Глава 7
Зоя Ивановна сидела в холле приемного отделения возле телефона с несвойственным ей озадаченным видом.
– Представляешь, – сказала она задумчиво, – звоню сейчас в рентген, чтоб они открыли больной дверь и сделали снимок брюшной полости, а попадаю в квартиру.
– Неправильно номер набрали, дело житейское.
– Да, житейское... А если бы тебе в два часа ночи позвонили и сказали: открывайте, сейчас к вам женщина придет, ты бы что сделал?
– Я бы открыл.
Она засмеялась. Потом поднялась из-за стола, взяла Стаса за локоть и повела на крыльцо.
Недавно прошел дождь, и деревья в больничном саду еще шелестели, сбрасывая капли. В лужах отражались редкие фонари, а недавно построенные вокруг больницы дома нависали темными громадами. В окнах не было света, люди спали.
Стас любил таинственное ночное время, которое многим казалось страшным и неуютным, любил и работать по ночам, зная, что самое напряженное время для реаниматолога – три-четыре часа утра, когда оборона человека слабеет и он становится для смерти легкой добычей.
Когда Зоя вызвала его в приемное, Грабовский не спал. Он вообще не ложился на дежурствах, так, кемарил на кривом диванчике сестринского поста, если в реанимации было совсем спокойно.
– Короче, Стас, привезли ребенка пятнадцати лет. Третий день живот болит, папаша думает, сын съел что-нибудь, и не волнуется. А тут папаша поехал на гулянку, и ребенка совсем скрутило. Домработница привезла его сюда. Ну, ты знаешь, как я это ненавижу. Говорят, ничто не сравнится с яростью отвергнутой женщины, так вот я тебе скажу, что ярость врача, которого в два часа ночи будят из-за какой-нибудь фигни, тоже кое-чего стоит. Все они такие! – зло сказала Зоя. – Два дня терпят, думают, что пройдет, и понимание того, что не пройдет, приходит к ним именно в два часа ночи. Ни раньше, ни позже! Почему не в восемь вечера, можешь ты мне объяснить?
– Могу, Зоя Ивановна. Тонус вагуса повышается, и все неполадки в животе чувствуются гораздо острее. Плюс общее ощущение тревоги.
– Да? Ну ладно. Короче, посмотрела я ребенка, а там аппендицит, причем такой, что мама не горюй. Срочно надо брать, пока разлитой перитонит не развился.
– Ноу проблем, Зоя Ивановна. Подавайте. Прямо на столе ему прокапаем миллилитров шестьсот, и можно оперировать.
– В том-то и дело, что папаша от операции отказывается! Говорит, и больница ваша – говно и вы, доктор, тоже. Я, мол, его в нормальную клинику отвезу. А времени нет, Стас! И не доверяю я этому дебилу. Может, он к врачу только утром повезет ребенка. Фиг его знает, есть ли в частных клиниках дежурная служба! А утром поздно будет. Я, короче, ребенка забираю у него, и согласие на операцию оформляем консилиумом. Ну, как обычно, если больной за себя не отвечает, ребенок или в коме, три врача должны подписать. Ты как, готов?
– Само собой. А третий кто?
– Ваня Люцифер.
– А... Это сила, – сказал Стас уважительно.
О том, что психиатра зовут Иван Сергеевич Анциферов, помнили только пациенты. Прозвище Люцифер закрепилось за ним с первого курса – из-за мрачного характера и неудержимой тяги к женскому полу. Он принадлежал к редкой, почти исчезнувшей сейчас категории бабников-мазохистов: считая всех женщин дурами и проститутками, постоянно искал общества этих неудачных созданий божьих. «Я бы на это своего ребра пожалел», – так отзывался он о дамах, однако все время заводил дурные мимолетные романы, единственной целью которых был секс. Шаткость Ваниных моральных устоев была прекрасно известна всем медсестрам в округе, но мало кто из них мог сопротивляться излучаемому Ваней обаянию порока.
Анциферов был циничен и непостоянен в отношениях с женщинами, но во всех других проявлениях являл редкую порядочность. Стас знал, что в предстоящем деле на него можно положиться.
– А, вот вы где! – Некурящий Ваня отмахнулся от сигаретного дыма. – Я готов. Пошли?
– Пошли, – вздохнула Зоя. – Сейчас аккуратненько выманим папашу из смотрового кабинета и еще раз спросим. Вдруг этот дятел одумался? А если нет... Все знают, где наша тревожная кнопка, если охрану придется вызывать?
– Вы даете, Зоя Ивановна! Чтоб психиатр, да не знал?
