Глава 40
Последние годы

Черчилль взял с собой на Сицилию двоих близких друзей. С одним, лордом Черуэллом, он был знаком тридцать пять лет, другой, Джок Колвилл, был сотрудником его личного кабинета на протяжении последних восьми. Однажды, беседуя с ними, Черчилль высказал сожаление, что, пока был премьер-министром с 1951 по 1955 г., не принял рекомендацию Черуэлла и некоторых других ликвидировать отставание в подготовке достаточного количества технологов. Черуэлл и Колвилл сказали, что еще не поздно. Так родилась идея создания в Британии учреждения, подобного Массачусетскому технологическому институту, в котором Черчилль выступал в 1949 г. Колвилл вызвался найти инвесторов. По возвращении в Англию он приступил к этому порой весьма трудному делу, которое через пять лет привело к созданию нового учебного заведения – Колледжа Черчилля при Кембриджском университете.

Вернувшись в Лондон 28 апреля 1955 г., Черчилль с одобрением наблюдал за деятельностью Идена как лидера Консервативной партии в подготовке к всеобщим выборам. Он также одобрил заявление, что летом все-таки состоятся переговоры четырех держав – Британии, Франции, Соединенных Штатов и Советского Союза – на уровне министров иностранных дел. В ходе предвыборной кампании он несколько раз выступил в своем избирательном округе и один раз в Бедфорде в поддержку своего зятя Кристофера Соумса. Он не делал никаких попыток вмешиваться в политику консерваторов или влиять на проведение предвыборной кампании. «В данный момент у меня лишь одно огромное желание: стоять в стороне и ничего не делать», – написал он Бернарду Баруху 26 мая.

Итоги выборов стали убедительной победой консерваторов. В день обнародования результатов секретарь кабинета министров сэр Норман Брук написал Черчиллю: «Во время этих выборов я постоянно думал о вас и рад направить вам мои искренние поздравления с их результатом. Это самое замечательное доказательство успешной деятельности и достижений вашего правительства за последние три с половиной года. Главный вопрос – довольны ли были люди правительством, которое избрали. Стало совершенно очевидно, что да. Падение популярности лейбористов поистине значительное. Уверен, вы должны быть удовлетворены».

После выборов Черчилль пребывал в благостном настроении. 29 мая в Чартвелле лорд Моран записал комментарий Элизабет Джилльет: «Он очень добродушен. Даже когда ему надо было готовить три выступления и мы ожидали бурь, не прозвучало ни одного упрека. Вы знаете, лорд Моран, как ему не нравятся новые секретари. Сейчас у него их две, и он очень мил с ними. Этим утром я была непунктуальна, и, когда попросила прощения, вы же слышали, как он был добр». Новыми секретарями стали Дорин Пью и Джилиан Мэтьюрин. Планировалось, что они поработают у Черчилля, пока не разберутся со всей корреспонденцией, связанной с выборами. Считалось, это должно занять три-четыре недели. На самом деле мисс Мэтьюрин осталась на три с половиной года, а мисс Пью – почти на десять.

30 мая в длинном дружеском письме Иден рассказал Черчиллю, что он намерен в июле провести встречу с русскими на высшем уровне. «Жаль, не удалось уговорить Айка в 1953 г. проверить «новый взгляд» Маленкова, – ответил Черчилль и добавил: – У Хрущева есть армия, какой не было у Маленкова, так что если это действительно «новый взгляд», то он может оказаться плодотворным. Не думаю, что русская армия хочет войны. Уже нет такого понятия, как воинская слава. Оценивая ситуацию со своей отстраненной позиции, полагаю, что поворот постепенно произойдет, и человеческая раса может подвергнуться новому испытанию – высочайшим уровнем благосостояния».

В Чартвелле Черчилль работал над историей англоязычных народов. В этом ему помогали Денис Келли и Алан Ходж. 2 июня работа остановилась: у Черчилля произошел артериальный спазм, и несколько дней ему было трудно писать, поднимать чашку и держать во рту сигару. Но через шесть дней он уже чувствовал себя настолько хорошо, что смог отправиться в Лондон на открытие парламентской сессии, и был очень доволен, войдя в зал заседаний, услышать возгласы «Черчилль!», аплодисменты с гостевой галереи и видеть парламентариев, с энтузиазмом приветствовавших его.

Черчилль вернулся в Чартвелл к работе над «Историей». 15 июня он узнал от Макмиллана, что может продолжать пользоваться услугами одного из своих бывших личных секретарей Энтони Брауни. «Прошу использовать его как угодно и сколь угодно долго», – написал Макмиллан. А самому Брауни написал так: «Я одалживаю вас Уинстону, поскольку ему кто-нибудь нужен. Судя по всему, это всего лишь на год-другой». На самом деле Брауни проработал секретарем Черчилля более десяти лет. «С 1955-го и до последнего вздоха отца, – позже вспоминала Мэри, – Энтони практически никогда не покидал его. Почта шла потоком. Энтони организовывал отцовские дела и его личную жизнь, руководил, советовал, помогал. Его знания, его профессиональные навыки, его преданность были чрезвычайно важны в последние десять лет жизни отца».

21 июня Черчилль вернулся в Лондон, чтобы выступить в лондонской ратуше – Гилдхолле на открытии его статуи. Ее создал бежавший из Югославии еврей Оскар Немон. «Признаюсь, – сказал Черчилль, – я, как Дизраэли, на стороне оптимистов. Я не верю, что человечество способно себя уничтожить. Я всегда считал, что было бы полезно лидерам великих держав общаться в неофициальной обстановке между собой. И очень рад, что это скоро случится».

