Тодд издает такой звук, словно весь мир рухнул, и хватается за грудь…

За окровавленную, горящую, дымящуюся грудь…

— ТОДД! — кричу я и бросаюсь к нему…

Он падает на песок, рот широко разинут в крике…

Но крика нет, из горла доносится только хриплое клокотание…

Я падаю на него, закрывая своим телом от новых выстрелов. и тянусь к дымящемуся бушлату, который буквально испаряется на его груди…

— ТОДД!

Он с ужасом смотрит мне в глаза, Шум мечется от страха и боли…

— Нет, — говорю я. — Нет, нет, нет, нет…

Я почти не слышу топота копыт подъезжающего к нам бэттлмора…

И другого, что скачет следом…

Голос Бена эхом отскакивает от песка…

Стой! — вопит он.

— Тодд? — Я сдираю с его груди тающие тряпки: под ними открывается ужасный, ужасный ожог, кожа кровит и пузырится, а из горла по-прежнему доносится это страшное клокотание, словно мышцы и легкие ему отказали, он не может заставить их сделать вдох…

Словно он задыхается…

Словно он умирает, прямо здесь и сейчас, на этом холодном заснеженном побережье…

— ТОДД!

Бэттлморы подъезжают ближе…

И я слышу Шум 1017-го, слышу, что это он выстрелил в Тодда…

Слышу, как он сознает свою ошибку…

Он думал, что стреляет в мэра…

Но нет,это неправда, неправда…

За ним едет Бен…

В его Шуме долбится страх…

Я вижу только Тодда…

Только его испуганные глаза…

Распахнутые глаза…

Его шум все твердит: Нет, нет, не сейчас, не сейчас…

И потом: Виола?

¾ Я здесь. Тодд, — говорю я, срываясь на крик. ¾ Я ЗДЕСЬ!

Он спрашивает снова: Виола?

Спрашивает…

Как будто не знает, рядом ли я…

А потом его Шум замолкает…

Он перестает бороться…

Он смотрит мне прямо в глаза…

И умирает.

Мой Тодд умирает.