От холода у Томми Болара аж зубы ныли. Он и не знал, что такое может быть. Стоя у планшира ледокола во мраке арктического утра, он чувствовал, как ветер обжигает открытые щеки. Впереди белые льды простирались до самого горизонта. Позади тянулась полоса голубоватого битого льда и черной воды, отмечающая путь корабля по ледяным полям.

Томми уставился во тьму в безысходном отчаянии. Он даже не представлял, где находится.

А если уж на то пошло, то и кто он такой.

Он знал лишь, что он уже не тот четырнадцатилетний подросток, бессильно смотревший, как умирают родители в его объятьях на руинах Масады, пав жертвами ядовитого газа, погубившего их и вылечившего его. Он бросил взгляд на полоску голой кожи, проглядывающей между оленьими рукавицами и рукавами его высокотехнологичной пуховой парки. Раньше на этом бледном запястье виднелось бурое пятно меланомы, говорившее, что дни его сочтены, — а теперь она исчезла без следа вкупе с остальными симптомами рака. Даже волосы, выпавшие из-за химиотерапии, начали понемногу отрастать.

Он выздоровел.

Томми хотел бы умереть на вершине той горы вместе с родителями. Но вместо того его похитили из израильского военного госпиталя, украли у безличных врачей, пытавшихся понять, каким чудом он выжил. Его последние тюремщики утверждают, что он не просто выжил во время трагедии в Масаде, настаивая, что он более чем излечен от своего рака.

Они сказали, что он не умрет никогда.

И, что хуже всего, он начал им верить.

По щеке скатилась слеза, оставляя горячий след на его замерзшей коже.

Томми утер ее тыльной стороной рукавицы, испытывая гнев, досаду, желая кричать на этот бескрайний простор — взывая не о помощи, а об освобождении, о возможности увидеть мать и отца снова.

Два месяца назад кто-то опоил его снотворным, и очнулся он уже здесь, на этом огромном ледоколе посреди замерзшего океана. Корабль недавно покрасили, по большей части в черный цвет, и каюты громоздились поверх него, как красные кирпичики «Лего». Пока что он насчитал человек сто команды, запоминая лица и знакомясь с заведенным на борту порядком.

Пока что побег невозможен, но знание — сила.

И это одна из причин, по которой Томми проводил так много времени в судовой библиотеке, просматривая немногочисленные книги на английском и пытаясь узнать как можно больше.

К любым другим его вопросам окружающие оставались глухи. Команда говорила по-русски, и с ним никто из членов экипажа общаться не желал. Разговаривали с ним лишь два человека на борту ледокола — и оба внушали ему ужас, хоть он и старался изо всех сил скрыть это.

Будто откликнувшись на его мысли, Алеша присоединился к нему у планшира. Он принес две рапиры и одну из них отдал Томми. Русский паренек с виду ровесник Томми, но его лицо — воплощение лжи. Алеша старше, на десятки лет старше его. Будто в доказательство своей нечеловеческой природы, оделся Алеша лишь в серые фланелевые брюки и безупречно отглаженную белую рубашку с расстегнутым воротом, подставив бледное горло крепкому ветру, продувающему каждый уголок на ледяной палубе. Настоящий человек в таком наряде замерз бы до смерти.

Томми принял рапиру, зная, что если коснется голой руки Алеши, то обнаружит, что она так же холодна, как лед, намерзший на перилах.

Алеша — нежить под названием «стригой». Бессмертный, как и Томми, но крайне непохожий на него.

Вскоре после похищения Томми Алеша прижал его ладонь к своей холодной груди, продемонстрировав отсутствие сердцебиения. Показал Томми свои зубы, продемонстрировал, как его волчьи клыки могут выдвигаться и убираться в десны по его собственной воле. Но самое разительное отличие между ними заключается в том, что питается Алеша человеческой кровью.

Томми ни капельки на него не похож.

Он по-прежнему ест обычную пищу, его сердце бьется все так же, и зубы у него такие же, как раньше.

Кажется, этого не ведает даже его поработитель — господин Алеши. Или, по крайней мере, делиться своим знанием не желает.

Алеша стукнул его по голове рукояткой рапиры, чтобы привлечь внимание.