Из Гилдхолла Черчилль вернулся в Чартвелл. «Я заметно старею, – писал он Памеле Литтон 30 июня, – лишившись ответственности и власти, и потихоньку ковыляю в тени отставки». 18 июля он написал Эйзенхауэру: «Странное и пугающее ощущение – снять с себя ответственность и позволить бремени власти упасть с твоих плеч. Бывает ощущение не только психологического, но и физического расслабления, чувство облегчения и раздетости. Я даже не понимал, насколько устал, пока не перестал работать». Через месяц своему другу генералу Тюдору он написал, размышляя об уходе с поста: «Самое худшее в том, что, когда снимаешь с себя всяческую ответственность, видишь, как одновременно тебя покидают силы, которыми она поддерживалась».

15 сентября Черчилль с Клементиной улетели на юг Франции, на виллу Бивербрука. Они собирались пробыть там долго. Это стало началом нового образа жизни – проводить как можно больше времени под солнцем в комфорте Французской Ривьеры. Большую часть времени он занимался живописью. Он также диктовал предисловие к новой книге. В октябре прилетели Ходж и Келли, чтобы помогать ему. Клементина 16 октября вернулась в Англию. Он написал ей, что для пяти коротких выступлений, которые он согласился сделать по возвращении, Джордж Крист прислал «прекрасный комплект заметок». 28 октября из Англии прилетел Дикин и присоединился к команде. Перед возвращением в Лондон Черчилль начал искать, как он выразился, «виллу мечты», которую хотел бы приобрести. Но он ее так и не нашел.

14 ноября Черчилль вернулся в Англию. Пять раз он коротко выступил – в своем избирательном округе, перед учащимися школы в Харроу, перед молодыми консерваторами в Дрейперс-холл и в Мэншн-хаус. В последнем случае его удостоили звания почетного гражданина Белфаста и Лондондерри. 30 ноября он отпраздновал восемьдесят первый день рождения. Затем во вторую неделю января 1956 г. снова улетел на юг Франции, на этот раз на виллу Эмери Ривза и его жены Венди, расположенную в Рокбрюне, в горах среди оливковых рощ. Она и стала «виллой мечты» Черчилля последних лет его жизни. Там были комфорт, тишина и спокойствие, а также величественные пейзажи для живописи. «Пока я еще не покинул этот роскошный дом, – написал он Клементине 15 января, – и провожу время в основном в постели, пересматривая Книгу». Через два дня он написал снова: «Ривз и Венди чрезвычайно любезны. Они приглашают гостей, какие мне нравятся, и пока мне нравятся все».

Из писем Черчилля видно, какое удовольствие он получал от нового образа жизни. Клементине, которая осталась в Лондоне из-за плохого самочувствия и планировала длительное путешествие на Цейлон, он написал 30 января: «Дни я провожу в основном в постели, встаю к обеду и ужину. Мои хозяева читают мне курс по Моне, Мане, Сезанну и пр. Оба сведущи в современной живописи и работают в студии, теперь частично превращенной в кабинет с мисс Мэтьюрин. У них также есть замечательный граммофон, который непрерывно играет Моцарта и других композиторов и вообще все что угодно, поскольку в него загружается сразу десять дисков. Можно сказать, получаю художественное образование с очень приятными наставниками». Удовольствие от пребывания на вилле сквозит во всех его письмах. «Не считая книги, – написал он Клементине в начале февраля, – я ленюсь и бездельничаю».

Через неделю Черчилль улетел в Лондон. «Было очень приятно провести месяц под вашей заботой, – написал он Венди Ривз на следующий день после возвращения, – и мне, безусловно, это пошло на пользу, хотя и старею с каждым днем». В этом месяце он присутствовал в палате общин на свободном голосовании по вопросу смертной казни через повешение и высказался за сохранение ее. 1 марта улетел обратно на виллу Ривза. Пока он находился там, из печати вышел первый том «Истории англоязычных народов», озаглавленный «Рождение Британии». В это время он с Келли и Ходжем работал над четвертым, завершающим томом. Каждое утро те приходили из своего отеля, а он сидел в постели, обложившись книгами и бумагами. Однажды утром повествование дошло до описания конгресса в Берлине в 1878 г. Указав пальцем на 1878 г., Черчилль сказал Келли: «А я еще жив».

6 апреля Клементина, возвращаясь из путешествия на Цейлон, оказалась в Марселе. Черчилль позвонил на корабль и спросил, не желает ли она присоединиться к нему. «Не в состоянии разобраться с одеждой, – телеграфировала она в ответ, – поэтому отправляюсь сразу домой». Через пять дней, когда Клементина еще была в море, он неожиданно улетел в Англию, чтобы встретить ее. Его возвращение совпало с обострением кризиса на Ближнем Востоке. Египет настаивал на закрытии Суэцкого канала для судов, идущих в Израиль.

На Израиль было оказано давление с тем, чтобы он не предпринимал ответных действий. 13 апреля, через два дня после возвращения из Франции, Черчилль упомянул об этом в Альберт-холле, выступая на встрече Лиги подснежника, Великим магистром которой был. Он сказал, что если Израиль «отговорят ценой жизни его людей держаться от Египта на расстоянии, пока египтяне не научатся пользоваться русским оружием, а потом Египет нападет, то станет не только вопросом благоразумия, но и делом чести сделать так, чтобы они не оказались из-за этого в проигрыше».

