Проснулась я глубокой ночью. Судя по заглядывавшей в окошко луне, до рассвета все еще было далеко, и тем не менее я чувствовала себя вполне выспавшейся. Сев на постели, оглядела комнату и с удивлением обнаружила, что Данте и не думает спасть. Он полулежал на матрасе и читал какую-то книгу в свете двух свечей, горевших в стоявшем на полу канделябре.

Я нахмурилась. Что это ему не спится? После долгого пути такое бодрствование казалось несколько странным.

Данте на секунду поднял глаза, чтобы глянуть в мою сторону, после чего продолжил читать, видимо, решив, что я сейчас снова усну, повернувшись на другой бок. Собственно говоря, я именно так и попыталась поступить. Но, сколь это ни странно, спать не хотелось. Видимо, две не слишком продолжительных дремы — в ванной и в кровати — перебили сон. А может быть, события последнего дня попросту слишком сильно взбудоражили нервную систему.

Я тихонько села на кровати и снова посмотрела на Данте. Он продолжал читать. Отсвет свечей смешался с тенью на его лице. Я в очередной раз удивилась, вдруг отметив, что, кажется, уже почти не боюсь этого человека. Хотя, в сущности, не так уж это и странно. Если бы он хотел причинить мне зло, уже много раз мог бы это сделать. Нет, можно было бы, конечно, предположить, что сейчас он просто втирается ко мне в доверие, лелея страшные далеко идущие планы. Но, право слово, ради чего такие сложности? Если бы я была значимой персоной — тогда конечно. Но менее значимую персону, чем я, сейчас, увы, трудно было представить.

Я хотела заговорить с ним, но вовремя вспомнила, что этого делать нельзя, раз он опасается прослушивания. Интересно, что это — паранойя или адекватная оценка ситуации? Поскольку я успела немного узнать Илкера, не удивлюсь, если последнее. Повернув голову в сторону окна, я вдруг обнаружила совсем рядом с кроватью белые листы бумаги и пишущие принадлежности, видимо, любезно предоставляемые знатным постояльцам.

Немного поколебавшись, я взяла в руки лист. Он оказался непривычным на ощупь, каким-то шершавым. Вспомнилась литература о том, из чего в разных странах производят бумагу. Порой из совершенно невообразимых материалов, сильно отличающихся от древесины. Например, из слоновьего навоза. Уж не в Арканзии ли? С деревьями здесь плохо, так что вполне может оказаться что-нибудь подобное. Правда, слоны здесь не водятся, с чувством облегчения припомнила я. И тут же приглушила излишний оптимизм: слонов, может, и нет, а вот навоз всегда найдется.

Отмахнувшись от глупых мыслей, я совершила еще большую глупость и принялась водить пером по бумаге. «Почему ты не спишь?» — написала я по-арканзийски. Затем, вспомнив студенческие годы, сложила лист «птичкой» и, размахнувшись, отправила в полет. Как и предполагалось, послание приземлилось прямо на книге.

Данте удивленно поднял брови, покосился на меня, оглядел своеобразно сложенный лист и лишь после этого его развернул. Дотянулся до своих вещей, среди которых тоже нашлось перо, и что-то написал все на том же листе. После чего, сложив последний прежним образом, переслал его мне моим же методом.

Я развернула бумагу. Под моим вопросом совсем иным почерком было написано: «Бессонница для меня — обычное дело. А ты почему не спишь?»

Я задумалась над ответом. Привычным с тех, прежних, времен движением провела мягкой стороной пера по подбородку — вверх и вниз. «Не знаю», — честно написала я наконец.

«Птичка» снова отправилась в полет. На этот раз Данте перехватил ее прежде, чем она успела приземлиться. По-моему, не без азарта. Я и сама чувствовала какой-то странный, необъяснимый и нелогичный азарт от столь странного и нелогичного общения. В скором времени «птичка» снова вернулась ко мне.

«Лучше все-таки выспись, — было выведено знакомым теперь почерком. — Завтра снова трудный день».

«Знаю».

Я немного подумала и написала: «Илкер действительно для тебя опасен?»

Данте тоже задумался, прежде чем коснуться бумаги пером. Возможно, подбирал слова, а может, решал, отвечать мне или не отвечать. Раскрыв вернувшуюся «птичку», я прочитала: «В данный момент — нет. Но может стать опасным». Я кивнула, принимая к сведению.

