1. Загадочная
С того дня, когда всё изменилось, прошло уже четырнадцать лет. Четырнадцать лет она красит губы сдержанной и взрослой помадой шоколадного оттенка. Четырнадцать лет подводит глаза, надеясь спрятать их испуганное выражение, а ресницы красит так, чтобы они казались непомерно длинными. Четырнадцать лет вместо привычных цветных курток носит дорогие шубки из меха… норковые, лисьи. Четырнадцать лет её ноги ноют от каблуков, а спину жжёт от завистливых взглядов женщин, мимо которых она проходит, чтобы сесть в белоснежный лимузин. «Сколько этой девушке?» Вопрос она всегда читает в глазах прохожих. Так хорошо выглядит… Но нет… не может же она быть ребёнком, сейчас и детей-то почти нет… Ведь правда?
Правда. И Сильва рада этому. Ей не четырнадцать и она не крысёнок, нет. Кроме прислуги и учёных друзей отца никто не знает, что фройляйн Леонгард тоже не растёт.
А ещё… есть кое-что, о чём не знают даже друзья семьи, а прислуга никогда и никому не расскажет. Вот уже четырнадцать лет Сильва Леонгард спит со своим отцом. С того самого дня…
Мать Сильвы ушла ещё когда ей не было и года. В доме не осталось ни одной её фотографии и ни одной её вещи. Всё, что Сильва знала о матери, она знала со слов отца. Мама была умной, мама была красивой, мама, как и папа, лечила людей… а потом она однажды взяла и уехала в другую страну. В Японию. Почему? Она так захотела. Там у неё новый муж. Самурай.
Просто. Коротко. Но Сильва никогда не ненавидела свою мать за этот поступок. Потому что не было ни минуты, когда девочка чувствовала бы себя одинокой или недостаточно любимой. Папа был рядом. Всегда. Что бы ни случилось. Иногда Сильва даже ловила себя на том, что рада отсутствию загадочной красивой женщины, японского врача. С ней пришлось бы делить папу. А Сильва никогда не любила делиться.
Тот день она помнит очень хорошо. Последний… перед праздниками. Они с Вэрди Вардэнгой прогуляли школу и поехали на трамвае в парк кормить уток. Конец декабря был тёплый и мягкий, птицы даже не улетели. Снег ещё не выпал, казалось, вокруг стояла не зима, а осень, и девочки собирали разноцветные листья, бросались ими друг в друга. Долго сидели на краю деревянного мостика через незамёрзший пруд. И мечтали о том, как будут целыми днями гулять на каникулах. Может, всё-таки выпадет снег…
Потом Сильва вернулась домой. Отец был задумчив, и, кажется, у него было очень плохое настроение. И… Сильве не нравилось, как он на неё смотрел. Так же нежно и внимательно, как и обычно, да, но… одновременно как-то странно, будто решал её судьбу. Отрубить ей голову или нет. Девочка попыталась прогнать эту мысль. Ерунда какая-то, наверно, он устал на работе, и надо просто сделать для него что-нибудь хорошее. После прошедшего в непривычном молчании ужина она сварила горячий шоколад. Единственное, что могла приготовить и не сжечь. Тогда в доме ещё не было прислуги, и обычно отец делал всё сам. А он замечательно готовил. И смешно выглядел в зелёном фартуке.
Сильва поднялась к кабинету, осторожно неся в руках папину любимую чашку из тонкого тёмного фарфора. Дверь не была заперта, девочка вошла. Он сидел в глубоком кресле у камина с бутылкой какого-то алкоголя. Сильва замерла на пороге. Она никогда не видела, чтобы отец пил, даже бокала вина.
Сильва подошла, поставила чашку на столик и тихо спросила:
— Папа… что с тобой?
Он молчал. Сильва протянула руку и осторожно погладила отца по волосам. Она всегда так делала, когда видела, что ему грустно. Но сейчас он неожиданно вздрогнул, будто она сделала ему больно. Потом приподнял голову:
— Уйди… — голос звучал очень устало и непривычно хрипло.
Но Сильва не ушла. Она наклонилась и попыталась заглянуть ему в глаза. Когда ей это не удалось, она присела на подлокотник кресла, оправив длинную свободную футболку, и спросила:
— Ты что, на меня дуешься? Я только сегодня прогуляла школу, я больше не…
Он неожиданно тихо рассмеялся, будто она сказала какую-то несусветную чушь. И покачал головой.
— Тебе лучше уйти. Я…
— А я тебе шоколад принесла.
Сильва показала рукой на чашку. Но он не повернул голову в ту сторону, а внимательно смотрел ей в глаза. И Сильва снова прочла во взгляде то, что напугало её. На этот раз это было… нет, не может быть. Так ей вслед иногда смотрели старшеклассники. И некоторые учителя-мужчины. Сильва не знала, как это назвать. Но это было неправильно, ей всегда казалось, что её будто мажут грязью.
— Пап… — снова тихо позвала она.
Он отвёл глаза. Лишь на несколько мгновений. И прошептал:
— Прости меня.
Сильва непонимающе взглянула на него и покачала головой:
— Ты ничего не…
Его рука сжала её пальцы. Девочка невольно вздрогнула, но не отстранилась. А отец мягко потянул её ближе:
— Сильва… как же я люблю тебя, — другая ладонь коснулась волос.
