Книга: Книжная девочка
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9

Глава 8

Женя была замужем уже две недели, но до сих пор не могла этого осознать. Да, другая жизнь, но что это за жизнь, непонятно. Сон? Или сон – все ее предыдущее существование?
Самое странное – она осталась прежней Женей. Замужество не изменило ее, а то, чего она так боялась, не заслуживало страха. Впрочем, восторга оно тоже не заслуживало, обычная часть жизни.
Все могло быть намного хуже, думала она, с нежностью глядя на Константина. Он был с ней так, что Женя не познала ни боли, ни страха, ни отвращения. А все остальное – просто выдумки. Сказки.
Главное, что им не было скучно вместе – этого Женя тоже очень боялась. Встав с постели, они всегда находили о чем поговорить за завтраком, и потихоньку начинали рассказывать друг другу о себе. Скупо, сдержанно, не взахлеб, но ведь у них впереди вся жизнь… Пока единственным, в чем они не сошлись, была классическая музыка. Долгосабуров оказался меломаном, а Женя отдала свое сердце литературе, на другие искусства ничего не осталось. В филармонии она отчаянно томилась – вместе с Валеркой, которого они взяли с собой для культурного развития, и даже немного ревновала мужа к Баху и Генделю.
Сегодня ей удалось избавиться от Николая. Надо было отвезти Наталью Павловну к приболевшей знакомой. Женя поехала на метро, как обычная студентка. Как быстро она отвыкла от свободы, и как это, оказывается, хорошо – чувствовать себя свободной. Раньше она не думала об этом, не замечала, а теперь свобода так будоражила душу!
Она вышла из метро и свернула в сторону от гостиницы – к Румянцевскому садику.
Быстро темнело, из реки и низкого неба уходило серебро, тревожно горели фонари. Женя, подняв воротник новой короткой шубки, шла навстречу ветру и стылому моросящему дождику.
Белые ночи, Северная Пальмира, думала она, приближаясь к зданию Академии художеств. Петербург белыми ночами – это призрак и сказка, отражение рассвета в закате. Свою каменную плоть город обретает только сейчас, на краю полярной ночи. И станет домом он только для того, кто полюбит его городом черных дней…
Она остановилась возле сфинксов. Ей показалось, что тени на их каменных лицах сложились в ухмылку. Жене захотелось вскарабкаться на серую спину, но она только провела ладонью, затянутой в лайковую перчатку, по гранитной щеке.
От радостного чувства свободы не осталось и следа. На сердце было смутно, тревожно. Все, чего она достигла к двадцати одному году, далось ей слишком легко. В обозримом будущем ни борьбы, ни лишений тоже не предвидится.
Но ведь настоящая любовь, как дамасская сталь, должна быть выкована в горниле страданий. А ей не суждено было закалить свои чувства суровыми испытаниями. Да и Константин получил ее слишком просто. Пришел, увидел, женился. Сказка о принце и золушке оказалась обыденной и даже скучноватой историей.
Она вспомнила о минувшей ночи – без волнения и смущения. Новая сфера жизни тоже никаких сложностей в себе не таила.
Без всякой жалости к рукавам шубки Женя облокотилась о парапет набережной. Ей вдруг захотелось сделать что-нибудь неприличное, закурить, например. Она никогда не нарушала правил поведения, а теперь… Теперь уже поздно, пожалуй. Можно хулиганить, сколько душа пожелает, никто не накажет, поэтому неинтересно.
Кто-то остановился рядом с ней. Крупная мужская рука в черной перчатке легла на мокрый гранит рядом с ее рукой. Женя повернулась и вздрогнула:
– Вы?
– Женя… Я узнал вас издалека в этой хмари. Как вы оказались здесь?
Она улыбнулась:
– Иду домой. А вы, Руслан Романович?
– Гуляю. Я всегда после работы брожу по городу. Проводить вас?
Она покачала головой.
– Вы так изменились после замужества, – сказал он после паузы. – Стали совсем другая.
Не сговариваясь, они медленно пошли к перекрестку, чтобы там расстаться. На ступеньке Руслан придержал ее за локоть, бессознательный вежливый жест, но ее обожгло это мимолетное прикосновение. Теперь, познав плотскую сторону жизни, она вдруг подумала о Волчеткине как о любовнике. Может быть, с ним все было бы по-другому? Она представила, как его губы касаются ее губ…
– Да, – продолжал Руслан, глядя на нее сбоку. – Вы стали яснее.