Как ни странно, именно сейчас, в таком не способствующем расслаблению контексте, мне отчаянно захотелось спать. Я зевнула. «Спокойной ночи!» Бумажный голубь опять перелетел на другой конец комнаты.

«Спокойной ночи! — пришел ответ. — Надеюсь, за оставшееся время тебе не придет в голову свежая идея перерезать мне горло».

Я удивленно вскинула голову. Данте с усмешкой мне подмигнул, и оставалось только гадать, писал ли он в шутку или пытался прикрыть этой усмешкой реальное опасение. А может, он именно поэтому до сих пор не спит, и никакая бессонница тут ни при чем?

«Почему ты оставил меня здесь, если ожидаешь подобного?»

Беззвучный смешок.

«Во-первых, я достаточно хорошо разбираюсь в людях. А во-вторых, как знать, может, я, как и ты, не слишком дорожу жизнью?»

Едва я успела дочитать эти строки, как Данте отложил книгу и одним дуновением затушил свечи, таким образом давая понять, что «разговор» окончен. Теперь темноту комнату разгонял только кусочек луны, постепенно исчезающей из окошка. Я спустилась пониже, положила голову на подушку и укрылась одеялом. И быстро уснула, так и не успев как следует обдумать смысл последних строк.

На сей раз я проснулась, когда уже рассвело. Проснулась от того, что Данте довольно беспардонно тормошил меня за плечо.

— Пора вставать, — объявил он, едва я разлепила глаза.

Вот сейчас ощущения, что я выспалась, не было вовсе.

Данте уже был одет и выглядел бодрым и свежим, будто бы и не бодрствовал до середины ночи. Взяв лист бумаги, который мы использовали ночью для переписки (оказывается, я все это время проспала, зажав его в кулаке), Данте аккуратно сжег его в пламени оказавшейся зажженной свечи.

— Можешь пройти в ванную, — заметил он, наблюдая за тем, как пламя стремительно пожирает бумагу. — Мы выезжаем через четверть часа.

Я поспешила воспользоваться его предложением. Правда, полотенца за ночь соскользнули, и мне пришлось провести некоторое время, обматываясь ими под одеялом.

Умывшись, я со смесью сожаления и брезгливости посмотрела на свою одежду, так и лежащую на полу. Тяжело вздохнула. Надо было бы постирать ее с вечера, сейчас бы уже успела высохнуть. Но что не сделано, то не сделано. Одеваться в грязные, пропотевшие, рваные обноски не хотелось так, что хоть плачь. Но — надо, никуда не деться. Не в полотенцах же залезать на джамаля. Не говоря уж о том, что кожа в этом случае сгорит моментально.

Мое внимание привлек осторожный стук в дверь. Я прислушалась и даже из любопытства слегка высунулась из-за дверцы ванной. Данте открыл. В комнату вошел вчерашний слуга. В очередной раз поклонился, подобострастно осведомился, как спалось господину. Господин ответил, что хорошо, тоном, недвусмысленно транслировавшим, что пора переходить к делу.

— Вот, господин, — произнес слуга. — Платье для рабыни, как вы вчера и приказали.

Уже не знаю, в который раз за последние сутки я удивленно выпучила глаза. Платье? Для меня? И когда он успел отдать такой приказ? Должно быть, вчера вечером, пока я дремала в ванной.

Понимая, что облачаться в старую одежду уже не придется, я снова как следует закуталась в полотенца и вышла из ванной. Мое новое платье лежало на матрасе.

— Вот, — кивнул на него Данте. — Держи. Оно лучше подойдет для путешествия по пустыне.

О том плачевном состоянии, в которое пришла моя собственная одежда, он деликатно умолчал.

Забрав платье, я снова удалилась в ванную, и вышла оттуда, уже прилично одетая. Прилично и непривычно, но тут уж грех жаловаться. Платье с широкой юбкой, закрытыми рукавами и высоким воротом, действительно идеально подходило для предстоящей поездки. Оно было трехцветным и сочетало черный, зеленый и оранжевый. Последнее казалось мне совершенно лишним. На ткани — типичный южный узор с витиеватыми линиями.

