* * *
Томаса разбудили городские петухи. Утро встретило его холодным ветром и проливным дождем, хлеставшим по промокшей парусине фургона. Томас откинул полог и уселся, глядя на лужи, растекшиеся по мощенному булыжником двору. От Жанетты не было никаких известий, и он подумал, что их и не будет. Уилл Скит был прав. Жанетта жестка, как кольчуга, и теперь она оказалась на своем месте — в это холодное промозглое утро, вероятно, нежится в мягкой постели в теплой комнате с очагом, который заботливо натопили герцогские слуги. Она даже не вспомнит о Томасе.
«А какой весточки ты ожидал?» — спросил себя Томас. Проявления привязанности? Он хотел этого, но убеждал себя, что просто ждет от Жанетты подписанного герцогом пропуска, хотя и понимал, что никакого пропуска не нужно. Он просто должен идти на северо-восток, полагаясь на защиту своего наряда доминиканца. Томас слабо представлял, как добраться до Фландрии, но знал, что где-то поблизости от этой местности находится Париж. Поэтому он считал, что нужно отправиться вдоль реки Сены и она приведет его из Рена в Париж. Больше всего его беспокоила возможная встреча на дороге с каким-нибудь настоящим доминиканцем, который сразу поймет, что Томас имеет весьма смутные представления о порядках братства и о его иерархии. Но он утешал себя тем, что шотландские доминиканцы, вероятно, страшно далеки от цивилизации и потому его невежество будет воспринято как должное. Как-нибудь обойдется, говорил он себе.
Томас смотрел, как по лужам хлещет дождь. «Ничего от Жанетты не дождешься», — подумал он и, подтверждая это унылое пророчество, собрал свой скудный багаж. Кольчугу оставлять было жаль, но она много весила, и он запихнул ее в фургон, потом сунул в мешок три связки стрел. Семьдесят две стрелы тоже были нелегкой ношей, а их наконечники грозили прорвать мешок, но не хотелось путешествовать без этих связок, перевязанных пеньковой тетивой. Еще одной тетивой он воспользовался, чтобы привязать к ноге нож. Его, как и кошелек с деньгами, скрывал черная сутана.
Томас собрался идти, но дождь обрушился на город, как ливень стрел. На западе гремел гром, дождь стучал по соломе, стекал с крыш и вмиг переполнил канавы, так что из двора выплыли нечистоты. Наступил полдень, о чем возвестили приглушенные дождем соборные колокола, а город все заливало. Гонимые ветром темные тучи окутали башни собора, и Томас сказал себе, что отправится, как только ливень поутихнет. Но гроза разыгралась еще пуще. Над собором сверкали молнии, город сотрясали громовые раскаты. Томас поежился, опасаясь небесного гнева. Он смотрел на отражение молний в огромном западном окне собора и поражался: столько стекла! Дождь все лил, и Томас уже начал опасаться, что окажется заточен в фургоне на несколько дней. И тут, когда неистовые громовые раскаты оглушили весь город, он увидел Жанетту.
Поначалу он не узнал ее. Он просто увидел, что под аркой постоялого двора стоит женщина и по ее туфлям течет вода.
Все жители Рена забились в убежища, но эта женщина, промокшая и жалкая, возникла из ниоткуда. Ее волосы, некогда столь тщательно уложенные, свисали прямыми черными прядями на промокшее красное бархатное платье. И Томас узнал это платье, а потом увидел ее лицо, искаженное страданием, и выбрался из фургона.
— Жанетта!
Она стонала, ее губы кривились и дрожали. Она была не в состоянии говорить — просто стояла и плакала.
— Моя госпожа! — сказал Томас. — Жанетта!
— Нам нужно уходить, — с трудом выговорила она. — Нужно уходить.
Обычно она пользовалась сажей, чтобы подкрасить глаза. Теперь по ее лицу были размазаны черные полосы.
— Мы не можем идти в такое ненастье!
— Нужно идти! — злобно закричала она на него. — Нужно уходить!
— Я раздобуду коня, — сказал Томас.
— У нас нет времени! — Жанетта дернула его за рясу. — Нужно идти. Сейчас же!
Она попыталась вытянуть Томаса через арку на улицу.
Он вырвался от нее и побежал к фургону, откуда достал замаскированный под посох лук и тяжелый мешок. Там был и плащ Жанетты, Томас взял его и накинул ей на плечи, но она даже не заметила этого.
— Что случилось? — спросил Томас.
— Они найдут меня здесь, разыщут! — в панике объяснила Жанетта и потащила его через ворота таверны.
Томас повел ее на восток по кривой улице, которая вела к изящному каменному мосту через Сену, а потом к городским воротам. Огромные ворота были заперты, но дверца в одной створке оставалась открытой, и стражников не заботило, что какой-то дурень-монах хочет вывести безумно промокшую женщину из города. Жанетта постоянно оглядывалась, боясь погони, но так и не объяснила Томасу своей паники и своих слез. Она просто спешила на восток, не чувствуя дождя, ветра и грома.
Буря улеглась к сумеркам, когда они добрались до деревни, где имелось некое жалкое подобие таверны. Томас нырнул в низкую дверь и попросил ночлега, положив на стол несколько монет.
— Мне нужен приют для моей сестры, — сказал он, полагая, что у любого вызовет подозрение монах, следующий куда-то с женщиной. — Приют, пища и огонь, — проговорил он, добавив еще одну монету.
— Для твоей сестры?
Хозяин таверны, низенький человечек с изрытым оспой лицом и вздутыми венами, уставился на Жанетту, присевшую на крыльце.
Томас постучал по голове, намекая, что она не в своем уме.
— Я веду ее к мощам святого Гинфорта, — объяснил он.
Хозяин таверны посмотрел на монеты, потом снова взглянул на Жанетту и решил, что странная парочка может занять пустующий коровник.
— Можете развести там огонь, — проворчал он, — но только не запалите солому на крыше.
Томас развел огонь, взяв угли на кухне, потом принес еды и пива. Он заставил Жанетту поесть супа и хлеба, а потом пододвинул ее поближе к огню. Потребовалось два часа уговоров, прежде чем она рассказала ему всю историю и снова зарыдала. Томас слушал, побледнев.
— И как же вам удалось убежать? — спросил он, когда Жанетта притихла.
Оказалось, что какая-то женщина отодвинула засов, чтобы взять метлу. Она удивилась, увидев там Жанетту, и еще больше поразилась, когда та метнулась мимо нее. Жанетта покинула крепость, боясь, что солдаты ее задержат, но никто не обратил на нее внимания, и теперь она в бегах. Как и Томас. Но она потеряла гораздо больше его. Она потеряла сына, честь и будущее.
