2
Первые дни в Ричмонде Старбак провёл, таскаясь за Итеном Ридли по складам и пакгаузам, откуда закупались припасы для Легиона. Изначально с поставщиками договаривался Ридли, а потому до отъезда в Фальконер-Куртхаус хотел сам завершить сделки.
— Финансовую сторону я улажу без тебя, преподобный. — обращение, соответствующее духовному званию отца, Ридли превратил в обидную кличку для сына, — Твоей заботой будет лишь доставка.
И Старбак мерил шагами высокие складские здания да пыльные конторы, пока Ридли «улаживал финансовую сторону» тет-а-тет с торговцами, результатом чего было очередное сообщение для Натаниэля:
— От мистера Вильямса на следующей неделе прибудут шесть клетей. Во вторник, Джонни?
— Во вторник, как Бог свят, мистер Ридли.
Вильямс подрядился поставить Легиону тысячу пар обуви. Другие купцы отгружали подразделению форму, ударные капсюли, пуговицы, штыки, порох, револьверы, палатки, котелки, ранцы, фляги, кружки, верёвки, пояса; все те мелочи, без которых воевать невозможно, и все эти вещи приобретались у частных фирм, ибо Вашингтон Фальконер не желал иметь ничего общего с правительством штата Виргиния.
— Заруби себе на носу, преподобный, — разъяснял Ридли Старбаку, — Фальконер не празднует нынешнего губернатора, и те же тёплые чувства губернатор испытывает к Фальконеру. Фальконер не без оснований считает, что губернатор ждёт, когда Легион будет набран и оснащён, чтобы под благовидным предлогом прибрать его к рукам. Дабы предлога не давать мы и берём всё, минуя арсеналы штата. А это не так уж просто.
Просто или нет, дело двигалось, и страницы блокнота Старбака заполнялись пометками о клетях, ящиках, бочках и мешках, которым надлежало быть доставленными в Фальконер-Куртхаус.
— Не подмажешь — не поедешь, преподобный, — поучал Ридли, — Многие сейчас крутятся, как белки в колесе, доставая снаряжение. На всех не хватает, а потому надо иметь глубокие карманы. Пойдём-ка промочим горло.
Ридли доставляло удовольствие затаскивать Старбака в самые гнусные забегаловки в трущобах на северном берегу реки Джеймс.
— Мало походит на папину церковь, а, преподобный? — поддел спутника Ридли в очередном притоне, смрадном и кишащем крысами.
Старбак кивнул. Обстановка вокруг весьма отличалась от Бостона, где опрятность почиталась знаком благоволения Всевышнего, а трезвость — необходимым условием спасения души. Старания Ридли шокировать Старбака пропадали, однако, втуне. Натаниэль воспринимал злачные места Ричмонда как некую экзотику, больно велика была пропасть между ними и разграфленной, разлинованной кальвинистской безрадостностью отчего дома. В Бостоне тоже хватало нищеты, пьянства и мерзостей, только Натаниэль с ними там не сталкивался, и теперь искренне наслаждался выпавшим на его долю приключением, служившим осязаемым доказательством того, что он вырвался из холодных неласковых объятий его святого семейства. Реакция Старбака злила Ридли, и переулки, куда он тащил спутника, становились всё гаже, а харчевни — грязнее.
— Не будь меня рядом, преподобный, — доверительно склонился к уху Старбака в отвратной портовой таверне, провонявшей нечистотами, сочившимися в реку из сточной трубы тремя метрами дальше входа, — через пять минут ты бы дрейфовал к океану с перерезанной глоткой.
— Из-за моего северного выговора?
— Ради твоих добротных башмаков.
— Мне так не кажется. — возразил Старбак и с вызовом предложил, — Хочешь — иди себе.
Какими бы злодейскими ни были рожи у посетителей, юноша скорее дал бы им перерезать себе горло, чем позволил Ридли усомниться в его храбрости.
— Иди, а я посижу.
— Рискуешь.
— Ничего. Иди, куда тебе надо.
Старбак отвернулся к стойке и щёлкнул пальцами:
— Стаканчик чего-нибудь покрепче. Один!
Всё это было чистой воды бравада. Спиртное Старбак плохо переносил, лишь пригубливая свою порцию и отдавая Ридли остальное. Вкус алкоголя ощущался во рту вкусом самого греха, пряно приправлявшим пикантность похода по злачным местам.
Ридли засмеялся:
— А ты не трус, Старбак, точно говорю.
Натаниэль упрямо повторил:
— Хочешь — иди.
— Не могу. Фальконер не простит мне, если тебя прикончат. Ты — его новая любимая зверюшка, преподобный.
— Зверюшка? — набычился Старбак.
— Без обид, преподобный. — Ридли раздавил окурок одной сигары и немедленно поджёг следующую. Сдержанность не входила в список присущих ему добродетелей, — Понимаешь, Фальконер — одиночка. Отсюда тяга подбирать и выхаживать раненых зверюшек. Отсюда и болезненное отношение к расколу страны.
Старбак не понимал:
— Из-за того, что он — одиночка?
Ридли досадливо помотал головой. Повернувшись к стойке, он облокотился на неё и, глядя сквозь пыльное треснутое стекло на двухмачтовое судно у причала, сказал:
— Фальконер поддерживает раскол только потому, что боится лишиться доверия друзей его отца. Он вынужден постоянно доказывать им и себе, что более пылкого патриота Юга нет и не будет. Потому что в противном случае искренность его патриотизма может вызвать серьёзные сомнения. Улавливаешь?