Ближний Восток стал одной из тем, которых Черчилль коснулся в письме Эйзенхауэру 16 апреля. «Очень рад, что вы так откровенно признаете значимость ближневосточной нефти, – писал он президенту. – Когда я работал в Адмиралтействе в 1913 г., я приобрел контроль над англо-персидской компанией примерно за 3 миллиона фунтов и как метод решения этого вопроса использовал большой флот, который тогда создавал. Это была хорошая сделка, если можно так выразиться». Обращаясь к конфронтации между Египтом и Израилем, Черчилль написал: «Убежден, что если мы будем действовать сообща, то предотвратим реальную войну между Израилем и Египтом. Я, разумеется, сионист и являюсь таковым со времен декларации Бальфура. По-моему, замечательно, что небольшая колония евреев стала местом прибежища для всех их соплеменников со всех концов света, где их жестоко преследовали, и в то же время утвердила себя как наиболее эффективная военная сила в регионе. Уверен, Америка не останется в стороне, наблюдая, как они будут погибать от русского оружия, тем более если мы уговорим их не давать воли рукам, пока остается какой-либо шанс».

В апреле в Лондон с визитом прибыли советские лидеры Хрущев и Булганин. 17 апреля Иден пригласил Черчилля с супругой на обед с ними в резиденцию премьер-министра на Даунинг-стрит. «Я сидел рядом с Хрущевым, – рассказывал Черчилль Морану. – Русские были обрадованы, увидев меня. Энтони сказал им, что я выиграл войну».

Война во многом занимала мысли Черчилля и три недели спустя, когда он полетел в Ахен получать международную премию имени Карла Великого. Церемония состоялась 10 мая, спустя шестнадцать лет после того дня, когда во время войны с Германией он стал премьер-министром. Его речь на вручении премии имела две цели: повысить восприимчивость немцев к любым возможным послаблениям в советской политике и в то же время предупредить о недопустимости спешки в стремлении к воссоединению страны. Брауни, имея в виду эти темы, написал речь, которую затем озвучил Черчилль. «Это была его личная идея, – позже вспоминал он. – Она вызвала у меня дрожь».

В последующие три дня Черчилль посещал британские военные базы и шесть раз выступал с импровизированными речами. Ужин с британскими военными в Целле имел «огромный успех, – записал позже Брауни. – Солдаты приняли его прекрасно. Он был в совершенно своей атмосфере». 13 мая во второй половине дня он улетел в Биггин-хилл с эскортом истребителей 615-й эскадрильи. «В целом визит оставил очень приятные воспоминания, – написал он Эйзенхауэру, – и я был рад почувствовать, что, несмотря на неумолимое время, я все еще в состоянии четыре дня подряд заниматься трудной работой». В конце мая Черчилль вернулся во Францию. С ним поехали Клементина и Сара. В июле он слетал в Германию, в Дюссельдорф, на конноспортивные соревнования.

Вскоре после его возвращения в Англию президент Насер национализировал Суэцкий канал. «Я лично считаю, что Британия и Франция должны вместе предпринять решительные действия, – написал он Клементине 30 июля, – и, при необходимости, применить силу. Америка в это время будет бдительно следить за Россией. Не думаю, что у русских есть желание быть втянутыми в серьезную войну».

Иден начал подготовку возможного вторжения в Египет и направлял Черчиллю большое количество секретных телеграмм, чтобы держать его в курсе дела. 30 июля он встретился с Черчиллем в кабинете премьер-министра в палате общин и посвятил его в подробности. «Я доволен политикой, которая проводится в отношении Суэца, – написал Черчилль Клементине 3 августа. – Мы намерены действовать решительно. Энтони мне все рассказал, и я даже начал подумывать о выступлении, но во время вторничных дебатов все прошло так хорошо, что это показалось мне необязательным. Я очень хорошо информирован, но не могу сообщить тебе все в незащищенном письме, но можешь быть уверена, что ни у кого не будет оснований обжаловать наши будущие действия». Через два дня Чартвелл посетил Макмиллан. За ужином они с Черчиллем обсуждали вероятное британское вторжение в Египет. «Разумеется, если мы там высадимся, – говорил Макмиллан, – мы должны будем разбить египетские воинские части и свергнуть правительство Насера». «Черчилль после этого достал какие-то карты, – вспоминал Макмиллан, – и пришел в возбуждение».

Стремясь оказать помощь Идену, 6 августа Черчилль отправился на машине из Чартвелла в Чекерс. Он взял с собой Дорин Пью и диктовал ей по дороге. Затем они остановились, чтобы она смогла напечатать то, что он надиктовал: «Военная операция – это очень серьезно. Мы должны взять большую паузу после того, как станут известны наши намерения. Наши газеты и иностранные корреспонденты публикуют все, что пожелают. Следует ввести цензуру. Вполне возможно, что в течение месяца сливки египетской авиации и танков будут управляться как минимум тысячью русских и им подобных добровольцев. В результате мы можем столкнуться с гораздо более серьезным сопротивлением. Чем больше думаю о захвате Ла-Манша, тем меньше нравится эта идея. Длинную дамбу легко защитить минными полями».

