Глава 11

14-го числа Голощекин вернулся в Екатеринбург, сразу собрал Белобородова, Юровского и Войкова. В обстановке строжайшей секретности он довел до них распоряжение председателя ВЦИК. Тогда же было принято решение о расстреле царской семьи в ночь с 16 на 17 июля. Непосредственное исполнение приговора члены совета возложили на Юровского, который должен был сформировать и возглавить расстрельную команду.

По окончании секретного совещания Голощекин по телефону связался со Свердловым и доложил ему о готовности к решению главного вопроса.

– Что ж, высылайте телеграмму, – сказал председатель ВЦИК.

– Сегодня?

– Немедленно.

Голощекин выполнил приказ и к вечеру вызвал к себе советника, штабс-капитана Белого.

Тот ждал этого. Ночью он должен был встретиться с офицером разведывательной группы Сибирской армии. Ему необходимо было получить информацию по поездке Голощекина в Москву. Штабс-капитан собирался сам пойти к военному комиссару, но тут очень кстати последовал вызов.

Голощекин принял Белого приветливо, никак не выдавая, что осведомлен, кем на самом деле является офицер, перешедший на сторону большевиков.

– Я пригласил вас для того, чтобы получить консультацию, – сказал он.

– Я к вашим услугам.

– Как вы думаете, Андрей Георгиевич, что может предпринять командующий Сибирской армией, если узнает о вывозе царской семьи из Екатеринбурга?

Штабс-капитан умело играл роль верного слуги красных.

– Ничего, – ответил он.

Голощекин не без наигранного удивления взглянул на офицера:

– Он не попытается отбить семью?

– Филипп Исаевич, никто не станет менять планы наступления из-за семьи Романовых. Николай Второй уже в прошлом. Не исключено, что отдельные группы офицеров, фанатично преданных бывшему императору, предпримут попытки прорыва в Екатеринбург, но таких окажется немного. Их всех без проблем уничтожат наши войска. А что, Романовы действительно будут перевезены в Москву?

– Вам я могу сказать. Да. Свердлов и Ленин намерены провести суд над Романовым.

– Когда семья должна убыть из города?

– А вот это, Андрей Георгиевич, извините, вас не касается.

– Да, прошу простить. Я спросил лишь потому, что семья Романовых – только обуза для Уральского совета. Одна нервотрепка. Чем быстрей ее уберут отсюда, тем лучше.

Голощекин посмотрел на Белого и сказал:

– Двадцатого числа семьи не будет в Екатеринбурге. Но это между нами.

– Так я, кроме вас, ни с кем не общаюсь. На меня здесь смотрят как на врага, непонятным образом оказавшегося в их среде.

– Это объяснимо. Со временем пройдет. На нашу сторону переходят многие бывшие офицеры. Красная армия нуждается в опытных специалистах.

– А они – в новой власти. Когда бы еще какой-нибудь поручик, командовавший ротой, мог сразу получить полк?

– Значит, вы считаете, что командование Сибирской армии не предпримет масштабных действий для освобождения семьи Романовых?

– Пока трон пуст, генералам есть за что воевать. Я имею в виду тех, кто поддержал свержение царя в феврале. Николая на престоле они уже не видят.

– А кого видят?

– Каждый видит на троне только себя. Эпоха правления Романовых закончена.

– Что ж, не смею задерживать, благодарю вас.

– Не за что, Филипп Исаевич. Разрешите идти?

– Да, конечно.

Белый ушел домой, но спать не лег. В два часа ночи он убедился в том, что старуха хозяйка дома, вышел во внутренний двор, прошагал в конец сада, там, среди кустов смородины, закурил.

Спустя несколько минут где-то рядом послышалось тихое мяуканье. Штабс-капитан ответил тем же.

Вскоре через забор перемахнули капитан Бартов и поручик Беркутов. Офицеры пожали друг другу руки.

– Есть новости, Андрей? – спросил Бартов.

– Есть, капитан. От Голощекина я узнал, что семью государя большевики собираются вывезти в Москву. Именно этот вопрос обсуждал военный комиссар в Кремле.

– Когда планируется вывоз?

– Точную дату узнать не удалось. Но Голощекин сказал, что двадцатого числа семьи уже не будет в Екатеринбурге.

– Отряд должен подойти послезавтра, шестнадцатого. Успеем.

– Комиссар спрашивал, не предпримут ли наши войска масштабную операцию по освобождению императора и его семьи. Это понятно. Руководство Уралсовета прорабатывает все варианты возможного развития событий. Меня насторожило одно обстоятельство. Голощекин добавил, мол, если командующему Сибирской армией станет известно о планирующемся вывозе царской семьи. Значит, он допускает, что в городе могут работать агенты нашей разведки.

– Но вас-то Голощекин не подозревает? – спросил Бартов.

– А черт его знает, Андрей. Дает понять, что верит мне, а как на самом деле, сказать сложно. Но думаю, что насчет суда над царской семьей в Москве он сказал правду. Продолжать и дальше удерживать ее в Екатеринбурге бессмысленно и опасно. Сибирская армия и чехи продвигаются довольно быстро. Скоро большевикам придется думать не только об эвакуации семьи, но и о том, как спасти собственную шкуру. Проводить суд здесь бессмысленно. Ленину нужен открытый процесс. Вполне возможна показуха перед Европой, помилование государя и передача семьи немцам. Советам нужно добиться признания хотя бы той же Германией и Австро-Венгрией.

– Но они сами на пороге революции и поражения в войне, – сказал Бартов.

– Так ли это важно? Большевики могут передать семью датчанам или англичанам. Главное в том, что она пока еще нужна Москве живой.

– Не дождутся, – заявил Беркутов.

