Часть третья
Креси
* * *
Все английское войско успело до прилива перейти реку. Кони, повозки, мужчины и женщины — все благополучно переправились, и французское войско, шедшее из Аббевиля, чтобы устроить им ловушку в этом уголке земли между рекой и морем, никого там не обнаружило. Весь следующий день оба войска смотрели друг на друга через брод. Англичане выдвинули на берег четыре тысячи своих лучников, а позади них, на возвышении, выстроились три мощные колонны латников. Однако растянувшиеся на пути к броду французы не стремились переходить реку. Горстка их рыцарей въехала в воду, выкрикивая вызовы и глумясь, но король не позволил никому из своих рыцарей ответить, а лучники, зная, что нужно беречь стрелы, оставили оскорбления без ответа.
— Пусть кричат, — проворчал Уилл Скит. — Крики еще никого не ранили. — Он усмехнулся, глядя на Томаса. — Впрочем, конечно, это зависит от человека. Сэра Саймона они задевают, не так ли?
— Он ублюдок.
— Нет, Том, — поправил его Скит, — это ты ублюдок, а он благородный рыцарь. — Старый солдат посмотрел за реку на французов, которые, похоже, не собирались переходить брод. — Большинство из них неплохо соображают, — продолжил он, очевидно имея в виду рыцарей и знать. — Однажды они схватились с лучниками и научились относиться к нам с уважением, а не считать грязными ублюдками, и это сохранило им жизнь. Но всегда найдется несколько чертовых идиотов. Впрочем, наш Билли не из таких. — Он оглянулся на графа Нортгемптонского, который расхаживал туда-сюда на мелководье, подзуживая французов напасть. — Он настоящий благородный рыцарь. Знает, как убивать проклятых французов.
На следующее утро французы ушли, и единственным признаком их присутствия осталось облако пыли, повисшее над дорогой, по которой они отправились обратно в Аббевиль. А англичане двинулись на север. Их поход замедлялся голодом и хромотой коней, которых люди не хотели бросать. Войско прошло из Соммских болот в лесистую часть страны, где не было ни зерна, ни скота, ни какой-либо еще поживы, а погода, до того сухая и теплая, в течение утра сменилась дождем и холодом. Дождь хлестал с востока, и вода непрестанно капала с деревьев, добавляя людям хлопот. Казавшийся раньше победоносным поход на юг от Сены стал напоминать бесславное отступление. Да так оно и было, поскольку англичане бежали от французов, и все понимали это, так же как знали, что если вскоре не найдут пищи, то ослабеют и станут легкой добычей врага.
Король послал большие силы в устье Соммы, где в маленьком порту Ле-Кротуа ожидал получить подкрепление живой силой и провизией, но порт оказался занят гарнизоном генуэзских арбалетчиков. Городские стены были в плохом состоянии, нападавшие вконец оголодали, и генуэзцы погибли под градом стрел и ударами штурмующих город латников. Англичане опустошили портовые продовольственные склады и нашли стадо быков, собранное для пропитания французского войска, но, когда взобрались на колокольню, не увидели ни одного корабля на якоре в устье реки и никакого флота, дожидающегося их в море. Стрелы, стрелки и зерно, которых так не хватало войску, остались в Англии.
В первую ночь, когда войско разбило лагерь в лесу, дождь усилился. Прошел слух, что король со своими приближенными остановился в деревне на опушке, но большинству солдат пришлось укрыться под мокрыми деревьями, с которых капало, и подкрепиться тем немногим, что удалось наскрести.
— Тушеные желуди, — проворчал Джейк.
— Бывало и похуже, — заметил Томас.
— А месяц назад мы ели с серебряных тарелок. — Джейк выплюнул все на землю. — Так почему мы не даем сражения этим ублюдкам?
— Потому что их слишком много, — устало ответил Томас, — а у нас нет столько стрел. И мы устали.
Войско измоталось в походе до последней степени. Джейк, как и дюжина других стрелков из отряда Уилла Скита, шел босым. Раненые ковыляли сами, повозок не было, а больных, если они не могли идти или ползти, бросали. Жизнь была дерьмом.
Томас устроил Элеоноре и себе убежище из ветвей и дерна. Внутри хижины, где вовсю дымил костерок, было сухо.
— Что будет со мной, если вы проиграете? — спросила Элеонора.
— Мы не проиграем, — ответил Томас, хотя в его голосе было мало уверенности.
— Что со мной будет? — снова спросила она.
— Поблагодари французов, которые тебя найдут, скажи, что тебя заставили идти с нами против твоей воли, и тебя отправят к твоему отцу.
Элеонора задумалась над этим ответом, но, похоже, он ее не убедил. В Кане она поняла, что солдаты после победы не руководствуются рассудком, а становятся рабами своих желаний. Она поежилась.
— А что будет с тобой?
— Если останусь в живых? — Томас покачал головой. — Меня возьмут в плен. Я слышал, пленников отправляют на юг, на галеры. Если оставят в живых.
— Почему же не оставить?
— Они не любят лучников. Они нас ненавидят. — Он пододвинул к огню охапку папоротника, стараясь высушить листья, прежде чем сделать из них постель. — А может быть, никакого сражения и не будет, потому что мы опередили их на целый дневной переход.
Говорили, что французы снова выступили из Аббевиля и перешли реку, и это означало, что охотники приближаются. Но англичане на день опережали их и, возможно, успели бы добраться до своих крепостей во Фландрии. Возможно.
Элеонора заморгала от дыма.
— Ты не видел рыцаря с тем копьем?
Томас покачал головой.
— Даже не высматривал, — признался он.
Меньше всего в эту ночь он думал о таинственных Вексиях. И, естественно, не ожидал увидеть копье. Это была фантазия мессира Гийома, а теперь еще и страсть отца Хобба, но для Томаса копье не стало наваждением. Остаться живым и найти что-нибудь поесть — вот что было его основными желаниями.
— Томас! — позвал снаружи Уилл Скит.
Томас высунул голову и увидел рядом со Скитом закутанную в плащ фигуру.
— Я здесь, — сказал он.
— Вот тебе компания, — угрюмо проговорил йоркширец и пошел прочь.
Закутанная фигура нагнулась, чтобы войти, и Томас с удивлением узнал Жанетту.
— Мне не следовало приходить сюда, — поздоровалась она, втискиваясь в дымное помещение. Она скинула капюшон и увидела Элеонору. — Кто это?
— Моя женщина, — по-английски ответил Томас.