Я бросила последний взгляд на свою старую одежду, которой предстояло остаться здесь, на постоялом дворе, в качестве мусора. Чувство брезгливости резко ушло, сердце сжалось от ностальгии. Я еще не ушла, но уже тосковала по этим вещам. Ведь это была единственная одежда, привезенная из Астароли. Одна из последних ниточек, связывавших меня с прошлой жизнью. И, кстати сказать, когда-то это было хорошее платье. Я даже помню, в какой лавке его покупала.

На глаза навернулись слезы, и я поспешила быстрее выйти из ванной.

В коридоре нас уже поджидал Ренцо, а пару минут спустя из комнаты напротив вышел приветственно улыбающийся Илкер, снова сопровождаемый телохранителем. Похоже, эти двое и спят вместе, подумала я с мысленным смешком. Как выяснилось, я была не так уж далека от истины: Илкер занял покои, состоявшиеся из двух смежных комнат, и телохранитель, ни когда не отходивший далеко от своего господина, ночевал в рядом со спальней последнего.

Разумеется, тот факт, что я вышла вместе с Данте из его покоев, не остался незамеченным. Ренцо лишь многозначительно взглянул на друга, а вот Илкер не счел нужным воздержаться от комментария. Деликатность — как минимум в нашем, северном, понимании, — была в Арканзии не в чести.

— Я вижу, ты не терял времени зря, дон Эльванди, — просиял Илкер, одобрительно причмокнув губами. — И то верно: время не для того нам дается, чтобы тратить его впустую.

Ох, уж мне эти заумные философствования, в особенности от человека с такими маленькими хитрыми глазками! Лучше бы поучился не лезть не в свое дело. Хотя какое там?

— Да, — подтвердил Данте, по-хозяйски обнимая меня рукой за плечи. — Рабыня провела эту ночь со мной, и теперь она повышена в статусе.

Илкер благосклонно кивнул, принимая данную информацию к сведению и, видимо, считая ее если не само собой разумеющейся, то как минимум вполне логичной.

Я спорить, конечно, не стала, да и вообще не так чтобы была сильно шокирована сложившейся ситуацией. На фоне всего, что мне довелось пережить, это была в общем-то ерунда. Пусть думают, что хотят. К тому же Данте прав, он поступил умно. Нельзя признаваться таким людям, как Илкер, в том, что он просто пустил к себе в покои рабыню, чтобы дать ей возможность отдохнуть, принять ванну, наесться и провести ночь в нормальной кровати.

На первом этаже к нам присоединился надсмотрщик с рабами Илкера. Мы вышли во двор, оседлали уже подготовленных верблюдов и продолжили путь. За пределами Бертана тоже простиралась пустыня, но уже немного иная, нежели до сих пор. Здесь был не только один сплошной ковер из горячего песка. Справа и слева возвышались горы, правда, совсем непохожие на те, что были знакомы мне по родным местам. Сравнительно низкие — по высоте я бы, пожалуй, скорее назвала их холмами, — песчаные, голые, с редкими окошками естественных пещер. Их подножие напоминало опускающиеся на землю лапы. На обрамленной ими равнине, по которой мы и ехали, тут и там виднелись пусть чахлые, но все же деревца. Кое-где — сухая трава; стало быть, хоть когда-то она зеленела. Высокие, в человеческий рост кактусы — и вовсе в изобилии. Один раз мы проехали мимо русла высохшего ручья. Но в некоторых местах источники воды по-прежнему встречались, в том числе и под землей; за счет этого хоть какая-то растительность продолжала здесь существовать. Ехали мы опять же не всегда по песку, иногда это была скорее почва, правда, сухая и имевшая желтоватый оттенок. В таких местах можно было встретить даже небольшую рощу, хотя деревья, опять же, были чахлыми, почти без листвы, и особой тени не давали.

На привалах меня перевели в шатер, подтверждая тем самым повышение в статусе. С едой и питьем тоже стало лучше, Ренцо не приходилось теперь передавать мне лишние куски потихоньку, таясь от посторонних глаз. Сложность представляло теперь мое мнимое незнание языка. Раньше оно приносило пользу, теперь же невозможность обменяться с Данте хотя бы парой слов стала восприниматься как досадная помеха. Данте, по-видимому, относился к этому так же. Поэтому в какой-то момент просто взял и заговорил со мной. Я ответила, понимая, что он ожидает от меня именно этого. На удивленное замечание Илкера о том, что рабыня вроде бы не знала арканзийского языка, у Данте был готов ответ.