Белый улыбнулся:

– Если ничего не изменится, то успеем.

– А что может измениться?

Штабс-капитан вздохнул:

– Все, что угодно.

Он оказался прав.

В 6 часов утра, когда Кириллин отбыл на хутор для доклада Покровскому о планах большевиков, штабс-капитана Белого срочно вызвали в совет. Боле того, за ним прислали автомобиль.

Разведчик с тревожным предчувствием прибыл к Голощекину. Тот находился в кабинете вместе с председателем ЧК Лукояновым и двумя чекистами у двери. Это был очень плохой знак, но Белый держал себя в руках.

– Здравия желаю, Филипп Исаевич!

– Вижу, что вы прибыли, господин Белый.

– Господин?

– Ну не товарищ же. Да вы проходите. Присесть не предлагаю, разговор у нас короткий. Помнится, вчера вы утверждали, что командование Сибирской армии не станет менять планы наступления и что-либо предпринимать для освобождения Романовых, не так ли?

– Так точно. Я высказал свое мнение. Разве что-то изменилось?

– Изменилось, к сожалению, для вас, господин штабс-капитан.

– Не понимаю.

– Объясню. Во-первых, полковник Гришин отправил-таки к Екатеринбургу кавалерийский отряд с задачей освобождения семьи Романовых. До этого он тайно, как ему казалось, переправил к городу разведывательную группу, а еще раньше… Но об этом поговорим отдельно. Так вот, сегодня ночью отряд поручика Игнатьева был разгромлен нашими подразделениями у Тюмени.

Ни единый мускул не дрогнул на лице Белого, хотя сообщение Голощекина означало не только крах всей операции по освобождению царя, но и полный провал самого штабс-капитана.

– Повторяю, вчера я высказал свое личное мнение. Выходит, ошибся. Кстати, я не исключал появления у города мелких групп противника.

– Верно, не исключали. Когда вы в последний раз встречались с офицерами этой группы? Вчера?

– Я вас не понимаю.

Вперед вышел председатель ЧК.

– Перестаньте ломать дурачка, штабс-капитан! Нам…

Его прервал Голощекин:

– Не горячитесь, товарищ Лукоянов. Спокойнее, зачем кричать? – Он повернулся к Белому: – Вы не ответили на вопрос, господин штабс-капитан.

– Повторяю, я не понимаю, о чем идет речь.

– Вы неправильно себя ведете. За вами следили. Да, задолго до того, как выслать сюда разведывательную группу, полковник Гришин внедрил ко мне своего агента, то бишь вас, господин Белый. Но все тайное когда-нибудь становится явным. Как видите, мы не спим. Вы полностью разоблачены. О том, что вы вражеский разведчик, я знал вчера, когда разговаривал с вами.

– Почему же сразу не арестовали?

– Неужели не ясно? Вы должны были передать командиру разведывательной группы информацию, полученную от меня. Так вы и сделали.

– Полная чушь. Если бы вы кого-то взяли, то сейчас устроили бы нам очную ставку.

– А зачем брать? Пусть командир разведгруппы думает, что Романовых вывезут в Москву.

– А вы, значит, в это время расправитесь с государем?

– Он предстанет перед судом.

– Если кто может судить императора, то только Господь Бог. Хотя вам, безбожникам, на это плевать.

– Верно, штабс-капитан, плевать. Сдайте оружие, вы арестованы.

Белый расстегнул кобуру, достал наган, резко направил ствол в грудь Голощекина, но выстрелить не успел. Чекисты, стоявшие сзади, опередили его. Офицер, верный императору, рухнул на пол.

– Какого черта? – вскричал Голощекин. – У него в барабане не было патронов, местная ведунья постаралась. Он нужен был нам живым, а вы!..

– Могли бы и предупредить, – сказал чекист, вкладывая револьвер в кобуру.

Голощекин повернулся к Лукоянову.

– В чем дело, Федор Николаевич?

Председатель ЧК пожал плечами.

– Так получилось, Филипп Исаевич. Мне пришлось заменить предупрежденных людей, а этих я проинструктировать не успел.

– Ты понимаешь, что теперь мы не возьмем командира разведгруппы?

В Гавриловом хуторе Покровский тут же принял Кириллина.

– Доброе утро, подпоручик. Судя по тому, что вы сами прибыли сюда, у вас срочные новости.

– Доброе утро, князь. Да, у меня сведения, переданные штабс-капитаном Белым через Владимира Беркутова.

– Слушаю.

– Девятнадцатого или двадцатого июля большевики собираются перевезти царскую семью в Москву для открытого суда. Белый узнал об этом от Голощекина. Штабс-капитан считает, что большевики вполне могут провести суд, приговорить императора к расстрелу, затем помиловать и передать Германии либо государствам Антанты, дабы наладить отношения с Европой и получить признание хотя бы одной страны.

Покровский отрицательно покачал головой.

– Если бы Ленин хотел этого, то он уже давно приказал бы доставить семью в Москву, а не тянул бы до последнего. Что-то здесь не то. Как-то слишком уж неосмотрительно Голощекин, человек далеко не глупый, выдал Белому, бывшему царскому штабс-капитану, секретную информацию. Что по этому поводу думает сам Николай Алексеевич?

– Белый считает, что Голощекин доверяет ему.

– И называет дату, которая должна держаться в строжайшей тайне даже от ближайших соратников?

– Если хотите знать мое мнение, князь, то оно таково. Большевикам действительно становится опасно держать в Екатеринбурге государя и его семью. Фронт неуклонно приближается. Еще недели полторы-две, и железная дорога на Москву будет перекрыта белочехами либо частями Сибирской армии. Но не раньше. Семью же надо подготовить к отъезду. Это дело не одного или двух дней. Так что отправка августейшей семьи в Москву девятнадцатого или двадцатого июля вполне реальна.