— Скажи ей, чтобы ушла, — по-французски приказала Жанетта.
— Останься, — сказал Томас Элеоноре. — Это графиня Арморика.
Жанетту задело, что Томас противоречит ей, но она не стала настаивать, а протянула Томасу мешок. Там были окорок, буханка хлеба и глиняная бутыль вина. Томас увидел, что хлеб пшеничный, хорошего помола, какой могли себе позволить лишь богачи, а приправленный гвоздикой окорок был липким от меда.
Он передал мешок Элеоноре со словами:
— Пища, достойная принца.
— Отнести Уиллу? — спросила девушка, так как лучники договорились делиться пищей.
— Да, но это может подождать.
— Я отнесу сейчас, — сказала девушка и, накинув на голову плащ, исчезла в сырой темноте.
— Она довольно красива, — по-французски заметила Жанетта.
— Все мои женщины красивые, — сказал Томас. — Все достойны принца.
Жанетта бросила сердитый взгляд, а может быть, ее просто раздражал дым от костерка. Она осмотрела хижину.
— Это напоминает мне наше путешествие.
— Тогда не было холодно и сыро, — сказал Томас.
«И ты была безумна, — хотел он добавить, — и я нянчился с тобой, а потом ты ушла, даже не оглянувшись». Жанетта уловила враждебность в его голосе.
— Принц думает, что я пошла на исповедь, — сказала она.
— Тогда признайся мне в своих грехах, — ответил Томас, — и тебе не придется врать его высочеству.
Жанетта пропустила это мимо ушей.
— Ты знаешь, что теперь готовится?
— Мы бежим, они гонятся за нами и либо догонят, либо нет, — грубо ответил он. — А если догонят, будет кровопускание.
— Догонят, — уверенно проговорила Жанетта, — и будет сражение.
— Откуда ты знаешь?
— Я слушаю, что докладывают принцу. Французы идут по хорошим дорогам, а мы нет.
Это звучало правдоподобно. Дорога от брода, через который английское войско перешло Сену, вела только в болота и леса. Брод связывал деревни, но не лежал на большом торговом пути, поэтому хорошие дороги не шли от его берегов. А французы перешли мост у Аббевиля, купеческого города, и вражеское войско ускоренным маршем двигалось по широкому тракту в Пикардию. Его солдаты хорошо питались, хорошо отдыхали и шли по хорошей дороге.
— Значит, будет сражение, — сказал Томас, трогая свой черный лук.
— Непременно будет, — подтвердила Жанетта. — Это решено. Вероятно, завтра или послезавтра. Король говорит, что у самой опушки леса есть холм, где можно обороняться. Он говорит, это лучше, чем дать французам обогнать нас и преградить дорогу. Но в любом случае… они победят, — добавила она после короткой паузы.
— Возможно, — согласился Томас.
— Победят, — повторила Жанетта. — Я слышу, что говорят, Томас! Их слишком много.
Томас перекрестился. Если Жанетта права, а у него не было причин подозревать ее во лжи, командование войска утратило всякие надежды. Но это не означало, что и он отчаялся.
— Сначала нас надо разбить, — упрямо сказал Томас.
— Разобьют, — с жестокой уверенностью проговорила Жанетта. — И что тогда будет со мной?
— С тобой? — удивленно переспросил он и осторожно прислонился к стене своего убогого жилища.
Элеонора, наверное, уже отнесла пищу и спешила назад, чтобы послушать их разговор.
— А мне какое дело, что будет с тобой? — громко произнес Томас.
Жанетта бросила на него злобный взгляд.
— Ты когда-то поклялся, что поможешь вернуть моего сына.
Томас снова перекрестился.
— Поклялся, моя госпожа, — признал он и подумал, что слишком легко дает обеты; одного хватило бы на всю жизнь, а он дал их больше, чем мог запомнить, не то что сдержать.
— Так помоги, — потребовала Жанетта.
Томас улыбнулся:
— Сначала нужно выиграть сражение, моя госпожа.
Жанетта нахмурилась, раздраженная заполнявшим шалаш дымом.
— Если после сражения меня обнаружат в английском лагере, Томас, я больше никогда не увижу Шарля. Никогда.
— Почему же? Ты не будешь в такой уж опасности, моя госпожа. Ты же не простая женщина. Может быть, когда сходятся два войска, на поле боя не так уж много рыцарства, но в шатрах царственных особ его еще проявляют.
Жанетта нетерпеливо покачала головой.
— Если победят англичане, — сказала она, — то я еще смогу увидеть Шарля, ведь герцог начнет заискивать перед королем. Но если проиграют, то в подобных жестах не будет нужды. И если они проиграют, я потеряю все.
«Это ближе к сути», — подумал Томас. Если англичане проиграют, Жанетта рискует потерять все, что скопила за последние недели, все подарки от принца. Он видел под ее плащом ожерелье из каких-то камней, смахивающих на рубины, и, несомненно, у нее были десятки других драгоценных камней, оправленных в золото.
— Так чего ты хочешь от меня? — спросил он.
Она наклонилась и понизила голос:
— Возьми горстку солдат и проводи меня на юг. В Ле-Кротуа я найму корабль, и мы отплывем в Бретань. Теперь у меня есть деньги. Я могу выплатить свои долги в Ла-Рош-Дерьене и договориться с этим негодяем стряпчим. Никто даже не узнает, что я была здесь.
— Принц узнает.
— Думаешь, он захочет оставить меня при себе навсегда? — возмутилась она. — Это же принц. Он берет, что ему нужно, а когда игрушка надоедает, идет дальше. Но ко мне он был добр, не могу пожаловаться.
Томас промолчал. В те светлые летние дни, когда они жили как бродяги, она не была так деловита.
— А твой сын? Как ты вернешь его? Выкупишь?
— Найду способ, — уклончиво ответила Жанетта.
Вероятно, попытается похитить мальчика. Почему бы и нет? Если нанять кого-нибудь, это возможно. Может быть, она рассчитывает на самого Томаса? Когда ему в голову пришла эта мысль, он взглянул Жанетте прямо в глаза.
— Помоги мне, — сказала она. — Пожалуйста.
— Нет, не сейчас, — ответил он и поднял руку, отметая возражения. — Когда-нибудь, с Божьей помощью, я помогу тебе найти твоего сына, но сейчас не покину войско. Если предстоит сражение, моя госпожа, то я буду сражаться вместе с остальными.
— Умоляю тебя!
— Нет.
