Дэн Сяопин совершенствует социализм
Партия и капитализм

Человек, известный всему Китаю под именем «Дурацкие семечки», показал на высотное здание делового комплекса за окном своего скромного двухэтажного магазинчика. «Не я один сидел, — сказал он. — Все, что вы здесь видите, принадлежит парню, который мотал срок вместе со мной».

За долгие годы Нянь Гуанцзю (его настоящее время) приобрел немало тюремных друзей. Первый срок ему дали в 1963 г. за спекуляцию, потому что в своем родном городе Ушу, провинция Аньхой, он торговал с лотка фруктами. Через несколько лет, во время «культурной революции», капиталистического послужного списка Няна оказалось достаточно, чтобы его вновь отправили за решетку, на сей раз с эпитетом «бычий демон и змеиный дух». После подавления протестов 1989 г. сторонники жесткой партийной линии свалили в кучу предпринимателей и студентов-бунтовщиков, объявив их всех угрозой для государства, и Нянь угодил в тюрьму в третий раз. В камере он сидел с человеком, который и выстроил впоследствии соседний деловой комплекс.

В конце 1970-х гг., пока Нянь был еще на свободе, он открыл лавочку, где торговал традиционным, всем доступным лакомством: жареными присоленными семечками, которые китайцы охотно лузгают на протяжении всего дня. Семечки, в том числе тыквенные, он покупал оптом у фермеров. Предприимчивый и непокорный характер, из-за которого и начались неприятности Няня с властями, помог радикально трансформировать этот бесхитростный бизнес. Неграмотный отец Няня всегда слыл в квартале «дурачком». Ничуть не более начитанному Няню кличка досталась по наследству. Подыскивая яркое, запоминающееся название для семечек, он взял и попросту окрестил их своим дворовым прозвищем. На пакете, рядом с улыбающейся физиономией Няня, было напечатано название продукта: «Дурацкие семечки: выбор умного человека». Новый бренд немедленно приобрел популярность. Через несколько лет дело настолько разрослось, что под началом Няня трудилось более сотни человек. Так он заработал свое первое состояние.

Партийные бонзы Аньхоя, которые руководили одной из самых бедных и густонаселенных провинций Китая, не только не порадовались успеху Няня, но вообще пришли в ужас: а вдруг наверху решат, что существование частного предприятия типа «Дурацких семечек» — это серьезный политический просчет? Провинциальный партийный комитет слал в Пекин доклад за докладом о состоянии дел в компании и заодно интересовался, не следует ли прикрыть эту лавочку за ее капиталистическую сущность. Наконец, в 1984 г., досье на бизнес Няня оказалось на столе не у кого-нибудь, а у самого Дэн Сяопина. Вскоре Дэн нашел хитроумное решение в духе головокружительных экономических экспериментов, за которые он ратовал. Разгон предприятия даст повод считать, что политике открытых дверей пришел конец, сказал он на собрании «старейшин». Есть смысл вернуться к этому делу года через два. «Неужели мы и впрямь боимся, — заметил Дэн, — что «Дурацкие семечки» навредят социализму?»

К моменту нашей встречи в конце 2008 г. Нянь из подрывного капиталистического элемента успел превратиться в бизнес-знаменитость, пользующуюся поддержкой государства. Доказательством его возвышенного статуса был кадровый работник местного отдела пропаганды, встретивший меня при входе в магазин Няня. Китайские чиновники сплошь и рядом ставят палки в колеса журналистам-иностранцам, которые хотят проинтервьюировать тех или иных граждан на предмет былой несправедливости; им не терпится поскорее и подальше спровадить этих гостей. Однако чиновник из Ушу пригласил меня на банкет, предложил устроить экскурсию по городу и вообще просил без стеснений обращаться к нему по любому вопросу. До празднования тридцатого юбилея дэнсяопиновской политики открытых дверей оставались считанные месяцы, и город решил, что здешний уроженец лучше всего годится на роль «талисмана и олицетворения» местной предприимчивой экономики.

Нянь в свои семьдесят с небольшим лет выглядел престарелым волокитой: крестьянский загар, длинноватые волосы и френч а-ля Джавахарлал Неру, подбитый вышитым китайским шелком. Успех не отучил его от провинциальных замашек. Время от времени он громко прочищал глотку, смачно отхаркиваясь прямо на пол кабинета, ничуть не смущаясь, как если бы просто почесывал нос. Громкий, сипловатый от многолетнего курения голос, а речь настолько густо замешана на местном диалекте, что слова не сразу разберешь. Когда Нянь приступил к рассказу о своей жизни, я даже подумал, что ослышался. Неужто он и впрямь только что обвинил Мао в «чудовищных преступлениях» и бессчетных смертях? Чиновник из отдела пропаганды отделался нервным смешком. «Не принимайте его слова за чистую монету», — посоветовал он.

«Разогревшись», Нянь начал изъясняться не как мятежный бизнесмен, а скорее, как партийный функционер. Перемежаясь долгими паузами, один официальный лозунг следовал за другим. Каждая фраза, произносимая громким, напористым голосом, заканчивалась чуть визгливым подъемом тона, словно Нянь реагировал на булавочные уколы. Любой, кому доводилось сидеть в Доме народных собраний и слушать выступления вождей, немедленно узнал бы этот ораторский прием — сменой тона показывать аудитории, когда рукоплескать. Нянь высокопарно провозгласил «третью пленарную сессию ВСНП одиннадцатого созыва 1978 г.» историческим событием, которое «оживило судьбу Китая». (Аплодисменты.) Объявил, что китайская экономика находится в «хорошей форме» и развивается «упорядоченным образом». (Аплодисменты.) Поведал, что правовая система прошла модернизацию и теперь свободна от государственного вмешательства. (Аплодисменты.) Больше всего в этом выступлении меня поразили отнюдь не пинки, которыми Нянь время от времени награждал старую маоистскую систему, а восторженное славословие в адрес КПК и в первую очередь Дэн Сяопина — главного героя в глазах Няня. «Дэн Сяопин был мудр, — сказал Нянь. — Он усовершенствовал социализм. До него у социализма было множество дефектов».

Заявление Няня — дескать, «Дэн усовершенствовал социализм» — тремя словами выражает суть перевернутого с ног на голову мира, в котором существует партия и частный сектор Китая. КПК, поддерживающая идею социализма, значительную часть времени уделяет ссылкам на рыночные механизмы. Предприниматели вроде Няня, которые молятся на рынок, столь же прилежно ссылаются и на партию. В таких обстоятельствах не приходится удивляться, что в Китае порой очень трудно провести грань между тем, что относится к государству, а что — к частному бизнесу. Придя к власти, КПК закрыла частные предприятия и конфисковала их активы. Постепенно частную коммерческую деятельность поставили вне закона, хотя степень реализации этого курса была подвержена приливам и отливам политического цикла и к тому же зависела от конкретного региона. Подозрение к предпринимателям сохранялось на протяжении долгого времени даже после внедрения дэнсяопиновских рыночных реформ в конце 1970-х гг… К примеру, когда Цзян Цзэминь в июле 2001 г. позволил частникам вступать в партию, его решение привело к расколу среди высшего руководства и недовольству рядовых партийцев. В отличие от своих консервативных оппонентов, Дэн и его преемник Цзян поняли одну важную вещь: у партии много общего с частными предпринимателями, которые точно так же недолюбливают демократическую политику и независимые профсоюзы. Авторитарное правление КПК не только держало рабочих в узде; оно также обеспечивало гибкость, о которой политики в демократических странах только мечтают. Партия может быть на удивление толерантной к бизнесу, лишь бы государство получало свою долю.

Недоверие, которое партия питает к частному сектору, никогда не имело отношение к деньгам или вопиющему противоречию между индивидуальным богатством и официальным марксистско-маоистским пантеоном. Все приверженцы этого курса, который то провозглашался, то вновь забывался на протяжении трех десятилетий, сходятся в одном: необходимо извлекать прибыль. На самом деле КПК опасается лишь, как бы иностранный и местный частный секторы не превратились в политического соперника. Природный инстинкт КПК, побуждающий колонизировать частный сектор, зачастую не выдерживает конкуренции с колоссальным богатством нового предпринимательского класса. Партийные интересы заставляют КПК продвигать частные компании — ведь они обеспечивают трудоустройство населения, но затем, когда компании становятся не в меру крупными, партия натягивает вожжи. КПК приглашает предпринимателей обзавестись партбилетом, но третирует и сажает тех бизнес-лидеров, которые расходятся с ней во взглядах. Партия поддерживает более жесткое закрепление прав собственности, в то же время замутняя правила, регламентирующие порядок владения компаниями, активами и землей.

Однако главный принцип беспрецедентного партнерства коммунистической партии и капиталистического бизнеса остается неизменным. Этот притянутый за уши, неустойчивый и противоестественный альянс за короткий срок перевернул вверх ногами общепринятую, более чем вековую мудрость. Процесс может занять десятилетия, но нынешний консенсус на вершине КПК гласит, что при надлежащем надзоре и коротком государственном поводке частные предприниматели не только не вредят социализму, а напротив, являются ключом к его спасению. К счастью для Китая, Дэн достаточно рано усвоил урок, который не поняла практически ни одна неудачливая социалистическая страна, а именно: лишь активная частная экономика способна удержать коммунистический режим на плаву.

Когда я только познакомился с Чжан Жуйминем, который возглавляет фирму «Хайэр», крупнейшего в Китае производителя бытовых электроприборов и владельца одного из самых известных брендов, я задал ему вполне очевидный — как мне тогда казалось — вопрос. Чжан Жуйминь был руководителем «Хайэр» и одновременно с этим секретарем парткома корпорации. Как же ему удается избегать конфликта между партийными интересами и частной прибылью? Чжан пренебрежительно отмахнулся. «Я сам себя назначил парторгом «Хайэр». Вот и получается, что с самим собой у меня не может быть конфликтов, верно?», — ответил он.

Примерно в то же время в интервью официальному агентству новостей «Синьхуа», состоявшемуся в преддверии празднований восьмидесятой годовщины основания КПК (1921 г.), Чжан прибег к более уважительному тону. Журналист «Синьхуа» заметил, что отдельные репортажи приписывают Чжану некие «сверхвозможности», коль скоро он за каких-то семнадцать лет превратил практически разорившуюся компанию в глобальную корпорацию. Чжан ответил: «Да нет, откуда у меня сверхвозможности? Ведь я всего лишь рядовой член партии». Под его руководством, сообщала публикация, менеджеры старшего и среднего звена изучают ортодоксальные коммунистические догмы, которые и помогают им вести работу в секторе так называемых белых товаров. В 2002 г. Чжан стал первым бизнес-лидером, кооптированным в состав Центрального Комитета КПК.

