светло, держались лесистых местностей, но продолжали ехать на восток. Лудда по-прежнему оставался с нами.
Он был плутом, вором и нравился мне. Лучшим в нем было его удивительное знание Британии.
— Я постоянно в пути, господин, — объяснил он мне, — вот почему я знаю дорогу.
— Всегда в пути?
— Если ты продал кому-то два ржавых железных гвоздя за кусок серебра, то не захочешь попасть в его руки на следующее утро, господин, так ведь? Ты уедешь, господин.
Я рассмеялся. Лудда был нашим проводником и вел нас на восток по римской дороге, пока мы не увидели селение, от которого в небо поднимался дым, и тогда мы сделали широкий крюк на юг, чтобы не быть замеченными. Здесь не было дорог между селениями, только пастушьи дорожки, ведущие на холмы.
— Куда он ведет нас? — спросил меня Осферт.
— Букестанес, — ответил я.
— Что там?
— Земля принадлежит ярлу Кнуту, — сказал я, — тебе не понравится то, что там, поэтому я не скажу.
Я бы лучше взял с собой Финана, но я поручил ирландцу держать Сердика и Меревала подальше от неприятностей. Мне нравился Осферт, но иногда его осторожность скорее мешала, чем помогала.
Если бы я оставил Осферта в Честере, он бы слишком поспешно отступил при появлении Сигурда.
Он бы чересчур ограждал Меревала от неприятностей, уйдя вглубь приграничных лесов между Мерсией и Уэльсом, и Сигурд, скорее всего, прекратил бы преследование. Я хотел раззадорить и подразнить Сигурда и верил, что Финан справится.
Пошел дождь: не тихий летний дождик, а ливень, вслед за которым задул резкий восточный ветер. Наше странствие стало медленным, жалким и более безопасным. Безопасным, потому что мало кому захотелось бы выйти на улицу в такую погоду.
Когда мы встречали незнакомцев, я называл себя лордом Кумбраланда, едущим выказать почтение ярлу Сигурду.
Кумбраланд был захолустьем, мало кто из лордов ссорился из-за него. Я провел там какое-то время и мог ответить на любой вопрос, но никто из встретившихся нам людей не хотел их задавать.
Мы поднялись на холмы и через три дня прибыли в Букестанес. Он лежал в лощине среди холмов и представлял собой городок, построенный рядом с кучкой римских сооружений, сохранивших каменные стены, но чьи крыши давно уже были покрыты соломой.
Защитного частокола не было, но на краю города нам преградили путь трое мужчин в кольчугах, вышедшие из лачуги.
— Вы должны заплатить за въезд в город, — сказал один из них.
— Кто вы? — спросил второй.
— Кьяртан, — ответил я. Именно этим именем из моего прошлого я назывался в Букестанесе, так звали злобного отца Ситрика.
— Откуда вы? — спросил мужчина. У него было длинное копье с ржавым наконечником.
— Из Кумбраланда, — сказал я.
Все трое ухмыльнулись.
— Из Кумбраланда, да? — сказал первый, — здесь вы не сможете расплатиться овечьим дерьмом. Он рассмеялся, довольный собственной шуткой.
— Кому вы служите? — спросил я его.
— Ярлу Кнуту Ранульфсону, — ответил второй, — наверно, о нем слышали даже в Кумбраланде.
— Он знаменит, — сказал я, изображая благоговение, затем заплатил им серебром от разрубленного на куски браслета.
Я немного поторговался с ними, но не сбивая сильно цену, потому что хотел посетить город, не вызывая подозрений. Поэтому я заплатил серебром, которое едва мог позволить себе, и нас пропустили на грязные улицы.
Мы укрылись на обширной ферме в восточной части городка. Фермой владела вдова, которая давно забросила разведение овец и жила за счет путешественников, искавших горячие источники, которые славились целебной силой. Хотя сейчас, по ее словам, источники охранялись монахами, которые требовали серебро с любого, прежде чем тот войдет в старинную римскую купальню.
— Монахи? — спросил я ее, — я думал, что это земля Кнута Ранульфсона.
— А ему какое дело? — спросила она. — Пока ему платят серебром, ему все равно, какому богу они молятся.
Она была саксонкой, как и большинство жителей городка, но говорила о Кнуте с нескрываемым уважением.
Ничего странного. Он был богат, опасен, и говорили, будто он самый лучший мечник во всей Британии.