— Ну и черт с тобой! — плюнула Жанетта, накинула капюшон и ушла в темноту.
Вскоре появилась Элеонора.
— Что скажешь? — спросил Томас.
— По-моему, она красивая, — уклончиво ответила девушка и нахмурилась. — И еще я боюсь, что завтра в сражении кто-нибудь может схватить тебя за волосы. По-моему, лучше остричь их.
Томас вздрогнул и спросил:
— Хочешь отправиться на юг? Избежать сражения?
Элеонора посмотрела на него с упреком.
— Я женщина лучника, а ты не отправишься на юг. Уилл говорит, что ты чертов болван, — два последних слова она выговорила на ломаном английском, — раз отдал такую еду, но все равно тебя благодарит. А отец Хобб сказал, что завтра утром отслужит мессу и хочет видеть тебя на ней.
Томас достал нож и протянул ей, а потом наклонил голову. Девушка отпилила ему косу и еще несколько прядей и сожгла волосы в костре. Пока она резала, Томас молчал. Он думал об отце Хоббе и мессе. Мессе по погибшим или по тем, кто скоро погибнет, потому что в сырой темноте за лесом приближались французские войска. Дважды англичанам удавалось улизнуть от врага, перейдя считавшиеся непереходимыми реки, но на третий раз им не спастись. Французы наконец поймали их.
* * *
До деревни можно было дойти пешком. Она находилась на северной опушке леса, от которого ее отделяла маленькая речка, мирно петлявшая по заливным лугам. Деревня была ничем не примечательная: пруд, маленькая церквушка, пара десятков домишек с толстыми соломенными крышами, небольшими садиками и огромными кучами навоза. Деревня, как и лес, называлась Креси.
Поля к северу от нее поднимались на длинный, протянувшийся с севера на юг холм. Проселочная дорога с проторенной телегами колеей взбиралась на вершину холма и вела в соседнюю, столь же непримечательную деревню под названием Вадикур. Если бы французское войско шло из Аббевиля мимо местного леса и в поисках англичан свернуло на запад, то через некоторое время солдаты увидели бы возвышающийся между Креси и Вадикуром холм. Они бы увидели похожие на пни башни двух деревенских церквей, а между деревнями, но гораздо ближе к Креси, — ветряную мельницу высоко на холме, где крылья могли поймать ветер. Склон был длинным и ровным, не тронутым заборами или канавами, — хорошая площадка для рыцарей на конях.
Войско разбудили до рассвета. Было воскресенье, 26 августа, и солдаты жаловались на холодную не по сезону погоду. Они разворошили костры, и в свете огня заблестели дожидавшиеся их кольчуги и латы. В деревне Креси расположился король со своими приближенными, некоторые из них спали в церкви. Они все еще облачались в доспехи, когда королевский капеллан начал мессу. Были зажжены свечи, прозвучал колокольчик, и священник, не обращая внимания на бряцанье оружия в маленьком нефе, призвал на помощь святого Зефирена, святого Геласена и обоих святых по имени Генесий — все они праздновались в этот день, — и еще священник попросил помощи у малолетнего сэра Хью Линкольнского — ребенка, убитого евреями в этот самый день около двухсот лет назад. Мальчика, по преданию отличавшегося замечательной набожностью, нашли мертвым, и никто не мог понять, как Бог мог допустить, что такой образцовый христианин покинул землю в столь юном возрасте, но в Линкольне жили евреи, и их присутствие все объясняло.
— Святой Зефирен, — молился капеллан, — даруй нам победу. Святой Геласен, — умолял он, — пребудь с нашими воинами. Святой Генесий, позаботься о нас и придай нам сил. Малолетний сэр Хью, — просил он, — хоть ты и младенец в Божьих руках, заступись за нас. Милостивый Боже, — молил он, — в Твоей великой милости спаси нас.
К алтарю в льняных рубахах подходили за причастием рыцари.
В лесу стрелки стояли на коленях перед другими священниками. Они исповедовались и получали засохший старый хлеб, тело Христово. Солдаты крестились. Никто из них не знал, что в этот день будет битва, но все чувствовали, что поход подошел к концу и сегодня или завтра придется сразиться. «Дай нам достаточно стрел, — молили Бога стрелки, — и мы окрасим землю красным», и протягивали священникам свои тисовые луки, а священники прикасались к ним и произносили над ними молитвы.
Были разложены копья. Их привезли на вьючных лошадях или в повозках. Копьями не пользовались в боях, но все рыцари мечтали о настоящей битве, когда всадник вылетает из седла от удара копьем в щит. Воины постарше и помудрее знали, что будут сражаться пешими и их оружием будут мечи, топоры или фальшионы. Но все же раскрашенные копья были вынуты из тряпичной или кожаной обертки, защищавшей их от дождя, чтобы не покоробились, и от солнца, чтобы не высохли.
— Будем пользоваться ими как пиками, — предложил граф Нортгемптонский.
Оруженосцы и пажи облачали в доспехи своих рыцарей, помогали надеть толстый кожаный панцирь, кольчугу и латы. Коней вытерли соломой, а кузнецы водили точильными брусками по длинным лезвиям мечей. Король, начавший облачаться в четыре часа утра, преклонил колени перед ковчегом и поцеловал его. В ковчеге хранилось перо из крыла ангела Гавриила, и Эдуард, перекрестившись, велел отнести реликвию сыну. Потом в золотой короне поверх шлема он с помощью слуг сел на серую кобылу и поскакал из деревни на север.
Светало, и холм между двумя деревнями был пуст, лишь скрипела на ветру мельница. Ветер ворошил зеленую траву, где резвились зайцы. Они насторожили уши и бросились наутек от всадника, поднимавшегося по дороге к мельнице.
Король ехал на кобыле, покрытой попоной с ярким королевским гербом. Ножны его меча были из красного бархата с инкрустацией в виде золотых королевских лилий, а рукоять украшала дюжина огромных рубинов. Он держал в руке длинный белый посох. За ним ехала свита и два десятка рыцарей эскорта. Поскольку приближенными были представители высшей знати, за ними следовали их приближенные, так что по извилистой дороге двигалось около трехсот всадников. Чем выше был ранг вельможи, тем ближе он держался к королю, а пажи и оруженосцы ехали в хвосте, откуда пытались расслышать, о чем говорят господа.
Один латник спешился и зашел на мельницу. Он взобрался по лестнице, открыл дверцу к мельничным крыльям и, усевшись на ось, уставился на восток.
