Глава 12
В Адмиралтействе
24 октября 1911 г., за пять недель до того, как Черчиллю исполнилось тридцать семь лет, на первом заседании осенней сессии парламента было объявлено, что он назначен первым лордом Адмиралтейства. «Надеюсь, вы одобряете назначение, – написал Черчилль Морли. – Это огромная ответственность, и теперь я гораздо лучше, чем три года назад, понимаю значимость этого поста и его влияние как на внутренние, так и на международные отношения. Меня всегда чрезвычайно занимали проблемы армии и флота. Я прочитал гораздо больше о войне, чем о чем-либо другом, и написал о ней почти столько же, сколько на другие темы. Времена тоже подходящие – бюджет наполнен, флот чрезвычайно силен, правительство действует согласованно. Я могу собрать хороший урожай там, где другие неправильно посеяли. Мы были абсолютно правы во всем, что говорили прежде. Все факты, приведенные нами, были подтверждены дальнейшими событиями!» И Черчилль с уверенностью добавил: «Полагаю, я сумею проложить свой путь».
Через четыре дня после назначения Черчилль подготовил меморандум для кабинета министров, где доказывал необходимость создания военно-морского штаба. «Адекватная подготовка к войне – единственная гарантия сохранения ресурсов и территории государства, – писал он. – Она должна опираться, во-первых, на предвидение вероятных опасностей, во-вторых, на понимание эффективнейших способов их преодоления и, в-третьих, – на использование самого современного вооружения. Настало время для подготовки. В мирное время подготовка – единственная область, где возможны и необходимы непрерывные действия».
В ближайшие два с половиной года своей первоочередной задачей Черчилль ставил подготовку флота. Он посещал военно-морские базы и судоверфи, стремился овладеть знанием морской артиллерии и тактики, тщательно изучал развитие немецкого кораблестроения и занимался повышением боевого духа моряков. Типичная для него бдительность проявилась в записке Асквиту, написанной через две недели после назначения: «Я столкнулся с обескураживающим фактом: не хватает ста двадцати 21-дюймовых торпед. А это означает, что три десятка наших лучших эсминцев могут выйти в море только с тем боезапасом, который имеется у них на борту, – а именно с двумя торпедами. Положение невозможно полностью исправить как минимум до апреля или мая. Но необходимо, чтобы к тому моменту, когда все суда будут готовы к выполнению боевых задач, у них был полный боекомплект».
«Любой дефицит должен быть ликвидирован, каждый пробел заполнен, любая неожиданность предусмотрена» – это письмо Асквиту было написано 5 ноября, когда Черчилль находился на борту адмиралтейской яхты «Энчантресс». В ближайшие два с половиной года эта яхта более чем на двести дней станет его домом и рабочим местом. В первом плавании он вышел из порта Каус, чтобы проинспектировать судоверфь и базу подводных лодок в Портсмуте. Через три дня он снова вышел из Портсмута, чтобы присоединиться к эскорту военных кораблей, сопровождающих короля и королеву, отправившихся на торжественный прием в Индию. В третьем плавании, которое началось 17 ноября, он присутствовал в Девонпорте при спуске на воду линкора «Центурион». В четвертом провел инспекцию эсминца-торпедоносца «Фалкон». 9 декабря, во время пятого плавания, проинспектировал казармы морского флота в Портсмуте и посетил школу подводников.
В первые же месяцы пребывания на новом посту Черчилль начал пристально изучать и новейшую область военной науки – воздушную войну. В декабре он впервые заговорил о морской авиации: «Должны быть разработаны условия, при которых эта служба считалась бы самой почетной, хотя и самой опасной профессией, которую может избрать молодой англичанин. Никакие ограничения по стажу и возрасту не должны препятствовать молодым и способным людям, успешно проявившим себя в этом роде войск, в том, чтобы становиться во главе воздушных соединений». Армия видела в авиации в первую очередь средство разведки. Черчилль же хотел, чтобы флот использовал авиацию в боевых целях. Бомбометание и стрельба с воздуха стали частью обучения королевской военно-морской авиации.
Черчилль не забывал и об укреплении межпартийных связей. Когда Эндрю Бонар Лоу, один из отцов-основателей Другого клуба, был избран лидером Консервативной партии, Черчилль написал ему, что его избрание «дает уверенность полагать, что, если когда-нибудь государственная необходимость заставит поступиться партийными интересами, в лице лидера оппозиции мы найдем того, кто в самом прямом смысле поставит интересы страны на первое место. Впрочем, потребуется огромный такт для организации встреч во избежание неловких моментов. Однако никто не может сказать, что в политике удача не сопутствует нам или что возможность появления в наших рядах премьер-министра делает ее меньше по сравнению с тем временем, когда мы начинали». На самом деле в клубе уже состояли три будущих премьер-министра – Ллойд Джордж, Бонар Лоу и Черчилль.
Бывший премьер-министр приветствовал Черчилля на новом посту. «Рад вашему назначению, – написал Бальфур. – Свежий взгляд в настоящий момент очень важен». Бывший первый морской лорд, адмирал флота сэр Джон Фишер, нанес ему визит. Черчилль написал ему: «Хочу, чтобы вы посмотрели модели новых кораблей этого года. Они почти полностью соответствуют тому, о чем мы с вами беседовали».
Фишер призывал Черчилля к оснащению линкоров 15-дюймовыми пушками, к формированию дивизиона быстроходных судов и к установке на корабли двигателей, работающих не на угле, как раньше, а на жидком топливе, что могло обеспечить скорость 25 узлов. Некоторые наблюдатели были удивлены тем, что Черчилль обращается за советами к отставному адмиралу, известному своим непокладистым характером и прямолинейностью. Но они оба, один семидесятилетний, другой – тридцативосьмилетний, мгновенно ощутили взаимную близость. Вспоминая, как Фишер ратовал за 15-дюймовую пушку, Черчилль позже писал: «Тот, кто не испытал на себе, не может представить, с какой страстью и убедительностью этот старый лев отстаивал технические вопросы. Он был непреклонен и даже вспыльчив. Поэтому я скрепя сердце согласился. Незамедлительно был сделан заказ на полный комплект пушек».
Обеспокоенность Черчилля по поводу активности Германии по созданию флота в декабре возросла еще больше. Корреспонденту перед Рождеством 1911 г. в письме он указывал: «Сочетание увеличенного флота с уже существующей большой немецкой армией станет самым зловещим фактом, особенно в том случае, если вся эта гигантская разрушительная машина окажется в руках не демократического правительства, а милитаристской и бюрократической олигархии, поддерживаемой могущественным классом юнкеров-землевладельцев. Германия вполне могла бы без угрозы собственной безопасности резко снять существующую напряженность. На любой шаг, предпринятый ею в сторону сокращения военно-морских сил, мы отреагируем незамедлительно, и не только словами, но и конкретными действиями».
«Вероятно, только в результате проявленной твердости Британии во время Агадирского кризиса, – вспоминал Черчилль, – и особенно благодаря речи Ллойд Джорджа в Мэншн-хаусе, был отсрочен черный день. Это само по себе имело огромное значение, поскольку я лично не верю в теорию неизбежности войн. Мир быстро меняется, и вполне возможно, в ближайшие годы демократические силы Германии вновь получат власть и на смену господству землевладельцев придут другие, более пацифистские и вызывающие меньше опасений. В то же время Россия, восстановившаяся после поражения от японцев в 1905 г. в Маньчжурии, является великим нейтрализатором агрессивных действий со стороны Германии».
