Глава 1
Детство
Уинстон Черчилль родился в 1874 г., в середине Викторианской эпохи. В ноябре его мать, леди Рэндольф Черчилль, будучи на седьмом месяце беременности, поскользнулась и упала во время охоты в Бленхейме. Через несколько дней во время прогулки в коляске начались схватки. Ее поспешили доставить во дворец, где в первые часы 30 ноября и появился на свет ее сын.
Величественный дворец в Бленхейме принадлежал деду новорожденного, седьмому герцогу Мальборо. По отцовской линии Черчилль был представителем высшей британской аристократии. Род его восходит к первому графу Спенсеру и выдающемуся военачальнику Джону Черчиллю, первому герцогу Мальборо, командовавшему коалицией армий, которые нанесли поражение Франции в начале XVIII в. Со стороны матери вся его родня – американцы. Его дед, Леонард Джером, живший в Нью-Йорке, был успешным биржевым маклером, финансистом и владельцем газет. Столетием раньше его предки сражались в армии Вашингтона за независимость американских колоний.
Почти за год до рождения Черчилля его отец, лорд Рэндольф Черчилль, был избран в палату общин членом парламента от Вудстока. Этот небольшой город, к которому относился Бленхейм, едва ли насчитывал больше тысячи избирателей. У него была давняя традиция направлять членов герцогской фамилии в Вестминстер. В январе 1877 г. дед Черчилля, седьмой герцог Мальборо, получил должность вице-короля Ирландии. Лорд Рэндольф стал у него личным секретарем. Двухлетний мальчик с родителями и няней, миссис Эверест, отправился в Дублин.
Когда Черчиллю было четыре года, в Ирландии, пострадавшей от сильного неурожая картофеля, вспыхнули волнения на национальной почве, которые возглавили фении. «Моя нянюшка, миссис Эверест, ужасно боялась фениев, – вспоминал он. – У меня сложилось представление, что фении – скверные люди и способны на все, дай им только волю». Однажды, когда Черчилль катался на ослике, миссис Эверест показалось, что к ним приближается процессия фениев. «Сейчас-то я уверен, – позже писал он, – что это была стрелковая команда на марше. Но мы все до смерти перепугались, особенно ослик. Он взбрыкнул и сбросил меня на землю. Я получил сотрясение мозга. Таким было мое первое знакомство с ирландским вопросом!»
В Дублине мальчиком помимо няни занималась еще и гувернантка. Ее задачей было научить его читать и считать. «Все эти занятия, – позднее писал он, – отравляли мою детскую жизнь. Они отвлекали от интереснейших вещей, манивших в детскую или в сад». Он вспоминал также, что мать почти всегда одобряла действия гувернантки.
Спустя пятьдесят лет Черчилль напишет о матери: «Она светила мне, как вечерняя звезда. Я нежно любил ее, но издали». Любовь и заботу, которых не давали родители, он находил у няни. «Моей наперсницей была няня, – писал он. – Миссис Эверест ходила за мной и всячески баловала меня. С ней я делился многими своими печалями».
В феврале 1880 г. у Черчилля родился брат Джек. Вскоре после его рождения семья вернулась в Лондон, на Сент-Джеймс-плейс, 29. Черчилль знал о болезни Дизраэли, бывшего премьер-министра от Консервативной партии. «Конечно, я знал, что лорд Биконсфилд умирает, – писал он позже. – И вот настал день, когда все разом опечалились и жаловались, что великому государственному мужу, любившему свою страну и бросившему вызов России, разбила сердце неблагодарность радикалов». Бенджамин Дизраэли, первый лорд Биконсфилд, скончался, когда Черчиллю было шесть лет.
На Рождество 1881 г., вскоре после своего седьмого дня рождения, Черчилль был в Бленхейме. Именно оттуда он написал свое первое сохранившееся письмо, датированное 4 января 1882 г.: «Моя дорогая мама, надеюсь, у тебя все хорошо. Большое-пребольшое спасибо за замечательные подарки. Солдатики, знамена и замок очень хорошие. Вы с моим дорогим папой очень добры. Шлю вам свою любовь и множество поцелуев. Ваш любящий Уинстон». Той же весной Черчилль на два месяца вернется в Бленхейм. «Как хорошо за городом, – писал он матери в апреле. – В здешних садах и парках гулять гораздо лучше, чем в Грин-парке или Гайд-парке». Но он скучал по родителям и, когда бабушка уехала в Лондон, написал отцу: «Хотелось бы поехать с ней, чтобы поцеловать тебя».
За братьями в Бленхейме ухаживала миссис Эверест. «В пятницу, – писал он матери незадолго перед Пасхой, – мы видели змею, ползущую в траве. Я хотел убить ее, но Эверест не позволила». На Пасху миссис Эверест повезла братьев на остров Уайт, где ее зять служил старшим надзирателем в тюрьме Паркхерст. Они остановились в Вентноре, в коттедже с видом на море. Из Вентнора Черчилль сообщал матери: «У нас был пикник, мы ездили в Сандаун обедать на пляже и ходили смотреть форты. Там есть огромные 18-тонные пушки».
Той осенью Черчиллю объявили, что его собираются отправить в пансион. «Я был, – позже писал он, – как обычно бестактно говорят взрослые, «трудный ребенок». Выяснилось, что я должен уехать из дома на много недель, чтобы заниматься с учителями». Впрочем, «трудным» он был не для всех. Сестра леди Рэндольф Леони считала его очень веселым и непосредственным.
