Глава 9

Диана расчесывала волосы, сидя перед зеркалом. Лечь спать без того, чтобы сто раз не провести массажной щеткой по волосам, казалось ей таким же невозможным, как не почистить зубы. В комнату заглянул Розенберг, постоял в дверях, любуясь на жену, а потом подошел, положил ей руки на плечи и стал смотреть на отражение в зеркале.

Дружная, красивая пара: молодая очаровательная жена и муж – не слишком красивый, но основательный, надежный мужчина. Зеркало было вставлено в старинную резную раму, и от этого казалось, будто они видят не свое отражение, а старинный портрет незнакомых, давно умерших людей.

Чтобы избавиться от иллюзии, Диана засмеялась, отложила щетку и похлопала мужа по руке. Вдруг вспомнилось, как в детстве ее завораживали зеркала, как она, пятилетняя, подолгу смотрелась в большое трюмо, стоявшее в коридоре, пытаясь осознать, что девочка, глядевшая на нее из испещренной черными точками амальгамы, – это она сама и есть. Может быть, эта девочка остается в зеркале и тогда, когда настоящая Диана уходит… Это было ее первое знакомство с иллюзиями. Значительно позже она поняла, что в мире очень много отражений, их гораздо больше, чем реальных вещей и чувств. Ведь все эти любови, восторги, привязанности существуют лишь тогда, когда ты на них смотришь.

Муж забрал ее волосы в ладонь, закрутил на макушке наподобие кички.

Потом его рука скользнула за вырез ее шелковой ночной рубашки, с обманчивой рассеянностью легла на грудь. На макушке Диана ощутила легкое прикосновение теплых губ…

Она блаженно вздохнула и вместе со своим вращающимся стулом повернулась к мужу, уткнулась лицом в мускулистый живот, внезапно показавшийся ей таким родным…

В этот раз все у них было как-то иначе, теплее и радостнее, чем обычно… Радуясь нежным прикосновениям мужа, Диана даже не думала о том, что и сегодня не получит удовольствия.

Внезапно зазвонил телефон.

– Вот зараза, – выругался Розенберг.

– Не бери, – тихонько попросила она.

– А если что-то важное? Вдруг Милка или девочки?

– Перезвонят на мобильный. Думаю, что это Колдунов. Он, не к ночи будь помянут, каждый раз появляется, стоит мне захотеть остаться с тобой вдвоем.

– Он тоже знает номер моего мобильного и обязательно перезвонит… Он упорный. Потерпи минутку.

В трубке раздался сочный барственный баритон, показавшийся Розенбергу смутно знакомым:

– Яков Михайлович?

– Слушаю вас.

– Это говорит отец Милы. – Баритон звучал самоуверенно и даже немного снисходительно.

– Кто, простите?

– Отец Милы, вашей падчерицы.

– Подождите, пожалуйста, я перейду к другому телефону.

Розенберг накинул халат, взял с базы радиотрубку и спустился в гостиную, поближе к горке с успокоительным алкоголем.

– И что же вы от меня хотите? – спросил он не слишком дружелюбно.

– Поговорить. Вы можете сейчас разговаривать?

Забыв, что собеседник его не видит, Розенберг кивнул. Потом спохватился и сказал: «Да, конечно». Открыл окно, раскурил трубку и плеснул себе на два пальца виски в широкий стакан с толстым дном.

Слушать голос Милкиного отца было неприятно, это был голос из прежней Олиной жизни, а он всегда сходил с ума от ревности, когда думал о том, как она жила до него. Даже после того как она умерла.

Он хорошо помнил момент, когда эта жгучая ревность, тоска по тому, что он не властен над Олиным прошлым, впервые посетила его. Незадолго до их свадьбы Оля пригласила его домой, рассчитывая, что ее отец уйдет с Милой гулять. Но зарядил дождь, никто никуда не ушел. Вместо этого сели пить чай, и Олин отец достал альбом со старыми фотографиями.

На большом фотопортрете Розенберг увидел молодую женщину с прической «итальянка», большими пластмассовыми серьгами, ярко накрашенную. Одета она была в бирюзовый свитер тонкой вязки с оборочками по воротнику и плечам, длинную юбку с черным широким поясом и пластмассовые туфли-мыльницы. Все это: и серьги, и браслеты из разноцветной пластмассы, и огромная пряжка в виде бабочки на поясе – было ужасно несовременным, и от этого Оля казалась совершенно чужой, посторонней женщиной. Неужели на фотографии изображена та же Оля, что сидит сейчас рядом с ним? Неужели она жила в те, уже далекие, восьмидесятые, наряжалась в эти чудные шмотки, которые, может быть, еще лежат у нее на антресолях, упакованные в старый чемодан, бегала на свидания, любила, ложилась с кем-то в постель… А его тогда рядом с ней не было…

«Та, чужая женщина осталась в прошлом, запертая в глянце фотобумаги, и теперь Оля моя, только моя, – уговаривал себя он, крепко сжимая под столом ее руку. – Что было, то прошло».