Китайская пресса окрестила Чжана «самым известным предпринимателем страны». Падкие на аналогии журналисты частенько именуют его «китайским Джеком Уэлчем» в честь основателя американской корпорации «Дженерал Электрик», и это сравнение неизбежно просочилось в заголовки множества статей, которыми пестрит зарубежная и местная пресса. Впрочем, история успеха «Хайэр» безусловно увлекательна, и лавры достались Чжану вполне заслуженно. В 1984 году, когда Чжан сел в кресло главы компании, он, метафорически выражаясь, взмахнул сказочным молотом и разбил все мосты, оставленные его предшественниками. Речь идет о принципиально новом отношении к качеству продукции, которое он сумел привить своим рабочим. Эту историю пересказывают в учебниках всех бизнес-школ. Сейчас продукцию с брендом «Хайэр» можно приобрести по всему миру. С другой стороны, сравнение с «Дженерал Электрик» и «нейтронным Джеком» не вполне уместно, и по очень простой причине. «Хайэр» — не частная компания; а когда правление попыталось реализовать свои акционерные права и полностью приватизировать предприятие, местные власти тут же выпустили запрещающий эдикт.

Статус фирмы «Хайэр» можно считать символическим отражением центральной проблемы китайского бизнеса. Мало кто осмелится спорить, что частный сектор страны — настолько крохотный в 1970-е гг., что официальная статистика его вообще не учитывала — через тридцать лет стал главным генератором рабочих мест, если не сказать экономического продукта. Но никто не знает его истинных размеров (по крайней мере, о них нет единого мнения), поскольку не удается определить, кто чем владеет.

В сентябре 2005 г. гонконгский брокер «Си-Эл-Эс-Эй», специализирующийся на акциях развивающихся рынков, выпустил большой доклад о том, как частное предпринимательство стало двигателем экономического подъема Китая. «Сейчас на долю частного сектора приходится более 70 % ВВП; в нем занято свыше 75 процентов трудовых ресурсов. Он создает базу для появления энергичного среднего класса, так что крупнейшая компартия мира не может позволить себе дать обратный ход рыночным реформам, — гласил этот доклад. — Раньше всех беспокоило, как государство отреагирует на экономический спад, но сегодня наиболее важный экономический вопрос формулируется иначе: «Как отреагируют китайские предприниматели?»».

Через неделю на это заявление откликнулось не менее уважаемое исследовательское подразделение швейцарского банка «Ю-Би-Эс»: дескать, частный сектор Китая «составляет не более 30 % экономики, какими бы индикаторами вы ни пользовались». Их конкурирующий доклад утверждал: «В Китае государство на 100 % владеет или контролирует следующие крупнейшие отрасли: нефтедобыча, нефтепереработка, горнодобывающая промышленность, банки, страхование, связь, черная металлургия, алюминий, электроэнергия, авиация, аэропорты, железные дороги, порты, автострады, автомобилестроение, здравоохранение, образование и государственная гражданская служба».

Яшэн Хуанг из Массачусетского технологического института, годами копавшийся в официальной китайской статистике, на вопрос о его собственной оценке размеров частного сектора ответил так: «Если честно, я не знаю. И, как мне кажется, мало кто знает. Отсутствие такой информации само по себе очень красноречиво свидетельствует, что частный сектор до сих пор считается как бы нелегальным». Хотя Хуанг и не получил точные цифры, он все же сделал один важный вывод: в конце XX столетия чисто частный сектор Китая, то есть только те компании, к которым государство не приложило руку, был «мизерным», и на его долю приходилось порядка 20 % всей промышленной продукции.

Неразбериха с тем, что есть частная собственность, а что — государственная, является намеренной: политическая система до сих пор осторожничает и не желает окончательно определять границы собственности. Поспрашивайте предпринимателей, можно ли к их компаниям применить термин «сыин» (то есть «частная»). Очень многие ответят, что им больше нравится называть свои компании политкорректно, «минъин» (дословно — «управляемая народом»). В народной республике, основанной на принципе отмены частного богатства, «управляемое народом» предприятие, даже если им владеет индивидуальное лицо, предпочтительнее фирмы, гордо именующей себя «частной». Сейчас большинство экономистов вовсе обходят этот вопрос стороной, классифицируя все компании по двум категориям: государственные и негосударственные, и на этом останавливаются.

Когда КПК дала «зеленый свет» рыночной экономике, именно периферия первой распахнула объятия частному бизнесу. Согласно новому курсу Дэн Сяопина, отныне крестьяне могли продавать излишки, оставшиеся после сдачи обязательной государственной квоты. Результат был революционный. Через пять лет почти каждая крестьянская семья отказалась от прежней коммунной системы и превратилась в мини-фирму. Ключом к этой революции в сельском Китае, где проживает основная масса населения, была поддержка на самом верху.

Партийное руководство при Ху Цзиньтао и Чжао Цзыяне обладало глубокими знаниями о жизни сельского населения и, кроме того, решительно склонялось к либеральной политике. Началось обильное финансирование сельского хозяйства, границы прав собственности существенно расширились, и частные компании, существовавшие под эвфемистическим названием «деревенско-поселковые предприятия», начали процветать. «В этот период капитализм в Китае был бодрым и добродетельным, открывал десяткам миллионов людей вполне приемлемый способ выхода из абсолютной нищеты», — говорит Яшэн Хуанг из Массачусетского технологического института. Увы, эта модель эпохи 1980-х гг. закончилась одновременно с десятилетием. Коктейль из политического и экономического либерализма залил Пекин кровью в июне 1989 г.

После 4 июня воспрянувшие духом консерваторы незамедлительно перенесли огонь на частный сектор. Чэнь Юнь, бывший министр экономического планирования и отец Чэнь Юаня, объявил, что отклонение от модели плановой экономики нанесло системе «смертельные раны». Цзян Цзэминь, ставший генсеком буквально за несколько месяцев до этого и еще неуверенно сидевший в своем кресле, наклеил на предпринимателей ярлык: «Лица свободной профессии, торгаши и коробейники, которые занимаются обманом, казнокрадством, взяточничеством и уклонением от уплаты налогов». Вскоре порывы ледяного ветра донеслись до провинции Аньхой. К сентябрю того же года был арестован и Нянь Дурацкие Семечки.

Нянь всегда кичился своим богатством, выстроил особняк и фланировал по району то с одной подругой, то с другой. Миллион юаней наличными, которые он держал дома в начале 1980-х гг. (а в те годы это была сказочная сумма), настолько заплесневели от летней жары и влажности, что однажды он устроил целое шоу, вытащив деньги проветриваться на воздухе. По примеру крестьян, которые раскладывают свежескошенную траву сушиться вдоль дороги, Нянь разложил банкноты на солнцепеке во дворе собственного заводика и еще больше прославился этой наглядной демонстрацией своего богатства. Но даже в темные дни конца 1989 г. горком Ушу никак не мог придумать преступление, которое можно было бы повесить на Няня. Сначала его попробовали обвинить в «казнокрадстве и растрате государственных средств», но дело развалилось в апелляционном суде на провинциальном уровне. Как только Нянь доказал, что владеет компанией, его уже нельзя было обвинить в воровстве у самого себя. У аньхойских властей оставался последний шанс: обвинить Няня в «хулиганстве и нарушении общественной морали», коль скоро с 1984 по 1989 г. он поддерживал отношения с десятью женщинами. Нянь держался упрямо и гордо. В ответ на обвинения в разврате он заявил: «У вас неверные сведения. На самом деле женщин было двенадцать». Нянь получил три года тюрьмы, однако вышел уже через пару лет — опять-таки, уверяет он, благодаря личному вмешательству Дэн Сяопина.

При всей своей склонности к эпатажу, он все-таки старался следовать правилам. Свою компанию Нянь оформил как кооператив, поскольку местное коммерческое бюро отказывалось регистрировать ее в качестве частного предприятия. Нанял нескольких чиновников, чтобы городские власти тоже были заинтересованы в процветании его бизнеса. Впрочем, этот шаг не очень ему помог, когда наступили сложные времена. Судя по всему, чиновникам вообще не нравилось работать, даже за плату. «Я штрафовал тех, кто читал газеты на рабочем месте, и брал по одному юаню за каждую минуту опоздания». Пока Нянь сидел за решеткой, бизнес развалился, и компания закрылась. После освобождения Нянь опять запустил свои «Дурацкие семечки» и к моменту нашей встречи в 2008 г. по-прежнему активно торговал, хотя так и не сумел повторить былой успех.

После политических «заморозков» 1989 г. понадобилось не менее четырех лет, чтобы стало ясно: китайская экономика не может расти и процветать без частного предпринимательства. Южная поездка Дэн Сяопина в 1992 г. сыграла роль катализатора процесса разрушения самых экстремальных идеологических барьеров в Пекине. Частичное отступление государства в 1990-е гг. вывело инсайдеров на командные позиции при массовой продаже компаний в секторах, не считавшихся стратегическими: текстиль, продукты питания и бытовая электроника. Вступление Китая в ВТО (2001 г.) позволило эффективным предпринимателям найти новые экспортные рынки. Подражая курсу Маргарет Тэтчер, которая приватизировала муниципальные квартиры в Британии, продавая их по низким ценам самим же жильцам, в 1990-е гг. китайские города один за другим начали создавать рынки частной недвижимости, распродавая государственный жилой фонд.

Но когда репрессивные меры 1989 г. трансформировали стиль партийного управления государственной экономикой, решительному пересмотру подвергся и партийный контроль за частным сектором. Курс, стимулировавший сельское предпринимательство в 1980-е гг., сменился новым режимом, который делал упор на города, являвшиеся средоточием политических беспорядков и экономических неурядиц. Повысилось налогообложение крестьян, был плотнее затянут кредитный пояс в сельской местности. Крупные госпредприятия, выжившие при массовой реструктуризации 1990-х гг., укрылись в хорошо финансируемых цитаделях, которые для них построила партия. Целые отрасли — и в первую очередь тяжелая промышленность, связь и транспорт — были зарезервированы исключительно для государства и защищены от неограниченной конкуренции.

«Хайэр» Чжан Жуйминя стояла на типичной линии сейсмического разлома, которые в конце 1980-х гг. появились в китайском бизнесе. Фирма «Хайэр», являвшаяся коллективным предприятием, акциями которого владели рабочие и администрация под надзором местных властей, всегда пользовалась активной поддержкой муниципалитета Циндао. Город предоставил землю и льготный кредит, а в остальном практически не вмешивался. В сущности, фирма «Хайэр» долгие годы успешно функционировала именно как частное предприятие. Правление компании привыкло считать себя хозяином и в 2004 г. предприняло попытку юридически закрепить такое положение дел. «Хайэр» решила поглотить одну из зарегистрированных на гонконгской бирже компаний, чтобы затем вложить в нее часть своих наиболее ценных активов. Одним махом руководство, включая Чжан Жуйминя, превратилось бы в крупных индивидуальных акционеров, обладавших контролем над хозяйственной деятельностью, брендами и вознаграждениями, а также валютой в форме котировавшихся в Гонконге акций; к тому же это позволило бы им выйти на внешний рынок.

