Пролог
Темнота. Зима. Морозная безлунная ночь.
Наше судно покачивалось на реке Темез, и я видел, как за высоким носом звезды отражаются в мерцающей воде. Река вздулась от тающего снега, что стекал в нее с бесчисленных холмов. Зима сползала с меловых нагорий Уэссекса. Летом ручьи пересохнут, но сейчас они, пенясь, бежали с длинных зеленых холмов и наполняли реку, текущую к далекому морю.
Наше безымянное судно стояло рядом с берегом Уэссекса. На северном берегу находилась Мерсия.
Нос судна смотрел вверх по течению; нас укрывали низко нависшие голые ветви трех ив. Чтобы корабль не унесла река, мы привязали его к одной из ветвей кожаным канатом.
На этом судне — торговом корабле, трудившемся в верховьях Темеза, находилось тридцать восемь человек. Хозяина корабля звали Ралла. Он стоял рядом со мной, положив руку на рулевое весло. Я едва видел Раллу в темноте, но знал — он облачен к кожаную куртку, на боку у него висит меч. Все остальные люди на борту носили не только кожаную одежду, но и кольчуги и шлемы; у всех имелись щиты, топоры, мечи и копья. Нынче ночью нам предстоит убивать.
Мой слуга Ситрик сидел на корточках рядом со мной и водил точильным камнем по клинку своего короткого меча.
— Она говорит, что любит меня, — сказал он.
— Само собой, она это говорит, — отозвался я.
Ситрик помолчал, а когда заговорил снова, голос его звучал веселее, как будто мои слова его приободрили.
— Ведь мне, наверное, уже девятнадцать лет, господин! Или даже двадцать.
— Или восемнадцать? — предположил я.
— Я мог жениться еще четыре года назад, господин!
Мы разговаривали почти шепотом.
Ночь была полна самых разных звуков. Журчала вода, голые ветви постукивали на ветру, ночная живность плескалась в реке, лисица выла, как погибающая душа, где-то ухала сова. Поскрипывали доски судна. Точильный камень Ситрика царапал и скреб по железу. Чей-то щит стучал о скамью гребца.
И все равно я не осмеливался говорить громче, потому что выше по течению находился вражеский корабль и люди, что сошли с него на берег, оставили на борту часовых. Возможно, часовые видели нас, когда мы скользили вниз по реке к мерсийскому берегу, но теперь наверняка решили, что мы уже давно ушли к Лундену.
— Только зачем жениться на шлюхе? — спросил я Ситрика.
— Она… — начал тот.
— Она стара, — прорычал я, — ей, может, уже лет тридцать. И она порченая. Стоит Эльсвит увидеть мужчину, и она тут же расставляет ноги! Если ты выстроишь в ряд всех мужчин, которые трахали эту шлюху, у тебя наберется такая армия, что с ее помощью ты сможешь завоевать всю Британию.
Ралла захихикал рядом со мной.
— Ты был в этой армии, Ралла? — спросил я.
— Да уж раз двадцать, господин, — ответил капитан.
— Она меня любит, — надулся Ситрик.
— Она любит твое серебро, — ответил я. — Кроме того, зачем вкладывать новый меч в старые ножны?
Странные беседы ведут люди перед битвой. Они говорят обо всем, кроме того, что их ждет. Мне доводилось стоять в «стене щитов», глядя на врагов — яркие клинки, темная угроза, — и слышать, как двое из моих людей неистово спорят о том, кто из них варит лучший эль. Страх висит в воздухе, как туча, и мы болтаем о пустяках, чтобы притвориться, будто этой тучи здесь нет.
— Поищи себе пышную молодуху, — посоветовал я Ситрику. — Дочка горшечника созрела для замужества. Ей, должно быть, лет тринадцать.
— Она глупа, — возразил он.
— А ты-то? — вопросил я. — Я даю тебе серебро, а ты швыряешь его в первую попавшуюся дыру! Когда я в последний раз видел твою шлюху, она носила браслет, который я тебе дал.
Ситрик шмыгнул носом и ничего не ответил.