– Ладно, психиатр! Небось еще не выучил, где у человека мозг... Встань поближе к кнопке, короче. Папаша кривой, как ручка патефона, да еще с охранниками, может и с кулаками полезть. – Она приоткрыла дверь смотрового кабинета: – Папочка, сюда пройдите!
В холл вышел мужчина солидных размеров.
– Ну? – сказал он, презрительно глядя на Зою.
Наверное, не верил, что женщина ростом с записную книжку окажется достойным противником.
– Что вы решили? Остаетесь? – Зоя спрашивала вроде бы спокойно, но встала между мужиком и дверью смотрового кабинета. Поняв ее стратегическую позицию, Стас встал рядом.
– Я забираю сына. – Папаша избыточно двигал челюстью и ритмично постукивал кулаком одной руки о ладонь другой.
– Вы понимаете, что если вы сейчас не дадите согласия на операцию, ваш ребенок может умереть? – спросила Зоя тихо.
– Он скорее умрет, если я его вам оставлю!
Первый раз в жизни Стас увидел, как начальница растерялась. Если она сейчас возьмет с отца ребенка официальный отказ от лечения, никто не сможет ей потом предъявить претензий. А вот если вопреки папашиной воле сделает операцию и ребенок, не дай Бог, умрет... Тогда ей обеспечены не только реальный тюремный срок, но и муки совести, даже если несчастье произойдет и не по ее вине.
– Вот, пожалуйста, к чему приводит пропаганда! – Стас видел, как Ваня открыл дверцу, за которой пряталась кнопка вызова милиции. – Когда все средства массовой информации орут – врачи-убийцы, как им оставишь ребенка? Но вы не волнуйтесь, Зоя Ивановна – очень хороший доктор.
– Я сказал, мы домой едем. Что непонятно?
Стас с тоской понял, что сейчас ему придется драться. Бить больных и их родственников запрещает врачебная этика, остается только повиснуть на руках у этого ходячего трехстворчатого шкафа. Сколько они с Ванькой продержатся? Минуты две, не больше, потом папаша разметает их по углам.
– Я вам ребенка не отдам. Его жизнь в опасности, и я обязана эту опасность устранить. Мне так клятва Гиппократа велит. А если вы не понимаете, что ваш сын нуждается в немедленной операции, хоть вам это объясняют три врача, значит, вы невменяемы. А невменяемый человек за себя не может отвечать, не то что за своих детей, – спокойно сказала Зоя Ивановна.
– Чего? – Мужчина хмыкнул и опустился на диван.
Стас с Ваней переглянулись и облегченно вздохнули – раз сел, значит, драться не собирается. На всякий случай они уселись по его бокам.
– Ты на кого наехал? – спросил Анциферов. – Знаешь вообще, с кем разговариваешь? Это профессор, лучший сосудистый хирург в городе. Сам подумай, была бы она плохим врачом, стала бы тут с тобой ругаться? Оно ей надо? У тебя вон кулаки какие, размером с умную голову. Не даешь согласие на операцию – бумагу подписывай и вали на все четыре стороны. Принимаешь на себя ответственность за жизнь сына, а все остальное нам в принципе по фигу. Ну подумаешь, умрет от перитонита, се ля ви.
Зоя Ивановна сидела на соседнем диване, скрестив ноги. Она улыбалась и кивала в такт словам психиатра. Отец ребенка глядел на нее недоверчиво, но Стас, сидя вплотную, чувствовал, что напряжение отпускает его.
– Сейчас актик составим, – ворковал Люцифер, – кровушку возьмем на алкоголь и прочие излишества. И пойдешь либо к нам с острым психозом, либо в вытрезвитель – как тебе больше нравится...
– Ну все, мужики. Побаловались, и хватит, – сказала Зоя. – Не пугай его, Ваня, ясно же, гражданин о ребенке волнуется. Давайте мы все успокоимся и пойдем работать. Поверьте, молодой человек, я понимаю ваши переживания, но сейчас они идут во вред вашему сыну.
Стас нерешительно встал с дивана. Зоя Ивановна безмятежно улыбалась, и папаша улыбался ей в ответ. В дверях появилась Алиса, держа на изготовку двадцатикубовый шприц и жгут – готовилась брать кровь на алкоголь и наркотики. Наверное, услышала их жаркие пререкания из комнаты отдыха анестезисток и поспешила на помощь. Грабовский обрадовался, что Алиса вышла, теперь незазорно ангажировать ее в операционную. Хорошо, что у него будет такой надежный помощник, ведь давать наркоз ребенку – дело тонкое и опасное. Можно не угадать с размером интубационной трубки, не говоря уже о том, что препараты вводят не в стандартных дозировках, а рассчитывают на килограмм веса ребенка или на год жизни. Во всем мире давно ориентируются не на вес, а на площадь поверхности тела. Стас всегда старался следовать передовым тенденциям, но формула вычисления поверхности тела выглядела так пугающе, что пока приходилось придерживаться дедовского способа.