В начале января 1912 г. Черчилль провел беседу с сэром Эрнестом Касселем, который отправлялся в Германию для встречи с кайзером. «До тех пор пока Германия не умерит свои притязания на море, – сказал он Касселю, – Британия будет относиться к ее политике с усиливающимися подозрениями и опасениями. За любым послаблением со стороны Германии тут же последует détente со стороны Англии. В противном случае я не вижу иной перспективы, кроме вежливости в сочетании с усиленным оснащением армии».
Оснащение неуклонно продолжалось. Через три дня после письма Касселю Черчилль написал Фишеру, что вскоре каждая линейная эскадра будет оснащена эскадрильей аэропланов. Ускоряется строительство подводных лодок. Крейсеры, которые должны быть спущены на воду в 1912 г., будут обладать скоростью как минимум на два узла выше, чем их предшественники.
Некоторые консерваторы полагали, что Черчилль прилагает недостаточно усилий и что британский военный флот должен присутствовать во всех уголках империи. Он же утверждал, что распыление сил неразумно. «Неверно полагать, что господство на море зависит от наличия флота повсюду, – писал он. – Напротив, оно зависит от способности нанести поражение самому сильному военно-морскому флоту или нескольким совместно действующим флотам. Эта способность не может быть достигнута политикой распыления сил. Наполеоновский принцип превосходства, достигаемый превосходством на решающем театре военных действий, должен применяться ко всем операциям на море. Распыление же сил – бессмысленная трата денег, парады дурацких маленьких кораблей, демонстрирующих флаг в редко посещаемых частях света, – характерные черты политики, ведущей через расточительство к поражению».
31 января сэр Эрнест Кассель, вернувшийся из Берлина, завтракал с Черчиллем и Ллойд Джорджем. Согласно информации, полученной им в ходе встречи с кайзером, немецкая экспансия на море была неизбежна. Вместо строительства запланированных ранее двенадцати линкоров Германией принимается шестилетняя ускоренная программа строительства пятнадцати линкоров. Когда немцы объявили о своей новой программе, Черчилль сказал Грею: «Британия должна дать незамедлительный и эффективный ответ. Однако если Германия проявит готовность замедлить темпы и решит реализовать эту программу не за шесть, а за двенадцать лет, дружеские отношения между двумя странами, скорее всего, восстановятся, и Британия может также сбавить темпы переоснащения своего флота».
Кассель убедил кайзера показать Черчиллю еще непринятый новый немецкий закон о флоте. Прочитав его, Черчилль сразу понял, что в нем кроется новая опасность для Британии – углубление Кильского канала между Балтийским и Северным морями. «В настоящее время, – указал он Грею, – некоторые немецкие линкоры могут попасть в Северное море только долгим кружным путем. Углубление Кильского канала – угроза нашей безопасности. Как только Германия решит направить в Северное море все двадцать пять линкоров, Британии понадобится привести в боевую готовность в течение двадцати четырех часов не менее сорока».
Четырнадцатого февраля Черчилль направил новый немецкий закон о флоте в кабинет министров. Стало ясно, что необходимо резко ускорить строительство новых судов для британского флота. Германия ранее планировала построить семнадцать новых линкоров, четыре больших крейсера и двенадцать малых крейсеров. По новому плану было намечено строительство двадцати пяти, двенадцати и восемнадцати кораблей соответствующего типа. К существующим 86 500 офицерам и матросам планировалось добавить еще 15 000. Из пяти эскадр к апрелю 1914 г. две должны были состоять только из самых современных линкоров и крейсеров. Черчилль объяснял, что главную опасность представляет не просто строительство дополнительных кораблей, но увеличение личного состава, что практически означает перевод на военное положение четырех пятых всего немецкого военно-морского флота.
Как только Германия приняла новый закон о флоте, Черчилль объявил в кабинете министров, что она может круглогодично держать в Северном море как минимум двадцать пять линкоров, а Британия – двадцать два даже с учетом Атлантического флота. Он предложил, чтобы в ответ на каждый новый линкор, построенный немцами, Британия строила бы два. В то же время, стараясь найти пути к сворачиванию гонки морских вооружений, он предложил «морские каникулы» – замораживание на год обеими странами строительства новых кораблей. «Любое замедление или сокращение строительства немцами, – говорил он, – как только это станет очевидно, будет поддержано пропорциональным сокращением и у нас. Например, если Германия решит отказаться от одной или даже двух ежегодных квот и сохранит деньги к удовлетворению своего народа и для повышения собственного благосостояния, мы немедленно, при отсутствии какого-то опасного непредвиденного развития ситуации в других местах, ликвидируем нашу соответствующую квоту. На замедление со стороны Германии мы будем отвечать аналогично и даже в большем масштабе».
В своем заявлении Черчилль продолжал: «Возьмем для иллюстрации предложение, которое я выношу на всеобщее рассмотрение. В 1913 г., как я полагаю, Германия собирается построить три больших корабля, а нам, соответственно, надо будет построить пять. Предположим, обе страны устраивают на этот год каникулы. Предположим, Германия в этом году не построит ни одного корабля. Она сэкономит от 6 до 7 миллионов фунтов стерлингов. Но это не все. В нормальной ситуации мы не строим корабли, пока она не приступит к строительству своих. Три корабля, которые она не построит, автоматически ликвидируют не меньше пяти будущих британских больших дредноутов, а это, мне кажется, больше того, чего они могли бы добиться самой блестящей военной операцией. Что касается общих результатов, то даже за один-единственный год их просто невозможно измерить – не только для двух наших народов, но и для всего мира, – настолько они великолепны и перспективны».
Ожидая германской реакции на предложение «морских каникул», Черчилль отправился на «Энчантресс» и продолжил инспекцию судоверфей и кораблей. При нем находился новый стенограф Гарри Бекенхэм, который будет работать с ним все время его пребывания в Адмиралтействе. В конце марта, проведя шесть дней в Портленде, Черчилль написал Клементине: «Я обнаружил совершенно необязательную трату больших денег на переоснащение и ремонт кораблей только для того, чтобы обеспечить работой судоремонтников. Гораздо важнее сокращать траты и готовиться – это никогда не лишнее. Через год мы станем намного сильнее. Жаль, что у меня нет девяти жизней, как у кошки, чтобы глубоко вникать в каждую область. В результате приходится многое передоверять другим, хотя я вполне уверен, что сам мог бы сделать лучше». Впрочем, он гордился сотрудниками своего министерства: «У меня есть несколько очень хороших работников – трудолюбивых, умных, добросовестных».
Разослав коллегам по кабинету копии немецкого закона о флоте, он сообщал Морли 7 апреля: «С устрашающей прямотой в нем изложена политика, проводимая ими последние четырнадцать лет. Хорошо, что мы в значительной степени держим ситуацию под контролем. В первоначальный вариант закона внесено четыре существенных дополнения».
Ожидая позитивной реакции на свое предложение о «морских каникулах», Черчилль 14 апреля написал Касселю письмо, рассчитанное на то, что оно попадет на глаза кайзеру: «Разумеется, Германии с ее великолепной армией и воинственным народом, способным защитить от любого агрессора родную страну, расположенную на материке и обладающую обширной сетью автомобильных и железных дорог, трудно понять чувства, с которыми островное государство смотрит на настойчивое и неумолимое создание конкурирующей морской державы высочайшей эффективности. Но не все потеряно: терпение и уравновешенность позволяют добиться многого, и с течением времени трудности и опасности вполне мирно улаживаются сами собой».