Говорили, что его клинок — самый длинный и смертельный в стране, поэтому его называли Кнут Длинный Меч, и помимо этого Кнут еще был ревностным союзником Сигурда.
Если бы Кнут Ранульфсон знал, что я в его землях, то Букестанес кишел бы датчанами, охотящимися за моей головой.
— Так ты здесь, чтобы посетить горячие источники? — спросила вдова.
— Я ищу колдунью, — сказал я.
Вдова перекрестилась.
— Господь да сохранит нас, — сказала она.
— Что нужно сделать, чтобы увидеть ее? — спросил я.
— Заплатить монахам, конечно же.
Христиане такие странные. Они утверждают, что у языческих богов нет силы, и что старое колдовство так же фальшиво, как мешочки Лудды с железом. Но при этом когда они болеют, или их постигает несчастье, или если они хотят детей, они идут к заклинательнице, колдунье, которая есть в любой местности.
Священник читает проповеди против таких женщин, объявляя их злом и еретичками, а на следующий день платит заклинательнице серебром, чтобы узнать свое будущее или убрать бородавки на лице. Монахи Букестанеса не были исключением.
Они сторожили римскую баню, пели в часовне и брали серебром и золотом за организацию встречи с aglæcwif.
Аglæcwif — это женщина-монстр, и именно такой я считал Эльфадель. Я страшился ее и хотел услышать, поэтому послал Лудду и Райпера договориться о встрече. Они вернулись и сказали, что заклинательница желает золота. Не серебра, золота.
Я взял с собой деньги на эту поездку и почти все их пустил по ветру. Мне пришлось взять золотые цепи Сигунн и две из них отдать монахам. Я поклялся, что однажды верну драгоценные звенья.
На закате второго дня нашего пребывания в Букестанесе я отправился на юго-запад к нависавшему над городом холму, на котором находилась древняя могила — зеленый курган на пропитанном влагой холме.
У этих могил были мстительные духи, и меня пробирал озноб, когда я направился по тропинке в лес из ясеней, бука и вяза.
Мне сказали, чтобы я шел один, и если ослушаюсь, колдунья не появится, но сейчас я очень хотел, чтобы кто-нибудь прикрывал меня со спины.
Я остановился, слыша только дуновенье ветра в листве, шум падающих капель и журчание ручья неподалеку.
Вдова сказала, что некоторые ждали по нескольку дней, чтобы получить совет от Эльфадель, а другие отдавали золото или серебро, приходили в лес и ничего не находили.
— Она может растаять в воздухе, — сказала крестясь вдова. Однажды, по ее словам, пришел сам Кнут, а Эльфадель не явилась.
— А ярл Сигурд? — спросил я ее. — Он тоже приходил?
— Он приходил в прошлом году, — сказала вдова, — и был щедр. С ним был саксонский лорд.
— Кто?
— Почем мне знать? Они не останавливались в моем доме. Они остановились у монахов.
— Расскажи все, что помнишь, — попросил я ее.
— Он был молод, — сказала она, — с длинными, как у тебя, волосами, но он все-таки был саксом.
Большинство саксов обрезают волосы, а датчане, наоборот, отращивают.
— Монахи называли его саксом, господин, — продолжала вдова, — но кем он был? Я не знаю.
— Он был знатным?
— Он был одет как лорд, господин.
На мне была кольчуга и кожаный жилет. Никаких опасных звуков в лесу слышно не было, и я шел вперед, отклоняясь от мокрых листьев, пока тропинка не уперлась в известняковую скалу, рассеченную гигантской трещиной.
По крутому утесу стекала вода, и из расщелины хлестал поток, вспененный добела. Омывая упавшие камни, он растворялся в лесу. Я осмотрелся, вокруг никого не было видно и слышно.
Мне казалось, что даже птицы не пели, хотя это наверняка было самовнушением. Ручей громко шумел.
Я заметил следы на гальке и камнях рядом с ручьем, но ни один из них не выглядел свежим, поэтому я сделал глубокий вдох, вскарабкался по камням и вступил в узкую пасть пещеры, окаймленную папоротником.
Я помню, какой страх испытывал в той пещере. Было страшнее, чем при Кинуите, когда люди Уббы составили стену из щитов и пришли убивать нас.