— Ненавижу мужчин, — сказала Жанетта и поежилась, так как убогий огонь от сырой соломы и гнилых дров едва ли мог высушить ее одежду. — Ненавижу мужчин, — повторила она и взглянула на Томаса. — Что нам делать дальше?
— Вам нужно поспать, — сказал он, — а завтра мы отправимся на север.
Жанетта кивнула, но ему показалось, что она не поняла его слов. Она была в отчаянии. Колесо фортуны, однажды вознесшее ее столь высоко, низринуло ее в бездну.
Жанетта заснула, но когда серым утром, на рассвете, Томас проснулся, то увидел, что она тихо плачет. Он не знал, что сделать или сказать, и просто лежал в соломе, пока не услышал, как со скрипом отворилась дверь таверны. Тогда он пошел принести воды и чего-нибудь поесть. Жена хозяина таверны отрезала ему хлеба и сыра, а сам хозяин поинтересовался, далеко ли предстоит идти Томасу.
— Мощи святого Гинфорта находятся во Фландрии, — ответил тот.
— Во Фландрии! — воскликнул хозяин, словно это было на обратной стороне луны.
— Семья просто не знает, что с ней делать, — объяснил Томас, — а я не знаю, как добраться до Фландрии. И думал сначала отправиться в Париж.
— Не в Париж, — презрительно сказала жена хозяина. — Ты должен идти в Фужер.
Ее отец, объяснила она, часто вел торговлю с северными странами, и она не сомневается, что путь Томаса лежит через Фужер и Руан. Дорогу за Руаном она не знает, но уверена, что нужно добираться туда. Сначала, сказала она, нужно двигаться по небольшой дороге, что идет из деревни на север. Она тянется через лес, добавил хозяин, и нужно быть начеку, поскольку там скрываются люди, избежавшие правосудия, но через несколько миль выйдешь на Фужерский тракт, который патрулируют солдаты герцога.
Томас поблагодарил женщину, благословил приютивший их дом и взял еды для Жанетты, но та отказалась от пищи. В ней как будто иссякли слезы, как и сама жизнь. Но она послушно последовала за Томасом на север. Дорога с глубокими колеями от повозок, скользкая от грязи после вчерашнего ливня, петляла в глухом лесу, где с деревьев капала вода. Несколько миль Жанетта шла, спотыкаясь, а потом опять начала плакать.
— Я должна вернуться в Рен, — твердила она. — Я хочу вернуться к моему сыну.
Томас отговаривал ее, но она не желала идти вперед. В конце концов он сдался, но когда повернул назад, на юг, Жанетта заплакала еще пуще. Герцог сказал, что она не годится в матери! Она повторила эти слова:
— Не годится! Не годится! — и прокричала в небеса: — Он сделал меня своей шлюхой! — а потом упала на колени у дороги и безудержно зарыдала.
У нее опять началась истерика, и Томас подумал, что если она не умрет от лихорадки, то ее наверняка убьет горе.
— Мы возвращаемся в Рен, — сказал он, стараясь подбодрить Жанетту.
— Я не могу! — завопила она. — Он сделает меня шлюхой! Шлюхой!
Она выкрикивала эти слова, а потом начала раскачиваться взад-вперед и выть жутким пронзительным голосом. Томас попытался ее поднять, заставить идти, но Жанетта сопротивлялась, твердя, что хочет умереть, просто хочет умереть.
— Шлюха! — выкрикивала она и рвала лисий подбой своего красного платья. — Шлюха! Он сказал, что я не должна носить меха. Он сделал меня шлюхой! — и бросала клочья меха на кусты.
Утро прошло без дождя, но на востоке снова собрались грозовые тучи. Томас беспокойно наблюдал, как душа Жанетты разрывается у него на глазах. Несчастная женщина отказывалась идти. Он взял ее на руки и нес до тех пор, пока не увидел среди деревьев протоптанную тропинку. Томас направился по ней и вышел к избушке, такой низкой и заросшей мхом, что сначала он принял ее за холмик между деревьев, но потом заметил поднимающийся из дыры в крыше синевато-серый дымок. Томаса обеспокоила мысль о преступниках, которыми якобы кишели эти места, но снова начинался дождь, а избушка была единственным убежищем. Он опустил Жанетту на землю и крикнул в напоминавший нору вход. Оттуда выглянул седой старик с красными глазами и закопченным лицом. Он говорил по-французски так неразборчиво, с таким чудовищным акцентом и таким множеством диалектных слов, что Томас едва понимал его, но уловил, что старик — лесник и живет здесь со своей женой. Лесник жадно взглянул на предложенные незнакомцем монеты и разрешил Томасу с женщиной занять пустой свинарник. Там воняло гнилой соломой и навозом, но через крышу почти не проникал дождь, а Жанетта как будто не обращала внимания на смрад. Томас выгреб старую солому и сделал Жанетте ложе из папоротника. Лесник, как только монеты оказались у него в руках, потерял всякий интерес к своим гостям. Но во второй половине дня, когда дождь перестал, Томас услышал, как жена что-то прошипела старику, и тот тут же отправился к дороге, но с пустыми руками — без топора, резака или пилы.
Жанетта спала, совсем обессилев. Томас снял увядший клевер со своего черного лука, отвязал перекладину и приладил роговые оконечники. Он натянул на тисовое цевье тетиву, засунул за пояс дюжину стрел и последовал за стариком до самой дороги, а там затаился в кустах.
К вечеру лесник вернулся с двумя молодыми парнями. Томас предположил, что это те самые преступники, о которых его предупреждали. Видимо, старик счел Томаса и его спутницу беглецами: хотя у них были деньги, они искали укромного убежища, а это у любого вызовет подозрение. Странствующий монах не будет прятаться в лесу, а женщина в платье с остатками меха не станет искать гостеприимства у лесника. Так что, без сомнения, двое парней прибыли, чтобы перерезать Томасу горло и разделить монеты, которые у него найдутся. Жанетту ждала схожая судьба, но чуть позже.
Первую стрелу Томас послал в землю у ног старика, а вторую — в дерево рядом.
— Третья убьет, — предупредил он, оставаясь невидимым в тени кустов.
