Глава пятая
Звонок секретарши Ильи Алексеевича застал Анциферова на донорском пункте. После трагической Зоиной гибели он исправно сдавал кровь в память о ней. Сотрудницы отделения переливания крови встретили его приветливо, напоили чаем и только после этого усадили в кресло и подключили к аппарату для забора крови. Именно в этот момент зазвонил мобильный Ивана. Любезная сестричка достала телефон из заднего кармана его брюк и поднесла к уху.
Илья Алексеевич вызывает к себе? Что бы это могло значить?
Он машинально работал кулаком, чтобы кровь быстрее поступала в систему, и думал, что понадобилось от него главному врачу одной из крупнейших больниц города. «Может, хочет отругать за то, что я кормил тритона салом?» Более разумные объяснения в Ванину голову не приходили.
Электронные весы запикали, сообщая, что нужная доза набрана, сестра подбежала, быстро выдернула иглу из вены и туго забинтовала Ванину слегка онемевшую руку. Он поднялся и отправился к сестрам за новой порцией чаю.
К чаю ему дали бутерброд с вареньем.
— Через два месяца ждем вас снова, — кокетливо сказала сестра, грузная женщина средних лет. — У вас такая хорошая кровь, чудо просто! Густая, сильная!
— Вы так говорите, будто вы вампир, — хмыкнул Ваня и полез в карман за сигаретами.
— Серьезно, мы вашу кровь всегда детишкам отсылаем. Виктор Сергеевич, когда у нас заказывает, первым делом спрашивает: а от доктора Анциферова нету? Единственное, что нас тревожит, это ваш моральный облик. Как бы вы чего-нибудь не нагуляли на свободе.
Он энергично замахал руками и уверил сестру, что это практически невозможно.
— Жениться вам надо, Иван Сергеевич! И вам хорошо, и нам спокойнее будет. Обязательно надо жениться, — убежденно повторила сестра.
— Было бы надо, давно б женился, — отшутился Иван и поблагодарил за чай.
«Чем думать да гадать, лучше съездить и узнать», — рассудил он и поехал к Илье Алексеевичу.
Он развязно вошел в приемную, но тут же вытянулся в струнку под строгим взглядом секретарши. Иван знал, что раньше она была учительницей русского языка и многие аспиранты за скромную мзду давали ей править ошибки в своих работах. Но до сегодняшнего дня он ни разу не видел Людмилу Федоровну и был потрясен ее внушительной мощью.
— Анциферов для беседы прибыл, — отрапортовал он и заслужил благосклонный взгляд.
Людмила Федоровна поговорила с боссом по селектору.
— Можете войти.
Кабинет Ильи Алексеевича оказался огромным, маленький хозяин еле виднелся за письменным столом. На стене висели российский герб и выполненный маслом портрет какого-то упыря в очках. Судя по белому халату, упырь имел отношение не к власти, а к медицине, и это Ивану понравилось. Портреты президентов в кабинетах любых руководителей его раздражали.
— Заходи, Ваня, — Илья Алексеевич поднялся из-за стола, — садись. Сейчас мы с тобой выпьем чего-нибудь…
Он заглянул в шкаф, достал коньяк и коробочку конфет «Мерси». Иван принял у него бутылку.
— Открывать должен младший по званию, — сказал он, точным движением откручивая золотистую пробку.
— Ну давай. — Илья Алексеевич приветственно поднял стакан.
Коньяк был хороший, выдержанный.
«Интересно, что это он вздумал меня поить? Что ему вообще может быть нужно от меня?» — недоумевал Анциферов, изумленный странным поведением главврача.
— Как у тебя дела, Иван?
— Да нормально все.
— О чем думаешь? Какие у тебя цели в жизни?
— Цели? — Анциферов приподнял бровь.
— Ну да, цели. Приоритеты.
— Да никаких особых целей у меня нет.
— Но ты же о чем-то мечтаешь, к чему-то стремишься. Расскажи, пожалуйста.
— Да ни к чему я не стремлюсь. Живу себе, как живется.
— И все-таки, — настаивал Илья Алексеевич, наливая по второй. — Поверь, это не праздное любопытство.
«Наверное, хочет меня взять на работу, — решил Ваня. — Что ж, было бы неплохо».
— Илья Алексеевич, вы задали сложный вопрос. Я предпочитаю перед собой глобальных целей не ставить. Понимаете, наши цели мы определяем в своем сознании, верно? А что есть наше сознание, как не отражение действительности? То есть зеркало. Вот и получается, как у Алисы в Зазеркалье — чем быстрее и напористее мы бежим к своей цели, тем дальше от нее оказываемся.
Илья Алексеевич усмехнулся:
— Ты даосист, Ванечка?
— Таких вершин я не постигал. Просто думаю, что лучше спокойно идти и наслаждаться дорогой, а не мчаться, высунув язык. Ведь наша жизнь — это такой путь, в конце которого нас ничего не ждет.
— Ты необыкновенно мудр для своих лет, — буркнул Илья Алексеевич. — А если мы снизим уровень дискуссии? До житейского смысла, так сказать.
Иван потянулся за конфетой. Немного стесняясь пристального взгляда главврача, он развернул шуршащую обертку и отправил шоколадку в рот. Наверное, из-за кровопотери он захмелел с двух глотков коньяку. Настороженность прошла, уже не хотелось выяснять, почему Илья Алексеевич вызвал его и задает такие странные вопросы. Просто хорошо было сидеть и беседовать с приятным человеком.