— Не очень.
Ридли скривился. Разжёвывать очевидное ему не хотелось. Вздохнул:
— Напряги мозги, преподобный. Земли у него — хоть ешь её. Он землёй не занимается. Не возделывает, ничем не засаживает, даже под пастбища не использует. Владеет и приглядывает. Ниггерам дал вольную. Спросишь, откуда у него деньги? От железных дорог и ценных бумаг, то есть наличные он качает из Нью-Йорка и Лондона. Он в Европе — свой, а на Юге — чужак, как бы ему ни хотелось обратного.
Южанин пустил колечко дыма и, покосившись на Старбака, спросил:
— Разрешишь дать тебе совет?
— Изволь.
— Не прекословь ему. Семья может спорить с Вашингтоном, из-за чего он проводит с ней минимум времени. Для личного же секретаря вроде меня или тебя пререкания — недостижимая роскошь. Наша работа — восхищаться им. Понимаешь?
— Он, по-моему, заслуживает восхищения.
— Как и все мы. — хмыкнул Ридли, — когда обзаводимся пьедесталом, достаточно высоким, чтобы плевать на окружающих. Пьедестал Вашингтона Фальконера — его деньги, преподобный.
— Твой-то тоже? — воинственно осведомился Старбак.
— Нет, преподобный. Мой родитель профукал семейный капитал. Единственный пьедестал, с высоты которого я могу плевать на окружающих — спина лошади. Потому что я чертовски хороший наездник, один из лучших по эту сторону Атлантики. Да, пожалуй, и по ту тоже. — улыбнувшись собственной нескромности, Ридли отставил пустой стакан, — Делу — время, потехе — час. Навестим напоследок контору Бойла и Гэмбла. Мошенники обещали мне на прошлой неделе раздобыть подзорные трубы.
Ночевать Ридли уходил к брату, жившему на Грейс-стрит, предоставляя Старбаку самостоятельно возвращаться в усадьбу Фальконера по улицам, на которых яблоку негде было упасть от съехавшихся в Ричмонд уроженцев самых разных уголков Юга: жилистых поджарых алабамцев; длинноволосых техасцев с ногами колесом; бородатых дерюжников с берегов Миссисипи. Вооружённые чем попало, снаряженные как попало, они заранее праздновали победу, швыряясь деньгами направо и налево. Шлюхи и трактирщики срывали сумасшедшие куши, плата за постой росла, как на дрожжах, а поезда привозили в Ричмонд всё новых и новых добровольцев. Каждый из них горел желанием защитить новорождённую Конфедерацию от «грязных янки», и когда радость местных жителей по поводу возросших доходов сменилась пониманием того, что сосредоточение в Ричмонде такого количества вооружённых людей может плохо кончиться, приказом назначенного, наконец, командующего всё это разношерстное воинство было отправлено за город, на площадку, отведённую для ярмарок, где свежеиспечённые выпускники Командных курсов Виргинии принялись с энтузиазмом вбивать в спины вчерашних фермеров да пастухов науку побеждать.
Вскоре новый командующий виргинского ополчения генерал-майор Роберт Ли нанёс визит вежливости Вашингтону Фальконеру. Фальконер подозревал, что за посещением Ли скрывается не столько дань светским условностям, сколько желание губернатора подгрести под себя батальон, но отказаться принять носителя фамилии, стоящей в списке лучших семейств Виргинии по соседству с его собственной, не мог. Итен Ридли днём раньше выехал в Фальконер-Куртхаус, и Фальконер предупредил Старбака, что в качестве личного секретаря присутствовать на встрече придётся Старбаку.
— Губернатор Летчер привык въезжать в рай на чужом горбу. — хмуро добавил Фальконер, — Попомни мои слова, Нат, Ли послан отобрать у меня Легион.
Натаниэль сел у боковой стены кабинета, раскрыв на коленях блокнот, в котором в течение встречи так и не сделал потом ни единой записи. Ли явился в цивильном платье, сопровождаемый капитаном ополчения штата. Обменявшись приветствиями с Фальконером, генерал официально уведомил хозяина дома о том, что принял на себя обязанности главы всех военных сил штата, и осторожным, почти извиняющимся тоном осведомился: действительно ли мистер Фальконер формирует у себя в округе полк?
— Легион. — поправил Фальконер.
— Легион?
— Именно Легион. Причём, заметьте, арсеналы штата при этом не обеднели ни на одно седло, ни на одну пушку, ни на одну флягу или пуговицу! — гордо сказал Фальконер, — Я заплатил за всё из собственных средств. За всё, вплоть до последней подмётки!
Брови генерала поднялись:
— Обошлось недёшево, как мне кажется?
Ли пользовался любовью простого люда на Юге; любовью, перешедшей в обожание после того, как генерал отклонил предложение Авраама Линкольна остаться в федеральной армии (читай, северной), предпочтя возглавить оборону родного штата. Ли считался лучшим из военачальников страны, но Старбаку верилось в это с трудом. Седобородый спокойный Ли явно проигрывал энергичному, взрывному Фальконеру.
Генерал Роберт Ли. Уроженец Виргинии. Рабов своих отпустил задолго до войны. Профессиональный военный, в числе подвигов которого — подавление в 1859 году авантюры фанатичного аболициониста Джона Брауна. Получив генеральский чин в армии Конфедерации, до конца войны носил полковничьи знаки различия, соответствовавшие его званию в армии США.
— Вы упомянули пушки и сёдла, так? — ровным голосом уточнил генерал, — Следует ли полагать, что ваше подразделение не только именуется Легионом, но и, соответственно, включает в себя иные рода войск?
