Глава седьмая

Сердце Ильи Алексеевича пело: все устраивалось даже лучше, чем он мог ожидать. Вот что значит последовать мудрому совету, каким бы идиотским он тебе поначалу ни казался! Он готов был расцеловать Колдунова. Ванька согласился, таким образом, дочь рожала ребенка в законном браке, не нужно было ни в чем признаваться Тамаре — чего еще желать для счастья? О том, как Алиса будет жить с этим хорошим, но чужим для нее человеком, Илья Алексеевич не задумывался. «Люди взрослые, сами разберутся», — сказал Колдунов, и он был с ним полностью согласен. Кроме того, он считал, что не только избавил дочь от позора, но и облагодетельствовал молодого человека, во всяком случае, настолько, чтобы тот во всем потакал дочери. Все мы судим о людях по себе, и, будучи ярко выраженным подкаблучником, Илья Алексеевич ожидал того же от Ивана. Оставалась одна маленькая проблема: насколько Илья Алексеевич знал жену, она не придет в дикий восторг от зятя и, уж конечно, не станет скрывать своих чувств. О беременности Алисы рассказывать заранее ни в коем случае нельзя! Тамара окажет жениху такой прием, что тот возьмет и передумает. Поэтому Илья Алексеевич решил поставить жену перед фактом и сообщить обо всем после бракосочетания.

У Колдунова был какой-то блат в загсе, там согласились зарегистрировать молодых людей без положенного срока ожидания, и отец рассчитывал, что Алиса с Иваном распишутся по-тихому. Но жених неожиданно заявил, что вступает в брак первый и, надеется, в последний раз, поэтому хочет отпраздновать. Он заказал кафе, купил кольца, так что Илье Алексеевичу осталось только позаботиться о платье для новобрачной. Ванины родители не успевали прилететь из Новосибирска, и Анциферов вместе с Ильей Алексеевичем и Алисой написали им длинное письмо по электронной почте, где извинялись за срочность, вызванную беременностью невесты, причем Ваня называл себя отцом ребенка.

Пригласили несколько Ваниных друзей и подружек Алисы, из старшего поколения — Колдунова с женой. Илья Алексеевич долго не мог решить, как быть с Тамарой, опасаясь скандала в загсе. Но ведь мать имеет полное право выдать замуж собственную дочь, а возмездия им не избежать, что так, что эдак. Наконец он принял соломоново решение. В загсе обойдутся без них, Илья Алексеевич все объяснит жене дома и привезет в кафе. Изменить она уже ничего не сможет, брак будет совершен, а дальше пусть сама выбирает, что ей больше по вкусу — радоваться счастью дочери или исходить злобой от того, что ее не пригласили, не спросили разрешения и т. д. Он понимал, что, действуя таким образом, лишает Тамару самой упоительной части процесса выданья дочери замуж. Не выбора свадебного платья, не сбора приданого, не устройства жилья для новобрачных, конечно, нет! Этими глупостями Тамара не стала бы заниматься, даже если бы ее попросили. А вот устраивать жениху допросы с пристрастием, запрещать Алисе связываться с ним и предрекать ей все возможные несчастья, если она ослушается матери и выйдет за него… О, Тамара мечтала об этом, наверное, с тех пор как родила дочь. А Илья Алексеевич, слизняк и ничтожество, существо, ни разу не вставшее у Тамары на пути, вдруг взял да и выхватил у нее из-под носа столь великолепное развлечение!

Ему вдруг стало весело. Что он беспокоится, в самом деле! Алиса, ради которой он пытался всеми силами хранить мир в семье, будет теперь жить отдельно, у нее появится множество новых забот, рядом с которыми отношения между мамой и дочкой отойдут на последнее место. А сам он Тамарины штучки как-нибудь перетерпит.

Все прошло почти так, как он предполагал. Собираясь в кафе, Тамара бушевала, проклинала Алису последними словами, кричала, что «чертова дрянь» могла подумать не только о себе. А «этот козел», то есть жених, должен был прежде всего спросить разрешения у родителей невесты. «В нашей семье так не принято!» — вопила Тамара. Илья Алексеевич хотел сказать: «Если в твоей семье это не принято, так и вела бы себя с дочерью так, чтоб та хоть чуть-чуть доверяла тебе», — но промолчал.

Немного разрядившись дома, в кафе Тамара вела себя прилично. Этим Илья Алексеевич был обязан присутствию Колдунова с супругой. Ян Александрович работал с Тамарой в одном учреждении и мог бы разболтать о ее истериках.

Она сидела во главе стола, брезгливо поджав губы и пытаясь показать, насколько она шокирована неожиданным замужеством дочери, но в то же время, как воспитанная женщина, держит себя в руках. Илью Алексеевича тошнило от этой пантомимы, а остальные не обращали на Тамару внимания, отчего та пыжилась еще больше.

Молодежь веселилась вовсю, хоть пили мало. Иван, как психиатр, не понаслышке знал, что может сделать с человеком водка, поэтому почти не пил, и друзья следовали его примеру. Кроме того, Грабовские, друзья, без которых Иван с Алисой не мыслили праздника, пришли с малышом. Им не с кем было его оставить, и присутствие младенца надежно удерживало компанию от пьяных выходок.

Дома Тамара в гробовом молчании сняла драгоценности, они неприятно стукнули о крышку ее туалетного столика.

— Итак, ты дал Алисе ключи от второй квартиры? — спросила она ледяным тоном, стирая макияж специальной салфеткой.

— Да. Что она будет пустовать? Молодым лучше жить отдельно, да и тебе вряд ли понравится присутствие Вани в доме.

— Да, это верно. Это верно. Значит, мы всю жизнь работали на квартиру, чтобы теперь там жил какой-то посторонний мужик? Только на основании того, что он спит с нашей дочерью?

— Этот посторонний мужик будет теперь кормить нашу дочь и нашего внука! — отрезал Илья Алексеевич.

— Какого еще внука? Никакого внука! Пусть сначала она закончит институт, а потом уж думает о детях! Тем более к тому времени этот смазливый подонок ее бросит.

— Тамара, зачем ты каркаешь?

— Я не каркаю. Просто я здравомыслящий человек и умею разбираться в людях. Брак продержится от силы год. Так что никаких детей!

— Они сами разберутся.

— Разберутся они, а расхлебывать придется нам. Она еще пожалеет о своем поступке!

В голосе Тамары явственно сквозило желание, чтобы Алиса пожалела как можно скорее и приползла к матери побитой собакой. Илья Алексеевич не мог больше этого слышать.

— Кстати о внуках, — сказал он игриво, — может, напомнишь мне, как они делаются? А то я что-то подзабыл…

Лучше заниматься с ней любовью, чем выслушивать мрачные предсказания. Он расстегнул длинную молнию вечернего платья, нащупал резинку чулка… Илья Алексеевич часто спал с женой, в свои сорок три года он был полон сил, а любви других женщин не искал. Хотя каждый раз она отдавалась ему так, словно делала великое одолжение.

— Вот мы и дома, — сказала Алиса, поворачивая в замке ключ.

— Подожди, — остановил ее Иван, — я должен перенести тебя через порог.

— Да? — Она с сомнением покосилась на него. — Не тот размерчик.

— Что делать? Так полагается.