Она улыбнулась:
— И я тебя.
А потом… Одним резким движением он прижал её к себе и коснулся губами губ. Сильва попыталась вырваться из странных объятий, но не смогла. Она ничего не понимала, её сердце бешено стучало, и она боялась открыть глаза. А потом её словно парализовало, и она даже не сопротивлялась, чувствуя, как пальцы осторожно гладят её волосы. Так, как и всегда, когда он заходил к ней пожелать спокойной ночи. Но… совсем по-другому. Было страшно. Настолько, что Сильва забыла, как дышать, и чуть приоткрыла губы, которые пыталась до этого сжать как можно плотнее, сопротивляясь этому поцелую.
Тогда с ней что-то произошло. Что-то, отчего ушёл страх. Будто сломалась какая-то перегородка. Он отстранился.
— Я похожа на неё… правда? — она не знала, зачем спрашивает.
Но он молча покачал головой. Сильва поняла, что он не хочет вспоминать о её матери. И это пробудило в её груди какое-то странное, опьяняющее торжество.
…После того, как Сильва расслабленно вытянулась на кровати, отец наклонился к ней. По его лицу она догадалась, что он снова хочет просить у неё прощения… и покачала головой, прижав палец к его губам:
— Я тебя люблю. Тихо…
Он прикрыл глаза. И сказал фразу, которой Сильва тогда не поняла:
— Теперь с нами всё будет в порядке.
На следующее утро на город обрушился такой долгожданный снег… А через ещё несколько дней все родители города умерли. Кроме её папы.
Сильва открыла глаза. Часы глухо тикали, за окном всё было ещё серым… пять утра. Откуда-то доносились приглушённые голоса. Девочка поднялась и, пройдя босиком до двери, приоткрыла её. Выскользнула в коридор и крадучись направилась к лестнице.
Внизу, в прихожей, горел свет. Прячась в темноте второго этажа, Сильва отчётливо видела силуэт отца — он говорил с незнакомой девушкой, чьи чёрные волосы были собраны в пучок, а один глаз закрывала повязка. За спиной девушки молча, скрестив на груди руки, стоял широкоплечий молодой человек в кожаной куртке и штанах защитного цвета. Девушка была одета примерно так же, только на её поясе Сильва заметила что-то вроде плётки. Сейчас девушка улыбалась, но в этой улыбке не было ничего дружеского или кокетливого. Одно безумие. Ледяное и огненное одновременно. Сильва вздрогнула, услышав громкий голос отца:
— Вы сдурели? Я плачу вам за живых, а не за мёртвых! И точно не за то, чтобы вы швыряли трупы на машины полиции. Особенно Рихарда Ланна!
— Никто не просил его соваться в чужие дела! — огрызнулась девушка. — А ту девчонку всё равно было не спасти, Леон не рассчитал силы и, кажется, у неё лопнула селезёнка или ещё что-нибудь. Она харкала кровью.
Сильва почувствовала лёгкую тошноту и отступила на шаг. Отец сжал кулаки:
— Их не нужно было убивать. И вообще бить. Вы что не могли устроить засаду и выкрасть двух или трёх человек? Теперь на месте базы шляется ублюдок Байерс со своими людьми! Не говоря уже о Ланне.
Джина фыркнула и пожала плечами:
— Они нас никогда не найдут. По крайней мере… — улыбка снова тронула губы, — в ваших интересах, чтобы так было, иначе…
Отец раздражённо махнул рукой:
— Знаю. И всё же впредь я настоятельно требую осторожности. Никакой полиции. И никаких лишних смертей. Залечь на дно, пока я снова вам не позвоню.
Девушка дурашливо надула губы:
— А я только вошла во вкус… — протянув руку, она погладила по щеке стоящего рядом молодого человека, — и Леон тоже.
— Фройляйн Кац! — отец повысил голос. — Я думаю, мне не нужно напоминать вам…
— А может, нужно? — девушка подмигнула. — Я люблю с вами говорить. Вообще со всеми, кому я противна… — Отец молчал. Сильва ждала, ничего не понимая. Наконец девушка пожала плечами: — Ну ладно. Когда они все передохнут от ваших экспериментов, звоните нам… а мы пока поищем другие развлечения. Леон, идём.
Она развернулась, чтобы уйти, и тут отец вдруг схватил её за руку и резким движением повернул к себе:
— Никаких развлечений. Поняли? Сидеть тихо. Иначе я зайду в подвал и поверну пару ручек на той машине. Я могу оборвать любую связывающую вас линию силы… — теперь уже он улыбался отразившемуся на лице девушки неподдельному ужасу, — а вы даже не поймёте, почему умираете. Так что лучше сидите тихо и не злите меня.
Девушка прищурилась:
— Как скажете…
И, не прощаясь, решительно вышла за дверь. Молодой человек по имени Леон исчез следом. Отец, тяжело дыша, смотрел на бушевавшую за окном грозу. Вскоре рёв мотора возвестил о том, что ночные посетители уехали.
Сильва вернулась в комнату и легла. Сердце её учащённо билось, она ничего не понимала. Кто это был? Почему они так резко говорили с отцом, и чем он им угрожал? Они ведь боялись его… Но и он боялся их? Кого они убили? И что если они убьют отца?
