Глава 30
Война расширяется

Черчиллю сообщили о нападении Германии на Россию в восемь утра 22 июня 1941 г. Его первой реакцией было: «Передайте, что я выступлю по радио в девять вечера». В течение дня он, советуясь с коллегами, готовил выступление. Многие считали, что русские быстро потерпят поражение. Сэр Джон Дилл и американский посол Джон Гилберт Уайнант, присутствовавшие в Чекерсе в тот день, полагали, что Россия не продержится и шести недель. Другие, в том числе Иден и сэр Стаффорд Криппс, думали примерно так же. Черчилль выслушал их, после чего резюмировал: «Ставлю обезьяну против мышеловки, что русские будут сражаться, причем успешно, минимум два года».

Премьер-министр предложил ставку 500 против 1 на то, что Россия будет воевать долго: на жаргоне игроков на скачках «обезьяна» означала купюру в 500 фунтов, а «мышеловка» – 1 соверен, золотую монету достоинством в 1 фунт стерлингов. «Я сразу же записал ваши слова, – написал ему Колвилл девять лет спустя, – потому что почувствовал в них смелое пророчество и потому, что ваша позиция так резко отличалась от мнения, высказываемого всеми остальными». А ведь еще накануне Черчилль тоже высказывал мнение, что Россия будет быстро побеждена.

У Черчилля не было сомнения, какой должна быть реакция Британии на нападение немцев на Россию. «Никто более меня не был последовательным противником коммунизма последние двадцать пять лет, – заявил он по радио этим вечером. – И я не откажусь ни от одного своего слова, высказанного по этому поводу. Но все меркнет перед драмой, которая разворачивается ныне. Прошлое с его преступлениями, глупостями и трагедиями испарилось. Гитлер надеется покорить Россию до наступления зимы, а затем бросить все свои силы на Британию прежде, чем смогут вмешаться Соединенные Штаты. Угроза для России – это угроза и для нас, и для Соединенных Штатов, и дело каждого русского, дело всех свободных людей и свободных народов в любой точке земного шара – беззаветно защищать свой дом. Каждый, кто сражается против нацизма, получит нашу поддержку. Из этого следует, что мы окажем России любую возможную помощь».

Черчилль был верен своему слову. 23 июня, чтобы максимально снизить давление на русский фронт, он распорядился усилить бомбардировки немецких объектов в Северной Франции. Эти действия, как сказал советский посол Иван Майский, принесли «удовлетворение» русским. «Черчилль действует с огромной скоростью, чтобы предотвратить любое двоемыслие в правительстве и парламенте», – записал в дневнике капитан Беркли.

27 июня специалисты в Блетчли взломали шифр, которым пользовалась немецкая армия на Восточном фронте. В тот же день Черчилль распорядился, чтобы Сталину предъявили результаты блестящей работы британской военной разведки. Это было сделано таким образом, чтобы не раскрыть и тем самым не подвергнуть риску источник информации. Сведения, переданные Сталину, имели огромное значение для советских военачальников, которые благодаря им смогли в ближайшие месяцы предупреждать некоторые из наиболее опасных действий немцев.

По мере продвижения немецких войск в глубь России Черчилль начал строить планы противодействия двум наиболее вероятным ударам Германии, в случае, если Россия потерпит поражение. Первой опасностью, по его выражению, был «внеочередной штурм» самой Британии. «Я все привожу в повышенную готовность к 1 сентября», – говорил он Роберту Мензесу 29 июля. Другой потенциальной опасностью было возможное продвижение немцев через Кавказ, Турцию, Сирию и Палестину к Суэцкому каналу. Чтобы максимально повысить обороноспособность ближневосточных сил, Черчилль назначил специального государственного министра в Каир и направил туда Гарримана, эмиссара Рузвельта, чтобы определить наиболее удобные способы доставки американской помощи непосредственно в Египет.

30 июня, не упуская из виду возможное поражение России, Черчилль распорядился усилить готовность Британии на случай массированного десанта немецких парашютистов. Он предполагал, что такой десант может составить до четверти миллиона человек. «Каждый, носящий форму, – написал он, – и любой другой, кто пожелает, должен выслеживать их, находить и атаковать». Среди всех военнослужащих, особенно в учебных частях и школах подготовки, необходимо непрестанно внедрять лозунг: «Убить гунна – долг каждого».

В целях отвлечения немецкой авиации с русского фронта 3 июля был совершен первый из серии налетов британских бомбардировщиков на Рурскую область и долину Рейна. На следующий день Черчилль предложил разбомбить русские нефтяные промыслы на Кавказе, чтобы нефть не досталась немцам. Опасность, которой грозило поражение русских, он видел отчетливо и 6 июля предупредил Окенлека: «Если это произойдет, баланс сил в Западной пустыне может вскоре измениться не в вашу пользу, и угроза нападения на Британию отнюдь не уменьшится». В телеграмме Сталину 7 июля он пообещал: «Мы сделаем все, что позволит время, география и наши нарастающие ресурсы, чтобы помочь вам. Накануне было совершено 400 налетов на Северную Францию, и тогда же 250 бомбардировщиков нанесли удар по Германии. Это будет продолжено. Таким образом мы надеемся вынудить Гитлера перевести часть своей авиации на Запад и постепенно снять с вас часть нагрузки». Телеграмма Черчилля заканчивалась словами, уже знакомыми британцам и американцам: «Мы будем сражаться до тех пор, пока не вышибем дух из этих негодяев».

10 июля, предлагая начать совместные действия британского и русского флотов в Арктике, Черчилль говорил коллегам: «Если русские смогут продержаться хотя бы до зимы, выгода, которую мы сможем получить, неизмерима. Досрочное же заключение мира Россией стало бы огромным разочарованием. Пока они держатся, не имеет никакого значения, где проходит линия фронта. Этот народ показал, что достоин поддержки, и мы обязаны идти на жертвы, идти на риск, на некоторые неудобства, что, по моему мнению, поддерживает их дух». Через два дня в Москве было подписано англо-советское соглашение о взаимопомощи в борьбе с Германией и отказе от заключения сепаратного мира.

Налеты немецких бомбардировщиков на Британию продолжались. Продолжались и британские бомбардировки территории Германии. В ночь на 7 июля бомбардировке подвергся Франкфурт, 11 июля – Вильгельмсхафен, 14 июля – Ганновер. Выступая этим вечером, Черчилль заявил: «Мы будем отвечать немцам в той же мере, и даже гораздо жестче по сравнению с тем, что они творят с нами». Его выступление прервали громкие и продолжительные аплодисменты. Через два дня британцы ночью бомбили Гамбург.

19 июля, когда немецкие войска были уже на полпути к Москве, Сталин обратился к Черчиллю с просьбой рассмотреть возможность высадки морского десанта в Норвегии и на севере Франции, чтобы уменьшить давление на восточном фронте. Черчилль изложил оба плана начальникам штабов, но они отвергли их как слишком рискованные. Черчилль не сомневался в правоте своих советников. 20 июля он написал Сталину: «Попытка высадиться с боями на севере Франции вызовет жестокий отпор, а мелкие операции нанесут нам обоим больше вреда, чем пользы. Но все будет сделано для того, чтобы им пришлось снять хотя бы одну часть с вашего фронта. Вы должны помнить, что мы ведем войну в одиночестве уже более года и что, несмотря на наши растущие ресурсы, нам приходится прилагать максимальные усилия как дома, так и на Ближнем Востоке. Битва за Атлантику, от которой зависит наша жизнь, а также движение конвоев под непрекращающимися атаками авиации и подводных лодок до крайнего предела истощают наши военно-морские силы, какими бы значительными они ни были».

Делается все, что можно, заверял Черчилль Сталина. Британские подводные лодки и минные заградители уже идут в Арктику. Эскадрильи истребителей тоже скоро отправятся в путь. Через пять дней Военный кабинет дал согласие передать России 200 истребителей, 60 из которых было выделено из резервов, предоставленных Соединенными Штатами. «Самолеты будут направлены, – объявил Черчилль Сталину, – несмотря на то, что это может серьезно ослабить нашу истребительную авиацию. Британия направит также от трех до четырех миллионов пар обуви, значительные объемы резины, олова, шерсти, тканей, джута и свинца. Там, где нам не хватит своих резервов, мы обратимся за помощью к Соединенным Штатам». Оказание помощи России прибавляло трудностей, а возможность поражения русских порождала новые тревоги. Британский министр-резидент на Ближнем Востоке Оливер Литтлтон 21 июля предупреждал Черчилля, что, «если Россия скоро рухнет», британцы могут быть выдавлены из Египта и будут вынуждены вести оборонительные бои на территории Палестины и даже Сирии.

Последняя неделя июля стала сотой неделей войны. Несмотря на сокращение числа налетов немецких бомбардировщиков, за месяц погибло более пятисот британских граждан. 28 июля поздно вечером Черчилль, диктуя своей секретарше Элизабет Лейтон, заметил: «Мы должны идти вперед и вперед, как лошадь, пока не упадем». Но в начале августа наступило облегчение: в результате невероятных усилий в Блетчли сумели взломать военно-морской шифр немцев. Появилась возможность читать, хотя и с незначительным запозданием, все инструкции немецким подводным лодкам. Таким образом трансатлантические конвои получили возможность уходить от подводных лодок. Если в мае те потопили более 90 торговых судов, то в августе количество сократилось до 30.

2 августа Черчилль спросил у Окенлека, специально вызванного им в Чекерс, возможно ли в сентябре или октябре провести новую наступательную операцию на Ближнем Востоке. Командующий объяснил, что необходимое для этого двукратное превосходство сил в регионе может быть обеспечено не раньше ноября. Черчилль согласился с его аргументами. 3 августа, впервые после падения Франции, премьер-министр отправился за пределы Британии. В шотландском порту он поднялся на борт «Принца Уэльского». «Сегодня двадцать семь лет с того дня, как гунны развязали Первую мировую войну, – телеграфировал он Рузвельту с борта корабля 4 августа. – На этот раз мы должны справиться лучше».

Пунктом назначения Черчилля был Ньюфаундленд, целью путешествия – встреча с Рузвельтом. 7 августа Клементина писала мужу, который еще был на борту корабля: «Очень надеюсь, мой дорогой, что эта важная поездка, помимо того что придаст решительность американцам, освежит тебя и даст возможность отдохнуть».

Через два дня Черчилль сошел с «Принца Уэльского», чтобы встретиться с Рузвельтом на борту тяжелого крейсера «Огаста». На следующий день Рузвельт посетил богослужение на «Принце Уэльском». Днем для британцев устроили небольшую экскурсию по берегу. Полковник Джейкоб записал в дневнике: «Мы поднимались на скалы, и премьер-министр, как школьник, спихивал вниз большие булыжники». 11 августа начались переговоры между президентом и премьер-министром при участии дипломатов и начальников штабов.

Соединенные Штаты дали пять важных обещаний. Они в «гигантском масштабе» окажут помощь России, координируя эту помощь с Британией; они выделят значительно больше грузовых судов для перевозки бомбардировщиков и танков через Атлантику в Британию; они обеспечат сопровождение из пяти эсминцев и крейсера или иного крупного корабля всем североатлантическим конвоям, идущим в Британию; американские летчики перегонят бомбардировщики в Британию и Западную Африку, многие из которых останутся в качестве инструкторов; и они будут осуществлять морское патрулирование на востоке вплоть до Исландии. Состоялось подписание еще двух важных соглашений. «Страны будут уважать права всех народов выбирать себе форму правления» – этот документ позже стали называть Атлантической хартией. Сформулирована настоятельная просьба к Японии вывести свои войска из Французского Индокитая и прекратить агрессию в юго-западной части Тихого океана.