— Если честно, Илья Алексеевич, единственное, чего я хочу, — чтобы у меня была чистая совесть. А остальное там, диссертацию защитить, на кафедре остаться, хорошо, конечно, если получится, но если нет — тоже не конец жизни.
— Что ж, прекрасный ответ. Теперь скажи, на любовном фронте у тебя как?
Иван потупился. Он прекрасно знал, что при выборе работника предпочтение отдается солидным женатым людям, желательно с детьми. Тут ему порадовать главврача было нечем.
Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет влетела пожилая дама с едким перманентом и алыми губами. Гигантские серьги с матовым зеленым камнем возмущенно трепетали в ее ушах.
— Илья Алексеевич, немедленно разберитесь! — потребовала она.
Главврач проворно убрал бутылку под стол, Ваня сделал то же со стаканами.
— В чем дело, Валентина Михайловна?
— Эти хирурги совсем обнаглели! Сколько я ни талдычу им о правильном оформлении историй, все без толку! Полюбуйтесь, опять не подписано информированное согласие! Сколько можно, в конце концов! Прошу вас, немедленно позвоните им и накажите.
Илья Алексеевич обреченно вздохнул. Под натиском Валентины Михайловны у него не остается другого выхода, кроме как позвонить и наказать. Эта дама, всю жизнь проработавшая физиотерапевтом, по достижении пенсионного возраста была переведена на странную эфемерную должность, ее задачей было осуществлять так называемый вторичный контроль за историями болезней. Обладая бурным темпераментом, Валентина Михайловна внимательнейшим образом изучала каждую карту, придираясь к любой помарке. Особенно доставалось хирургам и травматологам, у которых после клинической работы оставалось мало времени и сил на вылизывание историй.
Весь коллектив считал Валентину Михайловну вредным паразитом, сама же она мнила себя самым важным лицом в больнице. Вломиться в кабинет главврача мимо секретарши было для нее обыденным делом.
Приняв потрепанную историю болезни, Илья Алексеевич притянул к себе телефонный аппарат.
— Хирургия? — спросил он грозно. — Главный врач беспокоит. Кто у вас оперировал Сабитова?
В трубке весело сказали:
— Иди, Серега, тебя твой любимый главврач хочет!
— Что за смешочки? — Илья Алексеевич спрятал улыбку. — Что за любимый главврач?
— Но если вы действительно мой любимый главврач, — ответили ему.
Илья Алексеевич относился к своим хирургам по-отечески. Как-то получилось, что все ребята в отделении были очень молоды, а возглавлял их пенсионного возраста заведующий. Все они являлись хорошими специалистами, но изза слишком юного либо слишком пожилого возраста выдвинуть на должность начмеда было некого. Заведующий исполнял обязанности, но явно ими тяготился, характеризуя все происходящее в больнице с помощью двух эпитетов: «гребучий» и «засратый».
Пока заведующий мучился на руководящей должности, в отделении царила оживленная анархия. Это была веселая резвость молодых щенков, которые, впрочем, знают, что у них прорезались острые зубы и они всегда смогут найти себе пищу и перегрызть горло врагу.
— Почему больной не подписал согласия на операцию? — грозно спросил Илья Алексеевич.
— Я тоже, может, был не согласен на операцию, — нагло заявил хирург, — однако же пошел и сделал. Давление по нулям было, какие разговоры?
— На этот случай существует специальная форма, которую подписывают три врача.
Валентина Михайловна одобрительно закивала.
— Пока я за ними бы бегал, пока объяснял, что да как, другую специальную форму заполнять бы пришлось. Направление в морг. Его же «скорая» прямо в операционную доставила, думали, вообще не довезут. Человек с пятого этажа свалился.
— Задним числом нужно было все оформить, — жестко сказал Илья Алексеевич, подумав, что зеленый Серега после того, как ему пришлось самостоятельно удалять селезенку, почку и ушивать разрыв диафрагмы, не помнил, как его зовут, не то что о каких-то там бумажках. — На вас больше всего жалоб за дурное оформление историй, — мстительно добавил главврач.
В трубке самодовольно усмехнулись:
— Я плохо пишу, потому что я хорошо работаю! Это те, у кого ничего не получается, стараются себе бумажками задницу прикрыть.
— Распустились вы у меня совсем! Ничего, скоро придет новый начмед по хирургии, он вам покажет! — припугнул Илья Алексеевич и горестно вздохнул. Колдунов им покажет, как оформлять медицинскую документацию еще хуже, чем хирурги делали до сих пор.
— Все? — обернулся он к Валентине Михайловне. — Я вас удовлетворил?
— Да, спасибо, Илья Алексеевич!
— В таком случае не смею задерживать. — Он встал и галантно открыл перед ней дверь.
Иван сидел, энергично качая ногой в модном узком ботинке. Илья Алексеевич машинально отметил, что обувь у Анциферова, как у всех офицеров, надраена до блеска, ему никогда не удавалось навести такой лоск на собственные штиблеты. Наверное, в военных училищах существует специальная кафедра чистки обуви, предположил он, вынимая спрятанный сосуд. Он решил посильнее накачать Ивана коньяком: одурманенный, тот скорее согласится на его дикое, абсурдное предложение. А давши слово, постесняется отыграть обратно.
— Закусывать нечем, — заметил Ванька. — Конфеты «Мерси» плавно превратились в конфеты «Пардон». — Он потряс пустой коробкой.
— Любишь шоколад? — умилился Илья Алексеевич. — Сейчас еще достану. Ты какие предпочитаешь — с помадкой или с орешками? У меня тут полный шкаф подношений.
— Да мне все равно.