Черчилль был рад узнать от Идена, что в операции будут задействованы бронетанковые дивизии при «соответствующей поддержке с воздуха». Добравшись до Чекерса, он передал записку и после краткого разговора вернулся в Чартвелл. Через три дня он написал Клементине, отдыхавшей в Швейцарии: «Единство ислама поразительно. Никакого сомнения, что Ливия, которой мы платим 5 миллионов фунтов ежегодно, и Иордания, которой мы платим 10 миллионов или больше, совершенно искренне демонстрируют враждебность».

12 сентября Черчилль с Клементиной отметили сорок восьмую годовщину свадьбы, а через пять дней он снова улетел на юг Франции. Клементина осталась в Лондоне. За компанию с Черчиллем полетел лорд Черуэлл, чтобы работать над последним томом «Истории». Ходж уже был там, а также молодой преподаватель Оксфорда Морис Шок, помогавший писать разделы о Гладстоне и Дизраэли. В середине октября Ходж со своей женой Джейн вернулись в Лондон. Джейн написала Черчиллю, что, когда ее дочери спросили, где она была, «я сказала им, что была в гостях у добрейшего в мире великого человека». 19 октября у Черчилля появилась «черная пелена» перед глазами, он упал и на двадцать минут потерял сознание. Это был очередной инсульт. Через девять дней он достаточно оправился, чтобы вернуться в Британию.

Еще через два дня израильские войска пересекли границу, вошли в Синайскую пустыню, разгромили египетскую армию и остановились в нескольких километрах от Суэцкого канала. Далее последовал англо-французский ультиматум Египту: если через двенадцать часов англо-французским войскам не будет позволено «временно войти» в зону Суэцкого канала, то британские бомбардировщики нанесут удары по египетским аэродромам, а британские войска, дислоцированные на Мальте, займут Порт-Саид на северной оконечности канала.

3 ноября, в то время как британские войска все еще были на пути в Египет, Черчилль сделал публичное заявление, поясняющее «причины, которые заставили меня поддержать правительство в египетском вопросе». Он написал, что, несмотря на все усилия Британии, Франции и Соединенных Штатов, «Израиль подвергается вооруженным нападениям, ведущим к гибели людей. Египет – главный подстрекатель этих инцидентов – отказывается их прекратить. Израиль в результате величайшей провокации взорвался против Египта. Британия намерена восстановить мир и порядок на Ближнем Востоке, и я убежден, что мы добьемся своей цели. Уверен, наши американские друзья придут к пониманию того, что мы уже не впервые действуем в одиночку ради всеобщего блага».

Заявление Черчилля было опубликовано в газетах утром 5 ноября, в тот самый момент, когда британские и французские парашютисты-десантники, опережая войска, все еще находящиеся в море, высадились на северной оконечности Суэцкого канала и захватили Порт-Саид. «Мой дорогой Уинстон, – написал ему в этот день Иден, – не могу вполне передать вам свою благодарность за ваше чудесное заявление. Оно произвело огромный эффект, и уверен, что в США оно окажет, возможно, даже большее влияние. Сейчас трудные дни, но альтернативой им могла стать лишь медленная смерть от потери крови». – «Спасибо за добрые слова, – откликнулся Черчилль. – Рад, что смог быть полезен».

Утром 6 ноября военно-морские силы Британии и Франции наконец добрались до Порт-Саида, высадились и продвинулись вдоль Ла-Манша. Однако в этот же день, после недели интенсивного американского давления, подкрепленного отказом многих членов кабинета министров поддержать его, Иден согласился на прекращение огня. На следующий день, 7 ноября, Черчилль присутствовал на Парламентской площади на церемонии открытия памятника фельдмаршалу Смэтсу. Выступая, он заявил, явно имея в виду победу Насера: «Сегодня, помимо множества волнений и стрессов, которые переживает мир, нас осаждает узкий, бесплодный, но внушительно сильный национализм. Для Смэтса, великого патриота, каким он был, это явление было бы неприятным и чуждым». 20 ноября Колвилл ужинал с Черчиллем у него дома на Гайд-парк-гейт. Решение о возможном выводе англо-американских сил было вынужденно принято Иденом как единственное условие, при котором Соединенные Штаты будут продолжать поддерживать Британию. Говоря о решении Идена напасть на Египет, Колвилл спросил Черчилля:

– Если бы вы были премьер-министром, вы бы так же поступили?

– Я бы ни за что не осмелился, а если бы осмелился, то ни за что не осмелился бы остановиться, – ответил Черчилль.

Другому своему другу Черчилль резко заметил: «Этого никогда бы не произошло, если бы Эйзенхауэр был живым».

9 января 1957 г. Иден, измученный болезнью и яростью критики, обрушившейся на него за действия в Суэце, подал в отставку. Восьмидесятидвухлетнего Черчилля любезно пригласили в Букингемский дворец дать совет по выбору преемника Идену. Он, как и трое других членов Тайного совета, с которыми были проведены консультации, рекомендовал Макмиллана. Уже вечером тот стал премьер-министром.

Черчилль снова собрался покинуть Англию и опять выбрал виллу Ривза. Последний том «Истории» был почти завершен. Келли, Ходж и Брауни поехали с ним уточнять последние детали. Через три недели работа была завершена, и 13 февраля Черчилль вернулся в Англию, где его ждало множество мероприятий, в том числе обед с Макмилланом, ужин в Другом клубе и тихий вечер с Рэндольфом. После всего этого он собирался с Клементиной вернуться во Францию. «Он постарел, – записал Макмиллан, – но по-прежнему очень хорошо информирован и следит за всем, что происходит».

