Глава третья

После операции Вика заглянула к Балахонову – выпить кофе, поболтать и просто отдохнуть перед вечерним приемом в поликлинике.

Леха сидел в кабинете, который красноречиво свидетельствовал о бедственном положении его хозяина. Стены с облупившейся масляной краской, истертый линолеум, бедная офисная мебель, собранная с бору по сосенке. Несколько лет назад Балахонов напрягся и за собственные деньги купил жалюзи, чтобы придать своей обители хоть немного шика, но полоски уже поотрывались, перестали скрывать старые рамы и только усиливали атмосферу беспросветного уныния.

Что делать, если в их больнице администрация полностью захватила власть… Как в колониях, ей-богу. Есть красные зоны, а есть черные. У них красная. Главврач с бухгалтерией и многочисленными замами по чему угодно – кадрам, строительству, только не по медицине! – самозабвенно крутит всякие аферы, пилит бюджетные деньги со страховыми компаниями и строительными фирмами, а врачей содержит по остаточному принципу, как ширму для своих сомнительных делишек. При этом от врачей требуется лишь одно – отсутствие жалоб от пациентов. Ведь за жалобами могут последовать визиты разных комиссий, и вдруг те случайно копнут где не надо.

Как все доктора, Вика презирала администрацию, но в то же время, глядя на ее грязные делишки, исполнялась чувством собственного достоинства. По сравнению, например, с главврачом или главбухом она могла считать себя кристально честным человеком. Она никого не обирает, не обманывает и берет гонорар только за собственный труд.

– Что такой грустный, Леша? – Вика устроилась на краешке его стола.

– Да ну… Жена позвонила, говорит, опять на ремонт садика нужно сдавать. По три тысячи с ребенка, с нас, значит, шесть. А я им уже столько денег на ремонт переносил! Такое впечатление, что не детский садик, а кафедральный собор.

– Не сдавай. Заставить они тебя не могут.

– Зато могут дочек выставить. Тут же возьмут более перспективных детей, сама знаешь, с местами дефицит.

– Слушай, а я же заведующей твоего сада вены делала… Ну да, ты еще просил, чтобы я с нее по минимуму взяла.

– А ты?

– А я из уважения к тебе вообще бесплатно сделала. Ты же мои принципы знаешь – если мы друг другу не будем помогать, то никто нам не поможет. Реально, Леша, давай я ей позвоню. Если уж она сама не может догадаться, что заведующий хирургией города – это та фигура, которой нужно всячески угождать. Номер есть?

Встрепенувшись, Балахонов полез за своим блокнотом.

Через три минуты Вика озадаченно и растерянно взглянула на начальника и друга:

– Вот сучка!

Елейным тоном бывшая пациентка сообщила, что всегда рада помочь Виктории Александровне, но именно сейчас ничего поделать не может. Смета утверждена, расходы распределены. В голосе заведующей сквозило глубокое убеждение, что Балахонов – человек не бедный и незачем за него хлопотать.

– Ну ладно, придешь ты ко мне вторую ногу делать! – зловеще пообещала Вика в пространство. – Будешь, Леша, дальше ругать меня за то, что я деньги беру?

– Не буду. Сам буду брать, как иначе выжить? Казалось бы, шесть тысяч не так уж много, но я ведь на свою зарплату пять человек кормлю.

Вика кивнула сочувственно. Кроме детей, на Лехином иждивении находились еще жена, инвалид-опорник, и мама, глубокая пенсионерка.

– Лешенька, давно пора. Святая профессия и бесценная человеческая жизнь – это, конечно, хорошо, если бы врач был в буквальном смысле упырем в белом халате, как нас иногда обзывают. После рабочего дня накрылся крышкой гроба, а к утренней планерке восстал из небытия. Но мы такие же люди, как и все, живем в обществе, и члены этого общества, которых мы лечим, на каждом шагу требуют у нас денег. А если что-то они обязаны делать для нас бесплатно по долгу службы, то делается это так трудно, так долго и с такой ненавистью, что понимаешь – лучше все-таки дать денег. Мы же с тобой делаем людям добро и смело можем принимать их благодарность.

Балахонов усмехнулся. Взял лежавший на столе конверт, надписал: «Здесь могла бы быть ваша благодарность». Показал Вике:

– Так, что ли?

