26

В других обстоятельствах, полагаю, показалось бы странным, что я, Лу Кларк, девушка, которая на протяжении двадцати лет редко уезжала дальше пары километров от родного города, менее чем за неделю летит в третью страну. Но я собрала вещи со стремительностью стюардессы, взяв только самое необходимое. Трина бегала вокруг и молча подавала все, что, по ее мнению, могло мне понадобиться, а затем мы спустились вниз. На полпути мы остановились. Мама и папа с угрожающим видом стояли в прихожей, как в юности, когда мы пробирались в дом ночью после вечеринки.

— Что происходит? — Мама смотрела на мой чемоданчик.

Трина загородила меня.

— Лу летит в Швейцарию, — сообщила она. — И ей пора выходить. Остался всего один рейс.

Мы уже собирались идти дальше, когда мама шагнула вперед:

— Нет! — Ее губы были непривычно поджаты, руки неуклюже скрещены на груди. — Я серьезно. Я не хочу, чтобы ты в этом участвовала. Если это то, что я думаю, мой ответ — нет.

— Но… — обернувшись на меня, начала Трина.

— Нет, — повторила мама с непривычным металлом в голосе. — Никаких «но». Я думала об этом, обо всем, что ты нам рассказала. Это неправильно. Аморально. И если ты впутаешься в это и будешь участвовать в самоубийстве, тебя ждут неприятности.

— Мама права, — поддакнул отец.

— Тебя покажут в новостях. Это может изменить всю твою жизнь, Лу. Собеседование в колледже, все. С криминальным прошлым ты никогда не получишь диплом колледжа, или хорошую работу, или…

— Он просит ее приехать. Она не может отказать, — перебила Трина.

— Нет, может. Она отдала шесть месяцев жизни этой семье. И много же радости это ей принесло, судя по положению вещей! Много же радости это принесло нашей семье, в двери которой стучатся журналисты, а соседи считают, что мы замешаны в каких-то махинациях с пособием по безработице. У нее наконец появилась возможность позаботиться о себе, а они хотят, чтобы она явилась в это ужасное место в Швейцарии и участвовала бог весть в чем. Ну уж нет! Нет, Луиза.

— Но она должна ехать, — настаивала Трина.

— Нет, не должна. Она сделала достаточно. Она сама сказала вчера вечером, что сделала все, что могла, — покачала головой мама. — Как бы Трейноры ни собирались испортить себе жизнь, сделав… это… со своим сыном, я не хочу, чтобы Луиза участвовала. Я не хочу, чтобы она разрушила свою жизнь.

— Полагаю, я в состоянии решить сама, — заметила я.

— Не уверена. Это твой друг, Луиза. Молодой человек, у которого впереди вся жизнь. Ты не можешь в этом участвовать. Я… в шоке, что тебе вообще пришло в голову… — Голос матери стал непривычно жестким. — Я растила тебя не для того, чтобы лишать людей жизни! Ты помогла бы дедушке покончить с собой? Может, нам отправить его в «Дигнитас»?

— Дедушка — другое дело.

— Нет, не другое. Он не может делать то же, что раньше. Но его жизнь бесценна. Как и жизнь Уилла.

— Это не мне решать, мама, а Уиллу. Весь смысл в том, чтобы поддержать его.

— Поддержать Уилла? В жизни не слышала подобной чуши. Ты ребенок, Луиза. Ты ничего не видела, ничего не делала. И ты понятия не имеешь, как это на тебе отразится. Ради Христа, как ты сможешь спать по ночам, если поможешь ему пройти через это? Ты поможешь человеку умереть. Ты вообще понимаешь о чем речь? Ты поможешь Уиллу, этому милому, умному молодому человеку, умереть?