— То есть? — не понял Фальконер.
— То есть, Легион состоит не только из пехоты? — вежливо объяснил генерал.
— Не только, не только! Конфедерация получит прекрасно оснащённое, отлично выученное формирование, пригодное для решения боевых задач любой степени сложности! — Фальконер умолк на миг, давая визави проникнуться грандиозностью замысла и сопутствующих расходов, а затем подпустил пышности, — Легион станет чем-то вроде Старой Гвардии Бонапарта. Элитные войска Конфедерации!
— Ясно. — невозмутимо сказал старый вояка и заговорил о том, чего так страшился Фальконер: о передаче подразделения в ведение штата.
У Фальконера имелись собственные виды на Легион, весьма отличные от убогих фантазий губернатора Джона Летчера. Ли закончил. Фальконер тоже молчал. Пауза затянулась, и по лицу генерала пробежала тень недовольства:
— Отдаёте ли вы себе отчёт, мистер Фальконер, насколько важно для нас сохранить единство в своих рядах?
Тот намёк понял и вскинулся:
— Может, вы мне ещё о дисциплине напомните?
— Дисциплина, конечно, тоже важна. — примирительно произнёс генерал.
Ссориться он не желал. Хозяин дома тоже, хотя и не отказал себе в удовольствии поинтересоваться с лучезарной улыбкой, понимает ли руководство штата, сколько стоило снарядить и обмундировать Легион?
— Я-то по скудоумию собирался дать Конфедерации полностью боеготовый Легион, но, раз уж штату так свербит… Так необходимо, я хотел сказать. Тогда пожалуйста. Тотчас, едва мне будут возмещены мои расходы. Мой секретарь, мистер Старбак, предоставит вам счета и отчёты.
Ли покосился на Старбака, и при виде поблекшего синяка в глазах его на миг блеснула искорка любопытства. Слова Фальконера не вызвали на физиономии генерала никаких эмоций, однако он всё же расставил точки над «и»:
— Рано или поздно, мистер Фальконер, вам придётся передать Легион нам.
— Придётся, а как же. Боеспособную и обученную часть. — он широко улыбнулся, — Или вы думаете, что я намерен в одиночку разгромить Соединённые Штаты?
Высокопоставленный посланец Летчера шутки не принял. Да и с чего бы ему веселиться? Поручение губернатора он не выполнил, последнее слово осталось за Фальконером. Ли вздохнул и спросил:
— Как идёт вербовка?
— Отлично. Я вверил её заботам одного из лучших моих офицеров. Мы набираем в Легион только ребят из нашего округа, как вам известно.
На самом деле не только, но Фальконер чувствовал, что слава Легиона, как формирования исключительно земляческого, не посягающего на рекрутов из соседних областей, поможет ему и дальше противостоять посягательствам Летчера.
Ли кивнул:
— А обучение? Им занимается компетентный специалист?
— Чрезвычайно компетентный! — с жаром заверил Фальконер, не вдаваясь в подробности, которые Ли, очевидно, и хотел услышать.
В отсутствие Фальконера муштровал новобранцев его заместитель и сосед, майор Пилхэм, ветеран войны с англичанами 1812 года. Хоть майор и разменял восьмой десяток, Фальконер клялся, что старикан по силе духа и неукротимости даст сто очков форы любому молодому. Пилхэм был единственным офицером Легиона, обладавшим военным опытом, по поводу чего насмешник Ридли ехидно заметил Старбаку накануне, что полдня ожидания врага и полдня драпа от него же едва ли можно счесть опытом, который стоит перенимать, ибо участие в войне 1812 года для юного тогда Пилхэма началось и кончилось под Бладенсбургом, где англичане походя разогнали американское ополчение.
Разговор больше не клеился. Фальконер поинтересовался планами военного командования штата и, получив ответ, что Ли намерен всемерно укреплять оборону, досадливо буркнул: мол, лучшей обороной Виргинии стал бы захват столицы северян, Вашингтона.
Когда Ли и капитан откланялись, Фальконер с горечью посетовал:
— О каких победах можно говорить, пока нами командуют болваны вроде этого? Видит Господь, как нам нужны юные, дерзкие вместо таких безвольных, боящихся своей тени старых бурдюков!
Он принялся расхаживать по комнате:
— Губернатору следовало бы, коль он возжаждал выцарапать у меня Легион, послать кого-нибудь позубастей!
— Газеты Ли хвалят. — нейтрально заметил Старбак.
— Интересно, за что? За то, что он не обмарал штаны при виде толпы голодранцев, которую в Мексике называют армией? Он же привык к войне, где, во-первых, надо сначала догнать самозабвенно улепётывающего противника, а, во-вторых, догнав, заставить его удержаться от бегства хотя бы до первого выстрела, чтобы с чистой совестью потом катать рапорт о победе в сражении. Ты слышал его, Нат: «Задача первостепенной важности — противодействие возможному вторжению с Севера!»
Фальконер удачно скопировал манеру генерала говорить и с яростью взмахнул кулаком:
— Задача первостепенной важности — победа в войне, не прозябание в глухой обороне! А победу может принести лишь быстрый и решительный удар по врагу! Наступать, наступать и наступать!