Иван усадил присмиревшего папашу писать информированное согласие на операцию и наркоз, а Стас с Алисой положили мальчика на каталку и повезли в операционную. От интоксикации ребенок был очень вялым и сонным, даже не жаловался на боли в животе. Если бы домработница не привезла его в больницу, все обернулось бы плохо. Отросток омертвел бы, боли в животе прекратились, а интоксикацию никто бы не заметил. Ну, спит себе ребенок, и пусть спит.
Не дожидаясь команды Стаса, Алиса поставила капельницы в обе руки, чтобы увеличить скорость вливания.
Грабовский приготовился к интубации трахеи, в очередной раз недобрым словом помянув отца мальчика. Привези он сына в первый день заболевания, хватило бы внутривенной анестезии – менее управляемой, но и менее травматичной. А раз есть подозрение на перитонит, необходима искусственная вентиляция легких. Манипуляции в брюшной полости могут вызвать раздражение блуждающего нерва и остановку дыхания, не говоря об угрозе аспирации, которой анестезиологи боятся пуще чумы.
«А папаша еще жалобу на нас накатает, – мрачно думал Стас. – Дотянул до последнего, теперь неизвестно, как мальчик поправляться будет. Нагноение раны почти неизбежно, но это семечки по сравнению с абсцессами брюшной полости, которые могут развиться на фоне перитонита. И в этих абсцессах, ясное дело, виноват будет не папаша, который три дня не показывал ребенка докторам, а, наоборот, эти самые доктора...»
Тем временем Зоя Ивановна подняла дежурного курсанта. Обычно она делала аппендэктомии вдвоем с сестрой, но в этом случае все следовало делать строго по правилам. Зоя была нежадным хирургом и хорошим преподавателем: обычно курсант, работая с ней, мог рассчитывать, что ему позволят оперировать самому, а она будет помогать и наставлять. Но сейчас начальница решительно встала на место оператора. Стас понимал, что делает она это не из боязни, что курсант сделает что-то неверно, а только лишь из суеверия. Слова папаши произвели на нее сильное впечатление, это чувствовалось по несвойственной ей молчаливости.
Опять неподходящий момент, подумал Стас с досадой. Зоя будет до утра переживать, хорошо ли она провела операцию, и подкатить к ней, пользуясь непринужденной обстановкой ночного дежурства, вряд ли получится.
А так хотелось узнать про Любу... Кто она такая, с кем живет, сколько ей лет, в конце концов! Просто узнать, с кем он так жарко целовался упоительным летним вечером, кто это до сих пор никак не покинет его мыслей!
Украдкой зевнув, Грабовский заполнил протокол анестезии и с удовольствием посмотрел, как Алиса аккуратно заштриховывает кривую пульса и давления в наркозной карте. Кривая была почти прямой, то есть удалось провести наркоз без колебаний гемодинамики, и Стас поздравил себя с этим.
«Интересно, а Варя справилась бы так же мягко?» – злорадно подумал он.
Невеста паковала чемоданы и в преддверии долгой разлуки занималась с ним жарким, лихорадочным сексом, словно хотела сделать заготовки на зиму. «Это изматывает, – думал пылкий жених, возвращаясь от нее белыми ночами. – Но полугодовой запас мужской силы она из меня не выпьет».
Он сам не понимал, почему думает о Варе так цинично-отстраненно. Почему их близкое расставание стало для него лишь поводом для упражнений в сарказме?
Собственное равнодушие пугало. Но ведь Варя фактически обвинила его в том, что он женится из корыстных побуждений. То ли ради квартиры, то ли ради карьеры... Грабовский понимал, что посторонний наблюдатель мог бы прийти к такому выводу, но Варя же была не посторонней! И ему так хотелось, чтобы она видела в нем лучшего человека на земле! Ладно, пусть не лучшего. Просто честного и порядочного.
Это как зеркало, подумал он. Мама Стаса никогда не смотрелась в большое трюмо, утверждая, что в нем выглядит толще и старше, чем на самом деле. Она всегда наводила красоту в ванной, а общее впечатление о своем облике составляла по дороге на работу с помощью магазинных витрин. Первое, что она сделала, начав в квартире ремонт, – отправила трюмо на помойку, хоть оно было новым и красивым. Вот и в глазах любимой женщины хочется выглядеть достойным человеком.