Трое вытаращили глаза на заросли, и Томас низким голосом медленно проговорил:
— Ты задумал убийство, но я могу вызвать из бездны ада эллекин. Я могу заставить когти дьявола разорвать твое сердце, а мертвецов — преследовать тебя средь бела дня. Оставь монаха и его сестру в покое.
Старик упал на колени. Владевшие им предрассудки были стары как мир, и вряд ли его души коснулось христианство. Он верил в лесных троллей и кроющихся во мгле великанов. Он знал, что в мире водятся драконы, слышал о чернокожих людях, которые живут на луне и падают на землю, когда их дом сжимается до тонкого серпа. Он знал, что существуют призраки, которые охотятся среди деревьев. Все это существовало для него так же явно, как ясень и лиственница, дуб и береза, и он не сомневался, что с ним говорит демон, выплюнувший из кустов странную длинную стрелу.
— Вы должны уйти, — сказал лесник своим товарищам. — Идите!
Двое парней быстро скрылись, а старик коснулся лбом опавшей листвы.
— Я не думал о дурном!
— Ступай домой! — велел Томас.
Он подождал, пока старик уйдет, и вытащил из дерева стрелу.
Ночью Томас пошел к избушке лесника, прокрался через низкий вход и сел на земляной пол перед стариками.
— Я останусь здесь, пока к моей сестре не вернется рассудок, — заявил он. — Мы хотим скрыть ее позор от мира, вот и все. Перед уходом мы отблагодарим вас. Но если вы снова попытаетесь нас убить, я вызову демонов мучить вас и оставлю ваши тела на пир диким лесным птицам. — Он положил на земляной пол еще одну монету. — Будете приносить нам пищу каждую ночь, — сказал он женщине, — и благодарите Бога, что хотя я и способен читать в ваших сердцах, но все же прощаю вас.
После этого у Томаса с Жанеттой больше не было хлопот. Каждый день старик уходил в лес с резаком и топором, и каждую ночь его жена приносила постояльцам кашу и хлеб. Томас брал молоко от их коровы, стрелял оленей и думал, что Жанетта умрет. Несколько дней она отказывалась от пищи, и порой он видел, как она раскачивается взад-вперед в смердящем свинарнике и жалобно скулит. Томас боялся, что рассудок к ней уже не вернется. Отец иногда рассказывал ему, как следует обращаться с сумасшедшими, — так в свое время обращались с ним самим, и единственным способом лечения были голодание и побои.
«Дьявол пробирается в душу, — говорил отец Ральф, — и его следует морить голодом или изгонять побоями. Уговорить его уйти невозможно. Побои и голод, мой мальчик, побои и голод, — дьявол понимает только такие средства».
Но Томас не бил Жанетту и не морил голодом, а заботился о ней как мог. Он следил, чтобы ее подстилка была сухой, уговаривал выпить парного молока, разговаривал с ней ночами, расчесывал ей волосы и умывал лицо. Иногда, когда она спала, а он сидел у свинарника и смотрел сквозь путаницу ветвей на звезды, ему думалось, не оставил ли и он за собой вместе с эллекином таких же женщин с изуродованной судьбой. И он просил святых о прощении. Он много молился в те дни, и не святому Гинфорту, а Богородице и святому Георгию.
Молитвы, видимо, подействовали. Однажды на рассвете он проснулся и увидел, что Жанетта сидит в дверном проеме и ее худое тело вырисовывается в ярком свете нового дня. Она обернулась к нему, и он не увидел на ее лице безумия, а только глубокую печаль. Жанетта долго смотрела на него, а потом проговорила:
— Это Бог послал мне тебя, Томас?
— Если так, Он оказал мне великую милость.
Она улыбнулась, и это была ее первая улыбка, которую он увидел с тех пор, как они покинули Рен.
— Я должна быть довольна, — просто сказала Жанетта, — что мой сын жив и получает должный уход. Когда-нибудь я разыщу его.
— Мы оба должны это сделать, — сказал Томас.
— Оба?
Он поморщился.
— Я не сдержал ни одного из своих обещаний. Копье по-прежнему в Нормандии, сэр Саймон жив, и я не знаю, как разыщу твоего сына. Наверное, мои обещания ничего не стоят, но я постараюсь.
Жанетта протянула руку. Томас взял ее ладонь, и она не забрала ее обратно.
— Мы оба понесли наказание — наверное, за грех гордыни. Герцог был прав. Я не аристократка. Я дочь торговца, а считала себя выше. И вот, посмотри на меня.
— Вы похудели, — сказал Томас, — но по-прежнему красивы.
Она вздрогнула от этого комплимента.
— Где мы?
— Всего в дне пути от Рена.
— И всё?
— В свинарнике, — уточнил Том. — В дне пути от Рена.
— Четыре года назад я жила в замке, — задумчиво проговорила Жанетта. — Плабеннек был небольшим, но прекрасным поместьем. Там была башня, и двор, и две мельницы, и речка, и сад, где росли красные яблоки.
— Вы увидите все это снова, — сказал Томас, — вы и ваш сын.
Он пожалел, что упомянул о сыне, так как на глазах у нее выступили слезы, но она вытерла их и проговорила:
— Это все стряпчий.
— Стряпчий?
— Бела. Он оболгал меня перед герцогом. — В ее голосе слышалось изумление предательством Бела. — Он сказал герцогу, что я поддерживала герцога Иоанна. Что ж, так я и сделаю, Томас. Я перейду на сторону твоего герцога. Если это единственный способ вновь завладеть Плабеннеком и найти моего сына, я перейду на сторону герцога Иоанна. — Она сжала Томасу руку. — Я хочу есть.
Еще неделю они провели в лесу, пока Жанетта набиралась сил. Какое-то время, словно зверь, пытающийся вырваться из капкана, она строила планы, как быстро отомстить герцогу Карлу и вернуть сына, но все эти планы были безумны и безнадежны. С течением дней она смирилась со своей судьбой.
— У меня нет друзей, — как-то ночью сказала Жанетта Томасу.
— У вас есть я, моя госпожа.
— Все умерли, — продолжала она, не слушая. — Вся моя семья умерла. Муж умер. Думаешь, я проклятие для тех, кого люблю?
— Я думаю, что нам надо идти на север, — ответил Томас.
Это заявление вызвало у нее раздражение.
— Я не уверена, что хочу идти на север.
— А я хочу, — настойчиво сказал Томас.
Жанетта понимала, что чем глубже зайдет на север, тем дальше окажется от своего сына, но не знала, что делать. В ту ночь, словно принимая факт, что отныне ее ведет Томас, она пришла на его папоротниковое ложе, и они любили друг друга. Потом она плакала, но после снова занялась с ним любовью, на этот раз яростно и неистово, словно могла заглушить горе утешением плоти.