На глаза ему попался боковой стол с разложенными на нём подробными картами западной части Виргинии да расписанием поездов железной дороги направления Огайо-Балтимор, и Фальконер сбился. В шутке насчёт его личной войны против Севера, как и в любой шутке, имелась доля правды. Фальконер замышлял набег на железнодорожную линию, по которой в Вашингтон из западных штатов доставлялись солдаты и оружие. План рейда был проработан пока лишь в общих чертах, но Фальконера, человека увлекающегося, захватила сама идея небольшого мобильного отряда, громящего коммуникации противника, сжигающего станции, разбирающего рельсы и пускающего поезда под откос.
— Надеюсь, он не обратил внимания на карты. — с волнением проговорил Фальконер.
— Перед приходом генерала я накрыл их картами Европы, сэр. — успокоил его Старбак.
— Умница, Нат! Молодчина! Слава Богу, что мне в помощники достался ты, а не один из вестпойнтских выкормышей Ли! Может, газеты так обслюнявливают Ли из-за того, что он Вест-Пойнтом командовал? Газеты всегда любят учителишек. А я, честно признаюсь, не очень. Мой драгоценный шурин учительствует, и я бы ему в Легионе котла дырявого не доверил. Он, правда, на котёл не претендует. Он метит выше, в офицеры! А чёрта с два! Птичка-Дятел — осёл! Кретин! Олух царя небесного!
Старбаку смутно припомнились рассказы Адама о чудаковатом дядюшке — педагоге:
— Он был воспитателем Адама, да, сэр?
— И Адама, и Анны. Сейчас руководит школой округа, а Мириам все уши мне прожужжала, какой замечательный из него получится майор!
Фальконер говорил о своей супруге. Слабое здоровье принудило её давным-давно оставить свет, замкнувшись в тиши да уединении загородного поместья.
— Майор Птичка-Дятел! Ха! Даже звучит идиотски! Как же, его надо пожалеть! Он — бедный родственник! Это я бедный! Это меня надо жалеть за то, что у меня такой родственник!
Выплеснув раздражение, Фальконер остыл:
— Ладно, Бог с ним, что с дятла возьмешь? У нас и без него хлопот полон рот.
Полон рот — не то слово. Дом буквально осаждали просители. Половину из них составляли нуждавшиеся в деньгах изобретатели разного рода чудо-оружия. Вторую половину — отставники европейских армий, искавшие места офицера в Легионе. Этим отвечали, что подразделение набирается из числа жителей одного округа, и все служащие в нём, от кашевара до адъютанта, — виргинцы.
— Кроме тебя, Нат. — сказал Вашингтон Фальконер, — Но я не знаю, согласишься ли ты вступить в Легион?
— Почту за честь, сэр. — тёплая волна признательности к работодателю поднялась в душе Старбака.
— Тебе придётся драться против всего, что дорого твоим домашним, Нат.
— Мой дом теперь здесь, сэр.
— Рад слышать, Нат, ведь истинная Америка здесь. На Юге, не на Севере.
Спустя десять минут Старбак дал от ворот поворот покрытому шрамами австрийцу-кавалеристу, участнику полудюжины битв в Северной Италии. Выслушав стандартные фразы о том, что личный состав набирается из жителей Виргинии, австриец с кривой усмешкой поинтересовался, как ему быстрее добраться до Вашингтона.
— Раз никому из южан, химмельхеррготт, мои услуги не нужны, я буду драться за северян!
В начале мая военные корабли Севера блокировали побережье Конфедерации. Джефферсон Дэвис, президент Временного правительства Конфедерации Штатов Америки, ответил официальным объявлением войны Соединённым Штатам. Виргинию политические разногласия раскололи надвое. Губернатор Летчер отвёл войска из городка Александрия, находящегося напротив Вашингтона через Потомак; поступок, охарактеризованный Фальконером, как проявление трусости, типичное для Летчера.
— Знаешь, о чём мечтает губернатор?
— Помимо вашего Легиона, сэр?
— Он ждёт, как манны небесной, вторжения Севера в Виргинию, потому что это избавит его от необходимости принимать решения, которые могут вызвать недовольство части его избирателей. И расколу он не рад. Соглашатель. Соглашатель и приспособленец.
События следующего дня заставили Фальконера пересмотреть мнение о губернаторе. Летчер, вопреки прогнозам недоброжелателей, внезапно двинул подразделения виргинского ополчения вперёд, заняв город Харперс-Ферри восемью десятками километров выше Вашингтона по течению. Ричмонд праздновал, Фальконер кусал локти, ибо с Харперс-Ферри южанам достались не только богатейшие федеральные склады военного снаряжения, но и ключевой мост Огайо-Балтиморской железной дороги, что лишало смысла набег на линии этой дороги западнее. Новости породили слух о скором наступлении войск Конфедерации за Потомак по всему фронту, и Фальконер, страшась опоздать к началу, решил, что его личное присутствие в Фальконер-Куртхаусе ускорит процесс формирования Легиона.
— Закончишь здесь дела, и сразу ко мне. — с высоты седла давал Старбаку последние наставления Фальконер, — Обязательно напиши от моего имени Адаму.
— Обязательно, сэр.
— Пусть возвращается домой. — он поднял ладонь, прощаясь, и дал коню шенкеля, посылая в галоп, — Пусть возвращается!
Немедленно после отъезда Фальконера Старбак написал другу в Чикаго, на адрес церкви, куда отсылалась вся корреспонденция для Адама. В отличие от Натаниэля, покинувшего Йель ради юбки, Адам бросил учёбу ради работы в Христианской Миротворческий Комиссии, пытавшейся словами жарких молитв и доводами холодного разума привести обе части разваливающейся Америки обратно к единению.