Черчилль подготовил специальное предупреждение, которое должно было быть направлено Японии: «В случае продолжения агрессивных действий правительство Соединенных Штатов будет вынуждено принять контрмеры, даже если это может привести к войне между Соединенными Штатами и Японией». На встрече Рузвельт с этим согласился, но по возвращении в Вашингтон все же решил войной не угрожать.

Результаты переговоров в определенной степени разочаровали членов британской делегации. «Самое печальное», – сказали они Черчиллю, это сокращение поставок Британии тяжелых бомбардировщиков, обусловленное трудностями производства и прочим дефицитом. Кроме того, записал в дневнике один из членов делегации полковник Джейкоб, «ни один из американских армейских офицеров не выразил ни малейшей заинтересованности в участии в войне на нашей стороне». Зато присутствовавшие американские военные моряки, как рассказал Черчилль по возвращении Военному кабинету, «не скрывали своего стремления вступить в войну». Но еще более важно, отметил он, что ему удалось «установить теплые личные отношения с нашим великим другом». Этот «друг» пошел и дальше: Черчиллю было обещано, что американскому сопровождению конвоев будет приказано атаковать любую немецкую подводную лодку, которая обнаружит себя, даже если это произойдет в 200 или 300 милях от конвоя. Рузвельт даже дал понять, сообщил Черчилль, «что будет искать малейшей возможности, чтобы оправдать враждебные действия».

В то время как Черчилль пересекал Атлантику, чтобы встретиться с Рузвельтом, Гитлер прилетел в Борисов, расположенный посередине между его штаб-квартирой в Восточной Пруссии и Москвой, желая проинспектировать свои победоносные войска и понять: может ли Россия быть повержена, пока Соединенные Штаты сохраняют нейтралитет? Стенограммы Военного кабинета от 25 августа отразили опасения и сомнения Черчилля: «Осознает ли президент риск, которому подвергаются Соединенные Штаты, придерживаясь нейтралитета? Кроме того, если Россия будет разгромлена, существует огромная опасность, что война может повернуться исключительно против нас. Несомненно, мы можем продолжать борьбу, но в таком случае навязать нашу волю нацистской Германии будет гораздо труднее».

Вернувшись со встречи в Ньюфаундленде, Рузвельт поспешил заверить американский народ, что Соединенные Штаты не стали ближе к войне. «Должен сказать вам, – телеграфировал Черчилль Гопкинсу, – что в кабинете и других информированных кругах царит разочарование по поводу многочисленных заверений президента о неучастии, неприближении к войне и пр.». Рэндольфу, который все еще был в Каире, он написал 29 августа: «Все тут в полном недоумении и тупике. Непонятно, как заставить Соединенные Штаты смело включиться в войну». 30 августа гостям в Чекерсе Черчилль говорил, что без объявления войны Соединенными Штатами «мы, конечно, не потерпим поражения, но война может продлиться еще четыре-пять лет, что нанесет тяжелейший урон культуре и цивилизации. Если Америка выступит сейчас, война может закончиться в 1943 г. Но уже в марте может быть слишком поздно».

Черчилль проявил собственную инициативу. В конце августа для обеспечения безопасного маршрута поставок американской помощи России британские и советские войска вошли в Персию. Россия оккупировала север страны, включая столицу Тегеран, британцы – южную половину, в том числе нефтяные месторождения, которые Черчилль приобрел для Британии в 1914 г. Но оставалось неясным, не запоздала ли эта операция. К 1 сентября немецкие войска были уже в 300 километрах от Москвы. В послании Сталину 6 сентября Черчилль пообещал отправить половину запрошенных Россией самолетов и танков собственного производства, а вторую половину постараться добыть в Соединенных Штатах. А пока, писал он, «мы будем молотить Германию с воздуха с нарастающей жестокостью, сохранять моря свободными, а себя – живыми».

Одна фраза в послании Черчилля могла показаться стремлением выдать желаемое за действительное или просто моральной поддержкой. «Информация, которой я обладаю, – написал он, – создает у меня впечатление, что кульминационный момент немецкого нашествия уже миновал и что наступающая зима даст вашим героическим армиям возможность перевести дух». Черчилль добавил, что это его «личное мнение». Но это было не так: его «личное мнение» основывалось на тщательном изучении радиоперехватов переговоров между Берлином и Восточным фронтом. Из переговоров было видно, что военно-воздушные силы немцев испытывают серьезные трудности по части снабжения и обслуживания, что Германию тревожит упорное сопротивление русских, что победу до наступления зимы одержать не удастся.

6 сентября, отправив телеграмму Сталину, Черчилль посетил Блетчли и поблагодарил сотрудников за их огромный вклад в дело войны. Через шесть недель, узнав, что нехватка машинисток задерживает исполнение работ, он направил записку: «Считать все их пожелания высшим приоритетом и сообщать мне лично, что сделано». Черчилль назвал сотрудников Блетчли «курами, которые несут золотые яйца и никогда не кудахчут». В переписке с Рузвельтом и другими он говорил о десятках тысяч дешифрованных ими сообщений, называя это «информацией», полученной от «Бонифация» – якобы некоего сверхсекретного британского агента в Европе.

Выяснив, что немцы уже далеко не так уверены в разгроме русских до наступления зимы, когда условия ведения войны станут значительно тяжелее, Черчилль активизировал усилия по оказанию в кратчайшие сроки максимально возможной помощи России. Начиная с 20 сентября в Россию еженедельно отправляли все выпущенные за это время британские танки.

На следующий день Черчилль получил известие от Рузвельта, что в ближайшие девять месяцев Соединенные Штаты поставят в Британию как минимум 6000 танков. «Ваша вдохновляющая телеграмма насчет танков, – ответил он, – пришла в тот момент, когда мы с грустью размышляли о том, как еще поддержать Россию. Перспектива удвоения предыдущих поставок всех весьма ободрила. Если Германия не одолеет Россию до наступления зимы, вторжение в Британию, которого опасались больше всего, в этом году окажется невозможным».

Датой максимальной готовности Британии к отражению врага было назначено 1 сентября. После этого срока прошло уже три недели, и Черчилль предложил, если Сталин попросит, направить значительные военные силы под командованием Уэвелла на Кавказ, чтобы помочь русским предотвратить попытку немцев захватить нефтяные промыслы Каспия. Однако перехваченные в последнюю неделю сентября секретные сообщения немцев показали, что их главной целью к этой зиме является не Кавказ, а Москва. В первые четыре октябрьских дня Черчилль распорядился направить Сталину девять предупреждений. В них, на основании дешифровки приказов немецкого командования, сообщались детальные подробности о дислокации немецких войск и их намерениях. У Сталина не было возможности получать подобную информацию из других источников.

2 октября, прочитав очередные немецкие радиограммы, представляющие подробности о сосредоточении немецких армейских частей и авиации на московском направлении, Черчилль написал полковнику Мензису, руководителю британской разведки и контрразведки: «Вы предупреждаете о продолжении концентрации войск? Представьте мне пять последних сообщений по этой теме». Тогда же в Лондоне Клементина начала кампанию «Помощь России», в ходе которой за первые двенадцать дней было собрано большое количество медикаментов, в том числе миллион доз фенацетина – на то время самого эффективного обезболивающего. В Москве Бивербрук и Гарриман обсуждали условия поставки усиленной военной помощи на ближайшие девять месяцев: 1800 британских истребителей, 900 американских истребителей и 900 американских бомбардировщиков, а также морских артиллерийских орудий, приборов обнаружения подводных лодок, зенитных пушек и бронемашин. Каждый месяц планировалось поставлять более миллиона метров армейской ткани. Для доставки всего этого в Россию собирались использовать не только трансперсидский маршрут, но и более короткий, хотя и гораздо более опасный арктический.

«Мы намерены организовать непрерывный цикл конвоев каждые десять дней», – сообщил Черчилль Сталину 4 октября. Первый из этих конвоев с двадцатью тяжелыми танками и 193 истребителями должен был прибыть в Архангельск 12 октября. Он пришел вовремя. Через восемь дней, когда немецкие войска находились уже в ста километрах от Москвы, с одобрения Черчилля было дано указание обеспечивать каждый танк, отправляемый в Россию, трехмесячным боезапасом, «каких бы жертв от нас это ни потребовало».

Чтобы помочь России и увидеть британские войска в действии, Черчилль выступил с предложением о проведении двух больших операций – одной в Норвегии как можно раньше, другой – на Сицилии, в случае долгожданного успеха будущего наступления Окенлека в Западной пустыне, намеченного на середину ноября. Начальники штабов воспротивились проведению обеих операций. 27 октября, когда был отвергнут план по Сицилии, дипломат сэр Александр Кадоган отметил в дневнике: «Бедняга Уинстон крайне расстроен». Через четыре дня Черчилль написал Рэндольфу: «Адмиралы, генералы и маршалы авиации действуют под впечатляющим лозунгом «Безопасность превыше всего». О себе он написал так: «Приходится сдерживать мою природную воинственность и наступать на горло собственной песне. Отвратительно!»

Раздумывая, кто мог бы помогать ему в подготовке максимально активных действий, Черчилль 16 ноября предложил генералу Алану Бруку стать преемником генерала Дилла на посту начальника Генерального штаба и представителем армии в Комитете начальников штабов. Брук согласился. Сорок пять лет назад его брат Виктор был одним из близких фронтовых друзей Черчилля. Виктор погиб в 1914 г. при отступлении из Монса. Его брат Рональд был с Черчиллем в Ледисмите в 1900 г., когда была снята осада города. Рональд скоропостижно скончался в 1925 г. Теперь третьему брату суждено было стать компаньоном, советником и коллегой Черчилля на ближайшие три с половиной года, в течение которых они сообща несли тяжелую ответственность и плодотворно сотрудничали. «Я не ожидаю, что вы будете благодарны или чрезмерно обрадованы трудным и беспокойным делом, которое я предлагаю вам, – написал Черчилль Бруку 18 ноября, – но чувствую, что моя давняя дружба с Ронни и Виктором, товарищами некоего веселого субалтерна по предыдущим войнам, создает между нами личные отношения, на которых будет строиться совместная работа».

Этим же утром Окенлек в Западной пустыне начал наступление на армию Роммеля. К вечеру он продвинулся на 80 километров навстречу британским частям в осажденном Тобруке. Перехваченные сообщения Роммеля говорили о серьезной нехватке у последнего топлива и танков. Черчилль не только сам читал расшифровки, поступающие из Блетчли, но и распорядился, чтобы их обзоры секретным шифром ежедневно переправлялись Окенлеку. Это позволило Окенлеку активизировать наступление, даже когда его собственные ресурсы существенно истощились. На пятый день боев из перехваченных немецких сообщений стало известно, что на помощь Роммелю вышли два танкера с авиационным топливом. Через сутки оба были потоплены, и 29 ноября войска Окенлека подошли к Тобруку. Осада была снята. В тот же день в низовье Дона русские войска перешли в наступление, вынудив немцев отступать вдоль берега Азовского моря. Ни о каком прорыве немцев на Кавказ этой зимой уже не могло быть и речи. Южный фронт русских устоял.