— Видишь что-нибудь? — дружелюбно окликнул его король, но наблюдатель был так потрясен обращением к нему самого короля, что только безмолвно покачал головой.
Небо наполовину закрывали тучи, и местность казалась мрачной. С высоты мельницы латник видел длинный склон и земельные участки у подножия, а за ними другой склон, идущий к лесу. Река, заполненная английскими конями на водопое, серой лентой изогнулась вправо. Король, лязгнув забралом по ободу короны, посмотрел туда же. Местный крестьянин подтвердил, что Аббевильская дорога идет с востока, и это означало, что французам, если они решат атаковать холм в лоб, придется пересечь участки у подножия. Между участками не было изгородей, а лишь неглубокие канавы, не представлявшие помех для конного рыцаря.
— На месте Филиппа я бы обошел наш северный фланг, сир, — предположил граф Нортгемптонский.
— Ты не Филипп, и благодарю Бога за это, — ответил Эдуард Английский. — Он не умен.
— А я? — удивился граф.
— Ты знаешь толк в ратном деле, Уильям, — сказал король. Он долго смотрел вниз по склону и наконец проговорил: — Будь я Филиппом, я бы захотел воспользоваться этими участками. — Он указал на подножие холма. — Особенно если бы увидел ожидающих на холме английских солдат.
Длинный зеленый склон казался идеальным местом для кавалерийской атаки. Он словно приглашал добыть славу копьем. Райское место для французского рыцарства, готового растерзать в клочья неосмотрительного врага.
— Склон крутой, сир, — предостерег граф Уорвикский.
— Ручаюсь, от подножия так не кажется, — сказал король.
Он повернул лошадь и погнал ее вдоль гребня на север. Кобыла бежала легко, резвясь в утренней свежести.
— Испанская, — сказал король графу, — купил у Гриндли. Ты пользуешься его услугами?
— Если бы я мог позволить себе его цены.
— Неужели не можешь, Уильям? Такой богач, как ты? Я отдам ее на приплод. Она может подарить отличных скакунов.
— Если так, сир, я куплю у вас одного.
— Если тебя огорчают цены Гриндли, как же ты заплатишь мне? — поддел его король.
Гремя доспехами, он пустил кобылу в галоп, и длинная вереница свиты поспешила за ним по гребню холма на север. Зеленые стебли пшеницы и ячменя, обреченные зимой умереть, росли там, где упали зерна из проезжавших на мельницу повозок. Король остановился на вершине гребня над самой деревней Вадикур и посмотрел на север. Кузен прав, подумал он. Филипп войдет в эту пустынную местность и отрежет их от Фландрии. Французы, если бы сами понимали это, были хозяевами положения. Их войско больше, солдаты свежее, и они могли кружить вокруг усталого английского войска, пока англичане не бросятся в отчаянную атаку, или запереть их на какой-нибудь невыгодной позиции. Но Эдуард знал кое-что еще, позволявшее ему не паниковать. Французы тоже были в отчаянии. Они испытывали унижение, видя, как вражеское войско разоряет их землю, и были не в состоянии думать спокойно. Французы жаждали мести. «Дай им шанс, — сказал себе король, — и они ухватятся за малейшую возможность». Король отринул все страхи и спустился вниз, в Вадикур. Там посмела остаться лишь горстка крестьян. Эти люди, увидев золотую корону на шлеме короля и серебряную сбрую на его кобыле, упали на колени.
— Мы не причиним вам вреда, — дружелюбно крикнул им король, хотя знал, что к концу утра все крестьянские лошади будут уведены.
Он снова повернул на юг и поскакал вдоль подножия холма. Дерн на равнине был мягкий, но не вязкий. Конь здесь не споткнется, здесь можно биться, и — что, по его мнению, было еще лучше, — склон отсюда не казался таким крутым. Но видимость была обманчива. Длинная полоса высокой травы выглядела пологой, хотя на самом деле кони устанут, пока доскачут до английских латников. Если вообще доскачут.
— Сколько у нас стрел? — спросил король всех, кто мог слышать.
— Двенадцать сотен вязанок, — отозвался епископ Даремский.
— Две полные повозки, — ответил граф Уорвикский.
— Восемьсот шестьдесят вязанок, — сказал граф Нортгемптонский.
На какое-то время повисла тишина.
— А сколько у самих стрелков?
— Может быть, по вязанке на каждого, — угрюмо проговорил граф Нортгемптонский.
— Только-только, — сурово заметил король.
Он бы хотел иметь стрел вдвое больше, но мало ли чего он хотел. Он мог желать вдвое больше солдат, и холм вдвое круче, и чтобы французов возглавлял человек вдвое нерешительнее, чем Филипп Валуа, который, видит Бог, и так достаточно нерешителен, — но что толку хотеть? Нужно сражаться и победить. Король хмуро посмотрел на южную оконечность гребня, где холм спускался к деревне Креси. Здесь французам будет атаковать легче всего, а это означало, что бой ожидается тяжелым.
— Пушки, Уильям, — сказал Эдуард графу Нортгемптонскому.
— Пушки, сир?
— На флангах у нас будут пушки. Должны же эти чертовы штуковины когда-то пригодиться!
— Может быть, сир, их лучше скатить с холма? Хоть пару человек они задавят.
Король рассмеялся и поскакал дальше.
— Похоже, собирается дождь.
— Не так скоро, — ответил граф Уорвикский. — И французы тоже могут погодить, сир.
— Думаешь, они не придут, Уильям?
Граф покачал головой.
— Придут, сир, но на это нужно время. Много времени. Возможно, к полудню мы увидим их авангард, а арьергард еще будет переходить мост у Аббевиля. Готов спорить, они подождут с битвой до завтрашнего утра.
— Сегодня или завтра, — проговорил король, — какая разница?
— Мы можем уйти, — предложил граф Уорвикский.
— И найти холм получше? — улыбнулся король.
Эдуард был моложе и не так опытен, как многие из его вассалов. Но он был король, и потому решение оставалось за ним. Он будет сражаться здесь. Так он и заявил, и заявил твердо.
— Будем сражаться здесь, — повторил король, глядя вверх на склон.
Он представлял там свое войско и видел его так, как увидят французы. Он знал, что его подозрение верно: самая низкая часть гребня, та, что ближе к Креси, окажется опасной. Там, рядом с мельницей, будет его правый фланг.
— Правым флангом будет командовать мой сын, — сказал Эдуард, вытянув руку, — и ты, Уильям, будешь с ним.