Германия все еще не объявляла о своей новой программе переоснащения флота. 4 мая в Лондоне на банкете в Королевской академии Черчилль заявил: «Единственной целью британской морской политики и единственным способом избежать поражения в случае войны на море является создание максимальной военной мощи. Все должно быть направлено на то, чтобы получить в нужном месте в течение самого короткого времени сокрушительную, превосходящую силу».
В этот же день Черчилль произнес пророческую фразу: «Если две великих и высокоразвитых страны вступят в войну, то обе окажутся полностью истощенными еще до того, как война закончится». Прошел месяц с момента предложения «морских каникул», но оно еще не было принято. 9 и 10 мая он был в Веймуте с королевской инспекцией флота. Собравшимся зрителям были продемонстрированы две новинки с использованием аэропланов: обнаружение подводных лодок и бомбардировка надводных целей. Во время смотра Черчилль привел Бальфура и Морли в орудийную башню линкора «Орион». Одна из газет писала: «Мистер Черчилль, подлинный энтузиаст флота, похоже, стремится передать гостям свое восхищение моряками и техникой».
Выступая в Лондоне 15 мая, Черчилль акцентировал внимание на ужасах войны, но завершил иначе: «Гораздо более вероятно, я говорю это с искренней убежденностью, что в наше время войны не случится. Возможно, и весь мир избежит этого, по крайней мере, в перспективе, какую позволяет нарисовать самое смелое воображение».
Это пророчество не сбылось. 21 мая рейхстаг принял закон о флоте. Теперь вся энергия Черчилля была направлена на подготовку британского флота к конфликту с Германией. В течение шести недель он представил правительству проект предложений о «чрезвычайных мерах по наращиванию ударной силы кораблей всех классов». Он был уверен, что сумеет вдохновить подчиненных и усилить мощь флота. В июне он посетил подводную лодку в Портсмуте. Daily Express написала об этом: «Он общался почти со всей командой корабля, расспрашивая, что, где и как делается. Моряки очень охотно разговаривают с ним, потому что он не создает вокруг себя ажиотаж».
В июне и июле Черчилль на «Энчантресс» посетил ирландские порты и Спитхед. Среди его гостей был и Остин Чемберлен, сын Джо, партийный оппонент, хотя и личный друг. В то же время Черчилля беспокоило продолжающееся болезненное состояние Клементины. «Моя дорогая, – писал он ей 9 июля, – мне так грустно думать, что ты больна и в унынии. От несбывающихся надежд душа болит. Все время жду, что ты поправишься, – а тут одно за другим. Тебе выпало жестокое испытание. Но ты мужественно с ним справишься, моя дорогая и единственная, и выйдешь победительницей на солнечный свет».
22 июля, когда закон о флоте Германии стал широко известен, Черчилль внес в парламент предложение по увеличению бюджета на строительство флота. Это был тяжелый момент в его карьере, и вообще в британской и европейской истории. Выступая более двух часов, он разъяснял в деталях новый германский закон и необходимые ответные меры. Для сохранения безопасности на море Британии придется построить столько судов, сколько для этого потребуется. «Европа и весь мир, похоже, заражены таким количеством микробов злобы и страха, какого еще не было на нашей памяти, – говорил он. – Поэтому необходимо утвердить два важнейших принципа: во-первых, мы должны иметь наготове большие силы, а во-вторых, должны запланировать и обеспечить на годы вперед неуклонное и систематическое увеличение военно-морских сил».
1 августа Черчилль написал Клементине, которая была на побережье: «Работа идет непрерывно, и, похоже, день ото дня ее становится все больше. Но на воскресенье у меня никаких планов, кроме как приехать и спокойно побыть с тобой. Мы найдем хороший песчаный пляж, а я построю из песка красивый замок. Дорогая моя, больше всего в эти дни одиночества мне хочется покрыть поцелуями твое лицо и погладить твое тело».
В течение августа – сентября Черчилль посещал военно-морские базы на побережье Британии, наблюдал учебные стрельбы, тактические учения, присутствовал при спуске новых кораблей, инспектировал верфи, береговые укрепления, подготовку вооружений, изучал новинки военной техники. «Сегодня под руководством молодого офицера продолжал изучать торпеду, – писал он Клементине. – Это сложно. Такие возможности, какие мне и не снились. Я могу исписать десять страниц о системе клапанов».
Осенью с французским министром флота Черчилль обсуждал возможности усиления Франции как морской державы в Средиземноморье, что дало бы возможность Британии сконцентрировать собственные силы в Северном море. Впрочем, ему не хотелось видеть Британию присоединившейся к французской системе союзов, особенно к союзу с Россией. Он говорил Асквиту и Грею, что «против любых соглашений, в результате которых мы окажемся слишком тесно связанными с Францией и лишим себя свободы выбора, от которого может зависеть возможность предотвратить войну. Кроме того, нельзя заключать никаких договоренностей, в результате которых Британию могут обвинить в вероломстве, если в какой-то момент мы решим отойти в сторону».
Дополнительные бюджетные расходы на флот должны были обеспечить численное превосходство военно-морских сил, но Черчилль хотел также увеличить и количество личного состава. Ради этого он настаивал на увеличении оклада рядовым и старшинам и строительстве баз отдыха на берегу. Посетив Харидж, он нашел средства для сооружения футбольного поля, столовой с читальным залом, приобретения бильярдных столов, сооружения кегельбана и мест для ночлега, чтобы матросы, сошедшие на берег, имели возможность нормально отдыхать.
От его внимания не ускользала ни одна проблема. В октябре Черчилль предупредил Ллойд Джорджа, что в скором времени потребуется очередное увеличение расходов на флот. При этом он отметил, что немецкий линейный крейсер «Зейдлиц», новейший боевой корабль Германии, технические характеристики которого стали известны Адмиралтейству, имеет более мощную броню, а по всем остальным характеристикам никак не уступает сопоставимому по классу английскому «Тайгеру».
Черчилль постоянно сражался за нужды своего ведомства с министром финансов. Через четыре дня после письма о «Зейдлице» он выступил в кабинете министров с просьбой повысить денежное содержание морякам. Ллойд Джордж тут же упрекнул его, что он «ищет любую возможность для разбазаривания денег». Через три недели Черчилль узнал, что Австро-Венгрия может начать строительство трех новых линкоров. Он немедленно написал премьер-министру: «Обратите внимание! Вы понимаете, что это означает, если окажется правдой? Какой смысл упрекать меня? Если австрийцы помимо всего, что предполагалось и против чего Британия уже предприняла меры, займутся сооружением этих дополнительных кораблей, нам придется принимать дополнительные меры».
Черчилль не собирался тратить деньги без крайней необходимости. Подготавливая смету расходов на 1913–1914 гг., он обещал кабинету представить неопровержимые основания для каждой указанной им статьи расходов. 9 декабря он написал Ллойд Джорджу: «Абсолютно уверен, что правительству достаточно четко и ясно изложить свою позицию в палате общин, чтобы без особых трудностей получить суммы, необходимые для безопасности государства».
Напряжение начало сказываться на личной жизни Черчилля. «Вчера вечером я совершил глупость, – написал он жене с борта «Энчантресс» в начале семидневной разлуки, – но ты знаешь, как легко я становлюсь жертвой нервов и предубеждений. Как жаль, что тебя нет со мной. Как бы мне хотелось поцеловать твое личико, погладить твои детские щечки, чтобы ты замурлыкала у меня на руках. Не допускай и мысли о неверности. Ты у меня – единственное, что вносит просвет в нынешнее беспокойное и смутное существование».