Покровский задумался.

Кириллин присел на скамейку, глядя в окно. На улице опять пошел дождь.

Наконец-то князь проговорил:

– Особый отряд должен выйти к городу послезавтра, не исключено, что на третий день, то есть семнадцатого числа. Сутки на отдых. Восемнадцатого июля мы можем начать операцию.

Во дворе послышался голос:

– Да свой я! Доложите князю…

Кириллин бросился к окну.

– Володя Беркутов. Значит, произошло что-то очень серьезное, раз он оставил пост и прибыл на хутор.

– Пусть проезжает! – приказал Покровский.

Кириллин открыл окно и крикнул уряднику Верстову, стоявшему на въезде в хутор:

– Семен!

– Я!

– Пропусти этого человека.

Беркутов соскочил с седла, поднялся на крыльцо, прошел в комнату и с порога воскликнул:

– Беда, князь!

Покровский поднялся, побледнел.

– Что-то с императором?

– Никак нет. Я получил достоверную информацию. Ночью особый отряд попал в засаду при обходе Тюмени и был полностью уничтожен. Утром в Уралсовете при аресте был убит штабс-капитан Белый. – Поручик присел на табурет, опустил руки.

– Как вы об этом узнали? – спросил Покровский.

– Мне необходимо было отправить сюда Кириллина. Поэтому я попросил Авдея Гавриловича посмотреть за объектом, пошел домой и встретил взволнованного прапорщика Хорошина. Он сообщил мне о гибели отряда и о том, что его взвод выходит на поиск и уничтожение разведывательной группы Сибирской армии. О гибели Белого узнал Авдей Гаврилович. По моем возвращении он выходил в город и говорил с соседом, который служит в охране Уралсовета.

– Значит, большевикам известно о группе штабс-капитана Бартова.

– Получается, известно.

– Откуда могла пойти утечка?

– Только из штаба армии.

– Да, Бартов и его люди исключаются. Они не знали точного маршрута отряда. Большевики же устроили засаду, имея исчерпывающую информацию об этом. Следовательно, на них работает кто-то в штабе армии. Этот подлец занимает высокую должность. – Покровский повернулся к Кириллину и приказал позвать подъесаула Горина.

Вскоре в комнату вошел сын Авдея Гавриловича.

– Вызывали, князь?

– Да, Матвей. Вам необходимо послать вахмистра Шатова в Березовку, где находится группа капитана Бартова. Пусть он ведет ее сюда, но не обычной дорогой, а по гати.

– Я все понял, князь. Разрешите идти?

– Ступайте, Матвей. – Проводив подъесаула, Покровский повернулся к Кириллину: – А теперь, Сергей, сбор всем офицерам.

– Я могу вернуться в Екатеринбург? – спросил Беркутов.

– Это опасно, Володя.

– Но нам же надо знать, что происходит в доме Ипатьева.

– Надо. Однако по дороге вас может перехватить разъезд красных.

Поручик махнул рукой:

– Пройду, князь! Не впервой. Я знаю здешнюю местность гораздо лучше красноармейцев и их начальников.

– Хорошо. Езжайте, но не к себе, а сразу к Авдею Гавриловичу. Домой не возвращаться ни при каких обстоятельствах!

– Но Белый не сдал никого.

– Вас могли видеть с ним в усадьбе Горина.

– Но тогда красные обложат и дом казака.

– Авдей Гаврилович как-нибудь отвертится, найдет место, где можно спрятать вас. Матвей говорил о каком-то схроне в саду. Конечно, не факт, что вас видели с Белым, но не будем рисковать. Тем более что ждать долго не придется.

– Что вы имеете в виду?

– Мы предпримем попытку освобождения императора и его семьи в момент их посадки на поезд. Красные подгонят его не к вокзалу, а к какой-нибудь ближайшей станции и крупной охраны выделять не будут. Наверняка все это произойдет ночью.

– Я все понял. Разрешите идти?

Как только убыл Беркутов, в комнате собрались все офицеры группы.

Покровский объяснил им обстановку, рассказал о гибели Белого, разгроме отряда, шедшего в Екатеринбург, передислокации на хутор группы капитана Бартова.

– Исходя из всего вышесказанного, приказываю на пост охранения выходить по двое, всем быть в готовности, при появлении противника уйти по гати в болота. Никаких следов пребывания на хуторе остаться не должно. Навоз убрать, форму и оружие иметь под рукой.

В час дня на хутор по гати вышла группа Бартова в сопровождении Шатова. Капитан и вахмистр сразу же пришли в дом.

– Что все сие означает, князь? – спросил Бартов.

– Присаживайтесь, объясню.

15 июля в Екатеринбург пришла телеграмма из Москвы: «В ночь с 16 на 17 по решению УС, доклад 17. Янкель». Это означало, что приговор низложенному императору, его семье и всем людям, находящимся в доме Ипатьева, должен был вынести Уральский совет. Он же обязан привести его в исполнение в ночь с 16 на 17 июля.

С этой телеграммой Голощекин направился к Белобородову. Позже туда был вызван Юровский, который доложил, что к расстрелу и захоронению царской семьи и прислуги все готово. Правда, трое латышей отказались выполнить приказ, но Юровский нашел им замену. Голощекин попросил предоставить список карателей. Юровский назвал всех по памяти.

Позже Голощекин приказал привлечь к усилению охраны здания на ночь казни отряд Федора Волкова. Это распоряжение было передано Якубовскому.

Тот встретил Волкова у входа в совет.