Гулять так гулять! Главврач вынул красное сердечко с «Моцартом», которое берег для сотрудниц бухгалтерии, и распечатал. Посетовав, что человечество до сих пор не изобрело конфет «Сальери», Иван принялся за содержимое. Илья Алексеевич решил, что он достаточно пьян.
Илья Алексеевич прошелся по кабинету, испытующе разглядывая молодого человека. Впрочем, не такого уж молодого, Колдунов сказал, ему лет тридцать или около того. Красивый, сильный… Слишком хорош, слишком уверен в себе, чтобы жениться по принуждению, да еще на девушке, беременной от другого. Но выбора нет. Господи, что же делать, если он откажется? Бегать и предлагать дочь всем свободным мужикам?
— Так что с личной жизнью, Иван? — спросил он требовательно и, получив ответ, что ничего, приступил к делу…
1988 год
— Жанночка, милая, не нальете ли мне чайку? — Из-за шкафа появилась плешивая голова Линцова.
— Да, конечно!
Она вскочила с дивана, на котором отдыхала после вечерних уколов, поправила халат, пригладила волосы. Мимоходом отметила, что халат сидит в облипочку, нужно срочно покупать новый, иначе ее положение вскоре станет всем заметно. Обычно беременность становится видна на четвертом месяце, но у докторов глаз наметанный, заведующая уже смотрит подозрительно. Сухощавая, похожая на сову в климаксе, она и так терпеть не может Жанну, а что будет, когда узнает…
Есть много законов, охраняющих права будущей матери, к тому же Жанну, молодого специалиста, вообще уволить нельзя. Но она точно знала — как только заведующая узнает про беременность, травли не избежать. У нее будет самый неблагоприятный график, матроны отделения отвернутся от нее как от зачумленной, что не помешает им при каждом удобном случае выливать на нее ушаты яда и презрения…
Жанна вытряхнула из чайника старую заварку, насыпала новой, покрепче. Достала скудное угощение — сушки и несколько конфет «Снежок», подаренных сердобольной пациенткой. Она истово копила деньги на детское приданое: взяла больше смен, носила с работы больничную еду, борщ и каши, которыми брезговали больные, разогревала на следующий день. Если есть их очень горячими, можно не почувствовать мерзкого вкуса. Теперь она горько жалела, что отдала Тамаре «абортные» деньги, они пришлись бы очень кстати.
Линцов сел на край дивана и обхватил кружку ладонями. Отопление в клинике работало еле-еле, все мерзли.
— Вы прокапали Смирновой антибиотик? — строго спросил Линцов, но Жанна знала: это он так, для поддержания разговора. В ее исполнительности никто не сомневался, даже заведующая.
— Да.
— А давление померили?
— Конечно. У всех нормальное.
— А… — Линцов явно не знал, что бы еще спросить.
Помолчали. Грызли сушки, прихлебывали чай. В обществе терапевта Жанна чувствовала себя спокойно и уютно. Она осторожно покосилась: если приглядеться, Линцов очень даже симпатичный мужчина. Только в вяленом виде, тут же оборвала она себя. Нет, в самом деле — причесать, раскормить, подарить другие очки… Обласкать, чтобы ушло это затравленное выражение глаз… Сдаться ему, чтобы он почувствовал себя победителем…
Она поправила прическу. А почему бы и нет? Бедный доктор изнывает без женской ласки, но среди институтских дам прочно считается мужчиной второго сорта, с которым женщина не может иметь дела, не уронив себя. Связаться с ним значило заявить: «Совсем плохи мои дела, раз я польстилась на такое».
Но не в ее положении привередничать.
Жанна подвинулась чуть ближе и закинула ногу на ногу так, чтобы из-под халата выглядывало колено. Сейчас она быстренько его окрутит, а срок ее беременности вполне позволит смухлевать и объявить ребенка произведением Линцова.
Увы, доктор оказался настолько скромен, что мгновенно опустил долу свои жуткие очки.
— О, «Ярмарка тщеславия»! Вы читаете?
Жанна кивнула. Оказалось, оба любят английских писателей, Диккенса и сестер Бронте, а Линцов читал и более ранних авторов, Смоллета и Филдинга. Через минуту оба увлеченно беседовали о литературе, причем Линцов говорил так интересно, что Жанна забыла и о его некрасивости, и о собственном плачевном положении, и даже о том, что ей необходимо соблазнить Линцова.
— Простите, я, наверное, вам надоел, — опомнился он часа через полтора.
— Что вы, Аркадий Семенович! Мне так интересно!
— Мне тоже. Но время позднее. Нужно идти в реанимацию, я там наблюдаю тяжелый инфаркт, да и у вас наверняка есть работа.
— Только расклеить анализы.
— Ну вот! А я вам голову морочу! Расклеивайте и отдыхайте, ведь неизвестно, какой будет ночь. Если что, вы знаете, где меня найти! — произнес он театральным трагическим шепотом.
— Если что, вы тоже, — лукаво ответила Жанна.
Теперь у нее была новая цель — женить на себе Линцова. Эту цель она поставила перед собой, совершенно не задумываясь, что получится, когда она ее достигнет. Просто Жанна хотела, чтобы штамп в паспорте избавил ее от клейма шлюхи, которое прилипнет к ней, как только ее интересное положение станет заметным. Муж станет худо-бедно заботиться о хлебе насущном для нее и для ребенка, которого он будет считать своим. Она будет ласковой и послушной женой и годами нежной преданности искупит свой обман.
Медсестры, большей частью жены необразованных людей, станут ей завидовать…
Но, представляя себе пышную свадьбу, неискренние поздравления подруг, Жанна ни секунды не думала, что за все это ей придется расплатиться жизнью рядом с человеком, который ей физически неприятен.