В начале 1913 г., посетив базу военно-морской авиации в Истчерче на острове Шеппи, Черчилль попросил молодых пилотов научить его летать. Это было опасное дело. В 1912 г. приходилась одна смерть на каждые 5000 вылетов. Полеты были редкостью не только для гражданских лиц, но и вообще для всех старше тридцати двух лет. Первым инструктором Черчилля стал двадцатитрехлетний Спенсер Грей, потомок графа Грея, пионер воздухоплавания. Пилоты пришли в изумление и восторг оттого, что первый лорд изъявил желание освоить их опасное ремесло. Его энтузиазм оказался тонизирующим. Один из пилотов, Айвон Куртни, позже вспоминал, что перед первым совместным полетом с Черчиллем тот сказал ему: «Авиация переживает эпоху Стефенсона. У нас сейчас хрупкие машины. Но когда-нибудь они станут прочными, и страна их оценит».
Родственники и друзья Черчилля выступали против его нового занятия, особенно после того, как прочитали о несчастных случаях. Спенсер Грей и сам получил тяжелые травмы, когда его самолет сорвался в штопор и рухнул. «Надеюсь, что у меня будет возможность написать тебе еще много писем, если ты продолжишь свои эксперименты в воздухе, – написал ему кузен Санни. – Всерьез считаю, что твой долг перед женой, родственниками и друзьями – воздержаться от этого занятия или развлечения, называй как хочешь, которое столь чревато опасностью для жизни. Это нехорошо с твоей стороны».
Хорошо это было или плохо, но Черчилль при каждой возможности продолжал летать, проводя многие уик-энды в Истчерче. «Мы с Черчиллем поднимались в воздух до десяти раз на дню, – вспоминал Куртни. – Он гораздо активнее, чем другие ученики, рвется в воздух. Он терпеть не может ошибаться. Всегда стремится исправить ошибки немедленно. Помню, однажды при посадке он погнул шасси. Я подумал, что в этот день он больше не захочет летать. Но он совершенно не испугался. Наоборот, появился дополнительный азарт, и мы снова поднялись в небо».
На протяжении всего 1913 г. вторым домом Черчиллю служила «Энчантресс». 6 апреля он написал Клементине из Портсмута: «По утрам я безмятежно работаю в своей каюте, днем хожу на судоверфь, возвращаюсь домой на чай и еще пару часов работаю до обеда. Бумаги в папках, сумках и коробках множатся. Кажется, одному человеку с ними никогда не справиться».
Среди тех, с кем познакомился Черчилль в этом году, был Дики, старший сын принца Луи, который позже вспоминал: «Хотя я был всего лишь тринадцатилетним гардемарином, он всегда разговаривал со мной как с настоящим морским офицером. Неудивительно, что я быстро подпал под его обаяние». В 1942 г. Черчилль назначит этого гардемарина, к тому времени адмирала лорда Луи Маунтбаттена начальником комбинированных операций.
Клементина в Лондоне готовилась к переезду из дома на Экклстон-сквер в официальную резиденцию первого лорда Адмиралтейства – в Адмиралтейский дом, из которого открывался вид на Плац-парад конной гвардии и Уайтхолл. «Мне нравятся просторные комнаты, – писал Черчилль жене. – Уверен, ты к ним привыкнешь, как только окажешься там. Боюсь, тебя ждет множество хлопот, бедная моя козочка. Но не забывай, я намерен открыть новую страницу. Обещаю. Единственная загадка – что написано на ней? Вполне возможно – то же самое, то же самое!»
Клементина навещала мужа на «Энчантресс» так часто, как только могла. Когда она уезжала, он писал ей нежные письма. «Я мяукал после отъезда моей кошечки, – писал он ей в июне из Портленда, – но должен признаться, видел, что ей было здесь неинтересно. Ветер, дождь и море; толпа мужчин, говорящих о делах; холод, слякоть и снова дела. Но это занимает меня. Я глупец, которому не следовало бы родиться». Несмотря на страхи жены, он продолжал летать. «Я согрешил сегодня в смысле полетов, – признавался он ей на следующий день. – Но при двадцати машинах в воздухе одновременно и тысячах благополучных вылетов это нельзя рассматривать как слишком серьезный риск. Не сердись на меня. Вернусь завтра между 11 и 12».
Летом чета Черчилль совершила длительное и увлекательное путешествие в компании Асквита, его жены Марго и их дочери Вайолет. Поездом они добрались до Венеции, там сели на «Энчантресс» и прошли из Адриатического моря в Средиземное, посетив Мальту, Сицилию и Корсику. На Мальте Черчилль встретился с Китченером, провел с ним несколько бесед на тему обороны Средиземноморья и попытался, не без успеха, ликвидировать существовавшее отчуждение.
Вернувшись в Англию, Черчилль принял активное участие в попытке найти выход из ирландского тупика. Покойный лорд Рэндольф еще в 1886 г. предупреждал жителей Белфаста, что протестанты Ольстера могут использовать неконституционные методы, препятствуя принятию гомруля. А в 1912 г. Черчилль, выступая в Белфасте, превозносил преимущества гомруля и призывал шесть графств Ольстера принять его. В ответ сэр Эдвард Карсон заявил полный отказ Ольстера от гомруля и был поддержан Бонаром Лоу. Билль о гомруле был представлен в апреле 1912 г. Выступая в последовавших за этим дебатах, Черчилль обращался к жителям Ольстера «помочь стереть ирландский вопрос из жизни, сделать его историей и избавить Британское королевство от язвы, которая точит его на протяжении нескольких поколений». Если они откажутся, утверждал он, придется идти вперед любой ценой. В ходе этих дебатов Черчилль назвал противодействие Бонара Лоу почти предательством. Осенью того же года один парламентарий из Ольстера, Рональд О’Нил, через всю палату швырнул в Черчилля книгу, попал ему в голову и разбил до крови. Пошли слухи о восстании Ольстера, подогреваемые экстремистскими выступлениями как католиков, так и протестантов. Вернувшись летом 1913 г. из Средиземноморья, Черчилль взял на себя ведущую роль в попытке погасить страсти.
На третьей неделе сентября он был гостем короля в его резиденции Балморал. Там он встретился с Бонаром Лоу и беседовал с ним о возможности предоставления некоторых особых прав Ольстеру, возможно даже за рамками гомруля. «История учит нас, что в подобных случаях британский здравый смысл обычно побеждает, – говорил он лидеру консерваторов. – Если Ирландия имеет право претендовать на самостоятельное от Англии правительство, Ольстеру тоже нельзя отказать в подобном освобождении через Ирландский парламент. Но от Ирландии нельзя ожидать, что она будет спокойно стоять и смотреть, как падает на землю чашка, поднесенная ко рту».
Работа над биллем о гомруле продолжалась. Но с Ольстером, как подтвердил Асквит после разговоров Черчилля в Балморале, может быть заключена своего рода сделка. Разговоры о гражданской войне были пресечены. Угрозы организованных беспорядков казались ребячески несерьезными. Через своего друга Ф. Э. Смита Черчилль в дружеской межпартийной обстановке Другого клуба пытался найти компромисс, при котором Ольстер мог бы получить особый статус по крайней мере на ранней стадии самоуправления. «Никакие соглашения, – сказал он, выступая в Манчестере 18 октября, – не должны быть направлены на подрыв единства Ирландии».
В манчестерской речи Черчилль повторил свой призыв к Германии объявить мораторий на строительство военных кораблей. «Если немцы откажутся, – писал он Клементине на следующий день, – мне придется принимать соответствующие решения. Если согласятся, это станет большим событием в международных отношениях. Но они не согласятся: будут бодаться на воде так же, как в воздухе!»