– Федор, дело есть!

– Куда же мы без дела! Говори, что от меня требуется.

– То, что скажу, должно остаться в тайне.

– Леонид, ты же меня не первый год знаешь.

– Отойдем от посторонних ушей. – Якубовский отвел Волкова к проезжей части. – Федор, Уралсовет вынес императору, его семье и прислуге смертный приговор.

– Вот как? Лихо. А с Москвой они посоветовались? А то после за этот расстрел здесь всех без разбора к стенке поставят.

– Все согласовано.

– Значит, придется порешить семейку? Оно, конечно, правильно, а как меня это касается?

– Твой отряд должен находиться в доме особого назначения в ночь с шестнадцатого на семнадцатое июля. На месте всем руководить будет Юровский. Тебе исполнять все его приказы.

– А ему стрелок не нужен? Я с удовольствием разрядил бы наган в эти холеные царские рожи.

– Это ты у него спроси. Не понимаю, зачем тебе брать на душу еще и грех цареубийцы?

– Леня, на мне столько крови, что одним грехом больше или меньше не играет никакой роли.

– В общем, я передал тебе распоряжение Голощекина. Сменишь караул завтра в четыре пополудни. Дальше исполняешь приказы Юровского. Если в отряде есть ненадежные люди, то лучше сегодня же отправить их в другие подразделения.

– У меня все надежные.

– Ты им до поры до времени о задании ничего не говори. О решении Уралсовета твои люди вообще не должны знать. Ладно, все. Занимайся отрядом.

– Угу. Не волнуйся, товарищ, завтра в четыре часа мы будем в доме Ипатьева.

Голощекин позаботился и о похоронной команде, составленной из надежных большевиков. Им выделили грузовой автомобиль, запасы бензина и кислоты, чтобы уничтожить трупы. Было определено место, где это произойдет.

К утру 16 июля все приготовления к расстрелу были закончены. Осталось привести приговор в исполнение.

Разведывательную группу белых большевики так и не нашли. Они посчитали, что после гибели Белого она ушла подальше от Екатеринбурга. О самопожертвовании комиссары и не думали. Это понятие было чуждо им.

В 16 часов к Ипатьевскому дому прибыл отряд Волкова. Он сменил прежний караул.

– Товарищ Волков, вам известно, почему заменен караул? – спросил Юровский.

– Так точно!

– А бойцам?

– Нет, мне было строго запрещено вводить их в курс дела.

– Хорошо, выставляйте посты, схема в комнате дежурного.

– Слушаюсь. Один вопрос, если позволите.

– Да.

– Разрешите мне войти в расстрельную команду.

Юровский не без удивления посмотрел на Волкова:

– Чем, интересно, вызвана данная просьба?

– Слишком много пришлось пережить благодаря царскому режиму. Вернуть бы должок, чтобы на душе спокойней стало.

– И войти в историю, так?

– Не без этого.

– Хорошо, я не против. Когда надо будет, я сообщу.

Отряд Волкова занял посты, сам Федор – место дежурного.

Вечером Юровский со своим заместителем Никулиным и Медведевым, присланным из ЧК, начал составлять конкретный план убийства. Никулин предложил зарезать всех в кроватях либо закидать комнаты гранатами, а потом добить выживших.

Юровский отверг данное предложение:

– Это не подходит, особенно с гранатами. Грохот ночью будет слышен слишком далеко. А нам шум не нужен. Проведем расстрел в полуподвальной комнате. Для этого ее необходимо освободить от мебели, но это уже мелочь.

– А как, интересно, вы объясните Романовым и их слугам необходимость перехода в подвал среди ночи? Рассчитываете, что они все как бараны послушно пойдут на бойню? Николай и его жена прекрасно поймут, для чего их просят спуститься вниз, и поднимут еще больший шум.

– Это я беру на себя.

– Ну раз так, хорошо.

– У нас одиннадцать стрелков, включая вас, товарищ Медведев. Плюс Федор Волков, изъявивший желание участвовать в деле. Этого более чем достаточно. В полночь должна подъехать похоронная команда во главе с товарищем Ермаковым. Тогда и начнем. – Юровский повернулся к Никулину. – А сейчас, Григорий, возьми пару бойцов охраны и займись подготовкой комнаты.

Поручик Беркутов внимательно следил за тем, что происходило у дома Ипатьева.

К нему подошел Горин.

– Ну что там, ваше благородие?

– Непонятные движения, Авдей Гаврилович. В четыре часа сменился караул, позже к дому подъехало трое комиссаров. Не нравится мне все это.

– Готовятся к эвакуации семьи в Москву?

– Сегодня? Шестнадцатого числа?

– Может, дату отъезда изменили?

– Надо бы сообщить об этом Покровскому.

– Рано. Если большевики решили вывезти царскую семью сегодня, то на станцию ее отправят ночью. У меня полгорода в знакомых. Есть мужики и с железной дороги. Пойду-ка я пройдусь до вокзала. Если комиссары готовят ночную эвакуацию, то специальный поезд уже должен стоять где-нибудь на путях.

– Хорошо, Авдей Гаврилович.

Старый казак ушел в седьмом часу, вернулся в половине девятого.

– Ну и что? – спросил Беркутов.

– Нет ни паровозов, ни состава. А у вас что?

– Все по-прежнему. Впрочем, суета вроде успокоилась. Часовой на месте, ворота закрыты, в доме как обычно.

– Комиссары уехали?

– Нет, они в доме.

– Да мало ли для чего они там собрались? Может, в карты перекинуться или водки попить.

– В доме особого назначения?

– А что? Гораздо удобнее и безопаснее, нежели в совете.

– Не могли засесть у кого-нибудь на квартире?