— Как оказалось, она изучала арканзийский язык, когда жила на севере. Когда попала в среду, ей потребовалось время, чтобы освоиться. Теперь она может говорить без особого труда.

Данте посоветовал мне держаться поближе к нему и к Ренцо и подальше от арканзийцев. Это соответствовало моим собственным ощущениям, так что я старалась следовать его совету. Тем не менее, удавалось это не всегда. Как-то раз, оказавшись в обществе рабов, я поймала на себе откровенно враждебный взгляд Юркмеза и более спокойный — Берка.

— Повезло девчонке, — заметил последний, обращаясь к своему приятелю.

— Конечно, — скривил губы тот. — У нас ведь нет такой же возможности приблизиться к господину.

— А вы попытайтесь, — не стала отмалчиваться я. Слишком уж долго держала рот на замке. — Господа — они всякие бывают. Может, и вам повезет?

Постепенно я начала делить с ними работы по уходу за джамалями. Начала со своего, к которому успела привязаться. Я люблю животных, к тому же отчасти чувствовала в нем такое же бесправное существо, как и я сама. Быстро научившись с ним управляться, я посмотрела-посмотрела на возившегося в тот день с остальными джамалями Берка и молча принялась за очередного верблюда. Отношения с Берком быстро улучшились. Нет, мы не стали ни друзьями, ни приятелями, к чему я ни в коем случае и не стремилась; скорее это было своего рода молчаливое согласие о мирном сосуществовании. Юркмез был менее воздержан, продолжал злиться и бурчать себе под нос, но ни на что большее не решался.

Как-то раз во время привала, когда с трапезой было покончено, и Берк разливал господам сваренный на огне кофе, Илкер задал Данте следующий вопрос:

— Дон Эльванди, скажи, отчего ты до сих пор не женат?

Я сидела позади Данте, ближе к стенке шатра, и потому не видела выражение его лица, однако голос прозвучал, как и обычно, вежливо, но прохладно.

— А отчего тебя заинтересовал этот вопрос, почтенный Илкер-бей?

— О, прости, если я вторгся в излишне приватную тему, — поспешил покаяться Илкер. — Просто у нас в Арканзии жениться принято рано. Ты же, если не ошибаюсь, в скором времени переступишь за грань третьего десятка?

— Через год, — кивнул Данте.

— Вот мне и стало любопытно, идет ли речь о неких культурных различиях между нашими странами, — невинно произнес Илкер.

— Вероятнее всего, именно так, — спокойно подтвердил Данте, отпив немного кофе. — В моей стране мужчины как правило не торопятся связывать себя брачными узами.

Ренцо согласно усмехнулся.

— Мы предпочитаем подольше блюсти свою свободу, — заметил он.

— Воистину различия между нашими культурами огромны, — покачал головой Илкер. — В Арканзии юноша не считается полноценным мужчиной до тех пор, пока не обзаведется первой женой. И чем больше у человека жен, тем более солидным он является в глазах общества.

— Каким же считается идеальное число жен?

В голосе Данте мне почудилась насмешка.

— Мужчина может позволить себе столько жен, сколько он способен обеспечить, — важно ответил Илкер. — Ограничений в этом отношении нет, все зависит от его благосостояния. Отчасти именно поэтому число жен — и, конечно же, качество, — является показателем статуса подданного.

Я поморщилась, услышав в данном контексте слово «качество». О женах Илкер рассуждал так, словно они являлись коврами или предметами мебели.

— Три жены — это вполне достойная семья для обеспеченного человека, — продолжал распространяться он.

— Вот как, — хмыкнул Данте, переглянувшись с Ренцом. — А сколько жен у тебя, достопочтенный Илкер-бей?

— Четыре, — с гордостью ответствовал тот.

— Четыре. — Данте покачал головой, похоже, молчаливо транслируя, что самому ему такого образа жизни не понять. — Что ж, по-видимому, это признак чрезвычайно высокого статуса в твоей стране.