Его отец был Кьяртаном Жестоким, датчанином. Ситрик родился от одной из саксонских рабынь Кьяртана и все равно был хорошим мальчиком… Хотя, по правде сказать, уже и не мальчиком. Он превратился в мужчину, который стоял в «стене щитов». В мужчину, который убивал. И нынче ночью ему снова предстоит убивать.
— Я найду тебе жену, — пообещал я.
И тут мы услышали вопль. Он был слабым, потому что доносился издалека — всего лишь скребущий звук в темноте, говоривший о том, что боль и смерть находятся к югу от нас. Снова раздались вопли и крики. Вопили женщины, а мужчины, без сомнения, погибали.
— Будь они прокляты, — горько сказал Ралла.
— Это наша работа, — отрывисто отозвался я.
— Мы… должны… — Ралла выговорил это, запинаясь, — и замолчал.
Я знал, что он собирался сказать. Что мы должны отправиться в деревню и защитить ее, — но Ралла понимал, каким будет мой ответ.
Я бы сказал, что мы не знаем, на которую из деревень напали датчане. Но даже если бы я это знал, и то не стал бы ее защищать. Знай мы заранее, куда направляются враги, то могли бы прикрыть селение. Я разместил бы свой небольшой отряд в деревенских домишках, и, когда появились бы викинги, мои воины выскочили бы на улицу с мечами, топорами и копьями и убили бы нескольких противников. Но в темноте многие из врагов спаслись бы, а я этого не хотел. Я хотел, чтобы погиб каждый датчанин, каждый норвежец и пустившийся в набег воин — все, кроме одного. Единственного выжившего я послал бы на восток, чтоб рассказать викингам, разбившим свои лагеря на берегах Темеза, что Утред Беббанбургский их ждет.
— Бедняги, — пробормотал Ралла.
Сквозь путаницу ветвей я увидел на юге красное зарево — горела соломенная кровля. Зарево все ширилось, становилось ярче и наконец осветило зимнее небо за рощицей. Огонь отражался в шлемах моих людей, словно покрывая металл красной пленкой, и я велел всем снять шлемы, чтобы вражеские часовые на большом корабле, стоявшем впереди, не увидели этот отраженный блеск.
Я тоже снял свой шлем с серебряной волчьей мордой. Я, Утред, властелин Беббанбурга, в те дни был властелином войны. Я стоял на борту судна в кольчуге, в кожаной одежде, в плаще, при оружии, молодой и сильный.
Половина моего отряда находилась на судне Раллы, в то время как вторая половина была где-то на западе, верхом, под командованием Финана. Во всяком случае, я надеялся, что мои конники ждут там, на западе, окутанном ночью.
А мы на судне развлекались пустыми разговорами, потому что нам предстояло скользнуть вниз по реке и найти врага, пока Финану приходится вести своих людей через черную ночную страну. Но я доверял Финану. Он будет там, где положено, ерзая и гримасничая в ожидании момента, когда можно будет обнажить меч.
За долгую дождливую зиму мы не в первый раз пытались устроить засаду на Темезе. Но впервые такая попытка обещала увенчаться успехом. Перед этим мне дважды говорили, что викинги явятся через брешь в разрушенном лунденском мосту, чтобы совершить набег на слабые, тучные деревни Уэссекса, — и оба раза мы напрасно спускались вниз по реке и ждали. Но на сей раз мы поймали волков в ловушку.
Я прикоснулся к рукояти Вздоха Змея, своего меча, потом — к висящему на шее амулету в виде молота Тора.
«Убей их всех, — молился я Тору, — убей всех, кроме одного!»
Эта долгая ночь, должно быть, была холодной. Лед окаймлял ямы на полях, там, где их затопила река, но я не помню холода. Лишь нетерпеливое предвкушение.
Я снова прикоснулся к Вздоху Змея, и мне показалось, что тот затрепетал. Иногда мне казалось, что этот клинок поет. То была тонкая, еле слышная песня — песня клинка, жаждущего крови; песня меча.
Мы ждали. Потом, когда все уже было позади, Ралла сказал, что я все время улыбался.