* * *
Следующим утром она задержалась на смене — поболтала с подружками, дождалась, пока принесут завтрак с больничной кухни, чтобы не тратиться на еду. Потом одной из пациенток стало плохо, и Жанна, хоть официально ее уже не было на работе, сделала кардиограмму. Врач, Наталья Семеновна, тепло поблагодарила ее, заметив, что Жанна записывает ЭКГ лучше всех сестер отделения. Действительно, у нее была редкая для женщины способность управляться со сложными приборами.
В вестибюле она неожиданно столкнулась с Тамарой. Та снимала перед зеркалом дорогое пальто. Жанна с завистью посмотрела на ее черные брючки и обманчиво простой джемпер. Внешняя скромность этих вещей никого обмануть не могла.
«Конечно, куда мне против нее, — подумала Жанна мрачно, — с моими уродскими шмотками и ботинками фабрики «Скороход»».
Почувствовав ее тяжелый взгляд, Тамара обернулась. Презрительно фыркнула и направилась к лестнице.
Этот смешок ранил Жанну в самое сердце. А вдруг Тамара смеется над ней вместе с Ильей? Вдруг они вместе хохочут над наивной дурочкой, которая ползала в ногах у счастливой соперницы, всерьез думая, что может составить конкуренцию этой блестящей женщине?
Натянув на голову капюшон, Жанна вышла в сквер и устроилась на скамейке. Почему Илья до сих пор не связался с ней? Ладно, он не хочет ее, не хочет ее ребенка, но он должен был встретиться с ней хотя бы для того, чтобы уговорить взять деньги обратно. Или они с Тамарой решили: возврат денег — это очередная уловка дурочки? Посмеялись над ее неуклюжей попыткой вернуть молодого человека и рассудили — не хочет брать деньги, не надо, они пригодятся на свадьбу.
Жанна тяжело вздохнула. Было так плохо, что плакать уже не оставалось сил. В одиночестве ждать ребенка и знать, что никто не придет на помощь, — разве бывает хуже?
Однако жизнь, которая, как известно, не стоит на месте, показала, что бывает…
На кладбище было тихо и безлюдно — поздняя осень, вторая половина дня. Низко висело свинцовое тяжелое небо, накрапывал дождь. Листья давно облетели, и деревья черными призраками стояли между рядами могил. Только на одной рябинке ярко краснели гроздья ягод, неожиданно радостные и теплые. На ветку села ворона, задумчиво склевала ягодку и каркнула, косясь на Ивана круглым мутным глазом.
— Не шуми, — сказал он, пробираясь между оградками к Зоиной могиле.
Брюки почти по колено намокли от высокой, еще сочной, несмотря на ноябрь, крапивы, но Иван не обращал на это внимания. Добравшись, он снял шапку, запихнул в карман куртки. Погладил холодный серый камень раковины и сел на его край. Может быть, кому-то это кажется кощунством — сидеть на могиле, но они любили так быть с Зоей: она лежала на постели, а он сидел у нее в ногах. Так они вели долгие неспешные разговоры.
— Такие дела. — Иван закурил, стряхивая пепел в пакет из-под чипсов, удачно обнаружившийся в кармане. — Как быть, Зоя?
Предложение Ильи Алексеевича шокировало его, он не предполагал, что здравомыслящий главврач решится на такую дикость. Иван попросил сутки на размышление, твердо зная, что откажется. Но потом его начали одолевать сомнения. Неловко отказывать в помощи, о которой тебя так просят и которую ты можешь оказать. О том, что фиктивная женитьба сулила выгоду лично ему, Иван не задумывался. Он привык жить в общежитии, готов был ехать служить в любую дыру и не считал, что карьера и жилье стоят того, чтобы ради них жертвовать свободой. Просто жаль было Илью Алексеевича, и Алису тоже было жаль. Обладая живым воображением, Иван представлял себе, в каких глубинах отчаяния она сейчас пребывает. «Намутила черт знает что, почему я-то должен расхлебывать?» — унимал он свою жалость. Но тихий голосок его души насмешливо шептал: «А почему бы и не ты?»
В юности Анциферов пережил тяжелое любовное разочарование. Девушка, с которой он дружил со школы и с которой собирался связать жизнь, предпочла ему другого, вдвое старше, но состоятельного и надежного. С тех пор Иван считал всех женщин корыстными, алчными и вероломными созданиями. Женщины превратилась для него в объект утоления плотских желаний, а ухаживание за ними — в увлекательную охоту.
Зою он приметил еще во время учебы. Из-за худобы и маленького роста она казалась намного моложе, чем была на самом деле. Анциферов решил, что она медсестра или в крайнем случае врач-интерн. Ее точеные ножки очень взволновали курсанта, и он пошел в атаку, которая была тут же мастерски отбита несколькими насмешливыми фразами. Позже он узнал, что Зоя Ивановна — маститый хирург, заведующая отделением и доктор медицинских наук, и тогда в душе его шевельнулось что-то вроде уважения.
Посмеявшись над собственной наглостью, Анциферов забыл о Зое. Но, отслужив три года на Севере, он вернулся в аспирантуру и снова встретился с ней. Теперь они часто виделись на дежурствах, и Иван вновь стал добиваться ее благосклонности. Он хотел только переспать с ней, а она по-прежнему не принимала его всерьез. Но мало-помалу, работая вместе, выручая друг друга в трудных и опасных ситуациях, они подружились. Влечение, постепенно ставшее обоюдным, оказалось приятным дополнением к сложившейся взаимной привязанности.