— Я буду спать по ночам, потому что верю, Уилл знает, что для него правильно, и потому что для него самое ужасное — утратить способность принимать решения, стать совершенно беспомощным… — Я посмотрела на родителей, пытаясь объяснить им. — Я не ребенок. Я люблю его. Я люблю его и не должна бросать одного, и мне невыносимо быть здесь и не знать, что… что он… — Я сглотнула. — Так что мой ответ — да. Я еду. Мне не нужна ваша забота или понимание. Как-нибудь обойдусь. Но я еду в Швейцарию — что бы вы ни говорили.

В маленькой прихожей воцарилась тишина. Мама смотрела на меня как на чужую. Я шагнула к ней, в надежде, что она поймет. Но она отступила.

— Мама, я в долгу перед Уиллом. Я должна поехать. Кто, по-твоему, заставил меня подать заявление в колледж? Кто, по-твоему, вдохновил меня развиваться, путешествовать, стремиться к большему? Кто изменил мое отношение к миру? И даже к себе самой? Уилл. За последние шесть месяцев я сделала больше, жила больше, чем за предыдущие двадцать семь лет. Так что, если он хочет, чтобы я приехала в Швейцарию, я поеду. Чем бы это ни кончилось.

Повисла недолгая пауза.

— Она совсем как тетя Лили, — тихо произнес отец.

Мы все стояли и смотрели друг на друга. Папа и Трина переглядывались, как будто ждали, кто сделает первый шаг.

— Если ты поедешь, Луиза, — нарушила молчание мама, — можешь не возвращаться.

Слова падали из ее рта, словно камушки. Я в шоке уставилась на мать. Она не отвела глаз, напряженно наблюдая за моей реакцией. Казалось, между нами встала стена, о которой я никогда не подозревала.

— Мама…

— Я серьезно. Это все равно что убийство.

— Джози…

— Да, Бернард. Я не могу в этом участвовать.

Помню, как я отстраненно подумала, что никогда не видела Катрину такой неуверенной. Я заметила, как папа коснулся маминой руки, но не поняла, в качестве упрека или поддержки. В голове стало пусто. Почти не сознавая, что делаю, я медленно спустилась по лестнице и прошла мимо родителей к передней двери. Через мгновение сестра последовала за мной.

Уголки папиного рта опустились, как будто он пытался сдержаться. Затем он повернулся к маме и положил руку ей на плечо. Он всматривался в ее лицо, и она как будто заранее знала, что он скажет.

Папа бросил Трине ключи от машины. Она поймала их одной рукой.

— Держи, — сказал он. — Выйдите в заднюю дверь, через сад миссис Догерти, и возьмите фургон. В фургоне вас не заметят. Если отправитесь прямо сейчас и пробки не слишком большие, должны успеть.

— Ты не в курсе, что теперь будет? — спросила Катрина. Летя по автостраде, она покосилась на меня.

— Нет.

Я не могла долго смотреть на нее — рылась в сумочке, пытаясь сообразить, не забыла ли что-нибудь. В голове звучал голос миссис Трейнор. «Луиза? Вы не могли бы приехать? Я знаю, у нас есть определенные разногласия, но… Приезжайте немедленно, это очень важно».

— Черт! Никогда не видела маму такой, — продолжила Трина.

«Паспорт, бумажник, ключи». Ключи? Зачем? У меня больше нет дома.

Катрина снова покосилась на меня:

— Ну да, она взбесилась, но это из-за шока. Ты же знаешь, рано или поздно она успокоится. В смысле, когда я вернулась домой и призналась, что залетела, я думала, мама никогда больше не станет со мной разговаривать. Но ей понадобилось всего… сколько?.. два дня, чтобы успокоиться.

Я слушала ее болтовню краем уха, но не обращала внимания. Я ни на чем не могла сосредоточиться. Мои нервные окончания словно ожили и гудели от предвкушения. Я увижу Уилла. Как бы то ни было, я его увижу. Я почти физически чувствовала, как расстояние между нами сокращается, словно мы — два конца невидимой резиновой ленты.

— Трина?

— Да?

— Я не должна опоздать на рейс, — заявила я.