Я думал, что наша засада не удалась, потому что викинги не вернулись на свой корабль, пока на востоке не засиял рассвет.
«Должно быть, их часовые нас увидели», — думал я.
Но те ничего не увидели. Свисающие ивовые ветви нас прикрыли, а может, часовых ослепило поднимающееся зимнее солнце; так или иначе, но ни один из них нас не заметил.
А мы увидели викингов: людей в кольчугах, которые гнали толпу женщин и детей через затопленное дождем пастбище. Викингов было около пятидесяти, и они захватили много пленных. Должно быть, схватили самых молодых женщин в деревне, чтобы позабавиться с ними. Детей отправят на рынок рабов в Лундене, или во Франкию, что лежит за морем, или еще дальше. Как только женщинами попользуются, их тоже продадут.
Мы находились слишком далеко, чтобы расслышать всхлипывания пленников, но мысленно я их слышал.
На юге, где над речной равниной вставали низкие зеленые холмы, в ясное зимнее небо поднимался огромный клуб дыма, указывая на то место, где враги сожгли деревню.
Ралла шевельнулся.
— Подожди, — пробормотал я, и тот замер.
Ралла был сед, лет на десять старше меня, его глаза превратились в щелочки после того, как он много лет пристально смотрел на морскую воду, в которой отражалось солнце. Он был капитаном, воином и моим другом.
— Еще рано, — тихо проговорил я и, прикоснувшись к рукояти Вздоха Змея, снова почувствовал, как дрожит металл.
Враги разговаривали громкими, смеющимися, беспечными голосами. Они кричали, вталкивая пленников на корабль. Потом заставляли людей присесть на холодном, залитом водой днище, чтобы переполненное судно стало устойчивым. Ему предстояло плавание по мелководью вниз по течению, а там, где Темез бежит по каменным уступам, только самые лучшие и храбрые капитаны знают фарватер.
Потом воины тоже забрались на борт. Они втащили с собой награбленное добро — вертела, котлы, лемехи, ножи — все, что можно будет переплавить или использовать.
Смех викингов был резким и грубым. Они только что учинили резню, они разбогатеют, продав своих пленных, потому были веселы и беспечны.
А Вздох Меча тихо пел в ножнах.
Я услышал стук, когда весла чужого корабля вставили в уключины. Кто-то выкрикнул команду:
— Отчаливай!
Огромный нос вражеского судна, увенчанный раскрашенной головой чудовища, повернул в сторону реки. Люди отталкивались лопастями весел, отгоняя судно все дальше от берега. Корабль уже набирал ход, его несло в нашу сторону течение вздувшейся реки.
Ралла посмотрел на меня.
— Пора! — сказал я. И крикнул: — Перерезать канат!
Стоявший на носу Сердик полоснул по кожаному канату, привязанному к ветке ивы. У нас было всего двенадцать весел, и все они погрузились в воду, а я тем временем протискивался между скамей гребцов.
— Мы убьем их всех! — крикнул я. — Мы убьем их всех!
— Гребите! — взревел Ралла, и двенадцать человек налегли на весла, борясь с течением.
— Мы убьем всех ублюдков до единого! — заорал я, взбираясь на маленькую носовую площадку, где ждал мой щит. — Убьем их всех!
Я надел шлем, всунул левое предплечье в петли тяжелого деревянного щита, поднял его и вытащил Вздох Змея из выстланных овчиной ножен.
Теперь меч не пел. Он звенел.
— Убить! — закричал я. — Убить, убить, убить!
И весла вонзались в воду в такт моим крикам.
Впереди вражеский корабль быстро поворачивался, и запаниковавшие люди на нем пропускали гребки. Враги метались, ища свои щиты, перебирались через скамьи, на которых несколько человек все еще пытались грести. Женщины вопили, когда воины натыкались на них.
— Гребите! — закричал Ралла.
Наш безымянный корабль ворвался в течение, а вражеский понесло нам навстречу. Его голова чудовища имела язык, выкрашенный красной краской, и зубы, похожие на кинжалы.