На следующее утро они отправились на север. Наступило лето, одевшее окрестности в густую зелень. Томас снова замаскировал свой лук, привязав к нему палку и украсив его вместо клевера вьюнками и иван-чаем. Его черная ряса обтрепалась, и никто больше не принимал его за странствующего монаха. Жанетта оторвала остатки лисьего меха от грязного, измятого и потертого красного бархата. Они выглядели бродягами, каковыми и были, и передвигались, как беглецы, не заходя в города и большие деревни, чтобы избежать неприятностей. Они мылись в ручьях, спали под деревьями и осмеливались заходить лишь в самые убогие деревушки, когда голод вынуждал купить в какой-нибудь грязной таверне сидра и еды. Если их спрашивали, они выдавали себя за бретонцев, брата и сестру, идущих к своему дядюшке-мяснику во Фландрии, а если кто-то не верил, то остерегался возражать Томасу, который был высок, силен и всегда держал на виду нож. Впрочем, они предпочитали избегать деревень и ночевали в лесу. Томас научил Жанетту ловить в ручьях форель. Они жгли костры, готовили рыбу, а для постели рвали папоротник.
Беглецы держались близ дороги, хотя однажды пришлось сделать большой обход вокруг круглой, как барабан, крепости Сент-Обен-дю-Кормье и еще один, у города Фужер, и где-то к северу от него они вошли в Нормандию. Там они подоили коров на лугу и украли из стоявшего у церкви фургона огромную голову сыра. Потом легли спать под звездами. У них не было представления, ни какой сейчас день недели, ни какой месяц. Оба загорели на солнце и загрубели от странствий. Горе Жанетты растворилось в новом счастье, особенно когда в ореховой рощице они нашли заброшенный дом без крыши — просто стены из глины с гнилой соломой. Убрав крапиву и ежевику, они прожили в этом доме больше недели, никого не встречая и ни в ком не нуждаясь, отложив свое будущее, поскольку настоящее было столь блаженно. Порой Жанетта еще плакала по своему сыну и часами изобретала замысловатые планы, как отомстить герцогу, Бела и сэру Саймону Джекиллу, но также и наслаждалась свободой этого лета. Томас снова снарядил лук и стал охотиться, а Жанетта, окрепнув, научилась натягивать тетиву почти до подбородка.
Оба не знали, где находятся, и не заботились об этом. Мать часто рассказывала Томасу сказку о детях, которые убежали в лес и жили среди зверей. «У них выросла шерсть по всему телу, когти, рога и клыки», — говорила она. Томас порой посматривал на свои руки, не растут ли на них когти. Когти не росли. Впрочем, если бы Томас превратился в зверя, он был бы счастлив. Он редко бывал счастливее, но знал, что как ни далека зима, когда-нибудь она наступит, и они потихоньку снова двинулись на север в поисках чего-то, сами не зная, чего именно.
Томас помнил о своем обещании вернуть копье и Жанеттиного сына, но не представлял, как выполнить хоть часть обещанного. Он знал только, что должен пойти туда, где кто-нибудь вроде Уилла Скита даст ему работу, хотя не мог обсуждать такие планы с Жанеттой. Она и слышать не хотела о лучниках и войсках или о людях в кольчугах. Но она тоже понимала, что они не могут вечно жить в бегах.
— Я отправлюсь в Англию, — говорила она, — и обращусь за помощью к вашему королю.
Из всех ее планов этот имел хоть какой-то смысл. Граф Нортгемптонский отдал ее сына под покровительство короля Англии, и она могла обратиться к Эдуарду в надежде, что он ее поддержит.
Они шли на север, не теряя из виду дорогу в Руан. Перейдя вброд какую-то реку, они попали в разоренную страну с маленькими полями, густыми лесами и крутыми холмами.
И где-то в этой зеленой стране, неслышно для них обоих, снова скрипнуло колесо фортуны. Томас знал, что это огромное колесо направляет ход событий у людей, оно поворачивается во мраке, одаривая человека добром и злом, высокими и низкими помыслами, здоровьем или болезнями, счастьем или горем. Томас считал, что Бог создал этот механизм, чтобы тот управлял миром, когда сам он чем-то занят на небесах. И этим летом, когда на токах молотили зерно, на деревьях собирались стрижи, рябины покрылись алыми ягодами, а луга запестрели большеглазыми ромашками, фортуна стала более благосклонна к Томасу и Жанетте.
Однажды они вышли на опушку, чтобы не потерять из виду дорогу. Обычно они мало что видели, разве что кто-нибудь гнал на базар коров или женщины несли на продажу яйца и овощи. Порой на убогой кляче проезжал священник, а однажды они увидели рыцаря в сопровождении слуг и солдат. Но по большей части под летним солнцем расстилалась белая, пыльная и пустая дорога. Однако в этот день она была полна людьми. Они шли на юг, гоня перед собой коров, свиней, коз и гусей. Некоторые катили тележки, другие ехали на запряженных быками или лошадьми повозках, нагруженных стульями, столами, скамейками и кроватями. И Томас понял, что перед ним беженцы.
Подождав до темноты, Томас выколотил грязь из своей доминиканской рясы и, оставив Жанетту в лесу, спустился к обочине дороги, где вокруг маленького дымного костра путники расположились на ночлег.
— Да пошлет вам Бог мир, — приветствовал их Томас.
— У нас нет пищи, чтобы поделиться, святой отец, — сказал один крестьянин, подозрительно посмотрев на него.
— Я поел, сын мой, — ответил Томас и присел у огня.
— Ты священник или бродяга? — уточнил крестьянин.
У него был топор, и он пододвинул его к себе, так как спутанные волосы Томаса были давно не стрижены, а лицо почернело, как у беглого преступника.
— И то и другое, — с улыбкой ответил Том. — Я иду из Авиньона принять епитимью у мощей святого Гинфорта.
Никто из беженцев не слышал про блаженного Гинфорта, но слова Томаса убедили их, поскольку паломничество объясняло его бедственное состояние, в то время как их собственное печальное положение оправдывалось войной. Они идут с побережья Нормандии, что всего в дне пути, и утром им надо рано встать и идти дальше, спасаясь от врага.
Томас перекрестился.
— От какого врага? — спросил он, ожидая услышать о каких-нибудь двух нормандских владыках, которые поссорились и грабят владения друг друга.