Женившись на Оле и переехав к ней жить, Розенберг первым делом отыскал старые вещи, в которых она была на той фотографии, и тайком вынес их на помойку, как Иван-царевич – лягушачью кожу.

Странно, что на Милку эта его ревность совершенно не распространялась. Он ни разу не спросил жену про Милкиного отца, потому что нисколько им не интересовался. Дочка словно бы зародилась сама по себе. И теперь у них был ребенок, о котором надо заботиться, – вот и все, о чем он думал.

«Почему я должен слушать голос человека, с которым моя Оля когда-то спала? Она давно умерла, и зачем мне этот голос из ее прошлого, того прошлого, что было еще до меня? Как там поет Кинчев: «Но свет ушедшей звезды – все еще свет».

Он залпом выпил виски, налил себе еще и спохватился:

– Так что вам угодно?

– Я хотел узнать, когда Мила приедет.

– У ее мужа через две недели здесь защита диссертации… – «К чему я это говорю? Я вовсе не обязан перед ним отчитываться!» – Если вы хотите ее видеть, оставьте номер, она с вами свяжется.

– Мила знает мой номер. Мы виделись перед отъездом, она у меня была. Мне больно думать, что если бы не переезд на другой конец страны, она, возможно, не нашла бы времени навестить отца.

Голос обрел уверенные нравоучительные интонации, и Розенберг вновь подумал, что определенно где-то его слышал.

– Все эти годы мы с Милой привыкли думать, что ее отец я, – спокойно сказал он.

– Я перед Милой не виноват! – Голос собеседника повысился и от этого стал еще более знакомым. – Я зарегистрировал ее и платил алименты. Родить ребенка – это была целиком идея ее матери, хоть я и предупреждал, что женат и разводиться не буду…

– Прекратите, пожалуйста! – почти умоляюще сказал Розенберг. Ему невыносимо больно было слушать, как небрежно этот человек упоминает об Ольге.

– Я выполнял свой долг перед семьей.

– Не сомневаюсь. Просто не нужно мне об этом рассказывать.

– Вот именно! Когда вы поженились, я самоустранился, чтобы вам не мешать. Я желал ей только счастья.

«Пожалуй, дело не в этом, – подумал Розенберг. – Просто ни Оля, ни Мила тебе были не нужны, вот ты и придумал благородную причину, чтобы о них не заботиться! Если бы ты хоть немного думал о Миле, то должен был появиться после Олиной смерти и поинтересоваться, как твоему ребенку живется с посторонним, в сущности, человеком. Но ты же не появился. О, я хорошо представляю, как все это было. Задурил голову девчонке, наверное, рассказывал ей сказки о великой любви, настолько возвышенной, что можно и не жить вместе. Что ты ей говорил: жена меня не понимает, люблю только тебя, но бросить ее не могу, не будем делать чужое горе фундаментом своего счастья, брак убивает любовь? А, вот еще: я все время боюсь назвать жену твоим именем! Влюбленная женщина глотает эти пошлости, не давясь… Бедная Оля! Неужели она не понимала, что такие отношения всегда обречены? Обычно женщина живет жизнью мужчины, но мужчина жизнью женщины – никогда. И если женщина – не часть его жизни, то она для него никто. И дети ее тоже никто».

– Я что-то не пойму, зачем вы мне позвонили, – сказал он. – Чтобы рассказать, что у вас есть семья? Так мне неинтересно. Лично я ни в чем вас не виню. Если Мила при личной встрече вас чем-то обидела, я готов за нее извиниться. Я поговорю с ней, объясню, что жизнь сложилась, как сложилась. У вас, как вы сами сказали, своя семья, а у нас – своя.

– Но я хочу общаться с дочерью! – заявил собеседник.

– Вам никто этого не запрещает. Разве Мила не оставила вам свои координаты?

– Оставила. Но я хочу, чтобы вы с ней поговорили.

– Я же обещал!