Жизнь Черчилля во Франции в основном была посвящена живописи. Среди его гостей был греческий судовладелец Аристотель Онассис, личность и рассуждения которого очень понравились Черчиллю. «Мы говорили о политике и нефти, – написал Черчилль Клементине, которая уже вернулась в Англию. – Я напомнил ему, что сорок или пятьдесят лет назад купил для Адмиралтейства Англо-персидскую компанию, и принес хорошую прибыль британскому правительству – около 3 или 4 сотен миллионов! Он сказал, что знает. Все это напомнило мне беднягу Гопкинса. Я думаю, мы это сделали вместе. Я воспользовался заслугой». Гопкинс, в 1913 г. тридцатитрехлетний сотрудник министерства финансов, скончался в 1955 г.

Проведя пять недель на вилле Ривза, Черчилль вернулся в Англию. Преклонный возраст постепенно давал о себе знать. В апреле, после ужина в Чартвелле, Макмиллан записал в дневнике: «Он в хорошей форме, хотя все сильнее глохнет. Теперь говорит немного, впервые больше слушает. Все это довольно грустно – его покидает боевой дух. Очаровательный, любезный старикан».

Но у Черчилля еще оставались силы для публичных выступлений по особым случаям. Например, в мае он выступил в Альберт-холле на ежегодной встрече Лиги подснежника. Ему по-прежнему хотелось как можно больше времени проводить на юге Франции. Этим летом он прожил там месяц и почти каждый день рисовал. Читал романы. Продолжал поиски «виллы мечты». Но все больше и больше предавался рефлексии. «Я устал от работы, которая завершена, – написал он в одном из писем домой этим летом. – Надеюсь, я не исчезну, когда будут подведены итоги. Единственное желание – мирно прожить оставшиеся годы, если это годы».

Фраза об оставшихся годах отмечена печалью о смерти близких друзей. В июле 1957 г. в возрасте семидесяти одного года скончался ближайший друг и советчик лорд Черуэлл. Он был ровесником Клементины. Именно он, Проф, вместе с Черчиллем перед войной изучал слабости и достижения оборонительной политики Британии. Именно ему Черчилль доверял секреты британской политики в области ядерных вооружений во время пребывания на посту премьер-министра в военные и послевоенные годы. Он приехал в Оксфорд на похороны Черуэлла. «Когда мы вошли в придел собора Крайст-Черч, – вспоминал один из присутствовавших, – все прихожане встали. После отпевания поехали на кладбище. Черчилль шел с процессией по кладбищу, но в стороне от дорожки, по траве, твердой, хотя и старческой походкой к могиле своего близкого старого друга».

В октябре вышел из печати третий том «Истории англоязычных народов». Подготовка четвертого тома была завершена. «Я ухожу от литературы, – написал Черчилль Бернарду Баруху, – и приступаю к поиску способов приятно провести оставшиеся годы». Осенью они с Клементиной три недели провели на вилле Бивербрука. Одному из гостей за обедом, обсуждая индийские дела, он сказал, подмигнув: «Я уже просто отставной и усталый старый реакционер». Через несколько дней он заметил Брауни: «Думаю, Земля скоро будет уничтожена кобальтовой бомбой. На месте Бога я бы не стал ее восстанавливать, чтобы они в следующий раз не уничтожили его». Вскоре Черчилль уехал на виллу Ривза. «Я начал писать новую картину – цветы в саду», – написал он Клементине, которая вернулась в Англию.

В октябре, пока Черчилль пребывал на вилле, Советский Союз запустил первый искусственный спутник. «Сам спутник и пр. не огорчает меня, – написал он Клементине. – Вызывает огорчение доказательство того, что советская наука опережает американцев. Проф всегда был очень бдителен в этом отношении. Мы неоднократно предупреждали об опасности отставания в техническом образовании, но все равно безнадежно отстали. Сейчас век механизации – и где мы? Необходимая питательная среда отсутствует. Мы должны продолжать борьбу и искать союза с Америкой».

Через месяц после возвращения в Англию Черчиллю исполнилось восемьдесят три года. По-прежнему неукротимый, он посетил несколько заседаний в палате общин, а в начале нового, 1958 г. вернулся во Францию. Рисовал, читал романы и продолжал посылать Клементине рукописные отчеты о своей деятельности. Но в феврале 1958 г. Черчилль заболел бронхитом. Когда он поправился, палата общин прислала ему поздравление. Так же поступил Брендан Брекен, который написал: «Испытал огромное облегчение и радость, узнав о вашем быстром выздоровлении. Если бы вы написали книгу «Здоровье без правил», она стала бы таким же бестселлером, как все ваши другие книги».

В марте, все еще находясь на юге Франции, Черчилль перенес несколько приступов лихорадки. После возвращения в Англию в апреле приступ повторился. Для ухода за ним были вызваны две медсестры. Они стали его постоянными спутниками наряду с медбратом Роем Хоуэлсом. Такова была грустная реальность старости. Но к концу месяца, будучи еще очень слаб, Черчилль нашел в себе силы поужинать в Другом клубе и занять свое место в палате общин.

В июле восстание в Ираке привело к гибели короля, его семьи и премьер-министра. В Ливане просьба к США о помощи привела к появлению американских войск в Бейруте. В Британии правительство поддержало действия американцев, но лейбористская оппозиция, все еще разгневанная вмешательством в Египет, выступила против. Черчилль решил произнести речь в парламенте по поводу этих событий и поддержать правительство. Сообщив Макмиллану о намерении принять участие в дебатах, он набросал на листочке основные положения выступления, как делал на протяжении более полувека.