На следующий день Черчиллю исполнилось шестьдесят семь лет. Среди ста с лишним телеграмм и писем было поздравление и от Сталина. Через четыре дня, после того как стабилизировался фронт в Западной пустыне, Черчилль озаботился отправкой трех дивизий, общей численностью в 12 000 человек, на южный фронт русских. Комитет обороны, однако, не пожелал выводить никакие части из Западной пустыни, предпочитая продолжать наступательные операции там. Черчиллю пришлось согласиться с их коллективным мнением, которое поддержал и Военный кабинет. «Сейчас самое главное, – телеграфировал он Окенлеку 4 декабря, – вышибить дух из Роммеля и компании».

Однако эта неделя принесла плохую новость из Средиземноморья: затонули два корабля, причем на одном погибло более 500 моряков, на втором из экипажа в 700 человек в живых остался только один. Потеря последнего была особенно тяжелой: он подорвался на мине как раз тогда, когда должен был выйти на перехват чрезвычайно важного для армии Роммеля конвоя. Получив подкрепление, тот смог избежать дальнейшего отступления. К тому же 5 декабря Черчиллю стало известно, что один авиационный корпус немцев получил приказ перебазироваться из России в Средиземноморье, чтобы обеспечить Роммелю дополнительную поддержку с воздуха, которой он настойчиво добивался. Таким образом боевые действия Британии в Западной пустыне вынудили немцев отвлечь значительные силы с Востока.

Ободряющие новости из России контрастировали с возникшими опасениями относительно Японии. Предполагалось, что она планирует начать военные действия на Дальнем Востоке. Британские, голландские и сиамские территории находились в пределах достижимости японской авиации и флота. 30 ноября Черчилль обратился к Рузвельту с просьбой «предотвратить расширение войны». Следовало, по его мнению, предупредить Японию, что любая ее агрессия может привести к тому, что Америка объявит войну. В ответе Рузвельт пояснил, что согласно конституции он не может давать гарантии другим государствам, но призвал Черчилля от имени Британии дать гарантии Сиаму. Он сообщил, что гарантия будет полностью поддержана Соединенными Штатами, хотя не уточнил, в чем будет заключаться эта поддержка. 2 декабря Черчилль на заседании Военного кабинета заявил, что политика Британии должна заключаться в том, чтобы «не рваться вперед, опережая Соединенные Штаты».

Ни Лондон, ни Вашингтон не сделали никаких публичных заявлений о поддержке Сиама. Но утром 7 декабря в Чекерсе Черчилль согласился, что, в случае приближения японцев к Сиаму, уже представлявшегося вполне вероятным, британские ВВС совместно с военно-морским флотом атакуют транспорты с войсками. Чуть позже ему стало известно, что Рузвельт в трехдневный срок, до 10 декабря, намерен заявить, что если Япония нападет на британские, голландские или сиамские территории, Соединенные Штаты будут «однозначно расценивать это как враждебный акт по отношению к Америке». «Огромное облегчение, – телеграфировал Черчилль Окенлеку. – Меня давно страшила перспектива вступления в войну с Японией прежде Соединенных Штатов».

Еще за шесть недель до этого Военный кабинет Британии пришел к выводу, что только присутствие сильного американского флота на Гавайях способно удержать японцев от серьезных действий в Сиамском заливе. Тем не менее, зная, что значительные силы японцев готовы перейти к активным действиям, Черчилль после полудня телеграфировал премьер-министру Сиама: «В ближайшее время не исключена возможность нападения японцев на вашу территорию. В таком случае – защищайтесь. Сохранение независимости и суверенитета Сиама в интересах Британии, и мы будем рассматривать нападение на вас как нападение на нас самих».

Вечером за ужином в Чекерсе гостями Черчилля были Гарриман и Гилберт Уайнант, американский посол в Британии, а в это же время японская авиация атаковала американский флот в Перл-Харборе. В течение полутора часов авиация буквально утюжила верфи торпедами и бомбами и оставила после себя четыре уничтоженных линкора и 2000 убитых американцев. В девять часов вечера по британскому времени Черчилль включил небольшой радиоприемник послушать новости. Они начались с сообщений с русского и ливийского фронтов. Затем, как он вспоминал позже, прозвучало несколько фраз «насчет нападения японцев на американские корабли на Гавайях, а также на британские корабли в Голландской Ост-Индии».

За этим последовал звонок Рузвельту. «Господин президент, – спросил Черчилль, – что там с Японией?». – «Они атаковали Перл-Харбор, – ответил Рузвельт. – Теперь мы вместе».

Вскоре из Адмиралтейства в Чекерс поступила информация, что японцы пытаются высадиться в Малайе. Враг одновременно атаковал и Британию, и Соединенные Штаты. Помимо этого существовала вероятность, что в этот же день произойдет нападение на Голландскую Ост-Индию и Сиам. «Враг атакует с дерзостью, которая не может быть обусловлена ничем иным, кроме как безрассудством, – говорил Черчилль в палате общин 8 декабря, – либо убежденностью в своих силах». В этот же день конгресс Соединенных Штатов проголосовал за объявление войны Японии. «Сегодня все мы в одной лодке, и она не может и не должна потонуть никогда», – телеграфировал Рузвельт Черчиллю, как только стали известны результаты голосования.

Опасаясь, что война на Тихом океане может привести к уменьшению американской помощи Британии и к некоторому свертыванию участия Америки в атлантических конвоях, 8 декабря Черчилль решил отправиться в Соединенные Штаты. «Британия должна позаботиться, – сказал он королю, – чтобы наша доля военного снаряжения и прочей помощи, которую мы получаем от Америки, сильно не пострадала, что, как я опасаюсь, неизбежно». Но Рузвельт как минимум месяц не имел возможности встретиться с ним, и визит пришлось отложить. Разочарованный Черчилль написал Рузвельту: «Никогда не был более уверен в нашей победе, но только согласованными действиями мы можем достичь ее».

После выхода из строя такого количества американских кораблей в Перл-Харборе англо-американское военное превосходство на Дальнем Востоке растаяло. Даже с учетом недавнего прихода в Сингапур британских линкоров «Принц Уэльский» и «Рипалс», направленных туда Черчиллем еще до Перл-Харбора в надежде удержать японцев от агрессии, баланс военно-морских сил изменился от соотношения 11 к 10 в пользу англо-американцев до 10 к 4 в пользу японцев. Вечером 9 декабря Черчилль со своими советниками обсуждал, что могут сделать два британских линкора, ставшие существенной частью военно-морских сил союзников. Черчилль сделал два предложения: они могут либо «затеряться в океанских просторах, представляя собой блуждающую угрозу и ведя себя как дикие слоны», либо присоединиться к американскому флоту в Перл-Харборе.

К окончательному решению не пришли, сочтя, что «утро вечера мудренее». Утром, однако, стало известно, что два линкора сами выбрали свою судьбу, решив перехватить японские войска, которые, как сообщалось, намеревались высадиться на побережье Малайи. Сообщение оказалось ложным, а оба корабля оказались на маршруте возвращающихся после нападения на Сингапур японских бомбардировщиков-торпедоносцев. В Лондоне наступило утро 10 декабря. Черчилль, еще лежа в постели, работал с документами, когда у кровати зазвонил телефон. Звонил Дадли Паунд. Черчилль позже вспоминал: «Его голос звучал странно. Он словно кашлял и захлебывался, и поначалу я его не очень хорошо слышал. «Премьер-министр, должен сообщить вам, что японцы потопили «Принц Уэльский» и «Рипалс» – мы полагаем, самолетами. Том Филлипс утонул». «Вы уверены?» – спросил я. – «Никаких сомнений». После этого я положил телефонную трубку. Слава богу, никого рядом не было. За всю войну я не получал столь сильного удара».

Черчилль был не один, в комнате находилась еще Кэтлин Хилл. «Я молча и незаметно сидела в углу, – позже вспоминала она. – Если он расстраивался, я старалась быть невидимой. Когда те два корабля погибли, я была у него. Это был ужасный момент. «Бедняга Том Филлипс», – только и произнес он».

Потеря «Принца Уэльского» и «Рипалса» стала тяжелым ударом для Британии. Погибло 600 офицеров и матросов, и дальневосточные воды оказались открыты все более усиливавшемуся превосходству Японии на море. Но удар от этой потери частично был компенсирован на следующий день, когда Италия, а вслед за ней и Германия без всяких провокаций объявили войну Соединенным Штатам. Рузвельт, поглощенный войной на Тихом океане, не строил планов войны с Гитлером, как и в первые дни после Перл-Харбора. Теперь сам Гитлер привел Германию к войне с Соединенными Штатами. Отныне можно было не опасаться, что основные усилия американцев будут направлены против Японии и Британия лишится поступлений значительного количества военных ресурсов из США.

В результате самонадеянного заявления Гитлера Америка после двух с половиной лет нейтралитета внезапно стала воюющей стороной в Европе. «Испытываю огромное облегчение от поворота в развитии событий», – телеграфировал Черчилль Рузвельту 11 декабря. Идену, который направлялся в Москву, он сообщил: «Подключение к войне Соединенных Штатов все меняет, и наше терпение со временем безусловно приведет к победе».

Америка оказалась в состоянии войны с Германией и Италией, и Рузвельт согласился как можно скорее встретиться с Черчиллем. 12 декабря Черчилль ночным поездом отправился из Лондона в Клайд, где поднялся на борт линкора «Герцог Йоркский» для путешествия через Атлантику. На борту он каждый день узнавал об успехах контрнаступления русских под Ленинградом, Москвой и на Азовском море. «Невозможно передать чувство облегчения, с которым я каждый день слышу о замечательных победах на русском фронте, – телеграфировал он Сталину 15 декабря. – Никогда не был так уверен в окончательном исходе войны». Облегчение Черчилля объяснялось пониманием, что Гитлер увяз в России, его армии сражаются далеко на востоке в тяжелейших зимних условиях, несут огромные потери, и поэтому любые планы вторжения в Британию в 1942 г. он будет вынужден отложить.

Во время штормового плавания Черчилля на Запад японские силы атаковали Гонконг. «Следует ждать тяжелых потерь в этой войне с Японией, – написал он Клементине 21 декабря, – и нет смысла критикам вопрошать «Почему мы оказались не готовы?», когда сейчас задействовано все, что у нас есть. Вступление Соединенных Штатов в войну во много раз перевешивает все потери, которые происходят на Дальнем Востоке. Тем не менее эти потери очень болезненны, и их будет крайне трудно восполнить». Начальникам штабов, которые сопровождали его в плавании, Черчилль с горечью заметил: «Американцы с гораздо большей вероятностью будут готовы к высадке в Европе в 1944 г., нежели в 1943 г. По нашим расчетам, вероятность этого составляет 10 к 1». Что касается ночных налетов британских бомбардировщиков, которые начальники штабов рассматривали как один из основных способов поставить Германию на колени, Черчилль полагал, что они не будут иметь решающего значения. «Ход событий, – говорил он, – заставит нас выработать гораздо более сложную стратегию».

22 декабря, после десятидневного плавания, Черчилль оказался в Хэмптон-Роуд, откуда самолетом перебрался в Вашингтон. «Президент ждал в своей машине, – позже вспоминал он. – Я с удовольствием пожал его крепкую руку». В течение трех недель Черчилль был гостем Рузвельта в Белом доме. Переговоры начались в первый же день. Было заключено соглашение по разработке плана совместной высадки англо-американских войск во Французской Северной Африке – «по приглашению или без оного» от вишистов. В этот же день британские начальники штабов и их американские коллеги под сильным нажимом Паунда, Брука и Портала и к огромному облегчению Черчилля пришли к общему решению. Отныне основным театром военных действий решено было считать Евроатлантический, а ключом к победе по-прежнему Германию: поражение Германии должно предшествовать поражению Японии.