— Слушаюсь, сир, — подчинился граф Нортгемптонский.
— А вы, милорд, левым, — сказал король графу Уорвикскому. — Мы построимся в двух третях пути от подножия, и на фронте и флангах поставим лучников.
— А вы, сир? — спросил граф Уорвикский.
— Я буду у мельницы, — сказал король и погнал коня вверх по холму.
Проскакав две трети склона, он спешился и подождал, пока оруженосец примет поводья, а потом принялся за действительно нужное и не терпящее отлагательств дело — прошел вдоль холма, отмечая места на дерне своим белым посохом и давая указания сопровождавшим его военачальникам, куда поставить солдат, а те посылали за своими подчиненными. Таким образом, когда войско поднимется на длинный зеленый склон, все будут знать, куда становиться.
— Принесите сюда знамена, — велел король, — и поставьте там, где соберутся войска.
На протяжении всего пути из Нормандии войско двигалось тремя колоннами. Двум большим следовало установить длинный плотный строй латников поперек верхней части склона.
— Всем сражаться пешими, — распорядился Эдуард и подтвердил, что имеет в виду всех без исключения, хотя один-два военачальника из молодых ворчали, что почетнее сражаться верхом.
Но король больше заботился о победе, чем о чести, он слишком хорошо знал, что если его латников посадить на коней, то глупцы бросятся в контратаку, как только увидят атакующих французов, и сражение превратится в сумбурную потасовку у подножия холма. Тогда имеющие численное преимущество французы наверняка одержат верх. А если англичане будут сражаться пешими, то не смогут безумно броситься на всадников и им придется ждать под прикрытием щитов, когда на них нападут.
— Коней держать в тылу, за гребнем, — приказал Эдуард.
Он принял командование над третьей, самой маленькой колонной, которой предстояло остаться в резерве на вершине холма.
— Вы будете со мной, епископ, — сказал король епископу Даремскому.
Епископ, закованный в броню от макушки до кончиков пальцев на ногах и с тяжелой палицей в руке, выразил неудовольствие:
— Вы отказываете мне в возможности проломить несколько французских голов, сир?
— Взамен я позволю вам утомить Господа вашими молитвами, — сказал король, и окружающие рассмеялись. — А наши лучники, — продолжил он, — будут стоять здесь, вот здесь и вот здесь.
Эдуард шагал по дерну и через каждые несколько шагов втыкал белый посох. Он прикроет свой строй лучниками и куда больше лучников поставит на фланги. Лучники, он знал, были его преимуществом. На этом месте, завлекающем вражеских всадников на славную битву, их длинные стрелы с белым оперением будут смертельны.
— Здесь, — он сделал шаг и снова воткнул посох, — и вот здесь.
— Прикажете вырыть ямы? — спросил граф Нортгемптонский.
— Как можно больше, Уильям, — ответил король.
Лучникам, когда они соберутся в группы перед строем латников, будет велено вырыть в дерне ямы в нескольких ярдах ниже по склону. Не очень глубокие, но достаточные, чтобы сломать ногу не заметившему их коню. Если сделать много ям, атака может затормозиться и расстроиться.
— А здесь, — сказал король, дойдя до южного конца гребня, — мы разместим несколько телег. Поставьте сюда половину пушек, а вторую — в другой конец. И я хочу иметь здесь побольше лучников.
Эдуард жестом велел подать коня.
Поскольку латы были слишком тяжелы, двум пажам пришлось приподнять и взвалить его на седло. Выглядело это не очень внушительно. Оказавшись в седле, король окинул взглядом гребень холма, уже не пустынного, а разукрашенного первыми знаменами, которые показывали солдатам, где собираться. Через час-два, подумал Эдуард, все его войско будет здесь, чтобы заманить французов под стрелы лучников. Он вытер землю с конца посоха и со словами: «Посмотрим, найдется ли там что-нибудь поесть» — погнал кобылу по направлению к Креси.
На пустом гребне затрепетали первые флаги. Над далекими полями и лесами нависало серое небо. На севере шел дождь, дул холодный ветер. Восточная дорога, по которой должны были прийти французы, оставалась пустой. Священники молились:
— Помилуй нас, Господи, в Твоей великой доброте, помилуй нас.
* * *
Человек, называвший себя Арлекином, находился в лесу на возвышенности, что располагалась к востоку от холма между Креси и Вадикуром. Он покинул Аббевиль среди ночи, заставив стражников открыть северные ворота, и повел своих людей сквозь темноту вместе с аббевильским священником, знавшим местные дороги. Теперь, прячась за буками, он следил, как английский король разъезжает по далекому холму. Король удалился, но зеленый дерн испещрили знамена, а из деревни вверх по склону потянулись первые английские войска.
— Они хотят сразиться с нами здесь, — сказал Арлекин.
— Место не хуже любого другого, — сердито заметил сэр Саймон Джекилл.
Ему не понравилось, что его подняли среди ночи. Он знал, что этому странному человеку в черном, называвшему себя Арлекином, предложили вести разведку для французского войска, но не думал, что все люди Арлекина должны пропустить завтрак и шесть часов в холоде красться по черным пустынным окрестностям.
— Забавное место, — ответил Арлекин. — Они построят на холме лучников, и нам придется скакать прямо на их стрелы. Нужно обойти их с фланга, — сказал он, указывая на север.
— Предложите это его величеству, — язвительно проговорил сэр Саймон.
— Сомневаюсь, что он меня послушает. — Арлекин уловил издевку в голосе рыцаря, но не ответил на дерзость. — Пока. А когда завоюем себе имя, будет слушать. — Он потрепал коня по шее. — Однажды я встретился с английскими стрелами, и это был всего лишь один стрелок, но я видел, как легко стрела пробивает кольчугу.
— Я видел, как стрела пробивает двухдюймовую дубовую доску, — сказал сэр Саймон.
— Трехдюймовую, — вставил Генри Колли.
Он, как и сэр Саймон, мог сегодня встретить английские стрелы и все же гордился мощью английского оружия.
— Опасное оружие, — признал Арлекин невозмутимым голосом.
Он всегда был невозмутим, всегда уверен, неизменно спокоен, и это самообладание раздражало сэра Саймона, хотя еще больше его бесили полуприкрытые глаза Арлекина, которые напоминали ему глаза Томаса из Хуктона. Но Томас из Хуктона мертв, и сегодня против них будет одним лучником меньше.
— Однако и лучников можно разбить, — добавил Арлекин.