– В связи с раскрывшейся попыткой прорыва отряда и с тем, что разведгруппу так и не нашли, в городе введено чрезвычайное положение. Значит, всем надо быть на службе. Вот комиссары и сидят в доме Ипатьева.

– Ох, Авдей Гаврилович, чего-то мы не понимаем. Беспокойно на сердце.

– Давайте-ка я ужин сделаю.

– Для меня не надо, Авдей Гаврилович. Мне, если можно, чаю покрепче.

– Чаю так чаю. – Старик ушел на кухню.

Время тянулось медленно, наступили сумерки. Затем город постепенно накрыла темнота.

В час ночи в дом Ипатьева приехал военный комиссар Голощекин. Беркутов видел это и сильно встревожился. Но что он мог сделать? У него приказ наблюдать.

В голове мелькнула мысль поехать на хутор, но поручик отбросил ее. Что это даст? Ничего. Даже если Покровский решится на прорыв к дому, то это приведет к гибели группы еще на окраинах города.

Беркутов промокнул слезящиеся глаза платком и продолжил смотреть на дом Ипатьева.

Голощекин вызвал Юровского на улицу.

– Вот и вы, товарищ Филипп. А я пытался дозвониться до вас, – сказал тот, выйдя из ворот.

– В чем дело, Яков?

– А вы не видите? Где машина с похоронной командой Ермакова?

– Что, ее еще не было? Черт бы побрал этого Ермакова.

В половине второго вдали заурчал мотор, и вскоре к дому подкатил грузовик.

Ермаков выпрыгнул из кабины. От него крепко несло алкоголем. Он назвал пароль.

Юровский махнул рукой и приказал:

– Загоняйте машину во двор и не выключайте мотор.

– Так вы еще не того? – спросил Ермаков.

Юровский прошипел:

– Моли Господа, Петр, чтобы я тебя не пустил в расход после постояльцев этого дома.

– Так я неверующий, Яков.

– Да что с тобой говорить!

Голощекин демонстративно отвернулся. Ему не хотелось ни с кем разговаривать. Единственным его желанием было, чтобы все это как можно быстрее закончилось.

Между тем Юровский поднял с постели доктора Боткина и приказал:

– Вставайте и будите всех своих.

– А в чем, собственно, дело?

– Ситуация в городе изменилась. Романовым и слугам следует собраться и спуститься вниз. На верхнем этаже оставаться опасно. На сборы максимум сорок минут. И без суеты. Это временно.

Боткин оделся и разбудил императора. Вскоре все были на ногах. Александра Федоровна успокаивала сына и дочерей. Она посоветовала им забрать с собой все драгоценности и спрятать их под бельем.

Юровский случайно увидел поваренка Леонида Седнева.

– А ну иди сюда, – приказал он ему.

Парень подошел.

– Беги в караулку и носа оттуда не кажи, понял?

Поваренок привык подчиняться.

– Понял.

Пока царская семья и слуги одевались, Юровский раздал стрелкам наганы, маузеры, двоим передал винтовки с примкнутыми штыками.

Волков показал свой ствол и заявил:

– Мне не надо, мой пристрелян.

Команда была готова. Пьяный Ермаков тоже заявился в комнату, где собрались палачи. Юровский не стал гнать его.

– Внимание всем! – заявил он. – Семья заходит в подвал и размещается у дальней стены, расстрельная команда встает напротив. Я зачитываю приговор и стреляю в Николая, Михаил Медведев – в Татьяну, Гриша Никулин – в Алексея…

Все члены семьи и прислуга были распределены между стрелками. Волкову досталась служанка Демидова, но он знал, в кого именно будет стрелять.

– Освещение в подвале плохое, комната сразу же заполнится пороховым дымом. Поэтому придется добивать приговоренных. Сделать это должны люди с винчестерами. Стрельбу прекратить по моей команде. Сразу же после казни – трупы в кузов грузовой машины. Ермакову проследить, чтобы там постелили сукно. Обращаю внимание всех стрелков на то, что Александра и ее дочери, а также Демидова, скорее всего, заберут с собой все ценности. Их много. Спрятать можно только в корсетах. Посему стрелять лучше в сердце или в головы. Предупреждаю, ничего не трогать! Замечу, что кто-то обыскивает тела, там же и расстреляю! Вопросы ко мне есть?

Вопросов у палачей не было.

Зато они возникли у Беркутова, когда к дому подъехал грузовой «Фиат» с десятком солдат. Старший этой команды, появившейся непонятно для чего, был встречен Юровским на улице, после чего машина заехала задним ходом во двор. Ворота закрылись.

Горин, страдающий бессонницей, подошел к поручику.

– Что там, ваше благородие?

– Не понимаю! Приехала грузовая машина с десятком красноармейцев, задним ходом зашла во двор. Что за люди, не знаю. Их старшего встречал сам Юровский. Голощекин бродит возле дома, но внутрь не заходит.

– Так это его мотор сбоку от ворот стоит?

– Его. Что происходит, Авдей Гаврилович?

Старик пожал плечами, присел на скамью и предложил:

– Может, вам к Покровскому поехать?

– А если семью перевезут в другое место? К этому, по-моему, все и идет. Вы проследить за красными не сможете, я же сделаю это.

– Тоже верно.

– Смотрите, Авдей Гаврилович, в окнах дома зажегся свет. Значит, семью и прислугу разбудили. Подобраться бы к дому да послушать, о чем во дворе охрана разговаривает.

– Это рискованно.

– А если задами, переулком?

– Все равно опасно, ваше благородие. Вы же прекрасно понимаете, что охраняется не только лицевая сторона усадьбы.