22 декабря, пока продолжались переговоры Черчилля с Рузвельтом, японские войска высадились на Филиппинах и стали теснить там американцев. Еще через три дня, после семидневной обороны, сложили оружие британские, канадские и индийские защитники Гонконга. Черчилль и Рузвельт продолжали строить стратегические планы совместных боевых действий. Американские бомбардировщики будут действовать против Германии с баз Соединенного Королевства. Американские войска разместятся в Северной Ирландии, освободив тем самым британские войска для действий на Ближнем Востоке. Если Филиппины падут, американские войска будут переведены в Сингапур. Существенные вооруженные силы США будут направлены для обороны Австралии. 26 декабря, после одобрения и принятия всех этих решений, Черчилль обратился к обеим палатам конгресса. «Не могу не думать, – между прочим сказал он, – что, если бы мой отец был американцем, а мать британкой, а не наоборот, я сегодня мог бы вполне быть среди вас».

Днем Черчилль с Рузвельтом обсуждали проблемы морских перевозок, которые усложнились в результате принятых ими решений. Вечером Черчилль сказал своим начальникам штабов, что размышляет над соглашением, согласно которому общее руководство военными действиями на Тихом океане будет осуществляться из Вашингтона, а действия в Атлантике, Европе и Северной Африке – из Лондона. Когда Черчилль ложился спать в своих апартаментах в Белом доме, ему было так жарко, что он решил открыть окно в спальне. «Оно оказалось очень тугим, – рассказывал он наутро своему врачу Чарльзу Уилсону. – Мне пришлось приложить значительные усилия, и я сразу почувствовал, что задыхаюсь. Возникла тупая боль в области сердца, она распространилась в левую руку».

У Черчилля произошел легкий сердечный приступ. «Классическое лечение, – записал в дневнике Уилсон, будущий лорд Моран, – требует постельного режима как минимум на шесть недель. Это стало бы известно всему миру, а американские газеты обязательно расписали бы, что премьер-министр – инвалид с больным сердцем и неопределенным будущим». Врач решил скрыть информацию от всех, в том числе и от пациента. «У вас немного слабое кровообращение, – сказал он ему. – Ничего серьезного. Вам требуется покой, но не лежачее состояние. Просто некоторое время лучше не делать лишних усилий».

Конференция продолжилась. Утром 27 декабря Черчилль обсуждал с генералом Маршаллом, начальником штаба армии США, вопрос о главнокомандующем союзными войсками на Дальнем Востоке. Маршалл высказался в пользу Уэвелла. Вечером Черчилль обсудил этот же вопрос со своими начальниками штабов. Они согласились, что этот пост получит Уэвелл, а его заместителем станет американец. «Действия американцев, – телеграфировал Черчилль Военному кабинету, – продемонстрировали широкий подход и отсутствие эгоизма». Но один из членов британской команды переговорщиков в частном разговоре сообщил Черчиллю: «Американцы порой крайне резко винят нас в неблагополучном развитии ситуации».

Несмотря на плохое самочувствие, Черчилль из Вашингтона поездом отправился в Оттаву, где 30 декабря выступил в канадском парламенте. Вспомнив высказывание Вейгана в 1940 г., что Британии свернут шею, как цыпленку, он заметил, к удовольствию слушателей: «Тот еще цыпленок!» А когда смех стих, добавил: «Та еще шея!»

Вернувшись поездом в Вашингтон, Черчилль согласился на то, чтобы в первый день нового, 1942 г. подготовленная Рузвельтом декларация была опубликована от имени «объединенных наций» – двадцати шести стран, либо ведущих войну против Германии и Японии, либо находящихся под немецкой или японской оккупацией. В ней выражалась решимость добиться полной и окончательной победы над Германией и Японией. «Декларациями войны не выигрывают, – позже написал Черчилль, – но они объясняют, кто мы есть и за что мы боремся».

На следующий день Черчилль и Рузвельт вместе председательствовали на встрече, где определялись масштабы американского военного производства на 1942 и 1943 гг. 5 января Черчилль улетел из Вашингтона во Флориду, чтобы отдохнуть и восстановить силы. На третий день он телеграфировал в Военный кабинет: «Отдыхаю на юге по совету Чарльза Уилсона после весьма напряженного периода».

Черчилль провел во Флориде пять дней. Он купался в теплом море и диктовал записки о военной политике, в том числе свое возражение на требование Сталина о присоединении Прибалтийских стран к Советскому Союзу после окончания войны. По возвращении в Вашингтон он с Рузвельтом договорился о том, что каждая страна подготовит девяностотысячный контингент войск для высадки во Французской Северной Африке и что в случае движения японцев к Австралии Рузвельт направит 50 000 американских солдат для ее обороны. Два лидера также создали несколько комитетов: Объединенный комитет начальников штабов для определения широкой программы действий, основанной на стратегической политике; Объединенный комитет по сырьевым материалам для создания общего фонда военного снаряжения и Объединенный комитет по регулированию судоходства, основанный на постулате, что ресурсы обеих стран и в дальнейшем будут составлять общий фонд.

Конференция завершилась 12 января. На прощание Рузвельт сказал Черчиллю: «Верьте мне до последнего вздоха». Когда через две недели Черчилль поздравлял президента с шестидесятилетием, Рузвельт ответил: «Очень приятно оказаться с вами в одном десятилетии». Их союзник Сталин тоже оказался в этом десятилетии; он недавно отметил свой шестьдесят второй день рождения.

14 января Черчилль самолетом отправился из Вашингтона на Бермуды. Во время четырехчасового перелета он двадцать минут сам управлял машиной. Тогда, как позже записал летчик, «премьер-министр спросил, можно ли ему выполнить несколько поворотов с креном, и выполнил их очень успешно». С Бермуд он планировал отправиться в Британию морем, но из-за ухудшения ситуации в Малайе было решено продолжить маршрут по воздуху. За восемнадцать часов предстояло преодолеть 3365 миль. Когда самолет приближался к месту назначения, оказалось, что он немного сбился с курса и очутился в пяти-шести минутах летного времени от немецких зенитных батарей в Бресте. «Мы немедленно поворачиваем на север», – сказали Черчиллю, как только ошибка была обнаружена. Когда самолет приближался к Плимуту, британский радар зафиксировал «вражеский бомбардировщик», летящий из Бреста. Шесть истребителей были подняты в воздух с приказом сбить его. Эта ошибка тоже была обнаружена вовремя, и самолет благополучно приземлился.

Черчилль отсутствовал более месяца, а через два дня после возвращения впервые узнал от Уэвелла, что на северной, обращенной к материку стороне острова Сингапур не проводилось никаких серьезных работ по укреплению обороны. Все основные оборонительные укрепления были размещены таким образом, чтобы отражать возможное нападение с моря, между тем как японцы продвигались по суше, приближаясь к острову с севера. Тем не менее Черчилль решил, что им следует оказать решительное сопротивление. «Все мужское население, – объявил он начальникам штабов 19 января, – должно быть задействовано на строительстве земляных укреплений. Сам город Сингапур нужно превратить в крепость, которую следует защищать насмерть. Ни о какой сдаче не может быть речи».

Однако Уэвелл больше не находился в распоряжении Британии. В результате заключенных в Вашингтоне соглашений его деятельность как командующего перешла под контроль Соединенных Штатов. Черчилль мог отправлять ему лишь «предложения». Это он объяснил Уэвеллу в телеграмме от 20 января и добавил: «Я дал совершенно ясно понять: я ожидаю, что будет защищаться каждый дюйм, что все снаряжение и все оборонительные сооружения должны быть взорваны в клочья, чтобы не достаться врагу, и что вопрос о сдаче может подниматься только после продолжительных боев среди руин города Сингапур».

27 января в палате общин Черчилль потребовал провести вотум доверия правительству, потому что, как он сказал парламентариям, «дела идут плохо, а дальше будет еще хуже». Дебаты длились три дня; на третий день он сказал в палате: «Я ни в коей мере не преуменьшаю опасность и возможные неудачи. Но в то же время заявляю, что уверен – и в данный момент как никогда раньше, – что мы положим конец этой войне таким образом, который соответствует интересам нашей страны и будущему всего мира». Черчилль получил доверие 464 голосами против одного.

Во время голосования объявили, что японцы в 30 километрах от Сингапура. «Худшее началось», – таковы были слова Черчилля. Через четыре дня после того, как он произнес их, командование немецкого подводного флота в целях усиления внутренней безопасности изменило код шифровальной машины, и британская разведка снова потеряла возможность читать зашифрованные сообщения. Так продолжалось до конца года. Когда в момент самого бедственного положения в Сингапуре Черчилль узнал об утрате этой драгоценной возможности, он смог поделиться этой обескураживающей новостью только с ближайшим кругом коллег. Но никто из них не знал, что именно теперь немецкая разведка взломала британский шифр, которым передавалось большинство сигналов от североатлантических конвоев. Битва за Атлантику, которая предыдущей осенью, после громадных потерь и трудностей, казалось, была уже выиграна Британией, вновь стала непредсказуемой.

5 февраля по мере продвижения японских войск к Сингапуру под сомнением оказалась способность к сопротивлению даже Бирмы. В поисках новых альянсов и договоренностей Черчилль выдвинул идею слетать в Индию, встретиться с лидером китайских националистов Чан Кайши и постараться выработать англо-китайскую стратегию действий на севере Бирмы, а также предложить Индии провести ассамблею по обсуждению новой конституции с перспективой полной независимости страны после войны. «Какое сильное решение и насколько силён сам старик!» – записал секретарь Идена Оливер Харви. Эпизод в Вашингтоне вынудил личного врача Черчилля попытаться отговорить его от такого рода поездки. «Если бы не его сердце, – сказал Иден Харви, – не возникло бы и вопроса, что ехать должен именно он». Впрочем, не болезнь, а ощущение, что он должен находиться в Британии, когда падет Сингапур, убедило Черчилля отказаться от этой поездки.

Утром 14 февраля Уэвелл проинформировал Черчилля, что, по мнению командующего в Сингапуре генерала Персиваля, «войска не способны к дальнейшему сопротивлению». Черчилль немедленно разрешил Уэвеллу дать указание Персивалю сложить оружие. На следующий день в плену у японцев оказалось 16 000 британских, 14 000 австралийских и 32 000 индийских военнослужащих. «Наступил момент, – сказал Черчилль, выступая с радиообращением, – выказать то спокойствие и самообладание, в сочетании с суровой решимостью, благодаря которым мы не так давно вырвались из объятий смерти. Мы должны доказать, как это не раз бывало в нашей богатой истории, что в состоянии встречать неудачи с достоинством и с новыми силами. Кроме того, необходимо помнить, что мы теперь не одни. Три четверти человечества идут с нами бок о бок. Будущее может зависеть от наших действий и от нашего поведения. Пока мы не проиграли. И мы не проиграем. Двинемся же непреклонно все вместе навстречу буре – и пройдем через бурю».