— Давай! — закричал я Сердику, и тот швырнул привязанный к цепи крюк, который вцепился в нос вражеского корабля.
Сердик потянул за цепь, чтобы крюк глубже вонзился в дерево, и подтащил чужое судно ближе.
— А теперь убивайте! — закричал я и перепрыгнул через брешь, разделяющую суда.
О, веселье быть молодым! Быть двадцативосьмилетним, сильным, быть властелином войны!
Теперь все это ушло, остались лишь воспоминания, да и те угасают. Но то лихое веселье прочно запечатлелось в моей памяти.
Вздох Змея нанес первый удар — рубящий удар назад. Я нанес его, приземлившись на носовой площадке чужого корабля, где один из викингов пытался отцепить абордажный крюк. Вздох Змея так быстро рубанул этого человека по горлу, что почти отделил голову от туловища. Та откинулась назад, кровь казалась очень яркой в свете зимнего дня… Кровь, забрызгавшая мое лицо.
Я был смертью, явившейся поутру, окровавленной смертью в кольчуге, в увенчанном волчьей головой шлеме.
Теперь я стар. Зрение мое угасает, мои мышцы стали слабыми, я с трудом мочусь, и кости мои ноют. Сидя на солнышке, я засыпаю — и просыпаюсь усталым. Но я помню те сражения, те прежние бои.
Моя последняя жена, глупая ханжа, вечно скулит и вздрагивает, когда я рассказываю свои истории, но что еще остается старику, кроме как рассказывать истории? Один раз она запротестовала, говоря, что не желает знать об откидывающихся назад в ярких брызгах крови полуотрубленных головах, — но как еще можно подготовить молодежь к тем битвам, которые им предстоят?
Я сражался всю свою жизнь. Такова моя судьба, как и всех нас. Альфред хотел мира, но мир не давался ему в руки, и приходили датчане, приходили норвежцы, поэтому ему оставалось только сражаться. А когда Альфред умер, его королевство было уже могущественным, но пришло еще больше датчан, еще больше норвежцев, а в придачу явились еще и бритты из Уэльса, а с севера доносился вой скотов. Так что еще мог сделать мужчина, кроме как сражаться за свою землю, свою семью, свой дом и свою страну?
Я гляжу на своих детей, на их детей и детей их детей — и знаю, что им придется драться. И пока существует семья Утредов, пока существует королевство на овеваемом ветрами острове, будет существовать и война. Поэтому мы не можем в страхе отшатываться от этой войны. Мы не может прятаться от ее жестокости, крови и вони, от ее зла и веселья, потому что война придет к нам, хотим мы того или нет.
Война — это судьба, а от судьбы не уйдешь.
Поэтому я рассказываю свои истории, чтобы дети моих детей знали, какова их судьба. Моя жена хнычет, но я заставляю ее слушать. Я рассказываю, как наш корабль врезался в борт вражеского судна, а толчок развернул нос корабля противника в сторону южного берега.
Именно это и было мне нужно, и Ралла мастерски этого добился. Теперь он вел свой корабль так, что его борт скреб по вражескому борту, а наш натиск ломал весла датчан. Мои люди тем временем уже прыгали на борт чужого корабля, размахивая мечами и топорами.
Я пошатнулся, нанеся свой первый удар, но убитый мной воин упал с площадки и перекрыл путь тем двоим, что пытались до меня добраться. Я прокричал боевой клич и прыгнул, чтобы встретить их лицом к лицу.
Вздох Змея нес смерть.
Он всегда был отличным клинком — и сейчас таков. Его выковал на севере кузнец-сакс, хорошо знавший свое дело. Кузнец взял несколько прутьев, четыре железных и три стальных, нагревая их и стуча по ним молотом, сработал из них длинный обоюдоострый клинок с листообразным острием. Четыре более мягких железных прута были скручены в огне, и их изгибы подарили клинку призрачный рисунок, похожий на завитки пламенного дыхания дракона. Вот почему Вздох Змея получил такое имя.