Увы, маневр «Хайэр» не удался по причинам, помешавшим и Няню. Дело в том, что примерно в то же время маятник общественного мнения качнулся против распродажи былой госсобственности. Альянс консервативных лефтистов и популистов запустил пропагандистскую кампанию, которая сравнивала покупку госпредприятий со скандальной приватизацией в ельцинской России. Власти, потрясенные размахом и накалом этой критики, были вынуждены принять ответные меры. Если раньше собственность «Хайэр» регламентировалась довольно размытыми правилами, то вскоре ее статус был пересмотрен и уточнен. В апреле 2004 г. и без какого-либо предупреждения муниципальный орган Циндао, отвечавший за госпредприятия, объявил, что «Хайэр» принадлежит государству. Гонконгская сделка была торпедирована, и у менеджеров «Хайэр» оказались связаны руки. Этот прецедент стал сигналом и напоминанием, что любая компания, работающая на принципах частного предпринимательства, в один прекрасный день может быть объявлена государственной собственностью элементарным росчерком пера.

Управленцы «Хайэр» сопротивлялись три года, напрягая все свои немаленькие политические и коммерческие мускулы, чтобы отменить это решение. Менеджеры фирмы наотрез отказывались ходить на собрания для руководителей госкомпаний, которые организовывались муниципальными властями. «Всякий раз, когда нас приглашают поделиться своим успешным опытом, мы прежде всего подчеркиваем, что являемся коллективным предприятием», — сказал Ян Мяньмянь, президент «Хайэр».

Когда город попросил «Хайэр» взять под свой контроль одну из обанкротившихся фирм в Циндао, компания упрямилась до тех пор, пока план не отменили. В итоге муниципалитет понял, что к чему. В апреле 2007 г. одним щелчком компьютерной мыши город удалил «Хайэр» из перечня компаний на официальном веб-сайте госпредприятий Циндао. Фирма вернула себе прежний статус частного коллектива. Словно желая отпраздновать успех, «Хайэр» вскоре объявила о программе поощрительных опционов для своего старшего руководства. Впрочем, Чжан Жуйминь ничего от этого не выиграл, потому как не принято давать фондовые опционы члену ЦК КПК.

По истечении трех десятилетий рыночных реформ китайские компании по-прежнему существуют в самых разнообразных формах, лишь бы удовлетворить превалирующему политическому давлению. Они могут быть зарегистрированы как государственные унитарные, коллективные или кооперативные предприятия; встречаются общества с ограниченной ответственностью, чей диверсифицированный акционерный капитал поделен между государственными и частными владельцами. Отдельные частные компании специально зарегистрированы как государственные или коллективные образования — они, как говорят в Китае, «надели красные шапки», то есть заручились политической поддержкой и защитой от чиновничьего произвола. Хотя этот корпоративный трансвестизм осложняет жизнь предпринимателей, он продиктован здравым смыслом. Китайские банки, которые все до единого принадлежат государству, предпочитают оформлять кредит именно госпредприятиям, потому что конечным гарантом долга всегда выступает тот или иной орган власти. И напротив, банки мало доверяют частным заемщикам, особенно мелким. Не исключено, что банки не верят предпринимателям или просто не обладают квалификацией для расчета кредитных рисков при выдаче ссуд не под залог активов, а под движение денежной наличности, но, как бы то ни было, корень проблемы понять очень легко: частные компании не являются членами клуба.

Наиболее сообразительные фирмы ухитряются сидеть на обоих стульях. Самый крупный соучредитель «Леново», компьютерной фирмы, которая купила часть бизнеса IBM в области персоналок, является государственным НИИ, однако компания зарегистрирована (в том числе и на зарубежных биржах) в качестве частной. Некоторое время ее штаб-квартира размещалась в Штатах. Ян Юаньцин, глава фирмы, до сих пор испытывает неловкость, когда речь заходит о его членстве в КПК. «Давайте оставим политику в стороне, ладно?» — сказал он в конце 2004 г. в ответ на вопрос, каким образом ему удается сочетать собственную партийность с бизнес-обязательствами. С другой стороны, Ян действительно старается дистанцироваться от политики. Его советники говорят, что Ян мягко отклонил приглашение принять участие в работе Народного политического консультативного совета, околопартийного органа под руководством одного из членов Политбюро, призванного создавать впечатление, что партия прислушивается к мнению широкой общественности.

«Хуавэй», производитель телекоммуникационного оборудования и, пожалуй, самая успешная компания Китая на глобальном рынке, осторожно именует себя «коллективной», а не «частной» фирмой, и это различие сыграло важную роль при получении господдержки на решающих этапах развития ее бизнеса. В 1996 году Чжу Жунцзи, тогдашний вице-премьер, посетил «Хуавэй» с группой руководителей четырех крупных государственных банков. Услышав, что компания нуждается в средствах для противостояния иностранным фирмам на внутреннем китайском рынке, Чжу не сходя с места приказал банкам оказать всю требуемую поддержку. «[Отечественным покупателям] необходимо предоставить потребительский кредит», — заявил он. Впрочем, «коллективный» статус «Хуавэй» вызывает сомнения. Компания до сих пор не обнародовала подробную разбивку структуры владения активами. Предполагается, что большинство акций принадлежит Жэнь Чжэнфэю, бывшему офицеру-тыловику Народно-освободительной армии, который основал компанию в 1988 г., и его менеджерам. Точно такая же неясность окружает и «Пинань», страховую компанию из города Шэньчжэнь. «Пинань», один из крупнейших финансовых институтов Китая, классифицируется по категории частной компании, однако данные о распределении мажоритарных акционерных долей не раскрываются.

Критика «Хайэр» и споры вокруг истинного лица собственников фирм типа «Леново», «Хуавэй» и «Пинань» в какой-то степени отвлекают внимание наблюдателей от более существенных трендов. К началу XXI века многие китайцы начали аккумулировать личное и весьма немалое богатство. Показательно, что некоторые из них стали открыто говорить на эту тему. Появление нового класса супербогачей — опасный вызов авторитету КПК. Уничтожив частный бизнес после обретения власти в 1949 г., партия оказалась перед необходимостью пойти навстречу предпринимателям.

В конце 1990-х гг. Руперт Хугверф, молодой бухгалтер, живущий в Шанхае и владеющий китайским языком, столкнулся с серьезной проблемой: несмотря на знание страны, он не мог объяснить феномен «нового Китая». «Любой читатель газет запросто предскажет рост ВВП. Любой турист заявляет, что облик страны меняется на глазах. И что из этого?» В итоге Хугверф решил прибегнуть к способу, который давно стал на Западе символом предпринимательской экономики. Речь идет о первом в истории Китая списке богачей.

Тема богатства и возникновения нового класса в коммунистическом Китае была настолько резонансной, что подобная публикация не сошла бы с рук ни одному местному изданию. Партия может резко отреагировать даже на самое безобидное упоминание о том, что в китайском обществе наблюдается социальное расслоение. В 2002 году я брал интервью у шанхайского вице-мэра Цзян Сысяня. Вице-мэр заметил вскользь, что в его городе стремительно развивается новый средний класс. На первый взгляд, вполне безобидная ремарка, к тому же взятая на вооружение городской администрацией, чтобы успокоить иностранных бизнесменов: дескать, Китай все больше и больше походит на Запад. Так вот, буквально на следующий день мне позвонили из муниципалитета и передали настоятельную просьбу вице-мэра не публиковать его высказывание насчет среднего класса.

Но если вице-мэр не мог позволить себе говорить о социальных классах и богатстве, то перед Хугверфом таких ограничений не стояло. Он начал с обзвона предпринимателей. Большинству из них еще не выпадал шанс рассказать свою биографию — вот почему они с готовностью брали трубку и беседовали с иностранцем, которого и в глаза-то не видели. Зато местным журналистам не приходилось рассчитывать на столь же обходительное отношение, поскольку все понимали: китайские СМИ — полностью в крепких руках государства. Многие предприниматели испугались, как бы идея Хугверфа не обернулась для них политической смертью, и попросили убрать свои имена из списка. Жэнь Чжэнфэй, скрытный глава «Хуавэй», вообще принялся слать угрожающие письма через своих адвокатов и пиар-консультантов. В 2002 году его примеру последовал и Мяо Шоулян, сколотивший состояние в сфере недвижимости и бытовых электроприборов. «Он всегда опасался задеть какого-нибудь местного партаппаратчика», — заметил Хугверф. Но, едва Мяо в 2003 г. приняли в состав официального совещательного органа КПК в Пекине, он тут же расслабился и согласился сотрудничать.

Список появился как раз вовремя: впервые с 1949 г. он отразил критическую массу частного богатства и параллельное развитие культа предпринимательства. Старая поговорка — дескать, китайских экономических чудес много, но ни одно не встречается в самом Китае — уже потеряла актуальность. Сейчас в коммунистическом Китае появились собственные, доморощенные магнаты, чье богатство, личная жизнь, привычки, бизнес-стратегии и инвестиционные планы внезапно стали достоянием общественности. Хотя местные СМИ и не могли инициировать этот проект, они немедленно перепечатали список под предлогом освещения зарубежной прессы. В глазах самих предпринимателей такие публикации были проверкой их политических связей и навыков выживания, и многие птицы самого высокого полета не выдержали испытания.

Выяснилось, что политические силки расставлены повсюду. Ян Бинь, номер третий в списке 2001 г., владелец голландского паспорта и магнат-риелтор-цветовод, совершил непоправимую ошибку, распространив бизнес на Северную Корею. Дипломатический истеблишмент воспринял это как посягательство на свою территорию, и Бинь был вскоре арестован за уклонение от уплаты налогов. Его однофамилец Ян Жун, который владел первым в истории Китая бизнесом, получившим регистрацию на Нью-Йоркской бирже в 1991 г., бежал в США в 2003 г., из-за угрозы ареста со стороны властей провинции Ляонин. Список вменяемых прегрешений был длинный, но они тоже имели политическую подоплеку. Во-первых, Ян рассорился со своими покровителями из числа ляонинских чиновников, когда вздумал вкладывать средства за пределами провинции; затем вступил в полемику с Центробанком по вопросу владения крупным пакетом акций его собственной компании. Как только споры с государством вышли на публику, с Яном было покончено.

Не далее как в 2008 г. верхняя строчка списка означала опасность. Хуан Гуанъюй, самый богатый человек Китая (6,3 миллиардов долларов) и глава национальной сети магазинов электробытовых товаров «Гомэ», был арестован в ноябре 2008 г. по обвинению в инсайдерских сделках с ценными бумагами. Услышав подобные новости, люди не задавались вопросом: «Что плохого он сделал?» Нет, они говорили: «Интересно, кого он обидел?» Впрочем, скандальные аресты богачей оставляют в тени более важные вещи. Предпринимателей лишают доступа к банковскому капиталу, выдавливают из наиболее прибыльных секторов экономики, зачастую вынуждают вступать в противоестественные союзы с государственными партнерами, а иногда и сажают. Несмотря на такие неприятности, частное богатство постепенно становится неотъемлемой частью китайского общественного ландшафта.