Розенберг с раздражением заметил, что его трубка погасла, а спички кончились. Прижимая телефон плечом и не выпуская стакан из руки, он пошел на кухню.

– Вы не поняли, она не отказывается со мной общаться.

– Так чего вы вообще хотите?! – Розенбергу надоело сдерживаться.

– Я хочу, чтобы вы уговорили ее вернуться из Магадана. Зачем она туда поехала? Здесь у нее семья, близкие…

– Теперь ее семья – это муж. Двадцать лет вы прекрасно жили без нее, что вам теперь-то приспичило? Или, – догадался вдруг Розенберг, – о вас стало некому заботиться?

– Да как вы смеете со мной разговаривать таким тоном?! – Знакомый барственный голос мгновенно сорвался в визг, и Яков Михайлович понял, что попал в точку.

«С какой стати я должен гадать, откуда знаю его голос? – разозлился Розенберг. – Надо просто попросить его представиться!»

Но вместо этого произнес в трубку совсем другое.

– Если вам что-то надо, сообщите мне. Но от Милы отстаньте, дайте ей спокойно жить, – твердо сказал он и подумал: жаль, что Оля не дожила до этого момента, женщинам нравится, когда отвергнувшие их мужчины впадают в ничтожество.

– Я думаю только о девочке! Как она закончит консерваторию, если будет жить в Магадане?

– Куплю ей диплом, – легкомысленно пообещал Розенберг и повесил трубку.

Нужно уговорить Милу сменить номер мобильного, решил он, а то этот заботливый папаша задушит ее своей внезапно прорезавшейся любовью.

Когда Диана, набравшись смелости, приехала в клинику, на ресепшн ей сказали, что Яков Михайлович оперирует. Она представилась, и на симпатичном личике девушки-администратора отразилась растерянность. Судя по всему, она не имела никаких инструкций на случай, если жена патрона нагрянет без предупреждения.

Ситуацию спасла Таня Миллер, спустившаяся в вестибюль с какими-то документами. Заметив Диану, она приветливо улыбнулась:

– Здравствуйте, вы к мужу? Яков Михайлович освободится не скоро, часа через два. Хотите подождать?

Диана энергично кивнула.

– Если что-то срочное, я могу зайти в операционную, но это ничего не изменит, он же не бросит работу.

Поспешив уверить Таню, что она никуда не спешит, Диана сбросила пуховик, надела бахилы и прошла мимо администратора.

Первым делом она завернула в туалет, где тщательно поправила перед зеркалом прическу и макияж. Сегодня на ней были романтичная белая блузка с широким кружевным воротником и джинсовый сарафан. Узкий корсаж со шнуровкой, как у Красной Шапочки, подчеркивал ее молодость и сексуальность. Стасов всегда был изрядным модником, значит, он сразу поймет, сколько стоят эти внешне простенькие вещи.

Выйдя из туалета, Диана притворилась, будто забыла Танины указания и не знает, куда идти. С самой простодушной физиономией она обошла весь первый этаж, но Стасова не обнаружила. Неужели Розенберг его уже уволил?

Тане, видимо, надоело ждать, она выглянула из кабинета и позвала Диану. Пришлось покориться.

Ее устроили в удобном кресле, включили телевизор и предложили чаю.

В обществе Тани Диана чувствовала себя немного неловко, ей казалось, что эта милая маленькая женщина видит ее насквозь.

– Я вам сейчас такой чай приготовлю, какого вы нигде не пили! Он продается только в одном месте, в кондитерской возле нашего дома.

Она наполнила кружку из мгновенно вскипевшего чайника и хлебосольно поболтала в ней пакетиком. По комнате поплыл свежий яблочный запах.

– Вот, видите? – Она показала Диане белую коробку с яркой красной полосой. – Если увидите где-нибудь, купите на мою долю. А то в кондитерской дорого, там пакетики поштучно продаются.

Диана рассеянно кивнула.

– Я уже с ног сбилась, не знаю, что и делать, – продолжала сокрушаться Таня. – Я ведь к этому чаю уже всю клинику приохотила!

– Как только ваш любимый чай поступит в массовое производство, он сразу станет хуже, – сказала Диана. – Я давно уже заметила: стоит только торговой марке раскрутиться, качество тут же резко падает.

Она сделала маленький глоток. Чай действительно был отличный, одновременно терпкий и освежающий, со вкусом настоящего яблока.

Таня вздохнула и признала Дианину правоту. Поговорили об испортившихся сортах стирального порошка и колбасы, а потом Таня, заговорщицки улыбаясь, спросила:

– Яков Михайлович вас не обижает?