Отвечать Адам не спешил. Почта приносила лишь ворохи запросов от его отца: «Почему Шефферы так тянут с пошивом мундиров для командирского состава?», «Утверждены ли образцы офицерских знаков различия? Это важно, Нат! Разузнай в фирме Митчелла и Тайлера», «Загляни к Бойлу и Гэмблу по поводу сабель», «В моём столе, третий ящик снизу, револьвер Ле-Ма. Отошли его мне с Нельсоном». Нельсон, один из двух слуг-негров, мотавшихся между Фальконер-Хаусом и Ричмондом в дополнение к почтовой службе, доверительно сообщил Старбаку: «Полковник сильно беспокоится о своём мундире». «Полковником» с некоторых пор подписывался Фальконер, и Старбак взял за правило обращаться в письмах к нему только так. В типографии была заказана писчая бумага с шапкой: «Легион Фальконера, Виргиния, полевая штаб-квартира». На таком бланке Старбак с удовольствием известил командира, что форма будет готова в пятницу и сразу ему переправлена.
Утром в пятницу Старбак работал с документами. Вдруг дверь комнаты для музицирования с грохотом распахнулась, и на пороге замер незнакомец. Сухопарый до засушенности, весь, словно составленный из острых углов, со смоляной, подёрнутой проседью бородой, всколоченной шевелюрой и клювообразным острым носом. Поношенный чёрный костюм был вытянут на коленях и затёрт на локтях. Неожиданное появление этой нелепой, похожей на пугало, фигуры заставило Старбака подскочить.
— Вы, должно быть, Старбак?
— Да, сэр.
— Я как-то раз слушал проповедь вашего батюшки…
Гость заметался по комнате, выискивая место, куда мог бы приткнуть многочисленную поклажу: трость, зонтик, сумку, сюртук, шляпу, саквояж. Не найдя ничего, на его взгляд, подходящего, он остановился посреди помещения, прижимая вещи к себе.
— Пламенный оратор, пламенный. Хотя логику его посредством разума постичь невозможно. Так всегда?
— Не уверен, сэр, что уловил смысл вашего вопроса. Всегда что?
— В Цинцинатти это было, в старом пресвитерианском зале собраний на четвёртой авеню. Или на пятой? В пятьдесят шестом году, может, в пятьдесят восьмом… Тот зал, что сгорел потом. Потеря с архитектурной точки зрения не фатальная. Не очень было зданьице, как на мой вкус… Глупцам в зале, впрочем, само слово «логика» ничего бы не сказало. Они пришли попускать слюни и попламенеть вместе со знаменитым Старбаком… Долой рабство! Ура! На волю наших черномазых братьев! Алиллуйа! Поставим клистир нации! Очистим её совесть!
Какие бы разногласия ни разделяли родителя и отпрыска, сейчас Натаниэль почувствовал себя обязанным вступиться:
— Полагаю, вы высказали своё несогласие в лицо отцу? Или просто ищете ссоры с сыном?
— Ссоры? Несогласие? Отнюдь нет! Отнюдь! Наоборот, я целиком и полностью с вашим батюшкой солидарен! Рабство, Старбак, — угроза существованию нашего общества. Логика вашего батюшки туманна и малопонятна. Молитвы, на мой взгляд, недостаточно, чтобы покончить с рабством. Нужны социальные механизмы. Как и кто компенсирует владельцам освобождаемых рабов материальный убыток? Куда освобождённых девать? В Африку выселить? В Южную Америку? Или разбавить их тёмную кровь нашей до полного осветления? Кое-кто из наших рабовладельцев давно уже трудится в этом направлении без стыда и совести… Вашему батюшке, тем не менее, нет дела до земных материй. Молитва — и точка! Будто молитва — панацея от всего и вся.
— Не верите в силу молитвы, сэр?
— Упаси Боже! — в притворном ужасе зажмурился незнакомец, — Верю! Что не мешает мне относиться к молитве с осторожностью. Будь молитва действенна, все плаксивые бабёнки давно бы превратились в цветущих хохотушек. Не было бы никаких болезней, никакого голода и никаких жутких детишек, ковыряющих своими погаными пальцами в своих поганых носах! Вообще никаких детишек к моему полному счастью! Да и не только к моему! Кому в здравом уме могут нравится эти хныкающие, пукающие, нечистоплотные существа? Ненавижу детей! Простой факт, а я вот уже четырнадцать лет не могу довести его до сведения Вашингтона Фальконера! Четырнадцать! Но он продолжает считать, что моё место — в классной комнате! А я никогда не любил детей, не люблю и никогда не полюблю! Неужели это так сложно понять?
Его взор, устремлённый на Старбака, пылал гневом и негодованием. Разномастную кладь он всё так же держал в руках.
Старбака осенило. Он понял, кто этот человек, похожий на птицу. На дятла, если быть точным…
— Бёрд! Вы — мистер Таддеус Бёрд!
— Конечно, я — Бёрд! — фыркнул тот, буравя Старбака блестящими птичьими глазками, — Вы меня, вообще, слушаете?
— Слушаю. Вы не любите детей.
— Хитрые изворотливые пакостники. У вас на Севере, заметьте, воспитание поставлено правильно. У вас не панькаются, порют нещадно! Здесь же, на Юге, всё сюсюкают! Как же, наши сладкие ангелочки не рабы, пальцем их не тронь! А потом вырастают обломы!
— Мистер Фальконер своих детей ведь тоже не бил?