«Америка и Британия должны действовать вместе с целью достижения Единства.

Сложности могут быть решены, только если их решать объединенными средствами и на общих принципах, а не просто наращиванием силы.

Когда мы разделены, мы уступаем.

Вопрос материальной силы не первостепенен.

Энтони Иден и Суэц. Он был прав. Недавние события это подтвердили. Возможно, его действия оказались преждевременными».

Черчилль собирался сказать, что было бы «слишком легко посмеяться над США за их действия в Ливане, но сейчас не время выставлять счет Америке. Счета сбалансируются сами собой. Но по-настоящему глупо для таких стран, как Англия и США, искать точки разногласий. Американцы во всех смыслах правы, введя войска в Ливан. Им не нужна наша материальная или военная помощь. А если бы потребовалась, уверен, они бы ее получили».

Набрасывая детали своего выступления, Черчилль засомневался. Он был слишком слаб и слишком устал, чтобы произнести целую парламентскую речь. «Я час или два размышлял над тем, что хочу сказать, – написал он Макмиллану 15 июля, – и пришел к заключению, что не скажу ничего ценного. Я лучше поддержу вас в кулуарах. Простите за изменение планов».

Летом Черчилль вернулся во Францию, снова гостем лорда Бивербрука. Пробыв там неделю, он узнал, что умер Брендан Брекен. Он был знаком с ним, как и с лордом Черуэллом, с 1920-х гг. и назначил его главой секретариата кабинета министров во время войны. Он охотно прислушивался к его советам и получал удовольствие от общения с ним. Он сразу стал готовиться к полету в Англию. Но ему сообщили, что Брекен специально просил не устраивать «никаких церемоний», и он остался во Франции. «Я знаю, как вы любили Брекена, – написал Колвилл, – и понимаю, что означает для вас этот разрыв с прошлым». Тем временем Бивербрук улетел в Канаду. «Очень рад, что вам нравится мое общество, – написал ему Черчилль через несколько дней. – Оно становится очень слабым, но не менее теплым. Наши связи, которые сформировались много лет назад и укрепились в дни войны, сохранятся до конца жизни».

12 сентября Уинстон и Клементина на вилле Бивербрука отметили золотую свадьбу. Поздравить их прилетел Рэндольф с дочерью Арабеллой. Через десять дней Черчилль решился на новое приключение – круиз на яхте «Кристина» в качестве гостя Онассиса. Дни на яхте проходили в полной безмятежности благодаря внимательному и занимательному хозяину. Черчилль отдыхал или играл в безик. Каждый вечер показывали кинофильм. Через десять дней «Кристина» пришла в Гибралтар, откуда Черчилль улетел в Англию, а 12 октября вернулся на виллу Ривза. Он планировал порисовать, «но, – как написал Клементине, – весь в сомнениях, вялости и лени». Далее в этом же письме он написал: «Последние дни или годы жизни серые и тусклые, но мне повезло, что у меня есть ты».

Здоровье Клементины постоянно занимало мысли Черчилля, когда ее не было рядом. Его тревожило и благополучие троих детей. Диана часто впадала в депрессию и обращалась за помощью к благотворительному обществу «Самаритяне». У Рэндольфа был буйный характер, он растерял много друзей. Сара, как и Рэндольф, страдала алкоголизмом и подвергалась нападкам прессы. Трудная судьба детей, каждый из которых был по-своему талантлив, была источником постоянной боли для Черчилля.

Но жизнь во Франции позволяла отвлечься и даже развлекаться. Он никогда раньше не летал на вертолете и с удовольствием принял приглашение командира американского авианосца «Рэндольф» посетить корабль. Полет на вертолете стал «бодрящим экспериментом», сказал он Венди Ривз, которая сопровождала его. 6 ноября он полетел в Париж, чтобы получить из рук де Голля орден Освобождения – высшую государственную награду, которой удостаивались те, кто воевал в армии Свободной Франции или в рядах Сопротивления. Благодарственную речь, подготовленную в Англии, Черчилль начал словами: «Я часто выступал с речами во Франции, но то были военные годы, и я не хочу снова подвергать вас испытаниям тех мрачных дней».

Вернувшись в Лондон, Черчилль почти ежедневно посещал палату общин и даже собирался выступить, но опять передумал. 30 ноября ему исполнилось восемьдесят четыре. Через пять недель они с Клементиной отправились в Марракеш провести пять недель под североафриканским солнцем, которое он так любил. После этого они вместе отправились в круиз вдоль марокканского побережья на Канарские острова. Оттуда в марте 1959 г. он улетел в Лондон на четыре очень бурных дня, в течение которых навестил Чартвелл, поужинал в Другом клубе, после чего вернулся во Францию.

Там он продолжал заниматься живописью. Тридцать пять лет назад он написал в журнале Nash’s Pall Mall: «Живопись – подруга, которая не выдвигает непомерных требований, не побуждает к утомительным занятиям; она верно шагает рядом даже на слабых ногах и держит свои холсты как ширму между нами и завистливыми глазами Времени или неизбежным наступлением Дряхлости. Счастливы художники, ибо они никогда не будут одиноки. Свет и цвет, мир и надежда будут составлять им компанию до конца или почти до конца их жизни».