Он восхищался Зоей, ее добротой, силой и прямотой характера, а по ночам не было для него ничего желаннее ее хрупкого тела с едва уловимым намеком на грудь. Иван обожал ее со всей страстью мужчины, никогда не верившего в любовь.
Но счастье, обретенное с Зоей, ничуть не изменило его представлений о женщинах вообще. Наоборот, по сравнению с ней остальные стали казаться ему еще более грубыми и пошлыми, и теперь он искренне недоумевал, как мог тратить на них время, а в интимном смысле они вызывали у него чувство, похожее на брезгливость.
Он не мыслил будущего без Зои, существенная разница в возрасте нисколько его не пугала. Когда Зою убили наркоманы, позарившиеся на ее мобильный телефон, он остался один, растерянный и разбитый.
После ее смерти прошло уже больше года, но Иван по-прежнему не смотрел на женщин. Физиологические потребности молодого мужчины не смущали его покоя, он даже не видел эротических снов. Горе не согнуло его, не сломало, но словно бы высушило…
И вот теперь Илья Алексеевич предложил ему жениться на своей дочери. Если бы речь шла о чисто фиктивном браке, Иван согласился бы не задумываясь. Но его пугало то, что какое-то время им с Алисой придется жить вместе, изображая семейную пару. А они хорошо знакомы и не смогут вести себя как соседи по коммуналке, значит, у них все равно создастся подобие семьи.
«И рано или поздно, а вернее рано, мы окажемся в одной постели, — думал он мрачно. — А даже если не окажемся, что толку? Она будет мне готовить, стирать мои носки, всячески заботиться, я же ее знаю. Как мы будем жить, помня, что все это временно, все понарошку и как только я получу от Ильи Алексеевича хорошее место, соберу вещички, и поминай как звали? Гадко это».
Он вздохнул и выдернул из цветника несколько сорняков. Зое поставили хороший памятник серого гранита с красивой кованой оградкой. Иван часто бывал здесь, протирал стелу, убирал нападавшие ветки и листья, но замечал, что за могилой есть и женский пригляд. Кто-то посадил в раковину голубенькие цветочки, а по оградке пустил плющ, который неожиданно бурно разросся, а летом даже цвел радостными красными сапожками. Ему приятно было видеть, что у Зои все так красиво, но он никак не мог понять, кто же берет на себя труд ухаживать за могилой. Насколько он знал, у Зои не было близких родственников, а ее близкая подруга недавно родила и не могла часто приезжать на кладбище. Наверное, ее однокурсник, известный пластический хирург Розенберг, приплатил местным сотрудницам, чтобы следили, решил Иван.
— Так что мне делать? — обратился он к памятнику, словно тот мог дать ему совет.
Проще всего выкинуть из головы и Алису, и Илью Алексеевича. Тот, наверное, уже клянет себя последними словами за то, что в минуту паники придумал столь дикий план спасения дочери. «Мне ничего не будет, если откажусь, — решил Иван. — Он не тот человек, чтобы мстить. Конечно, он будет меня избегать, как свидетеля своего позора, но мы и так редко пересекаемся. А вот как я буду смотреть в глаза Алисе… Зная, что мог бы протянуть ей руку помощи, но не протянул, испугавшись душевного дискомфорта. Ведь если я соглашусь, мне тоже ничего не будет. Илья Алексеевич сказал, могу свалить в любой момент, когда полюблю другую женщину, главное, чтобы его жена знала — у Алисы был муж. Только я ведь никого не полюблю, моя любимая лежит здесь, под этим камнем, и уже никогда ко мне не вернется. Так почему бы не жениться на Алисе, если мне все равно?»
Он достал новую сигарету. Строго говоря, ему действительно давно пора жениться, двадцать девять лет — возраст солидный. Все его друзья — семейные люди, у многих дети уже ходят в садик, а то и в школу. Иван никогда особенно не мечтал о безмятежной супружеской жизни, но последнее время стал чувствовать себя вроде как одиноким, особенно с тех пор, как женился его близкий приятель Стас Грабовский. Друзья не отвернулись от Ивана, но у них началась совсем другая жизнь, появилось множество новых проблем, в которых он совершенно не ориентировался. Его по-прежнему охотно приглашали в гости, но теперь он стал чувствовать себя каким-то странствующим рыцарем, менестрелем, которого с радостью принимают, кормят, слушают его рассказы о неведомых землях, но в то же время относятся несколько снисходительно. Иногда он чувствовал, что на очередное сборище его позвали не как друга дома, а в качестве кавалера для одинокой подружки жены.
Стас Грабовский приходил на работу, сияя от счастья, рассказывал, как они с женой всю ночь не спали, потому что малыш перепутал день с ночью, и носился по городу в поисках дешевых, но хороших памперсов.
Слушая его, Иван ощущал что-то вроде стыда — неловкость, будто он дезертирует с важного жизненного фронта, не берет на свои плечи груз, который должен нести всякий уважающий себя мужчина. «Но что поделать, если Зоя умерла, а больше мне никто не нужен», — тут же обрывал себя он.
И вот теперь ему предлагают жениться на Алисе, на девушке, которая никогда не нравилась ему и к тому же беременна от женатого мужчины.
— Полный бред, — сердито сказал он, глядя на памятник, словно Зоя могла каким-то образом ему ответить.
«А если бы и могла, — вдруг подумал Иван, — то сказала бы: «Это самое разумное предложение, какое мне доводилось слышать». Зоя уважала Алису и сто раз советовала мне жениться на ней, потому что в сорок лет боялась связываться с таким молодым человеком, как я».