Для многих предпринимателей включение в этот список означало и ряд преимуществ. При правильных обстоятельствах, когда за компанией стояли местные власти-покровители, предприниматели получали более высокий социальный статус, а порой и более высокий кредитный рейтинг. В 2002 году я побывал на Шаганском металлургическом комбинате. Пресс-секретарь Шэнь Вэньжуна, главы компании, горько жаловался, что намеченный к публикации список поставит его босса в неудобное положение. Я же посоветовал ему не беспокоиться: дескать, по сравнению с 2001 г. Шэнь Вэньжун должен опуститься строчек на тридцать, а то и сорок. Благодаря такому падению, сказал я, пресса уделит Шэнь Вэньжуну гораздо меньше внимания, чем раньше. Настроение пресс-секретаря тут же изменилось. Он с возмущением воскликнул: «Как же так?! Ведь мы делаем деньги быстрее других!»

Чем богаче становятся предприниматели, тем чувствительнее их политические антенны. Умные дельцы сближаются с партией, а та, в свою очередь, зачастую идет им навстречу. Предприниматели вроде Ван Ши, чье прошлое омрачено участием в политическом противостоянии, всеми силами стараются загладить былые прегрешения. Ван, глава China Vanke, крупнейшего жилищного девелопера страны, эпатажностью напоминает Ричарда Брэнсона: в свободное время он пишет книжки о собственных восхождениях на Гималаи и о походах по Центральной Азии. В 1989 году Вану было тридцать восемь. Из-за неуемного характера он очутился в первых рядах своих работников, которые вместе с другими шэньчжэньскими демонстрантами выступали в поддержку пекинских протестов. В результате местные власти внесли Вана в черный список; ходят слухи, что он целый год провел за решеткой.

Через много лет после своего освобождения Ван заявил, что сожалеет о личном участии в беспорядках. В интервью журналу «Тайм» (1997 г.) и «Вашингтон пост» (1999 г.) он сказал, что сделал ошибку, возглавив протесты. «Ведь я был председателем правления, то есть символом, а не частным лицом. Протест мне следовало выразить заявлением об отставке», — вздыхал Ван. К 2008 г., когда «Нью-Йорк Таймс» опубликовала пространное интервью — ведь Ван стал одним из самых богатых людей страны, — он, судя по всему, напрочь утратил все воспоминания об этом деле. Через пресс-секретаря Ван упорно отрицал сам факт своего участия в демонстрациях.

В конце 2008 г. Ван резюмировал правила ведения бизнеса в Китае, которые усвоил из собственного опыта. Итак, при открытии частного бизнеса очень важно привлечь какого-нибудь государственного акционера, чтобы компания получила «красную шапку». «Возьмешь слишком много — государство обидится; возьмешь слишком мало — обидишь самого себя», — говорит Ван. Через несколько лет его первый государственный акционер вышел из компании, однако и новый партнер принадлежал государству — уж Ван проследил. Первое правило Вана гласит: без «красной шапки» не рассчитывай на быстрое развитие. А вот и второе, смежное правило: решился превратиться в крупного игрока без «красной шапки» — будь постоянно начеку. Третье правило, вынесенное из событий 1989 г., понятно и так: не лезь в политику.

Исторический поворотный момент в отношениях КПК и частного сектора наступил на партсъезде 2002 г., когда Цзян Цзэминь открыто объявил, что отныне предприниматели могут вступать в партию. Многие из них сами записались в КПК через местные парткомы, которые понимали выгоду от присутствия успешных бизнесменов в своих рядах. Другие были членами партии еще до начала частной деятельности. К примеру, каждый пятый в списке Хугверфа уже носил партбилет. Цзян далеко отошел от оппортунистической риторики своих предшественников, которые именовали частников «алчными торгашами». По мере роста частной экономики Цзян-партаппаратчик сумел увидеть выгоды публичного братания с предпринимателями. Привыкнув играть закулисную роль в государственных и хозяйственных делах, партия узрела политические преимущества от рекламы своего проникновения в наиболее динамичную часть экономики. Партийная табличка у входа в каждую частную компанию напоминала бы всем и каждому, кто здесь хозяин.

Борьба с этим нововведением стала чрезвычайно показательным и противоречивым делом. Закоренелые лефтисты — громогласное меньшинство, периодически резко критикующее отход с позиций традиционного социализма — были надежной базой противников Цзяна. На этот раз к ним присоединился Чжан Дэцзян, тогдашний секретарь партийного комитета провинции Чжэцзян, и общественность стала свидетелем редкого явления — раскола в рядах руководящей элиты. Еще перед обнародованием этого решения Чжан заявлял, что категорически нельзя допускать предпринимателей в партийные ряды, иначе они могут подмять под себя местные партийные организации. «Чжан активно лоббировал свою позицию по этому вопросу и атаковал частников, однако Цзян Цзэминь вскоре прибыл в Чжэцзян и открыто заявил, что позволит предпринимателям вступать в КПК невзирая на любое сопротивление оппозиции», — говорит У Сяобо, китайский автор бестселлеров о частном бизнесе.

Провинция, где правил Чжан, усилиями частных предпринимателей превратилась в самый богатый регион страны по уровню дохода домохозяйств. На партсъезде 2002 г. Чжана ввели в состав Политбюро и поручили возглавить Гуандун, еще одну провинцию, благосостояние которой обеспечили частники. Впрочем, негативное отношение Чжана к предпринимателям было, по меньшей мере, объяснимо и не противоречило его глубоким коммунистическим корням. Чжана, уроженца северо-восточной провинции Ляонин, еще в молодости направили учиться в сталинистскую Северную Корею, считавшуюся братским соседом и союзником КНР. В 2002 году только Чжан и еще один член Политбюро могли похвастаться экономической подготовкой — остальные члены имели инженерно-технические дипломы. И мало кто обращал внимание, что диплом экономиста выдан пхеньянским Университетом им. Ким Ир Сена.

Чжан крепко усвоил: частные предприниматели опасны отлично профинансированной, независимой сетью социальных и деловых связей, которая не подчиняется партии и функционирует в обход ее структур. Предоставленные самим себе, они могут превратиться в инкубаторы оппозиционных центров. Партию с давних пор беспокоил данный феномен, так называемая мирная эволюция, означающая медленную эрозию партийной власти. По замечанию одной американской торговой корпорации, занимающейся сетевым маркетингом через представительство в Пекине, «КПК не хочет видеть крупные организованные группы в пределах сферы своих интересов. Неважно, религиозные это группы, политические или какие-нибудь еще. Главное, что они крупные. Партии попросту не нужна конкуренция».

Кстати, прямая торговля и сетевой маркетинг отлично иллюстрируют этот аспект развития частного сектора в коммунистическом государстве. Названия компаний типа «Амвэй» и «Эйвон» вызывают у западного обывателя ассоциации с рекламными вечеринками в домах потенциальных клиентов, по большей части скучающих домохозяек из пригородов. А вот КПК, которая все видит через призму сохранения своей власти, совсем иначе относится к развитию подобных отраслей в Китае. Появление «дамы из «Эйвон»» на пороге Китая стало событием в первую очередь политическим.

Ричарду Холуиллу, вашингтонскому лоббисту-ветерану, прежде не доводилось участвовать в подобных переговорах. В конце 1990-х гг. он прибыл в Пекин, чтобы представлять интересы своего главного клиента — фирмы «Амвэй», американского гиганта сетевого маркетинга. Напротив Холуилла сидели люди, с которыми он не привык иметь дела за столом переговоров. Речь шла о сотрудниках Управления общественной безопасности, то есть полиции. Эти сотрудники принесли целый список требований к клиенту Холуилла. Ричард неоднократно бывал в Пекине — хотел открыть потенциально огромный рынок сбыта для сетевого маркетинга — и уже сталкивался с министерством торговли и прочими китайскими ведомствами, отвечавшими за внешнюю торговлю и бизнес-регистрацию. Присутствие полиции стало сигналом, что правила игры изменились — причем не только для «Амвэя» и «Эйвона», но и для всех компаний, занимающихся прямыми продажами.

Корпорация «Амвэй» развилась в глобального игрока на базе очень простой бизнес-модели: она позволяла людям стать дистрибьюторами хозяйственных товаров, косметики и тому подобной продукции без начальных капиталовложений. Торговые представители зарабатывают не только продажей товаров «Амвэй», но и за счет привлечения новых участников. Местные органы власти, однако, никак не могли взять в толк различие между добросовестными, давно существующими фирмами, и «пирамидами», которые появились в Китае примерно в то же время. К примеру, скандальную известность приобрела одна тайваньская компания, которая сбывала «вибромассажеры для ног» по восьмикратно завышенной цене, тем самым вынуждая своих дистрибьюторов рекрутировать множество новых участников, чтобы хотя бы вернуть затраченные деньги. Разозленные горе-инвесторы, которым были обещаны золотые горы, принялись вовсю критиковать китайские власти за попустительство мошенникам. Кое-кто, лишившись всех сбережений, от отчаянья наложил на себя руки. Другие стали устраивать пикеты под окнами правительственных учреждений. Пекин отреагировал так, как принято среди бюрократов, столкнувшихся с принципиально новой проблемой. В апреле 1998 г. Госсовет, играющий в КНР роль кабинета министров, издал указ, зачитанный в блоке вечерних новостей государственного телеканала: любая деятельность в сфере сетевого маркетинга отныне попросту запрещалась.

Едва переговорщики от полиции начали засыпать Холуилла вопросами, он понял, что их беспокоит нечто большее, нежели мошенничество и общественное негодование. «А нет ли среди персонала «Амвэй» сторонников движения «Фалуньгун»? — спрашивали они. — Кто конкретно проверяет личные дела торговых агентов из Тайваня?» «Один из полицейских открытым текстом велел мне избавиться от всех адептов «Фалуныуна», — вспоминает Холуилл. — Я ответил, что эта мера ничего не даст, а только разозлит американский Конгресс. Впрочем, добавил я, если кто-то возьмется проповедовать в рабочее время, такого человека мы уволим. Полицейский подарил мне пристальный взгляд и сказал: «Советуем быть повнимательней»». Сардонический тон репортажа в иностранной прессе отлично отразил параноидальные настроения, царившие в ту пору среди китайских властей, обеспокоенных появлением всевозможных «амвэев» и «эйвонов». «Неужели за фразой «С толстой сумкой на ремне «Эйвон» в дверь стучит ко мне» кроется тайный, контрреволюционный смысл?», — интересовалась первая же строчка статьи. В глазах китайской службы безопасности именно так оно и было.

В Китае партия плотно контролирует религию, предписывая лишь пять официальных вероисповеданий, причем все службы должны регистрироваться в местном филиале Управления по делам религий. Неправительственные организации и частные благотворительные общества с трудом закрепляются на китайской почве по аналогичным причинам: правительство неохотно идет на регистрацию, которая необходима для создания прочной правовой основы их деятельности. Партийное руководство религией, неправительственными организациями и «дамой из «Эйвон»» базируется на том же принципе, не позволяющем им превратиться в конкурирующие центры власти.