Но тяжелое колесо фортуны неожиданно повернулось. Через Ла-Манш переправился английский король Эдуард III. Этого похода давно ожидали, но король не отправился в свои владения в Гаскони, как думали многие, или во Фландрию, где воевали другие англичане, а высадился в Нормандии. Его войско находилось всего в дне пути, и, услышав это, Томас разинул рот.
— Вам надо бежать от них, святой отец, — посоветовала ему одна из женщин. — Они не знают жалости даже к странствующим монахам.
Томас заверил ее, что так и сделает, поблагодарил всех за новости и пошел обратно на холм, где его ждала Жанетта. Все переменилось.
Его король пришел в Нормандию.
* * *
В ту ночь они поспорили. Жанетта вдруг пришла к убеждению, что им нужно вернуться в Бретань. Томас в удивлении уставился на нее.
— В Бретань? — бессмысленно повторил он.
Она отвела глаза, но упрямо смотрела на костры вдоль дороги. Далеко на севере горизонт был окрашен красным заревом, более ярким, чем костры. Томас понял, что английские солдаты опустошают нормандские поля, как тот эллекин, с которым он сам орудовал в Бретани.
— Я смогу быть рядом с Шарлем, если мы вернемся в Бретань.
Томас потряс головой. Он, конечно, понимал, что вид разрушений, чинимых войсками, вернет их обоих к действительности, из которой они были выключены в последние недели своей свободы, но он не мог и предположить, что у Жанетты возникнет желание вернуться в Бретань.
— Ты сможешь быть рядом с Шарлем, — осторожно проговорил он, — но сможешь ли ты его увидеть? Подпустит ли тебя герцог?
— Может быть, он передумает, — без особой уверенности проговорила Жанетта.
— А может быть, снова тебя изнасилует, — жестоко сказал Томас.
— А если я не пойду туда, — пылко возразила она, — я уже никогда не увижу Шарля. Никогда!
— Тогда зачем же мы шли сюда?
— Не знаю. Не знаю.
Она рассердилась, как раньше, когда Томас впервые встретил ее в Ла-Рош-Дерьене.
— Потому что я сошла с ума, — проговорила она подавленно.
— Ты же говорила, что хочешь обратиться к королю, — сказал Томас, — а король там! — Он махнул рукой в сторону огненного зарева. — Так обратись к нему.
— Он мне не поверит, — заупрямилась Жанетта.
— А что мы будем делать в Бретани? — спросил Томас.
Она не ответила, а все так же угрюмо отвела глаза.
— Ты сможешь выйти за герцогского латника, — продолжал он. — Ты этого хочешь, да? Покорная жена покорного слуги, чтобы герцог смог получить удовольствие, когда захочет.
— Как ты? — вскинулась она, прямо взглянув ему в глаза.
— Я люблю тебя, — сказал Томас.
Жанетта ничего не ответила.
— Я люблю тебя, — повторил он и почувствовал себя дураком, так как она никогда не говорила ему ничего подобного.
Жанетта посмотрела сквозь лесную листву на пылающий горизонт.
— А твой король поверит мне? — спросила она.
— Как он может не поверить?
— Я похожа на графиню?
Она была оборванной, бедной и прекрасной.
— Ты говоришь как графиня, — сказал Томас, — а королевские секретари могут расспросить графа Нортгемптонского.
Он не знал, правда ли это, но хотел подбодрить Жанетту. Она сидела, повесив голову.
— Знаешь, что сказал мне герцог? Что моя мать была еврейкой!
Она взглянула на него, ожидая, что он разделит ее возмущение.
Томас нахмурился.
— Я никогда не встречал евреев.
Жанетта чуть не взорвалась.
— А думаешь, я встречала? Тебе нужно увидеть дьявола, чтобы понять, что он злой? И свинью, чтобы узнать, что от нее воняет? Я не знаю, что делать! — заплакала она.
— Мы пойдем к королю, — сказал Томас.
На следующее утро он отправился на север, и Жанетта, несколько мгновений поколебавшись, пошла за ним. Она попыталась отчистить платье, но оно было таким грязным, что ей лишь удалось стряхнуть с бархата сучки и сухие листья. И еще она заплела волосы и заколола их щепками.
— А что за человек король? — спросила она Томаса.
— Говорят, хороший малый.
— Кто говорит?
— Все. Он честный человек.
— И все-таки он англичанин, — тихо сказала Жанетта.
Томас сделал вид, что не слышал.
— Он добрый?
— Никто не говорил о его жестокости, — сказал Томас и поднял руку, призывая Жанетту к тишине.
Он увидел всадника в кольчуге.
Томасу всегда казалось странным, что монахи и писцы, описывая в книгах войну, изображают ее, как праздник. Их беличьи кисти рисовали воинов в ярких плащах и коней в блестящих узорчатых попонах. Но по большей части война была серой, пока стрела, попав в цель, не добавит красного. Серым был цвет кольчуги, и Томас увидел среди зеленой листвы что-то серое. Он не знал, француз это или англичанин, но боялся и тех и других. Французы были его врагами, но врагами были и англичане, пока не убедятся, что он тоже англичанин и что он не сбежал из их войска.
Из-за деревьев выехали другие всадники, с луками. Значит, это были англичане. Но Томас все колебался, не зная, как убедить своих, что он не дезертир. Позади всадников за деревьями, по-видимому, находился подожженный дом, поскольку над летней листвой начал подниматься и сгущаться дым. Всадники смотрели в сторону Томаса и Жанетты, но их скрывали заросли можжевельника, и через некоторое время, убедившись, что никакой враг им не угрожает, англичане повернулись и поскакали на восток.
Томас подождал, пока они не скрылись из виду, после чего провел Жанетту через открытый участок в чащу, а оттуда к горящему дому. На ярком солнце пламя казалось бледным. В пределах видимости никого не было, только возле утиного садка среди перьев лежала собака. Она скулила. У нее было проткнуто брюхо. Томас наклонился над животным, погладил по голове и почесал за ушами, а умирающий пес лизнул ему руку и попытался завилять хвостом. Томас вонзил нож прямо ему в сердце, так что пес умер мгновенно.
— Он бы не выжил, — обратился Томас к Жанетте.
Она ничего не сказала, а только смотрела на горящую солому и стропила. Томас вытащил нож и потрепал мертвого пса по голове.
— Отправляйся к святому Гинфорту, — сказал он, вытирая клинок, и признался Жанетте: — В детстве я всегда хотел иметь собаку, но мой отец их терпеть не мог.