Сэр Саймон отметил, что француз за всю свою жизнь повстречался всего лишь с одним лучником и тем не менее уже придумал, как их разбить.
— И как же?
— Ты сам подсказал мне как, — напомнил ему Арлекин. — Конечно же, дать им израсходовать стрелы. Послать против них маловажные цели — пусть час-два стреляют по крестьянам, болванам и наемникам. А мы, — он повернул коня, — пойдем во второй линии. Какой бы приказ мы ни получили, все равно будем ждать, когда у них подойдут к концу стрелы. Кому хочется быть убитым каким-нибудь грязным крестьянином? В этом нет никакой славы, сэр Саймон.
Рыцарь признал, что в его словах есть резон. Он последовал за Арлекином в дальнюю часть буковой рощи, где с вьючными лошадьми дожидались оруженосцы и слуги. Двое гонцов отбыли с донесением о расположении англичан, а остальные слезли с коней и расседлали их. Людям и лошадям пришла пора отдохнуть, перед тем как облачаться в боевые доспехи. И еще нужно было обратиться за поддержкой к Богу.
Арлекин часто молился, и это смущало сэра Саймона, который считал себя добрым христианином, но не до такой уж степени набожным. Два-три раза в год он исповедовался и ходил к мессе, но в остальное время мало вспоминал о Боге. Арлекин же вверял себя Богу каждый день, хотя редко заходил в церковь и мало времени проводил со священниками. У него были как будто личные отношения с небесами, и это одновременно раздражало и утешало сэра Саймона. Раздражало — потому что казалось недостойным мужчины, а утешало — потому что если Бог мог принести какую-то пользу воину, то именно в день сражения.
Впрочем, этот день, похоже, был для Арлекина особенным, так как, преклонив колено и молча помолившись, он встал и велел оруженосцу принести копье. Сэр Саймон, желавший поскорее прекратить благочестивые глупости и поесть, решил, что пора облачаться в доспехи, и тоже послал оруженосца за своим копьем, но Арлекин остановил его:
— Погоди.
Замотанные в кожу копья везли на вьючной лошади, но оруженосец Арлекина принес копье, следовавшее на собственной лошади и завернутое помимо кожи еще и в холст. Сэр Саймон предположил, что это личное оружие Арлекина. Но когда с древка сняли холстину, он увидел древнее, покоробившееся копье из такого ветхого дерева, что оно несомненно сломалось бы от малейшего усилия. Наконечник, похоже, был серебряным, и это тоже было глупо: серебро слишком мягко для смертельного оружия.
Сэр Саймон усмехнулся.
— Не собираетесь же вы сражаться с этим?
— Мы все будем сражаться с этим, — ответил человек в черном и, к изумлению сэра Саймона, снова преклонил колени. — На колени, — велел он и сэру Саймону.
Тот повиновался, чувствуя себя идиотом.
— Ты хороший воин, сэр Саймон, — сказал Арлекин. — Мало я встречал людей, так владеющих оружием, и не думаю, что хотел бы видеть кого-то иного на моей стороне, но для сражения нужно еще кое-что, кроме мечей, копий и стрел. Перед боем нужно думать и всегда нужно молиться, ведь если Бог на твоей стороне, никто не может тебя победить.
Сэр Саймон, смутно сознавая, что его критикуют, перекрестился и сказал в свое оправдание:
— Я молюсь.
— Тогда вознеси благодарность Богу за то, что мы пойдем в битву с этим копьем.
— Зачем?
— Потому что это копье святого Георгия и человек, бьющийся под защитой этого копья, будет в объятиях Бога.
Рыцарь уставился на копье, которое с почтением положили на траву. В жизни сэра Саймона было несколько случаев, когда он, обычно в полупьяном состоянии, улавливал что-то в божественных таинствах. Однажды один свирепый доминиканец довел его до слез, хотя при следующем его приходе в таверну уже не было того эффекта; а еще он весь съежился, когда впервые пришел в собор и увидел тускло освещенный свечами свод. Но таких моментов было мало, они были редки и нежеланны. Однако теперь вдруг таинство Христа коснулось его сердца. Сэр Саймон посмотрел на копье и увидел не безвкусное старое оружие с непрактичным серебряным наконечником, а нечто наделенное Божьей силой. Оно было послано Небесами, чтобы сделать человека неуязвимым, и рыцарь почувствовал влагу на глазах.
— Мои предки привезли его из Святой земли, — сказал Арлекин, — и сказали, что воин, сражающийся под защитой этого копья, не может быть побежден. Но это неправда. Их победили. Однако когда все их союзники погибли, когда развели адское пламя, чтобы сжечь их сторонников, сами они остались живы. Они покинули Францию, взяв с собой копье, но мой дядя украл его и спрятал от нас. Потом я нашел копье, и теперь оно благословит нас на битву.
Сэр Саймон ничего не сказал, а лишь смотрел на оружие с чувством, близким к благоговению.
Генри Колли, не тронутый торжественностью момента, шмыгнул носом.
— Мир загнивает, — сказал Арлекин. — Церковь разложилась, а короли ослабели. В нашей власти, сэр Саймон, построить новый мир, угодный Богу, но, чтобы сделать это, мы должны разрушить старый. Мы должны сами взять власть и передать ее Богу. Вот зачем мы сражаемся.
Генри Колли решил, что француз спятил, но сэра Саймона захватили его слова.
— Скажи мне, — Арлекин посмотрел в лицо сэру Саймону, — что изображено на боевом флаге английского короля?
— Дракон, — ответил тот.
На лице Арлекина появилась столь редкая для него улыбка.
— Разве это не знамение? — сказал он и, помолчав, продолжил: — Я скажу тебе, что случится в этот день. Придет нетерпеливый король Франции и бросится в атаку. День сложится для нас плохо. Англичане будут глумиться над нами, что мы не можем сломать их строй. Но потом мы принесем это копье, и ты увидишь, как Бог изменит ход битвы. Мы выхватим победу в последний момент. Ты возьмешь в плен королевского сына, а возможно, мы захватим и самого Эдуарда, и нашей наградой будет благоволение Филиппа. Вот зачем мы сражаемся, сэр Саймон, — за расположение короля, так как оно означает власть, богатство и земли. Ты поделишься этим богатством, но только когда поймешь, что мы воспользуемся им для очищения христианского мира от скверны и тлена. Мы будем бичом для нечестивых.
«Совсем спятил, — подумал Генри Колли. — Рехнулся».