Я прикоснулся к молоту Тора на груди и произнес молитву Хёду, сыну Одина, слепому богу ночи. Затем на ощупь двинулся вперед, пригибаясь под каменным сводом, серый дневной свет быстро ослабевал.
Я дал глазам привыкнуть к темноте и продолжил движение, стараясь оставаться выше потока, который струился через наносы щебня и песка, скребущие по сапогам.
Медленно я продвигался вперед по узкому и низкому проходу. Становилось холодно. На мне был шлем, и уже не раз я задевал им за скалу.
Я зажал в кулаке молот, висящий на груди. Эта пещера несомненно была одним из входов в потусторонний мир, где находятся корни Иггдрасиля, и три норны вершат наши судьбы.
Это было место для гномов и эльфов, для темных существ, которые появляются в нашей жизни и рушат наши надежды. Я боялся.
Скользя по песку, я ощупью двигался вперед и почувствовал, что проход закончился, и теперь я находился на большом звучном пространстве. Я увидел слабые проблески света, но не знал, могу ли верить глазам.
Я снова прикоснулся к молоту и положил руку на рукоять Вздоха Змея. Я стоял, не шевелясь, среди звуков стекающей воды и шумящего потока и пытался расслышать звуки, исходящие от человека.
Я сжимал рукоять меча, моля слепого Хёда указать путь в кромешной тьме.
И появился свет.
Нежданный свет. Это были просто несколько свечей, но скрытые завесой, которую внезапно подняли, и их маленькие, дымные язычки казались ослепительно яркими в абсолютной темноте.
Свечи стояли на камне с ровной, как у стола, поверхностью. Кроме свечей, на нем были нож, чашка и кубок. Свечи освещали помещение высотой с приличный дом.
Нависающий свод пещеры состоял из бледного камня, который выглядел, как будто был заморожен из жидкого состояния. Жидкий камень, с синими и серыми прожилками, и все остальное я увидел за мгновение, затем уставился на существо, глядевшее на меня из-за каменного стола.
Она была похожа на темный плащ в темноте, неясный силуэт в тени, искаженную сущность, aglæcwif, но по мере того как мои глаза привыкали к свету, я рассмотрел, что она была крошечной, по-птичьи хрупкой, старой как время и с таким темным и морщинистым лицом, что оно выглядело как выделанная кожа.
Ее черный шерстяной плащ был грязен, капюшон наполовину скрывал ее черные с проседью волосы. Это было само уродство в человеческом обличье, колдунья, aglæcwif, Эльфадель.
Я не двигался, а она молчала. Она просто вглядывалась в меня, не мигая, и я чувствовал, как страх вползает в меня, и вдруг она поманила меня рукой, похожей на когтистую лапу и прикоснулась к пустому кубку.
— Наполни его, — сказала она. Голос звучал, как ветер в камнях. — Наполнишь?
— Золотом, — говорила она, — или серебром. Но наполни.
— Ты хочешь еще? — спросил я раздраженно.
— Ты хочешь заполучить все, Кьяртан из Кумбраланда, — отвечала она, и перед тем как произнести имя, она мгновение помедлила, как будто подозревала, что оно фальшивое, — поэтому да. Я хочу еще.
Я почти отказался, но признаю, что я испугался ее могущества, поэтому вытащил из мошны все серебро, пятнадцать монет, и положил его в серебряную чашу. Она самодовольно улыбнулась, услышав звон монет.
— Что ты хочешь узнать? — спросила она.
— Всё.
— Настанет время жатвы, — снисходительно сказала она, — затем придет зима, после зимы наступит время сева, еще одна жатва и еще одна зима, и так до конца существования мира, люди будут рождаться и умирать, вот и все.
— Тогда расскажи о том, что я хочу узнать.
Она помедлила, затем почти незаметно кивнула.
— Положи руку на камень, — сказала она, но когда я положил левую руку плашмя на холодный камень, она покачала головой. — Правую руку, — велела она, и я послушно положил правую руку вместо левой.
— Переверни, — прохрипела она, и я перевернул руку ладонью вверх. Глядя мне в глаза, колдунья взяла нож и криво ухмыльнулась, приглашая убрать руку, а когда я не пошевелился, внезапно чиркнула ножом поперек ладони.
От подушечки большого пальца к основанию мизинца и еще раз — крест-накрест. Я смотрел на ручейки крови из двух свежих порезов и вспомнил крестообразный шрам на руке Сигурда.
