РОКОВЫЕ ПРЕДВИДЕНИЯ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

Если обычный писатель идет по следам событий, то у Михаила Булгакова — автора знаменитого романа «Мастер и Маргарита», создателя «Собачьего сердца», «Белой гвардии» и т. д. — сплошь да рядом происходило наоборот: сперва события описывали, а уж потом это случалось в действительности. А как именно случалось, решил проследить писатель Руслан Киреев в книге «Новеллы о любви», выпущенной недавно издательством «Центрполиграф». Вот что, в частности, он рассказывает:

«Загорелось как-то необыкновенно, быстро и сильно, как не бывает даже при бензине. Сейчас же задымились обои, загорелась сорванная гардина на полу и начали тлеть рамы в разбитых окнах».

Это — из романа «Мастер и Маргарита», сцена пожара в квартире Берлиоза, которую минуту спустя Воланд со свитой навсегда покинут, вылетев в окно. Эпизод написан, вернее, продиктован жене Елене Сергеевне в ночь с 22 на 23 января 1934 года. О чем в ее дневнике есть соответствующая запись.

Дальше Елена Сергеевна рассказывает, что отправилась в кухню приготовить что-нибудь перекусить. В кухне кипятилось на керосинке белье, домработница, пребывающая не в духе, «рванула таз с керосинки, та полетела со стола, в угол, где стоял бидон и четверть с керосином — не закрытые. Вспыхнул огонь».

Примчавшийся на женские крики Булгаков, «в одной рубахе, босой… застал уже кухню в огне».

Конечно, это — случай исключительный: еще, как говорится, не просохли чернила, а увиденное мысленным взором автора воплотилось в реальность. Обычно между предсказанием, которое он делал — устно ли, в книгах ли своих, — и его воплощением проходило довольно много времени.

Ну ладно роман: там автор — хозяин-барин и, объяснив, к примеру, что рукописи не горят, с помощью всесильного Воланда восстанавливает сгинувший в огне шедевр. Но ведь нечто подобное имело место и в жизни.

Михаил Булгаков

7 мая 1926 года бравые, в коже и портупеях молодчики из ОГПУ при обыске изъяли у Булгакова вместе с рукописью «Собачье сердце» три тетради дневников. Вмешался Горький, и через два года тетради вернулись к владельцу, но тот, дабы никто не смог больше их прочесть, бросил оскверненные дневники в огонь.

Однако прочли! Спустя несколько десятилетий в архивах ОГПУ были обнаружены обстоятельнейшие выписки из тех сожранных пламенем тетрадок.

Предсказал Булгаков и собственный конец. Мало что год назвал, но и привел обстоятельства смерти, до которой было еще добрых полдюжины лет и которую тогда ничто не предвещало.

«Имей в виду, — предупредил он жену, — я буду очень тяжело умирать, — дай мне клятву, что ты не отдашь меня в больницу, а я умру у тебя на руках».

Она дала: муж ее, знала, был человеком мнительным. Однако на всякий случай регулярно заставляла его показываться врачам.

Врачи ничего не находили. Исследования, даже самые тщательные, не выявляли отклонений. Между тем назначенный Булгаковым год приближался, и, когда наступил, писатель «стал говорить в легком, шутливом тоне о том, что вот — последний год, последняя пьеса и т. д. Но т. к. здоровье его было в прекрасном проверенном состоянии, то все эти слова никак не могли восприниматься серьезно». Однако предупреждение о кончине сбылось. Ясным сентябрьским днем чета Булгаковых отправилась в Ленинград, и там, на Невском проспекте, солнце стало вдруг меркнуть в глазах Михаила Афанасьевича. Писатель почувствовал, что слепнет. Тут же нашли профессора, профессор осмотрел больного и приказал немедленно возвращаться домой: «Ваше дело плохо».

В Москве медицинские светила подтвердили диагноз ленинградского коллеги. Один из них потребовал срочной госпитализации, но Булгаков, будучи сам врачом, понимал, что никакая госпитализация его не спасет. «Я никуда не поеду от нее». И напомнил о данной клятве.

Доктор не настаивал. «Это вопрос трех дней», — шепнул он в прихожей обезумевшей от горя женщине.

«Но Миша прожил после этого 7 месяцев, как он говорил: потому что верю тебе».

Любовь, субстанция духовная, оказалась сильнее физических законов — она попрала их, она отвоевала у небытия целых двести дней.

…Начался их роман внезапно. Первая встреча произошла на Масленицу, у общих знакомых, куда Елена Сергеевна, узнав, что «будет знаменитый Булгаков», отправилась без колебаний. «Уж очень мне нравился он как писатель».

Эта 35-летняя женщина была замужем, растила двоих сыновей и имела все основания гордиться супругом — крупным военачальником, доктором наук, профессором. Евгений Александрович Ши-ловский — так звали этого синеглазого красавца — был всего на четыре года старше ее и жену свою боготворил.

К знакомым на блины она тем не менее явилась одна — Шилов-ский был в командировке.

«Сидели мы рядом… у меня развязались какие-то завязочки на рукаве… я сказала, чтобы он завязал мне. И он потом уверял всегда, что тут и было колдовство, тут-то я его и привязала на всю жизнь».

А он — ее. Назавтра после блинов отправились кататься на лыжах, потом был театр, был актерский клуб, была бильярдная, где она страстно «болела» за своего нового друга — и так изо дня в день, из вечера в вечер, пока наконец бедняжка не взмолилась: она устала, ей надо отдохнуть, надо отоспаться — пусть он сегодня не звонит. (Муж все еще не вернулся из командировки.)

Булгаков обещал. А в три ночи затрезвонил телефон. «Оденьтесь и выйдите на крыльцо», — повелительно прозвучал в трубке голос, который она мгновенно узнала.

Она подчинилась — оделась и тихонечко вышла.

Ярко светила луна, Булгаков, весь белый в ее свете, стоял у крыльца. Не говоря ни слова, лишь прикладывая палец к губам — «Тс-с!», повел ее на Патриаршие пруды, потом поднялся с нею на третий этаж стоящего поблизости дома, позвонил, и им открыл «роскошный старик, высоченного роста, красивый, с бородищей, в белой поддевке, в высоких сапогах».

Гостей ждал у пылающего камина богато и изысканно сервированный стол. Сидели до утра, живописный старик попросил разрешения поцеловать даму в щечку, дама позволила, и он, целуя, прошептал завороженно: «Ведьма! Ведьма! Приколдовала».

Елена Сергеевна так и не узнает никогда, что это была за таинственная квартира у Патриарших, что это был за старик; на все ее расспросы следовал неизменный ответ, что и квартира, и старик, и та лунная ночь — все это ей, дескать, приснилось. Тем не менее, даря ей, к тому времени ставшей уже его женой, свою книжицу — книжица называлась «Дьяволиада», — написал: «Ты совершишь со мной мой последний полет».

Но пока что она жена чужая, да и у Булгакова есть супруга — вторая. Ее звали Любовь Евгеньевна. Приветливая, веселая женщина, она занималась конным спортом и давала смешные клички окружающим. Именно с ее легкой руки близкие называли Булгакова Макой… Вообще, во всей этой истории не было плохих людей, все четверо уважали друг друга, что делало неизбежный разрыв еще болезненнее.

Летом Елена Сергеевна с мужем уехали в Ессентуки — то была первая ее разлука с Булгаковым. Он писал ей письма, он сорвал, засушил и отправил ей розу, он послал ей… свои глаза. Не фотографию, а аккуратно вырезанные из нее глаза.

Елена Сергеевна самокритично признавала, что осторожность ее граничит с трусостью. С трусостью и ненадежностью. Так и подписала однажды — Трусикова-Ненадежная — ответную свою телеграмму в Крым, куда он, уехав на гастроли с театром, звал ее и даже приглядел местечко в пансионате.

Она не поехала. Лучше, решила, по-прежнему встречаться в Москве — огромный город укроет их куда надежнее.

И все-таки муж узнал. Разразился скандал. Есть даже свидетельства, что Шиловский, человек военный, выхватывал из кобуры пистолет…

«Мне было очень трудно уйти из дома именно из-за того, что муж был очень хорошим человеком, из-за того, что у нас была такая дружная семья. В первый раз я смалодушествовала и осталась, и я не видела Булгакова 20 месяцев, давши слово, что не приму ни одного письма, не подойду ни разу к телефону, не выйду одна на улицу».

Она свято держала слово, а потом произошла нечаянная, неожиданная для обоих встреча… И она решилась.