— Почему?
— Он был странный.
Томас вложил клинок в ножны и встал. Дорога со следами копыт вела от фермы к ферме на север, и они пошли вдоль нее, осторожно пробираясь между васильков, поповника и кизила. Это была страна маленьких полей, высоких берегов, небольших рощиц и неровных холмов. Страна засад. Но они не видели никого, пока с вершины пологого холма не заметили приземистую каменную деревенскую церковь, а за ней — солдат. Сотни солдат встали лагерем в поле за домами, а другие расположились в самой деревне. Близ церкви виднелись большие шатры. У входа благородные рыцари поставили свои знамена.
Томас все колебался, не желая заканчивать эти счастливые дни с Жанеттой, но понимал, что выбора нет, и потому с луком на плече повел ее в деревню. Солдаты увидели их, и навстречу вышла дюжина лучников во главе со здоровенным командиром в кольчуге.
Первым его вопросом было:
— Из какого вы ада?
Его стрелки по-волчьи оскалились при виде потрепанного платья Жанетты.
— То ли ты хренов монах, укравший лук, то ли хренов лучник, стянувший у монаха рясу.
— Я англичанин, — сказал Томас.
На верзилу это как будто не произвело никакого впечатления.
— У кого на службе?
— Я служил Уиллу Скиту в Бретани.
— В Бретани!
Начальник стрелков нахмурился, не зная, верить ли Томасу.
— Скажи ему, что я — графиня, — по-французски проговорила Жанетта.
— Что она говорит?
— Ничего, — сказал Томас.
— И что вы тут делаете? — спросил верзила.
— Я отбился от своего отряда в Бретани, — нерешительно сказал Томас. Ему не стоило говорить, что он скрывается от правосудия, но он не подготовил другой легенды. — Я просто ушел.
Это было слабое объяснение, и здоровенный лучник отнесся к нему с должным презрением.
— Это означает, парень, что ты хренов дезертир.
— Будь так, я бы вряд ли пришел сюда, верно? — вызывающе спросил Томас.
— Ты бы вряд ли пришел сюда из Бретани, если бы не заблудился! — заметил командир стрелков и плюнул. — Тебя надо отправить к Скорсби, пусть разберется, кто ты такой.
— Скорсби? — переспросил Томас.
— Слышал о нем? — недружелюбно спросил верзила.
Томас слышал об Уолтере Скорсби, который, как и Скит, возглавлял собственный отряд лучников и латников. Скорсби не пользовался хорошей репутацией. Говорили про его угрюмый нрав, но, очевидно, именно ему предстояло решить судьбу Томаса, поскольку лучники окружили их и повели в деревню.
— Это твоя женщина? — спросил Томаса один из солдат.
— Это графиня Арморика, — ответил тот.
— А я долбаный граф Лондонский, — расхохотался лучник.
Испуганная угрюмыми лицами Жанетта вцепилась в руку Томаса. Ему было тоже не по себе. Когда в Бретани дела шли из рук вон плохо, когда эллекин ворчал и было холодно, сыро и противно, Скит любил приговаривать: «Радуйтесь, что не попали к Скорсби». А теперь Томас, похоже, попал.
— Дезертиров мы вешаем, — с удовольствием сообщил верзила-начальник.
Томас заметил, что лучники, как и остальные войска, которые он видел в деревне, носят на камзолах красный крест святого Георгия. Огромная толпа солдат собралась на пастбище между деревенской церквушкой и цистерцианским аббатством или монастырем, каким-то чудом избежавшим разрушения. Монахи в белых рясах прислуживали священнику, служившему мессу солдатам.
— Сегодня что, воскресенье? — спросил Томас одного из лучников.
— Вторник, — ответил тот, сняв шляпу из уважения к богослужению. — День святого Иакова.
Они подождали на краю пастбища у деревенской церкви. Ряд свежих могил говорил, что появление здесь солдат привело к смерти нескольких жителей. Но большинство селян, вероятно, убежало на юг или запад. Остались лишь двое. Старик, согнутый пополам работой, с белой бородой чуть ли не до земли, что-то шамкал священнику в отдалении, а маленький мальчик лет шести-семи пытался натянуть английский лук на забаву английским стрелкам.
Месса закончилась, и люди в кольчугах поднялись с колен и направились к шатрам и домам. Один из лучников, конвоировавших Томаса, зашел в расходящуюся толпу и вновь появился с несколькими людьми. Один выделялся высоким ростом и новой, отполированной до блеска кольчугой. На нем были высокие сапоги, зеленый плащ и меч с золотой рукоятью в ножнах, отделанных красной материей. Подобное щегольство не шло к его изможденному и мрачному лицу. Он был лыс, зато с раздвоенной бородой, которую заплел в косы.
— Это Скорсби, — шепнул один из лучников, и Томасу не пришлось гадать, кого из приближавшихся он имел в виду.
Скорсби остановился в нескольких шагах, и здоровенный лучник, арестовавший Томаса, усмехнулся.
— Дезертир, — с гордостью заявил он. — Говорит, что пришел из Бретани.
Скорсби сурово посмотрел на Томаса, а на Жанетте задержал взгляд. Ее изодранная одежда не скрывала крутых бедер, ворот платья был разодран, и Скорсби явно хотел увидеть больше. Как и Уилл Скит, он начал свою военную жизнь лучником и поднялся благодаря сообразительности. Томас догадался, что в душе этого человека не осталось сострадания.
Скорсби пожал плечами.
— Если дезертир, повесьте ублюдка. — Он улыбнулся. — Но его женщину мы задержим.
— Я не дезертир, — сказал Томас, — а эта женщина — графиня Арморика, родственница герцога Блуаского, племянника короля Франции.
Многие стрелки осклабились, услышав такую нелепицу, но Скорсби был осторожным человеком и учитывал состав собравшейся на краю церковного двора небольшой толпы. Среди зрителей было два священника и несколько рыцарей в плащах с гербами. Заявление Томаса зародило в уме командира некоторое сомнение. Нахмурившись, он посмотрел на Жанетту. На первый взгляд она была похожа на крестьянку, но, несмотря на свое загорелое лицо, отличалась благородной красотой, а остатки ее платья говорили о былой элегантности.
— Кто она? — переспросил Скорсби.
— Я уже сказал, кто она, — зло ответил Томас, — и могу сказать больше. У нее украли сына, а этот мальчик находится под опекой нашего короля. Она пришла за помощью к его величеству.
Томас торопливо перевел Жанетте сказанное, и, к его облегчению, она согласно кивнула.