— Теперь, — сказала она, отложив нож, — с силой шлепни рукой по камню. Пальцем она указывала на гладкую середину камня. — Шлепни тут.
Я с силой ударил по камню, и удар разбрызгал капельки крови вокруг грубого отпечатка ладони, изуродованной красным крестом.
— А теперь помолчи, — сказала Эльфадель и сбросила плащ.
Она была голой. Тощая, бледная, уродливая, старая, сморщенная и голая. Груди — пустые кожаные мешки, кожа — сморщенная и пятнистая, руки как у цыпленка.
Колдунья протянула руку и распустила скрученные на затылке волосы: черно-седые пряди рассыпались по плечам как у молоденькой незамужней девушки. Это была пародия на женщину, колдунья, и я вздрогнул, взглянув на нее.
Казалось, она не замечала мой взгляд, уставившись на кровь, блестевшую в пламени свечей. Кривым как коготь пальцем коснулась лужицы крови, размазывая ее по гладкому камню.
— Кто ты? — спросила она, и в ее голосе проскользнуло неподдельное любопытство
— Ты знаешь, кто я.
— Кьяртан из Кумберланда, — сказала она. В горле у нее заклокотало, что, вероятно, обозначало смех, а затем окровавленным пальцем она коснулась кубка. — Выпей это, Кьяртан из Кумберланда, — сказала она, произнеся имя с угрюмой усмешкой, — выпей все!
Я поднял кубок и выпил. На вкус это было отвратительно. Горько, тухло и застывало в горле, но я выпил все.
А Эльфадель засмеялась.
Я мало что помню об этой ночи и хотел бы забыть большую часть из того, что помню.
Я проснулся голым, замерзшим и связанным. Лодыжки и запястья были связаны кожаными ремнями, завязанными вместе, чтобы соединить конечности. Слабый серый свет просачивался сквозь щели и туннель, освещая большую пещеру.
Пол был бледным от помета летучих мышей, а моя кожа запачкана моей же блевотиной. Эльфадель, сгорбленная и мрачная в своем черном плаще, склонилась над моей кольчугой, двумя мечами, шлемом, молотом Тора и одеждой.
— Ты проснулся, Утред Беббанбургский, — произнесла она. Она рылась в моих вещах. — И ты думаешь, — продолжила она, — что меня можно было бы легко убить.
— Я думаю, что легко убил бы тебя, женщина, — сказал я. Мой голос был хриплым. Я потянул за кожаные ремешки, но лишь поранил свои запястья.
— Я умею завязывать узлы, Утред Беббанбургский, — сказала она. Она подняла молот Тора и повертела им, держа за кожаный шнурок.
— Дешевый амулет для такого доблестного лорда, — хихикнула она. Она была сгорбленной и отвратительной. Она вытащила Вздох Змея из ножен своей похожей на когтистую лапу рукой и поднесла клинок ко мне.
— Мне следует убить тебя, Утред Беббанбургский, — сказала она. У нее едва хватило сил, чтобы поднять тяжелый клинок, который она опустила на мое согнутое колено.
— Почему же не убиваешь? — спросил я.
Она посмотрела на меня, прищурив глаз.
— Теперь ты поумнел? — спросила она. Я ничего не ответил. — Ты пришел за мудростью, — продолжала она, — ты нашел ее?
Где-то далеко прокричал петух. Я снова дернул за ремешки и опять не смог ослабить их.
— Перережь ремни, — попросил я.
Она рассмеялась.
— Я не так глупа, Утред Беббанбургский.
— Ты не убила меня, — сказал я, — и это, наверное, глупо.
— Верно, — согласилась она. Она переместила меч вперед, так, чтобы его острие коснулось моей груди. — Ты обрел мудрость этой ночью, Утред? — спросила она, затем улыбнулась, показав гнилые зубы.
— Ночью удовольствий?
Я попытался отбросить меч, повернувшись на бок, но она по-прежнему касалась клинком моей кожи, из-под острия текла кровь. Она потешалась.
Теперь я лежал на боку, а она переместила лезвие на моё бедро.
— Ты стонал в темноте, Утред. Ты стонал от удовольствия или ты уже забыл?
Я вспомнил девушку, которая приходила ко мне ночью. Смуглая девушка с черными волосами, стройная и красивая, гибкая, как ивовая лоза. Девушка, которая улыбалась, когда сидела на мне верхом, ее легкие руки касались моего лица и груди, она откидывалась назад, когда я ласкал ее груди.