Бёрд скривился:
— Мой зять, как я понимаю, успел вас очаровать? Не будьте наивны, Старбак, секрет его обаяния — его доллары. Доллары интересны, долларами восхищаются, доллары расхваливают на все лады. Без долларов он пуст и скучен, как церковь во вторник ночью. И, кстати, пороть потомство и дворню у него не было необходимости, с этим прекрасно справлялась моя сестра.
Цинизм собеседника задел Старбака:
— Как бы то ни было, рабов своих мистер Фальконер освободил. Разве нет?
— Освободил. Двадцать домашних слуг, шесть садовников и пару конюхов. На плантациях никого не освободил, потому что плантаций никогда не держал. Его деньги — не табак и хлопок. Его деньги — наследство, железные дороги и биржевые спекуляции. Так что освобождение рабов — жест красивый и дешево обошедшийся, к тому же, как я подозреваю, продиктованный, в основном, желанием позлить мою сестру. Печально, не правда ли: единственный в жизни благородный поступок человек совершает в пику супруге… — устав держать свой скарб на весу, Бёрд выпустил его из рук, и вещи шумно рухнули на паркет, — Полковник хочет вас и мундир.
Резкая смена темы сбила Старбака с толку:
— Не понял? Он хочет, чтобы я сам привёз ему его мундир?
— Я, что, по-турецки говорю? — разъярился Бёрд, — Что из сказанного мною вам непонятно? Вам разъяснить, что такое мундир, Старбак? Или в вашем окружении столько полковников, что для вас загадка, которого из них я имею в виду? Боже правый, вы в Йеле учились, если не ошибаюсь?
— Да.
— Это всё объясняет. Глупо было с моей стороны предполагать, будто после той зауми, которой вас пичкают там выжившие из ума профессора, ваш разум сохранит способность воспринимать очевидные вещи.
Довольный собственным остроумием, он засмеялся, непроизвольно дёргая головой вперёд-назад, будто выклёвывал что-то из невидимого ствола. Дятел, вылитый дятел. И всё же, доведись Старбаку выбирать прозвище для этого неприятного, угловатого господина, он окрестил бы его Пауком. За длинные узловатые конечности, за непредсказуемость, за яд, источаемый на всё вокруг.
— Полковник поручил мне кое-какие дела в Ричмонде. — Птичка-Дятел говорил ласково, чётко произнося каждое слово, как если бы беседовал со слабоумным или ребёнком, — Вы переспрашивайте, молодой человек, не стесняйтесь, коль ваше истощённое Йелем серое вещество чего-то не уразумеет. Вы едете в Фальконер-Хаус, где полковник…
Он выделил «полковника» насмешливым салютом.
— …Жаждет вашего общества, но только в том случае, если портные закончили его мундир. Вам оказано великое доверие и великая честь привезти полковнику его форму, а его дочери — юбки. Смотрите, не спутайте: мундир — полковнику, дочери — юбки. Не наоборот.
— Юбки?
— Это такие штуки, которые носят женщины вместо штанов! — прошипел Бёрд.
Он плюхнулся за рояль и сыграл арпеджио, перешедшее в «Тело Джона Брауна», на мотив которого принялся напевать, не особенно заботясь о соблюдении ритма, рифмы или мелодии:
— Зачем Анне ещё юбки? Нам, мужчинам, не понять. Здравый смысл и юные да-амы несовместимы, тра-ла-ла-ла! Зачем Анне Итен Ридли? И на этот вот вопрос я не дам, увы, ответа, смотри выше ремарку относительно здравого смысла и юных красавиц, — задумавшись, он прекратил играть, — Хотя художник он неплохой…
— Итен Ридли — художник? — удивился Старбак.
— И весьма одарённый. — с некоторой завистью подтвердил Бёрд, — Но лень, Старбак, лень. Зарывает талант в землю. Предпочитает не зарабатывать деньги, а взять и жениться на них.
Бёрд сопроводил тираду минорным аккордом и патетически продекламировал:
— «Он раб страстей…»
— «…И сын греха» — автоматически закончил шекспировскую строчку Старбак.
— Вижу, в Йеле вы тратили время не только на Священное Писание… — прищурился Бёрд и вновь вернулся к драматически-ёрническому тону, — Вот этот раб страстей должен осчастливить браком дочь полковника! Отчего же благородное семейство сквозь пальцы смотрит на сей мезальянс? Бог знает. Да не скажет. Правда, сейчас молодой мистер Ридли попал в опалу у полковника. Не смог завлечь в Легион Труслоу! Ай-ай-ай!
Бёрд ударил по клавишам, исторгнув из недр инструмента нечто демонически-торжественное:
— Труслоу нет, полковник удручён, лавры Ридли приувяли!
— Кто такой Труслоу? — осведомился Старбак безнадёжно.
— Труслоу?
Зловещий аккорд.
— Труслоу, Старбак, — душегуб, убийца, преступник! Наш злодей, наш зверь, наш демон с холмов, наш дракон!
Бёрд крутнулся на сиденье к Старбаку:
— Труслоу — мерзавец, которого мой повредившийся в рассудке зятёк желает непременно иметь в рядах Легиона! Видите ли, Труслоу воевал в Мексике! Истинная же причина в том, что дурная слава Труслоу, по мысли нашего драгоценного полковника, должна каким-то образом укрепить боевую репутацию Легиона. Мир — странное местечко, мистер Старбак. Пойдём, что ли, за юбками для моей племянницы?
— Вы назвали Труслоу убийцей, так?