— Ты веришь в приметы? Или считаешь, в нашем с тобой случае не следует пренебрегать даже самой ничтожной из них?

— Не прикалывайся! — Он подхватил ее на руки.

Алиса была, конечно, девушкой габаритной, но и он не слабак! Уверенно сориентировавшись в типовой двухкомнатной квартире, он донес ее до дивана.

Она попыталась подняться, но он удержал ее.

— Иван, подожди…

— Почему?

— Прошу тебя, не надо. — Алиса вырвалась из его рук и деловой походкой, не вязавшейся с ее нарядным платьем, вышла в коридор. — Давай, я покажу тебе дом. Тут давно никто не жил, и немного неуютно…

Иван послушно осмотрел место своего будущего обитания. Квартира была чистенькой, но везде чувствовался тоскливый нежилой дух. Унылая кухня с белыми пластиковыми шкафчиками и голубенькой совдеповской плиткой, для пущей красоты уложенной ромбиками, ванная с бугристыми стенами, окрашенными в зеленый цвет, старая мебель, которую свозили сюда по истечении срока службы…

«Ничего, обживем, — решил он, — мне ли жаловаться! Я свою юность провел в таких диких местах, что это настоящий дворец».

— Ты хочешь есть? — спросила Алиса. — Я купила кое-какие продукты, но ничего не готовила, думала, ты будешь сыт после кафе.

— Это ты правильно сделала, что купила. — Иван зевнул и, описав рукой широкую дугу, пристроил ее на Алисиной попе. — Думаю, мы скоро захотим подкрепиться. Ты мне так нравишься в этом платье…

Действительно, открытые плечи и старинная прическа с забранными вверх локонами заставили его взглянуть на Алису по-новому. В ее лице появилась какая-то строгая красота, внутренняя сила, и Ваня весь вечер заглядывался на нее отнюдь не по долгу службы.

— Ваня, прошу тебя! Давай не будем… Мне это тяжело, мы же с тобой близко знакомы…

— Сейчас познакомимся еще ближе, — пообещал он, запуская руку под широкую пышную юбку.

— Ваня!!! — Она стала вырываться так решительно, что это нельзя было счесть обычной любовной игрой.

— Да что ты, в самом деле! Что ты ломаешься, как девочка? Я тебе не воспитатель в детском саду, а муж твой!

— Я прошу… — Алиса покраснела и оттолкнула его с неожиданной силой. — Не трогай меня, я еще не готова.

— Знаешь что? Ты перед своим любовником ноги раздвигала, так перед мужем тоже как-нибудь раздвинешь! — разозлился Иван. — А ползать перед тобой и уговаривать я не собираюсь. Так что ты уж приготовься как-нибудь.

В ответ она посмотрела на него так, что он оторопел. В ее глазах не было ненависти, обиды, злости — ничего того, что мог он ожидать в ответ на свои гадкие слова. Это был взгляд сильного человека, не желающего пощады и одолжений.

— Хорошо, пойдем, — сказала она спокойно.

Он обнял ее нежно, ласковыми движениями рук извиняясь за вспышку гнева. Осторожно снял платье, аккуратно повесил на стул. Легко, словно пробуя, прижался губами к нежным завиткам там, где шея переходит в затылок, именно это местечко весь вечер манило его. Провел языком по позвоночнику и… совершенно потерял голову. Ее тело, казавшееся ему таким непривлекательным раньше, пьянило, сводило с ума. Не помня себя, он выскочил из костюма и прижался к ней.

— Держи меня, — сказал он хрипло, — держи меня крепче.

Руки Алисы ободряюще легли ему на плечи, немного успокоив. Сопротивляясь безумию, Иван медленно, тихо целовал ее, всеми силами стараясь не сорваться, не обидеть, не испугать. Это было совсем иначе, чем раньше: сейчас он познавал женщину, с которой ему суждено прожить жизнь.

Неведомая сила подхватывала его, кружила, уносила к сияющим вершинам восторга, где он будет совершенно одинок. Не желая этого, он утыкался носом в теплую шею Алисы и вместо слов любви хрипел:

— Держи меня!

Возможно, он был груб, он не помнил. Может быть, не доставил ей никакой радости. А может быть, она чувствовала то же самое, что он. Как знать, была ли она рядом с ним в том чудесном полете, когда одну секунду кажется, что ты вечен?

Он лег рядом с Алисой, запоздало вспомнив, что совсем не берегся. «О чем ты думаешь, дурак, она уже беременна! От другого». Значит, весь этот восторг, вся боль, весь страх и нежность — все это было напрасным. От него не началась новая жизнь, она уже есть, уже живет в Алисе, и он не имеет к ней никакого отношения…

Алиса приняла душ. В комнате спит ее законный супруг, нужно устраиваться рядом с ним. Поежившись, она накинула халат и отправилась в кухню кипятить чайник. Есть ей не хотелось, но спать хотелось еще меньше, и она понимала, что маяться рядом со сладко сопящим Ваней будет тяжело.

Поверх халата она набросила шаль — когда нервничала, Алиса всегда мерзла. Чайный пакетик медленно утонул в кружке, распространяя, как каракатица, черные клубы. Поболтав, Алиса выкинула его в ведро. Господи, что она сделала со своей жизнью? Она так мечтала о любви, да ни о чем другом, кроме любви, и не мечтала, а получила от жизни вот это — союз с чужим человеком, который ее презирает. Она верила, что Иван искренне хотел ей помочь и не особенно задумывался о материальной выгоде своего фарсового брака, но то, что он протянул ей руку помощи, еще не значило, что он относится к ней с уважением.

Алиса никогда не пользовалась успехом у мальчиков. Она от природы обладала скромными внешними данными, а ее мать противилась всякому желанию себя приукрасить. На косметику был наложен строжайший запрет, вещи Алиса либо донашивала за детьми родственников, либо если уж ей что-то покупалось, то это что-то было самого старушечьего фасона. Мать говорила, что любые ухищрения женщины в стремлении привлечь мужчину — это глупо, пошло, недостойно. «Я никогда не требовала у своих родителей вещей», — часто повторяла она, однако на старых фотографиях молодая Алисина мама всегда была очень хорошо одета. В ответ на Алисины жалобы, что молодые люди не обращают на нее внимания, она говорила: «Полюбите меня черненькой, а беленькой меня всякий полюбит». Мол, если Алиса будет вести себя не так, как другие девушки, найдется настоящий человек, который оценит ее исключительность, поймет, насколько Алиса отличается от всех этих «дешевых хабалок».

И Алиса ждала, искренне веря, что она не такая, как другие, что верное и преданное сердце может скрывать только такая непритязательная оболочка, как у нее, а в хорошенькие футляры настоящих бриллиантов не кладут.

Она мечтала о сильном и смелом мужчине, который разглядит ее скромную прелесть, который будет знать, что ее душа стоит в миллион раз дороже, чем длинные ноги и очаровательное личико. И это будет не простой человек, а настоящий герой. Недаром мама говорила: «Самое главное для женщины — это гордость за своего мужчину!» Тут она обычно делала паузу и горько складывала губы, давая понять, что ей самой, увы, не дано испытать этого прекрасного чувства.

