Глава 13
18 марта, 05 часов 41 минута
по центральноевропейскому времени
Венеция, Италия
Джордан размял затекшую спину. Он так и уснул, развалившись на одной из деревянных скамей в базилике. Теперь, поднявшись на ноги, сержант энергично наклонился сперва в одну сторону, потом в другую, чтобы вернуть нормальную циркуляцию крови. Затем наклонился и стал массировать сведенную лодыжку.
«Я могу чудесным образом исцелиться от смертельной раны, но не могу избавиться от судороги».
Он направился к Эрин, которая поодаль рассматривала какое-то произведение искусства, украшавшее базилику. Рядом с ней стоял Христиан — он составлял им компанию во время этого долгого ночного бдения, когда все они ждали каких-либо известий об Элизабет. Видя, как устало поникли плечи Эрин, как припухли и покраснели ее глаза, Джордан усомнился, что она улучила хотя бы несколько минут сна.
Христиан мог бы присоединиться к своим собратьям-сангвинистам и принять участие в обряде, но он остался здесь: то ли для того, чтобы оберегать их от какой-либо опасности, то ли чтобы не дать им вмешаться в то, что происходит внутри. А может быть, он так же, как Рун, не желал видеть, как графиня сгорит дотла от глотка освященного вина.
Всю ночь напролет Христиан с полной откровенностью отвечал на вопросы Эрин о том, что должно было происходить в подземной часовне. И что еще важнее, он принес Джордану еще пива.—
На что это мы смотрим? — поинтересовался Стоун, подходя к ним.
Эрин указала на мозаику у них над головами.
Стоун запрокинул голову.
— Это Иисус, сидящий на радуге?
Она улыбнулась.— На самом деле так и есть. Он возносится на небеса. Отсюда и название этой части базилики: купол Вознесения.
Они втроем продолжили путь по нефу. Эрин расспрашивала Христиана о том или ином изображении, но было понятно, что всех троих терзает один, куда более важный вопрос.
Джордан наконец задал этот вопрос вслух:
— Ты думаешь, она выжила после этого вина?
Христиан остановился, вздохнул и лишь потом ответил:
— Она выживет, если искренне отвергнет свои грехи и примет Его всем сердцем.
— Вряд ли такое случится, — промолвила Эрин.
Джордан согласился с ней.
У Христиана было свое, более мягкое мнение:
— Никто из нас не знает, что у другого в сердце. Как бы сильно нам ни казалось, что мы это знаем. — Он повернулся к Джордану. — Леопольд провел нас всех, он много десятков лет был агентом и слугой Велиала в наших рядах.
Эрин кивнула.
— И он оказался способен испить освященное вино и не сгореть при этом в пепел.
Джордан нахмурился, вспомнив о том, о чем у него до сих пор не было времени подумать. Он рассказал всем о том, что тело Леопольда пропало из подземного святилища, но не останавливался на другой, еще более странной подробности этой истории.
— Эрин, — начал он, — я не упомянул кое о чем в связи с тем нападением в Кумах. Тот стригой, который... который ранил меня... перед тем, как умереть, он просил у меня прощения. Он знал мое имя.
— Что?
Христиан резко обернулся к нему. Похоже, Баако и София тоже не стали делиться этой подробностью с сангвинистами. Возможно, все они готовы были просто отмести это как совпадение. Может быть, погибший стригой был немцем, отсюда и акцент. Не исключено, что он знал имя Джордана, потому что тот, кто послал этого монстра, знал, что в подземном святилище находится Воитель Человеческий.
И все же сам Джордан в это не верил.
«Джордан, mein Freund...»
— Я клянусь, что тот стригой говорил голосом Леопольда, — заявил он.— Это невозможно, — пробормотала Эрин. Однако она видела достаточно невозможного, чтобы сейчас усомниться в собственных словах.
— Я знаю, как странно это звучит, — продолжал Джордан. — Но мне кажется, что Леопольд воспользовался его телом как передатчиком.
Эрин молчала, взгляд ее был рассеянным — она обдумывала эти сведения.
— И какая же связь может существовать между ними, чтобы подобное могло случиться?