Когда Черчилль был во Франции, Сара, в то время игравшая в театре Ливерпуля, однажды вечером была задержана после того, как заблудилась, возвращаясь в отель. Утром она предстала перед административным судом, была оштрафована на 2 фунта за пребывание в нетрезвом состоянии и отпущена из-под стражи. Некоторые газеты порадовались. «Считаю, в Ливерпуле с ней обошлись очень грубо и пробудили ее бунтарский дух, – написал Черчилль Клементине. – Очень сожалею, что на твои плечи выпала такая ноша, и надеюсь, Мэри и Кристофер облегчат твои трудности. Мои мысли всегда с тобой, дорогая. «Бедная козочка!» При всей своей любви остаюсь развалиной (хотя флаг еще реет надо мной)».

В начале апреля Черчилль вернулся в Лондон. Через неделю с ним случился новый небольшой удар, но в очередной раз воля и решительность помогли преодолеть болезнь. Уже вскоре он отправился в свой округ на встречу с избирателями, где его должны были в очередной раз номинировать как их кандидата. Речь ему подготовил Брауни, но зачитал он ее сам, говоря более двадцати минут, медленно и порой едва слышным голосом. Это стоило ему огромного усилия. Затем, покинув трибуну, он повернулся к Брауни и сказал: «А теперь в Америку».

Ничто не могло удержать Черчилля от очередного пересечения Атлантики. «Он решил посетить Америку – и точка!» – сказал Брауни другу. Клементина не очень хорошо себя чувствовала и не имела сил на подобное путешествие. Черчилль 5 мая написал ей из канцелярии Белого дома (он был личным гостем Эйзенхауэра): «Моя дорогая Клементина, вот я и здесь. Все идет хорошо, президент – настоящий друг. Вчера вечером очень приятно поужинали, и я отдал свой долг сну в 11 (одиннадцать) часов. Мне предложили оставаться в постели все утро, а в обед я собираюсь встретиться с мистером Даллесом». Когда он встретился с Даллесом, внешний вид государственного секретаря его шокировал; через две недели Даллес умрет от рака.

В разговорах с Эйзенхауэром Черчилль затронул несколько вопросов, которые его просил поднять британский МИД в связи с дискриминацией американцами британских подрядчиков. В конце визита, по дороге в аэропорт, он сказал британскому послу: «Надеюсь, вы представите премьер-министру благоприятный отчет о моем визите и скажете, что я вел себя хорошо».

Вернувшись в Британию в середине мая, Черчилль вскоре опять покинул ее ради более солнечных мест. На борту «Кристины» он совершил круиз по греческим и турецким водам, после чего несколько недель провел на юге Франции. Его любимая вилла в течение четырех лет была для него местом мира и спокойствия.

Слабый, но упрямый, 29 сентября Черчилль выступил перед своими избирателями, соглашаясь баллотироваться от их округа. Через несколько дней он выступил в соседнем округе Уолтемстоу в поддержку местного кандидата. После всеобщих выборов, состоявшихся 3 октября, консерваторы победили с еще большим перевесом. 30 ноября Черчиллю исполнилось восемьдесят пять. Как обычно в поисках солнца он с Клементиной отправился в Монте-Карло. Там они остановились в пентхаусе с роскошным видом на Средиземное море. В этом же году он совершил еще один круиз на «Кристине» – в Вест-Индию. Вернувшись в Англию, он сказал дочери Диане: «Моя жизнь подошла к концу, но еще не закончена».

За неделю до восемьдесят шестого дня рождения Черчилль пережил еще один небольшой инсульт, но в день рождения смог встать и пообедать в окружении семьи. Через три месяца он снова был в пути: самолетом улетел в Гибралтар, чтобы отправиться в очередной круиз в Вест-Индию на «Кристине» с Онассисом. Во время плавания он написал Клементине, которая не чувствовала в себе сил на такое путешествие:

Из Вест-Индии «Кристина» направилась вдоль Атлантического побережья Америки в Нью-Йорк. Оттуда Черчилль самолетом вернулся в Лондон. Проведя два месяца дома, он до конца зимы снова отправился в Монте-Карло. На живопись уже не было сил. Свободное время он посвящал чтению романов и общению с семьей и друзьями. Среди тех, кто находились с ним рядом, был и его внук Уинстон. Черчилль иногда еще мог написать своей рукой несколько строк жене. В одном из писем он сообщал: «Моя дорогая Клемми! Все очень хорошо, и дни летят. Мы отдаем долги старой дружбе обедами и ужинами. Мне очень трудно написать хорошее письмо, и я поражаюсь скорости, с какой мои друзья совершают свои повседневные дела. Поразительно, как у них хорошо получается. Но сейчас я пишу, чтобы выразить тебе свою любовь. Дорогая, когда я был молод, я писал очень хорошо, но сейчас тешу себя тем, что у тебя есть моя глубочайшая любовь. Твой преданный Уинстон. P. S. Ежедневно поражаюсь развитию моего тезки. Он чудесный мальчик. Очень рад, что познакомился с ним».

В начале сентября 1961 г. Черчилль покинул Францию и вернулся в Чартвелл. 30 октября он присутствовал на официальном открытии сессии парламента. Через месяц ему исполнилось восемьдесят семь. Вечером он дома ужинал с Бивербруком, откуда на следующий день опять улетел в Монте-Карло. Там же во время следующего визита в июне 1962 г. он упал и сломал бедро. Ему приготовили палату во французской клинике, но он сказал Брауни: «Я хочу умереть в Англии». Когда эти слова передали на Даунинг-стрит, Гарольд Макмиллан послал за ним лайнер военно-воздушных сил, чтобы доставить в Лондон. Когда его выносили на носилках из самолета, он показал собравшимся знак V.