– Конечно же, нет! – Еще не хватало обсуждать свою семейную жизнь с подчиненными мужа.

– Я так и думала. Он очень хороший человек.

«Такой же, как все, – желчно подумала Диана. – Просто богатство позволяет ему выглядеть немного лучше других. Еще не известно, как бы мы жили, будь он обычным врачом».

– Да, очень хороший, – произнесла она вслух, – но и я стараюсь. Как говорит моя мама – чистый дом, вкусная еда и ласковая улыбка, что еще надо для счастья?

– Ну, кое-что еще надо, – философски вздохнула Таня. – Я первым браком была замужем за человеком, которому действительно нужно было исключительно это. Даже только две первые составляющие. И в этом было мало хорошего. Наша семейная жизнь напоминала игру в покер: выигрывал не тот, у кого козырей на руках больше, а тот, кто лучше умел блефовать. И это был он.

Он постоянно пугал меня тем, что в любой момент может уйти. Поэтому я хотела бы дать вам один совет. Надеюсь, он не понадобится, но так, на всякий случай… Не дайте мужу внушить вам, что вы не сможете без него обойтись.

«Наверное, ей хочется, чтобы ее негативный жизненный опыт не пропал зря, а послужил бы предостережением для других женщин», – подумала Диана. Но она не была намерена откровенничать с Таней.

Видимо, почувствовав это, Таня достала вазочку с конфетами и, убедившись, что гостья всем довольна, устроилась за соседним столом и принялась заполнять какие-то журналы и ведомости, смешно шевеля губами.

Она уже перестала надеяться, что сегодня увидит Стасова, тут-то он и появился… Сердце привычно сжалось, ухнуло вниз, лицо обдало жаркой волной, стало трудно дышать… Как Диана ни старалась, у нее не получилось смерить Володю презрительным взглядом, наоборот, она растерялась, смутилась, словно все еще была школьницей. С трудом ей удалось поздороваться.

А он… Он попросту ее не узнал! В его взгляде она прочла интерес мужчины к симпатичной незнакомой женщине. Именно незнакомой!

Занятая своими делами, Таня не представила их друг другу.

«Интересно, кем он меня считает? – мрачно гадала Диана, пытаясь унять сердцебиение и предательскую дрожь в руках. – Думает, что я Танина подруга? Или, может быть, торговый агент? Что за злосчастный я человек! Вместо того чтобы глядеть на него свысока, я корчусь от стыда. И черт возьми, я до сих пор влюблена в него, словно кошка!»

Стасов сосредоточенно готовил себе кофе, а Диана исподтишка его разглядывала. Прошедшие годы почти не изменили любимого мужчину всей ее жизни. Та же крепкая фигура, те же большие глаза… Даже прическа осталась прежней.

«А я? – спохватилась она. – Я ведь тоже не очень изменилась! Меня узнают и преподаватели из училища, и школьные учителя. Наверное, он не узнал меня потому, что вообще никогда не смотрел на меня внимательно. Цезарь не может помнить в лицо всех своих легионеров, а Стасов – всех дур, прошедших через его постель».

Кроме дивана, в кабинете стояли и кресла, но Володя уселся рядом с Дианой и, неторопливо прихлебывая кофе, перемещался по дивану все ближе и ближе к ней. А когда его бедро вроде бы случайно коснулось ее ноги, он взял со столика вазочку с конфетами и предложил Диане.

Она покосилась на Таню. Та невозмутимо заполняла журнал, но кто знает, не доложит ли она потом шефу, что его жена флиртует с его же подчиненными? Мама говорила, что, когда дело касается мужчин, любая женщина – это враг. Никогда не доверяй и не уступай женщинам! – учила мама. – Глазом моргнуть не успеешь, как уведет мужика. А потом ты ее и осуждать не сможешь, ибо на ее месте поступила бы так же!

Диана помотала головой, отказываясь от конфет. Ее бедное сердце колотилось так, словно она только что пробежала стометровку…

«Я не могу находиться рядом с ним! Это невыносимо! А он тут сидит и улыбается, уверенный в своей неотразимости. Еще бы, так романтично и сексуально: хирургическая роба, фонендоскоп на шее!»

Пробормотав невнятное извинение, Диана поднялась и выскочила из комнаты.

В туалете она напряженно уставилась в зеркало. Несколько глубоких вдохов и отсутствие Стасова в поле зрения вернули ей способность мыслить здраво.