Стас горестно вздохнул и посмотрел в рану. Зоя зашивала кожу.
– Ого! Я думал, вы еще отросток выделяете.
– Сам выпал. Типичная гангрена. Вообще эти аппендициты как мужья. Никогда не угадаешь. По симптомам думаешь одно, а на деле находишь совсем другое. Но в любом случае ничего хорошего не находишь... Золотой слиток ни разу не попался. Или гной, или дерьмо, или вообще голубой.
– В смысле муж?
– В смысле отросток.
Она промокнула рану салфеткой и стала пинцетом выправлять края кожи, чтобы сформировался гладкий, узкий рубец.
– Как больной?
– Нормально. Источник интоксикации вы убрали, дефицит жидкости мы восполнили. Я мог бы его сразу на отделение передать, но раз там папаша, оставлю до утра в реанимации. Место есть.
– Как скажешь. – Зоя стащила с плеч хирургический халат, присоединив его к горке операционного белья на полу, и помогла переложить ребенка со стола на каталку, символически придержав его за пятку.
– Зайдете к нам? – спросил Грабовский подобострастно. – Кофейку или стакан кефира?
Все-таки он побеседует с ней насчет Любы!
Но обстановка в реанимации никак не располагала к задушевным разговорам. Оказалось, что единственная свободная койка, на которую Стас планировал положить ребенка, уже занята, причем целой группой. Группа изображала равнобедренный треугольник, основанием которого являлся распластанный на койке пациент, а сторонами – Иван Анциферов и профессор Колдунов.
– Тяжелейший абстиняк, – озвучил Колдунов диагноз пациента. – Давай, Стасик, подключайся. Релашку готовь или дроперидол, ну, ты знаешь.
– Какая релашка! – крикнул Ваня. Не рассчитав усилий, он упал поперек туловища несчастного алкоголика. В воздухе мелькнули белые кожаные подметки его стильных ботинок, и Стас поспешил на помощь. – Двадцать первый век на дворе, какая релашка! Ремни давайте, прикрутим его к койке. Где у вас ремни? И палочку между зубов.
Алиса тут же открыла нужное отделение шкафа и подала парусиновые ремни, похожие на лямки парашюта. Пока мужчины привязывали алкоголика, они с Зоей Ивановной обиходили мальчика, устроили его на резервной кровати. Алиса успела даже снять назначения с листа, который Стас заполнил еще в операционной.
– Что случилось-то?
– С подоконника снял. – Ян Александрович подошел к зеркалу, причесался и поправил свой туалет, пострадавший в схватке. – Наши стервы в бухгалтерии меня сегодня так накрутили, что я не то что спать, лечь на диван не мог. Слоняюсь по клинике, вдруг смотрю – стоит этот кекс на окошке, готовый к отлету, с тумбочкой под мышкой. Я ему: куда ты? А он: лечу Берлин бомбить. Я сам чуть не взлетел, еле стащил его с подоконника, сестрам кричу, чтоб скорее Ивана вызвали. – Колдунов скривился и потер лоб: – Вот, получил тумбочкой по черепу. Но Ванька, молодец, в три минуты прискакал. Я-то уж думал, жив не буду. Моего друга, тоже хирурга, пациент в белой горячке чуть до смерти не зарезал, мне оперировать пришлось. Этот, слава Богу, ко мне агрессии не проявлял, просто Берлин очень хотел бомбить.
– Мы ему объяснили, что сначала нужно у нас пройти небольшую предполетную подготовку, – фыркнул Иван. – Проверить закрылки, смазать шасси. Опять-таки топливные баки под пробочку залить. – Он согнутым пальцем постучал по пузатой бутылке с физиологическим раствором, укрепленной в штативе капельницы. – Дозаправка в воздухе-то не предусмотрена.
– Баки он и без вас залил. – Алиса аккуратно отодвинула врачей от постели несостоявшегося бомбардировщика и склонилась над его рукой – налаживать внутривенную инфузию.
– Повязали мужика, фашисты! А как же права человека? – усмехнулась Зоя Ивановна.
– Я слышал, что депутаты хотели возродить институт принудительного лечения от алкоголизма, – сообщил Колдунов. – Так демократы такой вой подняли – как же, нарушаются права человека! А мы не демократы – взяли и отказали человеку в его простом и естественном праве бомбить Берлин.