К тому времени у знаменитого драматурга Булгакова, пьесы которого ставили в Лондоне и Париже (за что, впрочем, он не получал ни гроша), дела обстояли плохо. Печатание романа «Белая гвардия» было прервано, новые драматические сочинения, с восторгом принимаемые друзьями, не доходили до сцены, вечно не хватало денег, не ладилось с квартирой… Понимала ли все это Елена Сергеевна?

Еще как понимала! И тем не менее, как пишет она впоследствии брату, «я порвала всю эту налаженную, внешне такую беспечную, счастливую жизнь и ушла к Михаилу Афанасьевичу на бедность, на риск, на неизвестность».

Сохранилось письмо Булгакова к Шиловскому:

«Дорогой Евгений Александрович, я виделся с Еленой Сергеевной по ее вызову, и мы объяснились с нею. Мы любим друг друга так же, как и раньше. И мы хотим по…

На этом письмо обрывается. Но прочитать недописанное слово позволяет другая записка Булгакова, набросанная тогда же, в сентябре 1932 г., прямо на одном из заседаний во МХАТе.

Записке, адресованной режиссеру В. Сахновскому, предпослан гриф: «Секретно. Срочно». И далее сообщается, что без пятнадцати четыре ее автор должен быть в другом месте…Я венчаюсь в загсе. Отпустите меня через 10 минут».

Как реагировал на все это бывший муж? Бывший муж нашел в себе силы достойно вынести удар. Он даже взял на себя труд сообщить о переменах родителям бросившей его женщины — те в то время жили в Риге.

«Дорогие Александра Александровна и Сергей Маркович!

Когда вы получите это письмо, мы с Еленой Сергеевной уже не будем мужем и женой. Мне хочется, чтобы Вы правильно поняли то, что произошло. Я ни в чем не обвиняю Елену Сергеевну и считаю, что она поступила правильно и честно… Раз у Люси родилось серьезное и глубокое чувство к другому человеку — она поступила правильно, что не пожертвовала им».

Младшего сына Елена Сергеевна взяла с собой, старший, Женя, которому уже исполнилось десять, остался с отцом, но постоянно бывал у матери и очень сдружился с ее новым мужем. Бесконечно готов был слушать главы «Мастера и Маргариты» — автор читал их гостям часто, и читал великолепно.

За несколько дней до его смерти она, перекрестившись, дала клятву, что напечатает роман. Напечатает, хотя даже самые заядлые оптимисты утверждали, что если чудо такое и произойдет, то не раньше как через сто лет.

Клятву эту она сдержала. Как и ту, давнишнюю, вытребованную им в счастливый день их воссоединения: он умер у нее на руках, причем «на руках» едва ли не в прямом смысле слова.

«Ноги ему не служили. Мое место было — подушка на полу около его кровати. Он держал руку все время — до последней секунды».

Она даже исполнила то, что не обещала, ибо понятия не имела о неких его пророческих, как оказалось, словах: он написал их старинному другу Павлу Попову в самом начале 1932 г. Речь в письме шла об инсценировке «Мертвых душ», которую сделал Булгаков и за которую испытывал перед их создателем своего рода неловкость. Ему даже, как явствует из письма, приснился Гоголь. «…Ко мне ночью вбежал хорошо знакомый человек с острым носом, с большими сумасшедшими глазами. Воскликнул: „Что это значит?!"»

Оправдываясь, автор инсценировки что-то бормотал в ответ. А потом в письме следует обращенная уже к самому Гоголю пророческая фраза: «Укрой меня своей чугунною шинелью!»

И Гоголь укрыл. Укрыл в самом прямом смысле слова.

На могиле Булгакова долго не было памятника. «И вот однажды, — писала Елена Сергеевна, — когда я по обыкновению зашла в мастерскую при кладбище на Новодевичьем, я увидела глубоко запрятавшуюся в яме какую-то глыбу гранитную. Директор мастерской на мой вопрос объяснил, что это — голгофа, снятая с могилы Гоголя, когда ему поставили новый памятник. По моей просьбе, при помощи экскаватора, подняли эту глыбу, подвезли к могиле Миши и водрузили».

Там она стоит до сих пор. А рядом, под той же тяжелой гоголевской «шинелью», похоронена та, кто, как и предсказывал он, совершила с ним его последний полет…

Полет этот продолжается и поныне…