— Он и есть убийца. Отбил чужую жену, отправив на тот свет мужа. Спасаясь от тюрьмы, сбежал на войну с Мексикой. Вернувшись, принялся за старое, ведь Труслоу, в отличие от лоботряса Ридли, непрерывно совершенствует свой талант. Парню, покусившемуся увести у него лошадь (курьёз, право же, Труслоу сам — первый конокрад!), он хладнокровно вскрыл глотку.
Бёрд извлёк тонкую тёмную сигару со дна одного из своих оттянутых вислых карманов. Откусив кончик, он выплюнул его на пол в направлении фарфоровой плевательницы:
— Наш Труслоу на дух не переносит янки. — с удовольствием сообщил учитель Старбаку, — Встретит в Легионе, чего доброго, отточит на вас лишний раз свой природный дар.
Бёрд поджёг сигару и, окутанный облаком дыма, захихикал, тряся головой:
— Я удовлетворил ваше любопытство, Старбак? Отлично посплетничали, не правда ли? Тогда поспешим за мундиром и юбками, без которых нам не выиграть войны.
Первым делом Бёрд поволок Старбака в огромный пакгауз Бойла и Гэмбла, где заказал боеприпасы:
— Пули Минье. Наш доблестный Легион выстреливает их быстрее, чем заводы производят. Нам нужно много, очень много. У вас есть пули Минье?
— Само собой, мистер Бёрд.
— Я не мистер Бёрд! — заносчиво произнёс Бёрд, — Я — майор Бёрд из Легиона Фальконера!
Он прищёлкнул каблуками и отвесил пожилому приказчику церемонный поклон.
Пули конструкции капитана Минье. Чертёж из арсенала в Харперс-Ферри и фотография копаной пули. Пуля забивалась в ствол шомполом, при выстреле полое донце расширялось за счёт пороховых газов, обеспечивая герметизацию ствола и надёжное зацепление пули с нарезами. В США пуле Минье установлено целых три памятника на полях битв Гражданской войны: под Геттисбергом, Виксбургом и Шайло.
Старбак разинул рот. Майор? Тот, которому Фальконер не доверил бы дырявого котла? Осёл, кретин и олух царя небесного? Профессиональные военные из Европы получили отказ ради того, чтобы майором стал Таддеус Бёрд?
— Ещё нам требуются ударные капсюли. Тысячи этих мелких дьяволят. Отсылайте всё в расположение Легиона Фальконера, в Фальконер-Куртхаусе, что, опять же, в округе Фальконер.
В бланке заказа он подписался пышно: «майор Таддеус Карактакус Эвелард Бёрд». Коротко объяснил заковыристость и обилие имён, покосившись на Старбака:
— Дедушки с бабушками удружили. Чета валлийцев плюс чета французов равно труднопроизносимое имечко для внука.
Пакгауз Бойла и Гэмбла остался позади. Пытаясь примериться к походке Бёрда, шагающего к Иксчейндж-Эллей, Старбак обратился на ходу:
— Вас можно поздравить с производством в чин, майор Бёрд?
— Ушки на макушке? Правильно, Старбак. Надо пользоваться органами чувств, пока излишества и годы не сказались на их работе. Поздравить можно. Поздравляйте. Моя сестра превозмогла хвори, покинула своё ложе страданий и сделала всё, чтобы добиться от полковника майорства для меня. Не знаю, кто уполномочил раздавать офицерские звания Наше Высоковеликолепнейшее Сверхпревосходительство генерал-бригадир-полковника Фальконера. С другой стороны, в эти беззаконные дни требуются ли вообще какие-либо полномочия? Мы, как наинесчастнейшие из Робинзонов Крузо, заброшены далеко от власти и порядка. Раз мой зять решил, что вправе произвести меня в майоры, я не возражал.
— Вы не хотели этого назначения? — вежливо поинтересовался Старбак, не представляя себе, чтобы сугубо штатский Бёрд желал когда-нибудь стать солдатом.
— Хотел ли?
Птичка-Дятел задумался, остановившись на тротуаре так резко, что шедшая следом дама едва не врезалась ему в спину.
— Хотел ли? Уместный вопрос, Старбак. На диво уместный для юнца из Бостона, — Бёрд пощипал себя за бороду, — Моя сестра хотела, точно. Умом она не блещет, а потому уверена, что офицерский чин придаст мне респектабельности, качества, которого, по её мнению, мне недостаёт. Хотел ли я сам? Хотел. Признаю, хотел. Почему? Потому, Старбак, что войны собирают в одном месте огромное количество дураков, и моё присутствие необходимо в качестве противовеса. Это во-первых.
Голоса Бёрд не понижал, и прохожие поглядывали на него с любопытством.
— Во-вторых, война — отличный повод вырваться, наконец, из классной комнаты. Вам уже, кажется, известно, как я ненавижу детей? Терпеть не могу! Они пасть открывают, а меня тянет заорать, чтобы заглушить чепуху, которую сейчас они начнут нести! Их шалости жестоки, их присутствие бесит, их речи — пустое сотрясение воздуха. Таковы две главные причины.
Так же неожиданно, как запнулся, майор Таддеус Карактакус Эвелард Бёрд тронулся с места.
— Доводы против тоже имелись весомые. — продолжил Бёрд, когда Старбак нагнал его, — Первое: необходимость, в случае согласия, постоянного общения с зятем, которую перевесила перспектива избавления от учеников. Второе: страх моей наречённой, что я паду на поле брани. Это была бы трагедия, Старбак, настоящая трагедия.
Беспредельность потери, понесённой с его гибелью миром, Бёрд проиллюстрировал широким взмахом, чуть не сбив с проходящего джентльмена шляпу.