– Ну, о жителях Берлина тоже надо подумать. Каково им будет, если все бомбить полетят? – фыркнул Иван, со вздохом принимая тонкую книжечку истории болезни. Сейчас ему придется во всех подробностях описывать острый алкогольный психоз.
Стас бегло осмотрел больных. Большинство спали, двое стабильно в коме, ребенок потихоньку выходил из наркоза, да и «бомбардировщик» успокоился. Его уже не колотило, лежал спокойно с напряженно-внимательным лицом.
– Сейчас радио начнет слушать, специальную волну «Белая горячка FM», – заметил Стас. – Давай, Ваня, я его вырублю дроперидолом, что ли.
Люцифер подергал ремни, проверяя их надежность, и вдруг начал сыпать афоризмами:
– Хорошо фиксированный больной в анестезии не нуждается. За удовольствие надо платить. Пусть переламывается, авось бросит. А то для алкашей прямо-таки райская житуха наступила. Бухаешь себе в полное удовольствие, а когда наступает пора рассчитаться с собственным мозгом, прибегают доблестные доктора. Положат тебя в уютную кроватку, усыпят, прокапают, и ты проснешься как огурчик. Почему бы и не пить при таких раскладах?
Стас на всякий случай заказал всю биохимию и прицепил кардиомонитор. После чего предложил попить кофе.
После ремонта у врачей отобрали комнату отдыха, предоставив взамен старый холл неврологического отделения. Грязно-желтая краска на стенах холла вспухала пузырями и отваливалась, обнажая холодный серый бетон. От рассохшихся окон дуло даже летом, а вытертый до белизны линолеум хранил следы тысяч ног и инвалидных колясок. В холле было так уныло и неуютно, что врачи предпочитали сидеть на посту или в сестринской, а сюда приходили только большой компанией.
Основной достопримечательностью холла была старая доска объявлений. Поверху большого фанерного листа были наклеены рельефные, вырезанные из пенопласта буквы, составляющие лозунг «Профсоюзы – кол оммунизма». Под этим загадочным утверждением антивампирского толка висела табличка чувствительности микроорганизмов к различным антибиотикам и несколько газетных вырезок. Ниже располагалось творчество Люцифера. Когда появилось добровольное медицинское страхование, для краткости обязательные полисы стали называть зелеными, а добровольные – красными. Ваня не поленился, купил в ларьке цветные копии денег и изобразил следующее объявление: «В нашей клинике действуют два вида полисов – зеленый (под ним была приклеена фотография тысячной бумажки) и красный (соответственно пятитысячной)».
Стас включил чайник и достал из тумбочки разномастные чашки.
– Слушайте, а что такое «кол оммунизма»? – вдруг спросил Иван, озираясь в поисках пепельницы.
Колдунов с Зоей Ивановной переглянулись и грустно вздохнули.
– Какой ты еще ребенок, Ваня... И какой старой я чувствую себя рядом с тобой. Профсоюзы – школа коммунизма! Ночью разбуди меня, покажи любые буквы, я тебе любой советский лозунг узнаю.
– Неужели вы старше меня, Зоя Ивановна? – фальшиво удивился Люцифер и передвинулся поближе к ней.
Она засмеялась:
– Иван, прекрати!
– Правда, Зоя Ивановна! Если бы не ваши ученые степени... – Он помешал ложечкой в ее чашке, а потом попытался погладить по коленке.
– Отстань, – громко сказала она. – Лучше женись на Алисе. Прекрасная девушка, может, ей удастся сделать из тебя человека.
Колдунов со Стасом, не сговариваясь, принялись расхваливать Алису.
– Тебе нужна очень хорошая женщина! – с чувством сказал Колдунов.
На это Иван скептически заметил, что если Алиса страшненькая, это еще не говорит об ее высочайших душевных качествах. А когда кофе был допит, увязался провожать Зою Ивановну до ее кабинета.
Стас даже позавидовал его наглости. Слова «нет», если ему это говорят женщины, Ваня просто не слышит. Не понимает. И это, наверное, очень подкупает женщин, которые, согласно старинной поговорке, вообще не должны произносить слово «да». Наверное, в этом и кроется тайна Ванькиного успеха. Неужели и Зоя Ивановна сдастся? Вполне возможно.
«Тоже мне, кол оммунизма! – завистливо прошептал Стас. – А я дурак! Нужно было зажать Любу в уголке на лестнице, невзирая на всякие «здравствуйте». Может, она этого и хотела, но стеснялась. Я просто мега-идиот! Господи, ну послала бы она меня подальше, делов-пирогов! А я испугался...»