— Именно так, дон Эльванди, — степенно покивал головой Илкер. — И кроме того, позволь указать тебе на одну ошибку. Ты и твой друг, — вежливый кивок в сторону Ренцо, — говорили о том, что женитьба лишает человека свободы. Позволю себе, на правах человека старшего, отметить, что это вовсе не так. Женитьба не ограничивает свободу мужчины. Самое главное — это правильно воспитывать своих жен и позаботиться о том, чтобы они не позволяли себе лишнего.

— Воспитывать? — уточнил Ренцо. — И как же, например, это делают в Арканзии?

— Строго, — ответил Илкер. — С женщинами непременно следует проявлять строгость, иначе они быстро выходят из-под контроля.

— И все-таки, не могли бы привести конкретные примеры? — не отставал Ренцо.

— Полагаю, главный пример — это порка, — поморщился Данте.

— Совсем необязательно, — возразил Илкер. — Порка — это крайняя мера, хотя в некоторых случаях и необходимая. Но в большинстве ситуаций можно обойтись другими методами. К примеру, купить по подарку всем своим женам и даже наложницам, и только провинившуюся обойти вниманием. Это будет не только неприятно само по себе, но и привлечет внимание всего гарема. Станет поводов для слухов, перешептываний, насмешек. Женщины быстро понимают подобные наказания. Что же касается порки, то мне приходилось применять эту меру лишь дважды.

— Лишь дважды? — неспешно повторил Данте.

Ренцо откровенно скривился. Похоже, мои спутники подобного обращения с женами не одобряли и даже не считали нужным слишком тщательно это скрывать. Впрочем, Илкер то ли не заметил реакцию своих собеседников, то ли просто не стал подавать виду.

— Дважды, — деловито подтвердил он.

— И в чем же заключалась причина? — осведомился Ренцо. — В супружеской измене?

— Ну что вы! — поморщился Илкер. — За такое у нас не порют. На этот случай в нашей стране предусмотрена смертная казнь. Нет, проступки были хоть и серьезные, но не настолько постыдные. К примеру, когда у моей самой молодой жены стала слишком часто болеть голова. Пришлось прибегнуть к публичной порке. Удивительно, но головные боли таким образом исцелились. Больше она не отказывала мне ни разу.

— Вижу, ты большой знаток семейной жизни. — Голос Данте прозвучал бесцветно.

— Верно, — охотно согласился Ренцо. — А вот скажи мне, Илкер-бей, меня давно интересовал один вопрос. У нас, если мужчина умирает, его жена остается вдовой, наследует часть его имущества и получает право в дальнейшем распоряжаться собственной жизнью и деньгами по своему усмотрению. Но у вас после смерти мужа остается целый гарем. И что же происходит с этим гаремом дальше?

Уж не знаю, хотел ли Ренцо разрядить обстановку, подшутить над Илкером или и вправду выяснить ответ на свой вопрос. К слову, действительно любопытный.

— О, это очень сложная и щекотливая тема, — протянул Илкер. — Случаи бывают разные. Многое зависит от порядка наследования в данном конкретном клане. Чаще всего гарем переходит по наследству брату покойного или его старшему сыну.

Ренцо неожиданно развеселился.

— Вот, наверное, сынок обрадуется, — гоготнул он, — когда ему достанется несколько жен, по возрасту годящихся ему в матери.

— Среди жен наверняка найдется хоть одна молодая, — возразил Илкер. — Кроме того, если отец был богат, то в гареме найдутся не только жены, но и наложницы. А в наложницах немолодых и некрасивых не держат.

Допив кофе и довольно погладив свой внушительный живот, Илкер поднялся на ноги.

— Я ненадолго оставлю вас, господа, — заявил он. — Простите, нужда. А потом пригляжу немного за своими людьми.

Я кашлянула, прикрыв рот рукой. Ох уж эти южные манеры. И как им только удается совмещать такую витиеватость, даже изысканность речей с такой вот беспардонной прямотой? Мог бы и не уточнять, с какой именно целью покидает шатер.

— Хороший вопрос, — заметил Данте, разворачиваясь к Ренцо. Сейчас его голос звучал веселее и куда как более живо. — Очень уместный. Гарем по наследству… Эти арканзийцы решительно ненормальные.