Васильев был именно таким мужчиной. Алиса грезила о нем с первого дня, как только увидела. Она не надеялась на взаимность, просто робко мечтала, чтобы ее будущий избранник хоть чуточку был похож на него. Увы, где взять таких в наше время? О том, что нормального мужика днем с огнем не найдешь, она по сто раз в день слышала от матери, да и собственный опыт ее в этом убеждал. Сокурсники в институте, вчерашние школьники, были совсем еще детьми, а на работе она знала много хороших людей, но слишком хорошо была с ними знакома, чтобы восхищаться или влюбляться. Стас Грабовский всегда был ей товарищем, а Иван… Какое-то время он действительно нравился ей, но Анциферов был страшным бабником и всегда выбирал самых красивых женщин, интересуясь только оболочкой и ничуть — тем, какая душа под этой оболочкой скрывается. Против его красавиц у Алисы не было ни малейшего шанса, а когда на ее глазах разгорелся его бурный роман с Зоей Ивановной, она вовсе утратила интерес к молодому психиатру. После Зоиной смерти она поддерживала его, окружая почти материнской заботой, в которой он так отчаянно нуждался. Была в этом и нотка злорадства, самоутверждения: вот, мол, сколько у тебя было обалденных телок, а помогаю тебе я, хоть ты в мою сторону даже не смотрел.

Виталий Александрович сразу выделил ее среди других сестер. Навещая своих больных в реанимации, он приговаривал, что спокоен за них только в ее смены, и очень заинтересовался, когда узнал, что Алиса учится в институте. Она млела и каждый раз по дороге на работу загадывала, встретит ли Васильева, поговорит ли с ним.

А потом они случайно встретились воскресным вечером — она уходила домой после дневной вахты, а он приехал в клинику по каким-то своим делам. Столкнувшись с ней в коридоре, Виталий Александрович радостно приветствовал ее и пригласил к себе на чашку чаю. Никакого чаю они, разумеется, не пили.

Он говорил, что влюблен, что никогда раньше не встречал таких девушек, как она, словом — все то, что Алиса хотела слышать от мужчины своей мечты. Она ни секунды не колебалась, прежде чем лечь с ним. Васильев казался ей достойной наградой за юность, проведенную в одиночестве. Она любила и ради любви была готова на все. Он шептал, как ему хорошо, как каждая клетка его тела стремится к ней, как он наконец нашел женщину, предназначенную ему Богом.

Алиса слушала и соглашалась с каждым его словом — все так и должно было быть. В тот вечер она была самым счастливым человеком на земле.

Так начался тайный роман. Васильев сразу предупредил, что не может бросить жену, но Алиса и не пыталась разрушить его семью. Главное, они вместе, они любят друг друга, остальное не важно. То, что любить приходилось украдкой, потихоньку, тоже не слишком ее смущало — она привыкла скрывать свою жизнь от матери, ей с детства приходилось иметь тайных подруг, тайные увлечения, чтобы избежать материнского гнева, поэтому тайная любовь органично встала в тот ряд. Она не ревновала Васильева к жене, ведь он сказал, что его держит возле нее только долг, а по сути, они абсолютно чужие люди и к ней он никогда не испытывал таких чувств, как к Алисе. Насмотревшись на отношения собственных родителей, она поверила. Если его жена такая же, как ее мама, Васильеву действительно приходится несладко.

Он говорил: «Ты — мое счастье, моя награда за все испытания», — и так радостно было это слушать! «Пусть не муж, но он дает мне столько, сколько никогда не дадут вам ваши тупые, недалекие мужья», — могла бы она сказать всем женщинам мира.

А потом она забеременела. Сначала Алиса чувствовала себя такой счастливой, ведь она носит ребенка от любимого, самого лучшего мужчины в мире! Она стала хранительницей великой тайны и гордилась тем, что в ней зародилась новая жизнь. Эту жизнь никак нельзя было уничтожить!

Она доверила Виталию Александровичу свою жизнь, но когда оказалось, что есть еще одна жизнь, он не захотел иметь к ней никакого отношения. Все, что Алиса услышала от него, — это совет сделать аборт как можно скорее. Над ее страхами перед бесплодием он просто посмеялся, сказав, что это обычные страшилки, которыми пугают докторши из консультации. В общем, он категорически настаивал на аборте.

Алиса так же категорически отказалась, бесплодие пугало ее больше смерти. И осталась совершенно одна. Нет, Васильев не бросил ее, он говорил, что любит по-прежнему, но ясно дал понять, что к ребенку не будет иметь никакого отношения, кроме посильной денежной помощи. Она и не надеялась, что он женится на ней, но почему-то думала, что он каким-то образом спасет ее от гнева строгой матери и устроит так, чтобы она смогла воспитывать ребенка спокойно.

«Самое страшное одиночество — это когда ты окружен близкими людьми, — думала Алиса. — У меня есть и любовник, и родители, а никто не поможет, никто не протянет руки. Все придется решать самой». Увы, у нее не было никакого опыта самостоятельной жизни. Может быть, она так легко попалась именно потому, что не привыкла, что ее поступки могут иметь хоть какие-то последствия: ведь что бы она ни планировала, о чем бы ни мечтала, всегда приходилось скатываться в колею, проложенную железной волей матери. Она не умела отвечать за себя саму, а тут оказалось, что нужно отвечать еще и за будущего ребенка. Алиса твердо решила рожать. Это было первое независимое решение в ее жизни.

Да, Ваня имел право упрекать ее… Но видит Бог, Алиса совсем не хотела спать с Виталием Александровичем. Она была так счастлива, так полна своей любовью, что ей вполне хватало его признания и мимолетных встреч. Плотская связь казалась ей лишней, но… Раз это было нужно ему, она без колебаний уступила. Это тоже была привычка, образ действий — поступать не так, как хочешь ты, а как нужно окружающим. Мать не признавала ее робкого «я не хочу», каждый раз отвечая: «Что ты там хочешь, никого не волнует, изволь делать то, что тебе говорят!»

«Вот так. Он сказал, я сделала», — невесело усмехнулась Алиса.

Неожиданно ей вспомнились давние ночные посиделки, еще вместе с Зоей Ивановной. Однажды Стас спросил, как Зое удалось добиться в медицине того, чего она добилась. «Запомните, дети, — сказала она, обращаясь к нему и Алисе, — самое главное умение в жизни — это умение сказать «нет». А самое-самое главное — умение сказать «нет» себе самому». Алиса тогда подумала, что уж она-то, выросшая в атмосфере тотальных запретов матери практически на все, этим умением владеет. Как же она ошибалась! Разве человек сумеет самостоятельно вымыть посуду, если всю жизнь за него это делал кто-то другой? Разве найдет он дорогу, если его всегда тащили за руку? «Нет» за нее всегда говорила мама, и Алиса не сумела сказать это короткое слово ни Васильеву, ни себе…

«Надо же было быть такой дурой, — мрачно подумала Алиса, размешивая сахар в чае, — или я просто попалась в обычную фрейдистскую ловушку? Просто искала в Виталии отца?»

Своего папу она очень любила, он был ей другом, нянькой, даже мамой, но он никогда не был настоящим отцом — решительным и сильным. Она и открылась ему не как отцу, а как подружке, и не рассчитывала на что-то большее, чем искренние, но бесполезные утешения. А он придумал вон что…

Алиса тяжело вздохнула. План отца был, конечно, остроумным, но довольно трусливым. Основной целью этого плана было увернуться от гнева матери. Папа так хотел его избежать, что не задумываясь передал дочь в руки постороннего мужчины.