«Это яд, наркотик! – строго сказала она себе. – Одни нюхают и балдеют, другие колются и балдеют, а я вижу его и чувствую восторг и эйфорию. Но потом за такие восторги приходится расплачиваться страданием и унижением. Давай, Диана, иди к нему, подмигни, прислонись коленкой, и он твой! А если он узнает, что ты жена Розенберга, то твой навеки! Раз уж он женился ради карьеры, то наверняка готов завести из тех же соображений и любовницу. Иди, Диана, верни свою юность, любовь всей своей жизни. Выпей эту отраву, и пусть она покажется тебе божественным напитком. Только рано или поздно ты поймешь, какую мерзость хлебала. В юности ты считала, что любишь Стасова больше жизни. Что твое великое чувство приближает тебя к ангелам, что благодаря ему ты познала все тайны мироздания и смысл бытия. Но разве это любовь? Нет, это наркомания в чистом виде. Я так хочу быть с ним, что ради этого готова мир перевернуть и душу черту продать… А когда он перестанет вызывать эйфорию, я выброшу его из жизни. Как упаковку от наркотика… – Диана ухмыльнулась своим правильным мыслям. – Все бы хорошо, только на данный момент Стасов вызывает у меня эйфорию не хуже прежнего… А может, правильнее всего соблазнить его сейчас и пользоваться им, пока мне не надоест? Ведь сам-то он ни за что не посмеет бросить любовницу, если она – жена его начальника!»

Вернувшись в комнату отдыха, она, не глядя на Володю, сказала, что передумала дожидаться Розенберга, взяла сумочку и направилась к выходу. Стасов пошел за ней. Проводив до гардероба, он помог ей надеть пуховик и светским тоном поинтересовался, скоро ли она заглянет в клинику снова. Телефона не попросил. Ясное дело, пока ее не было в комнате, Таня рассказала ему, кто она такая.

– Буду очень рад видеть вас снова, – сказал он.

А Диана вдруг подумала, какой у него ненатуральный сладкий голос.

– Кажется, все, – выдохнула Мила, пристраивая коробку с продуктами на последний свободный пятачок стола.

Диана кивнула и замерла на пороге кухни, прикидывая, куда поставить две шестилитровые бутыли воды, которые она держала в руках.

– Что же ты такую тяжесть таскаешь? – Розенберг без особой охоты поднялся с дивана и принял у жены воду. – Нужно было позвонить и заказать…

– Мы хотели сами все выбрать! – возбужденно перебила Мила.

От энергии розенберговской дочки Диану слегка тошнило. Приехав с мужем на защиту диссертации, она расположилась в доме совершенно по-хозяйски, норовила вскочить ни свет ни заря, чтобы приготовить завтрак, варила обеды якобы для того, чтобы Диана отдохнула, «пока я здесь». И никто не поинтересовался у Дианы, хозяйки дома, согласна ли она устраивать на своей территории банкет по случаю защиты. Больше того, назначив этот самый банкет, Диану даже не допустили к стратегическому планированию мероприятия. Она занималась только тем, что «помогала»: ездила с Милой в гипермаркет, убирала в доме, готовила столовые приборы.

– Ты уладил вопрос с Максимовым? – Мила ловко сортировала продукты, сверяясь со списком: все ли куплено. – Вряд ли Миллеру будет приятно с ним встретиться.

Профессор Максимов, бывший начальник Чеснокова, был первым Таниным мужем. Они с Миллером испытывали друг к другу взаимную ненависть.

– Уладил. – Затолкав бутылки под стол, Розенберг сладко потянулся. – Он будет на защите, но на банкет не придет. А Миллер наоборот. И двум мужьям одной жены не придется встречаться. Папаша Розенберг обо всем позаботился. А где сам виновник торжества?

– Поехал к научному руководителю репетировать доклад.

– Ну что, девчонки, по одной, и начнем готовить. – Яков Михайлович заглянул в ящик с винами и, насвистывая, достал одну из бутылок. – Или ты, дочь моя, уже в ожидании маленького Помидорчика?

– Да нет пока, – улыбнулась Мила.

Сказав, что ей нужно переодеться, Диана быстро вышла из кухни.

Она отчаянно, безумно ревновала Розенберга к Миле! Нет, боже упаси, она ни секунды не подозревала, что он мог вступить в предосудительную связь с падчерицей. Диана понимала его искреннюю отцовскую любовь…

Просто Мила была полноценным членом его семьи, а сама Диана – нет! Розенберг бурно радовался Милиному приезду, переживал за Чеснокова, и это ясно показывало: он умеет любить и заботиться о любимых. Только Диана, к сожалению, в этот ближний круг не попадает… Ей дали поиграть в хозяйку дома, пока не вернулась истинная владелица. И глупо утешать себя мыслью, что через несколько дней Мила опять уедет.