Хотя в глазах Запада сетевой маркетинг выглядит вполне невинным, в Китае эта практика напоминает зажигательную гранату, начиненную всеми теми компонентами, что так беспокоят КПК, едва речь заходит о религии и неправительственных организациях. Собрания привлекли десятки тысяч людей, которые — следуя своей вербовочной роли — выходили к трибуне и разражались вдохновляющими речами о том, какие блага принесла им эта деятельность. Герберт Хо, работавший на «Амвэй», вспоминает, как некий мужчина на одном из таких собраний жаловался, что проработал на партию тридцать лет и ничего за это не получил. «Три года назад я вступил в «Амвэй» и уже накопил достаточно денег, чтобы купить квартиру и послать детей в колледж.

«Амвэй» — мой новый дом», — расчувствовался выступавший. Хо присовокупил: «Чиновникам было неуютно слышать такие речи. Попахивало религией, и китайские власти отнеслись к этой идее очень прохладно». Вдобавок иностранные фирмы порой вели себя опрометчиво; например, одна из компаний легкомысленно назначила вербовочное собрание на 4 июня, годовщину кровавых событий 1989 г.

Некоторое управленцы признают, что полиция в чем-то права. Многие члены движения «Фалуньгун», которым запрещено устраивать сходки, стали вступать в ряды сбытовых групп. Один из сотрудников рассказывает: «Когда наша компания устраивала крупные собрания, фалуньгуновцы тоже собирались в уголке. Правительство лишило их средств к существованию, так что наши сбытовые группы стали для них очевидным местом работы». Правительственные ведомства, отвечающие за внешнюю торговлю и трудовые вопросы, поддерживали респектабельных сетевиков, поскольку они создавали рабочие места и генерировали доходы. Однако этим ведомствам не хватало политического веса противостоять органам госбезопасности и полиции.

Энергичность, с которой правительство и китайские СМИ взялись осуждать сетевой маркетинг, лишний раз подчеркивает озабоченность КПК. Одна относительно либеральная газета на юге страны назвала такие компании «независимыми княжествами, стоящими над законом и напоминающими религиозные культы». Полиция утверждала, что эти фирмы желают контролировать «тело и душу» своих сотрудников. К тому времени слово «культ» стало настоящим политическим жупелом из-за ассоциации с движением «Фалуньгун», объявленным вне закона. Госсовет, критикуя сетевой маркетинг, пользовался формулировками, вполне применимыми и к самой КПК: «организация закрыта для аутсайдеров, механизм функционирования носит секретный характер, а сеть дистрибьюторов охватывает всю страну».

Когда отрасль вновь получила «зеленый свет», правительство распорядилось, чтобы каждый территориальный филиал имел собственный юридический адрес и представительство. Сбыт товаров, таким образом, носил открытый характер, а не осуществлялся как бы тайком, за закрытыми дверями частных квартир и домов. Дистрибьюторы имели право на вознаграждение за лично проведенные продажи, но комиссионные за вербовку отменялись. Для собраний численностью от двадцати пяти до пятидесяти человек (в зависимости от региона) требовалось получать разрешение полиции, оформляемое за две недели, а то и за месяц до намеченной даты. Требования преследовали одну цель: воспрепятствовать появлению «троянских коней» вне сферы государственного контроля. К 2008 г. запретительный пыл властей поостыл, и пара дюжин иностранных фирм все-таки получили свои лицензии. «Амвэй», в частности, инвестировал существенные средства в «связи с госорганами» и выстроил вполне успешный бизнес на китайской почве. Но полиция до сих пор ежегодно устраивает кампании «по ликвидации» нелегальных фирм, занимающихся сетевым маркетингом (обратим внимание на формулировку, обычно употребляемую для рейдов на организованные преступные группы).

Боязнь подрывной деятельности, в свое время приведшая к атаке на «Амвэй» и «Эйвон», послужила причиной еще одной партийной инициативы. На сей раз мишенью стал очередной гигант американского капитализма, «Уол-Март», из которого партия сделала образец насаждения профсоюзов в крупных иностранных фирмах.

«Первая кровь» пролилась в начале 2006 г. в Цюаньчжоу, портовом городе династии Мин и современном центре производства спортивных и туристических товаров. Китайское законодательство разрешает трудовым коллективам объединяться в профсоюзы, однако компании не обязаны их формировать. Поначалу администрация «Уол-Март» сопротивлялся нажиму под предлогом, что ей ничего не известно о намерениях работников учредить профсоюзную ячейку. Но, как только появилось достаточное количество подписей (собиравшихся на полуподпольных ночных сходках за пределами магазина), администрация уже по закону была вынуждена подчиниться этому требованию.

Вообще говоря, американской компании и не требовалось беспокоиться, что профсоюз нанесет ущерб ее бизнесу. Я приехал в Цюаньчжоу вскоре после этих событий, и местный профсоюзный босс Фу Фужун триумфально показал мне ключевой документ, хранившийся в его кабинете. Документ представлял собой один-единственный листок бумаги с тридцатью кроваво-красными отпечатками пальцев, как если бы речь шла о сборе подписей для тайного общества. «Мы никогда не пойдем на упрощенческие меры вроде забастовок, — сказал Фу. — Благодаря профсоюзу будут созданы гармоничные связи между трудом и капиталом». Еще до встречи с Фу его работники невольно укрепили меня в этом же подозрении. Сотрудница, встретившая меня в аэропорту, не носила с собой визитку с указанием профсоюзной должности; вместо этого она дала мне визитку, относящуюся к ее семейному бизнесу — добыче карьерного камня где-то в провинции Хэнань. На следующее утро ее сменил другой сотрудник, но и у него не оказалось профсоюзной визитки — зато была карточка партнера-акционера местной фабрики по выпуску спортивной обуви. Возможно, эти люди и впрямь радовались, что заставили «Уол-Март» сформировать профсоюз, однако никто из них не связывал победу с повышением зарплаты и улучшением условий труда.

При коммунистах функция единственной официально признанной в Китае профсоюзной организации — а именно, Всекитайской Федерации профсоюзов — всегда заключалась в недопущении независимого тред-юнионистского движения. Вместо того чтобы представлять интересы рабочих внутри госпредприятий, профсоюз работал на партию. Приветственные возгласы, которыми иностранные профсоюзы встретили кампанию ВФП против «Уол-Март», были сделаны не по адресу. Когда Пекин в 2006 г. принял новое трудовое законодательство (обусловленное многолетними жалобами на плохие условия труда), ВФП держалась в первых рядах этой инициативы. Сейчас, однако, активисты-застрельщики старательно равняли шаг согласно интересам КПК. Как выразился Брюс Диксон из Института Джорджа Вашингтона, «в последние годы КПК позволяет ВФП активно выступать в интересах трудящихся, когда речь идет о законотворчестве и выработке политики, однако сажает за решетку всех, кто ратует за создание независимых профсоюзов».

Кампания против «Уол-Март» во многом напоминала политическую панику вокруг «дамы из «Эйвон»», и предназначалась для утверждения позиции партии на иностранных предприятиях, которые успели стать важной частью новой китайской экономики. По словам двух экспертов, занимающихся трудовым законодательством Китая, «фундаментальная цель [профсоюзной кампании] заключается в том, чтобы заново внедрить утраченный механизм контроля над большим числом работников, ныне занятых не на госпредприятиях, а в иностранных фирмах». И действительно, на иностранных фирмах трудится порядка 28 миллионов китайцев, что составляет почти ю% трудовых ресурсов городского населения страны. К концу этой трехлетней кампании ВФП расширила охват: если в 2003 в Федерацию входило порядка 30 % предприятий с иностранным капиталом, то в марте 2008 этот показатель составлял уже 73 %. Кампания не только увеличила объем профсоюзных взносов, собираемых в принудительном порядке: КПК получила новый комплект глаз и ушей внутри зарубежных фирм. В том же году один из магазинов «Уол-Март» на северо-востоке Китая без особой помпы учредил и партячейку. Весьма своеобразный момент в истории символа ультракапитализма, но при этом и свидетельство того, насколько изощренной стала официальная идеология КПК.

Усилия партии по внедрению в иностранные фирмы — лишь небольшая часть куда более масштабной стратегии. Конечная цель заключается в том, чтобы КПК постоянно присутствовала на любом крупном частном предприятии страны. Пожалуй, ярче всего маниакальное стремление партии быть вездесущей можно проиллюстрировать на примере частных компаний Вэньчжоу, куда КПК решила проникнуть в 2007 г.

Приморский Вэньчжоу, спрятанный за горным хребтом в часе лета к югу от Шанхая, славен тем, что именно здесь зародился неукротимый китайский капитализм. Хороших дорог к городу не было, сельскохозяйственной земли не хватало, да еще в опасной близи лежал Тайвань — словом, после 1949 г. Вэньчжоу оказался предоставлен самому себе. Раз уж государство почти не вкладывало в него средств, пустоту стали заполнять мелкие, в основном семейные предприятия. Специализируясь на производстве башмаков, пуговиц, зажигалок и пластиковых чехольчиков для визиток, кустари из Вэньчжоу успешно завоевали местный рынок сбыта, тем более что в этих товарах ощущался дефицит. Прибыль они инвестировали затем в другие направления, как внутри страны, так и за границей. Было время, когда на долю местных предприятий приходилось до 80 % глобального рынка зажигалок и чуть ли не треть общемирового производства замков.

Когда начал приоткрываться рынок недвижимости, именно предприниматели-вэньчжоусцы оказались в первой волне риелторских спекуляций, которые захлестнули затем Шанхай и прочие мегаполисы. Они же стали первыми частными инвесторами в угольные шахты Шаньси, причем как раз перед ценовым бумом 2002 г. Мало того — они доминировали среди зарубежных бизнес-ассоциаций китайской диаспоры и рекрутинговых фирм, которые, как грибы, повыскакивали по всей Европе в 1990-е гг. В Китае ходят легенды о коммерческой хватке торговцев из Вэньчжоу. Бизнес-секция любого книжного магазина в КНР полна изданий с такими, например, заголовками: «Жителям Вэньчжоу благоволит Господь Бог», «Эти кошмарные вэньчжоусцы», «Богатые сестры Вэньчжоу» и даже «Бизнес-талмуд вэньчжоусцев, китайских евреев».

Посещая частные компании как в Вэньчжоу, так и в других городах, я всегда задаю один и тот же вопрос: есть ли у них парткомы и чем конкретно они заняты. Отдельные управленцы (и почти всегда не для печати) пренебрежительно сравнивают их с политкорректным пусканием пыли в глаза. «Чистая формальность, как бы политическое шоу», — сказал старший руководитель одной шанхайской компании, которая в тот год (2001) получила грамоту, войдя в десятку призеров конкурса на звание лучшей низовой парторганизации. Лю Юнхао, выходец из сельской Сычуани, который в 1990-е гг. сколотил состояние на продаже свиного корма, принадлежит к тем немногочисленным людям, которые открыто отрицают влияние КПК на работу их предприятия; в случае Лю речь идет о группе компаний «Надежда». Это его заявление я слышал дважды: в 1996 г. и десятилетие спустя. «Думаю, неплохо, что партком организует какие-то учебные кружки и занятия, — сказал он. — Но их секретарь не входит в руководящий состав нашей компании».