Колвилл, который в это время находился в авиационных частях в Южной Африке, прокомментировал: «Все величие его риторики сохранилось, но появилась новая нота – отсутствие былой уверенности». Гарольд Николсон записал: «Его выступление вчера вечером не понравилось. Страна слишком взволнованна и раздражена, чтобы поддаться на красивые фразы. Хотя что еще он мог сказать?» Черчилль не мог сказать то, что сообщил ему Уэвелл о войсках, сражающихся как в Малайе, так и в Бирме: «Ни британцы, ни австралийцы, ни индийцы не проявляют необходимой физической и моральной стойкости». Это сильно встревожило Черчилля, но поделиться своей тревогой он мог только с ближайшим окружением, как и в случае с немецкими кодами.

Несмотря на успех Черчилля по вотуму доверия, в обществе нарастало критическое отношение к внутренней политике в военное время. Тревоги приходилось переживать практически в одиночку. «Он говорит, что устал от всего этого, – записал 18 февраля капитан Ричард Пим, глава картографического кабинета Черчилля, – и намекает, что очень серьезно размышляет над тем, чтобы переложить груз ответственности на другие плечи». На следующий день Черчилль назначил Эттли заместителем премьер-министра, но тем, кто требовал, чтобы он отказался от своего второго поста – министра обороны, – заявил в палате общин 24 февраля: «Когда впереди так много проблем, кому-то может показаться очень соблазнительным ловко отойти в сторону и дать другому принимать на себя удары, тяжелые и непрестанные удары, но я не намерен поступать столь малодушно». Двумя неделями позже Клементина написала кузену Черчилля Освальду Фривену: «Он очень храбрый. Нападки его не испугают, и, даже учитывая трагедию Сингапура, надеюсь, его смелости не убавится».

На публике прежняя воинственность Черчилля возвращалась, но семья видела его душевные страдания. «Папа в упадке, – записала Мэри в дневнике 27 февраля. – Не очень хорош физически и измучен постоянным давлением неблагоприятных событий». Не слишком большим утешением стал и успешный налет британских десантников на радарную станцию немцев на берегу Ла-Манша. Им удалось захватить компоненты радарной установки, в результате чего выяснилось, что в некоторых аспектах немецкие радары превосходят британские. Публика радовалась успешной операции, но Черчилль знал ее обратную сторону, как и многие другие опасности, о которых люди не подозревали.

28 февраля японские войска вторглись на остров Ява. В последовавшем морском сражении британский флот понес тяжелые потери. «Это мучительные дни для Уинстона, полного сил и в то же время неспособного остановить этот кошмар на Дальнем Востоке», – написала Клементина кузену в этот день. Мэри записала в дневнике: «Отец опечален, потрясен событиями и чрезвычайно утомлен». Прошло почти три месяца после Перл-Харбора. «Когда я вспоминаю, как хотел и молился за вступление Соединенных Штатов в войну, – написал Черчилль в телеграмме Рузвельту 5 марта, – даже трудно осознать, насколько сильно ухудшились наши британские дела после 7 декабря».

В тот день, когда Черчилль отправил эту телеграмму, старший британский чиновник в Бирме генерал сэр Гарольд Александер, который руководил эвакуацией Дюнкерка, дал распоряжение оставить Рангун. Через три дня на Яве капитулировали голландцы. Более 10 000 британских и австралийских солдат оказались в плену. Пытаясь каким-то образом исправить ситуацию, Черчилль решился на кадровые перестановки. Так, он предложил генералу Бруку стать председателем Комитета начальников штабов. Кроме того, назначил на должность начальника общевойсковых операций лорда Луиса Маунтбеттена, сына принца Луиса Баттенбергского, бывшего первым морским лордом в 1914 г. Черчилль также предложил, что встретится со Сталиным либо в Тегеране, либо в Астрахани, чтобы завершить переговоры по англо-советскому договору. «И это, – записал Оливер Харви, – человек, у которого в любую минуту может остановиться сердце. Какое мужество, какая смелость! Но стоит ли это делать?»

Впрочем, визит в Россию не состоялся. Черчилль не готов был предложить Сталину то, на чем тот настаивал: высадку в этом году союзного десанта в Северной Европе, чтобы оттянуть немецкие войска с Восточного фронта, и открытие так называемого второго фронта. 8 марта Черчилль получил от Рузвельта анализ возможности десантной операции американцев. Президент назвал июнь 1944 г. датой, к которой американский флот готов будет перевозить 400 000 человек. К июню 1943 г. это число может составить лишь 130 000. Этого было явно недостаточно для крупной десантной операции в Северной Европе, особенно учитывая, что удар затем будет направлен на саму Германию. Для десантной операции в сентябре 1942 г., как того хотел Сталин, Америка могла предоставить только 40 % десантных судов и 700 из 5700 необходимых боевых самолетов. Неудивительно, что месяц спустя Клементина отметила, что ее муж «тянет на себе ношу не только своей страны, но и не готовой на данный момент Америки».

Неготовность Америки, о чем говорил и сам Рузвельт, сделала невозможным проведение масштабной десантной операции в Северной Европе в 1942 г. Поэтому активные боевые действия на Западе против Германии свелись в основном к бомбардировкам немецких городов и промышленных объектов. «Это не самое главное, но лучше, чем ничего, – говорил Черчилль Порталу 13 марта, – и все-таки наносит внушительный ущерб врагу».

Появились новые расшифровки немецких радиограмм. Из них стали известны детали очередного наступления немцев в России, планирующегося на лето. Черчилль сразу предложил организовать самые массированные – «какие только возможны» – налеты британской авиации на территорию Германии. Начальники штабов с этим согласились, но отвергли желание Черчилля направить в помощь России британских летчиков. Брук пояснил, что нельзя снимать истребители с Ближнего Востока, поскольку существует возможность возобновления там немецких наступательных действий.

Падение Сингапура доставило Черчиллю сильнейшую душевную боль. В выступлении 26 марта он назвал это «величайшей катастрофой в истории британского оружия». Но наступление японских войск оказалось слишком стремительным, а военно-воздушные силы слишком мощными, чтобы их можно было остановить. 3 апреля бомбардировкам с воздуха подвергся бирманский город Мандалай. Погибло 2000 гражданских лиц. 4 апреля в результате налета японской авиации на Цейлон были потоплены четыре британских военных корабля и погибло более 500 военнослужащих. 6 апреля японские войска высадились на Соломоновых островах, находящихся под тихоокеанским мандатом Австралии. Отвечая на возобновившиеся упреки в том, что при планировании не была проявлена достаточная дальновидность, Черчилль сказал 13 апреля в палате общин: «Этим прискорбным событиям предшествовало огромное количество дискуссий, но дискуссий самих по себе недостаточно, чтобы отразить нападение превосходящих сил противника». Четырьмя днями ранее американские войска на полуострове Батаан на Филиппинах прекратили сопротивление. 35 000 военнослужащих оказались в плену у японцев. Это была катастрофа, по масштабу сопоставимая с сингапурской. «Самое лучшее, на что можно надеяться, – сказал Черчилль на закрытом заседании палаты общин, – что отступление будет по возможности медленным».

Каждый день приносил сообщения о новых катастрофах, и Черчиллю требовалось хотя бы час-другой бывать в одиночестве. «Я был в Чартвелле на прошлой неделе, – написал он Рэндольфу 2 мая, – и обнаружил там весну во всей красе. Гусь, которого я называл морским адъютантом, и один лебедь пали жертвами лисы. Рыжий кот, однако, проявил ко мне дружеское отношение, которое сохранилось, хотя мы с ним не виделись восемь месяцев».

В течение апреля британские конвои в Россию несли жестокие потери от непрестанных налетов немецкой авиации, базирующейся на севере Норвегии. В одном из конвоев этого месяца только 8 судов из 23 дошли до России. Одно было потоплено, остальные были вынуждены вернуться. 2 мая Рузвельт попросил увеличить количество конвоев, чтобы компенсировать потери. Черчилль ответил: «Прошу вас не требовать от нас больше в ситуации, которую мы изучили досконально, и при том крайнем напряжении, в котором мы пребываем».

«Крайнее напряжение» действительно ощущалось повсюду. Бирманский Мандалай прекратил сопротивление 3 мая, и вся богатая страна, которую еще отец Черчилля присоединил к Британской империи в 1886 г., оказалась под контролем японцев. В Средиземном море Мальта подвергалась разрушительным бомбардировкам с воздуха. На Филиппинах американские войска, оборонявшие остров Коррехидор, сдались 6 мая. В ходе ожесточенных боев погибло 800 человек. На следующий день после двухдневных боев части британской армии и флота, высадившиеся на контролируемом вишистами Мадагаскаре, захватили важнейший порт Сан-Диего и вынудили к сдаче французский гарнизон. «Эта операция, – сказал Черчилль в палате общин, – хотя и не без риска, была проведена благодаря величайшему мужеству».

15 мая, выступая в Лидсе, Черчилль говорил перед огромной толпой, собравшейся послушать его: «Мы находимся в таком периоде войны, когда еще преждевременно говорить, что поднялись на вершину, но вершина уже видна впереди». Одна из его секретарш, Элизабет Лейтон, на следующий день написала родителям: «Не может быть никакого сомнения, люди все как один считают его своим премьер-министром. Он привлекает как простой народ, так и «элиту». И безусловно заслуживает этого. Он такой сердечный, кто-то называет его даже милым».

Летом Черчилль постоянно размышлял над планами будущей десантной операции в Северной Европе с целью нанесения удара Германии на суше. 26 мая он изложил свои мысли о создании плавучих причалов, необходимых для разгрузки десантных кораблей, переправившихся через Ла-Манш. «Они должны подниматься и опускаться с приливом, – написал он. – Проблема с якорями должна быть решена. Представьте мне наилучшее решение. Не спорьте по существу. Трудности сами будут спорить с нами».

Задача была поставлена перед инженером-строителем Тейлором Вудроу. Две бетонные гавани, каждая размером с гавань Дувра, должны были быть построены так, чтобы их можно было провести на буксире через Ла-Манш. Но ни о каком форсировании Ла-Манша и наступлении на суше нельзя было думать, пока в Северной Африке у немцев было достаточно сил, чтобы перехватить инициативу. В ту самую ночь, когда Черчилль писал свою записку, Роммель начал наступление в Западной пустыне. «Отступление станет фатальным, – телеграфировал Черчилль Окенлеку. – Это вопрос не только брони, но и силы воли. Храни вас всех Бог».

В то время как армии Роммеля и Окенлека сражались в Западной пустыне, британские бомбардировщики 30 мая нанесли удар по Кельну. Впервые за войну в налете приняли участие 1000 бомбардировщиков. Немецким промышленным предприятиям был нанесен большой урон, но 39 самолетов были сбиты. На этой же неделе произошло очередное столкновение, оказавшее еще большее влияние на исход войны. На Тихом океане, в результате совместных англо-американских усилий по дешифровке японских радиограмм, 4 июня флоту Японии, направлявшемуся для захвата острова Мидуэй – перевалочного пункта на пути к Перл-Харбору, – был навязан бой. Все четыре японских авианосца были выведены из строя. При таком множестве зон боевых действий и военных планов Черчилль решил отправиться через Атлантику на вторую встречу с Рузвельтом.

В Западной пустыне Роммель успешно продвигался к Тобруку. 15 июня Черчилль телеграфировал Окенлеку, что местный гарнизон должен быть усилен, чтобы иметь возможность «наверняка удержать город». Через два дня он поездом отправился из Лондона в шотландский город Странраер. Там он пересел на тот же самолет-амфибию, на котором вернулся в Англию пятью месяцами ранее.