— Слушай, что я тебе говорю! Мы должны упражняться.

Томми последовал за ним на импровизированную площадку для фехтования на палубе корабля и встал в позицию.

— Нет! — насмешливо бросил его противник. — Ноги шире! И направь рапиру вверх, чтобы прикрыться.

Видимо, скучая на огромном корабле, Алеша затеял учить его манерам русской знати. Кроме уроков фехтования, этот мальчик преподавал Томми массу терминов, касающихся лошадей, упряжи и кавалерийских маневров.

Томми понимал источник его одержимости. Ему назвали настоящее имя Алеши — Алексей Николаевич Романов. В библиотеке он нашел учебник российской истории и узнал побольше об этом «отроке». Сто лет назад Алеша был сыном царя Николая II — великим князем, наследником престола Российской империи. В детстве он страдал от гемофилии, и, согласно книге, только один человек мог избавить его от мучительных приступов внутренних кровотечений — тот же человек, который со временем стал его господином, обратив царевича в чудовище.

Томми представил господина Алеши, его густую бороду и темные глаза, скрывающегося где-то на корабле, будто черный паук в паутине. В начале XX века он был известен как «безумный русский монах», но настоящее его имя — Григорий Ефимович Распутин. В учебнике рассказывалось, как монах свел дружбу с Романовыми, став для царя незаменимым советчиком. Но другая глава намекала на развратность Распутина и политические интриги, со временем приведшие к покушению группы аристократов на его убийство.

Монаха отравили, прострелили ему голову, избили дубинкой и бросили в ледяную реку — а он вынырнул, отплевываясь и по-прежнему живой. Книги утверждали, Распутин в конце концов утонул в этой реке, но Томми знал истинную правду.

Убить монстра не так-то просто.

Как и царственный отрок, Распутин — стригой.

Молниеносный, как бросок кобры, Алеша метнулся по фехтовальной площадке, уклонился вправо, затем ушел влево — настолько быстро, что глаз почти не поспевал уследить. Кончик его рапиры уткнулся в центр груди Томми, проткнув парку и уколов кожу. Это не учебное оружие с тупым кончиком. Томми понимал, что Алеша мог бы пронзить ему сердце, если бы хотел.

Хотя Томми это не убило бы. Было бы больно; скорее всего, он не смог бы подняться с постели от слабости день-другой, но излечился бы, потому что проклят на вершине Масады бессмертной жизнью.

Улыбнувшись, Алеша отступил, триумфально взмахнув рапирой в воздухе. Ростом он примерно с Томми, с тонкими руками и ногами, зато куда сильнее и быстрее его.

Проклятие Томми не дало таких преимуществ в силе и скорости.

И все же он из кожи вон лез, чтобы отбить следующие несколько атак. Они выплясывали по фехтовальной площадке взад-вперед. Томми быстро уставал, холод выпивал его силы.

Когда они сделали перерыв, чтобы отдышаться, громкий треск за правым бортом привлек внимание Томми. Палуба под ногами накренилась. Нос корабля чуть приподнялся и обрушился на толстый панцирь льда. Гигантские ходовые машины гнали корабль вперед, продолжая его неспешное продвижение по Ледовитому океану.

Томми посмотрел, как огромные льдины откалываются и со скрежетом проходят вдоль бортов, и гадал, что будет, если прыгнуть.

Страх не дал ему проверить это. Хоть умереть он, быть может, и не в состоянии, но страдать способен вполне. Он выждет более удобного шанса.

Алеша метнулся вперед, чтобы резко хлестнуть его клинком по щеке. Боль тут же напомнила Томми, что жизнь — это страдание.

— Довольно! — заявил Алеша. — Не теряй бдительности, мой друг!

Томми хотелось презрительно высмеять этот ярлык, но он не раскрыл рта, понимая, что в каком-то смысле юный царевич одинок и наслаждается компанией — пусть и вынужденной — другого подростка.

Но обмануть Томми он не мог.

Алеша — не подросток.

Так что Томми снова встал в оборонительную стойку на краю площадки. Пока что это единственный доступный ему выбор. Он выждет своего часа, научится всему, чему сможет, и будет держаться в форме.

Пока не сумеет сбежать.