Стараясь по возможности сократить расходы на флот, Черчилль решил перенести ежегодные большие маневры на 1914 г. Стоимость маневров оценивалась в 230 000 фунтов (в ценах 1990 г. – 8 миллионов). Вместо этого он предложил менее дорогую мобилизацию Третьего флота. Это давало экономию в 180 000 фунтов, прежде всего на топливе. Результатом этого решения стало то, что Третий флот, вместо того чтобы рассеяться по Атлантике, в 1914 г. в полной боевой готовности сосредоточился в Северном море.
Помимо экономии средств, Черчилль решил, как он объяснял принцу Луи Баттенбергскому, провести полную ревизию мобилизационных мероприятий. Ничто нельзя было оставлять на волю случая. Помимо Третьего флота, он хотел провести учебную мобилизацию флотского резерва и офицеров-резервистов. Он утверждал, что подобный шаг категорически необходим. Наряду с планами учебной мобилизации и ожидая реакции Германии на вторичный призыв к «морским каникулам», Черчилль выступал за улучшение условий службы не только рядового и старшинского состава флота, но и работников судоверфей. «Что касается рабочих-судостроителей, – писал он Фишеру в ноябре, – социальная справедливость требует, чтобы люди, верой и правдой всю жизнь проработавшие на благо государства, имели такие же гарантии стабильности и пенсионного обеспечения, как и адмиралы!»
Осенью Черчилль вернулся к летным тренировкам. Среди его инструкторов были Эжен Герард и Ричард Белл Дэвис. Последний позже получит Крест Виктории в битве за Дарданеллы. Продолжая учебные полеты и увеличивая количество летных часов, что потом даст ему возможность получить лицензию пилота, он внимательно изучал все аспекты войны в воздухе. В августе он санкционировал прямой переход гражданских летчиков в морскую авиацию и поднял вопрос о приеме в нее с двадцати двух до двадцати четырех лет. Он планировал, чтобы в случае войны военно-морская авиация располагала не меньше чем сотней гидропланов. Кстати, слово «гидроплан» придумал именно он, чем спустя много лет очень гордился.
В октябре, поднявшись на дирижабле в Ширнессе, Черчилль пролетел над Чатемом и Мидуэем. «Весьма приличная машина, – писал он Клементине. – Им так просто управлять, что мне почти на час доверили штурвал». В этот же день на гидроплане он инспектировал судоверфь Ширнесса. «День выдался очень удачный, – продолжал он свой рассказ, – почти как в давние времена войны в Южной Африке. Я полностью погрузился в работу, совершенно отключившись от занудной партийной политики, газет, дурацких дополнительных выборов, мрачных оранжистов, несносных Сесилов и самодовольных Ренсименов. Огромное удовлетворение видеть такие очевидные признаки роста военно-морской авиации. Через год, если я останусь в министерстве, будет более значительный прогресс. Для этого мне нужен еще миллион. У летчиков много сложных и запутанных проблем. Сегодня самая большая путаница возникает с чинами, рядами, формой и т. п.». Он старался прививать авиаторам чувство собственной значимости независимо от званий, нашивок и продвижения по службе. Клементина была недовольна, что он продолжает летать, и Черчилль написал ей: «Ты ведь так хорошо меня знаешь и благодаря своей интуиции уже определила хорошие и плохие черты моего характера. Увы, я не очень высокого мнения о себе. Иногда мне кажется, что я могу горы свернуть, а потом чувствую, что я просто слабый тщеславный глупец. Но твоя любовь – величайшее счастье, которое досталось мне и будет со мной всегда, и ничто в мире не может изменить моей глубочайшей привязанности к тебе. Мне только хочется быть более достойным тебя и отвечать на потребности твоей души».
Черчилль восхищался авиацией и неколебимо верил в ее будущее. В середине ноября он выдвинул идею строительства авиабаз на южном и восточном побережье и запланировал на следующее лето авиационные учения. Он говорил своим советникам: «Надо сделать все возможное для развития единства и командного духа в этом роде войск». В конце ноября он вернулся в Истчерч продолжать полеты. Теперь его инструктором стал капитан Гилберт Лашингтон. «Я начал заниматься с Уинстоном в 12:15, – написал Лашингтон своей невесте Эйрли Хайнс, – и он так увлекся этим делом, что я едва мог вытащить его из машины. За исключением сорока пяти минут на еду, мы были в машине до 3:30. У него большие способности, и он постоянно требует новых инструкций и полетов. Увидев твою фотографию у меня на стене, он спросил, когда я собираюсь жениться. Я сказал, что когда поднакоплю денег».
30 ноября Черчиллю исполнилось тридцать девять лет. В этот день он написал письмо Лашингтону: «Можете ли вы прояснить вопрос насчет рулевого управления? В чем причина трудностей, с которыми я сталкиваюсь? Может быть, дело в том, что приходится толкать от себя? Впрочем, я в этом не уверен. А может, они просто слишком тугие и поэтому с ними трудно работать?»
Черчилль попросил Лашингтона полетать с кем-нибудь другим. «Сядьте на заднее сиденье и проверьте, действительно ли управление неудобное или это все из-за моей неуклюжести». Он также просил своего главного советника по авиации в Адмиралтействе оснастить один из бипланов в Истчерче двойным управлением. «Такая машина, – подчеркнул он, – будет полезна при дальних перелетах. Тогда один пилот сможет подменять другого». Лашингтон выполнил просьбу Черчилля, но, слетав на пассажирском сиденье, написал Черчиллю: «Полагаю, вы совершаете ошибку, характерную для начинающих и даже опытных пилотов, сильно толкая ручку управления от себя. Я должен был предупредить вас об этом, прежде чем начать летать. Но с опытом это проходит».
Вскоре после этого письма Лашингтон полетел на том же самолете, на котором летал с Черчиллем. При посадке самолет разбился, и Лашингтон погиб. Черчилль получил его письмо несколькими днями позже. «Думаю, его последнее письмо должно быть у вас, – написал Черчилль его невесте Эйрли Хайнс, – и прошу принять мое искреннее сочувствие в беде, которая на вас обрушилась. Но погибнуть мгновенно, не испытав боли и страха, исполняя свой долг перед отечеством, – не самый худший удел. Хотя для тех, кто остался в живых, это, конечно, тяжелейший удар».
После гибели Лашингтона многие газеты стали требовать от Черчилля, чтобы он прекратил полеты. Того же добивались ближайшие друзья. «Зачем тебе нужны эти бесконечные полеты? – писал ему Ф. Э. Смит 6 декабря. – Это непорядочно по отношению к твоей семье, службе и друзьям». Но Черчилль вовсе не собирался отказываться от того, что только начал осваивать.
Черчилль начал готовить смету расходов на флот на 1914–1915 гг. и сразу столкнулся с несколькими сложностями. Во-первых, канадское правительство отказалось оплачивать строительство трех линкоров, предусмотренных в британской программе. Во-вторых, Германия отвергла мораторий на строительство боевых кораблей. В-третьих, сам Черчилль решил вооружить торговые суда, доставляющие продовольствие в Британию, чтобы они могли защищаться от нападений вражеских военных кораблей. Тридцать уже были вооружены. В следующем году он хотел оснастить оружием еще сорок.