– Примерно. Существуют два метода работы с больным. Это честный разговор и многозначительное молчание. Если ты видишь перед собой нормального человека, то без обиняков говоришь – так, мол, и так. Любой каприз за ваши деньги. А если перед тобой сомнительная личность, то лучше выражаться намеками в неопределенной форме: в принципе можно сделать… И замолчать. Если человек не поддерживает диалог и явно хочет проскочить на халяву, надо побойкотировать его немножко. Пока не сообразит, что к чему. Вообще удивительно – в средствах массовой информации проведена такая рекламная кампания врачей-взяточников, а народ еще надеется, что его будут лечить хорошо, быстро, вежливо и бесплатно. Какой-то один параметр нужно обязательно вычеркнуть. Особенным презрением пользуется категория больных, которые платят за отдельную палату, но не считают нужным простимулировать доктора. Таким следует объявлять бойкот.

– Не понял, – вскинул брови честный Балахонов.

– Заговор молчания. Чисто по полису отоваривать. Один обход в день и – до свидания! Никаких внеурочных бесед с родственниками, никаких вкусных лекарств. И пусть сидят себе в отдельных палатах до посинения.

– Ну знаешь, это как-то не по-людски…

– Если человек готов платить за комфорт, значит, деньги у него есть, – отрезала Вика. – Свои обязанности по трудовому договору я выполняю, а с какой радости я должна расстараться? Я его вижу первый раз в жизни и ничем ему не обязана.

– Ты иногда меня пугаешь, Вика. Такой цинизм…

– Цинизм? Но чей, спрашивается? С одной стороны, власть запрещает нам брать взятки, а с другой – приравнивает нас к обслуживающему персоналу. К официантам. Хорошо, я официантка, где мои чаевые?

– Помнишь, мы с тобой оперировали бизнесмена? Он потом умер от острой сердечной недостаточности.

– Допустим…

– Помнишь, что ты сказала? Мол, столько лет в бизнесе крутился, а так и не понял, что за все надо платить. Отблагодарил бы нормально за операцию, жил бы сто лет. Помнишь?

– Помню.

– С тех пор я тебя бояться начал. Жестоко это было, Викуля.

Она засмеялась и без спросу вытащила сигарету из Лешиной пачки. Вика никогда не была курильщицей, но время от времени позволяла себе расслабиться.

– У этого бизнесмена на лице было написано стремление динамить лоха. Я думаю, на этом принципе строился весь его бизнес. А поскольку он увидел в тебе классический пример лоха, рефлекс сработал безотказно. Между тем, если доктора можно обвести вокруг пальца, бога не обманешь никогда. Еще Фрейд говорил: если за лечение не платить, оно не поможет. А я давно заметила – у благодарных больных и раны лучше заживают, и осложнений меньше. Не веришь – можем статистику поднять.

Балахонов машинально дал ей прикурить.

– Вика, я тебя очень уважаю, ты знаешь. Как хирург ты на голову выше меня, а сколько ты работаешь – никакому мужику не под силу. Но твоя страсть к стяжательству меня просто убивает.

Услышав похвалу, Вика приосанилась, закинула ногу на ногу и картинно затянулась.

– Жизнь, Леша, намертво вбила в меня основополагающий принцип – за все надо платить. И я платила. За все. Поэтому люди, пытающиеся этот принцип обойти, вызывают у меня только презрение. Спроси у кого хочешь, что милее – моя жадность или твоя честность. Вот у операционных сестер спроси, которые с каждой моей операции имеют по две тысячи рублей, а с твоей – фигу. Может быть, они тебя очень уважают, но… Случись что, встанут на мою сторону. Прости, Леша, если сделаю тебе больно, но все же не удержусь… У жены своей поинтересуйся, как она смотрит на то, что ты спас жизнь стольким посторонним людям, а ей на эндопротез так и не заработал.

– Из-за таких, как ты, – буркнул Алексей и отвернулся.