Я вспомнил, как ее бедра прижимались к моим, прикосновение ее пальцев к моим щекам.
— Я помню сон, — хмуро сказал я.
Эльфадель, покачиваясь на пятках, непристойно напомнила, что делала смуглая девушка ночью. Меч проскользил плоской стороной по моему тазу.
— Это был не сон, — сказала она, насмехаясь надо мной.
В тот момент я хотел ее убить, о чем она знала, и это знание смешило ее.
— Многие пытались убить меня, — сказала она.
— Однажды за мной пришли священники. Их было около двадцати, ведомых старым аббатом с пылающим факелом в руках. Они молились вслух, называя меня язычницей и ведьмой. Их кости до сих пор гниют в долине.
Видишь ли, у меня есть сыновья. Это хорошо, когда у матери есть сыновья, потому что нет большей любви, чем любовь матери к своим сыновьям. А ты, Утред Беббанбургский, помнишь эту любовь?
— Еще один сон, — ответил я.
— Не сон, — сказала Эльфадель, и я вспомнил, как моя мать убаюкивала меня ночами, качала меня, кормила грудью, вспомнил радость этих моментов и тоску, когда я осознал, что это всего лишь сны, ведь моя мать умерла, дав жизнь мне, и я никогда ее не знал.
Элфадель улыбнулась.
— С этого момента, Утред Беббанбургский, — сказала она, — я буду считать тебя своим сыном.
Я еще сильнее захотел убить ее, и она поняла это и издевательски засмеялась надо мной.
— Прошлой ночью, — сказала она, — богиня приходила к тебе. Она показала тебе всю твою жизнь, все твое будущее и весь мир людей, и что случится с ним. Неужели ты уже забыл все это?
— Приходила богиня? — переспросил я. И вспомнил, еще продолжая говорить, вспомнил печаль, когда мать покинула меня, вспомнил скачущую на мне смуглую девушку, вспомнил опьянение и тошноту, вспомнил сон, в котором я пролетел над миром, ветры несли меня по воздуху так же, как волны в море несут корабль с длинным корпусом, но никакой богини я не помнил. — Что за богиня? — спросил я.
— Эрция, конечно же, — ответила она так, будто вопрос был глупым. — Знаешь про нее? Она тебя знает.
Эрция была одной из древних богинь, почитавшихся в Британии, когда наш народ пришел из-за моря. Я знал, что ей все еще поклонялись в глубинке, земле-матери, дарительнице жизни, богине.
— Я знаю про нее, — сказал я.
— Ты знаешь о существовании богов, — сказала Эльфадель, — в этом ты не так глуп. Христиане считают, что на всех людей только один бог, как такое может быть? Разве может один пастырь защитить каждого агнца по всему миру?
— Старый аббат пытался убить тебя? — спросил я. Я перевернулся на правый бок, чтобы мои связанные руки не были ей видны, и тер кожаные ремни о край камня, надеясь разорвать их.
Я мог совершать только очень маленькие, незаметные для нее движения, и мне нужно было, чтобы она продолжала говорить.
— Старый аббат пытался тебя убить? — снова спросил я. — И теперь монахи тебя защищают?
— Новый аббат — не дурак, — отвечала она. — Он знает, что ярл Кнут сдерет с него кожу живьем, если он меня тронет. Поэтому он мне служит.
— А он не против, что ты не христианка?
— Он любит деньги, которые приносит ему Эрция, — фыркнула она, — и он знает, что Эрция живет в этой пещере и защищает меня. И сейчас Эрция ждет твоего ответа. Ты стал мудрее?
Я опять ничего не ответил, озадаченный вопросом, и это злило ее.
— Я что, невнятно говорю? — прошипела она. — В твои уши что, проникла тупость и заполнила мозг гноем?
— Я ничего не помню, — мои слова прозвучали неискренне.
Это рассмешило ее. Она скрючилась, присев на корточки, и стала покатываться вперед-назад, но меч все еще упирался в мое бедро.
— Семь королей умрут, Утред Беббанбургский, семь королей и женщины, которых ты любишь.
Это твоя судьба. И сын Альфреда не будет править, и Уэссекс умрет, и сакс уничтожит то, что любит, а датчане получат все, и все изменится и останется прежним, как это было всегда и всегда будет. Ну, теперь ты видишь, что стал мудрее.