Скорсби пристально посмотрел на Жанетту. Что-то в ее внешности усилило его сомнения.
— А ты почему с ней? — спросил он.
— Я ее спас.
— Он говорит, что спас вас, мадам, — по-французски сказал кто-то в толпе, Томасу не было видно, кто это. Говорившего окружали латники в бело-зеленых одеждах. — Это правда?
— Да, — ответила Жанетта и нахмурилась, не видя, кто ее спрашивает.
— Расскажите, кто вы, — потребовал невидимый голос.
— Я Жанетта, вдовствующая графиня Арморика.
— Кто был ваш муж?
Судя по голосу, спрашивавший был молод и очень самоуверен.
Жанетту возмутил тон вопроса, но она ответила:
— Анри Шенье, граф Арморика.
— И почему вы здесь, мадам?
— Потому что Карл Блуаский похитил моего сына! — сердито ответила Жанетта. — Ребенка, находящегося под покровительством короля Англии.
Молодой человек помолчал. Некоторые в толпе нервно отступили от окружавших его латников в бело-зеленых одеждах, и Скорсби встревожился.
— Кто взял его под это покровительство? — спросил голос.
— Уильям Богун, — ответила Жанетта. — Граф Нортгемптонский.
— Я верю ей, — сказал голос.
Латники расступились, и Томас с Жанеттой увидели говорившего. Это был едва ли не мальчик. Томас засомневался, начал ли он бриться, хотя юноша был высок ростом, даже выше Томаса, и латники заслоняли его лишь потому, что носили высокие белые плюмажи на шлемах. Он был светловолос, его лицо слегка опалило солнце, и на нем был зеленый плащ, простые штаны и льняная рубашка. Ничто в его внешности, кроме роста, не объясняло, почему все вдруг опустились на колени.
— На колени! — прошипел Скорсби Томасу, и тот в замешательстве опустился на одно колено.
Теперь на ногах оставались только Жанетта, юноша и его эскорт из восьми рослых латников.
Юноша взглянул на Томаса.
— Ты действительно пешком пришел из Бретани? — спросил он по-английски, хотя, как и у многих вельмож, в его английском сквозил французский акцент.
— Мы пришли вместе, мой господин, — по-французски ответил Томас.
— Зачем? — сурово спросил юноша.
— Искать защиты у короля Англии, который является покровителем сына моей госпожи, коварно взятого в плен врагами Англии.
Юноша окинул Жанетту тем же оценивающим взглядом, как до того глядел на нее Скорсби. Может быть, он еще и не брился, но знал толк в красивых женщинах.
— Добро пожаловать, мадам, — сказал юноша. — Я знал репутацию вашего мужа и восхищался им, и я сожалею, что никогда не получу возможности встретиться с ним в бою. — Он поклонился Жанетте, потом развязал свой зеленый плащ и, подойдя к ней, набросил ей на плечи, скрыв разорванное платье. — Заверяю вас, что к вам будут относиться с почтением, какого требует ваш ранг, и клянусь сдержать все обещания, данные Англией вашему сыну.
Он снова поклонился.
Жанетта, изумленная и обрадованная манерами молодого человека, задала вопрос, на который хотел получить ответ и Томас.
— Кто вы, мой господин? — спросила она, вежливо присев.
— Я Эдуард Вудстокский, мадам, — ответил тот, предложив ей руку.
Для Жанетты это имя ничего не значило, но оно изумило Томаса.
— Это старший сын короля, — шепнул он ей.
Жанетта упала на колено, но гладкощекий подросток поднял ее и повел к монастырю. Это был Эдуард Вудстокский, граф Честерский, герцог Корнуоллский и принц Уэльский. Колесо фортуны снова вознесло Жанетту ввысь.
* * *
К Томасу оно, похоже, осталось безразлично. Его все бросили. Жанетта ушла под руку с принцем и даже не оглянулась. До Томаса донесся ее смех. Он нянчился с ней, кормил ее, заботился о ней и любил ее, и вот, недолго думая, она его бросила, как что-то ненужное. Никому до него не было дела. Скорсби со своими людьми, отпуская шутки о повешении, ушли в деревню. Томас не знал, чего же теперь от него ждут.
— Черт возьми! — громко выругался он, чувствуя себя болваном в изодранной рясе, и повторил еще раз: — Черт возьми!
В нем поднималась злоба, густая как желчь, способная свести человека в могилу. Но что ему оставалось делать? Он был болваном в рваной рясе, а принц — сыном короля.
Принц отвел Жанетту на невысокий, заросший травой пригорок, где в ряд стояли разноцветные шатры. У каждого шатра возвышался шест с флагом, и на самом высоком развевался разделенный на четыре части флаг принца Уэльского с золотыми английскими львами на двух красных четвертях и золотыми королевскими лилиями на двух голубых. Лилии означали претензии на французский трон, а весь флаг — флаг английского короля — пересекала белая зубчатая полоса, означавшая, что он принадлежит старшему королевскому сыну.
Томас хотел двинуться вслед за Жанеттой и попросить у принца помощи, но тут, поймав ветерок, развернулся один из флагов пониже, самый дальний от него, и Томас уставился на его полотнище.
На флаге голубое поле по диагонали пересекала белая полоса, и три желтых льва, стоящих на задних лапах, держали герб, украшенный тремя красными звездами с зеленой серединой. Томас хорошо знал этот герб, но не смел поверить, что Уильям Богун, граф Нортгемптонский, здесь, в Нормандии. Граф был наместником короля в Бретани, однако, несомненно, это был его флаг. Томас направился туда в страхе, что на развевающемся полотнище окажется не тот герб — похожий на графский, но другой.
Но это действительно был флаг графа, и палатка графа, в отличие от величавых шатров на пригорке, являла собой все то же сшитое из поношенных парусов сооружение. Когда Томас попытался войти туда, путь ему преградили шесть стражников в одеждах цвета графского окружения.
— Ты пришел исповедать его светлость или всадить стрелу ему в брюхо? — спросил один из них.
— Я бы хотел поговорить с его светлостью, — ответил Томас, с трудом подавив злобу, вызванную поведением бросившей его Жанетты.
— Вот как? А захочет ли его светлость говорить с тобой? — спросил стражник, удивленный притязаниями оборванного стрелка.
— Захочет, — ответил Томас с уверенностью, которой на самом деле не испытывал, и добавил: — Передайте ему, что здесь человек, взявший для него Ла-Рош-Дерьен.