Моя сестра — сама решимость. Мы объезжали пробки по обочине, мчались по правой полосе, превышали скорость и искали по радио сообщения о ситуации на дорогах, пока наконец не увидели аэропорт. Трина со скрежетом затормозила, и я была уже на полпути, когда услышала ее:

— Эй! Лу!

— Прости. — Я обернулась и подбежала к ней.

Она обняла меня, очень крепко.

— Ты поступаешь правильно, — сказала она. Казалось, она готова расплакаться. — А теперь вали отсюда. Если у меня отберут права, а ты все равно опоздаешь на свой чертов самолет, я никогда больше не стану с тобой разговаривать.

Я не обернулась. Я бежала всю дорогу до стойки «Свисс эйр» и только с третьей попытки назвала свое имя, чтобы забрать билеты.

В Цюрих я прибыла незадолго до полуночи. Учитывая поздний час, миссис Трейнор, как и обещала, забронировала мне номер в гостинице аэропорта и пообещала прислать машину в девять утра. Я думала, что не засну, но заснула странным, тяжелым и беспокойным сном и проснулась в семь утра, не представляя, где нахожусь.

Я сонно смотрела на незнакомую комнату, тяжелые бордовые занавески, надежно отсекающие солнечный свет, большой телевизор с плоским экраном, чемоданчик, который я даже не потрудилась разобрать. Я взглянула на часы — было чуть больше семи по швейцарскому времени. Когда я поняла, где нахожусь, у меня внезапно скрутило живот от страха.

Я выбралась из кровати как раз вовремя, чтобы меня стошнило в маленькой ванной. Я осела на плиточный пол, волосы прилипли ко лбу, щека прижалась к холодному фаянсу. В голове звучал голос матери, ее возражения, и темный страх закрался мне в сердце. Я не готова. Я не хочу еще раз проиграть. Я не хочу смотреть, как Уилл умирает. Вслух застонав, я приподнялась, и меня снова стошнило.

Я не могла есть. С трудом проглотила чашку черного кофе, приняла душ и оделась. На часах было восемь. Я смотрела на бледно-зеленое платье, которое бросила в чемодан вчера вечером, и гадала, будет ли оно уместно. Все придут в черном? Не следует ли мне надеть нечто более яркое и живое, вроде того красного платья, которое нравилось Уиллу? Зачем миссис Трейнор вызвала меня? Я проверила мобильный телефон. Быть может, позвонить Катрине? Дома сейчас семь утра. Но она, наверное, одевает Томаса, а разговора с мамой я не вынесу. Я подкрасилась и села у окна. Минуты медленно текли мимо.

В жизни не чувствовала себя такой одинокой.

Когда находиться в маленькой комнате стало невыносимо, я побросала последние вещи в сумку и вышла. Куплю газету и подожду в холле. Все лучше, чем сидеть в тишине в своем номере или в душной темноте смотреть новости по спутниковому каналу. Проходя мимо стойки администратора, я заметила компьютер, благоразумно расположенный в углу. На нем висела табличка: «Для наших гостей. Спросите администратора».

— Можно воспользоваться? — спросила я администратора.

Она кивнула, и я купила жетон на один час. Внезапно мне стало ясно, с кем я хочу поговорить. Я нутром чуяла, что он в Сети, несмотря на ранний час. Я зашла в чат и напечатала сообщение:

Ричи! Ты здесь?

Доброе утро. Пчелка. Ты сегодня спозаранку.

Помедлив всего мгновение, я напечатала:

Меня ждет самый странный день в моей жизни.

Я в Швейцарии.

Он знал, что это значит. Все на форуме знали, что это значит. О клинике велись многочисленные жаркие споры. Я напечатала:

Мне страшно.

Тогда почему ты здесь?

Потому что не могла иначе. Он меня попросил. Я в отеле, скоро поеду к нему.

Я помедлила и добавила:

Не представляю, как закончится этот день.

Бедная Пчелка!