— Какой сакс? — спросил я. Я продолжал тереть путы о камень, но они не ослабевали.
— Сакс — это король, который уничтожит то, чем правит. Эрция все знает, Эрция все видит.
Шарканье ног со стороны входа на мгновение вселило в меня надежду, но вместо моих людей во мрак пещеры, пригибаясь, вошли трое монахов.
Их предводителем был пожилой человек с растрепанными седыми волосами и впалыми щеками, он бросил взгляд на меня, потом на Эльфадель, потом снова на меня.
— Это действительно он? — спросил он.
— Это Утред Беббанбургский, мой сын, — сказала Эльфадель и засмеялась.
— Боже милостивый, — произнес монах. В тот момент он выглядел напуганным, именно поэтому я все еще был жив. И Эльфадель, и монах знали, что я — враг Кнута, но они не знали, что он хочет сделать со мной, а потому опасались, что мое убийство может нарушить волю их господина.
Седой монах робко приблизился ко мне, напуганный тем, что я, должно быть натворил.
— Ты — Утред? — спросил он.
— Я — Кьяртан из Кумбраланда, — ответил я.
Элфадель хихикнула.
— Это Утред, — сказала она, — напиток Эрции не врет. Ночью он лепетал, как младенец.
Монах был напуган, потому что моя жизнь и смерть находились за пределами его понимания.
— Почему ты пришел сюда? — спросил он.
— Узнать будущее, — сказал я. Я чувствовал кровь на руках. От трения раскрылись порезы на ладони, которые нанесла мне Эльфадель.
— Он познал будущее, — сказала Эльфадель, — будущее мертвых королей.
— Как насчет моей смерти? — спросил я ее, и впервые заметил на ее морщинистом старушечьем лице сомнение.
— Мы должны послать за ярлом Кнутом, — сказал монах.
— Убей его, — сказал один из младших монахов. Это был высокий, крепкий мужчина с суровым длинным лицом, крючковатым носом и жестокими безжалостными глазами. — Ярл захочет увидеть его труп.
Старший монах колебался.
— Мы не знаем желаний ярла, брат Герберт.
— Убей его! Он наградит тебя. Наградит всех нас. — брат Герберт был прав, но боги вселили в остальных сомнение.
— Ярл должен сам решить, — сказал старший монах.
— Сходить за ответом займет три дня, — язвительно заметил Герберт, — что ты собираешься делать с ним три дня? Его люди в городе. Их слишком много.
— Доставим его к ярлу? — предложил старший. Он как мог боролся за любой вариант, который уберег бы его от принятия решения.
— Бога ради, — выпалил Герберт. Он шагнул к груде моих вещей, наклонился над ней и выпрямился с Осиным Жалом в руке.
Короткий клинок отразил тусклый свет.
— Что делают с загнанным волком? — спросил он и направился в мою сторону.
Я использовал все свои силы, все те силы, что годами вкладывал в мышцы и кости, тренируясь с мечом и щитом, годы войны и годы подготовки к войнам. Я оттолкнулся связанными ногами и потянул руки, почувствовав, как путы ослабляются, и откатился назад, отбросив клинок от своего бедра, и я издал крик, громоподобный воинственный клич, и дотянулся до рукояти Вздоха Змея.
Эльфадель попыталась убрать меч в сторону, но она была старой и медлительной, и я, наполняя пещеру резонирующим ревом, схватил рукоять и махнул клинком, отгоняя ее. Герберт успел как раз вовремя, когда я поднялся на ноги.
Я пошатнулся, путы все еще удерживали мои лодыжки, Герберт же поспешил воспользоваться своим преимуществом и ринулся на меня, низко держа короткий клинок, намереваясь вспороть мой незащищенный живот. Я отбил лезвие в сторону, и повалился на монаха.
Он отступил, я снова выпрямился, и он рубанул меня по голым ногам, но я парировал удар и нанес колющий удар Вздохом Змея, моим мечом, любимцем, клинком, военным товарищем, и он вспорол монаха как разделочный нож рыбу, кровь хлынула на его черную рясу, сделав ее еще чернее, а я продолжал кромсать ее, забыв о том, что мой голос все еще заполняет пещеру яростью.