– Вот как?
– А с медицинской точки зрения очень похорошели.
– Спасибо, – Женя решительно остановилась. – Мне пора, Руслан Романович. Всего хорошего.
Они расстались. Волчеткин, натянув капюшон куртки, пошел в сторону Университета. Он ни разу не обернулся.
А Женя отправилась домой, если можно так назвать гостиничный номер.
…Как несправедливо, что одна только мысль о поцелуе с Русланом вызывает у нее большее волнение, чем ласки мужа!
Целых два года она грезила о Волчеткине. Это были наивные, обреченные на безнадежность мечты. Но теперь она не имеет права на девичьи фантазии. Нужно выкорчевать их из сердца. Надежды, мечты и даже воспоминания о них.
Да уж не для того ли она выходила замуж, чтобы покончить с влюбленностью в Руслана?
Эта мысль показалась ей такой щемящей, такой печальной…
И как странно, что они встретились сегодня! На берегу стынущей реки, словно герои романа… Словно сама судьба вела их навстречу друг другу…
«Какая еще судьба? – строго одернула она себя и прибавила шаг. – Твоя судьба уже определилась. Ты – замужняя женщина». Скорее, скорей – в объятия Константина, к мужской надежности, простой и понятной, как хлеб!
Но в номере ее никто не ждал, а звонить мужу Женя стеснялась – вдруг ее звонок оторвет его от каких-нибудь важных дел? Работа для мужчины – прежде всего, говорила Наталья Павловна.
Она открыла шкаф, в котором были аккуратно развешены и разложены ее новые вещи, и, немного подумав, переоделась в шелковую пижаму. Когда Константин возвращался поздно, они ужинали в номере.
Завернувшись в шаль, Женя устроилась в уютном кресле, включила бра и утонула в очередном романе…
* * *
Как обычно, после ссоры на Милу накатил стих тоскливого уныния. У нее была одна губительная для семейной жизни черта: в каком бы ажиотаже она ни пребывала, как бы ни была зла, всегда принимала аргументы противной стороны близко к сердцу, находила в них рациональное зерно и что-то вроде справедливости и начинала терзаться не только обидой, но еще и собственным несовершенством. Обращаться же к мужу в такие моменты было все равно что к идолу с острова Пасхи. Злясь, он становился глух к доводам рассудка. Да и к звуку ее голоса вообще.
Отсюда и разные последствия ссоры для супругов: Михаил через полчаса забывал о размолвке, а для Милы она становилась предметом долгих внутренних переживаний, мучительного самоанализа, омраченного глухим чувством собственной правоты, которую ей никому не удалось доказать.
Но вчерашняя ссора была особенной. Впервые они повздорили из-за денег. Михаил, не посоветовавшись с нею и даже не предупредив, купил Вове новый телефон. Просто так, не в связи с какой-либо датой. Хотя Вовин старый сотовый был, на взгляд Милы, вполне еще ничего. Лучше, по крайней мере, чем допотопная трубка Жениного мужа-бизнесмена.
Она мягко пыталась объяснить, что такие крупные траты нужно согласовывать, тем более теперь, когда предстоит оплачивать уроки Гринберга. И если на то пошло, справедливее было бы купить что-то Валере. Ах, оказывается, Константин, благоволя новому малолетнему родственнику, уже подарил Валере айфон! И, чтобы Вова не чувствовал себя обделенным, Михаил рванул в магазин.
Мила хотела объяснить, что одно дело – баловать ребенка, и совсем другое – делать подарки восемнадцатилетнему жлобу, который давным-давно сам должен зарабатывать себе на развлечения. Колька, например, почувствовал бы себя униженным, а тонко чувствующий музыкант Вова – ничего. Взял подарочек, ухом не повел.
Быстро сообразив, что подобные аргументы недоступны Мишиному пониманию, она попыталась хотя бы растолковать ему текущее состояние семейных финансов, чтобы он понимал, какие траты они могут себе позволить, а какие – нет, но наткнулась на глухую линию обороны.
Муж заявил, что денег у него достаточно, зарплата и пенсия, которую он заслужил, непрерывно проливая кровь за Родину в течение двадцати пяти лет, и этой пенсией он никому не позволит распоряжаться. А ей, скареде, не позволит обделять племянников.