– Не могу я тут без дела сидеть, Авдей Гаврилович.

– Может, вам еще чаю сделать?

– Нет, спасибо, от выпитого тошнит.

– Это нервы.

– Возможно. Но что же происходит в доме инженера Ипатьева?

А в доме инженера Ипатьева царская семья и прислуга спускались в полуподвальное помещение.

Первым шел Юровский. За ним Николай, который нес на руках больного сына Алексея. За мужем следовала Александра Федоровна, дальше дочери и прислуга. Замыкала шествие расстрельная команда.

Войдя в пустую комнату, Александра Федоровна повернулась к Юровскому и сказала:

– Здесь нет даже стульев. Государю тяжело держать на руках сына.

Комендант дома особого назначения приказал принести два стула. На один из них усадили тяжело больного тринадцатилетнего Алексея, на другом устроилась Александра Федоровна. Рядом с сыном встал Николай, около матери – Татьяна.

За стулом Алексея держался доктор Евгений Сергеевич Боткин. Во втором ряду от левого угла к окну встал повар Иван Харитонов. Камердинер Александр Егорович Трупп расположился прямо за императором.

Далее стояли великие княжны: девятнадцатилетняя Мария, двадцатидвухлетняя Ольга и семнадцатилетняя Анастасия. Замыкала второй ряд служанка императрицы Анна Демидова. Всего одиннадцать человек.

Юровский встал перед императором, достал из кармана помятый листок и зачитал текст, хотя помнил его наизусть:

– В связи с тем, что белые войска наступают на Екатеринбург и предпринимаются попытки освободить Романовых, Уральский совет рабочих и солдатских депутатов постановил расстрелять царскую семью.

Николай Александрович поднял глаза:

– Что?

Это было последнее слово в его жизни.

Юровский поднял руку, в которой держал кольт, и выстрелил Николаю в сердце. Одновременно с ним в царя пустил пулю и Михаил Медведев. Открыли огонь все.

Александра Федоровна рухнула со стула с поднесенной ко лбу рукой. Она хотела перекреститься.

Комнату заполнил дым.

Юровский приказал:

– Прекратить стрельбу!

Жертвы лежали на полу, но убиты были только Николай Александрович, Александра Федоровна, Татьяна Николаевна, камердинер Трупп и повар Харитонов. Стонал раненый Алексей. Никулин расстрелял в него всю обойму. Шевельнулась Ольга, издали стон Мария и Анастасия, подали признаки жизни доктор Боткин и Демидова. Юровский выстрелил в Марию, Никулин – в Ольгу.

После чего в дело вступил пьяный Ермаков. Он выхватил винтовку у одного из стрелков и ударил штыком Анастасию. Сталь с трудом вошла в тело, на пол посыпались бриллианты из разорванного корсета.

Другой палач с винтовкой не стал ждать команды и присоединился к Ермакову, обезумевшему от крови. Они кололи тела великих княжон, цесаревича, доктора Боткина и Демидовой.

Волков, стрелявший в императора, Александру Федоровну и Алексея, видел, как рассыпались бриллианты. Он заметил, что с тела императрицы слетела брошь и закатилась за спинку перевернутого стула. Глаза Федора жадно заблестели.

– Все, хватит! – отдал команду Юровский. В комнате нечем было дышать, и он приказал открыть окно.

Когда дым немного рассеялся, комендант посмотрел на часы. Стояла глухая ночь: двадцать минут третьего.

Он лично проверил тела, убедился в том, что все жертвы были мертвы. Потом Юровский приказал стрелкам вернуться в комнату, похоронной команде – вынести трупы и положить в кузов «Фиата».

Ермаков подошел к Юровскому:

– Получили свое, сволочи.

Он до сих пор был пьян.

Видя такое состояние комиссара, Юровский заявил:

– Заканчивай погрузку и выезжай с территории. Я с отрядом охраны и стрелками поеду следом.

– Зачем? – Ермаков пьяно взглянул на коменданта.

– Затем, чтобы тебя с рассветом не расстреляли.

– Не понял! А я-то чего сделал?

– Ты опоздал на полтора часа. Вдруг еще что-то случится при захоронении? В общем, я не доверяю тебе. Не гляди на меня так. Выполняй задание.

Ермаков засуетился, начал подгонять похоронную команду.

Юровский подозвал к себе Волкова и приказал:

– Здесь оставить двух человек, чтобы не разграбили дом! Остальной отряд пойдет со мной.

– Разрешите мне тоже остаться здесь, а то на солдат, знаете ли, надежда слабая.

Юровский думал о другом, поэтому машинально согласился:

– Хорошо. Оставайся ты и двое красноармейцев. Задача – охранять дом.

– Слушаюсь!

Беркутов находился в доме Горина, но все же услышал слабые хлопки.

– Никак, стреляют, – произнес он.

Горин тут же подошел к нему.

– Стреляют, говорите? Не слышу.

– Сейчас нет, а до этого были хлопки. Смотрите, а это что?

На улицу к Голощекину вышел Юровский, что-то сказал ему, и военный комиссар тут же уехал. Комендант же вернулся в дом особого назначения, оставив ворота открытыми. Вскоре во двор начали выносить тела.

– Господи! – проговорил Беркутов. – Этого не может быть. Два, три… десять, одиннадцать, – считал Беркутов. – А красные держали в доме государя, государыню, цесаревича, четырех великих княжон, доктора, повара, камергера, служанку и поваренка. Двенадцать.

– Вот он, поваренок, – не своим голосом проговорил казак.

Плачущего Леонида Седнева вывели на улицу и усадили в машину Юровского.

– Неужто кто-то оказался способен на такое злодейство? – прошептал казак.

