Часть четвертая

За год службы на Северном флоте Сотников привык к замкнутому пространству подводной лодки, к тому, что, проходя по коридорам, нельзя размахивать руками… Труднее всего было привыкать к спертому, много раз переработанному воздуху.

Работы у врача в автономном плавании немного, поэтому, исполнив несложные обязанности, Витя занимался наукой: написал несколько статей по материалу, собранному за годы учебы, и – по просьбе Колдунова – методичку о тактике лечения абсцессов легкого.

А ночами, лежа на койке в медицинском отсеке, он мечтал, что Аня ждет его на берегу, как жены других офицеров. Мы все равно будем вместе – говорил он ее фотографии. Фигурка ангела, доставшаяся ему в далекую новогоднюю ночь, всегда была при нем.

От тяжелого воздуха плохо спалось, и он по крохам перебирал совместную жизнь с Аней. Воспоминания причиняли боль, но он не хотел избавиться от этой боли. Аня была его душой, и то, что она ушла, ничего не изменило.

– Виктор Сергеевич, вставайте!

Сначала он услышал топот, потом кого-то положили на койку у него в лазарете. Это был нехороший звук – звук обмякшего, безвольного тела.

Он молниеносно оделся и вбежал в амбулаторию, столкнувшись в дверях с двумя выходившими матросами.

На кушетке без сознания лежал один из офицеров, штурман. Его рубашка была в крови. Этот молодой парень иногда заходил к Вите поиграть в шахматы и наставлял его в азах морской науки.

Быстро надевая на плечо пострадавшего манжету тонометра, Витя приказал санинструктору Косте разрезать на парне белье. Костя сообщил, что штурман подвернул ногу, упал, напоровшись грудью на металлическое оснащение, и тут же потерял сознание.

Давление упало почти до нуля. На левой половине груди штурмана был огромный кровоподтек. Витя аккуратно пощупал грудную клетку – ребра сломаны. Судя по всему, у парня тяжелые повреждения внутренних органов.

– Труп? – тихо спросил из-за Витиной спины командир.

– Подождите, Андрей Петрович.

Витя прослушал легкие – слева дыхание не проводилось. Понятно, у парня внутреннее кровотечение, причем очень серьезное. Иначе он был бы в сознании. Может быть, черепно-мозговая травма? Но тогда был бы редкий пульс и, наоборот, повышенное давление.

Налицо признаки геморрагического шока. С момента травмы прошло не больше пятнадцати минут. Если за пятнадцать минут он потерял столько крови, значит, повреждено сердце или крупный сосуд.

По правилам, если диагностируется кровотечение в плевральную полость, полагается ставить дренаж и наблюдать. В операционную берут, только если по дренажу продолжает поступать свежая кровь. Но ситуация со штурманом была немного иной. Излившаяся кровь поджала легкое, замкнутое пространство плевральной полости заполнилось, и темп кровотечения снизился. Если Витя поставит дренаж, давление в полости снова упадет и кровь со свистом выльется из дыры в сосуде.

Единственное спасение – немедленная операция! Но при вмешательствах на легких требуется искусственное дыхание, а Витино медицинское хозяйство приспособлено только для операций под местной анестезией.

Он подошел к переговорному устройству и вызвал начхима.

– Костя, готовим операционную. Андрей Петрович, прошу решить вопрос об аварийном всплытии. Если операция пройдет успешно, его нужно будет немедленно передать в госпиталь. И пришлите боцмана. У нас торакального ранорасширителя нет, он будет раздвигать ребра.

Они развернули бестеневую лампу. Костя принялся вскрывать пакеты со стерильным бельем и инструментами, Витя достал интубационный набор. Все приготовления заняли не больше пяти минут. Времени соблюдать стерильность у них не было, счет шел на секунды. Сердце слабо, но билось, с каждым толчком выплескивая из сосудистого русла очередную порцию крови. По всем канонам, парень был обречен – обычно с такими травмами пострадавшие не доживают до больницы.

Командир наблюдал за их действиями и вовсе не собирался просить разрешения на всплытие. Ради покойника не выполнить боевую задачу – за это его по головке не погладят. Но сейчас Вите некогда об этом думать.

– Костя, во время операции ты будешь дышать вот этой штукой.

Портативное дыхательное устройство представляло собой обычную гармошку, с помощью которой в легкие нагнетался воздух. Косте придется качать ее вручную часа два. «Пожалуй, надо организовать ему замену», – подумал Витя.

Появились начхим с боцманом, испуганно встали в углу. По расписанию Вадим Петрович, начхим, должен быть Витиным ассистентом, а боцмана он позвал потому, что тот был самым сильным человеком в экипаже. «Главное – сохранять спокойствие», – сказал себе Витя. Пусть все думают: он знает, что делает.

– Костя, всем стерильные халаты и перчатки! Ты стол собрал? Молодец. Я интубирую, ты одеваешь ассистентов и кладешь халат с перчатками мне. Я сам оденусь. А ты сразу начнешь качать.

Он взял ларингоскоп, максимально разогнул больному шею и встал в фирменную позу анестезиолога, работающего на операционном столе старого образца, – колени чуть согнуты, торс откинут назад, а плечи ссутулены. Приходится выгибаться, если отсутствует регулировка высоты и нельзя поднять стол до уровня своих глаз. Витя интубировал трахею всего трижды в жизни, но надеялся не промахнуться. Прицелившись, он мягко протолкнул трубочку за голосовую щель, надул манжетку и подключил дыхательное устройство.

– Давай, Костик!

Он нырнул в стерильный халат, надел перчатки, обработал грудь антисептиком и взял скальпель.