– Вот именно. Ты такой же человек, как все мы, так и живи, как все. А ты устроил тут остров коммунизма, население расслабилось и обнаглело до невозможности. Ты должен знать психологию нашего гражданина – если человек делает тебе доброе дело, то не потому, что такой хороший, а потому, что идиот и размазня. Значит, за его спиной нет силы, которая позволит вместо доброго дела сделать злое. А раз силы нет, то и церемониться нечего. Можно и права покачать, и под плохое настроение жалобу написать. В Питере как делают, знаешь? «У вас аппендицит, нужна срочная операция, она будет стоить пять тысяч рублей». – «У меня нет столько». – «Хорошо, у вас есть два дня до разлитого перитонита, чтобы найти деньги». Самое интересное, не было еще случая, чтобы деньги не нашлись. Платят как миленькие и не жужжат.

Алексей скривился:

– Ну, милая моя, это просто рэкет какой-то.

– Я тоже считаю – грубовато. Вот тебе еще три правила в работе с больным. Первое – всегда лучше иметь дело с родственниками. Одно дело, когда человек на себя не хочет потратиться, и совсем другое – если он жалеет на близкого человека. Такой сразу выставляет себя в невыгодном свете, а никто этого не хочет. Второе – нужно убедить клиента, что за свои деньги он получит все, включая луну с неба. И третье, самое главное, – никогда нельзя загонять человека в угол. Если хочешь конструктивных отношений, ты обязан предоставить ему возможность выбора. Нельзя сказать – плати или пошел к черту. Надо говорить – пожалуйста, можно пролечить по полису. Но последствия непредсказуемы.

– У… – протянул Балахонов. – Ты, кажется, проводишь со мной мастер-класс взяточника? Денег хоть за науку не возьмешь?

Вика засмеялась, но, встретив холодный взгляд Алексея, осеклась.

Разговор с Балахоновым оставил в ее душе неприятный осадок, хотя ничего нового они друг другу не сказали. Впервые Вика задумалась: а как он на самом деле относится к ней? Сама она была человеком искренним, если кто-то ей не нравился, она сразу дистанцировалась от него, скрывая неприязнь под холодной вежливостью, если уж общения нельзя было избежать. Впрочем, таких людей было немного. Она легко прощала людям их маленькие слабости и бывала расположена к любому, пока он не насолил лично ей. Но ведь может быть иначе, можно изображать дружбу, ненавидя и презирая. Наверное, Леша завидует ее популярности и тому «сухому остатку», что она из этой популярности извлекает. Наверное, он сам хотел бы жить, как она, просто силенок не хватает. Боится? Или знает заранее, что у него не получится? Для того чтобы требовать, нужна железобетонная, непрошибаемая, абсолютная уверенность в том, что ты имеешь на это право. Если не уверен, лучше не проси – ничего не получишь. Почему, например, некоторые девушки никак не могут уговорить парня жениться? Только лишь потому, что они заранее согласны с его отказом, заранее оправдывают его решение «пожить так», хотя этого им хочется меньше всего на свете. Так и Балахонов. С его физиономией, на которой написано: «Я обязан лечить вас бесплатно», – он засыплется на первых же пятистах рублях. И он это знает.

Возможно, он просто терпит ее, потому что нет другого флеболога. Тогда он опасен. И вдвойне опасен потому, что не берет у нее денег. В начале карьеры Вика собиралась платить заведующему отделением откат с каждой операции, как это принято везде, но Балахонов отказался.

«Не жал, не сеял, а деньги получил? – усмехнулся он. – Я так не привык».

А теперь, не задействованный в круговой поруке, он сдаст ее при первом удобном случае!

Нужно что-то делать. Или нет? Ведь формально она работает безупречно, а доказать он ничего не сможет. Пожалуй, она будет приглашать его ассистентом на сложные вены, хоть и привыкла работать вдвоем с сестрой. Не принять вознаграждение за участие в операции он не сможет, это нарушение корпоративной этики. И будет «в деле», следовательно, безопасен. Во всяком случае, тогда уж ей больше не придется слушать его проповеди.

Найдя выход, Вика повеселела. И тут как раз приехала мама – проведать дочку и подышать свежим воздухом.

Поначалу Вика обрадовалась, но мама вдруг принялась отчитывать ее за то, что полнедели они с мужем живут врозь. Вика пыталась ее отвлечь, но мама равнодушно прошла мимо розовых кустов, мимо новой альпийской горки с редкими суккулентами, а на клумбу с изысканно подобранным цветочным ассорти даже не взглянула. Хуже всего было то, что мама вдруг, впервые после Викиной свадьбы, вспомнила Дайнегу.