Беркутов опустил голову, обхватил ее руками, застонал.

– Машина отъехала, в кузове с телами десять красноармейцев, следом мотор чекиста и семь, нет, восемь всадников. Внутри дома вижу одного поганца. Это тот, что еще к Авдееву приходил, – проговорил старик.

Беркутов вскочил.

– Авдей Гаврилович, держите коня наготове, я сейчас.

– Куда?..

– Надо, казак!

Беркутов выскочил во двор, перебежал улицу, скрылся в переулке, выглянул наружу. Застав не было. Видимо, их сняли, как только ушли машины. Ворота дома Ипатьева были распахнуты.

Поручик проскочил вовнутрь и услышал:

– Осмотрите спальни, столовую. Все, что найдете, несите в караулку. Глядите у меня, если кто чего случайно в карман положит, расстреляю! Поняли?

– Так точно, товарищ Волков!

«Волков, значит, – подумал Беркутов. – Командир отряда охраны. Ну что ж, ты мне и нужен, товарищ Волков».

Федор спустился в полуподвальную комнату, достал из-за стула брошь, начал собирать бриллианты, распихивать их по карманам. Он слишком поздно услышал шум за спиной. Рукоятка пистолета обрушилась ему на голову, и Волков рухнул на окровавленный пол.

Князю Покровскому в эту ночь не спалось. Необъяснимая тревога терзала его душу. Он то ложился, то вставал, в конце концов оделся, вышел во двор, прошелся до поста охранения. Там находились подпоручик Кириллин и урядник Верстов.

Кириллин вышел из кустов и доложил:

– Мы на месте.

– Вижу.

– Вам не спится, князь?

– Что-то тревожно на душе, Сергей.

– Да? Странно, у меня тоже. Места не нахожу. Может, метнуться к Беркутову?

– Нет. Не дойдете. Если только позже. Ладно, несите службу, я у себя.

– Слушаюсь!

Покровский вернулся в дом, сел за стол. Тревога буквально душила его. В Екатеринбурге определенно что-то произошло. Но вот что? Может, красные заметили Беркутова и взяли его вместе со стариком?

Все сомнения рассеялись через час, когда во двор буквально влетел поручик Беркутов. Он сбросил с коня какое-то тело и спрыгнул на землю.

Покровский поспешил из дома.

– Что, Владимир?..

– Катастрофа, князь! – проговорил Беркутов.

– Семья?..

– Так точно!

– Что с ней?

Поручик указал на связанного Волкова:

– Вот он все знает.

– Я спросил, что с семьей, поручик? – выкрикнул Покровский.

Беркутов повернулся к нему:

– Нет больше семьи. Всех вместе с прислугой большевистская сволочь расстреляла в доме Ипатьева. Где-то в два часа, может, чуть позже.

– Что? – Князь не верил своим ушам. – Как расстреляли? На каком основании? Господи, да что же это такое? Почему такая несправедливость?

Беркутов указал на Волкова.

– Этот субъект участвовал в расстреле, по крайней мере был в доме на момент убийства. Потом он собирал с окровавленного пола бриллианты, рассыпавшиеся из корсетов Александры Федоровны и великих княжон.

– Я не убивал. Да, ценности взял, но не стрелял, меня в последний момент вызвали в особый дом. Мои люди только охраняли его! – провизжал Волков.

Покровский подошел к нему, нагнулся, выдернул его наган из кобуры, посмотрел пустой барабан, поднес ствол к лицу.

– Свежий запах пороха. Стреляли от силы часа два-три назад.

– Клянусь, с испуга соврал, стрелял, но выше, над головами. Иначе Юровский прикончил бы и меня.

Покровский повернулся к Беркутову:

– Вы обыскали его?

– Так точно, вот. – Он передал князю сверток.

Покровский раскрыл его, увидел бриллианты, сапфиры, поднял брошь.

– Это Александры Федоровны. Николай Александрович подарил эту вещицу своей Аликс еще в юности. Она ее до смерти сберегла. А ты своими погаными лапами!.. Куда повезли трупы?

Беркутов пожал плечами и сказал:

– Я видел только грузовик, легковой мотор с Юровским, десять человек, как понимаю, похоронной команды и восьмерых подчиненных вот этого мерзавца.

Покровский вонзил острый, как клинок, взгляд безжалостных глаз в Волкова.

– Куда?

– Точно не знаю. Слышал, на Ганину яму.

Это место находилось почти в девятнадцати верстах от Екатеринбурга по Старокоптеловской дороге, возле поселка Шувакиш и деревни Коптяки. Ганина яма раньше использовалась как рудник, но в начале двадцатого века была заброшена.

– Тела должны сбросить в шахту?

– Богом клянусь, не знаю.

– Не тронь Господа! Поручик Беркутов!

– Я!

– Развяжите эту сволочь и поставьте на ноги.

– Нет! – закричал Волков. – Не надо, я не убивал никого!

Убийца, у которого руки были по локоть в крови, не желал умирать. Он боролся за жизнь до конца. Едва поручик срезал веревки, Волков вскочил на ноги и метнулся в кусты. Покровский мог бы и не стрелять, за кустами начиналась топь, но он выхватил наган и всадил две пули в затылок беглецу. Федор Волков с пробитым черепом упал через куст в черную воду. Топь тут же утянула его в свои бездонные черные глубины.

Выстрелы услышали люди, заржали лошади.

Во двор при оружии выбежали все офицеры Покровского, разведывательная группа во главе с капитаном Бартовым и казаки.

– Что случилось, князь? – спросил Бартов и отшатнулся, увидев лицо Покровского, бледное, перекошенное гримасой неестественной боли и в то же время отчаянной решимости.