Арлекин поднялся с колен и подошел к корзине, висевшей на боку лошади, откуда достал лоскут ткани и развернул его. Это оказалось красным знаменем с изображением странного зверя с рогами, клыками и когтями, который стоял на задних лапах, сжимая в передних чашу.
— Это знамя нашей семьи, — сказал Арлекин и черными лентами привязал полотнище к длинному серебряному наконечнику копья, — и много лет, сэр Саймон, это знамя было запрещено во Франции, так как его владельцы сражались против короля и Церкви. Наши земли были опустошены, а наш замок до сих пор разорен. Но сегодня мы станем героями, и это знамя снова окажется в милости. — Он обернул наконечник флагом, скрыв йейла. — Завтра мой род возродится.
— Какой род? — спросил сэр Саймон.
— Мое имя — Ги Вексий, — раскрыл тайну Арлекин, — я граф Астаракский.
Сэр Саймон никогда не слышал про Астарак, но ему было приятно узнать, что его хозяин — человек действительно благородных кровей. Выражая покорность, он почтительно протянул к Ги Вексию сложенные руки и с непривычным подобострастием проговорил:
— Я не разочарую вас, милорд!
— Бог не отвернется от нас сегодня, — сказал Ги Вексий и взял руки сэра Саймона в свои. — Завтра, — он возвысил голос, говоря со всеми рыцарями, — мы сокрушим Англию!
Потому что у него было копье.
И приближалось войско французского короля.
И англичане сами приготовили себя для побоища.
* * *
Уилл Скит стоял на опушке рядом с кучей выгруженных с телеги вязанок.
— Стрелы, — сказал он, но вдруг осекся, глядя на прическу Томаса. — Боже милостивый! Похоже, тебя обгрызла крыca. — Он нахмурился. — Впрочем, тебе идет. Как будто ты наконец-то повзрослел. Стрелы! — повторил Уилл. — Не тратьте их зря.
Он начал одну за другой швырять связки лучникам.
— Кажется, их много, но вы, богом обиженные калеки, никогда не были в настоящей битве, а битва поглощает стрелы так же, как шлюха поглощает… Доброе утро, отец Хобб!
— Ты оставишь мне вязаночку, Уилл?
— Не трать их попусту на грешников, святой отец, — ответил тот, бросая связку и ему. — Убей какого-нибудь богобоязненного француза.
— Такого не бывает, Уилл. Все они сатанинские отродья.
Томас высыпал одну вязанку в свой мешок для стрел, а другую заткнул за пояс. В шлеме он хранил две тетивы, сберегая их от опасного дождя. В лагерь к лучникам пришел кузнец, молотом выправил мечи, топоры, ножи и тесаки, а потом наточил их. Кузнец, и раньше бродивший близ войска, сказал, что король отправился на север посмотреть на поле боя, но сам он считает, что французы сегодня не придут.
— И чего тогда потеть, — проворчал он, водя точильным камнем по мечу Томаса, и заметил, глядя на длинный клинок: — Французская работа.
— Из Кана.
— Ты мог бы продать его за пенни или два. — В похвале чувствовалась зависть. — Добрая сталь. Старая, конечно, но добрая.
Теперь, пополнив запас стрел, лучники сложили свои вещи в повозку, которая вмещала пожитки всего войска. Один солдат, мучившийся животом, будет охранять ее, а другой инвалид присмотрит за конями стрелков. Уилл Скит велел убрать повозку и осмотрел собравшихся лучников.
— Эти ублюдки придут если не сегодня, то завтра, — сказал он. — Их больше, чем нас, и они не голодные, у них хорошая обувь, и они думают, что их дерьмо пахнет розами, так как они долбаные французы. Но умирают они так же, как и все прочие. Стреляйте в их коней — и доживете, чтобы увидеть закат. И помните: у них нет настоящих стрелков, а значит, они проиграют. Это не трудно понять. Берегите головы, стреляйте в коней, не тратьте попусту стрелы и слушайте приказы. Пошли, ребята.
Они перешли мелкую речку, как и множество других отрядов, потянувшихся из леса в деревню Креси, где расхаживали рыцари, окликая оруженосцев или пажей, чтобы те поудобнее затянули какой-нибудь ремень или ослабили пряжку. Связанных уздечками коней отвели за холм, где вместе с войсковыми женщинами, детьми и пожитками они простоят до окончания битвы в кольце телег. Принц Уэльский, до пояса уже облаченный в доспехи, грыз у церкви зеленое яблоко. Он рассеянно кивнул, когда стрелки Скита почтительно стянули свои каски. Жанетты нигде не было, и Томас задумался, не сбежала ли она одна, но потом решил, что ему нет до этого дела.
Рядом с ним шла Элеонора. Она дотронулась до его мешка со стрелами.
— Тебе хватит стрел?
— Смотря сколько придет французов, — ответил Томас.
— А сколько здесь англичан?
Говорили, что в войске восемь тысяч, половина — стрелки, и Томас счел, что это похоже на правду. Он назвал цифру Элеоноре, и та нахмурилась.
— А сколько французов? — спросила она.
— Бог их знает, — ответил Томас.
Сам он считал, что их гораздо больше восьми тысяч, намного больше, но он ничего не мог с этим поделать и потому, глядя на поднимавшихся по склону лучников, постарался забыть о численном неравенстве.
Они перевалили через гребень и увидели длинный передний склон. На мгновение Томасу показалось, что начинается великая ярмарка. Холм пестрел разноцветными флагами, а между ними ходили люди. Для полного сходства с дорчестерской ярмаркой не хватало только пляшущего медведя и жонглеров.
Уилл Скит остановился, высматривая знамя графа Нортгемптонского, и увидел его справа от себя, недалеко от мельницы. Он повел своих людей вниз, и графский латник показал им вехи, отмечавшие их позицию.
— Граф хочет, чтобы вы вырыли ямы против коней, — сказал он.
— Вы слышали? — крикнул Уилл Скит. — Начинайте копать!
Элеонора помогала Томасу. Земля была плотная, и, чтобы разрыхлить ее, приходилось пользоваться ножом, а потом выгребать грунт руками.
— Зачем вы роете ямы? — спросила Элеонора.
— Для коней, — ответил Томас, притаптывая вырытую землю, прежде чем начать копать следующую ямку.
Перед всем строем лучников, шагах в двадцати от позиции, появились одинаковые маленькие лунки. Вражеские всадники будут нестись на всем скаку, и ямы задержат их. Кони смогут преодолеть это препятствие, но медленно, и азарт наступления будет потерян. Пробираясь между коварными лунками, французы сами окажутся под атакой лучников.