Алиса… Ему часто приходилось работать с ней, и всегда он был уверен, что его распоряжения будут выполнены неукоснительным образом. В тот страшный день, когда в клинику привезли умиравшую Зою, Алиса тоже была рядом…
После похорон любимой Ваня попал в больницу с жестокой анемией. Окружающую действительность он воспринимал как в тумане. Его поместили в терапию, где начали интенсивно колоть витамины и препараты железа, а заодно подвергать всевозможным обследованиям, ведь говорить, что он сдал для Зои полтора литра крови, было ни в коем случае нельзя, поэтому врачи считали его анемию признаком какого-нибудь грозного заболевания. Он держался как партизан.
Алиса навещала его каждый день, приносила салаты из свеклы, печенку, гранаты и красную икру. В первые дни, когда ему было особенно нехорошо, она подолгу сидела с ним, молчала или читала вслух, а один раз даже покормила с ложки. Она никогда не утешала его, не говорила, как другие, что «надо жить», но от ее молчаливого присутствия ему становилось спокойнее, чем от казенных соболезнований.
Потом он поправился, и Алиса сразу отошла в тень. Они по-прежнему встречались на работе, просто сотрудники, он говорил ей «Алиса», она ему «Иван Сергеевич», иногда добавляя нейтральное: «Рада вас видеть». Иногда угощала чаем, редко-редко улыбалась, и ему было приятно видеть, как улыбка преображает это обычно хмурое некрасивое лицо.
Она была надежным человеком. Как-то к ним доставили очередного наркомана, счастливого обладателя палочки Коха, ВИЧ и всех вирусов гепатита — таких медики называют «полный кавалер». Добрые терапевты положили его в отделение с пневмонией, где «кавалер» немедленно запсиховал. Он по всем правилам осады разлил под дверью йогурт, чтобы нападающие падали, а дверь забаррикадировал кроватью и тумбочкой. К счастью, парень лежал в палате один, но в безумном состоянии он мог нанести вред и сам себе. Дожидаться приезда вневедомственной охраны было некогда, Иван лично вышиб дверь и, успокаивая наркомана, нечаянно сломал ему нос.
Алиса, прибежавшая на вызов вместе со Стасом Грабовским, все это видела. Стас посмеялся, что его друг возвращается к истокам медицины и осваивает древний метод наркоза «дозированный удар по голове», медики порадовались, что так быстро удалось обезвредить гражданина, и решили, что инцидент исчерпан. Но радовались они рано — на следующий день Анциферова вызвали к заведующему и потребовали отчета за сломанный нос. Он прикинулся дурачком. Грабовского на очную ставку вызывать не стали, справедливо рассудив, что тот будет покрывать друга, пригласили Алису. Иван думал, что она скажет, будто ничего не видела, но Алиса держалась стойко: доктор Анциферов больного не трогал, а когда они сломали дверь, нос был уже расквашен. Ни угрозы, ни логические построения не могли поколебать ее позицию: она помнит все до мельчайших подробностей и точно знает — Иван Сергеевич ни при чем.
Ивана растрогала такая твердость духа.
— Спасибо тебе, — сказал он тогда с чувством. — Если что, только скажи, я все для тебя сделаю!
«Как выясняется, не все», — вздохнул он теперь.
Но что-то мешало набрать номер Ильи Алексеевича и прямо сказать, что он отказывается. Сидеть на камне стало холодно, ноги затекли. Он поднялся.
— Что, Зоинька, пойду я? Подумаю еще.
Он закрыл калитку и облокотился на решетку, прощаясь. Закрыл глаза, как обычно, зная, что в голову сейчас придет хорошее, светлое воспоминание о Зое. Он не старался ничего вспоминать, счастливые моменты всплывали в памяти сами по себе, словно письма от Зои из той неведомой страны, где она сейчас находилась.
И вдруг…
…Отвезя жену в роддом, Стас Грабовский решил срочно сделать ремонт в будущей детской комнате. Не столько для красоты, сколько для того, чтобы хоть немного унять тревогу молодого мужа и отца. Нанять бригаду денег не было, поэтому Стас решил все делать сам и привлек Ивана в качестве рабсилы и консультанта. Внимательно просмотрев на диске несколько выпусков «Школы ремонта», приятели начали действовать. На второй день напряженного труда к ним присоединилась Алиса, которая, по слухам, умела клеить обои. Работали целый день без перерыва, ибо время поджимало — нельзя же приводить мать с младенцем в разоренное гнездо. От Стаса, напряженно ожидавшего известий из роддома, толку было мало, он мог выполнять только самую простую работу, и то, если она не разлучала его с телефоном дольше, чем на десять минут.
Закончили в десятом часу вечера, ополоснулись и дико захотели есть. У безалаберного Стаса обнаружились только картошка, сосиски и банка соленых огурцов. Алиса отварила картошку с сосисками, и ребята принялись ужинать. С голодухи Ване показалось, что никогда в жизни он не ел ничего вкуснее. Он смотрел, как Алиса, непривычная в джинсах и футболке, подкладывает им со Стасом картошку, тонкими ломтиками режет огурцы, как деловито ищет в шкафчиках чайную заварку, и вдруг его накрыло ощущение светлой, чистой радости… На минуту он забыл, что одинок и неприкаян. Забыл, что дом его любимой женщины навсегда опустел.
В мягком свете кухонной лампы ему было хорошо и спокойно. Потом он проводил Алису домой. Шли молча, он курил на ходу и старался не спугнуть это ощущение радостного умиротворения. В метро их немного помяли: несмотря на поздний час, народу было очень много. Алису прижимали к нему, она смущалась и даже покраснела, а Ваня довольно ухмылялся: ее смущение — это тоже было очень хорошо.