— Интересно, а что происходит, если близкого родственника мужского пола просто нет? — решил развить тему Ренцо. — Или есть, но у него недостаточно средств, чтобы содержать весь гарем? Как они поступают в таких случаях? А может быть, — в его глазах блеснул азарт от только что родившейся идеи, — может быть, они дают объявление в газету? Ну, а что, — легкомысленно ответил он на красноречивый взгляд Данте, — дают же у нас объявления люди среднего сословия, которые хотят создать семью. Что-нибудь в духе… — Он сомкнул кончики пальцев и задумался. — «Молодой гарем ищет нового мужа».

— Вдовствующий. Молодой вдовствующий гарем, — негромко подсказала я со своего места.

— Точно! — Ренцо довольно потер руки. Данте усмехнулся. — Итак. «Молодой вдовствующий гарем ищет…»

— Здесь еще должна идти информация об авторе объявления, — включился в игру Данте. — Должен же тот, кто откликнется, иметь хоть какую-то информацию.

— «Молодой вдовствующий гарем без вредных привычек», — предложила я.

— Так, я должен все это записать, — решительно заявил Ренцо.

Он извлек из своей сумки пишущие принадлежности и лист бумаги. Я перебралась поближе. Данте предложил мне кофе, но я отказалась. Тогда он налил еще себе. Раба к этому моменту успели отпустить, но галлиндийцы, в отличие от Илкера, прекрасно обходились в таких вещах самостоятельно.

— Что там должно идти дальше? — спросил, отрывая перо от бумаги, Ренцо. — Какая информация?

— Обычно бывает про возраст и параметры фигуры, — подумав, ответил Данте.

— От шестнадцати до тридцати двух, — предложила я.

— И 90-60-90, — не стал оригинальничать Данте.

— Причем первые и последние 90 — у разных женщин, — хохотнул Ренцо, с энтузиазмом строча текст.

— А 60 — у всех в совокупности, — брякнул Данте.

— Нет, этого я писать не буду, — возразил Ренцо. — Это слишком нереалистично.

— Как и все твое объявление, — не остался в долгу Данте.

— Неважно, — отмахнулся Ренцо. — Я хочу его написать. Итак. Гарем ищет… кого?

Я прищурилась, припоминая подобные объявления в наших газетах.

— Обеспеченного перспективного мужчину для серьезных отношений, — продиктовала я.

— Отлично! — Ренцо восхищенно заскрипел пером. — Теперь, видимо, должны идти более подробные требования к кандидату. Какие будут предложения? — Он обвел нас с Данте вопросительным взглядом.

— Сколько там лет гарему? — прищелкнула пальцами я.

Сама же придумала, сама же запамятовала.

— От шестнадцати до тридцати двух, — сверился с текстом Ренцо.

— Значит, «не старше сорока восьми лет», — предложила я.

— Логично, — кивнул Ренцо. — Если будет слишком старый, скоро придется строчить новое объявление.

— Холостой, — небрежно подкинул еще одну идею Данте.

— Это правильно, — согласился Ренцо. — Муж, у которого уже имеется свой гарем, нам не нужен. Эдак между двумя гаремами отношения могут не сложиться, пойдут ссоры, соревнования, может, даже драки.

— Правильно, — подтвердил Данте, — так что пусть будет холостой.

— Либо вдовец, — уточнил Ренцо.

Данте удивленно посмотрел на товарища.

— Как он может быть вдовцом, если у них в ходу гаремы?

— А вдруг весь гарем умер? — проявил упрямство Ренцо.

— Что, эпидемия? — насмешливо изогнул бровь Данте.

— Несчастный случай, — настаивал Ренцо. — Извержение вулкана.

— Лучше оставь просто «холостой», — посоветовал Данте.

На моих губах постепенно невольно расцвела улыбка, впервые за долгое время. Было неожиданно, забавно и одновременно приятно смотреть, как эти двое просто дурачатся. Правда, Данте и сейчас вел себя довольно-таки сдержанно, но уже не походил на глыбу льда, как большую часть времени до сих пор.

К тому же сейчас между мной и галлиндийцами нашлась некая точка соприкосновения. Судя по тому удовольствию, с которым Данте и Ренцо подшучивали над арканзийцами, особенно нежных чувств к последним они не испытывали. Я же попросту ненавидела Арканзию и все, что было с ней связано. Возможно, незаслуженно, но кто бы мог меня в этом упрекнуть?

Стали обсуждать окончательную формулировку. В итоге Ренцо торжественно зачитал нам с листа текст следующего содержания: