Жар терзал меня два дня, ночью бредил, один раз даже вроде бы вырубился вовсе, ничего не помню, а когда пришел в себя, я весь мокрый, как утопшая мышь, а

Рундельштотт снимает с меня промокшие насквозь толстые ремни.

   — Молодец, — проговорил он со странным выражением лица. — Обычно с неделю бьются в припадке… Те, кто не откинул копыта, как ты говоришь, сразу.

   — Ага, — ответил я сорванным голосом, в горле все еще першит и чешется, — знал бы, что вот такое, ни за что бы!

   — Ну–ну, — сказал он успокаивающе, — так я и поверил. Мы готовы пройти через любые муки, чтобы стать сильнее. Или чтоб у нас баб стало больше. Это у нас в крови. Что будешь делать теперь?

   — Навещу свой замок, — сообщил я. — Чуть наведу там порядок… ну, как я его понимаю, а то крестьяне сами защитить себя не могут, даже на колени встали, стыд какой…

   — Значит, в отчаянии, — сказал он.

   — Да не им, — огрызнулся я, — мне стыдно!.. Дурак, зачем принял от королевы этот троянский замок… Подумаешь, феодал! Для меня феодал, это право первой брачной ночи. Такое еще понимаю, тут согласен с моими обязанностями и готов как–то выполнять, хоть и с оговорками… но при чем тут все остальное?

Из башни я выскользнул, когда над темным лесом поднялась луна, добралась до черной тучи и зарылась в ней. Но глаза мои чуточку привыкли к темноте, да и у каждого здания горят факелы, так что довольно быстро пробрался к конюшне и потихоньку вывел самую быструю лошадку.

Стражи не поняли, почему так тайком надо выскользнуть из дворца, но ворота открыли послушно такой цаце. Все знают, что я тот самый. Уже не только Улучшатель, по слову которого подковывают всех коней, но и человек, которому королева доверяет.

Воздух еще теплый, на улицах тихо, если не считать, что на одном перекрестке бродячие актеры дают представление, народу собралось не больше десятка.

Застоявшаяся лошадка идет быстрой рысью, а когда миновали городские ворота, охотно перешла в галоп по уже привычной для меня красноватой земле. Мне уже не нужно поднимать голову на огромную красную луну, покрытую неровными пятнами окалины, чтобы все время помнить, в каком мире я просыпаюсь.

Лес в ночи надвигается особенно огромный и чудовищно страшный, но холодка на загривке не чувствую, а в последнее время я начал руководствоваться при оценке опасности вот этим примитивом: нестрашно, страшно, очень страшно.

Конь вздохнул, когда я покинул седло, едва въехали под ветки ближайшего к опушке дерева.

   — Это недолго, — сказал я успокаивающе. — Они не любят общаться даже со мной, таким красивым и нарядным.

Конь пренебрежительно фыркнул, понятно же, что красивый и нарядный из нас двоих как раз он, недаром же лучший поэт мира сказал, что нет лучше одёжи, чем бронза мускулов и свежесть кожи, а я погладил его по морде, чмокнул в нос и быстро пошел между деревьями в глубину ночного леса.

На этот раз я двигался намного увереннее, шумел и покрикивал, хрюкал, нявкал, пару раз взвыл волком, как мне казалось, хотя у волков получается слабее, все- таки я царь природы и венец творения, хочу — крякаю, хочу — хрюкаю.

Когда совсем уж углубился в чащу, вроде бы белесые фигуры мелькнули далеко за деревьями, но сразу исчезли, однако я вздохнул с облегчением, с достоинством раскинул руки в дружелюбном жесте.

   — Как же соскучился по вам, дорогие мои друзья аль- вы!.. Как же постоянно не хватает вас для полного и незамутненного счастья!.. Только о вас и думаю…

Они появились снова вдвоем, белесые и полупрозрачные. Деревья сквозь их тела просматриваются так отчетливо, что могу пересчитать всех взбирающихся зачем–то по стволу муравьев. Правда, сверху бегут с толстыми раздутыми брюшками.

   — Слава бесподобному Угагулу, — сказал я с чувством. — Это я, ваш друг!.. Скажу сразу, я ваш друг, и я — знатный глерд. Если не знаете, что это, то… в общем, только пискните, что вам надо, и я постараюсь постараться!.. У меня некоторые полномочия от королевы, некоторые взял сам… в общем, теперь и я смогу быть вам полезным. Не знаю чем, но как бы смогу. В перспективе. То есть я — благодарное создание. Вы мне, я вам…

Болтаю много, это и от нервов, и в исполнение главного закона, что пока говоришь, с тобой ничего не сделают, а пока несешь какую–нибудь чушь, можно придумать что–то, да и вообще может случится пожар, землетрясение, метеорит, а то и целый астероид упадет, примчится вестник и скажет, что мне нужно дать дочь короля и полкоролевства в нагрузку… хотя вообще–то дочь короля тоже нагрузка.

К тому же человек, разговаривающий много вроде бы без толку, не выглядит опасным. Куда опаснее люди сосредоточенные, молчаливые или редко роняющие хорошо продуманные и взвешенные слова.

Я не двигался, только улыбаюсь, как дурак, а дураки всем нравятся, они дурные и безопасные, так что альвы приблизились все так же бесшумно, как привидения.

Нечеловечески огромные глаза, так характерные для существ ночного образа жизни, уставились на меня с немым ожиданием.

После паузы первый альв проговорил едва слышно:

   — Приветствуем тебя, Видящий Нас.

   — Что Видящий, — возразил я, — главное — Любящий!.. Я же всех вас люблю, разве не чувствуете?

Первый ответил после паузы:

   — Чувствуем. И не понимаем.

   — А что тут понимать? — возразил я бодро. — Просто надо чувствовать — и все. Остальное — умствование пустое. Вы мои милые худенькие коалы, я вас нежно люблю!.. И готов для вас, если смогу, что угодно сделать, если это мне ничего не будет стоить.

Первый смолчал, второе существо пропищало:

   — Нам ничего не нужно.

   — Всем что–то нужно, — сказал я твердо. — Все гребут и хапают!

Альв ответил так же на грани слышимости:

   — Немы.

   — Почему?

   — Мы просто живем.

   — Кто не расширяется, — сообщил я, — того сужают и уплотняют. Ладно, я к вам по сугубо деловому вопросу. И за помощью. Одно существо вот–вот склеит ласты, если ему не принести лейгилста. Не знаю, жевать будет или нюхать, но, говорит, только трава и спасет…

Они переглянулись, первый альв поинтересовался так же тихо:

   — Кому, химере?

Я сказал с неудовольствием:

   — Ну что вы так грубо? Сразу все очарование нарушили. Она как бы просто самка. А мы, самцы, самок должны спасать. Или хотя бы защищать. Это наше врожденное самцовое. Хоть и другой вид, с ним вроде бы нельзя… хотя почему нельзя? Человеку можно все! Человек наконец–то добился свободы и раскрепощения!

Второй альв, в котором я упорно подозреваю самку, спросил тихо:

   — А почему защищаешь химеру?

   — Потому что я царь природы, — заявил я твердо. — Ну и что, если сам себя так назвал?.. Это от имени инициативной группы. Кто–то должен взять на себя эту нелегкую задачу быть царем и тираном?.. Я взял и несу гордо и красиво. Химеры — часть природы. Я смотрю на химер по–хозяйски. Потому мне нужна эта травка для спасения одной особи. В свою очередь, я могу чем–то помочь или услужить вам!

Они переглянулись, старший альв пробормотал снова:

   — Нам ничего не нужно…

Второй, который самочка, добавил:

   — Ты вообще первый, кто заговорил с нами.

   — Мы даже не знаем, — сказал первый альв, — как с тобой общаться. Ты нас тогда застал.

   — Врасплох?

   — Ну да, вот так. Иначе мы бы тебе вовсе не показались. Но ты нас сам увидел. Потому мы сейчас даже не знаем…

   — Но травки нарвете? — спросил я деловито. — Я помню, для вас это одна минута. Ну, миг!.. Хоп — и там. Хоп — и тут. Уже с травкой. Вы такие чудесные! Помните, вы помогаете сохранять редкие, исчезающие под натиском безжалостной цивилизации вымирающие виды. А мы вот, люди, помогаем их сохранять. Так, для смеха.

Старший альв спросил очень серьезно:

   — Но почему… ты хочешь с нами общаться, а не… воевать? Как все остальные?

   — Мировоззрение, — ответил я солидно. — Мировоззрение у меня такое. Вообще–то я не совсем знаю, что такое мировоззрение, просто о нем нельзя не сказать иначе как дурак среди умных, но в моем старом королевстве не нападаем же на буддистов? Вот вы вроде буддистов. Или йогов. Живете себе и живете, будто живете. Вам на все плевать, кроме своего здоровья. Никому не вредите. Вот и я вредить не буду… и других постараюсь удержать от экономически не оправданных действий. Травка, которую хотите принести, но я вам мешаю демократической болтовней в духе демократии о сути демократии, как раз и будет залогом вечной… нет, дружба — хреновое понятие, а вот плодотворного сотрудничества иногда по случаю, самое то!

Он покачал головой, и хотя двигал медленно, мне показалось, что у него три головы, появляющиеся поочередно и так же поочередно исчезающе.

   — Мы просто хотим жить, как жили…

Я сказал со вздохом:

   — Ну уж нет, еще и вас защищать не буду. Сами как- нибудь… Что вы за вымирающий вид? Эльфы от вас отделились, как кроманьонцы от неандертальцев, и все еще выживают, а вы чего?.. Только прячетесь? Но я же вас нашел, найдут и другие.

Он проговорил тихонько:

   — Человек… у тебя своя магия… очень сильная.

Я отмахнулся.

   — Но нехорошая. А я человек хороший и даже замечательный в определенных условиях. Мне бы такую магию, чтобы творить добро, сеять разумное, доброе, вечное!.. А я только убивать могу. А это и волк умеет. Правда, как человек, я убивать умею лучше любого другого зверя, все–таки царь природы… еще чуть — и мне это понравится, вот будет жуть какая–то сладкая.

Он развел руками.

   — Мы с магией рождаемся. А люди учатся.

   — Одни учатся медленно, — сказал я, — другие быстро. Мне пришлось, как вы знаете, попасть под свет трех лун… с вашей помощью не помер, но, как сказал чародей королевы Рундельштотт, я теперь могу впитывать магию… а раз могу, то должен и как–то ею пользоваться для дома, для семьи? А то и для отечества, которого нет, но которое будет?

Он посмотрел на меня исподлобья.

   — Вот и пользуйся…

   — Жаль, — сказал я, — четвертой не было… Или еще двух–трех, чтоб уж жахнуло, так жахнуло!..

Он пробормотал:

   — Если бы еще и четвертая вышла… на земле бы все вымерло. Три и то… Вы уже знаете, откуда химеры берутся?

Он посмотрел на меня так, словно и я вот–вот превращусь во что–то жутковатое, а то и противное.

   — Все мы химеры, — ответил я беспечно, — жили себе такими счастливыми обезьянами! Сладкие и такие вкусные бананы жрали… А потом — бах!.. — охимерились в человеков. И пошло–поехало. До сих пор ничего не понимаем, как что и, главное, зачем? Потому и говорю, как химера химерам: какие есть еще варианты повышения нашей химерьей деятельности? На благо, разумеется. Нашего блага.

Он слушал насупившись, вид таков, что в самом деле что–то понимает за потоком слов, но думаю, у этих буддистов всегда такие лица, очень уж им все по фигу, что делается в мире.

   — Лейгилст принесут, — ответил он туповато. — Но нам от людей ничего не нужно.

   — Прекрасно, — воскликнул я. — Это прекрасно, что не нужно. Но я человек слова!

   — А что это?

   — Если нужно, — заверил я, — только свистните. Или хрюкните, я же не знаю, как вы коммуникируетесь.

Он не ответил, только посмотрел в сторону. Через некоторое время там возникла призрачная фигурка, через которую я отчетливо видел деревья и усилившийся поток муравьев, явно отыскали что–то особо лакомое.

В руках этого существа целый пучок веточек, старший альв медленно принял из прозрачных лапок и протянул мне.

   — Это не то, что ты просил, но то, что тебе надо. Или не тебе.

   — В смысле?

   — Это для химер, — пояснил он. — Человека убьет, но химеру поднимет на ноги.

   — Спасибо, — сказал я чуть ошарашенно. — Будем лечить химеру, что уже давно не химера, а член человеческого общества счастливого будущего. Потому и. Спасибо!

Они исчезли раньше, чем я договорил. Я прислушался, но присутствия уже не улавливаю, словно они перенеслись на другой конец Леса или же забрались под Зачарованную Гору.