Пансион Сент-Джордж находился близ Аскота. Черчилля отправили туда за четыре недели до его восьмого дня рождения. Половина семестра уже прошла. Мать привезла его днем. Они сели пить чай с директором. «Больше всего я боялся, – вспоминал он почти пятьдесят лет спустя, – расплескать чай и тем самым испортить первое впечатление. Меня также приводила в отчаянье мысль, что придется остаться одному среди незнакомых людей в этом огромном, пугающем месте».
Школьные неприятности начались буквально с первых же дней. «В конце концов, – писал позже Черчилль, – мне было всего семь лет, и мне было гораздо лучше дома с моими игрушками. Игрушки у меня были замечательные: настоящий паровоз, волшебная лампа и коллекция солдатиков почти в тысячу штук. Теперь же у меня были только уроки». Система воспитания в Сент-Джордже была суровой, отчасти даже жестокой. «Порка розгами по примеру Итона, – писал Черчилль, – была непременной. Но я уверен, ни один ученик Итона и уж наверняка ни один ученик Харроу в мое время (Черчилль учился в Харроу с 1888 по 1892 г. – М. Г.) не подвергался столь жестокой порке, какую устраивал своим маленьким подопечным директор нашего заведения. Это, я думаю, превосходило по жестокости наказания, которые применялись в исправительных учреждениях Министерства внутренних дел».
Свидетелем этого был Роджер Фрай. «Директор сек розгами со всей силой, – позже писал он. – Достаточно было двух-трех ударов, чтобы выступала кровь, а после пятнадцати-двадцати ударов ягодицы мальчика представляли собой кровавое месиво». Черчилль вспоминал, как во время экзекуций все с содроганием слушали крики истязуемого.
«Как я ненавидел эту школу, – писал он, – и в какой тягостной атмосфере прожил более двух лет. У меня были очень скромные успехи в учебе и практически никаких – в играх. Я считал дни и часы до окончания каждого семестра, когда можно было вернуться домой из этого ненавистного рабства и выстроить моих солдатиков в боевой порядок на полу в детской».
Первые каникулы Черчилля после полутора месяцев пребывания в Сент-Джордже пришлись на Рождество 1882 г. Семья к этому времени перебралась в другой дом, на Коннот-плейс, 2, к северу от Гайд-парка. Там им предстояло прожить ближайшие десять лет. «Что касается успехов Уинстона, – писала его мать мужу 26 декабря, – то с сожалением могу констатировать их отсутствие. Возможно, прошло недостаточно времени. Читает он хорошо, но это все. Первые два дня дома он разговаривал слишком громко и даже вульгарно. Этим я тоже разочарована. Но Эверест сказали, что в следующем семестре они намерены быть с ним построже». Леди Рэндольф также сообщала мужу, что старший сын дразнит маленького еще больше, чем раньше, так что придется им заняться. И завершила отзыв о своем восьмилетнем сыне так: «Кажется, он меня боится».
Первый отчет о школьных успехах Черчилля был неутешительным. Он оказался последним из одиннадцати учеников своего класса. По грамматике отзыв был: «Начало положено», по прилежанию: «Перспективы хорошие, но в следующем семестре должен более серьезно относиться к занятиям». Отчет заканчивался примечанием директора: «Очень честный, но в настоящее время слишком много шалит. Еще не усвоил правил поведения в школе, но этого и трудно было ожидать».
Школьные неприятности усугублялись слабым здоровьем, которое тоже весьма беспокоило родителей. «Очень жаль, что бедняжка Уинстон не очень хорошо себя чувствует, – писал лорд Рэндольф жене с юга Франции в канун нового, 1883 г., – и я не могу понять, в чем дело. Видимо, мы очень болезненная семья». Для улучшения самочувствия мальчика врач посоветовал провести неделю на море, в Херн-бей.
Находясь в Сент-Джордже, Черчилль постоянно, но тщетно просил мать навестить его. Перед завершением семестра в пансионе устраивали спортивный праздник. «Пожалуйста, позволь Эверест и Джеку приехать посмотреть состязания, – писал он, – и приезжай сама, дорогая. Очень надеюсь увидеть тебя, Джека и Эверест». Леди Рэндольф не приняла приглашения, но отправила к нему миссис Эверест. «Дорогая мама, любезно было с твоей стороны отпустить ко мне Эверест. Кажется, и она получила большое удовольствие, – пишет он после праздника и добавляет: – Осталось всего 18 дней».
В отчете за этот семестр Черчилль удостоился похвалы по истории, географии, переводу и поведению. Другие оценки были хуже: сочинение – «очень слабо», письмо – «хорошо, но чрезвычайно медленно», орфография – «плохо». О прилежании было сказано: «Не вполне осознает значение усердной работы. Должен изменить отношение к учебе». Из девяти учеников класса он оказался девятым, из тринадцати в параллели – тринадцатым.
Этим летом, пока Черчилль был в школе, скончался его дед, седьмой герцог Мальборо. Во время глубокого траура лорд Рэндольф решил развеяться в путешествии. Он отправился с женой и сыном в Гаштайн. Эта поездка на один из самых модных курортов Австро-Венгерской империи стала первой поездкой Черчилля в Европу. По пути отец с сыном заглянули в Париж. «Мы проезжали по Пляс-де-ла-Конкорд, – рассказывал он шестьдесят три года спустя. – Будучи наблюдательным ребенком, я обратил внимание на монумент, увенчанный венками и траурными лентами, и сразу спросил отца, в чем дело. Он ответил: «Это символизирует французские провинции, две из которых, Эльзас и Лотарингию, Германия отняла у Франции в последней войне. Французы очень переживают по этому поводу и надеются когда-нибудь их вернуть». Совершенно отчетливо помню, что я подумал про себя: «Надеюсь, они их вернут».
По возвращении в Сент-Джордж учеба у Черчилля пошла заметно лучше, чего нельзя сказать о поведении. «Семестр начал хорошо, – отмечено в отчете. – Но последнее время очень плохо себя ведет! Впрочем, в целом прогресс заметен». В отчете за следующий семестр отмечены успехи в истории и географии. Директор прокомментировал: «Надеюсь, он начал осознавать, что школа – это труд и дисциплина. Неумерен в еде».
В феврале 1884 г. лорд Рэндольф объявил о намерении баллотироваться в парламент от Бирмингема, поскольку Вудсток, как и сотни других городков, собирались лишить возможности иметь своих представителей в парламенте. Направляясь в столь радикальный регион, лорд Рэндольф был намерен доказать, что демократия тори не просто лозунг. В марте жена директора школы посетила Мидлендс. «Она там узнала, – писал Черчилль матери, – что ставят два к одному на то, что папа пройдет в парламент». Это его первое упоминание о политике. В остальном письмо посвящено спортивным состязаниям: «На днях мы все отправились в песчаную яму и играли в очень увлекательную игру. Ее борта около семи метров высотой, тяжелейшая борьба, и те, кто выбираются первыми, ведут отчаянную борьбу с остальными».
Следующий отчет о школьных успехах Черчилля свидетельствует, что, несмотря на незаурядные способности, он чувствовал себя крайне несчастным. С историей и географией дело обстояло хорошо, особенно с историей, но поведение характеризовалось так: «Крайне неудовлетворительно. Ему ничего нельзя доверить, а его опоздания на уроки, двадцать раз за сорок дней учебы, крайне постыдны. Постоянно создает трудности окружающим и все время попадает в различные неприятности. За его поведение никогда нельзя поручиться». Но при этом даже директор Сент-Джорджа не мог не отметить, что девятилетний мальчик очень одарен.
Письма Черчилля к матери следующего семестра показывают, насколько одиноко он себя чувствовал в этом враждебном мире. «Очень нехорошо с твоей стороны, – пишет он в начале июня, – не писать мне. С начала семестра я получил от тебя только одно письмо». В летнем семестре успехи в учебе вновь были оценены высоко. Грамматика, музыка и французский – «хорошо», история и география – «очень хорошо». Поведение – «лучше, но все еще причиняет беспокойство». Директор прокомментировал: «У него никаких амбиций. Если будет прилагать усилия, может стать первым к окончанию семестра».
В девять с половиной лет Черчилль получил от отца книгу Стивенсона «Остров сокровищ». «Помню наслаждение, с каким я поглощал ее, – писал он позже. – Учителя видели меня одновременно и отстающим, и не по годам развитым, по уши погруженным в чтение книг и остающимся среди самых последних по успеваемости. В их распоряжении был целый арсенал средств принуждения, но я оставался непреклонен». Табель успеваемости за этот семестр вновь свидетельствует о непрекращающихся проблемах с дисциплиной. В характеристике было написано: «В целом хорошо. Периодически доставляет большие проблемы».
Что за проблемы, не сказано, но другой ученик Сент-Джорджа, Морис Бэринг, который поступил в школу вскоре после того, как Черчилль ее покинул, сообщал в своих воспоминаниях: «Черчилль получил наказание розгами за то, что воровал сахар из буфета, но, нисколько не раскаявшись, он схватил с крючка над дверью священную вещь – соломенную шляпу директора и разодрал ее на куски». Его вызывающее поведение уже стало легендой.
Этой осенью у Черчилля снова возникли проблемы со здоровьем. Семейный доктор Робсон Руз, работавший как в Лондоне, так и в Брайтоне, предложил перевести мальчика в брайтонскую школу, где учился его собственный сын, полагая, что приморский климат пойдет Уинстону на пользу. Руз вызвался присматривать за ним. «Поскольку меня сочли очень болезненным, – вспоминал позже Черчилль, – решили, что желательно держать меня под постоянным наблюдением». Этой школой-пансионом заведовали сестры Томсон. Школа находилась в Брайтоне, в двух зданиях по Брунсвик-роуд, под номерами 29 и 39. Семестр начался в сентябре 1884 г. «Я здесь очень счастлив, – писал он матери в конце октября. – Но я был расточителен – купил себе красивый альбом для марок и марки. Пожалуйста, вышли немного денег».
30 ноября Черчилль отпраздновал десятый день рождения. Через три дня его отец отправился из Англии в Индию. Там ему предстояло находиться до марта 1885 г. В случае возвращения консерваторов к власти он надеялся занять пост министра по делам Индии. «Хотелось бы мне оказаться с тобой на этом прекрасном корабле, – писал Черчилль, вернувшись в школу. – Из окна поезда мы видели, как твой корабль выходит из гавани».
Той зимой сестра леди Рэндольф Клара писала американской бабушке мальчика: «Уинстон стал очень милым и очаровательным мальчиком». Тем не менее в середине декабря дома получили тревожное письмо из новой школы, от одной из сестер Томсон, Шарлотты. Мать вызывали к сыну, с которым, как она писала, «случилась неприятность, которая может оказаться весьма серьезной. Был экзамен по рисованию. Между ним и мальчиком, сидевшим рядом, возник спор за ножик, который наставник дал им для работы. Все произошло в одно мгновение – Уинстон получил легкое проникающее ранение в грудь». По словам мисс Томсон, доктор Руз заверил ее, что, хотя все могло кончиться хуже, состояние мальчика опасений не вызывает. Они не впервые получают жалобы на вспыльчивый характер обидчика Черчилля, продолжала она, и теперь попросят родителей забрать его из школы. Сообщая об этом происшествии мужу, леди Рэндольф выражает уверенность, что Уинстон сильно вывел этого мальчика из себя, и надежду, что случившееся послужит ему уроком. Черчилль на несколько дней вернулся в Лондон с доктором Рузом, тогда леди Рэндольф узнала, что перочинный ножик, которым был ранен ее сын, вошел чуть более чем на полсантиметра и что он действительно начал первым, выкручивая противнику ухо. «Чего только не случается с нашим Уинстоном, – отвечал лорд Рэндольф жене из Бомбея. – Счастье, что ранение несерьезное».
Первый семестр в Брайтоне закончился за неделю до Рождества. Несомненно, отчасти из-за ранения Черчилль показал не очень хорошие результаты. Он оказался последним в классе по французскому, английскому и математике. Впрочем, в отчете отмечалось, что во второй половине семестра мальчик стал заметно внимательнее. Позднее Черчилль вспоминал: «Эта школа была поменьше той, которую я покинул, и дешевле. В ней было меньше показухи, но были доброта и сочувствие, которых мне так недоставало в предыдущей».
Рождественские праздники 1884 г. Черчилль провел в Лондоне. Матери было нелегко управляться с ним. «Придется отправить Джека обратно перед Рождеством, – писала она сестре Кларе незадолго до праздника, – поскольку я не могу справиться с Уинстоном без Эверест. Боюсь, даже ей это не по силам». Черчилль вернулся в Брайтон 20 января и на следующий день написал матери: «Ты должна быть счастлива без меня. Никаких криков и жалоб от Джека. Наверное, для тебя наступил рай на земле». Через три дня он сообщает ей о школьных успехах: «Сегодня мы ездили верхом, без поводьев, и даже легким галопом».
Черчиллю по-прежнему хочется, чтобы мать навещала его. Одним из поводов оказалась постановка школьной пьесы. Леди Рэндольф приехала с пятилетним Джеком. «Они были так счастливы вместе, – писала она мужу на следующий день. – Уинни был радостно взволнован, но, на мой взгляд, он выглядит очень бледным и слабым. Мальчик требует постоянной заботы. Он сказал, что здесь вполне счастлив, и мне кажется, школа ему нравится».
В табеле успеваемости за этот семестр был отмечен прогресс. По английскому, французскому и классическим языкам он оказался четвертым из десяти. Впрочем, опять оказался последним по поведению – двадцать девятым из двадцати девяти. К моменту возвращения с каникул популярность лорда Рэндольфа сильно возросла. «Я катался верхом с одним джентльменом, – пишет Черчилль матери в мае. – Он считает Гладстона «скотиной» и говорит, что «премьером должен стать тот, с подкрученными усами». Машинист электропоезда тоже утверждает, что «лорд Р. Черчилль должен стать премьер-министром».
В этом же месяце Черчилль пишет матери, что успешно учится плавать, постоянно занимается верховой ездой, делает успехи во французском и латыни, но довольно сильно отстает в греческом.
Тем летом десятилетний мальчик с огромным удовольствием прочитал статью об отце в газете Graphic. Статья, сообщает он матери, «действительно очень хороша. На иллюстрации изображен папа в библиотеке с разными фотографиями». Через шесть дней либеральное правительство потеряло большинство в палате общин, и Гладстон ушел в отставку. Лидер консерваторов лорд Солсбери сформировал новое правительство. Отец Черчилля стал в нем министром по делам Индии.
В июле завершился третий семестр учебы в Брайтоне. По поведению Уинстон по-прежнему оставался последним, тридцатым из тридцати, но по учебным дисциплинам дела обстояли намного лучше. Он стал первым в классических дисциплинах и третьим – по французскому языку. «Очень заметный прогресс в этом семестре, – писала Шарлотта Томсон. – Если продолжит учебу с настойчивостью и прилежанием, можно надеяться на большие успехи». Тем летом Черчилль с братом проводили летние каникулы в Кромере, на Северном море. «Скорее приезжай повидаться с нами, – уговаривает Черчилль мать в середине августа. – Ты приедешь?»
Леди Рэндольф не отреагировала на просьбу, зато договорилась с гувернанткой, которая занималась бы с ним по школьной программе во время каникул. Но это было совсем не то, чего ему хотелось. «У меня очень мало свободного времени, – пишет он матери 25 августа. – Погода замечательная, но у меня почти нет времени на себя. Гувернантка очень недобрая, требовательная и строгая». Единственным утешением служило обещание матери в ближайшие дни приехать на десять дней. К тому же каникулы омрачила болезнь. Сначала какая-то сыпь на ногах вынудила его ездить на прогулки в тележке, запряженной осликом. «А совсем недавно, – признается он, – настроение у меня совсем испортилось, но это, видимо, из-за печени, потому что был приступ желчной болезни, и температура поднялась до 37,8°».
Вернувшись осенью в Брайтон на осенний семестр, Черчилль прочитал в местной газете, что его отец выступал в городе с речью. «Не могу понять, почему ты не заехал ко мне, когда был в Брайтоне, – написал он. – Я очень расстроился, но, по-видимому, ты был слишком занят». В качестве министра по делам Индии лорд Рэндольф санкционировал военную экспедицию против Бирмы, король которой, Тибо, долго отказывался прекратить нападения на британские торговые суда и вдобавок наложил таможенную пошлину на британскую торговую компанию. Через десять дней столица страны была оккупирована, а король взят в плен. Дальнейшая судьба Бирмы должна была решиться на заседании кабинета министров на Даунинг-стрит, 10. Лорд Рэндольф был за аннексию. Несмотря на колебания лорда Солсбери, точка зрения лорда Рэндольфа возобладала, и 1 января 1886 г. был сделан, как он выразился, «новогодний подарок королеве» – присоединение Бирмы к Британской империи.
26 января правительство консерваторов потерпело поражение в палате общин. Последовавшие всеобщие выборы, хотя и сохранили лорду Рэндольфу место в парламенте, принесли ирландским националистам баланс сил в Вестминстере. Гладстон сформировал либеральное правительство, поддерживающее их. Юный Черчилль, в очередной раз оказавшись без денег, заметил в связи с этим: «Мы не у дел, а экономят они на мне».
В марте одиннадцатилетнего Черчилля свалило воспаление легких, поставив его прямо-таки на грань жизни и смерти. Температура поднялась до 40°. Леди Рэндольф поспешила в Брайтон, следом направился и ее супруг. «Я в соседней комнате, – написал доктор Руз лорду Рэндольфу воскресным вечером 14 марта, – и буду следить за пациентом всю ночь, потому что очень обеспокоен». Высокая температура, сохранявшаяся до полуночи, встревожила доктора. Об этом он сообщил лорду Рэндольфу в шесть утра: «Я использовал стимуляторы перорально и ректально, в результате чего в 2 часа 15 минут температура упала до 38,3°, а сейчас – до 37,8°, слава Богу! Я отменю свои дела в Лондоне и сегодня останусь с мальчиком».
Но на следующий день температура у больного снова пошла вверх. «Мы продолжаем бороться за вашего мальчика, – написал Руз лорду Рэндольфу в час дня. – Сейчас у него 39,5°, но аппетит лучше, и ухудшения в легких не наблюдается. Пока мне удастся сбивать температуру, удерживая ее не выше 40,5°, оснований для тревоги не вижу». Кризис продолжался, но Руз был уверен, что худшее миновало. «Питание, стимуляторы и пристальное наблюдение спасут мальчика, – написал он в бюллетене в час дня, добавив: – Я настроен оптимистично».
В одиннадцать вечера Руз направил лорду Рэндольфу очередную записку: «Ваш мальчик, по моему мнению, еще в опасности, но держится очень хорошо! Температура сейчас 39,7°, чем я вполне удовлетворен, поскольку предполагал 40°. По крайней мере, в ближайшие двенадцать часов особых поводов для беспокойства быть не должно, поэтому желаю вам спокойной ночи». Но на следующее утро Руз докладывал: «Ночь была очень тревожная, но нам удалось выстоять. Пульс по-прежнему показывает хорошее наполнение. Надеюсь, он скоро перестанет бредить и сможет спокойно спать. Я констатирую факт: ваш мальчик удивительно хорошо борется, и я чувствую, он милостью Божьей выздоровеет». Левое легкое оказалось не задето. Ожидалось, что критическое положение продлится еще двадцать четыре часа.
Утром 17 марта произошел перелом. «Уинстон спокойно проспал 6 часов, – сообщил Руз. – Бредовое состояние прекратилось. Температура 37,2°, пульс 92, частота дыхания 28. Он шлет вам и ее светлости свои приветы». Черчилль очень хотел увидеться с миссис Эверест, которая ждала первой возможности оказаться с ним рядом. «Простите за беспокойство, – написал доктор леди Рэндольф 17 марта, – но хочу довести до вашего мнения, что Уинстону требуется абсолютная тишина и покой. Миссис Эверест не следует сегодня навещать его: возбуждение может повредить. Я очень опасаюсь рецидива, понимая, что опасность пока еще окончательно не миновала».
Узнав, что худшее позади, зять леди Рэндольф Мортон Фривен написал ей 17 марта: «Бедный дорогой Уинни, очень надеюсь, что это останется без последствий, но, даже если болезнь станет причиной его слабости на долгое время, ты сможешь сделать для него больше после того, как его вернули тебе с порога Неведомого».
Мальчик восстанавливался медленно. Отец дважды приезжал в Брайтон навестить его. Один раз в марте с виноградом, другой – в апреле, с игрушечным паровозом. Для лорда Рэндольфа это было время активных действий. Гладстон пообещал, что либеральное правительство представит закон о гомруле, призванный создать в Ирландии парламент, наделенный властными полномочиями. Лорд Рэндольф старался предотвратить это. Он обращал внимание на несовместимость ирландцев-протестантов с католической ирландской администрацией. 8 мая Times опубликовала письмо, которое лорд Рэндольф написал члену Либеральной партии в Глазго. Он предупреждал, что, если правительство либералов навяжет гомруль ирландским протестантам, «Ольстер будет сражаться, и Ольстер будет прав». Эта фраза стала лозунгом протестантов на Севере.
К июлю Черчилль настолько окреп, что смог вернуться в школу. Он с волнением ждал грядущих всеобщих выборов. Его отец уже встречался с избирателями 2 июля. «Надеюсь, консерваторы вернутся, – писал он матери. – А ты как думаешь? Я очень рад, что папа собрал в Южном Паддингтоне огромное большинство. Думаю, это победа!» Лорд Рэндольф получил 2576 голосов против 769 его оппонента. Результаты выборов зависели от позиции Джозефа Чемберлена и его сторонников – либералов, которые, выступив против гомруля, назвали себя либерал-юнионистами и поддержали консерваторов. В альянсе с ними лорд Солсбери сформировал свою вторую администрацию. Новая политическая партия, партия консерваторов и юнионистов, была в стадии формирования. Через пятьдесят три года Уинстон Черчилль станет ее лидером.
Лорд Рэндольф стал канцлером Казначейства. Ему было тридцать семь лет. Черчилль, пристально следивший за выборами, гордился достижениями отца. В Брайтоне он был счастлив. «Постепенно я заметно окреп на этом бодрящем воздухе и в доброжелательной обстановке, – писал он позже. – Мне разрешили заниматься тем, что меня больше всего интересовало, – французским, историей, заучиванием стихов и, кроме того, верховой ездой и плаванием. Воспоминания об этих годах особенно приятны по контрасту с теми, что оставила у меня прежняя школа».
Оглядываясь на дни учебы в Брайтоне шесть лет спустя, когда он уже учился в Харроу, Черчилль был более скептичен. «Я часто думаю про мисс Томсон, – писал он своему приятелю, – и пришел к заключению, что многие правила, а главное, питание были попросту отвратительны. Вовсе не хочу сказать ничего плохого в адрес мисс Кейт или мисс Ш., поскольку помню и ценю их доброту, но половинка сосиски – уф!!!»
В одном из писем лета 1886 г. Черчилль пишет матери: «Очень неловко признаваться, что я банкрот и немного наличных было бы очень кстати». Это была не первая его просьба о деньгах и далеко не последняя. В письмах леди Рэндольф этого периода появляются жалобы на его мотовство. А Уинстона все больше интересует мир за пределами школы – так, в сентябре он сообщает матери о том, что Брайтонский муниципалитет израсходовал 19 тысяч фунтов (по курсу 1990 г. примерно 750 тысяч фунтов) на расширение улицы Парэйд. По его мнению, это была ненужная трата огромных денег.
Письмо Черчилля о чрезмерных общественных тратах было написано за четыре дня до того, как лорд Рэндольф, выступая в Дартфорде, в графстве Кент, дал обещание сократить правительственные расходы. Этой осенью он также вынашивал планы изменить структуру налогообложения. Как позже писал его сын, «он хотел ввести гораздо более радикальный, чем его предшественники, принцип демократии, применив как основу налогообложения уровень платежеспособности граждан». Между тем потребность Уинстона в отцовском внимании по-прежнему оставалась неудовлетворенной. В письме от 10 ноября 1886 г., за три недели до своего двенадцатилетия, он сетует, что отец не навещает его, бывая в Брайтоне.
Подготавливая свой первый бюджет, лорд Рэндольф надеялся убедить первого лорда Адмиралтейства и военного министра сократить расходы на будущий год с целью создать более справедливую систему налогообложения и противостоять внешнеполитической линии, предполагающей растущие расходы на вооружение. Но когда стало ясно, что оба министра не желают сокращать расходы своих департаментов, лорд Рэндольф написал лорду Солсбери: «Я не хочу быть источником ссор и конфликтов в кабинете, следовательно, должен просить разрешения оставить свой пост и покинуть правительство». Солсбери, получив письмо, воспринял его как прошение об отставке и принял ее. Лорд Рэндольф был поражен. Он-то рассматривал свое письмо как предупредительный, а может, и решающий выстрел в сражении с Адмиралтейством и Военным министерством, а не как просьбу об отставке, резко обрывающей его карьеру.
Но что сделано – то сделано. Лорд Рэндольф больше не был министром финансов. Ему не суждено было ни представить свой первый бюджет, ни вернуться в правительство. Двадцать лет спустя Черчилль опубликует подробный рассказ об отставке отца. «Конечно, он думал, что уйдут другие, – писал он. – Несомненно, он надеялся одержать верх. Ошибкой отца стало то, что он просмотрел недовольство и зависть, которые вызвал его внезапный приход к власти».
Двенадцатилетний мальчик вскоре почувствовал, что такое общественное недовольство. Леди Рэндольф рассказывала мужу, находившемуся тогда в Марокко: «Уинстон был на пантомиме в Брайтоне, и там представили скетч о тебе. Он разразился слезами, а потом обернулся к мужчине, который громко выражал одобрение, и крикнул: «Прекрати вопить, ты, наглый радикал!» Лорд Рэндольф был настолько тронут сыновней преданностью, что попросил передать ему золотой соверен. «Мы все, разумеется, надеялись на его возвращение во власть, – позже написал Черчилль. – Мы, дети, видели, как на улицах прохожие снимали шляпы, а рабочие широко улыбались при виде его больших усов».
Этим летом Черчилль выдержал непростое сражение за право приехать в Лондон на празднование юбилея королевы Виктории. Чтобы добиться желаемого, ему пришлось написать матери три письма. Вот первое: «Моя дорогая мама, мисс Томсон не хочет, чтобы я ехал домой на юбилей. Она говорит, что в Вестминстерском аббатстве нет места, поэтому не стоит и собираться. Кроме того, она говорит, что ты будешь очень занята и не сможешь проводить со мной много времени.
Но ты же понимаешь, что это не довод. Я хочу посмотреть Буффало Билла и представление, как ты мне обещала, и буду очень разочарован, разочарован – не то слово, я буду несчастен, если ты не исполнишь обещания. Я после этого больше никогда не смогу верить твоим обещаниям. Но я знаю, что мама слишком любит своего Уинни, чтобы так поступить.
Напиши мисс Томсон и скажи, что ты обещала мне и хочешь, чтобы я приехал домой. Я знаю, Джек ежедневно упрашивает тебя разрешить мне приехать. Ведь после юбилея пройдет целых семь недель, прежде чем я смогу попасть домой. Не подведи меня. Если ты напишешь мисс Томсон, она не станет возражать. Я могу приехать в субботу и остаться до среды. У меня есть для тебя две новости – приятная и неприятная. Впрочем, у меня все хорошо, только я очень волнуюсь по поводу приезда домой. Я буду ужасно расстроен, если ты не разрешишь».
Это письмо было отправлено из Брайтона 11 июня. Второе письмо последовало через сутки: «Надеюсь, ты не подведешь меня. Неопределенность тяжелее всего. Напиши мне с обратной почтой, пожалуйста!!!» Черчилль даже приложил черновик письма, которое мать должна была отправить мисс Томсон: «Не могли бы вы разрешить Уинстону приехать в Лондон в субботу? Мне очень хотелось бы, чтобы он увидел шествие, и к тому же я обещала ему, что он попадет на юбилей».
В этом черновике Черчилль не стал упоминать про Буффало Билла. Но в очередном письме матери он снова напоминает об этом. Представление должно было состояться в Эрлс-Корт, выступать должен был сам Буффало Билл Коди с большим количеством индейцев, ковбоев, скаутов, поселенцев и мексиканцев. Письмо заканчивалось так: «Ради бога, не забудь!!!» Третье письмо, отправленное 15 июня, было кратким: «Я схожу с ума от неизвестности. Мисс Томсон говорит, что разрешит мне поехать, если ты попросишь. Умоляю тебя, напиши, пока не поздно. Напиши мисс Томсон с обратной почтой, пожалуйста!!!»
Настойчивость его была вознаграждена. Леди Рэндольф пошла навстречу желанию сына, и он приехал в Лондон на празднование пятнадцатилетней годовщины восшествия на трон королевы Виктории. Это был очень радостный приезд. «Надеюсь, ты скоро забудешь мое плохое поведение дома, – написал он матери на следующий день по возвращении в Брайтон, – и это не повлияет на будущие летние каникулы. Я отлично усвоил Евклида. Мы с еще одним мальчиком лучшие в школе». Чуть позднее он сообщает, что отлично успевает по греческому и латыни, и передает мнение одного из преподавателей, что в греческом он значительно продвинулся. «Это важно, – замечает он, – ведь греческий – мое слабое место, а без него мне не попасть в Винчестер, так что я очень доволен первыми успехами».
Черчилль мечтал провести летние каникулы в Париже или где-нибудь на континенте. Но он подозревал, что у матери свои планы. «Моя дорогая мама, – писал он ей за три недели до начала каникул, – надеюсь, ты не намерена отравить мне каникулы, пригласив репетитора». Тем не менее репетитора она пригласила. Им должен был стать его преподаватель греческого языка, двадцатичетырехлетний Джеймс Бест. Черчилль смирился. «Поскольку он теперь репетитор, – писал он матери, – и он мне очень нравится, я нисколько не возражаю, но при одном условии: не делать никаких уроков. Я согласен на все за исключением этого. Я никогда не делал уроки во время каникул и не собираюсь делать их сейчас. Буду очень счастлив, если мне не придется беспокоиться, что меня заставят силой».
Однако леди Рэндольф была решительно за то, чтобы сын по-настоящему занимался во время каникул. Но он уже научился отстаивать свою точку зрения. «Обещаю, я буду очень хорошо вести себя на каникулах, – пишет Черчилль, – только непременно избавь меня от занятий, потому что я очень много занимался во время семестра и найду достаточно других дел. Мне никогда не составляло труда найти себе интересные занятия. Я мог бы целыми днями заниматься бабочками (как в прошлом году). Разреши хоть на недельку. Если я буду думать, что мне надо вернуться к определенному часу, это омрачит мне все удовольствие».
Полностью занятий избежать не удалось, хотя часть каникул Черчилль с Джеком и миссис Эверест снова провели на острове Уайт. По возвращении в Брайтон он узнал, что родители решили отправить его учиться не в Винчестер, к чему он готовился, а в Харроу. Учитывая его болезненность, расположенный на холме Харроу казался им предпочтительнее. Осенью директор школы, доктор Уэлдон, написал лорду Рэндольфу: «Мы поместили его там, где будут тщательно следить за его здоровьем».
Черчилль был доволен решением родителей. «Я очень рад, что отправляюсь в Харроу, а не в Винчестер, – писал он отцу. – Надеюсь сдать вступительные экзамены, они там не такие сложные, как в Винчестере». Он сообщал далее, что извлечение квадратного корня и десятичные дроби уже освоены и что они приступают к изучению греческих глаголов второго спряжения. В конце семестра ему предстояло сыграть роль Мартины в комедии Мольера «Лекарь поневоле» и одного из двух персонажей в отрывке из пьесы Аристофана «Всадники».
При подготовке к вступительным экзаменам в Харроу Черчилль особенно налегал на греческие глаголы. По собственной инициативе он обратился за помощью к мальчику, с которым учился в Брайтоне и который тоже перешел в Харроу. «Он написал мне и все объяснил, – поведал Черчилль матери. – Надеюсь добиться успеха, потому что упорно занимался в течение всего долгого семестра». Результаты оказались превосходными: четыре из шести письменных работ он написал лучше всех – по истории Англии, алгебре, античной истории и библейской истории. По географии и арифметике его результат был вторым.
Во время экзаменов лорд Рэндольф приехал в Брайтон повидаться с тринадцатилетним сыном. А тот уже строил планы на рождественские каникулы. «В этом году у нас не будет рождественской елки, – написал он матери 13 декабря. – Но думаю, что хороший фокусник за три гинеи, чай, развлечения, игры и гости будут даже лучше». Однако все рождественские планы Черчилля рухнули. Родители совершенно неожиданно собрались в Россию, чтобы пробыть там до февраля. «Мне ужасно жаль, что придется провести каникулы без вас, – сетует он, узнав новость от мисс Томсон, – но я стараюсь не унывать. Но конечно, сами мы не сможем устроить праздник». Рождество он провел в Лондоне и уже 26 декабря жаловался матери, что очень скучает, а заодно сообщал, что получил в школе два приза – по английскому и Священному Писанию.
В это Рождество миссис Эверест заболела дифтеритом. «Это очень тяжело, – писал Черчилль матери 30 декабря. – Мы чувствуем себя совершенно заброшенными». Ему с Джеком пришлось покинуть Коннот-плейс и перебраться на Хилл-стрит под присмотр доктора Руза. Через четыре дня мальчиков увезли в Бленхейм, где они пробыли неделю. «Это пошло им на пользу, – сообщала их бабушка, вдовствующая герцогиня, лорду Рэндольфу 8 января 1888 г. – Я держу Уинстона в строгости, поскольку знаю, что тебе это нравится. Он умный мальчик и совсем не озорник, но ему требуется твердая рука. Джеку особая строгость не требуется».
Из Бленхейма мальчики с герцогиней вернулись в Лондон и остановились в доме 46 на Гровенор-сквер. Их сводили на комическую оперу Гильберта и Салливана «Корабль ее величества «Фартук» и на пантомиму «Кот в сапогах». Но гувернантка приходила ежедневно с десяти утра до семи вечера, а герцогиня ограничивала вечерние выходы. «Боюсь, Уинстон считает меня очень строгой, – пишет она лорду Рэндольфу 19 января, – но я действительно считаю, что он слишком часто отлучается из дома, и возражаю против его вечерних увеселений. Он крайне возбудимый. Но в понедельник он возвращается в школу. В целом же он очень ласковый и не озорник». Уинстон сильно переживал за миссис Эверест, Вумани, как он ее называл. «Как было бы ужасно, если бы Вумани умерла», – писал он матери в Россию.
В письме, которое Черчилль оставил в Лондоне для матери, он просил купить ему хорошие латинско-английский и англо-латинский словари. Через неделю попросил греческий. Он начал читать в оригинале Вергилия и Геродота и был уверен, что на вступительном экзамене в Харроу все будет хорошо. «Я слышал, что алгебра у них – дополнительный предмет, и надеюсь набрать хорошие баллы, поскольку я очень ее люблю, – писал он. – Там требуются лишь арифметика, простые и десятичные дроби, простые и сложные проценты, а все это я знаю. Я к тому же хорошенько проштудировал первую часть Евклидовой геометрии, выучил несколько неправильных греческих глаголов и много французских. Это все потому, что хочу поступить».
В феврале Черчилль написал матери: «Я упорно занимаюсь для поступления в Харроу. У меня не очень хорошо с латинскими стихами, но это не имеет особого значения, главное – проза, а в этом я быстро совершенствуюсь. Когда вернусь домой, можешь меня проверить». Кроме того, он читал и романы. Получив от Хаггарда экземпляр его «Аллана Квотермейна», Черчилль пишет ему, что находит этот роман более увлекательным, чем предыдущий – «Копи царя Соломона».
За девять дней до вступительного экзамена в Харроу Черчилль сообщил отцу: «Я успешно преодолел вторую книгу «Энеиды» Вергилия, и она мне нравится больше, чем что-либо другое. Надеюсь сдать. Думаю, смогу».
Уверенность Черчилль была обоснованной: 15 марта он сдал вступительный экзамен в Харроу, но при этом очень перенервничал. Когда он отправился из Харроу на поезде в Лондон, Шарлотта Томсон сообщила лорду Рэндольфу, что у мальчика был сильный приступ слабости, и она беспокоилась за него. «Он с большим трудом справился, – писала она, – и был ужасно расстроен после утренних экзаменов. Проблемой оказался перевод с латинского. Он уверял, что никогда не переводил с латыни на английский, и поэтому не смог перевести предложенный на экзамене кусок прозы. Насколько мне известно, он более года занимался переводом Вергилия, а еще дольше – Цезаря, так что меня очень удивило его заявление, но, разумеется, я не стала спорить».
«Я поступил, – написал Черчилль матери из Брайтона 16 марта, – но это оказалось намного труднее, чем я ожидал. Перевод с латыни оказался очень и очень трудным, так же как и с греческого. На экзамене не было греческой грамматики, в которой я надеялся набрать баллы, и не было французского. Я очень устал, но теперь это не имеет значения, потому что поступил. Мне очень хотелось поступить в Харроу, там замечательно – прекрасный вид, прекрасное расположение, хороший плавательный бассейн, хороший спортивный зал, столярная мастерская и многое другое». Еще одним преимуществом в глазах Черчилля была близость к Лондону: от вокзала Виктория до Харроу езды час с четвертью.
Последний месяц Черчилля в Брайтоне был полон мыслей о доме. «Я очень хочу встретить Пасху с тобой. Возвращайся скорее», – писал он отсутствовавшей матери 27 марта. Но к Пасхе она так и не приехала.