Диана переоделась, вытерла злые слезы и спустилась в кухню. Там уже наливали по второй.

«Они были бы рады, если бы я вовсе не спустилась», – подумала она и залпом выпила свою порцию.

– Но пора и начинать все-таки! – Мила вскочила и забегала по кухне, не зная, с чего начинать. Она буквально дрожала от переполняющей ее энергии и этим напоминала Диане артистку Ингеборгу Дапкунайте в передаче «Смак».

– В первую очередь давайте отварим овощи для салата.

– Да, зайчик. Займитесь этим, а я разделаю мясо. Завтра вам останется только пожарить его, пока мы будем закусывать. Не знаю, как подавать горячее, на тарелках порционно или на блюде, пусть каждый себе берет?

– Я пройду с блюдом вокруг стола и положу каждому, – мрачно сказала Диана, – раз у нас нет ливрейного лакея…

Розенберг ее сарказма не понял:

– Говорил я тебе, Милочка, нужно было из ресторана нанять людей.

– Но Чесноков…

– Вечно он проявляет принципиальность, когда знает, что отдуваться за него придется другим!

Приготовления закончились только в первом часу ночи. Между делом выяснилось, что на защиту Диана не поедет – кто-то ведь должен заправить салаты и накрыть на стол, чтобы участники банкета явились на все готовое. Не то чтобы ей очень хотелось присутствовать на ученом совете, но выйти в свет, показаться в элитных медицинских кругах в качестве супруги Розенберга… Это было бы приятно. А теперь все будут знать, что Розенберг никуда ее с собой не берет. Что жена нужна ему только для того, чтобы обносить мясом гостей.

Ей было очень горько.

– Ты спишь, зайчик? – Розенберг зашел в ее комнату и сел на край постели.

– Засыпаю. – Она демонстративно зевнула.

– Ты не обижаешься, что мы не берем тебя на защиту?

«Мы не берем»! Словно она ребенок, которого родители не берут в гости.

– Нет, нисколько. Я бы там с ума сошла от скуки. Я же медсестра, ваших ученых речей не понимаю.

– Да я и сам-то понимаю с пятого на десятое… Я бы с удовольствием остался вместо тебя, но должен наблюдать за Максимовым. Он никогда не упустит возможности сделать ближнему гадость, пусть даже во вред себе. Я ему взятку дал, и он должен видеть, что я его контролирую. – Розенберг вздохнул. – Ох уж этот Помидор! Я столько сил и средств потратил на его диссертацию! Гораздо проще было просто купить ему диплом кандидата наук.

Розенберг прилег поверх одеяла и рассеянно стал играть с хвостиком Дианиной косы.

– Что-то мне не спится, – пожаловался он.

– Волнуешься?

– Да нет… Чтобы совет проголосовал против, нужно написать очень скандальную диссертацию. Такую невероятно новаторскую. Например, доказать, что мозг человека на самом деле размещается в заднице.

Диана вежливо улыбнулась. Кажется, муж настроен благодушно, может, настал подходящий момент, чтобы поговорить на волнующую ее тему?

– Яша, я хотела тебя спросить… – От недостатка решимости она замолчала.

– Спрашивай, зайчик.

– Может, нам обратиться к врачу? Мы женаты уже три месяца…

– Это ты насчет беременности? – Розенберг недобро усмехнулся.

– Ну да… Мы же не предохраняемся.

– Три месяца – очень маленький срок. Нужно подождать хотя бы год.

– А мне кажется, чем раньше мы пойдем к врачу, тем лучше.

Розенберг поднялся с кровати и подошел к окну.

– Я так и знал, что ты начнешь этот разговор! – раздраженно сказал он, стоя к ней спиной.

– А что же делать? Я бы пошла сама, но обследование всегда начинают с мужчины…

Розенберг побарабанил пальцами по стеклу.

– Ладно, давай поговорим, – сказал он после долгой паузы. – Если не трудно, принеси вина.

Она соскочила с кровати.

– Тебе знакомо такое выражение «Бог не дает»? – спросил он, когда Диана вернулась с бутылкой и двумя бокалами. – Ты когда-нибудь думала о том, что это значит? Почему раньше не говорили «у них нет детей», а говорили «им Бог не дал»?