А в остальном ответы были на удивление схожи. Подобно тому как все чиновники заучивают призывы вождей (даже если не следуют им на практике), все предприниматели наизусть запомнили текст, объясняющий присутствие партии в их компаниях. Итак, партком существует для разбора жалоб сотрудников, прямо как профсоюз, а также для «морально- этического» и «духовного» наставничества. «Это очень важно с точки зрения морального духа предприятия, — говорит Ли Жучэн, глава «Янгор» из города Нинбо, крупнейшей частной фирмы во всей швейной промышленности Китая. — Надо иметь духовный центр. В противном случае станешь пустой скорлупой». Ли вещал торжественным, уважительным тоном, которым так часто пользуются люди, обсуждая КПК с аутсайдерами: безошибочный признак, что он «попугайничал», повторяя официальные лозунги, а не выражал свое собственное, самостоятельное мнение.

Однако никто из предпринимателей ни словом не упомянул фундаментальную причину интереса КПК к частному сектору. Партийное присутствие, взятое прямиком из ленинского сценария, служит не только для надзора: это своего рода политический страховой полис, «спящая» агентурная ячейка, которую полагается активировать в минуту кризиса. Цель КПК в том и состоит, чтобы каждый значительный институт страны оснастить партийным активистом. Партия не скрывает своей позиции. «В опасные моменты, подобно тому как это было с движением «Фалуньгун», мы можем [посредством парткомов] мобилизовать все каналы для локализации кризиса», — говорит Чжан Дахун, замначальника отдела низовых парторганизаций шанхайского горкома.

Существует и предпочтительная модель проникновения в иностранные совместные предприятия, которую преподают в партшколах на примере СП с участием японского «Ниссана» и китайского автомобилестроителя «Дунфэн». Это самое крупное китайско-японское совместное предприятие было шансом трансформировать «Дунфэн», который оказался в сложном положении. Впрочем, сей факт не помешал китайской стороне на целый год затянуть переговоры по вопросу роли КПК в новой компании. «Дунфэн» не устраивало символическое учреждение парткома. Китайцы хотели, чтобы новое предприятие дало парторгу высший управленческий пост, платило ему зарплату и покрывало административные издержки. Отдельным соглашением «Дунфэн» выторговал право повесить партийную табличку при входе в партком. «Смысл в том, чтобы при сотрудничестве с «Ниссаном» парторганизация ни в коем случае не превратилась в некую полуподпольную ячейку на птичьих правах», — гласил меморандум Орготдела, разбиравшего этот случай.

Внутренний отчет Орготдела, составленный в 2005 г. по вопросу его работы в негосударственных компаниях, полон унылых ссылок на докладные записки низовых парторганизаций о падении роли КПК на частных и совместных предприятиях. К примеру, доклад цитировал такое высказывание: «По сути, мы оказались без денег и без власти. Стоит только открыть рот, как тебя тут же забрасывают язвительным насмешками». СП «Ниссан-Дунфэн» было ярким исключением на этом фоне, коль скоро у них имелось письменное соглашение о том, что представитель партии займет место в сердцевине процесса принятия решений.

Вэньчжоусцы никогда даже не пытались делать вид, что следуют линии Пекина; поэтому-то партия лишь в 2007 г. попробовала внедриться в местные частные предприятия. Несколькими годами ранее я побывал в этом городе. Один кадровый работник, пригласивший меня на традиционный приветственный банкет, шутливо прошелся по недавней политической кампании Цзян Цзэминя с довольно неуклюжим названием «Три олицетворения». «Два первых [олицетворения] я помню. Интересно, хоть кто-нибудь может сказать, как звучит третье?» — смеялся он с набитым ртом. Редко кто из китайских должностных лиц позволяет себе издеваться над партийными тезисами в разговоре с иностранцем, особенно едва знакомым. Парадокс в том, что эта кампания была средством приманивания предпринимателей на коммунистическую орбиту, что, собственно, Цзян и проделал чуть позднее. Хотя вэньчжоуские чиновники не вполне твердо помнили политические наставления Цзяна, они с точностью до доллара знали цены на автомобили представительского класса вроде «БМВ» или «мерседес-бенц».

На первый взгляд, партийный «штурм» Вэньчжоу обернулся неудачей. Из юо тысяч частных компаний города лишь 4100, или 4 %, сформировали у себя партячейки. В одном из первых репортажей «Жэньминьжибао» в начале 2008 г. перечислялись добрые дела этих парторганизаций, например, раздача телевизоров малоимущим семьям или забота об инвалидах. Возникало впечатление, что КПК — это объединение соцработников, а не авангард марксизма-ленинизма. Организаторы этих мероприятий заявляли о своем непринужденном отношении, об отсутствии какого-либо давления, разнарядок или политических игр. «Мы все равно поможем им учредить партячейки, будь это частное предприятие, общественная или неправительственная организация, хотя никто не вынуждает их это делать, — сказал Шао Дэпэн. — Если они подадут заявку и удовлетворят требованиям, мы просто направим их по нужному пути».

При более близком рассмотрении картина выглядит совсем иначе. Под этой инициативой подписалась лишь горстка компаний; что любопытно, все до единой были ведущими частными предприятиями города. КПК, сама по себе крупная организация, предпочитает иметь дело с влиятельными предприятиями, а не с теми фирмами, которых Цзян Цзэминь в свое время презрительно сравнивал с мелкими торгашами. Партия прозорливо сочла, что крупные частные компании, чьи интересы распространяются далеко за пределы города и охватывают всю страну, обладают гораздо большими политическими ставками. «Создание парткома — это символ нормализации, — говорит местный эксперт Ма Цзиньлун. — Посещая Вэньчжоу, высшие руководители страны посетят предприятие только в том случае, если на нем учреждена парторганизация. Вы спрашиваете, в чем состоит функция парткома? Она самая большая из всех».

Подобно тому, как вашингтонские юридические фирмы нанимают бывших политиков для установления связей с правительственными кругами, ведущие компании Вэньчжоу соперничают за ушедших в отставку функционеров из местного отдела пропаганды, которые затем становятся парторгами. Например, группа «Чжэнтай», изготовитель электронного оборудования и крупнейшая частная корпорация города, подыскивала секретаря парткома в должности более высокой, нежели та, что имел парторг «Дэлиси», фирмы-конкурента. Бывшие кадровые работники с удовольствием откликнулись на эти предложения. «Оба парторга уволились раньше времени, — рассказывает Ма. — Работа в частной компании лучше оплачивается».

Такая смычка позволяет партии обеспечить свое присутствие на частных фирмах и устроить дальнейшую карьеру для вышедших в отставку кадровых работников. Что же касается предпринимателей, здесь выгоды еще значительнее. Многие бизнес-лидеры занимают места в городском собрании народных представителей и официальном совещательном органе. Ма на личном опыте испытал могущество предпринимателей, когда был предварительно номинирован в список тридцати наиболее влиятельных жителей Вэньчжоу. Вскоре после этого ему — как и другим коллегам-ученым — пришлось снять свою кандидатуру. «В итоге все места в списке заняли предприниматели. Только они могли себе это позволить», — вспоминает Ма.

Та же тенденция проявляется и в более мелких бизнес-ассоциациях, учреждаемых партией на низовом уровне с целью установления связей и проникновения в частный сектор по всей стране. Они все в большей степени смыкаются с бизнесом и лоббируют его интересы. Опросы, проведенные Брюсом Диксоном, свидетельствуют, что доля китайских должностных лиц, которые считают, что основная задача бизнес-ассоциаций состоит в обеспечении партийного руководства частными компаниями, за период с 1999 по 2005 г. упала с 48 до 32 %. В то же время доля чиновников, полагавших, что ассоциации должны в первую очередь работать на благо бизнеса, подскочила с 42 до 57 %. «Партийное строительство в частном секторе идет успешнее, когда партячейки продвигают именно предпринимательские интересы, а не насаждают принципы партийного руководства», — считает Диксон.

Слова Ван Ши о важности «красной шапки», стычка фирмы «Хайэр» с властями Циндао, заигрывания «Хуавэй» с политическим истеблишментом и культивация партийной почвы на крупных фирмах Вэньчжоу — все эти явления являются звеньями одной цепи. Чем солиднее ты становишься, тем важнее добрые связи с КПК и тем значительнее выгоды, извлекаемые из хороших политических взаимоотношений. Резкий контраст в судьбах двух предпринимателей, которые в начале текущего столетия попытались покончить с засильем госмонополий в промышленных секторах страны, служит наглядным примером того, как правильные связи с властями помогают развивать бизнес, и какую цену приходится платить неудачникам.

Лет через десять после того, как Лю Юнсин начал завоевывать себе место под солнцем в алюминиевой отрасли, он рассказал об уроках, которые извлек из попытки вести дела в секторе, где с давних пор существовала полная государственная монополия. В конце 1990-х гг., когда Лю намечал свой бизнес, его инвестиционные планы были вполне конкретными. Объемы промышленного производства и гражданского строительства в Китае побивали один рекорд за другим. Непрерывно возрастал спрос на алюминий и сырье, на котором работала эта отрасль. Поскольку отечественные поставки глинозема во всей стране находились под контролем одной-единственной госкомпании, Лю решил, что его группе «Ист Хоуп» выпал редчайший шанс выйти на рынок за счет овладения всем производственным процессом, от добычи бокситов до выплавки первичного алюминия, чтобы никто из государственных конкурентов не смог взять его в заложники.

Лю, который к этому моменту уже был одним из самых богатых предпринимателей Китая, правильно составил как минимум одну часть своего бизнес-уравнения. Начиная с 2002 г. тяжелая промышленность страны в течение пяти лет переживала эпоху небывалого расцвета и прибылей. Однако политические процессы, связанные с проникновением в сектор, оказались куда более коварными. Когда в ходе интервью в 2008 г. Лю был задан вопрос об извлеченных уроках, он ответил, что самое главное — не стать «вторым Тебэнем». Лю сказал так: «Тебэнь — урок для всех нас. Настоящая трагедия».

Металлургический комбинат Тебэнь в провинции Цзянсу нынче удостаивается лишь небольшого примечания в анналах китайской экономики; это история о пронырливом предпринимателе, который перехитрил самого себя и получил по заслугам. Дай Гофан, владелец комбината Тебэнь, имел точно такой же бизнес-план, как и Лю: в первые годы текущего столетия он увидел аналогичный шанс в черной металлургии. Будучи недорогим производителем, он решил, что запросто сможет отхватить кусок прибыльного рынка, на котором хозяйничали довольно ленивые гиганты типа госконцерна «Баостил», чьи головные предприятия расположены возле Шанхая, в 150 км вниз по течению Янцзы. Все, что требовалось, — это обеспечивать крупные объемы производства. Рынок не обманул ожиданий Дая. Спрос на сталь и, соответственно, прибыль показывали устойчивый рост пять-шесть лет подряд, вплоть до середины 2008 г.