Кроме того, дополнительные расходы были неизбежны и по трем главным направлениям модернизации: продолжался перевод судов с угля на жидкое топливо, для чего требовалось строительство нефтехранилищ. Для растущей военно-морской авиации нужно было создавать авиабазы и инфраструктуру. Широкое распространение получал беспроволочный телеграф как основное средство коммуникации на море и в воздухе. Члены кабинета разошлись во мнениях относительно того, стоит ли давать Черчиллю дополнительные 3 миллиона фунтов сверх выделенных в прошлом году 50 миллионов. Некоторые министры по-прежнему полагали, что либерализм и наращивание морских вооружений несовместимы. Ллойд Джордж сначала поддержал Черчилля, но затем присоединился к тем, кто потребовал существенного сокращения расходов на флот, включая отсрочку строительства как минимум одного из четырех линкоров, запланированных на 1914–1915 гг. В последнюю неделю декабря Черчилль пригрозил отставкой, если его предложение о закладке в ближайшие два года четырех линкоров будет отвергнуто. «Я, слава богу, непоколебим в некоторых вещах», – написал он Грею в Рождество 1913 г.
Черчилль подготовил схемы и статистические таблицы, доказывающие, что он предлагает минимальные средства для ответа на потенциальную военно-морскую экспансию Германии. «Я стою на своем и больше ничего не могу сделать, – написал он Морли 13 января. – Эти четыре корабля жизненно важны, и никакие компромиссы невозможны». А через две недели он категорически заявил Ллойд Джорджу: «Пока я несу ответственность, все необходимое должно быть сделано». Смета расходов на флот была подготовлена с учетом строжайшей экономии, а на все расходы были предоставлены полные гарантии и веские обоснования.
В процессе кризиса Ллойд Джордж предложил принять смету на 1914–1915 гг. в обмен на обещание существенного сокращения расходов в 1915–1916 гг. Черчилль воспротивился: «Я не могу покупать год по принуждению», – ответил он. В начале февраля Асквит попросил Черчилля «выкинуть с корабля пару мешков, чтобы достичь компромисса со сворой противников, которая хорошо понимает, что за ней мнение партийного большинства». Черчилль ответил: «Мне самому не нравятся большие расходы на флот, и меня огорчает, что я оказался как бы в положении растратчика. Но я – заложник фактов. Есть силы, которые могут оказаться неуправляемыми, если пренебречь эффективностью флота. Меня беспокоит главным образом то, как бы в результате давления и противодействий не оказались слишком урезаны необходимые расходы. На корабле нет лишних мешков, и, даже если свора сожрет капитана, шторм от этого не утихнет».
Через неделю Черчилль пошел на две уступки – по программе строительства крейсеров и вопросу увеличения личного состава. Кабинет принял его бюджет. «При другом министре финансов смета была бы урезана на миллионы», – заметил один из лейбористов. «Тогда был бы и другой первый лорд Адмиралтейства», – немедленно откликнулся Черчилль. «Кто может быть уверен, – риторически спросил он, беседуя с Ллойд Джорджем, – что при таких финансовых прорехах не появилось бы совсем иное правительство? Это, впрочем, не означает, что смета оказалась бы урезанной».
За три дня до представления сметы в парламенте Черчилль выступил в Брэдфорде, где его отец в 1886 г. отстаивал политику сдержанности и невмешательства в международные дела. За два дня до отъезда в Брэдфорд он присутствовал на заседании кабинета министров, где были оглашены тревожные вести из Ольстера: лидеры протестантов отвергли компромисс правительства по гомрулю. Компромисс предполагал, что каждое из шести графств Ольстера должно путем плебисцита решить возможность шестилетней отсрочки вступления в силу закона о гомруле. Для ольстерских юнионистов этого было недостаточно. Они хотели полного выхода из-под господства католического парламента в Дублине, создание которого предполагал билль о гомруле. Ольстерские добровольческие отряды собирались взять власть в свои руки, угрожая оказать силовое сопротивление полиции, если та попытается разоружить их.
12 марта Асквит доложил королю: «В кабинете министров заслушали сообщение полиции, указывающее на вероятность попыток со стороны добровольцев захватить с помощью coups de main армейские и полицейские казармы, склады боеприпасов и вооружения». В Ольстере находилось всего 9000 британских регулярных войск; основное же количество вооруженных сил численностью 23 000 человек располагалось в Южной Ирландии, на окраине Дублина. Кабинет согласился, что может возникнуть необходимость направить эти войска против ольстерских добровольцев, но решил, что перед этим один из важнейших министров должен обратиться с открытым предупреждением к юнионистам. Это дело было поручено Черчиллю. «Вы единственный член кабинета, кто может произнести такую речь, – сказал ему Ллойд Джордж. – Вас знают в Ольстере как миротворца. Вы можете сказать им, что ради компромисса ольстерцы должны так же, как и правительство, пойти на уступки, иначе им придется отвечать за последствия».
Выступая 14 марта в Брэдфорде, Черчилль по просьбе кабинета затронул эту тему. Он, как и рассчитывал Асквит, в самых сильных выражениях подверг критике отцовскую максиму – «Ольстер будет бороться, Ольстер будет прав». «Сознание тори, – заявил Черчилль, – отвергает любое насилие, кроме собственного. Они поддерживают все законы, кроме тех, которые решили нарушить. Но правительство не допустит, чтобы королевство Великобритания опустилось до состояния Мексиканской республики. Если вся эта пустая, грязная и безответственная болтовня, которую мы вынуждены были слушать на протяжении последних месяцев, преследует отвратительные цели, тогда я могу сказать вам только одно: давайте идти вперед вместе, и попробуем дать ответ на все эти тяжелые вопросы».
Вернувшись тем же вечером в Лондон, Черчилль продолжил подготовку выступления по поводу сметы расходов на флот, которое должно было состояться через три дня. Выступление его длилось два с половиной часа. Черчилль обосновал увеличение расходов, указывая на рост военно-морских сил Германии и Австро-Венгрии. Он объяснил различие между потребностями Британии и ее соперниц: «Ни одной из великих держав не требуется флот для реальной защиты своей независимости или безопасности. Они создают флот, чтобы играть роль в международных отношениях. Для них это своего рода спорт. Для нас – вопрос жизни и смерти». По мнению Daily Telegraph, это была самая продолжительная и наиболее убедительная речь, которую довелось слушать палате общин в последнее время.
Он вовсе не предполагает, убеждал Черчилль парламентариев, что весь мир обернется против Британии и что следует готовиться к столь чудовищному стечению обстоятельств. «Благодаря трезвому и сдержанному поведению, – говорил он, – благодаря умелой дипломатии мы можем отчасти ликвидировать опасность. Но действенность британской дипломатии в огромной степени зависит от нашего флота. Военно-морская мощь Британии – единственная великая уравновешивающая сила, которой мы можем воспользоваться для обеспечения собственной безопасности и мира во всем мире». Двадцать лет спустя, перед лицом новой угрозы со стороны Германии, Черчилль будет настаивать, что военно-воздушная мощь Британии имеет такое же большое значение для сохранения мира.
Черчилль выиграл битву за финансы. Но теперь на политическую авансцену вышла Ирландия. Либеральное правительство не смогло убедить Ольстер, что его интересы не приносятся в жертву Дублину. Предложенный Асквитом компромисс – шестилетняя отсрочка – был неприемлем для протестантов Ольстера. Они полагали, что ни в каком случае не должны оказаться под властью Дублина и что сами должны править Ольстером, отбросив все нормы закона и порядка – при необходимости даже силой.