В кухне появился Ваня, в майке и просторных сатиновых трусах.

— Чай пьешь? — сказал он, зевнув. — Налей и мне. И сочини-ка что-нибудь поесть.

Алиса открыла холодильник. Ничего, кроме банальной яичницы, она на скорую руку «сочинить» не могла. Поставив на огонь сковородку, она принялась резать лук и помидор.

— Ваня, ты специально на мне женился, чтобы все время попрекать?

— А? — Он мечтательно пил чай и, казалось, не ждал от нее острых вопросов. — Нет, конечно, нет. Но что было, то было. А ты зачем-то разыгрывала передо мной воплощенную невинность. Не надо притворяться, и мы поладим.

— Я не притворялась. Я просто боялась тебя.

Он улыбнулся:

— Алиса, боишься того, чего не знаешь. А ты меня теперь знаешь.

Яичница на сковородке весело заскворчала, и Алиса проткнула пузыри, чтобы жидкий белок стек вниз.

— Ты хочешь, чтобы я извинился?

Она молчала.

— Или, по твоему мнению, я должен был трагическим шепотом сказать: «Я не трону тебя, пока ты не будешь готова», — и гордо удалиться спать в углу на коврике?

— Зачем на коврике? — Она поставила перед ним тарелку. — В большой комнате есть тахта.

— А смысл? Мы бы ходили по квартире как два дурака, а потом все равно бы переспали. Кстати, лишний комплект постельного белья пришлось бы стирать тебе, не мне.

— Ты мог бы не выражаться так грубо.

— Все-таки хочешь, чтобы я просил прощения? Не буду, Алиса. Я хочу сказать тебе совсем другое. — Он мягко привлек ее и посадил к себе на колени. — Мне было очень хорошо с тобой. Серьезно. Я чувствовал себя счастливым в твоих руках. И я не хочу извиняться за лучший секс, который у меня когда-нибудь был, поняла?

Она осторожно поцеловала его и быстро вскочила.

— Ты ешь, пока не остыло.

— Спасибо. — Он энергично заработал вилкой. — Правильно, не сердись. И я не буду по пустякам сердиться, мало ли что кто из нас скажет.

— Но я бы не хотела больше слышать от тебя такие вещи.

— Я понял.

Он посидел, пока Алиса убирала со стола, а потом они вместе отправились в постель. Решив, что он сразу уснет, Алиса свернулась калачиком и сделала вид, что засыпает, но он нашел под одеялом ее руку.

— Я понимаю, что тебя тревожит, — сказал он. — Скоро у нас появится неоспоримое свидетельство твоей связи с Васильевым. Клянусь, я буду считать ребенка своим, но я же буду знать, что ты зачала его от другого мужчины. Не заставляй меня забыть об этом, и тогда я не буду ни о чем тебе напоминать. Я брал тебя такой, какая ты есть, так что теперь твой грех — это наш общий грех, поняла? Прошлое мы изменить не можем, но можем сделать так, чтобы оно не разрушило наше будущее.

Илья Алексеевич приехал на работу одновременно с Колдуновым. Войдя в приемную, общую для главврача и начмеда, они застали там Валентину Михайловну. Дама воинственно прижимала к себе целую пачку историй, причем левая рука по локоть была в гипсе. «Черт!» — мысленно выругался Илья Алексеевич. На душе было слишком тошно, чтобы выдерживать ее напор, а на секретаршу ее переключить не удастся — у той были какие-то домашние проблемы, и Илья Алексеевич разрешил ей приехать позже.

— Валентина Михайловна, дорогая, что у вас с рукой? — перехватил инициативу Ян Александрович, галантно забирая у нее документацию.

— Перелом пястной кости.

Колдунов покачал головой:

— Три недели в гипсе, ах ты Господи!

— Почему вы не взяли бюллетень? — грозно спросил Илья Алексеевич с законной обидой человека, который иначе мог бы рассчитывать на три недели покоя.

— Да как я пойду на больничный? Вы же тут без меня пропадете!

— Уж как-нибудь… — буркнул Илья Алексеевич в недрах шкафа, где пристраивал свою куртку. — Здоровье — это главное! — заявил он, выйдя на свет. — Много вы наработаете одной рукой?

Колдунов улыбнулся:

— Подумаешь, пястная кость! Некоторые всю жизнь с загипсованными головами на работу ходят, и ничего!

— Что ты говоришь, какие головы?

— У них просто гипс внутри, — доверительно сообщил Ян Александрович, изучая качество повязки. — Вам нигде не жмет? Пошевелите аккуратно пальцами… Так, хорошо. Где лечились-то? Кто гипс накладывал?

Получив ответ, он по-хозяйски взял телефон со стола секретарши.

— Травматология? Андрей Максимовича позовите. Андрей Максимович? Вы занимались рукой нашей дорогой Валентины Михайловны? Как там у нее? Без смещения? Точно? Смотрите у меня! Вы, надеюсь, понимаете, что это не просто рука? То рука, которая без устали перебирает истории и исправляет ваше разгильдяйство! Так что я беру это дело под личный контроль, будете мне докладывать. Кальций, мумие назначили? Хорошо. — Он положил трубку и улыбнулся: — Ваша судьба в надежных руках. Теперь к делу! Это, как я понимаю, очередная порция компромата на хирургов. — Он любовно погладил пачку историй. — Что ж, давайте разбираться.

Илья Алексеевич нежно посмотрел на Колдунова. Какое счастье, что наконец-то появился настоящий начмед и отвлек на себя внимание Валентины Михайловны. Интересно, как он будет справляться с ее бурным натиском? Главврач устроился на диване возле окна, закурил и с некоторым злорадством принялся наблюдать за сражением умов.

Колдунов снисходительно полистал документы.

— Вы видите, как небрежно оформляются истории?

— Вижу. И что?

— Как это — что? Нужно с этим бороться! Методы убеждения, уговоры не действуют, нужно применять серьезные наказания. Для начала предлагаю ставить на вид!

— Ага, ладненько. Где им встать?

— Что?

— Где им стоять на виду, я имею в виду! Простите за каламбур. В холле или у нас в приемной?

— Да что вы такое говорите?

— А что?

Илья Алексеевич поразился колдуновскому спокойствию. Лично у него никогда не хватало пороху дерзить Валентине Михайловне, сохраняя при этом полнейшую безмятежность.

— Некачественной писаниной грешит кто-то один или все? — строго спросил Ян Александрович.

— Все абсолютно!

— Значит, мы имеем дело не с прискорбным эпизодом, а с общественной тенденцией, верно?

Валентина Михайловна радостно закивала, а Колдунов занялся кофе. В приемной с незапамятных времен стоял некий прибор, судя по дизайну, побочный продукт оборонной промышленности. Кофе он варил отличный, но при этом гудел, как бомбардировщик перед взлетом.

— Поэтому я и призываю вас бороться! — пылко заявила Валентина Михайловна, когда аппарат замолчал и стал выплевывать кофе по чашкам. — Именно потому, что это тенденция!

— Ага, — буркнул Илья Алексеевич, забирая чашку, — мы боремся.