1 апреля Клементине исполнилось семьдесят восемь лет. В этот день ее восьмидесятивосьмилетний супруг послал ей записку, написанную собственной рукой:

Позже в апреле Черчилль на две недели вернулся в Монте-Карло, а потом улетел в Лондон. В результате значительных усилий Клементины он согласился больше не избираться в парламент. В июне он снова побывал в Монте-Карло, затем на борту «Кристины» в круизе, которому суждено было для него стать последним, Черчилль побывал на Сардинии, Корфу и в Афинах. В июле, вернувшись в Лондон, он еще раз появился в палате общин. Парламентариев поразила его хрупкость. Через две недели у него опять случился инсульт. В октябре покончила с собой Диана. Ей было пятьдесят четыре, и она долгие годы страдала депрессией. «Летаргия крайне преклонного возраста притупляет чувства, – записала Мэри, – и отец лишь медленно воспринял то, что я говорила ему, после чего погрузился в глубокое и отстраненное молчание».

За два дня до восемьдесят девятого дня рождения Черчилль снова побывал в палате общин. В зал его привезли в инвалидном кресле. Вечером он ужинал в Другом клубе. Палату общин он посетил еще дважды; последний раз – 27 июля 1964 г. В середине октября он в последний раз уехал из Чартвелла в Лондон.

30 ноября ему исполнилось девяносто лет. Его подвезли к окну дома на Гайд-парк-гейт, чтобы он мог ответить на приветствия собравшейся перед домом толпы. Он поднял руку и показал знак V. 8 декабря пообедать с ним зашел Дикин. Через два дня они вместе отправились в Другой клуб. «Стало невероятно трудно пробудить искру, ранее столь яркую, – записал один из присутствовавших в клубе в тот вечер. – Можно сказать одно: он понимал, где находится, и был очень рад этому». Через месяц, 10 января 1965 г., произошел очередной, на этот раз обширный инсульт, и через две недели Черчилля не стало.

Нация погрузилась в траур. Более трехсот тысяч человек прошли через Вестминстер-холл, где был выставлен гроб с телом. Впервые после смерти герцога Веллингтона, более века спустя, рядовому члену палаты общин были устроены официальные похороны как государственному деятелю. Мужчины и женщины не скрывали слез, когда гроб на пушечном лафете провозили по улицам Лондона. За ним шла семья Черчилля во главе с Клементиной и Рэндольфом. На отпевании в соборе Святого Павла присутствовало шесть тысяч человек, в том числе шесть монархов и пятнадцать глав государств. По завершении трубач, находившийся высоко на «галерее шепота», исполнил сигналы «последние почести» и «подъем». Затем гроб на барже доставили по Темзе к вокзалу Ватерлоо, откуда поездом в приходскую церковь в Блэдоне, где тело Черчилля предали земле рядом с родителями и братом Джеком, недалеко от Бленхеймского дворца, где он появился на свет.

В послании парламенту королева назвала Черчилля «национальным героем». Эттли, его помощник в военные годы и преемник в послевоенные, назвал его «величайшим англичанином нашего времени – и даже величайшим гражданином мира нашего времени». На следующем собрании Другого клуба, которое Черчилль надеялся посетить и которое было единственным мероприятием, отмеченным в его календаре на февраль, Макмиллан сказал присутствовавшим: «Наш лучший час и наш величайший момент был во время работы с ним». Лорд Чендос, бывший Оливер Литтлтон, вспоминал личные качества Черчилля как государственного деятеля: «Он получал удовольствие от конфликтов идей, а не от конфликтов между людьми. Его силой были воображение, опыт и великодушие. Возможно, его великодушие не было оценено должным образом. Он относился к человеку как к благородному, а не как к злому существу. Единственными, кого он не мог простить, были те, кто, как он часто говорил, «падают ниже уровня событий».

Каждое поколение по-своему оценит карьеру Черчилля. «Очень трудно опровергать клевету, – написал он в феврале 1942 г., – но правда тоже очень сильна».

Со временем, когда исторические документы будут исследованы без предвзятости, цели и поступки Черчилля оценят как гуманные и дальновидные. Его патриотизм, чувство справедливости, вера в демократию, его надежды на человечество будут сопоставлены с его огромным трудом, мыслями, проницательностью и дальновидностью. Его путь нередко был отмечен противоречиями, разочарованиями и обидами, но все это никогда не влияло на его чувство долга и его веру в британский народ.

«Вряд ли в природе вещей, – писала дочь Мэри отцу в 1951 г., – чтобы твои потомки унаследовали твой гений, но я искренне надеюсь, что они в какой-то степени унаследуют черты твоей души». Спустя четыре года Рэндольф написал ему: «Власть может пройти и исчезнуть. Слава, которая обретается гением, тяжелым трудом, мужеством и самопожертвованием, – остается всегда. Твоя слава стоит на нетленном постаменте твоих достижений и никогда не потускнеет и не исчезнет. Она останется на века». Так сын подбадривал отца в момент окончательного принятия решения об отставке. Девять лет спустя, когда огромная жизненная сила отца стала таять, Мэри обратилась к нему со словами утешения: «Вдобавок ко всем чувствам, которые испытывает дочь к своему любящему, великодушному отцу, я обязана тебе тем, чем и все англичане, мужчины, женщины и дети, – самой Свободой».