– Костя, открой еще пакет с материалом и брось тряпок под ноги. Отсоса нет, сейчас кровь на нас польется. В обморок не падать! – Резким движением он рассек кожу и мышцы по межреберью.

В плевральной полости скопилось огромное количество крови, литров десять, как со страху показалось Вите. Она рекой полилась через края раны. Методично убирая сгустки, он прикидывал, обнаружит ли он источник кровотечения раньше, чем наступит биологическая смерть. Прямой массаж сердца не спасет, ведь сосудистое русло – пусто, консервированной крови нет, а на одних растворах такую кровопотерю не восполнишь.

Вскоре стало ясно, что произошел редчайший случай – отломок ребра пробил левый желудочек сердца. Витя никогда не видел этого раньше, да и в литературе встречал только намеки, что такое в принципе может быть.

– Держите крючки изо всех сил! – приказал он боцману. – А вы, Вадим Петрович, прижимайте дырку пальцем, пока я заряжаю иглодержатели.

Кроме отверстия, проделанного острым фрагментом кости, сердечная мышца пострадала от ушиба, поэтому шить надо было очень осторожно.

– Костя, передавай управление дыханием Вадиму Петровичу, а сам давай капельницы подключай. Коли в обе руки. И открой-ка мне набор для местной анестезии, там банка есть, я попробую из плевральной полости крови начерпать. Мы ее через марлю пропустим и обратно ему прокапаем.

Чтобы нитки держали, Витя дополнительно укрепил линию швов участком перикарда. С помощью банки удалось набрать около трехсот граммов крови – мало, конечно, но все же лучше, чем ничего. Санинструктор наладил внутривенное вливание, пустив растворы с максимальной скоростью. Обескровленное тело жадно принимало жидкость, и сердце, поначалу еле-еле трепыхавшееся под Витиными руками, стало сокращаться увереннее.

– Может, и выскочит, – буркнул Витя. – Отпустите крючки!

Боцман держал так старательно, что от напряжения у него свело пальцы, – Витя сам вынул крючки из его рук.

Закрытие раны шло медленнее, чем в нормальных условиях, потому что приходилось и шить, и вязать узлы самому. А ведь они не дали пациенту наркоза – не было препаратов, да Витя и не умел его давать. Перед началом и во время операции он колол промедол с реланиумом, но основной расчет делал на глубокий шок. А если парень придет в себя? Новокаин использовать нежелательно, ибо он понижает давление.

Нужно спешить. Витя шил, как робот, отвлекаясь только на то, чтобы указать Косте, какой поставить раствор.

– Авантюра, – буркнул он, завязывая последний шов на коже. – Не операция, а черт знает что. Теперь нужно немедленно передать его в госпиталь.

Витя попросил начхима узнать насчет всплытия. Сам он не мог отойти от пациента.

Он посмотрел на горку тампонов в тазу. Верхние, использованные в конце операции, были совсем бледные. Гемоглобин не больше сорока. Если в течение шести часов не перелить кровь, парень, может быть, и выживет, но пройдет через тяжелые гнойные осложнения.

Витя сменил Костю у дыхательного аппарата. Тот, тяжело вздыхая, принялся заталкивать использованное белье и тампоны в мешки для мусора. Потом вышел и вернулся с охапкой одеял.

– Правильно, – кивнул Витя, – я и не догадался, что его нужно согреть.

– Ой, блин, это же мне все мыть…

– Не ной, Костя, поставь еще глюкозу, или нет, лучше физраствор. Неизвестно, что у него с сахарами сейчас.

Витя прислонился к стене и оглядел растерзанный медпункт. Вскрытые упаковки со стерильным материалом, распахнутые шкафчики, залитый кровью пол… К выходу тянулась густая цепочка кровавых следов – новоявленные медики были в шоке и, естественно, под ноги не смотрели.

– Растащат сейчас кровищу по всей лодке! – вдруг весело сказал Костя. – А если у него гепатит, допустим? Или, не дай Бог, СПИД?

Заглянул командир.

– Операция закончена, – доложил Сотников. – Но я не могу пока отойти от больного.

– Да, Виктор Сергеевич, удивил ты меня! – сказал командир. – Я-то думал, ты обычный флотский мудила.

– Уж извините, Андрей Петрович! – съязвил Витя, которым овладела тупая эйфория – специфическое состояние, возникающее после рискованного предприятия, закончившегося удачно.

– Проблем с аварийным всплытием нет. Координаты нам дали, санавиацию высылают, через час его передадим.

Штурман выжил, и Вите объявили благодарность. Он посчитал, что на этом тема закрыта, но вдруг выяснилось, что отец штурмана – большой армейский чин. Благодарный папа прикатил к Сотникову в общежитие, где тот делил комнату еще с тремя одинокими офицерами, и выразил полную готовность явить себя в роли доброй феи.

Витя стал отказываться, но отец штурмана заявил, что не имеет права гноить такое дарование на лодке, поскольку это недальновидно и бесхозяйственно. Предложил выбрать любой госпиталь, и Витя попросился обратно на свою кафедру детской хирургии.

Через три недели его оформили в адъюнктуру.

«Лучше бы я плавал», – думал он после месяца работы.

Тяжело было вернуться туда, где он был так счастлив! Жить в общежитии, в том же корпусе, каждый день проходить мимо КПП, где они с Аней пили чай из одной кружки…

Он очень тосковал по жене.

В клинике детской хирургии, где он теперь работал, не знали его жизненных обстоятельств, но прощали ему замкнутость и угрюмость, потому что Сотникова обожали дети, а главное, он, один из немногих, умел находить общий язык с мамами.