«ПМ в потрясающей форме, – записал Брук в дневнике, пока они летели через Атлантику, – и радуется, как школьник». После суточного перелета с посадкой для дозаправки на Ньюфаундленде приводнились на базе морской авиации менее чем в пяти километрах от Белого дома. Переночевав в британском посольстве в Вашингтоне, Черчилль самолетом морской авиации США был доставлен на ближайший к дому Рузвельта аэродром в Гайд-парке, на реке Гудзон. Рузвельт уже ждал его на летном поле.

Рузвельт повез Черчилля показать свое поместье с видом на Гудзон. «В этой поездке для меня было несколько содержательных моментов, – вспоминал Черчилль. – Физический недостаток Рузвельта не позволял ему ногами управлять педалями, но оригинальное приспособление давало возможность все делать руками, поразительно сильными и мускулистыми. Он предложил мне пощупать его бицепсы и сказал, что им позавидует и знаменитый боксер. Это обнадеживало, но, должен признаться, когда в нескольких случаях машина кренилась и ныряла у края обрыва над Гудзоном, я только надеялся, что механика и тормоза в исправности. Все это время мы говорили о делах, и, хотя я старался не отвлекать его от управления, мы добились большего прогресса, чем могли бы на официальной конференции».

20 июня во время беседы с Рузвельтом Черчилль подчеркнул, что, поскольку «ни один ответственный британский военачальник» не видит шансов на успех десантной операции в Ла-Манше в сентябре 1942 г., этой осенью новой зоной боевых действий должна стать Атлантика и Средиземноморское побережье Французской Северной Африки. Рузвельт согласился. Неспособность Америки подготовить достаточное количество боевых самолетов и десантных судов делает полномасштабную десантную операцию невозможной. Заглядывая дальше, они пришли к совершенно секретному соглашению: Соединенные Штаты и Британия станут равными партнерами в исследованиях по созданию и производству атомной бомбы.

Вечером Черчилль с Рузвельтом президентским поездом отправились в Вашингтон. Черчилль стал гостем Рузвельта в Белом доме. На следующее утро, когда они беседовали в Овальном кабинете, Рузвельту передали листок розовой бумаги. Он прочитал и молча передал его Черчиллю. В сообщении говорилось: «Тобрук сдался. 25 000 взяты в плен». Черчилль не поверил и попросил Исмея позвонить в Лондон. Но прежде чем Исмей успел это сделать, пришло второе сообщение – от командующего военно-морскими силами Британии в Средиземном море. Оно начиналось словами: «Тобрук пал».

Сомневаться больше не приходилось. «Поражение – это одно, – позже писал Черчилль. – Бесчестье – совсем другое». Некоторое время никто не произносил ни слова. Затем Рузвельт повернулся к Черчиллю и спросил: «Чем мы можем помочь?»

В течение дня выяснилось, что количество пленных приближается к 33 000. Также стало ясно, что Роммель продолжает движение к египетской границе и может даже войти в Египет. Вечером Рузвельт предложил направить американскую бронетанковую дивизию вокруг мыса Доброй Надежды в Египет. Черчилль телеграфировал Окенлеку: «Что бы я ни думал по поводу ведения боевых действий и о том, как следовало бы воевать, я полностью доверяю вам и полностью разделяю с вами ответственность».

Второй раз за два года возникла необходимость защищать Египет. «Вы в такой же ситуации, – телеграфировал Черчилль Окенлеку, – в какой мы можем оказаться в случае вторжения в Англию, и необходим такой же твердый и решительный настрой». В этот день он узнал, что проблемы американского судоходства делают невозможной отправку обещанной бронетанковой дивизии в Каир, который оказался в опасности из-за успешного прорыва Роммелем египетской границы. Вместо этого американцы предложили 300 танков и 100 самоходных гаубиц; они могли быть отправлены на двух сухогрузах, предназначенных для перевозки сахара, специально реквизированных у Гаваны.

Вечером 23 июня Черчилль отправился из Вашингтона поездом в Южную Каролину. Там, утром 24 июня, он наблюдал за десантированием американских парашютистов. «Никогда не видел, как с неба валится сразу тысяча человек», – позже написал он. Днем он наблюдал за учебными стрельбами армейской бригады, после чего самолетом вернулся в Вашингтон и около полуночи 25 июня поднялся на борт своей амфибии в Балтиморе. Пожимая на прощание Гопкинсу руку, Черчилль сказал: «Теперь в Англию, домой – и в прекрасную драку». Он только что узнал, что в палате общин решили голосовать за вотум недоверия к нему. Дебаты начались 1 июля, в тот самый день, когда немецкие войска достигли Эль-Аламейна, пройдя 400 километров по территории Египта. До Каира оставалось немногим более трехсот. Как сказал один из самых ярых критиков Черчилля, лейборист Бивен, «премьер-министр выигрывает дебаты за дебатами и проигрывает битву за битвой. Страна начинает говорить, что он ведет дебаты как войну и войну как дебаты».

В свою защиту Черчилль сказал, что действовал заодно с военным кабинетом при принятии всех крупных решений и что непосредственное оперативное управление действующими частями осуществляют начальники штабов. Он не просил ни о каком «одолжении»; он сказал, что занял пост премьер-министра после того, как «всеми силами» защищал своего предшественника, Чемберлена, в то время, когда жизнь империи «висела на волоске». Черчилль добавил: «Я ваш слуга, и у вас есть право уволить меня, когда пожелаете. Но у вас нет права требовать от меня исполнять обязанности, не имея власти на эффективные действия». Далее Черчилль сказал палате, что, если вотум недоверия не пройдет, «это обрадует всех друзей Британии и всех верных слуг нашего дела и прозвучит погребальным звоном в ушах тиранов, которых мы стремимся низвергнуть».

Вотум недоверия провалился. За него проголосовали всего 25 человек, против – 475. Черчилль вернулся на Даунинг-стрит, 10, где встретился с сыном Эмери, Джулианом, который только что вернулся из Западной пустыни и стал уговаривать его посетить войска для поднятия боевого духа.

«Вашего присутствия в районе боевых действий будет достаточно», – сказал Чериллю Эмери. «Вы имеете в виду, просто явиться там и поговорить с ними?» – спросил тот. «Да, с офицерами и рядовыми», – ответил Эмери.

Черчиллю понравилась мысль посетить зону боевых действий, но Иден сказал, что, на его взгляд, премьер-министр может стать «помехой». «Я буду как навозная муха над коровьей лепешкой?» – уточнил Черчилль.

Пока планировалась эта поездка, очередной арктический конвой в Россию получил сильнейший удар. Из 34 грузовых судов были потоплены 23. Из почти 600 танков, которые направлялись в Россию, 500 были утрачены. В августе и сентябре конвои решено было отменить. 14 июля Черчилль узнал, что только за одну неделю в Арктике и Атлантике было потеряно почти 400 000 тонн грузов. «Беспримерное количество как для этой войны, так и для прошлой, – сказал он Рузвельту. – Если так продолжится, любое возмещение бессмысленно».

Черчилль относился к неудачам без паники. Генерал-майор Джон Кеннеди, руководитель военных операций в Военном кабинете, записал в дневнике 17 июля: «Уинстон безусловно внушает уверенность. Я восхищаюсь его неспешной манерой. Он справляется с колоссальным объемом работы, и при этом никогда не выглядит напряженным. Сегодня он был особенно доброжелательным и жизнерадостным. Хорошо понимаю его окружение, которое покоряется ему. Помню, Дадли Паунд однажды сказал: «Этого человека нельзя не любить», и теперь понимаю, что он прав».

Президент Рузвельт надеялся провести хотя бы ограниченную операцию по переброске десанта через Ла-Манш в сентябре 1942 г., возможно, на Шербурском полуострове. В последнюю неделю июля он отправил в Лондон Гопкинса и двух представителей Комитета начальников штабов – генерала Маршалла и адмирала Кинга. Но Черчилль и его начальники штабов настаивали на том, что шербурский план недостаточен, чтобы помочь России, и слишком слаб, чтобы отвоевать и удержать полуостров. После трех дней напряженных дискуссий американцы согласились отказаться от шербурской операции, считать приоритетным направлением на 1942 г. высадку войск в Северной Африке и постараться подготовиться к широкомасштабной десантной операции в районе Ла-Манша в 1943 г.

Черчилль сообщил Сталину телеграммой о приостановке арктических конвоев и временной отмене десантной операции в районе Ла-Манша. Сталин пришел в негодование, усугублявшееся тем, что армии Гитлера на юге России пробивались с боями к Кавказу, угрожая захватить важнейшие для России нефтяные промыслы. Британский посол в Москве сэр Арчибальд Кларк Керр настаивал на скорейшей встрече Черчилля со Сталиным, придавая ей «огромную важность»: Черчилль смог бы объяснить не только причины изменений, но и планы дальнейших действий и помощи. Черчилль решил из Каира лететь в Россию. «Мы сможем вместе обсудить ход войны и сообща принять решения», – телеграфировал он Сталину 31 июля.

Впервые в жизни Черчиллю предстояло лететь в негерметизированной кабине американского бомбардировщика на высоте четырех с половиной тысяч метров. Чтобы набраться опыта, вечером 31 июля он отправился в Фарнборо проверить специально сделанную для него кислородную маску. Перед этим он поинтересовался у специалистов, нельзя ли сделать так, чтобы в маске можно было курить сигару. Необходимые усовершенствования были сделаны, и на следующий день в сопровождении генерала Брука и Чарльза Уилсона Черчилль вылетел в Каир. «Постоянно думаю о тебе, дорогой мой, – написала Клементина через три дня, – и молюсь, чтобы ты смог вникнуть и разрешить проблему ближневосточной деградации, разочарования или что там творится. Первая часть твоей поездки менее драматична и сенсационна, чем последующий визит к Людоеду в его Логово; но хочется надеяться, он окажется более плодотворным по результатам».

В Каире Черчилль сразу почувствовал недостаток энергичности, которым там отличалось все военное планирование. Генерал Брук настойчиво призывал сменить Окенлека, но он колебался. «ПМ категорически против идеи убрать одного из своих военачальников», – записал Чарльз Уилсон в дневнике 4 августа. Однако в конце концов Черчилль согласился с тем, что Окенлек должен уйти. «Именно то, о чем я говорил ему с самого начала», – прокомментировал Брук. Командование 8-й армией от Окенлека должно было перейти к генералу Готту, а пост главнокомандующего ближневосточной группировкой – к генералу Александеру. Именно Александер блестяще справился с задачей вывода британского экспедиционного корпуса из Дюнкерка в мае 1940 г. и британских и имперских войск из Бирмы в мае 1942 г. Как и Черчилль, он был выпускником Харроу. Черчилль сказал Клементине, что почувствовал уверенность в его «великолепных военных способностях». Про генерала Готта, как предупреждал Брук Черчилля, говорили, что он «утомился». Чтобы это проверить, Черчилль самолетом отправился в расположение 8-й армии под Эль-Аламейном лично поговорить с Готтом. «Он сразу воодушевил меня своей уверенностью», – написал Черчилль три недели спустя.