Мила узнала, что она жадная, жалеет на питание, а на питание жалеть нельзя, потому что у них слабое здоровье и они должны хорошо кушать. Из контекста было ясно, что Мила в это «они» не входит и благодаря своему лошадиному здоровью может пробавляться любой гадостью.
От обиды у нее пропал словарный запас, а заодно и умение логически мыслить. Мила схватила «Справочник диетсестры», случайно затесавшийся среди ее медицинских книг, запустила мужу в голову и потребовала найти хоть одну диету для слабых здоровьем, в которую входят копченая колбаса и французский сыр. А также шоколадные конфеты.
Скандалить пришлось конспиративно, шепотом, постоянно прерываясь. То Внуки заглянут, то Наталья Павловна. Приходилось срочно навешивать на лица сладкие улыбки.
Ложась спать, они не помирились, раскатились по разным сторонам кровати. Мила чувствовала, как в сердце заползает змееныш презрения к мужу, начинает обустраиваться, вить гнездо…
Замужество за менее успешным, чем ты сама, человеком, кроме очевидных минусов, имеет еще одну непривлекательную сторону. Рано или поздно у тебя заводится больше денег, чем у мужа, и вы начинаете жить на твой счет. Но спокойно принять такое положение вещей способны лишь единицы, и, кажется, эти единицы идут в профессиональные альфонсы. Там все честно и прозрачно: любовь – деньги – любовь.
А что делать альфонсам поневоле? Когда любовь – любовь, а денег нет? Самый простой выход – нет проблемы, пока ты ее игнорируешь. Пока ты сам не понял, что живешь на счет жены, ты – хозяин в доме. Практически царь и бог. И любые попытки жены поговорить на финансовую тему переводятся в скандал не просто так, а с далеко идущим умыслом: создать у нее условный рефлекс, чтобы боялась лишний раз произнести слово «деньги» в присутствии мужа. По крайней мере, хорошая жена должна содержать мужа так, чтобы он об этом даже не догадывался.
Михаил еще ничего, он просто упрекает ее в жадности. Есть ведь мужья, которые в таких случаях применяют бред ревности или обвиняют жену в том, что утратила привлекательность. А граждане с совсем бедной фантазией прибегают к помощи старых добрых побоев.
Мила с восемнадцати лет жила собственным трудом, копейки чужой за это время не взяла. Мысль упрекать кого-то в том, что он жалеет на тебя свои личные деньги, казалась ей абсурдной и дикой.
Правильно говорит Руслан, есть хомо сапиенс, а есть хомут сапиенс. Такая разновидность людей, висят у других на шее и прекрасно себя чувствуют. И те, которых шеи, тоже довольны, им непривычно и страшно шагать налегке.
Мила покосилась на мужа. Завернувшись с головой в одеяло, он сердито спал. Что она потеряет, если разведется? Да ничего, кроме этой шайки паразитов. Нужно смотреть правде в глаза: Михаил никогда не был заботливым мужем, она нужна ему только как обслуга и спонсор его драгоценной семейки. Стоило ей только раз не согласиться с его тратами, как извольте: оскорбления и скандал. Он даже не посчитался с тем, что она после дежурства, устала как черт.
Собрать завтра вещички, выкинуть прихлебателей из своей квартиры и подать на развод! Какая приятная, освежающая мысль!
Но снова остаться одной… Скучать по Мише, она, конечно, не будет. Но общественное мнение, черт его возьми! Ах, Мила-Мила, и снова-то она одна осталась. Не может ни с кем ужиться, несчастная психопатка. У ее коллег злорадства хватит.

 

Утром, не дожидаясь, пока поднимется старуха, Мила выскользнула из дома. На кухонном столе осталась записка, что ее срочно вызвали в клинику, поэтому Михаилу придется сочинить обед самому.
Она шла пешком, радуясь своей молодой походке. Настроение за ночь поднялось, наметились пути выхода из кризиса. Если мужчина не понимает головой, поймет через желудок.
Никогда не надо спорить с начальником. Нужно просто сделать то, что он приказывает. Пусть начальник ужаснется.
А Михаил в какой-то степени ее начальник. Она завтра же отдаст ему свою карточку, пусть рулит бюджетом семьи хоть до посинения. Но уж простите, от ее левых гонораров он не услышит даже шелеста купюр. Борьба с коррупцией, ничего не поделаешь. Ты же не хочешь, чтобы твоя жена загремела за решетку? Ах, ты готов развестись, потому что я мало зарабатываю? Но тогда ты такой подонок, что ради избавления от тебя не жаль вытерпеть сладкие улыбки коллег!