Что мне сказать ему? Как заставить его передумать?

Ричи ответил не сразу. Слова появлялись на экране медленнее, чем обычно, как будто он подбирал их с особой осторожностью.

Если он в Швейцарии, Пчелка, вряд ли он передумает.

В горле встал огромный комок, и я сглотнула. Ричи продолжал печатать:

Это не мой выбор. И не выбор большинства обитателей форума. Мне нравится моя жизнь, хотя я выбрал бы другую. Но я прекрасно понимаю, почему с твоего друга довольно. ФЗ не понять, насколько утомительно вести подобную жизнь. Если он решился, если он правда видит будущее только в мрачном свете, наверное, лучшее, что можно сделать, — просто быть рядом. Ты не обязана одобрять его выбор.

Но ты должна быть рядом.

Я осознала, что затаила дыхание.

Желаю удачи, Пчелка. И навести меня, когда все закончится. Возможно, тебя ждут проблемы. В любом случае я буду рад такому другу, как ты.

Мои пальцы замерли на клавиатуре. Я напечатала:

Навещу.

А затем администратор сообщила, что за мной приехала машина.

Не знаю, что я ожидала увидеть. Возможно, белое здание рядом с озером или заснеженными горными вершинами. Возможно, мраморный больничный фасад с золоченой табличкой на стене. Чего я не ожидала, так это промышленной зоны и совершенно обычного дома в окружении фабрик и, как ни странно, футбольного стадиона. Я прошла по деревянному настилу мимо пруда с золотыми рыбками и оказалась внутри.

Женщина, открывшая дверь, сразу поняла, кого я ищу:

— Он здесь. Проводить вас?

Я застыла. Посмотрела на закрытую дверь, странно похожую на дверь флигеля Уилла, у которой я стояла много месяцев назад, и перевела дыхание. И кивнула.

Я увидела кровать, прежде чем увидела его. Красное дерево главенствовало в комнате, старомодное одеяло и подушки в цветочек казались странно неуместными. На одной стороне кровати сидел мистер Трейнор, на другой — миссис Трейнор.

Она была бледной как привидение и встала при виде меня:

— Луиза.

Джорджина сидела в деревянном кресле в углу, согнувшись пополам и стиснув руки, словно в молитве. Она подняла взгляд, когда я вошла. Ее глаза покраснели от горя, под ними залегли тени, и мое сердце сжалось от сочувствия к ней.

Как бы я поступила, если бы Катрина настаивала на своем праве сделать то же самое?

Комната была просторной и воздушной, как в загородном доме высшего класса. На плиточном полу лежали дорогие ковры, в дальнем конце стоял диван, с которого был виден маленький сад. Я не знала, что сказать. Это было настолько нелепое, обыденное зрелище — они сидели втроем на кровати, словно решали, какие достопримечательности посмотреть сегодня.

Я повернулась к кровати.

— Ну что, — спросила я, не снимая сумки с плеча. — Полагаю, обслуживание номеров здесь паршивое?

Наши с Уиллом взгляды встретились, и, несмотря ни на что, несмотря на все мои страхи, на то, что меня дважды стошнило, на то, что я словно год не спала, внезапно я испытала радость. Нет, не радость, облегчение. Как будто я вырезала болезненную, ноющую часть себя и выбросила.

И тогда он улыбнулся. Его улыбка была чарующей — медленной, полной узнавания.

Поразительно, но я улыбнулась в ответ.

— Красивая комната, — сообщила я и немедленно осознала идиотизм своего замечания.

Джорджина Трейнор закрыла глаза, и я покраснела.

— Я хочу поговорить с Лу. — Уилл повернулся к матери. — Вы не против?

Миссис Трейнор попыталась улыбнуться. В ее взгляде читалось столько чувств — облегчение, благодарность, легкое возмущение, оттого что ее выгоняют на несколько минут, возможно, даже слабая надежда, что мое появление что-нибудь означает и судьба ее сына еще может свернуть с проторенной колеи.