– В самом деле, почему?

– А потому, дорогая моя, что Бог знает, что делает. Раз он не дает детей, то так оно и нужно. Не стоит вопреки всему пытаться заполучить то, в чем тебе отказывает Бог, лучше смириться.

Диана взяла бокал и повертела его в руках.

– Что-то раньше я не замечала в тебе такой религиозности, – сказала она устало.

– Это не религиозность, а здравый смысл. Сама подумай: что хорошего нас ждет, если мы пойдем к врачу? Допустим, ты права и кто-то из нас бесплоден. Пока это наша общая проблема. Но стоит нам сдать анализы и пройти обследования, она превратится в вину одного из нас. А поскольку у меня все-таки есть двое детей от первого брака и свинкой с гонореей я последние десять лет не болел, проблема скорее всего окажется в тебе. А дальше… Ты просто не представляешь, что тебя ожидает. Будешь ходить к гинекологу, как на работу, подвергаться болезненным и унизительным процедурам, пить гормоны… Растолстеешь… Но это ладно, внешность для женщины не главное. Все дело в том, что твои внутренние органы тоже серьезно пострадают. Печень станет хуже, чем у алкоголика. Спать мы с тобой будем не когда захотим, а в строго определенные дни, и это будет не удовольствием, а тяжелой работой. И работа эта займет много лет, потому что эффективных методов лечения бесплодия еще не придумали. О детях из пробирки можешь даже не заикаться. Этим маразмом я заниматься не стану.

Диана молча смотрела на него.

– Зайчик, давай не будем просить у природы больше, чем она нам дает, – продолжал Розенберг. – Если ты в принципе способна забеременеть, рано или поздно это случится и без всякого лечения. Ты скажешь: какой эгоист, у самого-то дети есть…

– Нет, что ты, – поспешно перебила Диана. – Я бы с удовольствием заботилась о твоих дочках, если бы они вернулись из Англии. И поверь, я бы справилась.

– Знаю, знаю, – улыбнулся Розенберг. – Но пока они вполне довольны жизнью, я летаю к ним не реже раза в месяц… Наверное, тебе обидно, что я тебя с собой не беру?

– Я все понимаю, – грустно улыбнулась она. – Те немногие часы, которые вам удается провести вместе, не стоит разбавлять присутствием посторонних.

Розенберг потянулся и протяжно зевнул, показав все свои великолепные зубы, частью природные, частью – продукт самых современных стоматологических технологий.

– Какая ты у меня умница все-таки… Но знаешь… Давай не будем пока думать над проблемами деторождения. Пусть пока будет процесс ради процесса, да, зайчик? А результат появится тем скорее, чем меньше ты станешь его хотеть. Это я тебе как врач говорю.

– А если результат не появится? – Диана нахмурилась, но тут же спохватилась и придала лицу доброжелательный вид.

– Тогда возьмем ребенка из детского дома. Я зарабатываю достаточно, лишний малыш не будет мне обузой. А тебе – да, тебе, конечно, нужны все эти пеленки, бутылочки со смесью, колясочки… Если в течение года у нас ничего не получится, усыновим кого-нибудь. Зато ты всегда сможешь думать, что в нашем бесплодии виноват я, а ты нормальная, полноценная женщина. – Розенберг вдруг расхохотался. – Только, зайчик, не проверяй этого на практике. Конечно, я не унижусь до всяких тестов, но, поверь, лучше тебе не ходить к соседу за ребеночком.

– Но как же мы возьмем ребенка? – растерялась Диана. – Мало ли кто из него вырастет. Очень много приемных детей становятся чуть ли не уголовниками.

– А знаешь почему? Потому что мы выбираем. Все хотим себе получше, а Бог этого не любит.

– Чего не любит?

– Когда человек себе получше ищет, чем у других. Наказывает он за такую гордыню. Вот ты на баб хотя бы посмотри. Сидит в ночном клубе лахудра лахудрой, а все мечтает, что ей мужик круче, чем у других, попадется. Грезит о красавце с толстым кошельком, а на самом деле ее трахают все кому не лень. А почему так?

Диана пожала плечами. Слава богу, она не шастала по ночным клубам в поисках мужа. Но все равно ей было очень стыдно.