Весь день она радовалась своему решению и, оперируя, мурлыкала песенку Шапокляк: кто людям помогает, тот тратит время зря, хорошими делами прославиться нельзя.
Михаил поднялся в ординаторскую только ближе к вечеру. Увидев, что она одна, улыбнулся и поскребся в открытую дверь, принимая вид нашкодившего кота.
– Солнышко?
– Уйди, Михаил! – сказала она, но против воли улыбнулась.
– Я сварил обед, не волнуйся. Хотя и понял, что ты наврала про вызов.
Мила прикидывала, что лучше – целоваться или ругаться, но тут уединение супругов было нарушено.
– Друзья Людмилы и Руслана, – громогласно заявил Волчеткин от двери, – с героем моего романа без промедленья, сей же час… Короче, выпьем, няня, где же кружка?
– Садитесь, ребята, – Мила подмигнула вошедшему за ним Спасскому. – Как прошла КИЛИ?
– А, – тот махнул рукой и сел на диван, вытянув тощие ноги. – Всех покойников, как обычно, на меня повесили. Старушку бог прибрал, а Спасский виноват! К концу заседания сам поверил, что я слуга сатаны.
Мила быстро перебрала в памяти последние летальные случаи. Грубых врачебных ошибок не было, самый молодой покойник перешагнул восьмидесятилетний рубеж. За что ругать-то?
– Была б спина, будет и вина! Эту бабульку не взял в операционную, а ту, наоборот, взял, хотя от перемены мест слагаемых… Ты же знаешь этих старушек, они как машина «Победа». Пока ее не трогаешь, она дымит, бренчит, но едет. А как открыл капот, все посыпалось…
– Так орали на бедного Андрея Петровича, что пришлось напомнить: убивает все же болезнь, а не врач! За редкими случаями ятрогении. Но, сказал я, своими бесконечными выговорами, разносами и не всегда умным контролем вы как раз угнетаете психику врача и провоцируете его на ошибки.
– Как все несправедливо. – Спасский потянулся и принял из Милиных рук чашку кофе. – Вот представьте, умирает человек. Прилетает в рай, а там его встречает ангел и говорит: вы так праведно прожили жизнь, абсолютно не к чему придраться. Но есть одна загвоздка – вы неудачно умерли. В вашей смерти обвинили врача и дали ему срок. Сейчас он как раз пытается покончить жизнь самоубийством, так что ожидайте. Скоро он прибудет, тогда и разберемся, кому куда.
– Это точно, – муж незаметно пожал под столом Милину коленку, – нужно налегке покидать этот мир, всем все простив и отпустив.
Мила подумала, что стороннему наблюдателю этот разговор мог бы показаться невероятно циничным. Но сторонний наблюдатель не знает, сколько душ не увидели райских врат раньше времени благодаря Спасскому.
– Ну, поскольку я в ближайшее время помирать не собираюсь, – сказал он нараспев, – то кое-кому я кое-что не прощаю! Я, может, и хотел забыть, но мне напомнили! Сегодня у начмеда, и рублем еще напомнят в зарплату! Прячь мужа, Мила, я вышел на тропу войны и мести!
– Да в чем дело-то?
– Я выполнял свои обязанности, – поспешно заметил Михаил. – Вы оперируете, я локализую инфекцию.
– Я положил больного с подозрением на кишечную непроходимость. А оказалась сверхпроводимость.
– Ну и что? – пожала плечами Мила. – Часто бывает. Кишечная инфекция может симулировать острую хирургическую патологию, и наоборот. Ничего страшного. Дал лоперамид и по-тихому выписал больного.
– Правильно! Но молодой ординатор испугался и вломил меня Михаилу Васильевичу. Утром прихожу на работу, извольте – пробирочка для анализа. А начмедиха вот с ним вот хором воют, что Спасский утопил хирургическое отделение в поносе.
– Теперь я понимаю, кто разрисовал мой многоразовый одноразовый колпак, – Михаил достал из кармана этот головной убор. – Я чуть не надел, в последний момент заметил.
В операционной было заведено, что хирурги брали по новому бумажному колпаку для каждого вмешательства, а анестезиологи и прочие приходящие хранили, в целях экономии, свои шапки в именных пакетах на подоконнике.