Здесь-то и закатилась звезда Дая. Бизнес Лю устоял под многочисленными ударами госмонополий, а вот Дай очутился за решеткой, когда с подачи центрального правительства вспыхнул скандал. Различие в судьбах двух предпринимателей объясняется просто. Лю сумел обойти подводные рифы противостояния, а Дай на эти рифы налетел, когда политические ветры в Пекине начали дуть поперек его курса.

Замысел Дая стать крупным игроком в черной металлургии Китая имел соавторов: партийных начальников в Чанчжоу, промышленном городе на реке Янцзы в провинции Цзянсу. В ту пору 41-летний Дай владел небольшим металлургическим заводом и мечтал развить бизнес так, чтобы можно было выстроить даже доменную печь. Предложение, с которым он обратился к городской верхушке в 2002 г., нашло позитивный отклик. Чанчжоу ревниво сравнивал себя с двумя более успешными городами-соперниками, Сучжоу и Уси, расположенными по соседству. «Власти Чанчжоу заявили: мы просто обязаны ухватиться за этот шанс, — говорит Чжоу Цижэнь, видный экономист при Пекинском университете. — Бизнес-решение было достаточно простым. Даю требовалась поддержка местных властей, земля и кредиты, в то время как перед муниципалитетом стояла задача заручиться одобрением центра. Власти сказали Даю: «Не волнуйся. Мы все устроим»».

Даже по меркам эпохи баронов-разбойников, тебэньский проект был весьма амбициозным. Новый комбинат Дая обладал бы мощностью 8,4 миллиона тонн, что составляет две трети объема выпуска стали в Великобритании в 2008 г. — хотя в случае Китая этот показатель не достигает и 5 %. Любые металлургические проекты стоимостью выше 50 миллионов долларов полагается согласовывать с Пекином. Чтобы обойти это препятствие, чанчжоусцы попросту разбили 1,28-миллиардный проект на двадцать два индивидуальных бизнес-кусочка и каждый из них утвердили самостоятельно. Поучаствовать согласились и местные филиалы крупных национальных банков, обеспечив кредитами до 40 % стартового капитала. В середине 2003 г. Дай начал строительство.

Если бы проект был запущен на один-два года раньше, не исключено, что Даю и властям Чанчжоу все сошло бы с рук. Увы, к началу 2004 г. в Пекине стали раздаваться тревожные звонки; экономика показывала все признаки серьезного перегрева. Особо пристальное внимание было уделено тяжелой промышленности: отрасль потребляла слишком много энергии, что вело к повышению цен на потребительские товары; выбрасывала слишком много загрязнителей, в том числе и парниковые газы; и к тому же в ней было задействовано слишком мало рабочих рук, несмотря на колоссальный объем капвложений в основные фонды. Пекин решил, что пора подать отчетливый сигнал — «убивая курицу, запугивать обезьян», как гласит китайская поговорка, — дескать, пришло время приструнить инвестиционный ажиотаж. Подавляющая часть новых производственных мощностей вводилась в эксплуатацию на государственных металлургических заводах, которые расширялись как одержимые, но ни один из них не был столь выгодной политической мишенью, как тебэньский комбинат.

Вскоре государство всей своей мощью обрушилось на проект. Строительство заморозили в марте 2004 по приказу центра, а еще через месяц Пекин учинил над Тебэнем образцово-показательную расправу. Комбинат Дая обсудили на специально созванном заседании Государственного совета. Его постановление, опубликованное в официальной печати, пестрит суровыми формулировками вроде «незаконные и преступные действия» или «вопиющие нарушения», допущенные местными властями и банками. Даже кроткий премьер Вэнь Цзябао, который редко шел на открытую конфронтацию, показал политический кулак, подражая своему предшественнику Чжу Жунцзи. Вэнь направил в Чанчжоу следственные бригады аж из девяти центральных ведомств, чтобы те как следует порылись в бухгалтерских книгах Тебэня. Пекин ни секунды не сомневался, что его сыщики откопают золотую жилу из преступлений, как оно всегда и бывает. На горизонте замаячил грандиозный судебный процесс.

За минувшие годы тебэньское дело обернулось подлинным фарсом. Пекинские дознаватели пришли к выводу, что главнейший проступок муниципальных властей — разбивка проекта на двадцать два самостоятельных кусочка. Несколько относительно невысоких чиновников слетели с должности, секретарь горкома получил строгий выговор. Но за решетку сел только Дай. К тому моменту, как его дело попало в суд (а это произошло лишь через два года), выяснилось, что не было никакой подтасованной бухотчетности или мошеннических займов. И закона, запрещающего строительство больших металлургических комбинатов, тоже не было. Все ограничения накладывались лишь партией, которая затем снимала нерадивых чиновников с работы. В итоге Дая обвинили в оформлении фальшивых инвойсов, позволявших частично вернуть налоговые выплаты: практика, широко распространенная в Китае.

Чанчжоу, обиженный на Пекин за навязанную роль козла отпущения, почувствовал шаткость позиции центра, коль скоро следователи не смогли выявить действительно серьезных нарушений. В марте 2006 г. Дай в суде дерзко заявил, что невиновен, хотя обычно в подобных случаях китайские истцы признают свою вину, ибо это единственный способ смягчить потенциально суровое наказание. Поразительно, однако, другое: чанчжоуский суд (находящийся под контролем горкома) присоединился к Даю, показывая нос Пекину. Четыре года судьи отказывались выносить вердикт по этому делу. Защитник Дая, пекинский адвокат Цянь Леян, всплескивал руками от отчаянья. «Очень редкий случай, — сказал он мне в конце 2008 г. — Уж мы давили-давили на суд, но теперь, похоже, придется сдаться». Цянь понимал, что рассчитывать на полное оправдание бессмысленно, поскольку в этом случае центральным и местным властям придется выплачивать компенсацию за необоснованную задержку строительства и замораживание активов предприятия. «Возникла бы целая куча проблем», — сказал Цянь. Однако отсутствие хоть какого-нибудь вердикта само по себе было политическим заявлением города о своем негодовании: ведь Пекин наложил вето на серьезный проект, имеющий огромное значение для местного развития.

В середине 2009 г., пока Дай сидел под домашним арестом, суд вынес вердикт о виновности в малосущественных нарушениях. Постановление суда подчеркнуло низкую результативность кампании, развязанной Пекином против комбината. За период 2001–2004 гг общенациональный объем выпуска стали удвоился и достиг 280 миллионов тонн. К 2008 г., непосредственно перед глобальным кредитным кризисом и обвалом китайского рынка недвижимости, объем продукции черной металлургии перевалил за 500 миллионов тонн, что превышает совокупный выпуск семерки государств — крупнейших производителей стали, вместе взятых. К середине 2009 ежегодный объем выплавляемой стали составлял порядка 550 миллионов тонн, так что политическое уничтожение тебэньского комбината практически не повлияло на экономику. «Что же заставило девять центральных ведомств навести тяжелую артиллерию на малоизвестную частную компанию? — писал экономист Чжоу Цижэнь в газетной заметке, обсуждавшей судебный процесс в 2006 г. — Вполне естественно, что крупные госкомпании организуют громадные проекты. Но когда такими вещами занимаются частные предприятия, особенно в случае прямой конкуренции с государством, на них со всех сторон обрушиваются неприятности».

Хотя Чжоу и не упоминал об этом в своей заметке, он пытался получить разрешение проинтервьюировать Дая в тюрьме. На редкость необычная просьба объяснялась его профессиональным интересом к политике частного сектора. Чанчжоуский горком переслал его ходатайство в городское полицейское управление, оттуда Чжоу направили в более высокую, провинциальную инстанцию, а там и в пекинское министерство общественной безопасности, где, наконец, заявка была утверждена. Чжоу увидел человека с прекрасной деловой хваткой, но без каких-либо политических антенн. «Дай знал эту отрасль как свои пять пальцев, отлично разбирался в структуре базовых затрат. Ему казалось, что тебэньский комбинат станет самым дешевым производителем стали в стране, — рассказывает Чжоу. — Все его инвестиции основывались на рыночных соображениях, но в том-то и дело, что китайская экономика носит политический характер».

Таков урок, который Лю Юнсин хорошо усвоил в конце 1980-х и начале 1990-х гг., когда сделал состояние на свиных кормах в компании с родными братьями. Уже будучи главой собственной фирмы, он неизменно следовал проверенной стратегии: надо чуть-чуть опережать государственную политику, но ни в коем случае не высовываться слишком сильно. «Много раз мы выходили на передний край, словно политики не было и в помине, — говорит он. — Опережение допускается на полшажка, не больше. Прощупай почву. Обеспечь себе хороший контроль, иначе увязнешь. Или вообще окажешься в канаве, как это случилось с Тебэнем. Государственная поддержка частного предпринимательства не столь велика, как помощь сектору государственному. Поскольку таков характер реформы, тут ничего не изменишь. Мы воспринимаем это как закон природы».

Лю с давних пор учитывает предвзятость по отношению к частному сектору. В течение двадцати лет до 2002 г., когда он отделился от своих братьев, его бизнес ни разу не полагался на ссуды государственных кредитных учреждений. Поначалу банки вообще не были заинтересованы в предоставлении займов семейному предприятию, а когда наконец стали обхаживать братьев Лю, те в них уже не нуждались. Подобно многим другим предпринимателям, братья Лю научились самофинансироваться из получаемой прибыли. Как только Лю понял, что такова китайская система, его дела пошли на лад. «В противном случае, — говорит он, — ты всегда будешь считать себя обиженным и либо опустишь руки, либо совершишь нечто из ряда вон выходящее и, пожалуй, противозаконное».

Самостоятельность Лю, заработанная тяжким трудом, обусловила не только его манеру вести дела. Обязательное условие — выстроить очень дисциплинированные отношения с чиновниками и ни в коем случае не заниматься теневым бизнесом — также повлияло на выбор отраслей, в которые он мог вкладывать капитал. К примеру, рассказывает Лю, он отказался от риелторской сферы, поскольку не мог заставить себя подлизываться к бюрократам. «Бизнес в области недвижимости требует все время «окучивать» чиновников, кормить их, поить и задабривать подарками», — говорит он. Точно так же Лю решил не регистрировать свою компанию на бирже, потому что «огромное количество сил и времени уходит на лоббирование в надзорных и прочих ведомствах, а отсюда до нарушения закона рукой подать».