Христиан выдвинул теорию:
— Может быть, когда Леопольд умер, его дух перешел в другого стригоя?
Эрин повернулась к нему.
— Такое когда-нибудь случалось прежде?
Сангвинист пожал плечами.
— Я не слышал ни о чем подобном, но с тех пор как я повстречал вас двоих, я наблюдал множество вещей, которые раньше счел бы невероятными.
Эрин кивнула, соглашаясь с его словами, и пристально посмотрела на Джордана.
— Было ли что-то еще необычного в этом стригое — что-то, способное объяснить подобную связь духа?
— Помимо его необычайной силы и быстроты? — спросил он.
— Помимо этого.
Стоун припомнил еще одну, последнюю подробность.
— На самом деле была и еще одна странность. У него на груди была черная отметина. — Он изобразил это, приложив руку к собственной груди. — Совсем как отпечаток ладони.
Эрин расправила поникшие плечи.
— Такая, как была у Батори Дарабонт?
— Именно так, как я и подумал. Некий знак принадлежности.
— Или одержимости, — добавила Эрин.
Христиан выглядел встревоженным.
— В Ватикане, должно быть, уже завершили вскрытие этого тела. Быть может, к тому времени как мы вернемся туда, у них будет какое-нибудь более приемлемое объяснение. Кардинал Бернард скорее всего поймет, что...
Христиан умолк, не договорив. Он явно на мгновение забыл о том, что кардинал больше не возглавляет Орден сангвинистов. Теперь Бернард был лишенным прав узником.
Джордан покачал головой. Худшего времени для смены главы ордена и придумать было нельзя.
— Что будет с Бернардом? — спросил он.
Христиан вздохнул.
— Его привезут обратно в Кастель-Гандольфо и поместят под домашний арест до тех пор, пока он не будет готов предстать перед судом. Поскольку он кардинал, то для вынесения приговора необходимо собрать конклав из двенадцати других кардиналов. Это может занять пару недель, особенно в свете участившихся нападений стригоев.
— И что они скорее всего решат? — поинтересовалась Эрин.
— Кардинал Бернард могуществен, — ответил Христиан. — Немногие захотят поднять голос против него. Поэтому — и еще потому, что обстоятельства были чрезвычайными, — скорее всего ему назначат искупление.
— Какого рода искупление? — уточнил Джордан.
— Он совершил тяжкий грех. Обычно за подобное приговаривают к смерти. Но орден может решить даровать ему прощение. София говорила мне, что в прошлом кардинал нарушал наши законы, вкушая кровь людей из числа врагов во времена крестовых походов.
— Крестовых походов? — изумленно воскликнула Эрин. — Это ведь было более тысячи лет назад!
— Долгая же у вас память, — заметил Джордан.
— Это тяжкий выбор. — Христиан начал перебирать свои четки. — И если у графини Батори действительно есть сведения, которые помогут вам в ваших поисках, помогут вновь сковать Люцифера, то суд может оказать кардиналу снисхождение.
Эрин бросила взгляд в дальнюю часть нефа.—
Так, значит, жизнь Бернарда может зависеть от того, переживет ли графиня это посвящение?
— Звучит годно, — отметил Джордан.
— Годно или нет, — отозвался Христиан, — но я уверен, что скоро мы узнаем о ее участи.
Джордану подумалось, что эту ночь Бернард вряд ли провел спокойно.«
Так ему и надо».
05 часов 58 минут
Руки Бернарда были скованы впереди, и когда катер качало на волнах, кардинал изо всех сил старался не упасть. Серебряные наручники обжигали его запястья при каждом движении, наполняя темный трюм запахом горелой плоти.
«Меня посадили сюда, как обычного вора!»
И он знал, кому обязан своим нынешним местопребыванием: кардиналу Марио. Кардинал Венеции всегда питал нелюбовь к Бернарду в основном потому, что тот противостоял его вековому стремлению перенести штаб-квартиру Ордена сангвинистов в этот обветшалый Город Каналов. Неприятное путешествие в темном трюме было воздаянием за этот грех.