— Конечно.

Миссис Трейнор прошла мимо меня в коридор и, когда я шагнула в сторону, чтобы пропустить ее, протянула руку и легонько коснулась моего плеча. Наши взгляды встретились, и ее взгляд смягчился, так что на мгновение она стала выглядеть совсем другим человеком, а затем она отвернулась.

— Идем, Джорджина, — сказала она, когда ее дочь даже не пошевелилась.

Джорджина медленно встала и молча вышла, всей спиной выражая протест.

И мы остались вдвоем.

Уилл полусидел в кровати, благодаря чему мог смотреть в окно слева от себя, где фонтанчик в маленьком саду весело пускал под настил струйку прозрачной воды. На стене висела репродукция георгинов в уродливой рамке. Помню, я подумала, что это не самое достойное зрелище для последних часов жизни.

— Итак…

— Ты не будешь…

— Я не буду уговаривать тебя передумать.

— Если ты здесь, значит принимаешь мой выбор. Впервые после несчастного случая я контролирую происходящее.

— Знаю.

Вот и все. Он это знал, и я знала. Мне больше нечего было делать.

До чего же сложно ничего не говорить. Когда каждый атом вашего тела молит об обратном. Я всю дорогу из аэропорта тренировалась молчать, и все равно это было невыносимо. Я кивнула. Когда я наконец заговорила, мой голос был тихим и сломленным. Я сказала единственное, что казалось безопасным:

— Я скучала по тебе.

Уилл заметно расслабился.

— Подойди ко мне. — Я помедлила, и он добавил: — Пожалуйста. Подойди. Сядь на кровать. Рядом со мной.

Я осознала, что на его лице написано неподдельное облегчение. Он так рад меня видеть, что не в силах выразить словами. И я сказала себе, что этого должно быть достаточно. Я сделаю то, о чем он меня просил. Этого должно быть достаточно.

Я легла на кровать и обняла его. Положила голову ему на грудь, впитывая ее движения всем телом. Я ощущала слабое прикосновение пальцев Уилла к спине, его теплое дыхание в своих волосах. Я закрыла глаза, вдыхая его запах, все тот же дорогой запах кедра, несмотря на безликую свежесть комнаты со слабым тревожным привкусом дезинфицирующего средства. Я пыталась ни о чем не думать, просто быть, пыталась раствориться в любимом человеке, навсегда запечатлеть в себе оставшиеся минуты. И молчала. А затем он заговорил. Мы были так близко, что его голос словно завибрировал во мне.

— Эй, Кларк, — позвал он. — Расскажи мне что-нибудь хорошее.

Я уставилась в окно на ярко-голубое швейцарское небо и рассказала ему историю двух людей. Двух людей, которые не должны были встретиться и которые не слишком нравились друг другу поначалу, но со временем обнаружили, что понимают друг друга лучше всех на свете. Я рассказала ему о приключениях, которые они пережили, о краях, в которых они побывали, о картинах, которые я даже не предполагала увидеть. Я соткала в воздухе лазурное небо и радужное море, вечера, наполненные смехом и глупыми шутками. Нарисовала мир, далекий от швейцарской промышленной зоны, мир, в котором он оставался тем, кем хотел быть. Нарисовала мир, который он сотворил для меня, полный чудес и возможностей. Я дала понять, что он исцелил мою душу, сам того не подозревая, и уже поэтому я буду вечно ему благодарна. Я говорила и знала, что это самые важные слова в моей жизни и нужно говорить искренне, не проповедовать, не пытаться переубедить, а уважать желания Уилла.

Я рассказала ему кое-что хорошее.

Время замедлилось и остановилось. Нас было всего двое, я бормотала в пустой, залитой солнцем комнате. Уилл говорил мало. Он не отвечал, не добавлял сухих замечаний, не насмехался. Время от времени он кивал, прижавшись головой к моей, и бормотал или тихо хмыкал от удовольствия при очередном приятном воспоминании.