При попытке проникнуть в алюминиевую отрасль Лю столкнулся даже с еще большими препятствиями, нежели Дай, занимавшийся сталью. Соперником Лю была госмонополия в лице «Алюминиевой компании Китая» («Чайналко»), входившая в список из полусотни крупнейших концернов, которые напрямую управлялись партией из Пекина. «Чайналко», одна из самых могучих, опытных и агрессивных госкомпаний страны, также контролировала сырье и технологию, без которых не мог обойтись ни один конкурент, пожелавший выйти на этот рынок. Дело в том, что «Чайналко» обладала практически абсолютной монополией на глинозем — «держала» 98 % отечественных поставок. С другой стороны, в броне «Чайналко» имелись два слабых места, одно политическое, а второе технологическое. Хитроумный Лю на совершенно законных основаниях сумел-таки обойти политические подводные камни, а вот вопрос о том, как он преодолел второе препятствие и заручился ключевой технологией, заслуживает отдельного обсуждения.

Сначала Лю навел прицел на мишени подальше от столицы. Пусть «Чайналко» и была всемогущей в Пекине — на периферии дела обстояли иначе. Когда в 2001 г. «Чайналко» проходила реструктуризацию и регистрацию на иностранных биржах, центральное правительство предоставило ей права на разработку подавляющей части китайских бокситовых местрождений. В то время как корпорация хотела придержать запасы, чтобы сохранить высокие цены на сырье, малообеспеченные провинции, в которых добывался боксит, напротив, стремились как можно активнее осваивать свои месторождения. Лю обнаружил, что в провинции Хэнань, обладавшей 60 % всех китайских бокситов, его ждут приветственно распахнутые двери. Почуяв запах дополнительных налоговых поступлений, провинциальные власти быстро решили, что соглашение между «Чайналко» и центром на них не распространяется. Словом, Хэнань выдала лицензии на разработку своих бокситовых месторождений и Лю, и другим промышленникам, жаждавшим прорваться в эту отрасль.

«Чайналко» сражалась за каждый дюйм, использовала все свое влияние в центральном правительстве, чтобы задержать реализацию замысла Лю проверками законности инвестиций, и даже потребовала контрольный пакет Хэнаньского проекта, угрожая, что в противном случае дело не тронется с места. При этом «Чайналко» замедлила выдачу импортных лицензий на глинозем в целом, чтобы еще больше укрепить свою монополистическую позицию. Но постепенно в отрасли все же создавалась обстановка для частного бизнеса с полностью интегрированным производственным процессом. Лю добился доступа к бокситовому руднику в Хэнани, где мог отныне перерабатывать руду и получать глинозем. Притязания «Чайналко» на часть его компании удалось отбить. Кроме того, во Внутренней Монголии и Шаньдуне Лю построил печи для выплавки первичного алюминия, а энергия — затраты которой особенно велики в этой отрасли — поступала с электростанций, работавших на угле тех шахт, в которых Лю также имел долю.

Последней деталью головоломки стала патентованная технология обогащения и переработки местного низкосортного боксита в глинозем. Контроль за патентом принадлежал корпорации «Чайналко». Лю не рассказывает, каким образом ему удалось заполучить этот патент. Впрочем, известно, что другие предприниматели, желавшие проникнуть в отрасль, попросту стащили эту технологию из-под носа «Чайналко». Как и в случае бокситового сырья, госкорпорация пыталась нормировать использование технологии, чтобы не пустить конкурентов на рынок и сберечь свой монопольный статус. «Чайналко» контролировала два национальных отраслевых НИИ в Ляонине и Гуйчджоу, а посему считала, что с сохранностью технологии все в порядке. Зато инженерам, работавшим в этих НИИ, сильно не нравились подобные ограничения. Экономика-то рыночная — значит, чем чаще выдается патент, тем больше денег они могли бы заработать. В 2003 г. несколько старших инженеров не выдержали — ушли из государственных институтов и основали новый научный центр при Шэньянском университете. С собой они захватили проектную документацию на обогатительный процесс. Вскоре патентованная технология «Чайналко» оказалась доступна любому желающему. За короткий двенадцатимесячный период четыре инженера заработали порядка 5 миллионов долларов.

Их схватили за руку — да только поздновато. Проекты конкурентных обогатительных фабрик (в том числе и для Лю) были либо утверждены, либо вообще находились в эксплуатации. Момент удачно совпал с резким всплеском спроса на обогащенное сырье, и бизнес «Чайналко» понес серьезные потери. За трехлетний период с 2005 по 2008 г. доля «Чайналко» на внутреннем рынке глинозема упала с монополистических 98 % до 40 с небольшим. Самое поразительное то, что одна из наиболее могучих госкорпораций Китая пострадала из-за промышленного шпионажа, на который пошли местные частные компании. Бывшие инженеры были признаны виновными в хищении коммерческой тайны. Один получил три года тюремного заключения, остальные отделались небольшими штрафами.

Все время, что «Чайналко» ставила палки в колеса и не желала делиться технологией, Лю опирался на свой главный актив: деньги. В 2008 г. Лю «стоил» порядка 3 миллиардов долларов и занимал одну из верхних строчек в списке самых богатых китайцев. Он сумел профинансировать свои проекты, не прибегая к помощи банков. А вот чанчжоуский Дай, напротив, был тесно связан с банками, подверженными политическому давлению. Лю показал, как небедный и политически подкованный предприниматель способен не только выживать, но и процветать. Он заручился поддержкой центральных политиков, которые не видели экономической выгоды от сохранения монополизма «Чайналко» в сфере производства глинозема. Вместе с тем наиболее важные связи Лю установил не в Пекине, а с различными провинциальными властями, которые жаждали стимулировать экономическое развитие поближе к дому. У местных должностных лиц имелись все причины и права подыскивать предпринимателей вроде Лю. «Мы смогли удовлетворить их потребности в области бизнес-показателей, налоговых поступлений, защиты экологии и социального имиджа, — сказал Лю. — Извините за откровенность, но всем местным чиновникам, даже коррумпированным, требуется демонстрировать политические достижения».

В 2008 г. тридцать пять предпринимателей получили приглашение стать слушателями Центральной партшколы в Пекине: жест, который поднял отношения КПК и частного бизнеса на новый уровень. Поначалу приглашение распространялось на тридцать четыре человека. «Тридцать пятый, — признается бизнесмен, поведавший мне эту историю, — сам взмолился, чтобы его приняли».

Центральная партшкола, чей комплекс из современных зданий привольно раскинулся на обширной территории неподалеку от Летнего императорского дворца в пригороде столицы, находится на вершине общенациональной сети из 2800 аналогичных учреждений для повышения квалификации кадровых работников. Многие из этих партшкол читают курсы истории КПК и натаскивают слушателей по вопросам самых последних политических веяний из Пекина.

Приглашение тридцати пяти предпринимателей не имело прецедента в Китае. Предприниматели поселились в общежитии и учились вместе с перспективными кадровыми работниками, будущими вождями Китая. Лекции им читали самые видные фигуры в партии. Бизнес необычных слушателей в основном касался передовых технологий и новых форм СМИ, то есть это были люди богатые. В их число входили Юй Миньхун из школы английского языка «Нью Ориентал», зарегистрированной на бирже «Насдак»; Фэн Цзюнь из «Айго» (бытовая электроника); и Джеймс Дин, бывший коллега Эдварда Тяня из «АзияИнфо». Возможность принять участие в занятиях элитной партшколы эквивалентно приглашению на гарвардскую МВА-программу, где твои сокурсники — будущие политические лидеры США. В Китае это — лучший шанс обрести ценнейшие связи.

Прежде всего вновь прибывшие обратили внимание на сказочное оснащение учебного комплекса. В общежитии у них имелись широкоформатные ЖК-телевизоры «Леново» и беспроводной интернет-доступ, а также 50-метровый плавательный бассейн, корты для тенниса и сквоша, и даже бригада личных тренеров в отлично оборудованном спортзале. Подобно тинейджерам, закинутым в интернат, они быстро сообразили, какую ступень иерархической лестницы занимают относительно кадровых партработников: достаточно было сравнить бытовые привилегии. Итак, на них распространялось бесплатное питание в столовой, в то время как партийцы платили по пять юаней; в ванных комнатах лежала импортная зубная паста «Колгейт», а не местная «Хэймэй» («Черная сестра»). «Да-а, нашему положению можно было позавидовать, — вспоминает один из предпринимателей. — С нами обращались уважительнее, чем с начальниками на уровне уездных парторганизаций». На двери каждой жилой комнаты висела табличка с именем слушателя и его регионом (в случае партийных кадров) или названием компании и сферой бизнеса (в случае предпринимателей). Благодаря этим табличкам и именным бейджикам предприниматели получили возможность лично познакомиться с должностными лицами, встреча с которыми в обычных обстоятельствах крайне затруднительна. «За время учебы ребята, занимавшиеся продажей железнодорожного коммуникационного оборудования и средств экологического контроля, умудрились договориться об очень аппетитных сделках на будущее», — вспоминает предприниматель.

Учеба началась с короткого обзора священных партийных текстов вроде «Тезисов Мао Цзэдуна» и «Теории Дэн Сяопина». Имели место долгие лекции о региональных военных конфликтах, многосторонних переговорах и текущих мировых событиях. Подобно всякому, кто впервые сталкивается с профессиональными политиками на их родной почве, предприниматели были ошеломлены ораторскими способностями кадровых партработников и их умением согласовывать взаимоисключающие взгляды при разборе любой темы. К окончанию занятий бизнесмены стали по-новому и куда более уважительно смотреть как на самих чиновников, так и на их монументальные задачи. Зачастую каждый такой партработник отвечает за соцобеспечение и благосостояние десятков миллионов человек; трудится с утра до ночи, уезжает в длительные командировки без семьи, да еще посещает по три-четыре банкета за вечер с бесконечными тостами. А уж про соперничество и говорить не приходится. «У них такая конкуренция, что мы в сравнении с ними — просто дилетанты, — рассказывает предприниматель. — Оказавшись внутри системы, мы стали ее пылкими защитниками. Нечто вроде синдрома сироты. Как только тебя принимают в семью, ты готов грудью встать на ее защиту».

Вместе с тем в разгар учебного процесса предпринимателям недвусмысленно напомнили, что их действительно держат скорее за усыновленных детей, пусть даже очень опекаемых. И вот в какой форме было сделано это напоминание. Си Цзиньпин, президент Центральной партшколы и наиболее вероятный правопреемник Ху Цзиньтао, выступал перед группой; конспект его выступления раздали всем присутствовавшим партийцам, но предпринимателей обошли. Таковы, видите ли, внутренние правила. Вдобавок им запретили вести собственные конспекты этой лекции. Робко сидеть и слушать речь столь видной партийной фигуры и без того достаточно высокая честь.

Такого же повиновения партия требует в еще одной подконтрольной области, где даже допускается небольшое расхождение во взглядах. Речь о преподавании истории. КПК замечательно адаптируется к частному сектору; она научилась не стоять над душой у предпринимателей, чтобы те могли свободно развиваться, но при этом не имели возможности сформировать конкурентный центр власти. Но партии не достаточно контролировать правительство и бизнес в Китае. КПК давно поняла, что для сохранения правящего положения она должна также контролировать и историю страны.