На колпаке санврача был изображен перечеркнутый ночной горшок в круге.
Мила захихикала.
– Андрей Петрович способен на большее, – серьезно сказал Михаил. – Когда мы с ним учились в академии, он что-то не поделил с начальником столовой, здоровый был такой прапорщик. А в то время мы на фармакологии проходили наркоз и делали лабораторки на кошках. И вот Андрей выкрал с кафедры сонную кошку, притащил ее в столовую, положил в центре на пол, а рядом – надкушенную котлету. Мы столпились, типа в ужасе, прибежал прапор, растерялся… Но тут кошка проснулась и убежала.
– Ты вспомнил, – протянул Спасский. – Я тогда молодой был.
А Мила вдруг поймала его взгляд, пустой, страшно усталый. Какая-то нехорошая серая тень промелькнула на его лице и тут же исчезла, как только он заметил, что она на него смотрит. Нет, не исчезла, спряталась в морщинах вокруг глаз…
Как же он, бедняга, устал! Тянет почти две ставки, а руководство, зная его мастерство, всегда дает ему слабую бригаду. Кроме того, Спасский отчаянно невезучий, сложные случаи притягиваются к нему словно магнитом. И пусть он смеется и шутит, но в душе тяжело переживает каждую смерть.
* * *
После замужества Женя стала много думать о смерти. Говорят, близость смерти усиливает сексуальное влечение, но обратное тоже верно: секс вызывает мысли о бренности всего сущего. Эти мысли и раньше томили Женю, ведь смерть, как злая волшебница, осенила ее крылом еще до рождения. Женин отец погиб незадолго до ее появления на свет, она была posthumous child.
В маленькой осиротевшей семье царил культ отца, мама не смогла смириться с его уходом. Вернее сказать, она смирилась, но не смогла осознать, что его больше нет рядом, и жила так, словно он вышел на минутку и скоро вернется.
Женя видела большую фотографию молодого веселого мужчины, знала, что это папа, и долго не понимала, почему он не может быть с ней, как другие отцы. «Папа любит тебя», – говорила мама, обнимая ее, а Женя недоумевала: как может любить холодное стекло портрета?
Какое понятие она осмыслила раньше, любовь или смерть? Женя и сама не знала. Только помнила, как мучительно ей хотелось преодолеть грань между жизнью и смертью, которая в ее понимании ассоциировалась со стеклом фотографии.
Как-то, оставшись одна дома, она легла на кровать и крепко зажмурилась, пытаясь представить себя мертвой, вдруг удастся побыть с отцом? Но в кухне работало радио, Женя отвлеклась и поняла, что ничего не получится.
Потом в их с мамой жизни появился Александр Васильевич. Такой добрый и радостный, Женя помнила, как тянулась к нему и одновременно боялась. Она долго не могла перейти с ним на «ты», даже после того, как мама вышла за него замуж. Так же, как сейчас не может говорить «ты» собственному мужу.
И до мелочей помнила момент, когда это все же произошло. Они жили на даче, Женя играла на дорожке, а Александр Васильевич пил чай на крыльце, и тут появился соседский кот бандитского вида. И Женя заорала: Саня! Саня! Рыжий кот без хвоста!
С тех пор лед между нею и отчимом был окончательно сломан.

 

Много лет ей удавалось не вспоминать. У нее получилось убедить себя в том, что мучиться потерей родителей нехорошо и эгоистично. Можно и нужно скорбеть о том, какая печальная участь выпала на долю мамы и отчима, о том, что им суждено было умереть молодыми, на вершине счастья. Но недостойно жалеть себя, терзаться собственным одиночеством. И Женя запретила себе вспоминать и думать о том, что могло бы быть, если бы мама осталась жива.
Все были убиты горем тогда, ни у кого не нашлось душевных сил утешать Женю, ей пришлось справляться самой. И она убежала в книги. В мир, где смерти нет, а если и есть, можно закрыть книгу прежде, чем она наступит…

 

В воскресенье они с Константином сели в электричку и доехали до станции «Университет». В пути их застал не по-ноябрьски шумный проливной дождь, вода струилась по стеклам электрички, Константин крепко прижимал ее к себе в пустом вагоне и волновался, что прогулка не состоится. Но дождь кончился почти в ту минуту, когда они вышли на перрон. В воздухе еще висела влага, и парк дрожал, как струна после звука.
Обнявшись, они медленно побрели по дорожке, хрустя гравием. Миновали горбатый мостик. Черная вода пруда была неподвижной, словно стекло, а над ней стелился жидкий туман, такой же серый, как небо. Я не бывала здесь раньше, думала Женя, но, когда они вышли к стоящему на пригорке строгому старинному зданию, его очертания показались ей знакомыми. На голых кустах шиповника еще виднелись кое-где багряные плоды, как воспоминания о лете.
Муж повел ее вниз, в овраг, и Женя увидела огромную гранитную голову. Тут-то и настигли ее воспоминания.
Они ездили сюда поздней весной, когда Александр Васильевич еще только ухаживал за мамой. Женя ярко вспомнила густую изумрудную тень этой низины, усыпанную белыми остролистыми цветами-звездочками, узор своего платьица… И голос мамы: «Это анемоны… анемоны, а не подснежники…».
Вспомнила она и свою детскую скуку, она ведь была одна со взрослыми. Будущий отчим добросовестно таскал ее на плечах, купил ей мороженое и растегай, но она скучала по обществу сверстников. Она побежала вперед и тут увидела это чудо – голову с бородой, вырезанную из огромного, больше ее роста, валуна.
Женя сразу поняла, что это голова из «Руслана и Людмилы», и мысленно заговорила с ней, называя ее Глава.
Потом она всегда просила ехать гулять к Главе и вела с ней долгие безмолвные разговоры.
А после смерти родителей она ни разу не вспомнила о Главе. Она мгновенно и полностью стерлась из ее памяти, как все прекрасное, что было в ее жизни и что она потеряла.
Сейчас, стоя рядом с мужем на любимом месте своих детских игр, Женя остро прочувствовала, осознала расхожее выражение, что нельзя войти дважды в одну и ту же реку.
Ничего нельзя вернуть, ничего невозможно исправить, и многое в ее жизни уже никогда не состоится.
– Ты что такая тихая, Женюта? – спросил муж.
– Мне немного холодно.
А воспоминания все всплывали в голове…
Вот мама пригласила в гости подругу, шумную тетю Наташу. Они пьют чай на кухне, а Женя… нет, не подслушивает, просто тихонько возится в коридоре. И мама вдруг говорит: «Я слишком счастлива, чтобы жить».
Это было за несколько дней до аварии.

 

После поездки к Главе Жене стало казаться, что она тоже скоро умрет. Что смерть притаилась где-то рядом и не сводит с нее своих каменных глаз. Она тревожилась, представляя себе, как это может произойти и что будет после, но боялась делиться с мужем своими переживаниями. Хуже всего было, что она, пройдя курс психологии в институте, понимала ненормальность своего состояния. «Возможно, я схожу с ума, – думала Женя. – Что ж, ничего удивительного».
И еще она слишком часто думала о Руслане. Хотелось видеть его, говорить, иногда взять за руку. Почему бы и нет, если она все равно скоро умрет…
* * *
Возвращаясь из института, Женя планировала обычный одинокий вечер. Она продрогла от стылой сырости и, чтобы согреться, легла на кровать и закуталась в плед. И неожиданно уснула. Бывает иногда такое, сон будто наскакивает на тебя и утаскивает в свои призрачные владения. И так же внезапно возвращает обратно.
Женя открыла глаза и не сразу поняла, где находится. Почему над головой не высокий потолок с облупившейся местами лепниной, а на стене возле изголовья нет гравюры шестидесятых годов? Только через несколько секунд удалось вспомнить, что она замужем. И живет с мужем в гостинице.
Она лежала в темноте, глядя, как по потолку проплывают светлые пятна, отбрасываемые фарами проезжающих машин, слушала шепот моросящего дождя. Потом различила в соседней комнате шелест страниц и шуршание клавиш ноутбука. Константин уже дома, работает. Надо вставать. Муж, наверное, голоден.
А может быть, позвать его в ее уютное гнездышко? Лежать с ним рядом, свившись в один клубок, греть друг друга теплом и нежностью. А за окном пусть моросит дождь и дует ветер…
В детстве они с братьями играли во львят. Открывали все имеющиеся в доме зонтики, ставили их наподобие палатки и прятались под ними, обнявшись крепко-крепко. Считалось, что они львы в Африке, пережидают в норе (почему в норе?) песчаную бурю, а потом выйдут на охоту. Главным в игре было удивительное ощущение безопасности и близости.
Но ведь пока мужчина не поест, он не способен ни на какие нежности.
Она приготовилась вставать, но тут зазвонил мобильный мужа, и Женя решила подождать. Голос Константина скользил по краю ее сознания, она не вслушивалась, но хотела поймать момент, когда пора будет вставать.
– …крыс у себя не потерплю, – вдруг расслышала она, потому что муж заговорил громче. – Слово «нет» непонятно? Разговор окончен.
Женя очень испугалась! Она мало что поняла из сказанного, но этот тон, ледяной, равнодушный, безжалостный…
Она так мало знает о своем муже, почти ничего! Вдруг настанет день, и он так же заговорит с ней? Да, сейчас она нравится ему. А когда влюбленность закончится? В книгах, написанных мужчинами, говорилось, что она всегда заканчивается. (Женской литературе Женя не доверяла, потому что желаемое там всегда выдавалось за действительное.)
Что будет тогда? Он таким же тоном скажет ей: слово «вон» непонятно? Разговор окончен!
Муж вошел в спальню, и от неожиданности Женя резко села на кровати.
– Проснулась?
Она ответила что-то нечленораздельное, а когда он приблизился, невольно отшатнулась.
– Что с тобой? Ты чего-то испугалась? – Тон был заботливым, от того, страшного, не осталось и следа.
– Мне приснился ужасный сон, – соврала Женя. – А вы так внезапно разбудили…
– Извини.
Он привлек ее к себе, и Женя спрятала лицо на его груди. Искала у него защиты от него же самого? Но в его руках было так спокойно!
Они немного посидели обнявшись и пошли ужинать в кафе, расположенное на том же этаже, что и номер. Заведение на шесть столиков было уютным, домашним. Ни бара, ни музыки, только телевизор в углу. Они оказались единственными посетителями.
В ожидании еды Женя невольно прислушалась к телевизору. Шла передача о моратории на смертную казнь, надо ли его отменять. Гости программы перебивали друг друга, родственники жертв преступлений рыдали, общий гвалт перемежался истеричными женскими выкриками с места. Поймав взгляд мужа, Женя спросила, нельзя ли выключить телевизор. Тот подозвал официанта.
«Зачем люди принимают участие в таких передачах? – думала Женя. – Политики, писатели – понятно, им нужен пиар. А родные жертв?» У нее тоже погибли мать и отчим, но если бы она начала рыдать на всю страну, зная, что на нее смотрят чужие равнодушные люди, она бы предала память мамы, это точно.
Оказалось, ее муж думает так же:
– Отвратительно. Издевательство над людьми, пережившими горе. К чему эта болтовня, которая ничего не решает?
– Может быть, решает?
– Тем хуже! Основа справедливости – беспристрастность. Нельзя заражаться жаждой мести от родственников жертв, проникаться к ним жалостью тоже нельзя.
– А вы поддерживаете мораторий на смертную казнь?
– Да. Не государство дает жизнь, не ему и отнимать. А если родные жертвы не могут смириться с тем, что убийца продолжает жить, пусть тогда мстят сами.
Женя вспомнила, что при первом знакомстве они тоже говорили о мести. Кажется, ее муж изменил точку зрения. Почему?
– Правда, месть не помогает избавиться от ненависти, – после паузы продолжал Долгосабуров, почему-то тема занимала его. – Смириться трудно, простить невозможно, а жить с ненавистью в сердце – ужасно.
Женя пожалела, что начала этот разговор. Ее муж выглядел расстроенным, и она осторожно погладила его по руке.
Он невесело улыбнулся в ответ:
– А ты сама-то что думаешь?
Она пожала плечами:
– Я никогда не чувствовала ненависти к водителю, по вине которого погибли мама и отчим. Я о нем не вспоминаю.
– Он жив?
– После аварии выжил, отделался небольшими травмами, а теперь – не знаю. Наталья Павловна с Михаилом Васильевичем тоже его простили. Они даже ходили в суд и просили, чтоб его не наказывали слишком сурово. Ведь знать, что по твоей неосторожности погибли люди, – уже страшное наказание.
Долгосабуров внимательно посмотрел на нее. Кажется, хотел что-то сказать, но передумал и принялся за еду.
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9