15 марта Черчилль был включен в правительственный комитет, который тремя днями позже объявил, что основные склады оружия и боеприпасов в Ольстере могут быть разграблены ирландскими добровольческими силами. Военное министерство дало указание генералу Педжету, командующему войсками в Ирландии, организовать необходимую охрану складов. Педжет отказался, опасаясь, что передислокация войск из Керрага в Ольстер может ускорить кризис. Для защиты складов Черчилль предложил использовать силы флота. Он информировал правительство, что в районе Ламлаша, у побережья Шотландии всего в сотне километров от Белфаста, должны состояться учения Третьей линейной эскадры. Если железнодорожная компания откажется помогать, войска можно будет перебросить из Южной Ирландии в Ольстер морем на боевых кораблях. Кабинет одобрил его план.
В это время Третья линейная эскадра находилась у Атлантического побережья Франции. «Следуйте немедленно обычной скоростью в Ламлаш», – приказал Черчилль командующему ею адмиралу 19 марта. В тот же день он распорядился направить три эсминца в порт на юге Ирландии, где они должны были взять на борт батальон пехоты и высадить их близ Белфаста. Еще двум эсминцам была дана команда перебросить 550 пехотинцев с юга на север. Одному капитану эсминца был дан приказ высадиться в Бангоре, в Белфастском заливе, в штатском, для взаимодействия с находящимися там армейскими подразделениями. Другой должен был организовать оборону военных складов с боеприпасами в Каррикфергусе. «Территория складов должна быть защищена любыми средствами, – распорядился Черчилль. – При необходимости задействовать корабельную артиллерию и прожектора».
Из Ольстера продолжали поступать известия о намерении ольстерских добровольческих сил захватить оружие и боеприпасы. Но у генерала Педжета руки оказались связанными, когда командующий 3-й кавалерийской бригадой генерал Гоф и пятьдесят семь из его семидесяти офицеров подали в отставку, не желая быть отправленными в Ольстер. Вследствие этого Педжет оказался в большей зависимости от флота, чем ранее. Через три дня по его требованию четыре полевых орудия были погружены на флагманский корабль Третьей линейной эскадры и доставлены в Девонпорт.
В результате военной силы в Ольстере оказалось достаточно, чтобы защитить склады, и нападение не состоялось. Третья линейная эскадра оставалась в Ламлаше. Для противодействия ольстерским добровольцам флот не понадобился. Но приготовления Черчилля, несмотря на то что они были санкционированы кабинетом министров, стали объектом ожесточенных нападок консерваторов. Его обвинили в желании начать «ольстерский погром». Когда он заявил в палате, что передислокация военно-морских сил была чисто превентивной мерой, его обвинили в желании использовать передислокацию для столкновений и кровопролития. Он назвал это «дьявольской инсинуацией», но многие поверили обвинению.
Враждебность по отношению к Черчиллю выплеснулась на митинге в Гайд-парке 4 апреля. Эдвард Карсон, лидер парламентской фракции ирландских юнионистов, объявил сына лорда Рэндольфа «ренегатом, который захотел войти в историю как Белфастский мясник, угрожая расстрелять всех, кто следует советам его отца». Черчилль, со своей стороны, по-прежнему считал, что достижение компромисса в Ирландии возможно, и прилагал все усилия, чтобы его добиться. «Движение к федерализации и умиротворению идет полным ходом, – написал он Клементине 23 апреля, – и чувствуется хотя пока и завуалированная, но склонность обеих сторон к соглашению».
На следующий день надежда на соглашение, казалось, рухнула: ольстерские добровольческие силы при потворстве Карсона добыли и выгрузили в Ларне около 30 000 винтовок и 3 миллиона патронов и начали раздачу их. Это была весьма серьезная угроза. «Но с парламентской точки зрения, – заверил Черчилль Клементину через два дня, – эскапада ольстерцев с контрабандой оружия существенно изменила ситуацию в нашу пользу. Они сами поставили себя вне закона».
В самый момент, когда либеральное мнение было наиболее активно настроено против Ольстера, Черчилль взял на себя инициативу по заключению соглашения. Поводом стал очередной виток напряженности: консерваторы решили вынести вотум недоверия правительству за его якобы враждебность по отношению к Ольстеру. Черчилль раскритиковал их. «Это так же поразительно, – заявил он, – как если бы криминальное сообщество выразило вотум недоверия полиции».
Защищая действия правительства в Ольстере, Черчилль завершил выступление неожиданно миролюбивым призывом к самому Карсону: «Сегодня я твердо убежден, что, несмотря на антагонизм наших курсов и конфликт партийных интересов, почетный мир отнюдь не кажется недостижимым. Завтра этот шанс может быть упущен навсегда. Я иду на некоторый риск со своей стороны, предлагая следующее: почему бы уважаемому джентльмену справа не сказать прямо: «Дайте мне поправки к биллю о гомруле, которые я прошу, чтобы защитить достоинство и интересы протестантского Ольстера, а я, в свою очередь, использую все свое влияние и добрую волю, чтобы превратить Ирландию в неотъемлемую часть федерации». Если этот уважаемый джентльмен использует лексику подобного рода с искренностью и ему поверят, это в значительной степени изменит ситуацию, и каждый будет вынужден пересмотреть свою позицию по этим противоречиям».
Многие либералы были возмущены тем, что Черчилль предложил Карсону план федерализации, который, по мнению ирландских националистов, являлся средством удушения гомруля. «Чрезвычайно важно, – написал ему один из членов кабинета министров, – чтобы вы осознали степень озлобления – ни один более мягкий термин в данном случае не подходит, – которое вызовет в Ирландской партии и среди многих наших коллег-либералов предложение, сделанное вами Карсону в конце вашего выступления».
Несмотря на ярость либералов и ирландских националистов, предложение Черчилля остудило страсти в Ольстере, что дало возможность летом продолжить переговоры. «Как ты увидишь, – написал он Клементине, – вчера в завершение своего выступления я сделал в палате общин от себя лично чрезвычайно смелое предложение Карсону, которое хотя и накалило ситуацию, но зато позволило вернуться к примирению».
В мае Черчилль начал добиваться еще одного примирения – с Германией. Кайзер пригласил его посетить Киль во время парусной регаты, которая должна была состояться в конце июня. Отец-основатель германского флота гросс-адмирал Тирпиц тоже выразил желание увидеться с ним. Черчилль согласился, надеясь, что личное общение с Тирпицем может стать прелюдией к более широким договоренностям. Он сказал Асквиту и Грею, что постарается объяснить гросс-адмиралу реальность предложения «морских каникул» и взаимного сокращения количества боевых кораблей, если обстоятельства когда-либо предоставят такую возможность.
Черчилль также хотел принять сделанное ранее предложение Тирпица по ограничению размеров крупнейших линкоров. «Даже если нельзя будет уменьшить количество, – говорил он, – ограничение в размерах станет огромной экономией средств, а это желательно во всех смыслах». Он собирался пойти еще дальше и предложить снятие режима секретности на количество и общие технические характеристики (за некоторым исключением) кораблей, построенных и строящихся на судоверфях Британии и Германии. Военно-морские атташе обоих государств могли бы посещать судостроительные заводы и смотреть, что происходит. «Это, – утверждал Черчилль, – может открыть путь к прекращению шпионажа с обеих сторон, продолжение которого вызывает взаимные подозрения и недоброжелательство».