— Но раз все наши усилия неэффективны, значит, эту тенденцию поддерживают какие-то объективные факторы, верно? — Ян Александрович вольно расположился за столом секретарши и смаковал кофе. Валентина Михайловна делала вид, что не видит предназначенной ей чашки.

— Такие факторы, что все ваши хирурги — разгильдяи! — сказала она воинственно. — Это да, это объективный факт.

— Ясненько. У нас двенадцать хирургов, столько же травматологов, шесть нейрохирургов, пять специалистов по малым дыркам, то есть уролог, два ЛОРа и два окулиста. И все они, по вашему мнению, разгильдяи? А мы с Ильей Алексеевичем возглавляем это стадо?

— Я бы не стала так ставить вопрос…

— А как же тогда? Не знаете? Хорошо, я вам скажу как. Ни один из наших докторов не работает на одну ставку, у всех по полторы. Нагрузка врача превышает нормы на двадцать пять — тридцать процентов. Это фактически, а не по липовым отчетам страховых компаний. Учтите еще катастрофическую нехватку сестер. По ночам дежурит одна сестра на два поста, и дежурному доктору поневоле приходится выполнять часть сестринской работы. Все врачи, включая заведующего, дежурят, и дважды в неделю их рабочий день продолжается по тридцать шесть часов. Планировать рабочее время мы можем очень условно, пациенты не спрашивают нас, можно ли им сейчас заболеть или попасть в ДТП. Например, три дня назад доктор Костырин, особо отмеченный вами, принял одновременно перфоративную язву, запущенный аппендицит, незапущенный аппендицит, травматическую ампутацию кисти, и еще четырнадцать человек у него сидели на плановую госпитализацию. Остальные хирурги были заняты в операционной, помогать некому. Так парень стоял, как русские под Сталинградом, я когда прибежал, все уже готово было.

— Он вообще способный парень, — заметил Илья Алексеевич, — и пашет, как трактор.

— При чем тут это?

— При том, что за час невозможно написать восемнадцать красивых историй. Знаете, Валентина Михайловна, я даже рад, что они так небрежно относятся к писанине. Значит, больными занимаются. Да взять хоть вас, Валентина Михайловна! Вам хорошо помощь оказали?

— Да, не жалуюсь.

— А может быть, вы бы предпочли, чтобы вам сестра быстро гипс плюхнула, а потом он натирал бы во всех местах? Зато доктор бы великолепную запись в карточке оставил? А?

— Не передергивайте. Можно ведь и то и другое.

— В том-то и дело, что нельзя! Невозможно! Минимум двадцать больных на одного врача. Обход надо сделать? Надо. Перевязки? Или отдать на откуп сестре, а самому сидеть в ординаторской и строчить? В операционную сходить надо? С родственниками пообщаться? На исследования сбегать вместе с пациентом? Заключения специалистов — это, конечно, хорошо, но лучше самому смотреть. Да элементарно посидеть и подумать, что делать с больным, что у него за хворь и как его лучше вылечить! Основательно так подумать, не на бегу.

— С таким настроем мы очень скоро по миру пойдем. — Валентина Михайловна взяла наконец чашку. — Страховая компания штраф наложит, и ку-ку.

— Н-да… — Профессор сокрушенно покачал головой. — Как же нам быть-то? Вы вот что мне скажите, Валентина Михайловна, у вас муж что дома делает?

— Простите?

— Муж что делает по дому? Мусор выносит, пылесосит?

— Да ничего не делает, — растерялась Валентина Михайловна. — Он работает много.

— Ладно, возьмем другой пример. Гипотетический. Допустим, муж ваш много работает, а вы занимаетесь только хозяйством и живете за его счет. Он у вас не щадит себя, устает сильно… Станете вы упрекать его за разбросанные носки? Или потихоньку за ним приберете?

Илья Алексеевич поежился и взял новую сигарету. Тамара давно приучила его к аккуратности, и это было как-то грустно, что ли…

— Представьте только, он устал как собака, а вы тут как тут: а, паразит, опять носки не убрал! И маме звонить — представляешь, мой-то гад расшвыривает вещи где ни попадя! Он потерпит, потерпит, а потом возьмет и подыщет себе новую жену… Давайте мы с вами так договоримся: каждый будет заниматься своим делом. Доктора пусть лечат, а вы работайте с документами. Исправляйте, причесывайте, доводите до совершенства. Ручки я вам дам, чтобы по цвету подходили. Вы не думайте, что мы не оценим ваш труд. Оценим! Но только если вы не будете приходить и рассказывать, сколько ошибок нашли в историях. Договорились?

— Но если вы не будете ругать и наказывать, они вообще писать перестанут!

— А вот тут я бы с вами поспорил! Чем больше человека заставлять, тем хуже он это делает. Закон психологии. Если мы их перестанем дергать, они от удивления идеально писать начнут.

— Да, Валентина Михайловна, — кивнул Илья Алексеевич. — Давайте попробуем этот метод. Сколько мы их ругали, все ведь без толку.

Она фыркнула. Илья Алексеевич встал с дивана и галантно подал ей истории, давая понять, что аудиенция окончена. На пороге Валентина Михайловна остановилась и неожиданно рассмеялась.

— Чудеса у нас начинаются с новым начальником! — сказала она. — Это даже по табличкам в приемной ясно. Главврач — Лысогор, начмед — Колдунов. Будете устраивать вальпургиевы ночи! Меня уже зомбировали, дальше что?

— О-о-о! — Колдунов зажмурился. — Станем на метле летать и обращать всех в лягушек. Хотя меня вам нечего бояться. Не знаю, как Илья Алексеевич, а я по натуре добрый фей.

«Ему-то не приходится следить за своими носками», — мрачно подумал Илья Алексеевич, входя в свой кабинет. Хорошее настроение, вызванное зрелищем падения Валентины Михайловны, улетучилось, уступив место привычному унынию.

Он сел за стол, кинул взгляд на Алисину фотографию в элегантной рамочке и придвинул к себе бумаги, требующие немедленного рассмотрения. Но сосредоточиться на работе никак не удавалось, приходилось по нескольку раз перечитывать документ, прежде чем его суть проникала в сознание сквозь серую пелену тоски.

«Отпуск, что ли, взять?»

Он подмахнул несколько личных заявлений от сотрудников, с этим просто: «не возражаю», и все. Но что решить по ремонту томографа? Дело это миллионное, тонкое, требует полнейшей сосредоточенности и ясности ума, а все его мысли заняты семейными дрязгами!

Алиса замужем уже две недели, а Тамара ни разу не виделась с ней. На все призывы Ильи Алексеевича «нагрянуть» она отвечала презрительной гримаской, между тем он так мечтал об этом первом визите к новобрачным!.. Прийти внезапно, нарочито зловеще смеяться в прихожей: «Что, не ждали?» — и доставать из внутреннего кармана куртки бутылку хорошего вина. Алиса бы ахала: «Ой, как здорово, что вы приехали», — суетливо накрывала на стол, а Илья Алексеевич с Ванькой курили бы на балконе и вели солидные мужские разговоры… Потом он бы сидел напротив них, развалясь на диване, а они — на табуреточках, смущенно держа спины прямо и переглядываясь: нравится ли отцу, как они живут вместе. А ближе к концу вечера, когда все говорено-переговорено и пора уходить, Алиса привалилась бы к нему под бочок, крепко обняла и прошептала: «Папа, я так по тебе соскучилась!» А он гладил бы ее по плечу…

Но Тамара, уязвленная тем, что ей не сообщили о свадьбе заранее (она говорила «не поставили в известность»), категорически отказывалась общаться с дочерью и запрещала ему. Ослушаться он боялся — если задержится с работы, Тамара сразу догадается, где он, и устроит скандал. Кроме того, идти одному — дать понять Алисе, что мать смертельно на нее обижена, а лишние переживания дочери сейчас ни к чему. Пусть лучше думает, что деликатные родители дают ей побыть наедине с мужем.