На обратном пути в Каир Черчилль проинформировал Военный кабинет о предполагаемых изменениях в командовании, а вечером 7 августа узнал, что Готт разбился в авиакатастрофе: самолет, летевший в Каир тем же маршрутом, что двумя днями ранее Черчилль, был сбит немецкими истребителями. Вместо Готта был назначен генерал Монтгомери, чьи энергичные действия накануне ожидаемого вторжения в Британию произвели большое впечатление на Черчилля в июне 1940 г. Известная неуживчивость Монтгомери – не обязательно негативный фактор, считал он. «Если он суров к тем, кто его окружает, – написал Черчилль Клементине 9 августа, – то он также суров и к врагам».

За девять дней пребывания в Каире Черчилль посетил все части 8-й армии и выступал перед ними. «В одном месте, – рассказывал он Клементине, – почти все оказались из Олдэма. Они выказали величайший энтузиазм». Олдэм был избирательным округом, от которого Черчилль баллотировался сорок два года назад. Везде его радостно приветствовали и внимательно слушали. Он рассказывал о скором подкреплении американскими танками и перспективах на победу. «Чем глубже я вникаю в ситуацию на месте, – писал он Клементине, – тем больше убеждаюсь, что решающая победа может быть одержана только в том случае, если желание соответствует возможностям».

10 августа Черчилль направил Александеру директиву, формально датированную двумя днями ранее, в которой определил, что от него требовалось: «Ваша главная и основная задача – при ближайшей возможности захватить или уничтожить германско-итальянскую армию под командованием фельдмаршала Роммеля вместе со всем ее снаряжением и оборудованием в Египте и Ливии». 10 августа он написал Исмею: «Уверен, что сейчас необходимы простота поставленной задачи и четкость цели».

Вскоре после полуночи 10 августа Черчилль вылетел из Каира на восток, в Тегеран. Маршрут протяженностью 2000 километров занял шесть часов. Когда летели над горами Западной Персии, понадобилась кислородная маска. 12 августа из Тегерана он вылетел в Москву. Самолет сопровождали десять американских истребителей, поставленных Британии по ленд-лизу. Перелет из Тегерана длился десять с половиной часов. С московского аэродрома Черчилля отвезли на загородную виллу, где его ждали горячая ванна и обильное угощение, – как позже писал он, «далеко превосходящее наше настроение и потребительские способности». Через два часа Черчилль на машине отправился в Москву, в Кремль.

Советский лидер был мрачен. В начале беседы он сообщил Черчиллю, что немецкие войска прилагают огромные усилия, чтобы овладеть Сталинградом на Волге и Баку на Каспии, а на юге Красная армия не смогла остановить немецкое наступление. Затем Черчилль объяснил Сталину, что в 1942 г. десант через Ла-Манш невозможен, поскольку в Британию пока прибыли только две с половиной дивизии американцев. Еще двадцать семь дивизий смогут прибыть не раньше декабря. По англо-американскому плану операция по вторжению на территорию оккупированной Франции может состояться в 1943 г., но тогда может оказаться, что у немцев на Западе более сильная армия, чем сейчас. В этот момент, как было отмечено в британском официальном протоколе, «Сталин сурово нахмурил брови».

Черчилль сказал Сталину, что, если высадка 200 000 человек на берег Франции могла бы отвлечь «значительные немецкие силы с русского фронта, он бы незамедлительно это сделал, невзирая на потери. Но если это не отвлечет ни одного человека и сведет на нет перспективы 1943 г., это станет большой ошибкой». Сталин на это презрительно заметил: «Тот, кто не готов идти на риск, не может выиграть войну» – и поинтересовался, почему британцы «так боятся немцев». В ответ Черчилль напомнил о 1940 г., когда Гитлер, по его словам, побоялся вторгаться в Британию. Если бы Гитлер не испугался, то он, Черчилль, «не сидел бы здесь и не говорил об этом».

Сталин был зол и мрачен. Зол оттого, что в сентябре не состоится десантная операция в Ла-Манше, и мрачен, потому что все выглядело так, будто Британия и Соединенные Штаты вообще не собираются предпринимать никаких действий, чтобы оттянуть немецкие войска и авиацию со стремительно рушащегося Восточного фронта. Черчилль заговорил о британских бомбардировках Германии. «Они уже значительны, – сказал он, – и будут усиливаться. Британия рассматривает моральный дух немецкого гражданского населения как военный объект. Мы не ждали милосердия и не намерены проявлять его сами. Британия намерена уничтожить двадцать немецких городов. Несколько уже превращены в руины. Если понадобится в ходе войны, мы рассчитываем превратить в руины большинство домов в большинстве немецких городов».

В этот момент, было отмечено в британском протоколе, «Сталин улыбнулся и сказал, что это было бы неплохо». Обещание массированных бомбардировок немецких городов «оказало положительное действие на ход встречи, и с этого момента атмосфера стала заметно более сердечной». Черчилль также сказал Сталину, что в данный момент готовится новая десантная операция, деталями которой Рузвельт дал ему право поделиться. В этот момент, как отмечено в протоколе, «Сталин оживился и усмехнулся». Черчилль рассказал о десантной операции в Северной Африке. Это станет «вторым фронтом» в Африке в 1942 г., и проведена операция будет силами всего семи американских и пяти британских дивизий – четвертью того, что необходимо для проведения операции в Ла-Манше. На Сталина это произвело благоприятное впечатление. «Да поможет Бог успеху этого предприятия», – сказал он.

Но на следующий день он опять пребывал в мрачном настроении. Он сказал Черчиллю: «Вы, британцы, боитесь воевать. Не надо считать немцев сверхчеловеками. Рано или поздно вам придется вступить в бой. Без сражений войну не выиграть». На другой день Черчилль сказал Эттли: «Я отклонил его претензии жестко, но без какой-либо язвительности». Когда Сталин повторил, что британцы не готовы действовать на континенте, потому что боятся вступать в бой с немцами, Черчилль ответил: «Я извиняю это замечание, только учитывая храбрость русских солдат».

Черчилль искал способы как-то изменить враждебную атмосферу. «Я воскликнул, – рассказывал он потом Эттли, – что в его отношении не чувствуется духа товарищества. Я проделал долгий путь, чтобы установить хорошие рабочие отношения. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы помочь России, и будем продолжать в том же духе. Мы целый год оставались практически наедине с Германией и Италией. Теперь, когда три великих страны стали союзниками, победа обеспечена наверняка, мы не развалимся и так далее. Я довольно энергично произнес эту тираду, и, прежде чем она была переведена, он сказал, что ему нравится темперамент (или дух?) моего высказывания. После этого разговор продолжился в менее напряженной атмосфере».

Далее Черчилль со Сталиным обсудили военные поставки и производство. Когда Черчилль спросил о Кавказском фронте, Сталин показал рельефную карту и объяснил на ней оборонительный план русских. Вечером Сталин дал банкет в честь Черчилля, но у того настроение было отнюдь не праздничным: он только что узнал о потере трех боевых кораблей, восьми грузовых судов и шести самолетов из средиземноморского конвоя, доставлявшего ресурсы из Гибралтара на Мальту. «Премьер-министр несколько приободрился, – заметил один из присутствовавших, – когда репортеры начали фотографировать их со Сталиным, сидящими на диванах». Затем Сталин предложил Черчиллю посмотреть кинофильм, но он устал и попросил его извинить. «После сердечного рукопожатия, – рассказывал он Эттли, – я собрался уходить и прошел некоторое расстояние по многолюдному залу, но он поспешил за мной и проводил по многочисленным коридорам и лестницам до парадной двери, где мы еще раз обменялись рукопожатиями». Жест Сталина был оценен. «Этот долгий проход, свидетелями которого мы стали, – записал британский посол, – или, скорее, пробежка, потому что Сталину пришлось идти очень быстро, чтобы поспевать за мистером Черчиллем, был, насколько я понимаю, беспрецедентным явлением в истории советского Кремля».

Заключительный разговор состоялся 15 августа. Черчилль сообщил Сталину о запланированной на ближайшее время операции, во время которой 8000 человек и 50 танков закрепятся на берегу Ла-Манша на ночь, перебьют как можно больше немцев, а затем ретируются. Это будет «разведка боем», и ее, пояснил Черчилль, можно сравнить «с ванной, в которую опускаешь руку, чтобы проверить, не горяча ли вода». Атака на Дьеп состоялась 17 августа.

Затем Сталин пригласил Черчилля в свои кремлевские апартаменты «выпить на посошок». «Посошок» оказался банкетом, растянувшимся на шесть часов. Единственный напряженный момент возник при разговоре об арктических конвоях.

«Разве у британского флота нет чувства гордости?» – спросил Сталин. «Можете мне поверить, все, что делается, делается правильно, – ответил Черчилль. – Я очень хорошо разбираюсь во флоте и войне на море». «То есть я совсем не разбираюсь?» – парировал Сталин. – «Россия – сухопутное животное, – сказал Черчилль. – Британцы – животные морские».

Сталин помолчал, но потом к нему быстро вернулось хорошее настроение. Остаток вечера прошел в дружественных беседах на разные темы, в частности, Сталин вспоминал свою поездку в Лондон в 1907 г. для участия в конференции большевиков. Черчилль вернулся в загородную резиденцию в 3:15 ночи, чтобы уже в 4:30 ехать в аэропорт. В 5:30 утра самолет был в воздухе. В этот день советские войска были вынуждены оставить Майкоп, центр нефтедобычи на Северном Кавказе. Но линия обороны, которую Сталин показывал ему на рельефной карте, устояла.

17 августа Черчилль вернулся в Каир. Там у него состоялся длительный разговор с Александером и Монтгомери о готовящемся наступлении. На следующий день с Александером и Бруком он отправился на машине в штаб Монтгомери, расположенный в 200 километрах на берегу моря. Там, обсудив особенности войны в пустыне, он принял ванну. На следующий день снова говорили о том, как победить Роммеля. «Перед тем как лечь спать, – записал в дневнике Брук, – ПМ повел меня на пляж, где превратился в мальчишку, желающего побегать по морю. В результате он довольно сильно вымок».

В этот день канадские войска при поддержке нескольких американских и британских частей высадились в Дьепе. Рейд, как доложили Черчиллю, оказался успешным. Он «ошеломил» немцев. Было сбито 96 немецких самолетов. Британцы, правда, потеряли 98, но Черчилля заверили, что «тридцать пилотов спаслись». 20 августа, выступая на заседании военного кабинета, командующий операцией заявил, что опыт Дьепа окажется неоценимым при планировании будущего наступления через Ла-Манш.

20 августа Черчилль провел в Западной пустыне. Утром он плавал в море, затем посетил оборонительные укрепления Монтгомери, против которых, как было известно из перехваченных немецких сообщений, Роммель собирался вести наступление. «В тот день я повидал множество солдат, – позже вспоминал Черчилль, – которые приветствовали меня улыбками и радостными криками. Я инспектировал мой собственный полк, 4-й гусарский. Собралось около пятидесяти или шестидесяти человек рядом с полевым кладбищем, на котором недавно похоронили их боевых товарищей. Все это было очень трогательно, и вместе с тем нарастало ощущение возрождающегося энтузиазма в армии. Все говорили, что изменения произошли после назначения Монтгомери. Я с радостью и утешением почувствовал, что это правда».