Стражник поколебался. Он нахмурился, но тут полог шатра откинулся, и появился сам граф, голый до пояса, с мускулистой грудью, поросшей рыжими волосами. Он грыз гусиную ножку и посматривал на небо, словно опасался дождя.
Повернувшись к нему, стражник указал на Томаса и пожал плечами, снимая с себя ответственность за неизвестного сумасшедшего.
Заметив Томаса, граф несколько мгновений рассматривал его, а потом воскликнул:
— Боже! Ты принял сан?
— Нет, милорд.
Граф зубами оторвал от кости шмат мяса.
— Томас, верно?
— Да, милорд.
— Никогда не забываю лиц, а запомнить твое у меня есть особая причина, хотя я никак не ожидал увидеть тебя здесь. Ты пришел пешком?
Томас кивнул:
— Пешком, милорд.
Что-то настораживало в поведении графа: он словно не удивился встрече с Томасом в Нормандии.
— Уилл говорил мне о тебе, — сказал граф, — он все мне рассказал. Значит, Томас, мой скромный герой из Ла-Рош-Дерьена, стал убийцей, так? — мрачно проговорил он.
— Да, милорд.
Граф отбросил обглоданную кость, щелкнул пальцами, и слуга принес ему из шатра рубашку. Он надел ее и заправил в рейтузы.
— Господь милосердный, парень, ты ожидаешь, что я защищу тебя от мести сэра Саймона? Тебе известно, что он здесь?
Томас застыл в изумлении. Сэр Саймон здесь? А он привел Жанетту в Нормандию! Ей сэр Саймон вряд ли сумеет сильно навредить, поскольку она под покровительством принца, но он вполне сможет отыграться на Томасе. И сделает это с огромной радостью.
Заметив, как побледнел Томас, граф добавил:
— Он в королевской свите, поскольку я не хотел брать его с собой. Но он настоял на переводе, так как рассчитывает, что найдет в Нормандии больше добычи, чем в Бретани. Я бы сказал, он прав, но что действительно доставит ему радость, так это встреча с тобой. Тебя когда-нибудь вешали, Томас?
— Вешали, милорд? — тупо переспросил тот.
У него все еще голова шла кругом от известия, что сэр Саймон приплыл в Нормандию. И стоило проделать весь этот путь, чтобы встретить поджидающего его врага?
— Сэр Саймон тебя повесит, — с неприличным удовольствием проговорил граф. — Ты будешь задыхаться в петле, и не найдется ни одной доброй души, чтобы дернуть тебя за ноги и ускорить твой конец. Ты можешь проболтаться час, а то и два в страшных мучениях. А может быть, еще дольше! Помню, я повесил одного парня, так он промучался с рассвета до полудня и при этом умудрялся поносить меня. Так я полагаю, тебе нужна моя помощь, верно?
Томас с запозданием упал на колено.
— После Ла-Рош-Дерьена вы предложили мне награду, милорд. Могу я потребовать ее теперь?
Слуга принес из шатра табурет, и граф уселся, широко раздвинув ноги.
— Убийство есть убийство, — проговорил он, ковыряя в зубах.
— Половина людей Уилла Скита — убийцы, милорд, — заметил Томас.
Граф задумался над этим, потом неохотно кивнул.
— Но они помилованные убийцы. — Он вздохнул. — Хорошо бы здесь был Уилл. Я хотел взять его, но он не может покинуть Бретань, пока не загонит Карла Блуаского обратно в его клетку. — Он бросил сердитый взгляд на Томаса. — Если я тебя помилую, то наживу себе врага в лице сэра Саймона. Не то чтобы он и сейчас был мне другом, но все же зачем мне тебя спасать?
— За Ла-Рош-Дерьен, — сказал Томас.
— Да, тут я в долгу перед тобой, — признал граф. — В великом долгу. Мы бы выглядели большими дураками, если бы не взяли этот городишко, как он ни жалок. Но черт возьми, парень, почему ты не отправился на юг? В Гаскони куча ублюдков, которых следует убить. — Он посмотрел на Томаса, явно раздраженный необходимостью платить лучнику по долгам, и в конце концов пожал плечами. — Я поговорю с сэром Саймоном, предложу ему денег. Будет достаточно, если он сделает вид, что тебя здесь нет. Что касается тебя, — он помолчал, вспоминая свои прежние встречи с Томасом, — ты ведь тот парень, который не сказал мне, кто был твой отец, верно?
— Я не говорил вам, милорд, потому что он был священником.
Граф счел это прекрасным обстоятельством.
— Помилуй Бог! Священником? Так ты — чертов щенок, выходит так? В Гиени детей священников считают щенками дьявола. — Он осмотрел Томаса с головы до ног, и его снова позабавила драная ряса. — Говорят, что из щенков дьявола выходят хорошие солдаты и еще лучшие шлюхи. Полагаю, ты лишился своего коня?
— Да, милорд.
— Все мои лучники на конях, — сказал граф и обернулся к одному из стражников. — Найдите этому ублюдку вислобрюхую клячу, пока он сам не подыщет себе что-нибудь получше, а потом дайте камзол и отведите к Джону Армстронгу. — Он снова посмотрел на Томаса. — Ты поступаешь ко мне в лучники и, значит, должен носить мой герб. Ты мой солдат, щенок дьявола, и, возможно, это защитит тебя, если сэр Саймон запросит слишком много денег за твою ничтожную душу.
— Я постараюсь отплатить вашей светлости.
— Отплати мне, парень, взятием Кана. Ты впустил нас в Ла-Рош-Дерьен, но тот городишко — ничто по сравнению с Каном. Кан — настоящее зло. Мы выступаем туда завтра, но сомневаюсь, что сможем увидеть стены изнутри еще месяц или больше. Если вообще увидим. Дай нам войти в Кан, Томас, и я прощу тебе дюжину убийств.
Он встал, кивнул в знак прощания и вернулся в шатер.
Томас не двинулся. Кан, думал он. Кан. Кан — это город, где живет мессир Гийом д'Эвек. Томас перекрестился, поняв, что это судьба. Судьба направила его стрелу из арбалета мимо сэра Саймона Джекилла и привела его к стенам Кана. Судьбе было угодно, чтобы он исполнил епитимью, наложенную отцом Хоббом. А Бог, решил Томас, забрал у него Жанетту, потому что она мешала исполнению обета.
Но теперь настало время выполнить свои обещания, ведь Бог привел Томаса к стенам Кана.
Назад: * * *
Дальше: Часть вторая Нормандия