Он звонил дочери каждый день по нескольку раз, Алиса спокойным голосом отвечала, что у них все хорошо, она больше не работает, только ходит в институт, в котором у нее тоже все хорошо. Денег хватает, здоровье в порядке, словом, отцу совершенно не о чем беспокоиться. Однако Илья Алексеевич не находил себе места. С некоторым опозданием до него дошло, что в стремлении избежать семейной катастрофы он отдал дочь абсолютно постороннему мужику, которого видел три или четыре раза в жизни и знал только с чужих слов. Правда, это удел многих родителей…

Вдруг дверь открылась, и в проеме показалась фигура зятя.

— Илья Алексеевич? Можно? Извините, что врываюсь, но вашей секретарши нет на месте.

— Заходи-заходи! — Главврач зачем-то вскочил, подвинул стул. — Садись! Что-то случилось?

— Нет, все пучком. Я в Лавру еду, дай, думаю, заскочу, вдруг попаду к вам. Мы можем поговорить?

— Конечно, Ваня. Сейчас только дверь запру, чтобы нам не мешали. Кофе хочешь?

— Нет, спасибо. Я вот о чем хотел вас просить… Понимаю, это трудно, но нельзя ли сделать так, как будто ничего не было?

— Как — не было? — Илья Алексеевич оторопел. — Ты хочешь расторгнуть брак и отказаться от отцовства? Нет, мы препятствовать тебе не будем…

Иван усмехнулся:

— Да я наоборот! Вы можете считать, что не было этого нашего с вами… соглашения? Ну, будто мы ни о чем не договаривались, просто я захотел жениться на Алисе, и все? Как это обычно делается.

Илья Алексеевич молча достал сигареты. Пока длится эта свистопляска с Алисиным замужеством, он выкурил, наверное, больше, чем за всю предыдущую жизнь. Он ходил по кабинету, смотрел на спокойное, чужое лицо и думал, что совсем не знает и не понимает этого человека.

— Зачем ты мне это говоришь? — спросил он устало. — Что ты хочешь, Ваня?

— Да просто хочу нормально жить с Алисой! — Иван взял со стола шикарную авторучку главврача и принялся ожесточенно крутить ее. — Вы думаете, у нас все понарошку, а у нас обычная семья. Давайте забудем о том нашем разговоре, а?

Илья Алексеевич со вздохом отобрал ручку и на всякий случай спрятал в ящик.

— Хорошо. Но я же не заставляю тебя разводиться, сразу сказал — живите как знаете. Зачем ты пришел?

Иван улыбнулся — как-то грустно, беспомощно:

— Сам не пойму. Если подумать, ваше предложение было для меня, как бы это помягче сказать, оскорбительным, что ли… И я согласился только потому, что Алису всегда уважал.

— Так, ясно. — Илья Алексеевич с силой раздавил окурок в пепельнице. — Хотим хорошую мину при плохой игре? Обставляемся? Только вот с Алисой не надо играть в эти игры! Передо мной можешь выделываться как хочешь, а ей голову не морочь!

Иван шумно выдохнул и энергично потер виски.

— Я знал, что разговор будет трудным, и не надеялся, что вы сразу мне поверите. Но мне не хотелось бы все-таки, чтоб вы считали меня подонком. Я серьезно отношусь к вашей дочери и к тому, что мы теперь женаты. На каникулах хочу ее к своим родителям свозить, познакомить… Прошу вас, вы можете воспринимать наш брак всерьез?

— Ваня, вы с Алисой живете вместе, ты ее содержишь, что еще нужно? Ты сделал все, о чем я тебя просил, а дальше — как пойдет. Хотите жить — живите, кто же против? Каких еще гарантий ты хочешь от меня?

— Илья Алексеевич, я ничего не хочу, кроме того, чтоб вы немножко забыли, каким диким образом я вошел в вашу семью. Не думайте, что все это фарс и видимость и скоро закончится. Я муж вашей дочери и прошу воспринимать меня как мужа, а не как какую-то… — он замялся, — декорацию.

— Ваня, поверь, я хорошо к тебе отношусь.

— Но вы к нам никогда не приходите и нас не приглашаете. Просто не хотите сближаться, думая, что в скором времени я исчезну. Все знают, что Алиса замужняя женщина и родит в браке, что еще надо? А внутри семьи нет нужды изображать дружную семью, так?

— Ты не прав, — пробормотал Илья Алексеевич смущенно. — Мы, наоборот, хотели дать вам время привыкнуть друг к другу. Но мы обязательно придем, я сам очень соскучился. Может быть, даже завтра, если Тамара Константиновна будет свободна.

— Спасибо. Я скажу Алисе, чтобы приготовила праздничный ужин.

— Господи, зачем такие церемонии, Ваня? Мы же родные люди…

Он легонько похлопал Ивана по плечу. Тот нерешительно поднялся, одернул и без того прекрасно сидевший джемпер.

— Спасибо, Илья Алексеевич. — Он пошел к дверям, но остановился. — И вот еще что… Не нужно устраивать мою карьеру. Сам разберусь.

Вернувшись домой, Илья Алексеевич проглотил тарелку невкусного борща, а котлеты положил в миску общеподъездной кошки. Он задержался покурить на лестничной площадке и с тоской смотрел, как кошка брезгливо нюхает его обед. Благодаря обществу котолюбивых бабушек из парадной в ее миске бывали и куда более изысканные блюда. Формально кошка была ничья и свободно разгуливала по двору, но на площадке последнего этажа имела миску и матрасик под батареей. Иногда бабки возили ее к ветеринару, а в самую стужу брали ночевать к себе домой.

Кошка укоризненно посмотрела на него и коротко мявкнула.

— Чем богаты… — ответил Илья Алексеевич и присел почесать кошку за ухом. Она заурчала и потерлась о его ноги.

Он осторожно погладил ее живот, не ожидается ли прибавление. Он бы взял котеночка для Алисы, именно от этой кошки, ибо был самого высокого мнения о ее интеллекте. Однажды Илья Алексеевич курил на балконе и вдруг услышал снизу требовательное мяуканье. Кошка сидела возле входной двери и пристально на него смотрела. Поймав его взгляд, она громко сказала на своем кошачьем языке: «Что смотришь, спустись и открой!» Илья Алексеевич прекрасно ее понял. Он ухмыльнулся кошачьей наглости, а кошка в ответ поскреблась лапой в дверь: открывай, мол! Он впустил ее и с тех пор очень уважал.