А наутро все вернулось: и скорбь, и горе, и житейские заботы. «Просто судьба дала мне маленькую передышку», — понял Иван и быстро забыл о том чудесном дне.
Забыл, чтобы вспомнить именно сейчас… Случайно ли?
Иван остановился возле метро. По дороге с кладбища он так и не принял решения. Было много аргументов «за», аргументов практических и даже корыстных, а «против» были инстинктивное нежелание мужчины связывать себя узами брака и столь же инстинктивное нежелание честного человека впутываться в сомнительную аферу.
«Нет, — категорично решил он, — никакой видимости. Если уж жениться на Алиске, то раз и навсегда. Или по-настоящему, или не жениться вообще. Только вот какое «или» выбрать?»
Он прошелся по оживленному пятачку, окруженному ларьками. Купил сигарет, в киоске сотовой связи вдумчиво изучил новые модели телефонов. Собственная нерешительность очень мучила его, по натуре он был человеком действия и обычно колебался не больше двух секунд. Или просто ему раньше не приходилось принимать столь важных решений? Все происходившее с ним раньше было естественным ходом жизни. Школа, армия, академия, служба на Севере — это был его долг, и он честно выполнял этот долг, не думая, что можно было бы устроиться и получше. Потом Зоя — он не сомневался в том, что эта женщина предназначена ему Богом.
А теперь он не знает, что делать, потому что не знает, чего хочет. «Если бы я хотел на ней жениться, меня бы ничто не остановило, — подумал Иван, отмахиваясь от продавца, который пытался всучить ему новый «Самсунг». — И точно так же, если бы не хотел! О, если бы я сильно не хотел, быстренько послал бы Илью Алексеевича подальше! А раз я не сильно не хочу, это получается, я хочу, что ли? Прекращай, Иван, у тебя по философии всегда был трояк!»
Он рассмеялся, напугав продавца, и вышел на улицу. «Вот что я сделаю: позвоню Грабовскому, он сейчас на работе, и спрошу, дежурит сегодня Алиса или нет. Если да, поеду сдаваться, а если она сидит дома, то я ни при чем».
1988 год
Заведующая вызвала Жанну к себе и предложила немедленно написать заявление об уходе.
— Как это? — опешила Жанна.
— Так это, моя дорогая. Я с самого начала была против, чтобы ты работала у нас. Слыханное ли дело, брать на кафедру старейшего вуза девицу без роду и племени! Но меня заставили: мол, красный диплом, безупречное поведение… И что?
— А что? — спросила она вызывающе. — За все время работы я не допустила ни одного промаха.
Заведующая горько рассмеялась:
— Это уж точно! Но, милая моя, студенты должны понимать, что они приходят на кафедру, а не в бордель! Есть четкая граница между этими понятиями, но она стирается, пока ты работаешь здесь!
— Послушайте…
— Нет, это ты меня послушай. Обязанности медсестры не включают в себя беспорядочные связи со студентами прямо на рабочем месте. Мне проблемы не нужны, тем более из-за какой-то сикильдявки. Значит, так: или ты пишешь заявление и увольняешься по собственному желанию, или я нахожу способ выгнать тебя по статье.
Жанна молча потянула к себе листок бумаги. Спорить, бороться — зачем? Заведующая ее одолеет. А не одолеет, так жизни все равно не даст. Ну почему все так складывается? Почему несчастья сыплются на ее голову одно за другим? Беременность, уход Ильи, теперь вот с работы выгоняют. Почему именно сейчас, что она не так сделала? Кокетничала с Аркадием Семеновичем? Но это было так невинно… Вдруг ее осенило. Тамара! Не зря она встретила ее в вестибюле. Жанна знала расписание Ильи и могла бы поклясться, что во втором семестре у них нет занятий по терапии. Значит, Тамаре нечего было делать в этом здании. Значит, она пришла специально, чтобы поговорить с заведующей! Она ведь не простая студентка, а дочь известного профессора. Попросила уволить Жанну, окончательно выбить у нее почву из-под ног. Что сказала? Наверное, правду сказала: мол, Илья допустил ошибку молодости, и теперь эта ошибка путается под ногами, требует чего-то… Нужно выгнать ее поганой метлой, пусть валит в свой вонючий Саранск.
Правильно, куда еще ей деваться без работы? Только домой, на землю предков. Предки, правда, умерли, в родительском доме живет брат с семьей. Он привык уже считать дом своим, появление Жанны не вызовет у него восторга, а уж если она явится с пузом… Нет, домой ехать нельзя.
Если она принесет справку о беременности, никто не сможет ее уволить. А если заведующая станет упорствовать и писать на нее рапорты и акты, каждый из них будет тщательно рассматриваться, и все поймут — начальница просто придирается к медсестре. Но так не хотелось позориться…
Жанна написала заявление, решив — раз обстоятельства складываются настолько не в ее пользу, не будет особого греха, если она сделает аборт. В конце концов, какая судьба ждет ребенка, рожденного у одинокой матери без работы и без крыши над головой? Что она сможет дать малышу?
Размышляя таким образом, Жанна отправилась в консультацию за направлением, старательно отворачивая взгляд, если на пути попадалась беременная или женщина с коляской.
«Что дать, что дать? Ты здоровая баба, Жанна! У тебя умная голова, две ноги, две руки, а в руках — специальность! Ты же сама не собираешься умереть голодной смертью после аборта, как-то думаешь прокормиться? А раз так, то и ребенок твой с голоду не умрет. Что ты там говорила Илье? Выдержим, осилим! Получается, это не твоя позиция, а пустые слова, которые ты выкрикивала, чтобы удержать его при себе.