— Вон, — сказала Элеонора, указывая рукой, и Томас увидел на дальнем конце холма отряд всадников.
Первые прибывшие французы смотрели через долину, как под знаменами медленно собирается английское войско.
— Еще несколько часов, — сказал Томас.
Эти французы, догадался он, были лишь авангардом, посланным вперед разыскать врага, а основное французское войско еще идет из Аббевиля. Арбалетчики, которые, конечно, возглавят атаку, будут пешими.
Справа от Томаса, где склон спускался к реке, строилось укрепление из пустых телег и повозок. Их подгоняли плотно друг к другу в качестве преграды для всадников, а между ними поставили пушки. Это были не те большие пушки, что безуспешно пытались пробить ворота в канскую крепость, а гораздо меньше.
— «Сквернословы», — сказал Томасу Уилл Скит.
— Сквернословы?
— Так их называют — «сквернословы».
Он провел Томаса и Элеонору по склону взглянуть на пушки, представлявшие собой связки железных труб. Пушкари перемешивали порох, а остальные развязывали связки гарро — стреловидных железных снарядов — и запихивали их в стволы пушек. Некоторые «сквернословы» имели до восьми стволов, некоторые семь, а некоторые только четыре.
— Бесполезные хреновины. — Скит плюнул. — Но они могут напугать коней.
Он кивнул стрелкам, рывшим лунки перед «сквернословами».
Пушки здесь стояли густо — Томас насчитал тридцать четыре, и еще волокли новые, — но они были нужны лишь для прикрытия лучников.
Прислонившись к повозке, Скит смотрел на дальний холм. Погода была вовсе не теплой, но он вспотел.
— Ты заболел? — спросил Томас.
— Немного крутит кишки, — признался йоркширец, — но ничего такого, что помешало бы петь и плясать.
На дальнем холме уже собралось сотни четыре французских всадников, и из леса появлялись все новые.
— Может быть, ничего и не будет, — тихо проговорил Скит.
— Сражения?
— Филипп Французский нерешителен. Он совершит марш-бросок, чтобы вступить в бой, а потом подумает, что лучше повеселиться дома. Так я о нем слышал. Нервный ублюдок. — Он пожал плечами. — Но если он решит, что сегодня ему выпал шанс, дело плохо.
Томас улыбнулся.
— А ямы? А лучники?
— Не будь дураком, парень, — обругал его Скит. — Не каждая лунка сломает по конской ноге, и не каждая стрела попадет в цель. Возможно, мы отобьем первую атаку, а может быть, и вторую, но они будут все наседать и наседать и в конце концов пробьются. Их слишком много, гадов. Они пройдут, Томас, и тогда придется поработать латникам. Просто не теряй голову, парень, и помни, что рукопашная — для латников. Если эти ублюдки пройдут за ямы, опусти лук и жди цели, и тогда останешься жив. Ну а если мы проиграем… — Он пожал плечами. — Беги в лес и прячься там.
— Что он говорит? — спросила Элеонора.
— Что сегодня будет простая работенка.
— Ты не умеешь врать, Томас.
— Их просто слишком много, — проговорил Скит самому себе. — Томми Дагдейлу в Бретани пришлось еще круче, Том, но у него было в избытке стрел. А у нас не хватает.
— У нас все будет в порядке, Уилл.
— Да, конечно. Может быть. — Скит отошел от повозки. — Мне нужно немного побыть одному.
Томас и Элеонора снова направились на север. Англичане уже строились. Вокруг расставленных там и сям флагов толпились латники, строясь в квадраты. Впереди каждого строя становились лучники, а старшие проверяли, оставлены ли в строю промежутки, чтобы лучники могли убежать, если всадники прорвутся слишком близко. Из деревни принесли связки копий и раздали латникам переднего ряда. Если французы преодолеют стрелы и ямы, копья можно упереть в землю и встретить ими врага.
К полудню на холме собралось все войско. Оно казалось гораздо больше, чем было на самом деле, потому что многие женщины остались со своими мужчинами и сидели рядом с ними на траве. Время от времени выглядывало солнце, отбрасывая на долину тени. Ямы были вырыты, пушки заряжены. С дальнего холма за англичанами наблюдали французы. Не меньше тысячи. Но никто не рискнул спуститься по склону.
— Это, по крайней мере, лучше, чем марш, — сказал Джейк. — Есть возможность отдохнуть, верно?
— Денек будет легкий, — предположил Сэм и кивнул на дальний холм. — Ублюдков не так уж много, а?
— Это лишь авангард, дурень, — ответил Джейк.
— А что, подойдут еще? — искренне удивился Сэм.
— Придет вся Франция, до последнего ублюдка.
Томас молчал. Он представлял себе, как французское войско тянется по Аббевильской дороге. Все они знают, что англичане остановились и ждут их, и, несомненно, французы спешат, чтобы не опоздать к сражению. Наверное, они уверены в победе. Он перекрестился. Элеонора, чувствуя его беспокойство, коснулась руки Томаса.
— С тобой все будет хорошо, — сказала она.
— И с тобой тоже, любовь моя.
— Помнишь, что ты обещал моему отцу?
Томас кивнул, но не мог убедить себя, что сегодня увидит копье святого Георгия. Этот день был реален, а копье принадлежало некоему таинственному миру, с которым Томас не хотел иметь ничего общего. Все прочие, думал он, пылают страстью к этой реликвии, и только он, у которого не меньше причин узнать правду, остается равнодушен. Лучше бы ему вообще не видеть этого копья. Лучше бы человек, называвший себя Арлекином, никогда не появлялся в Хуктоне. Но если бы французы не высадились там, он не ходил бы с черным луком, и не стоял бы сейчас на этом зеленом холме, и не встретил бы Элеонору. «Нельзя отвернуться от Божьей воли», — сказал себе Томас.
— Если увижу копье, — пообещал он Элеоноре, — я буду биться за него.
Это была его епитимья, хотя он надеялся, что исполнять ее не придется.
В полдень солдаты поели заплесневелого хлеба. Французы темной тучей покрывали дальний холм, теперь их было очень много, и прибыли первые пехотные части. Первые капли дождя заставили лучников свернуть тетивы и спрятать под шлемы. Но мелкий дождь вскоре закончился, и лишь ветер шевелил траву.
А французов на дальнем холме становилось все больше и больше. Целое полчище. Оно пришло в Креси, чтобы отомстить.