Пока он общался с кошкой, пришла Тамара. Илья Алексеевич застал ее в прихожей. Он помог жене снять пальто, подал тапочки. Пока она расстегивала сапоги, прямая юбка поднялась, открыв стройные суховатые бедра. Красивые у нее все-таки ноги, подумал Илья Алексеевич и прошел вслед за женой в комнату. Тамара была, как обычно, одета в строгий деловой костюм, и этот стиль очень ей шел. Светло-серый цвет костюма подходил к ее типу скандинавской блондинки, прямая юбка до середины колена не таила никаких ненужных выпуклостей, кроме ягодиц совершенной формы, а пиджак прекрасно облегал высокую грудь и тонкую талию. Под пиджаком Тамара всегда носила строгие блузки мужского покроя, иногда с галстуком. В дни, когда у нее не было лекций, жена надевала менее официальный английский твидовый костюм с чуть расклешенной юбкой и жилеточкой-гольф. Брюки она носила редко, впрочем, прятать под ними столь совершенные щиколотки было бы настоящим варварством.

Илья Алексеевич в очередной раз горько пожалел, что передал дочери свой тяжелый костяк и маловыразительную крестьянскую физиономию. Достанься ей легкий Тамарин скелетик, жизнь ее сложилась бы иначе.

— Тамара, давай завтра сходим к детям, — предложил он нерешительно.

— К каким детям? Насколько мне известно, у нас только одна дочь, и та предала меня ради какого-то жиголо!

— Ну что ты говоришь! Она никого не предавала, просто вышла замуж. И парень, кстати, очень хороший, ты сама это поймешь, когда присмотришься.

Сняв пиджак и блузку, Тамара осталась в строгом белом лифчике с узкой полоской кружев, и Илья Алексеевич вдруг почувствовал острое желание. Он обнял жену, медленно провел ладонью по спине вниз, нащупал молнию на юбке…

— Прекрати, Илья! Я устала и хочу есть.

Не слушая, он потянул юбку вниз. Она застряла на бедрах, пришлось стаскивать через голову.

— Да что с тобой? Ты русский язык понимаешь?

— Конечно, — кивнул он, укладывая жену на кровать, — понимаю.

— Или тебе все равно, что я пришла с работы совершенно измотанная? Раз приспичило, то вынь да положь? Ты вообще не хочешь владеть собой?

— Я хочу владеть тобой, — прошептал Илья Алексеевич, легонько пожимая ее грудь и отправляясь в чудесное путешествие по плоскому нежному животу. Он предвкушал неторопливый, радостный секс, но вдруг заметил на лице Тамары выражение нарочитой, раздраженной покорности, и желание сразу пропало. Она уступает, но не потому, что хочет поддержать его порыв, и даже не потому, что ей приятно внимание мужа. Нет, просто это ее долг, и она честно исполняет его, несмотря на усталость. Потом она ему припомнит, как он, эгоист и грубиян, заставлял ее заниматься любовью, наплевав на ее усталость.

— Ладно, извини. — Илья Алексеевич сел и пригладил волосы. — Ты права, сейчас не самое подходящее время. Разогреть тебе обед?

— Как хочешь.

Когда Тамара вышла из ванной, на столе дымилась тарелка борща с ложкой сметаны в центре, в микроволновке ждала своей очереди тарелка с котлетами, и еще Илья Алексеевич сообразил салат из помидора, половинки огурца и остатков сыра.

— Мило, — сказала Тамара, принимаясь за еду. — А ты не будешь?

Он отрицательно покачал головой. В семье было не принято ждать друг друга. То Тамара задерживалась на лекциях, то Илья Алексеевич торчал на службе допоздна, и глупо было одному из супругов сидеть голодным. Кроме того, ему казалось, что Тамаре гораздо больше нравится есть с книжкой, чем в компании мужа. Алиса тоже ела самостоятельно, Тамара просто контролировала количество котлет и уровень супа в кастрюле.

Она взяла ложку и привычно потянулась за романом в мягкой обложке, но Илья Алексеевич мягко перехватил ее руку:

— Подожди, Тамара. Надо поговорить.

— Хорошо, давай поговорим, — равнодушно сказала она, отрезая кусок хлеба.

— Пойдем завтра к Алисе! Я вина куплю…

— Илья, вопрос закрыт. Я никуда не пойду, пока она не попросит у меня прощения за свою безобразную выходку.

— Да брось ты дуться! Ну взбрыкнул человек, ну проявил самостоятельность, что теперь?

— А теперь то, что я не допущу, чтобы моя дочь вытирала об меня ноги! Алиса оскорбила меня, продемонстрировала, что совершенно не считается с матерью, а я должна это проглотить?

— Тамара, ничего такого не было. Просто она хотела замуж выйти и боялась, что ты — извини, конечно, — отпугнешь ее молодого человека.

— Вот как? Значит, она понимала, что этот молодой человек — неподходящая для нас компания, и тем не менее поступила по-своему. Наплевав на наше мнение и наше нежелание видеть подобный персонаж членом нашей семьи. А я теперь должна ее расцеловать как ни в чем не бывало? Нет уж, милый мой, я не могу ее простить, пока она не раскается!

Илья Алексеевич вдруг страшно разозлился. Из глубин души поднималась слепящая, гулкая ярость, словно там внезапно включился мощный генератор. Холодный, безапелляционный тон жены, канцелярские словечки «продемонстрировала», «вопрос закрыт» разбудили в нем зверя.

— А как ты хотела? — спросил он с обманчивым спокойствием.

— Я воспитывала ее в традициях нашей семьи, — отчеканила Тамара, — и вправе была ожидать, что она представит мне своего жениха заранее, чтобы я могла составить о нем мнение и решить, можно ли ей за него выходить. Слава Богу, я прекрасно разбираюсь в людях. Я думала, она понимает, что в первую очередь нужно сохранять достоинство, а она побежала за этим красавчиком, как мартовская кошка. Она должна была…

Тут терпение Ильи Алексеевича лопнуло.

— Должна была? — заорал он. — Кому? Тебе?

— И мне в том числе, — спокойно подтвердила Тамара.

— А ты? Ты ничего не должна ей была? У тебя вообще как хватает наглости заявлять, что ты ее воспитывала, когда ты замечала ее, только если она в чем-то тебе мешала? Или если хотелось на ком-то сорвать зло, а меня поблизости не было! Тамара, если бы у нас был дом побольше и средства на гувернантку, ты бы вообще не знала свою дочь в лицо!

— Илья!

— Ах, она должна была тебя спросить! А что ты сделала, чтобы ей хотелось тебя слушать? Ты, может, вела с ней задушевные беседы? Может, интересовалась ее жизнью? Может, в чем-то помогала ей? Да ни хрена подобного! Ты удивляешься, что она не показала тебе жениха, после того как выдавила из дома всех ее подруг?

— Немедленно замолчи! — Тамара вскочила, чуть не опрокинув тарелку с борщом. — Ты несешь ахинею! По-твоему, я должна была терпеть в доме малолетних шалав, потому что никого другого она сюда не приводила? Как ты смеешь говорить, что я плохо ее воспитывала, что ты вообще в этом понимаешь? И не ори на меня! Твоя воля, так ты бы ее вообще распустил!

Руки Ильи Алексеевича тряслись, ему хотелось отвесить жене пощечину и назвать ее словами, недопустимыми в женском обществе. Он из последних сил сдерживал себя. Смотреть на Тамару было противно, он рывком распахнул форточку и закурил, судорожно затягиваясь.