– Как это вы живете? – кипятилась она. – Убей меня, не понимаю! Разлука мужа и жены допустима, только если он по делам службы отправляется в такое место, где пребывание женщины невозможно или слишком опасно!

– Какие формулировки! – улыбнулась Вика, ставя на садовый столик высокий кофейник, похожий на восклицательный знак. – Прямо хоть сейчас в учебник или в Семейный кодекс.

– Не надо хихикать! Вот если бы ты была замужем за Сергеем и он ушел в автономное плавание, я бы слова не сказала. А у вас-то…

Вика налила кофе в изящные чашечки тонкого фарфора, и в воздухе разлился упоительный аромат настоящей арабики. Стоял чудный летний вечер, солнце неспешно закатывалось за речку, напоследок окрасив ее воды молочно-розовым цветом, кусты сирени словно вздыхали, готовясь ко сну, цветы закрывались на ночь. Скоро потянет приятной прохладой, небо окрасится тенью темноты, но настоящая ночь так и не придет.

– Принести тебе шаль?

Мама только отмахнулась от ее заботы.

– Вика, я сто раз знаю, что ты мне скажешь! Мол, вы не надоедаете друг другу, и прочую чушь! Стараетесь, чтобы любовная лодка не разбилась о быт… Ну-ну! Только, знаешь ли, Маяковский сильно ошибся. Быт – это не рифы, а то море, по которому плывет любовная лодка. Если море мелкое, лодка садится на мель.

– У нас тоже есть быт, – буркнула Вика.

«Только на более высоком уровне, чем у вас, – чуть не добавила она, но вовремя осеклась. – У вас быт – приготовить обед, а у нас – построить дом».

– Ваша жизнь какая-то ненастоящая. Напоминает слащавый американский сериал, пропагандирующий семейные ценности.

– Мама! – Вика засмеялась. – Если бы ты не была моей мамой, я бы решила, что ты мне завидуешь. Людям всегда чужое счастье кажется ненатуральным и слащавым. Вот вы же с папой дружно живете, а твои истеричные подружки тоже, наверное, считают, что это все у вас напоказ.

– Я не говорю, что надо каждый день скандалить! Просто муж и жена должны жить вместе.

– Но я не хочу бросать прекрасную работу и опять переезжать к Эльвире Семеновне! Вот уж кто слащавый!

– Вроде бы она хорошо к тебе относится.

– Да, относится. Как к любимой игрушке обожаемого сынули. Если игрушку выбросить или сломать, сынуля расстроится, а мы же не хотим, чтобы сынуля плакал.

– Я и не предлагаю тебе переезжать. Но Андрей прекрасно может ездить на работу отсюда.

Вика фыркнула. Это смотря что понимать под работой. Если восьмичасовое ничегонеделание в специально отведенном для этого месте, то да. Но Андрей так выкладывается, что для него три часа каждый день проводить за рулем – почти непосильная нагрузка.

Такая уж непосильная? – вдруг пришла в голову ехидная мысль. Ведь некоторые ее пациенты работают в Питере. Даже женщины. Даже те, у кого нет своей машины, а значит, дорога занимает не три часа, а все шесть.

Чтобы скрыть замешательство, Вика сделала большой глоток кофе. Они планируют ребенка. В банке приняли положительное решение о кредите, в ближайшее время деньги перечислят на ее карточку, можно заниматься вторым этажом. Процесс займет явно меньше девяти месяцев, за которые она успеет досрочно выплатить кредит, поэтому супруги решили больше не предохраняться.

«Допустим, я рожу и уйду в декрет. Что дальше? Перееду с ребенком в родовое гнездо, где получу на свою голову диктатора, фонтанирующего строгими директивами по уходу за любимым внуком?» В том, что Эльвира Семеновна отведет ей скромную роль исполнителя ценных указаний, Вика не сомневалась. Не говоря уже о том, что ребенку лучше расти на свежем воздухе, чем в загазованном центре Питера. Андрей по-прежнему будет приезжать только на выходные?

Вика в задумчивости взяла вишенку с пирожного. Ладно, лично ей так даже неплохо, а ребенку? Устроит ли его воскресный папа?