– Почему она никак не выйдет замуж? – сам себя переспросил Розенберг. – Дело даже не в том, что ее переимела половина города, и не в том, что возраст уже у нее критический и выглядит она хуже других. Причина только одна – она вообразила, что лучше других, значит, и мужа достойна лучше других, ей нужен такой же сверхчеловек, как она сама. А брать-то надо не того, кто получше, а того, кого посылает тебе Бог. Своего, которого он для тебя сотворил и в мир послал, чтобы вы увиделись и соединились. А там уж бери его и делай с ним что хочешь – он твой! Вдохнови его, поддержи, сделай из него человека, и он никуда от тебя не денется. А упустила своего, отпихнула свою половинку – все! Сиди до старости с томным видом за стойкой, как одинокая галоша. Вторая потерялась, а ни к сапогу, ни к босоножке ты не подходишь. То же самое и у мужиков. Вот я женился когда, разве думал, что Ольга у меня не самая красивая да и хозяйка неважная? – Розенберг мечтательно улыбнулся. – Просто я знал, что она – моя женщина, предназначенная мне, и только мне, и пусть она в глазах всего мира какая угодно, для меня она самое лучшее творение Бога.

Он замолчал, и Диана не знала, чем заполнить паузу. Розенберг, кажется, и сам понял, что совершил бестактность, признаваясь второй жене в любви к первой.

Молча они выпили по бокалу вина, потом Диана достала сигареты. Открыли окно, облокотились на подоконник, закурили и синхронно выпустили дым. Вдалеке виднелись воды Финского залива, солнце уже высунуло из-за них краешек, бросив на морскую гладь молочно-розовую, как десна младенца, дорожку. Облака, нависшие над водой, тоже окрасились розовым… Чайки галдели, как ненормальные, им вторили какие-то мелкие птички, еще чуть-чуть, и в мире станет совсем светло.

«Скоро лето, – некстати подумала Диана, – а вообще-то нужно поспать хотя бы пару часов. День сегодня ответственный».

– Слушай, а как же мы с тобой? – неожиданно для себя спросила она у мужа. Тот взглянул на нее лукаво и ласково прижал Диану к себе.

– А мы с тобой… Тебе, молодой одинокой галошке, досталась старая потрепанная галоша из другой пары. Если поставить мне кое-где заплаты и натереть гуталином, мы, может, со стороны и сойдем за пару.

Чесноковская защита прошла успешно. Розенберг расцеловал новоиспеченного кандидата наук и его молодую жену, извинился, что не поедет на банкет, пробормотал что-то вроде «мне в Париж по делу срочно» и растворился без осадка.

Мила огорчилась, ведь на следующий день они с Чесноковым уезжали в Магадан, и ей хотелось побольше времени провести с Розенбергом. Но у нее было слишком много хлопот, чтобы грустить.

Всех накормить, напоить, развлечь, потом проводить, а самых дорогих гостей – Миллера с женой – оставить ночевать…

Диана на роль королевы бала не претендовала. Ведь это Милкин муж стал кандидатом наук! Она ограничилась ролью подавальщицы и мойщицы посуды и чувствовала себя вполне комфортно, поскольку не надо было с умным видом сидеть за столом и слушать научные разговоры и проклятия в адрес страховой медицины. Даже свежие сплетни из медицинской жизни ее не интересовали.

Она меняла блюда и мыла посуду, а сама напряженно думала: куда мог подеваться Розенберг? Улетел к девочкам в Лондон? Но вряд ли он отправился бы туда, не проводив Милу. А если, не дай бог, у младших случилось что-то, потребовавшее его немедленного приезда, он не стал бы скрывать это от старшей дочери. Или он не хотел волновать и расстраивать Милу в день триумфа ее мужа? Но уж Диане-то можно было намекнуть.

Все телефоны Розенберга молчали. Она осторожно порасспрашивала Таню Миллер, но та оказалась не в курсе неотложных дел босса. Операцию, назначенную на завтра, Розенберг не отменил, значит, скорее всего он не уехал из города. Но Милке сказал, что ночевать не придет.

«К любовнице, что ли, отправился? А смысл? – меланхолически размышляла Диана, с удовольствием вытирая тарелки. Большие, плоские, с кобальтовым и золотым ободками, они ужасно нравились ей. – Если он все равно любит свою покойную жену, какая ему разница, с кем спать? Надеюсь, за три месяца совместной жизни я еще не успела надоесть ему в постели. Нет, здесь все не так просто».

Проводив последнего гостя, сели попить чайку в спокойной обстановке. Диана попыталась что-нибудь выяснить у Миллера, как-никак он считался ближайшим другом ее мужа, но Дмитрий Дмитриевич пребывал в таком же недоумении, как и остальные.