Вечером 24 августа Черчилль вернулся в Англию. В аэропорту его встречали Клементина и Рэндольф, а в Лондоне уже ждало сообщение от генерала Дугласа Макартура, командующего американскими войсками на Филиппинах. Теперь в Австралии он ждал подходящего момента, чтобы приступить к возвращению утраченных островов. «Если бы Провидение сегодня дало мне в руки все награды союзнических армий, – сказал Макартур старшему британскому офицеру своего штаба, – первым делом я бы наградил Крестом Виктории Уинстона Черчилля. Ни один из его кавалеров не заслужил его больше Черчилля. Пролететь шестнадцать тысяч километров по враждебным и незнакомым небесам, возможно, долг для молодых пилотов, но для государственного мужа, обремененного заботами мира, это проявление вдохновляющего мужества и героизма».

28 августа 1942 г. после перехвата секретных немецко-итальянских переговоров и дешифровки их в Блетчли британцы потопили три итальянских танкера, которые должны были доставить в Западную пустыню жизненно необходимое немецкой авиации горючее. Роммель, опасаясь столкнуться с нехваткой топлива, решил ускорить события и 30 августа перешел в наступление на оборонительные рубежи генерала Монтгомери. Но дефицит горючего оказался слишком серьезной помехой для прорыва грамотно выстроенных оборонительных укреплений. Каир и Александрия оказались вне пределов его досягаемости. Война приняла другой оборот.

В начале сентября Черчилль согласился направить Сталину арктический конвой, который был отменен ранее. Сталин впервые предложил обеспечить прикрытие конвоя бомбардировщиками дальнего действия к востоку от острова Медвежий. Еще одна опасность уменьшилась.

Каждый вторник Черчилль приглашал на ужин в свою резиденцию Эйзенхауэра и Кларка, американских генералов, отвечающих за высадку десанта в Северной Африке. 12 сентября он пригласил их в Чекерс, где обсуждение продолжилось при участии британских начальников штабов. Черчилль излучал бодрость и уверенность и вникал во все подробности. Ему по-прежнему приходилось нести груз плохих новостей из всех районов боевых действий. В этот день он узнал о потере 13 из 40 судов арктического конвоя, хотя их сопровождали 77 военных кораблей. Единственной компенсацией стало то, что эскорт истребителей британской морской авиации уничтожил 40 самолетов противника, потеряв при этом только четыре машины. Потеряны были всего два корабля эскорта.

Голосом из прошлого прозвучали для Черчилля слова поддержки от его восьмидесятитрехлетней тетушки Леони. 14 сентября она написала: «Я раздуваюсь от гордости за твои великие достижения – да, раздуваюсь, как старый зобастый голубь». Черчилль откликнулся: «С огромным удовольствием узнал, что ты следишь за моими трудами. Мне кажется, что судьба постепенно поворачивается лицом к нам, хотя путь предстоит еще долгий и тяжелый». Несколькими днями ранее он получил телеграмму от Уэвелла с обескураживающей новостью: долгожданное наступление на японцев в Бирме в этом году не состоится. Массовое заболевание малярией и нехватка британских военных кораблей сопровождения вынудили Уэвелла свернуть планы.

Читая дешифрованные немецкие сообщения о дефиците и болезнях в Западной пустыне, Черчилль распорядился отправлять Александеру не обычные их пересказы, а точные тексты, чтобы он и Монтгомери со своими разведслужбами смогли оценить слабости Роммеля и выбрать наилучший момент для наступления. Кроме всего прочего он ездил по стране, инспектируя военные базы и заводы по производству вооружений. 12 октября он посетил базу флота. «Ваше присутствие ободрило и вдохновило всех нас», – написал ему адмирал, командующий флотом.

В октябре Иден пытался добиться от Черчилля его мнения о послевоенной организации, состоящей из четырех великих держав. Черчилль раздумывал. «Выглядит на первый взгляд очень просто, – написал он. – Четыре державы – Соединенные Штаты, Британия, Китай и Советский Союз. Однако мы не можем знать, с какой Россией и с какими требованиями русских нам придется столкнуться. Будет громадной катастрофой, если русское варварство накроет культуру и независимость древних европейских народов». Черчилль говорил Идену, что, исключая Россию, надеется увидеть после войны «Соединенные Штаты Европы», где барьеры между странами будут в значительной степени минимизированы и возникнут неограниченные возможности путешествий. Новую Европу будут охранять международные полицейские силы, одной из задач которых будет держать Россию под контролем. Но пока ему не хотелось тратить время на такого рода вопросы. «К сожалению, – сказал он Идену, – война требует приоритетного внимания и от вас, и от меня».

23 октября Монтгомери начал наступление на германо-итальянские войска. Четыре обстоятельства сложились в его пользу. Роммель находился в Германии, войсками командовал менее харизматичный генерал Штумме. Все секретные переговоры немцев об их расположении, планах, дефиците регулярно расшифровывались. Разведывательная аэрофотосъемка также оказалась чрезвычайно эффективной. Войска Монтгомери, хорошо вооруженные, активные, уверенные в своем командующем, были полны решимости выбить врага из Египта.

Генерал Штумме погиб в первый же день боев. Из Германии срочно вызвали Роммеля, но союзники неудержимо продвигались на запад. За три дня в плен было захвачено 1500 немецких и итальянских солдат. 27 октября, когда Роммель попытался организовать контрнаступление, британские бомбардировщики буквально стерли с лица земли район сосредоточения немцев, вывалив за два с половиной часа 80 тонн бомб. В результате, как доложил Александер Черчиллю, «контрнаступление захлебнулось раньше, чем завершилось формирование их войска».

Сражения были ожесточенными. После десяти дней боев союзники потеряли более 1700 человек убитыми. Но 2 ноября Роммель отправил радиограмму в Берлин, в которой доложил, что его армия не в состоянии противостоять танковому прорыву противника. Он даже не мог отступить в организованном порядке из-за недостатка транспорта и горючего. Сообщение было дешифровано в Блетчли и этим же вечером направлено Черчиллю. Копия была послана и Александеру. Стало ясно, что настал момент для решающего удара. За сорок восемь часов британские танковые части прорвали немецкий фронт и, как написал Александер Черчиллю, «ныне действуют в тылах противника. Те вражеские части, которым удалось ускользнуть, бегут, но их преследуют наши танковые и мобильные подразделения и авиация».

В этот же день Черчиллю доложили, что в плен попало 9000 вражеских солдат, захвачено или уничтожено 260 немецких и итальянских танков. На следующий день король собственноручно написал ему: «Оглядываясь назад и вспоминая, какое огромное количество времени и сил вы вложили, какое огромное количество миль преодолели, чтобы довести это сражение до успешного завершения, могу сказать: у вас есть полное право торжествовать. Наш народ когда-нибудь будет очень благодарен вам за то, что вы сделали».

4 ноября Черчилль написал Александеру: «Впервые за всю войну я хотел бы устроить колокольный перезвон по всей Британии». «Звоните во все колокола! – телеграфировал Александер через два дня. – Пленных 20 000, танков 350, пушек 400, автомобильного транспорта несколько тысяч». Черчилль был готов отдать такое распоряжение. Два года назад все колокола должны были зазвучать только в случае нападения Германии на Британию. Но теперь он решил подождать до следующего дня, когда должна была состояться высадка десанта в Северной Африке «на случай, – как он объяснил Александеру, – какого-либо инцидента».

Черчилль отправил эту телеграмму Александеру 6 ноября. Тогда же он направил Сталину предупреждение, основанное на дешифровке сообщений немцев: Гитлер, отказавшись от захвата бакинских нефтяных промыслов, теперь намерен был уничтожать их ударами с воздуха. Черчилль добавил: «Прошу вас, верьте мне». Сталин поверил, поблагодарил Черчилля за предупреждение и принял необходимые меры.

8 ноября британские и американские войска с боем высадились в Алжире, Оране и Касабланке. Среди них был и сын Черчилля. «Мы в полном благополучии стоим на якоре к западу от Алжира, – написал он отцу этим утром. – Почти все прошло по плану. Каждый считал за честь принять участие в таких великих событиях». Кроме того, Рэндольф сообщил: «Мы вполне ладим с американцами». Морским планированием британского десанта занимался адмирал Бертрам Рамсей, который перед войной посвящал Черчилля во все недостатки флота.

После ожесточенных боев, в ходе которых войска вишистов оказали упорное сопротивление, все три порта были захвачены. Неожиданным бонусом оказалось то, что главнокомандующий вишистскими силами адмирал Дарлан, который, навещая заболевшего сына, случайно оказался в Алжире, заявил о своей поддержке союзников и приказал местным войскам сложить оружие.

Черчилль был крайне воодушевлен успехами в Северной Африке. Его секретарша Элизабет Лейтон вспоминала, что в тот вечер он, диктуя ей что-то, вдруг начал браниться, быстро одернул себя и произнес: «Нет, нет. Все хорошо, все хорошо. Сегодня можно радоваться. Сегодня – праздник».

9 ноября Черчилль заявил начальникам штабов: «Учитывая успех десантной операции в Северной Африке, необходимо совершенно по-новому рассмотреть возможность нападения на Гитлера в 1943 г.». Материковая Европа, по его мысли, должна была быть атакована из Средиземноморья. Вместо того чтобы ограничиться захватом Сицилии или Сардинии, как предполагалось ранее, он уже хотел планировать вторжение в саму Италию «с целью подготовки в 1943 г. самого крупномасштабного наступления в подбрюшье оси или, еще лучше, вторжения в Южную Францию». Двумя неделями позже он говорил начальнику управления перевозок Министерства обороны: «Я никогда не считал, что англо-американская армия застрянет в Северной Африке. Это трамплин, а не диван». 10 ноября, выступая на обеде у лорд-мэра Лондона в Мэншн-хаусе, он сказал: «Это не конец. Это даже не начало конца. Но это, возможно, конец начала».

В своем выступлении Черчилль отметил, что в Западной пустыне отступающие войска Роммеля подвергались «гибельным атакам» британской авиации и безуспешно пытались спастись бегством. «Читая эти сообщения, – говорил он, – я не мог не вспоминать дороги Франции и Фландрии, забитые не вооруженными людьми, а беспомощными беженцами – женщинами и детьми со своими жалкими тележками с домашним скарбом, которых совершенно безжалостно уничтожали. У меня, надеюсь, гуманный характер, но не могу отделаться от ощущения, что всё происходящее в Африке, как это ни печально, лишь акт Справедливости, беспощадно восстанавливающей свои права».

Речь Черчилля 10 ноября знаменита фразой: «Я стал первым министром короля не затем, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи». Но редко цитируется ее продолжение: «Если бы была предписана такая задача, то для выполнения ее следовало бы поискать кого-то другого». Это была его персональная декларация веры в империю. «Важно еще то, – продолжал Черчилль, – что Британия не думает о территориальной экспансии. Ее единственная цель в войне – способствовать освобождению европейских народов из пучины страданий, в которой они оказались по своей недальновидности и по жестокому принуждению врага». Говоря 11 ноября в палате общин о своей роли в войне, он заявил: «Я, безусловно, не из тех, кого требуется подталкивать. Если уж на то пошло, я сам – толкач. Трудность для меня состояла, скорее, в том, чтобы набраться терпения и выдержки на протяжении многих тревожных недель и ждать достижения результатов».

11 ноября, в то время как союзники консолидировали силы в Северной Африке, гитлеровские войска вошли в неоккупированную зону Франции. Через два дня в Западной пустыне войска Монтгомери заняли Тобрук, а 15 ноября Черчилль распорядился устроить колокольный звон по всей Англии в честь победы в Западной пустыне. «Впереди еще долгий путь, – телеграфировал Черчилль королю Абдулле, которого он в 1921 г. сделал правителем Аммана, – но конец ясен».