– Я уверена, что Сергей никогда бы не допустил подобного положения вещей, – строго сказала мама. – Он не то что на машине, на пузе бы приполз, лишь бы быть с тобой.

Вика мрачно кивнула:

– Угу, приполз. Сжимая в кулаке три рубля зарплаты. Мама, ты его идеализируешь. Я очень рада, что не вышла за него. Это разгильдяй, каких свет не видывал. Сама подумай, уже шесть лет служит на подводной лодке, когда все нормальные люди давно уже ушли из армии! А он все сидит. Это даже хуже участкового врача, тот хоть с больными имеет дело, а Дайнега – с ненормально здоровыми людьми. Таблетку взял, разломил пополам, дал – минимум две болезни вылечил.

– Сережа служит не на баркасе, а на подводном стратегическом военном крейсере, – с достоинством произнесла мама. – У него там кроме таблеток много сложных обязанностей.

– ?!

Мама смутилась.

– Ну да, я переписываюсь с ним по Интернету. Что такого? Сергей – сирота, он тянется к старшим, которые его привечали. Мы же с отцом были уверены, что ты за него выйдешь!

Заметив, как насупилась Вика, мама поспешила с оправданиями:

– Я вижу, Андрей – порядочный человек и очень тебя любит, но все же… Сережа был нам родной по духу, а тут… Другая среда, другие принципы. Все время приходится соответствовать. Я сроду не думала, что придется бывать в таком роскошном доме, как у вас…

Лицо Вики приняло самое безмятежное выражение. Родители считали, что дом построен на доходы Андрея с помощью Николая Петровича, а Вика вносит в семейную кассу скромную докторскую зарплату. Узнай они, что дочь берет гонорары…

– Я вижу, ты довольна мужем, устроена и обеспечена. Но чувствуешь ли ты себя свободно? Не упрекай меня, что вмешиваюсь в твою жизнь, все же мы твои родители и волнуемся за тебя.

«“Волнуемся”! – Вика горько усмехнулась. – Если вы так волнуетесь, почему не пахали по пятнадцать часов в сутки? Почему не заработали столько денег, чтобы дочь могла спокойно учиться и выходить замуж, за кого хочет? Выйди я за Сергея, не заручись поддержкой тестя, где бы я сейчас была? На участке, а то и вовсе безработной. Почему ваше волнение не заставило вас ходить в школу, носить в клювике учителям? А если уж совсем не было денег, войти в родительский комитет, чтобы выбивать деньги из других пап и мам? Ваше участие в моем образовании ограничивалось тем, что вы объясняли мне сложные места программы. Объясняли терпеливо и доходчиво, только совсем не это было нужно! Учителя на мои знания чихать хотели. Я до сих пор вспоминаю последний год в школе как кошмар, как непрерывный бой, который я одна давала целой армии учителей, непременно желавших поставить мне четверку хоть по одному предмету, чтобы золотые медали ушли тем, кто их проплатил. А я ведь еще и работала… Что вам за меня волноваться, когда я всего всегда добивалась сама? И вам ли осуждать меня за то, что я ухватилась за возможность подниматься к вершине не по отвесному склону с непрерывными камнепадами, а по хорошей дороге? Вы прекрасные родители, вы не кормили меня рыбой, а дали мне удочку. Только для хорошего клева нужна соответствующая наживка и место должно быть прикормленным… Черт, неужели Дайнега со своими рыболовными страстями так крепко сидит в моей подкорке?

Вот Николай Петрович, создавший для сына прибыльный бизнес, он – да, волнуется о своем ребенке. А ваше волнение…

Между прочим, свекор начинал с тех же позиций, что и вы. Такой же научный сотрудник. Только он работал, а вы скорбели об упадке фундаментальной науки. Хотя для таких, как вы, фундаментальная наука была прежде всего возможностью спокойно попивать чаек под академическими сводами. А крутиться, пахать, принимать решения – это так… нефундаментально.

Зарабатывали бы деньги, как все нормальные люди, глядишь, и не было бы времени тусоваться в Интернете с бывшими поклонниками дочери».

Ничего этого Вика, разумеется, не высказала вслух. Она сообщила о решении завести ребенка, и мама сразу переключилась на эту волнующую тему.