Герберт визжал и трясся, умирая, пока два других монаха убегали. Я разрезал путы на ногах и погнался вслед за ними. Рукоять Вздоха Змея была мокрой от моей крови, и меч был голоден.
Я догнал их в лесу, не дальше 50 шагов от выхода, срубил молодого монаха ударом по затылку, а старшего поймал за рясу.
Я развернул его к себе и почувствовал запах страха, исходящий из-под его рясы.
— Я — Утред Беббанбургский, — сказал я, — а кто ты?
— Аббат Деорлаф, господин, — отвечал он, упав на колени и сложив в мольбе ладони. Я схватил его за горло и погрузил Вздох Змея ему в живот, разрезая его пополам. Он скулил как животное и рыдал как ребенок, пока звал Иисуса Спасителя и умирал в собственном дерьме.
Я перерезал молодому монаху горло, а затем вернулся в пещеру и вымыл Вздох Змея в потоке.
— Эрция не предсказывала твоей смерти, — сказала Эльфадель. Она кричала, когда я разорвал путы на руках и выхватил меч у нее из рук, теперь же она была странно спокойной. Она просто смотрела на меня и, несомненно, не испытывала никакого страха.
— Поэтому ты меня не убила?
— Она не предсказала и моей смерти, — сказала она.
— Тогда возможно, она ошиблась, — сказал я и взял Осиное Жало из руки мертвого Герберта.
Тогда я ее и увидел.
Из глубины пещеры, из прохода, который уходил в потусторонний мир, вышла Эрция. Это была девушка настолько красивая, что у меня перехватило дыхание.
Темноволосая девушка, которая ночью сидела на мне верхом, длинноволосая, стройная и бледная, невероятно красивая и спокойная, обнаженная, как клинок в моей руке. Все, на что я был способен — это глазеть на нее.
Я не мог пошевельнуться, пока она смотрела на меня серьезными, огромными глазами, ничего не говоря. Я тоже молчал, пока дыхание не вернулось ко мне.
— Кто ты? — спросил я.
— Оденься, — сказала Эльфадель, и я не понял, обращалась она ко мне или к девушке.
— Кто ты? — спросил я девушку, но она не двигалась и молчала.
— Оденься, лорд Утред! — приказала Эльфадель, и я подчинился: надел куртку, сапоги, кольчугу и опоясался мечами, а девушка продолжала смотреть на меня спокойными темными глазами. Она была красива, как летний рассвет, и безмолвна, как зимняя ночь.
Она не улыбалась, никакие эмоции не отражались на ее лице. Я пошел по направлению к ней и почувствовал нечто странное.
Христиане утверждают, что у нас есть душа, что бы это ни было, и я ощутил, что у этой девушки ее нет. В ее темных глазах была пустота. Это пугало, заставляя приближаться к ней медленно.
— Нет! — крикнула Эльфадель. — Тебе нельзя ее трогать! Ты увидел Эрцию при дневном свете. Ни один человек не видел.
— Эрцию?
— Уходи, — сказала она, — уходи. Она рискнула встать на моем пути. — Прошлой ночью ты видел сон, — говорила она, — и во сне нашел истину. Удовольствуйся этим и уходи.
— Ответь мне, — сказал я девушке, но она не двигалась, безмолвная и пустая, а я не мог оторвать от нее глаз. Я мог бы смотреть на нее всю оставшуюся жизнь.
Христиане рассказывают о чудесах, о людях, шагающих по воде и воскрешающих мертвецов, и утверждают, что эти чудеса есть доказательства их религии, хотя ни один из них не может сам совершить чуда. Здесь же, в этой сырой пещере под холмом, я узрел чудо. Я увидел Эрцию.
— Уходи, — сказала Эльфадель, и хотя она обращалась ко мне, ее совету последовала богиня — развернувшись, она скрылась в другом мире.
Я не стал убивать старуху. Я ушел. Я оттащил мертвых монахов в кусты ежевики, где, возможно, дикие звери поживятся ими. А потом зашел в ручей и пил, как одержимый.
— Что сказала ведьма? — спросил Осферт, когда я подходил к ферме вдовы.
— Не знаю, — сказал я таким тоном, что отбил охоту задавать любые вопросы кроме одного.
— Куда дальше, господин? — спросил Осферт.
— На юг, — отвечал я, все еще не прийдя в себя.
И мы выдвинулись во владения Сигурда.