И все же это было лишь досадной неприятностью. Бернард не питал иллюзий относительно грядущего. Хотя он не знал, к какому наказанию будет приговорен за свой куда более тяжкий грех, он уж точно будет низвергнут со своего высокого поста, и падение его будет столь впечатляющим, что трудно даже предположить, до каких глубин оно дойдет. Но сана его наверняка лишат.
Смерть была бы более простым выходом.
Бернард склонил голову. Он служил Ордену сангвинистов почти тысячу лет. Среди них осталось немного тех, кто мог бы сравниться с ним возрастом. И за все это время он никогда не испытывал желания уйти в Святилище, стать одним из Затворников. Этот путь не соответствовал его натуре, его устремлениям.
«Я завоевал свое место среди иерархов Церкви, служа ордену всем, чем мог».
Он поднял скованные руки так, чтобы коснуться большими пальцами наперсного креста. Эта боль была знакомой, успокаивающей. Она напоминала о том, что его служение еще не окончено.
Он должен был сосредоточиться на этом — а не на том, как низко пал, подчинившись желанию Элизабет Батори.
Гнев охватил Бернарда, но он усмирил это чувство, признавая свою вину. Графиня распознала всю глубину его гордыни и обратила против него пламя его собственного честолюбия. Ее слова все еще звучали в памяти Бернарда:
«Только ты наделен силой, потребной для спасения мира».
Она соблазняла его — не только своей кровью, но и своим драгоценным знанием. В ее голове хранились секреты, которых Бернард желал так же сильно, как алкал ее крови. Он слишком охотно заплатил назначенную ею цену. Она знала на каких струнках нужно сыграть.
«И я был ее инструментом».
Но больше этого не будет.
Другие не понимают всех глубин зла, которое графиня несет в своем черном сердце, но это понимает Бернард. Он не сомневался, что вино погубит ее, но если этого не произойдет, он должен быть готов.
Кардинал знал один способ управлять ею, если она переживет обряд. Графиня слишком заботится об этом мальчике — Томми.
Поймай тигрят — и ты поймаешь тигрицу.
Он сумел достать из кармана свой сотовый телефон. Тюремщики отняли у него оружие, но оставили ему этот предмет. Впотьмах Бернард набрал номер. Даже в такие времена оставались те, кто сохранял верность ему.
— Ciao ? — произнес голос в трубке.
Бернард вкратце объяснил, что ему нужно.
— Будет сделано, — пообещал собеседник, обрывая связь.
Кардинал испытал холодное удовлетворение от того, чтоего план относительно графини приведен в действие.
«На этот раз я превращу ее в инструмент для достижения своей цели».
И цена уже не важна.
06 часов 10 минут
Элизабет стояла на коленях — на грани спасения и гибели. И то и другое заключала в себе чаша, поднесенная к ее губам. Сверху смотрели на нее выложенные мозаикой Лазарь и Христос, но сама герцогиня взирала на изображения тех, кто наблюдал за происходящим на картине. То были родные Лазаря, его сестры Марфа и Мария. Крошечные стеклянные плитки запечатлели выражение их лиц — и это был ужас, а не радость.
«Боялись ли они, что их брат не переживет причастия Кровью Христовой?»
Взгляд ее сместился на того, кто разделял их страх, того, кто держал причастную чашу у ее губ. Отраженный мозаикой свет свечей играл на закаменевшем лице Руна, придавая его бледной коже серебристый оттенок. Элизабет никогда не видела его столь испуганным, не считая того момента, когда она впервые поцеловала его у камина в ее замке, — момента, когда она дала ход событиям, приведшим их обоих сюда.
Темные глаза Руна неотрывно смотрели на нее. Было самое время для романтического прощания, но Элизабет не могла придумать ничего, что бы сказать ему, особенно в присутствии других сангвинистов.
Графиня сосредоточила внимание на Руне, выбросив из головы все остальное.
— Эге шеге дре, — прошептала она поверх края чаши. Это был обычный венгерский тост: «За ваше здоровье».
Глаза Руна чуть потеплели, в них появился намек на улыбку.
— Эге шеге дре, — повторил он с легким кивком.