Почему он так волнуется, почему ему так плохо? Разве он узнал что-то новое? Разве раньше ему было неизвестно, что Тамара — холодная и бездушная женщина, которой, в сущности, безразлична судьба мужа и ребенка? Разве он видел от нее когда-нибудь нежность и поддержку?

— В общем, так, — сказал он, по-прежнему стараясь не смотреть на жену. — Алиса выросла, воспитывать ее поздно. У нее началась новая, взрослая, жизнь, и если что-то пойдет не так, то не потому, что она плохой человек, а потому, что мы с тобой плохо подготовили ее к этой жизни. Теперь мы можем только помогать ей. Прошу тебя, одумайся, прими ее такой, как есть, и, поверь, она ответит тебе благодарностью. Кстати, если хочешь знать, это я решил не сообщать тебе о свадьбе заранее!

— Что?!

— Да, представь себе. Я прекрасно знаю Ивана по работе, это очень достойный молодой человек — и по моему мнению, и по мнению всех сотрудников. Мне совершенно не хотелось, чтобы прекрасный зять сорвался с крючка из-за твоих глупых фанаберий. Так что Алиса ни в чем не виновата перед тобой.

— Да ты понимаешь, что наделал! Какое ты имеешь право что-то решать, когда дело касается нашей семьи? Ты поступил как последний сводник! Ваня этот! Что ты о нем знаешь? Выпил с ним, вот он тебе уже и хороший человек! Фу, гадость какая!

— Тамара! Разыгрывай перед кем хочешь свои спектакли, но я живу с тобой двадцать лет и знаю тебя лучше, чем себя самого. Если хочешь, облегчи душу, оскорби меня какнибудь еще, но завтра мы пойдем к Алисе, и ты скажешь, что рада за нее, а с Ванькой будешь приветлива и мила.

— Ты, кажется, диктуешь мне условия?

— Нет. Просто предупреждаю. Или так, или я разведусь с тобой.

— Напугал!

— Не знаю, напугал или обрадовал, только если завтра мы не проведем у Алисы приятный вечер, причем приятный для всех членов семьи, а не только для тебя, то послезавтра утром я подаю заявление на развод. — Илья Алексеевич устало выкинул окурок в форточку. — Я хочу общаться с дочерью так, как считаю нужным, не оглядываясь на твои идиотские запреты, — пояснил он, ибо жена отвечала каменным молчанием.

Она достала из микроволновки второе, капнула на котлеты кетчупа и, поразмыслив, положила себе салата.

— Что ж, если все так, как ты говоришь, получается, она не настолько виновата, — сказала Тамара холодно. — Алиса, конечно, не должна была тебя слушаться, но я могу понять, что, увидев в тебе союзника, она совершенно забылась. Ничего хорошего в этом нет, но я пойду к ней завтра.

— Вот и хорошо! Тамара, ты молодец! Они с Ваней так будут тебе рады, да они что хочешь для тебя сделают, они на руках тебя носить будут за то, что ты их простила!

— Сомневаюсь. Да, Илья, хочу тебя поздравить! Ты пустил под откос судьбу нашей дочери. Ради Бога, общайся с ней как хочешь, не советуйся со мной, и посмотрим, как еще ты отравишь ей жизнь, каким еще гадостям научишь.

Альберт Моисеевич ухаживал скромно, но настойчиво. Пока роман удавалось хранить в тайне от коллег, они вели себя очень сдержанно, обращаясь друг к другу исключительно на вы и по имени-отчеству, хотя вся больница называла Альберта «Моисеич». Он часто забегал к Жанне в кабинет, но это никого не удивляло: все хорошие врачи стремились сами посмотреть снимок, причем до описания рентгенолога, чтобы не идти на поводу у его заключения.

Он появлялся на пороге, веселый, встрепанный, в мешковатой хирургической форме, и Жанна чувствовала, как по телу разливается уютное тепло. Она ставила снимок на негатоскоп, Альберт склонялся к ней якобы для того, чтобы внимательнее рассмотреть детали рентгенограммы, а сам украдкой целовал ее в шею и шептал что-нибудь смешное и нежное.

Иногда совал в карман шоколадку или пирожок из буфета.

Жанна не могла ходить с ним на свидания из-за Верочки, потому пришлось представить его соседкам в качестве официального ухажера. Альберт стал приходить к ней запросто, почти каждый вечер. Он мирно пил в кухне чай, ожидая, пока Вера уснет, слушал жалобы соседок на здоровье и без всякого сопротивления осматривал их артритные коленки. Потом Жанна приглашала его в комнату, и они устраивались на подоконнике, разглядывали друг друга в мягком свете летних сумерек и целовались. Его большие руки невесомо касались ее плеч, и Жанна чувствовала жар его пальцев сквозь тонкий ситец халатика. Насколько развязным Альберт был на людях, настолько нежным и сдержанным — наедине с ней. Его прикосновения не могли обидеть, смутить, они вызывали не плотское желание, а ответную нежность.

В его руках Жанне было тепло и спокойно, забывались все житейские трудности, и плохое, тяжелое прошлое улетучивалось, исчезало, как капля росы под лучами солнца. «Все будет хорошо, — думала она, склоняя голову на костлявую грудь Альберта, слушая ровное биение его сердца, — все будет хорошо».

Она спрыгнула с подоконника посмотреть на Верочку. Та крепко спала, сжимая в объятиях плюшевого медведя, старого, полысевшего на швах. Игрушку подарила ей соседка, и Верочка сразу прикипела к мишке душой. Многие дети, даже имея кучу самых новых, самых лучших игрушек, обожают одну, старую и ободранную, и ничего милее для них нет.

Жанна поправила на дочке одеяло и вернулась к Альберту.

— Ты хочешь остаться? — спросила она просто.

Он помолчал, потом тяжело вздохнул и встал. Положил руки ей на талию.

— Очень хочу, ты же видишь, Жанна. Только не думаю, что ты сама этого хочешь…

— Альберт, я…

— Я знаю. Ты думаешь, что уже пора, что если ты сейчас не оставишь меня, я найду другую женщину, но ты не хочешь спать со мной, правда? Если мы ляжем, ты будешь переживать, а я не хочу, чтоб ты переживала. Я хочу, чтобы тебе было спокойно рядом со мной.

— Мне спокойно, ты даже не представляешь, как спокойно. У меня такое чувство, будто я знаю тебя всю жизнь…

— И я. Жанна, я полюбил тебя. Я сам не думал, что смогу любить так сильно. — Альберт вздохнул. — Я не знал, что такое бывает. Мне так хорошо с тобой, я так счастлив, когда ты рядом, что я почти не думаю про постель. Это правда.

Она положила руки ему на плечи. Плечи были очень худые и костистые.

— Я тоже тебя люблю.

— Я знаю. Я чувствую, ты доверяешь мне, и не хотел бы твое доверие… нарушать. — Он виновато улыбнулся. — Не хотел бы, чтобы ты думала, будто я с тобой ради постели. Это не так. Давай потерпим.

— Давай, — с радостью согласилась Жанна.

— Я скоро улажу формальности с разводом, и мы поженимся. Ты же выйдешь за меня замуж, да?

Она энергично кивнула.

— Тогда и наверстаем. Не хочу хвастаться, но любовник я хороший, не сомневайся.