Хочешь спасовать сейчас, чтобы потом тебе всю жизнь снился этот нерожденный ребенок?»
Жанна остановилась. Избавиться сейчас от ребенка — значит, признать правоту Тамары и заведующей, признать, что она обычная шлюха, мечтавшая подцепить подходящего мужа. Между тем ей не в чем себя винить — она любила, доверилась любимому, а он обманул ее. Но любовь была — настоящая, сильная, светлая. Уничтожив результат этой любви, Жанна опоганит ее, превратит память о лучшем, что было в ее жизни, в грязное, отвратительное воспоминание.
* * *
— Можно? — Она осторожно заглянула в кабинет председателя профкома.
— А, Жанночка, заходи, родная, — приветливо сказала Екатерина Михайловна.
Она поливала цветы на подоконнике и, не отрываясь от своего занятия, указала рукой на стул: мол, присаживайся.
— Я на секунду, — пробормотала Жанна, по-сиротски устраиваясь на краешке стула.
Она удивилась, что Екатерина Михайловна помнит ее по имени. Жанна любила общественную работу, часто бегала с подписными листами, собирая деньги для юбилеев, распространяла билеты в театр и являлась непременной участницей всяких спортивных мероприятий, но думала, что такой важный босс, как Екатерина Михайловна, не знает ее даже в лицо.
— Что случилось? — убрав лейку под стол, спросила Екатерина Михайловна. — Слушаю тебя.
— Мне бегунок подписать.
— Как бегунок? Ты же молодой специалист! Что случилось?
— Ничего.
— Жанна! Я должна знать, почему ты увольняешься! Начнем с того, что это противоречит трудовому законодательству!
— Это в тундре, где каждый человек на счету, противоречит, — мрачно буркнула Жанна, — а здесь ничего. На мое место много желающих найдется.
— И все-таки я должна разобраться. Ты хорошо работаешь, активно участвуешь в общественной жизни… Я не понимаю причин твоего увольнения. Ты поссорилась с кемто? Скажи, я постараюсь уладить конфликт.
— Ни с кем я не ссорилась.
— Вышла замуж?
— Нет.
— Тогда в чем дело? Я ничего не подпишу, пока ты не расскажешь.
«А что мне терять?» — подумала Жанна весело и призналась Екатерине Михайловне во всем.
Выслушав исповедь, председатель профкома растерянно поправила очки. Не было ахов, вздохов, упреков — словом, обычной женской реакции Жанна от Екатерины Михайловны не дождалась.
— Ты решила оставить ребенка?
Она кивнула.
— Твоя позиция вызывает уважение. Не многие решились бы на такое, да еще в столь юном возрасте. Будем надеяться, ты знаешь, что делаешь. Я помогу тебе, Жанна. Можно бы побороться за твое место, но я устрою тебя на лучшее. В одном из отдаленных районов города открывается большой стационар, сейчас как раз идет набор персонала, причем на великолепных условиях. Я похлопочу, и тебе сразу выделят комнату, это лучше, чем общежитие, правда?
Жанна смотрела на Екатерину Михайловну во все глаза. Она была уверена, что эта достойная женщина, узнав о ее позоре, мгновенно подпишет бегунок и вышвырнет Жанну вон.
— Посиди, я сделаю несколько звонков и скажу, куда тебе явиться на собеседование.
Жанна разглядывала бурные заросли бегоний на подоконнике, вполуха слушала воркование Екатерины Михайловны: «Очень хорошая девочка, опытная… дисциплинированная… да, вены прекрасно колет… как за себя ручаюсь…» — и поражалась ее смелости. Так навязчиво рекомендовать морально неустойчивого сотрудника, который к тому же скоро уйдет в декрет!
— Все уладилось. Завтра с утра поезжай вот по этому адресу, спросишь Ирину Георгиевну, это главная сестра. Она все тебе расскажет. Потом ко мне, доложишь, как все прошло, тогда и бегунок подпишу. Договорились?
Понимая, что аудиенция окончена, Жанна встала, но Екатерина Михайловна мягко остановила ее:
— Секундочку. Думаю, мы с тобой завтра встретимся в последний раз, и кто знает, будет ли у нас возможность поговорить по душам. Мне хотелось бы дать тебе совет… Извини за грубость, но ты сейчас в глубокой заднице, верно?
— Глубже некуда…
— Насколько ты виновата в том, что там оказалась, не так важно. Ты об этом не думай, береги себя. Только вот в чем дело… Ты девушка красивая, видная… И такая молодая! Когда ты немножко очухаешься от этого удара судьбы, тебе захочется любви и счастья. Ты начнешь мечтать о прекрасном принце, который тебя вытащит из ямы… Но запомни, никто за тобой в эту яму не нырнет! Никому из порядочных людей это не надо. Пока ты на дне, вокруг тебя одни подонки, хорошего мужчину ты среди них не встретишь. Выкарабкивайся сама! Найдешь в себе силы, вылезешь — найдешь и достойного спутника жизни. И не бойся одиночества. Добрый и стойкий человек может его перетерпеть, это пороку обязательно нужна компания. Поняла меня?
Жанна кивнула.
— Тебе будет очень трудно, девочка. Ты не один раз пожалеешь, что на свет родилась. Но если справишься, потом тебе ничто не будет страшно. Терпи и не сдавайся. А главное, помни — за твою судьбу с тебя Бог не спросит, зато за судьбу твоего ребенка придется отвечать.