– Господа, около двух часов ночи в Екатеринбурге большевики расстреляли императора, всю его семью и прислугу.

– Что? Как? Этого не может быть!

– Это так, господа.

Наступила зловещая тишина, в которой тихий вопрос капитана Бартова прозвучал громче выстрела:

– И что теперь?

– Души невинно убиенных жаждут возмездия. Если мы не смогли спасти семью, то должны отомстить за нее. Впрочем, это мое решение. Каждый из вас вправе сделать свой выбор. Я пойду в город даже один.

– Зачем вы так, Алексей Евгеньевич? – с укором проговорил капитан Фролов. – Если идти, то всем. Я прав, господа?

– Странный вопрос, – сказал граф Дольский. – Конечно, мы идем с вами.

Вышли вперед офицеры разведывательной группы:

– Ведите нас, князь.

– Мы с вами. – Казаки примкнули к офицерам.

Покровский осмотрел всех.

– Вы должны понимать, что из города нам не вырваться. Там нас ждет смерть.

– О чем вы говорите, князь? – воскликнул Кириллин. – Ведь мы же присягали государю, давали клятву не жалеть ни крови, ни самой жизни. Настала пора исполнить свой долг до конца.

– Тогда всем надеть форму, ордена, знаки отличия! Вооружение полное, выход через десять минут.

Подъехав к Уралсовету, Юровский и Никулин вышли из машины. Рядом встал отряд Волкова.

– Так что, Яков Михайлович, можно и отметить избавление России от царя-кровопийцы? У меня хорошая водочка есть! А часов в десять отправим к шахте людей Ермакова с бензином и кислотой. От трупов венценосной семьи и их лакеев не останется ничего.

– Ты не спеши, Григорий. Чую, не ушла от города разведгруппа. У ее командира наверняка была связь не только с Белым. Жаль, не удалось его допросить. А если это так, то разведгруппа скоро узнает о случившемся и будет в городе.

– А смысл, Яков Михайлович? Я допускаю попытки освободить царскую семью, но теперь, после расстрела, кого спасать? Трупы? Кому они нужны?

– Офицеры давали присягу. Теперь им терять нечего.

– Но это же безумие!

– Для нас – да, для них – исполнение долга. Так что давай в ЧК, расставь охрану на этажах да пулеметчиков побольше, а я организую позиции здесь.

Юровский лично разместил людей в здании Уралсовета. В окнах второго этажа было выставлено шесть пулеметов. В ближайшем проулке укрылся полуэскадрон.

Позвонил Никулин и доложил:

– Мы в ЧК готовы, Яков Михайлович.

– Сколько пулеметов поставил?

– Два в доме, столько же на улице с отделениями стрелков. Во дворе взвод кавалеристов. Всего около пятидесяти человек, готовых к бою.

– Ждем!

– И долго?

– Как объявлю отбой.

Но этой команды Юровский так и не подал.

Отряд Покровского вихрем влетел в утренний Екатеринбург. На своем пути он смял заставу, вырубил разъезд и вырвался на проспект саженях в ста от Уралсовета. Внезапное появление отряда с шашками наголо, в мундирах, при погонах и орденах, ошеломило красноармейцев. Среди них началась паника. Издали отряд из пятнадцати всадников казался внушительным.

– Белые! – закричал кто-то снизу. – Не меньше сотни!

Юровский бросился в комнату, где стояло два пулемета.

– Чего застыли, мать вашу? Огонь!

Ударила пара «максимов», за ними еще четыре.

Отряд словно споткнулся. Первым, простреленный очередью вместе с конем, рухнул на мостовую князь Покровский, за ним Фролов, Бартов, Лыкарин. Откинулся на спину окровавленный поручик Соловьев. На него налетел конь Дольского. Сам граф с разбитой головой откатился к бордюру. Пали офицеры разведгруппы, пошедшие в обход убитых товарищей.

К зданию, в мертвую зону, где их не могли достать пулеметы, прорвались Беркутов, Кириллин, подъесаул Горин, вахмистр Шатов и урядник Верстов. Тут из переулка показалась красная конница.

Офицеры и казаки пошли в лобовую. Они ворвались в ряды противника, сбили с коней встречных и поперечных, но силы были не равны.

Последним, весь окровавленный, рубил врага подъесаул Горин. Виртуозно владея шашкой, он валил одного красноармейца за другим.

Грянул выстрел, второй. На секунду Горин замер с поднятой шашкой, получил пулю в сердце, и его, уже мертвого, срубили красноармейцы, осатаневшие от крови и страха перед, казалось бы, неуязвимым казаком.

Когда все закончилось, они потащились во двор, стали собирать убитых и раненых.

На улицу вышел Юровский в сопровождении десяти солдат. Он боялся даже мертвых офицеров и казаков, поэтому приказал солдатам колоть всех штыками, сам же не сводил с них ствола своего кольта.

Изувеченные тела свалили в кучу перед зданием.

Прибыли Голощекин и Белобородов.

Юровский доложил им о бое.

Большевики совместно приняли решение не будоражить народ, вновь тихонько подогнать «Фиат» и вывезти трупы за город.

Никто не обратил внимания на старого казака, стоявшего за деревом. Левой рукой Авдей Гаврилович вытирал старческие скупые слезы, правой крестил тела. Отец прощался со своим сыном.

Были вызваны солдаты с лопатами, совками, метлами. Они очищали проспект перед советом, сметали вместе с грязью золотые погоны и боевые ордена тех, кто отдал жизнь за своего государя, до конца исполнил воинский долг.

А над Екатеринбургом плыли грозные свинцовые рваные облака. Они уносили в историю образ последнего русского царя, многими преданного, но никого не предавшего.