Она приподняла голову, и он наклонил чашу.
Струйка вина скользнула по ее языку.
«Свершилось...»
Она сглотнула, и жидкость огненным потоком устремилась в ее горло. Это было все равно, что пить расплавленный камень. Слезы навернулись на глаза Элизабет. Она выгнулась назад от боли, так, что ее груди натянули грубую ткань монашеского облачения, и широко раскинула руки. Пламя текло по ее телу, достигая самых кончиков пальцев, каждая жилка была охвачена огнем. Такого страдания Элизабет не испытывала никогда.
И с этой болью внутри ее растекалась святость вина, отнимая у нее силу стригоя, борясь с тьмою, текущей в крови графини. Но эта святость не одержала победу, зло не было выжжено до конца. Оно по-прежнему пульсировало внутри ее, словно огненный ком.
Она наконец сумела сделать выдох, немного умерив жгучую боль.
Элизабет подозревала, что будет дальше, и собралась, чтобы встретить это. По словам Руна, всякий раз, испив освященного вина, она будет вынуждена переживать тягчайшие свои грехи. Он называл эти переживания искуплением. Их целью было напомнить каждому сангвинисту, что они склонны ошибаться и что лишь Его безмерное милосердие способно провести их через болото грехов.
«А я должна заплатить за многое».
Когда огонь внутри ее начал угасать, Элизабет наклонилась вперед и спрятала в ладонях залитое слезами лицо. Но она сделала это не для того, чтобы изгнать ужасные воспоминания.
Тем самым она скрывала облегчение.
Она прошла их испытание — и не видела никаких сцен своих прошлых злодеяний. Ее разум оставался таким же ясным, как обычно. Похоже, она не нуждалась в искуплении.
«Возможно, потому, что я ни о чем не жалею».
Она улыбнулась, все еще не отнимая ладоней от лица.
Быть может, сангвинисты сам были творцами своего искупления и своей боли?
Рука Руна опустилась ей на плечо — наверное, тем самым он пытался успокоить ее. Элизабет не пошевелилась, не зная, как долго обычно длится искупление. Она прятала лицо в ладонях и ждала.
Наконец пальцы Корцы на ее плече сжались сильнее.
Восприняв это как знак, Элизабет подняла голову, постаравшись придать своему лицу печальное выражение.
Рун улыбнулся ей и помог подняться на ноги.
— Добро восторжествовало в тебе, Элисабета. Хвала Господу за Его безграничную милость.
Она оперлась на него — святость заметно ослабила ее, отняв необычно возросшие силы стригоя. Элизабет сжала руку Руна, обводя взглядом лица собравшихся. Большинство сохраняли спокойствие, но некоторые не сумели скрыть изумления.
Графиня продолжала играть роль, которой от нее ожидали.
Посмотрев Руну в глаза, она произнесла:
— Теперь, когда я возродилась, я не могу нарушить то обещание, которое дала тебе и остальным. Я расскажу вам то, что знаю, то, что может помочь вашим поискам. Пусть это будет моим первым жестом раскаяния.
Рун крепко обнял ее, благодаря за эти слова и, вероятно, желая увериться, что она действительно осталась в живых.
— Тогда пойдем, — сказал он и повел ее мимо остальных.
Когда графиня проходила мимо них, они прикасались к ее плечам, приветствуя ее как свою среди своих. И все же одна из свидетелей не смогла скрыть потрясения. Она последней признала, что Элизабет прошла испытание.
Сестра Эбигейл лишь слегка склонила голову, когда графиня поравнялась с ней.
— Я смиренно прошу принять меня в ваши ряды, сестра, — промолвила Элизабет.
Старая монахиня с трудом придала своим чертам некое подобие радушия.
— Вы ступили на трудный путь, сестра Элизабет. Я молюсь, чтобы вы нашли в себе силы не сойти с него.
Элизабет старательно сохраняла на лице торжественное выражение.
— Я тоже молюсь об этом, сестра.
Она направилась к выходу из часовни, подавляя бурлящий в груди смех.
Кто знал, что побег окажется таким легким делом?