— Это были лучшие шесть месяцев в моей жизни, — сказала я.

Повисло долгое молчание.

— Ты не поверишь, Кларк, но в моей тоже.

И в этот миг мое сердце разбилось. Я сморщилась, потеряла самообладание. Горе затопило меня, я вцепилась в Уилла и перестала беспокоиться, что он почувствует содрогания моего рыдающего тела. Горе поглотило меня, терзало мое сердце, внутренности и голову, тащило на дно, и это было невыносимо. Я правда думала, что не вынесу этого.

— Не надо, Кларк, — пробормотал он. Его губы коснулись моих волос. — Пожалуйста. Не надо. Посмотри на меня.

Я зажмурилась и покачала головой.

— Посмотри на меня. Пожалуйста.

Я не могла.

— Ты злишься. Пожалуйста. Я не хочу причинять тебе боль или заставлять тебя…

— Нет… — снова покачала я головой. — Дело не в этом. Я не хочу… — Я прижималась щекой к его груди. — Не хочу, чтобы мое несчастное пятнистое лицо стало последним, что ты видел.

— Ты так и не поняла, Кларк? — По его голосу было ясно, что он улыбается. — Это не тебе решать.

Мне понадобилось время, чтобы прийти в себя. Я высморкалась, глубоко вдохнула и выдохнула. Наконец я приподнялась на локте и посмотрела на Уилла. Его глаза, всегда напряженные и несчастные, выглядели непривычно ясными и безмятежными.

— Ты очень красивая.

— Смешно.

— Иди сюда, — сказал он. — Как можно ближе ко мне.

Я снова легла, лицом к нему. Потом услышала тиканье часов над дверью и внезапно ощутила, что время на исходе. Я взяла его руку и обернула вокруг себя, тесно переплелась с ним руками и ногами. Взяла его ладонь — более сильную — и вложила в нее свои пальцы, ощутив пожатие и поцеловав костяшки его пальцев. Его тело стало таким знакомым. Я знала его, как никогда не знала тело Патрика, — его сильные и уязвимые стороны, его шрамы и запахи. Я поднесла лицо так близко, что черты его лица расплылись, и я начала растворяться в них. Гладила его волосы, кожу, лоб кончиками пальцев, слезы безудержно катились по моим щекам, я прижималась носом к его носу, и все это время он молча наблюдал за мной, внимательно изучал меня, как будто хотел запечатлеть каждый атом. Он уже отступал, прятался там, где я не могла до него дотянуться.

Я поцеловала его, пытаясь вернуть. Я поцеловала его и застыла, прижавшись губами к губам, так что наше дыхание смешалось и слезы из моих глаз стали солью на его коже, и я сказала себе, что крошечные частички его станут крошечными частичками меня, поглощенные, живые, вечные. Я хотела полностью прижаться к нему. Хотела внушить ему что-то. Хотела влить в него свою любовь к жизни и заставить жить дальше.

Я осознала, что боюсь жить без него. «Почему ты вправе разрушить мою жизнь? — хотелось спросить мне. — Почему я должна молчать насчет твоей?»

Но я обещала.

И я просто обнимала его, Уилла Трейнора, бывшего вундеркинда из Сити, бывшего искусного ныряльщика, спортсмена, путешественника, любовника. Я крепко обнимала его и молчала, мысленно твердя, что он любим. И как сильно любим!

Не знаю, сколько времени мы так лежали. Я смутно сознавала, что снаружи тихо переговариваются, шаркают обувью, где-то вдали звонит церковный колокол. Наконец я ощутила, как Уилл протяжно выдохнул, почти содрогнулся и откинул голову всего на дюйм, чтобы мы видели друг друга отчетливо.

Я заморгала, глядя на него.

Он чуть улыбнулся мне, почти виновато.

— Кларк, — тихо произнес он, — тебя не затруднит позвать моих родителей?