— В конце концов, моя дорогая Присцилла, сознавая, что в такие дни мужчина не имеет права уклониться от исполнения патриотического долга, смирилась и разрешила мне стать солдатом.
— Вы помолвлены, сэр?
— Вы находите данное обстоятельство странным? — ощетинился Бёрд.
— Я нахожу в нём лишний повод поздравить вас, сэр.
— Ваше чувство такта далеко заходит за пределы правдивости. — хихикнул учитель, сворачивая в проулок к портняжной мастерской.
Шефферы расстарались, успев сшить к назначенному сроку три заказанных комплекта полковничьей формы, обошедшихся, к тому же, гораздо дешевле ожидаемого. Птичка-Дятел заставил развернуть один из мундиров, внимательно изучил его и распорядился сшить себе такой же, точь-в-точь, до последней пуговицы, до последнего завитка золотого шитья. Единственной уступкой субординации, которую он допустил, — на воротнике должна была красоваться одинокая майорская звезда вместо трёх полковничьих. «Запишите стоимость пошива также на счёт моего зятя» — величественно распорядился Бёрд, пока портные снимали мерку с его тощей нескладной фигуры. Заминка дорого обошлась кошельку Фальконера: пораскинув мозгами, Бёрд надумал украсить будущую форму всеми изысками, какие только могла предложить фирма Шефферов.
— В битву надо идти, как на празднество. — кротко объяснил майор, оборачиваясь на звон колокольчика над дверью, оповестившего о приходе нового клиента, — Делани!
Приземистый толстячок с круглой совиной физиономией близоруко сощурился, высматривая, кто окликнул его так сердечно.
— Бёрд? Ты? Выпорхнул-таки из классной клетки?
— Делани!
Два приятели, один длинный и неряшливый, другой маленький, пухлый и лощёный, с искренней радостью похлопали друг друга по плечам, и немедленно затеяли беседу об общих знакомых, лучшие из которых характеризовались, как простаки, худшие — как полные недоумки.
Старбак, забытый, терпеливо стоял с тремя упакованными мундирами Фальконера. Таддеус Бёрд, наконец, вспомнил о спутнике и поманил его к себе.
— Позвольте представить вам, Старбак, Бельведера Делани. Мистер Делани — сводный брат Итена Ридли, но пусть ваше мнение об одном брате не повлияет на мнение о другом.
— Старбак? — интонация у поклонившегося толстячка была скорее утвердительной, нежели вопросительной.
Делани был почти на голову ниже Старбака, но гораздо элегантнее. Чёрные шёлковые брюки, сюртук и цилиндр подчёркивали ослепительную белизну сорочки с пышной грудью. Жемчужина галстучной булавки была оправлена в золото. В умных глазах таилась хитринка.
— Вы смотрите на меня, Старбак, и дивитесь: как могло случиться, что Итен и я, лебедь и гадкий утёнок, вылетели из одного и того же гнезда?
— Ничего подобного, сэр. — солгал Старбак.
— Зовите меня Делани. Надеюсь, мы подружимся. Итен рассказал мне, что вы учились в Йеле?
— Учился. — хмуро подтвердил Старбак, с досадой ловя себя на мысли, что у Итена Ридли длинноват язык. Что ещё он этому пухлику разболтал?
Догадавшись, вероятно, какие страхи терзают в этот миг северянина, Делани поспешно заверил его:
— О, вам нечего опасаться меня. Я, как-никак, адвокат, пусть и не самый успешный. Корень последнего, как мне кажется, кроется в моём излишне лёгком отношении к практике. Работой я занимаюсь лишь тогда, когда от неё вовсе уж не отвертеться…
Адвокат скромничал. Благодаря иезуитской пронырливости и сверхъестественному чутью он процветал, как никто. Бельведер Делани никогда не ворошил грязное бельё клиентов в открытом суде, предпочитая обтяпывать их делишки в коридорах Капитолия, закрытых клубах и в гостиных особняков на Грейс- и Клей-стрит. Ему были известны пикантные секреты кое-кого из политиканов, и в столице Виргинии мнение скромного адвоката Бельведера Делани начинало кое-что значить.
Адвокат поведал Старбаку о дружбе, связавшей его с Бёрдом в годы их учёбы в Университете Виргинии и пригласил отобедать.
— Нет уж! — воспротивился Бёрд. — Обедом угощаю я!
— Мой дорогой Бёрд! — Делани изобразил ужас, — Желудок у меня слишком нежен для обедов на жалованье школьного учителя. Душевную боль от раскола родины могут уврачевать лишь лучшие вина и изысканнейшие яства. Брось, Бёрд! Угощаю я, тем более, что мистер Старбак, потеряв осторожность от поглощения лакомств, непременно поведает мне о тайных грешках своего почтенного родителя. Тишком попивает ли он? Устраивает ли в ризнице оргии с блудницами? Мне сгодится всё.
— Обедать веду я! — надменно провозгласил Бёрд, — И ты, Делани, получишь лучшее, что может предложить гурману Ричмонд, ибо платит за пиршество Вашингтон Фальконер!
— Обед за счёт Фальконера? — оживился Делани.
— Именно!
— Тогда мои дела с Шефферами подождут до завтра. Ведите, ведите меня чревоугодничать! Усладим утробы, а заодно посудачим вволю!
— Мне бы юбки надо купить… — заколебался Старбак.
— Брюки вам больше идут, честное слово. — твёрдо сказал Делани, — Юбки, как и Шефферов, можно отложить до завтра. Удовольствия зовут нас, Старбак, зачем же сопротивляться?