Человек с ощетиненной бородой замахнулся на меня топором, и, приняв топор на щит, я вонзил драконье дыхание ему в живот. Неистово крутанул правой рукой, чтобы плоть и внутренности умирающего не вцепились в мой клинок, а потом выдернул меч, и кровь хлынула с новой силой. Перебросил щит, в котором торчал топор, в другую сторону и парировал удар меча.
Ситрик был рядом и вонзил свой короткий меч снизу вверх в пах нового атакующего. Тот завопил.
Кажется, я что-то кричал. На борт поднималось все больше и больше моих людей, с поблескивающими топорами и мечами. Дети плакали, женщины выли, викинги умирали.
Нос вражеского корабля повернулся к илистому берегу, в то время как корму разворачивало в сторону реки, к тискам быстрого течения. Некоторые викинги, чувствуя, что погибнут, если останутся на корабле, спрыгивали на берег; началась паника. Все больше и больше врагов прыгали за борт — и тут с запада появился Финан.
Над речными лугами курился легкий туман, над затянутыми льдом лужицами вились жемчужные пряди, и великолепные конники Финана ехали сквозь них. Они скакали двумя шеренгами, держа мечи, словно копья. Финан, мой беспощадный ирландец, знал свое дело: он направил первую шеренгу туда, где она галопом отрезала путь к спасению убегающим врагам, а вторая шеренга врезалась в противника. Потом Финан повернулся и повел своих людей в бой.
— Убейте их всех! — закричал я ему. — Убейте всех до последнего!
Ответом Финана была волна покрасневших от крови мечей.
Я увидел, как Клапа, мой огромный датчанин, пронзает врага копьем на мелководье. Райпер рубил мечом съежившегося человека. Меч Ситрика стал красным. Сердик размахивал топорам, что-то бессвязно крича; его клинок крушил шлемы датчан, забрызгивая кровью и мозгами перепуганных пленников.
Думаю, что убил еще двоих, хотя помню это смутно. Зато помню совершенно ясно, как толкнул человека, швырнув того на палубу, и, когда тот извернулся, чтобы оказаться ко мне лицом, вонзил Вздох Змея в его глотку и наблюдал, как исказилось лицо врага, как из крови, хлынувшей из-за почерневших зубов, высунулся язык.
Когда тот умер, я оперся на меч и принялся наблюдать, как люди Финана развернули лошадей, чтобы вернуться к пойманным в ловушку врагам. Всадники рубили и полосовали, викинги вопили; некоторые из них пытались сдаться. Один юноша встал на колени на гребцовой скамье, бросив топор и щит, и умоляюще протянул ко мне руки.
— Подними топор, — сказал я ему по-датски.
— Господин… — начал было он.
— Подними! — перебил я. — И жди меня в пиршественном зале мертвых!
Я подождал, пока тот вооружится, после чего позволил Вздоху Змея забрать его жизнь. Я сделал это быстро, оказав юноше милость тем, что вспорол ему горло одним быстрым полосующим ударом. Убивая его, я смотрел ему в глаза и видел, как отлетает его душа. Потом перешагнул через дергающееся тело, которое соскользнуло со скамьи и рухнуло, окровавленное, на колени молодой женщины. Та начала истерически вопить.
— Замолкни! — крикнул я ей.
Я сердито посмотрел на остальных женщин и детей, сгрудившихся на днище, вопящих и плачущих, и переложив Вздох Змея в левую руку, вцепился в ворот кольчуги умирающего и втянул его обратно на скамью.
Один ребенок не плакал. То был мальчик лет десяти, который молча смотрел на меня, разинув рот, — и я вспомнил себя в том же возрасте. Что видел этот мальчик? Он видел металлического человека, потому что я сражался, закрыв нащечники шлема. Так было хуже видно, зато я имел более устрашающий вид. Мальчик видел высокого мужчину в кольчуге, с окровавленным мечом, с закрытым металлом лицом, шествующего по кораблю смерти.
Я снял шлем и потряс головой, высвобождая длинные волосы, а потом швырнул мальчику шлем с волчьей головой.
— Присмотри за ним, мальчик, — велел я и отдал Вздох Змея девочке, которая закричала от ужаса.