В конце июня две британские эскадры по приглашению Германии и России должны были зайти в Балтийское море. Черчилль намеревался присоединиться к ним на «Энчантресс», посетив сначала военно-морскую базу Российской империи в Кронштадте, а затем отправиться в Киль. Он подчеркивал, что оба визита ни в коей мере не должны быть оскорбительны для Франции, поскольку он уже был гостем французской военно-морской базы в Тулоне. Министр иностранных дел сэр Эдвард Грей сомневался, следует ли санкционировать этот вояж Черчилля. «До сих пор, – писал он, – Тирпицу не нравились все усилия по обсуждению расходов на военно-морской флот. Что касается посещения Кронштадта и Киля, я не хотел бы препятствовать этому, но это вызовет огромный шум в европейской прессе и придаст визиту наших эскадр значение, несоразмерное с тем, которое он на самом деле имеет. Появятся самые дикие сообщения, и Британия будет втянута в бесконечный процесс объяснений с послами в министерстве иностранных дел и опровержений появившихся в прессе материалов».
Грей советовал проинформировать кайзера о невозможности визита Черчилля в Киль. При этом никоим образом нельзя проявить неуважение. Но это резко положило конец надеждам Черчилля смягчить соперничество на море. Вместо запланированной поездки по Балтике он провел первую неделю июня на борту «Энчантресс» сначала в Плимуте, а затем в Шербуре. Он также посетил школу гардемаринов в Дартмуте. «Мальчиков, похоже, не гоняют, как раньше, – писал он Клементине 1 июня. – Все мои предложения были направлены на ослабление напряженности».
Черчилль не сообщил жене, что перед тем, как вернуться на борт «Энчантресс» и взять курс на Портленд, он прошел еще несколько уроков пилотирования в Центральной летной школе. Понимая ее недовольство, он в письме от 29 мая объясняет: «Не писал тебе, поскольку знал, что ты будешь сердиться». Далее он рассказывает, как скучает по жене и детям, и описывает грандиозный прием, устроенный ему и его спутникам в лагере йоменов, в двадцати километрах от Летной школы: «Солдаты неслись к нам толпой, будто никогда не видели аэроплана».
Пилотом-инструктором у Черчилля был двадцатисемилетний морской пехотинец лейтенант Томас Кресуэлл. Через шесть дней после посещения лагеря йоменов его самолет развалился в воздухе и рухнул в море. Кресуэлл и второй пилот погибли. Узнав об этом, Клементина, которая к октябрю ждала третьего ребенка, упросила мужа перестать летать. Он не сразу откликнулся на ее мольбу, написав с «Энчантресс» 6 июня: «Дорогая моя, я больше не буду летать, во всяком случае, до тех пор, пока ты не восстановишься после своего котеночка. К тому времени риск может значительно уменьшиться. Это для меня непросто, потому что я уже вот-вот должен был получить сертификат пилота. Осталось сделать несколько утренних вылетов в тихую погоду. Я уверен, что способен на это. Мне очень хочется достичь своей цели, после чего наступил бы подходящий момент сделать перерыв. Но вынужден согласиться: ряд смертей в этом году оправдывают твои опасения. Поэтому я решительно бросаю это занятие на много месяцев, а возможно, и навсегда. Это подарок тебе, который я делаю по глупости, но который тем не менее ценю больше, чем все, что можно купить за деньги. Так что с радостью кладу его к твоим ногам, понимая, что это доставит тебе радость и душевное облегчение. Впрочем, чувствую, что я многое уже понял в этом деле. Я с легкостью управляю машиной даже при сильном ветре, и нужно только еще немного потренироваться с приземлением, чтобы иметь право и возможность летать одному. Я совершил почти 140 вылетов с разными пилотами на различных типах машин, так что вполне понимаю трудности, опасности и радости полета, чтобы оценить и понять все вопросы, которые возникнут в ближайшем будущем. Конечно, странно, что мне так везло, в то время как с теми, кто летал со мной, происходили несчастья. Этот бедняга лейтенант, чья гибель снова пробудила твои опасения, – ведь мы всего неделю назад поднимались с ним в воздух на той же самой машине! Ты поцелуешь меня и простишь за причиненные страдания – я в этом уверен. У меня не было необходимости, а возможно, и права этим заниматься, но это было важной частью моей жизни на протяжении последних семи месяцев, и я уверен, что от этого и нервы мои, и сила духа только окрепли. Но за твой счет, моя бедная кошечка. Прости».
Летать Черчилль перестал. Но зато активизировал усилия, чтобы военно-морская авиация была хорошо обучена и экипирована. 9 июня он дал разрешение на зачисление в личный состав двухсот гражданских лиц и строительство – из-за сокращения сметы – пяти новых авиабаз вместо запланированных им восьми. Он продолжал уделять пристальное внимание условиям жизни матросов, добивался назначения пенсий вдовам моряков, погибших во время службы. Но пройдет еще больше десятилетия, в том числе и четыре года войны, прежде чем ему, уже в качестве министра финансов, удастся организовать выплату пенсий всем вдовам погибших на войне, а также детям, оставшимся сиротами.
17 июня Черчилль выступил с одной из своих самых важных инициатив в должности первого лорда. Он обратился к палате общин с просьбой санкционировать сделку, по которой он вел переговоры: приобретение британским правительством 51 процента доли в англо-персидской нефтяной компании, а также преимущественного права использования всей нефти, добываемой на всех буровых скважинах компании. Он объяснял, что благодаря этой сделке, стоимостью чуть больше 2 миллионов фунтов, британский флот полностью обеспечит себя топливом и не будет зависеть ни от каких частных компаний или иностранных правительств.
За два года до того, как предложить это парламенту, Черчилль поручил Фишеру изучить потребности флота в горючем. В числе этих потребностей было обеспечение контроля флота над каким-нибудь нефтяным промыслом. Когда Фишер предложил для этого приобретение нефтяного промысла, Черчилль начал переговоры. В сотрудничестве с молодым чиновником Министерства финансов Ричардом Хопкинсом он провел их с присущим ему умением погружаться в детали и способностью находить компромисс между конкурирующими интересами различных департаментов правительства. «То, что нам сейчас требуется, – заявил он в палате общин 17 июня, – это надежное действующее предприятие, немедленная поставка и реальные возможности, которые мы сами сможем контролировать. Все это мы имеем в Персии».
Палата общин одобрила предложение 254 голосами против 18. Адмиралтейство теперь владело всей нефтью, которая ему требовалась, в регионе, который входил в зону британского влияния после принятия англо-русской конвенции 1906 г., и имело в перспективе значительную прибыль. В течение последующих пятидесяти лет только на доход от 51 процента доли прибылей от добычи нефти были построены все британские линкоры.
28 июня, через одиннадцать дней после этой удачи, на Балканах произошло событие, потрясшее всю Европу: убийство в боснийском городе Сараево эрцгерцога Фердинанда, наследника австро-венгерского престола. Австрию, помимо ненависти к самому убийце, сербскому националисту, охватили антисербские настроения.
Не вызывало сомнений, что Австрия потребует от Сербии сатисфакции, возможно, даже объявит ей войну. Симпатии России будут на стороне сербов – братьев-славян, отстаивающих свое национальное существование. Согласно своим симпатиям и союзническому долгу, Германия может выступить на стороне Австрии, а Франция – на стороне России. Все это тем не менее пока оставалось в области предположений. 9 июля, через одиннадцать дней после убийства, постоянный заместитель министра иностранных дел говорил сэру Эдварду Грею: «Сомневаюсь, что Австрия предпримет какие-то серьезные действия. Надеюсь, шторм скоро утихнет».
Черчилль в это время находился на борту «Энчантресс», и его мысли были весьма далеки от конфликта. 9 июля он писал королю Испании Альфонсу: «Надеюсь иметь честь увидеть ваше величество во время вашего визита в сентябре и спокойно поиграть в поло». Но в сентябре 1914 г. было уже не до покоя и не до игры в поло.