— Вымой клинок в реке, — приказал я ей, — и вытри плащом мертвеца.
Я отдал щит Ситрику, широко раскинул руки и запрокинул голову, подставив лицо лучам утреннего солнца.
Пятьдесят четыре человека отправились в набег, и шестнадцать из них все еще были живы. Их взяли в плен. Ни один не ускользнул от людей Финана.
Я вытащил Осиное Жало, свой короткий меч, столь смертоносный в «стене щитов», где люди прижимаются друг к другу теснее, чем любовники.
— Если кто-нибудь из вас, — обратился я к женщинам, — хочет убить того, кто над вами надругался, — сделайте это!
Две женщины пожелали отомстить, и я позволил им пустить в ход Осиное Жало. Обе убили свои жертвы, как мясники. Одна раз за разом наносила колющие удары, вторая рубила, и оба насильника умерли медленной смертью. Из оставшихся четырнадцати пленников один не носил кольчуги. То был капитан вражеского корабля, седовласый, с чахлой бородкой и карими глазами, воинственно взирающими на меня.
— Откуда ты явился? — спросил я его.
Судя по всему, сперва тот решил не отвечать, но потом передумал.
— Из Бемфлеота.
— А в Лундене был? В старом городе, который все еще в руках датчан?
— Да.
— «Да, господин», — поправил я.
— Да, господин, — уступил он.
— Тогда ты отправишься в Лунден, — велел я, — потом — в Бемфлеот, а оттуда — куда пожелаешь. Ты будешь рассказывать северянам, что Утред Беббанбургский охраняет реку Темез. И еще скажешь им — пусть приходят сюда, когда пожелают.
Этот человек остался в живых. Прежде чем отпустить его, я отрубил ему правую руку, чтобы тот никогда больше не смог держать меч. К тому времени мы уже разожгли костер, и я пихнул кровоточащий обрубок в красные угли, чтобы прижечь рану.
Капитан был храбрец. Он вздрогнул, когда мы прижгли культю, но не завопил; кровь его пузырилась, плоть шипела. Я обмотал раненую руку куском ткани, отрезанным от рубашки одного из убитых.
— Иди, — приказал я капитану, указывая вниз по реке. — Просто уходи.
Тот пошел на восток. Если ему повезет, он выживет в этом путешествии, чтобы разнести весть о моей свирепости.
Остальных мы убили, всех до единого.
— Почему ты убил их? — как-то раз спросила моя последняя жена.
В ее голосе явно слышалось отвращение — я был так педантично жесток.
— Чтобы те научились бояться, конечно, — ответил я.
— Мертвецы уже не боятся, — сказала она.
Я пытаюсь быть с ней терпеливым.
— Тот корабль покинул Бемфлеот и не вернулся, — объяснил я. — И люди, тоже хотевшие совершить набег на Уэссекс, услышали, какая судьба постигла пропавший корабль. Я убил всю команду для того, чтобы избавить себя от необходимости убивать сотни других датчан.
— Господь наш Иисус не хотел бы, чтобы ты проявлял такого рода милосердие, — широко раскрыв глаза, проговорила жена.
Она — идиотка.
Финан отвел некоторых жителей деревни обратно к их сгоревшим домам, где те выкопали могилы для погибших, в то время как мои люди подвесили трупы наших врагов на деревьях возле реки, сделав веревки из полос, отрезанных с их одежды. Мы забрали их кольчуги, оружие и браслеты. Мы обрезали длинные волосы мертвецов, потому что мне захотелось проконопатить свое судно волосами убитых врагов, — а потом подвесили трупы, и бледные голые тела закрутились на легком ветерке. Вороны слетелись, чтобы выклевать мертвые глаза.
Пятьдесят три тела висели над рекой. Предупреждение тем, кто может последовать за ними. Пятьдесят три сигнала, что другие викинги рискуют жизнью, поднимаясь вверх по Темезу.
А потом мы отправились домой, забрав вражеский корабль.
И Вздох Змея спал в своих ножнах.
Назад: Географические названия
Дальше: Часть первая НЕВЕСТА
