Глава 2
Роман Владимирович Савельев давно привык быть использованным, если у друзей случались неприятности разного рода. Широчайшие связи Романа Владимировича, громкое имя, славное спортивное прошлое (пролонгированное в настоящем школой бокса, двумя фитнес-центрами и тренажерным залом) и внешность героя кинобоевика не раз вовлекали его в мероприятия, где требовалось поторговать лицом, фамилией или просто выступить устрашающим фоном.
Но случалось подобное – с друзьями.
Теперь же его вынудили заниматься дурнопахнущими проблемами какой-то рыжей девицы с беспомощными глазами приблудной кошки, разгребать какие-то наркоманские заморочки…
Тьфу!
Если бы не Софья Тихоновна, не утренний разговор по душам с дядей Вадиком…
Тьфу! Дьявол забери всех приблудных девиц с их наркоманскими мужьями!
Девица с самого утра развила бурную деятельность. Отправила Софью Тихоновну в магазин за некими причиндалами для шевелюры, перемерила кучу Настиных – Настиных! – тряпок и даже позволила себе заметить, что у Настасьи – у Настасьи! – меньше рост, шире бедра и нога неподходящего(!) размера.
Потом пропала в ванной комнате, вооружившись химией из магазина и ножницами, и вышла от туда…
Вышла оттуда ничего себе.
По правде говоря, Роман чуть-чуть оторопел, увидев перед собой смутно узнаваемую коротко стриженную блондинку в черных бриджах, черном джинсовом жилете поверх длинной кофты-распашонки, при повязанном на шею ярком платке Софьи Тихоновны.
«Художница», – про себя хмыкнул боксер. Из довольно скромных на вид Настиных тряпочек смогла изобрести богемно-пестрый наряд.
– Бусики с браслетами еще нацепи, – притворившись недовольным, пробурчал Савельев.
– А – надо? – заметно огорчилась Марья. – А – есть?
– А бубен тебе не разыскать?
– Цыц, Ромка! – приказала, вступаясь, баба Надя. – Маша все правильно делает! Здесь первым делом что будет? Наряд в глаза бросится. А не лицо.
Приглаженная блондинистая шевелюра на голове кошки улеглась странными извилистыми полосками, челочка причудливым уголком спускалась почти до середины лба, прическа получилась короткой, задорной и очень кошке шла. «И как изловчилась только? В ванной-то, с одними ножницами… Художница, одно слово».
Софья Тихоновна смотрела на девчонку с одобрением, Надежда Прохоровна любовно оправляла уголок шейной косынки…
«Нашли себе игрушку! Их хлебом не корми, дай подзаборного котенка обогреть…»
Огромный черный джип, спокойно переночевавший в тихом дворике, прогрело июньское солнце. Второй день лета не обещал Савельеву ничего приятного.
Они вдвоем вышли из подъезда, привычно пискнула родная сигнализация, Роман открыл водительскую дверь, мотнул головой девчонке – особого приглашения не жди, забирайся, – но Маша осталась стоять рядом с машиной.
– Ну? – недовольно буркнул боксер.
– Роман, – чуть наклонив голову, произнесла Мария, – если вам неприятна я, неприятно поручение ваших родственников, не надо. Сама спокойно разберусь со своими делами.
Умна, мысленно фыркнул Рома. Не стала устраивать перед тетушками аттракцион «благородная храбрость», дождалась, пока выйдем на улицу, и теперь дает возможность смыться безболезненно для реноме крутого парня.
А в доме вела себя совершенно по-кошачьи. Мурлыкала: «Спасибо, тети, спасибо, дяди, вы все мои спасители-благодетели». Умна. Все овцы накормлены, все волки довольны.
– Ты вот что, Маша, – медленно выговорил Савельев, стягивая с плеч кожаную куртку (день обещал быть жарким) и забрасывая ее на заднее сиденье, – ты тут не выкаблучивайся. Садись в машину, говори, куда ехать.
Марья молча кивнула, Роман устроился за рулем, буркнул:
– Пристегнись.
Кошка послушно перетянулась ремнем безопасности, назвала конечный пункт следования и умненько заткнулась.
– Кто там живет? – уже пристраивая машину в хвост очереди у светофора, с деланым равнодушием поинтересовался Роман.
– Виолетта, – четко ответила пассажирка.
– Она – кто? Содержательница притона?
– Она восторженная богемная курица.
Савельев фыркнул уже вслух. Девчонка говорила монотонно, но смысл… Наотмашь бил. Забавно.
– Ревнуешь к мужу? – подковырнул Роман. – Она его подружка?
– Марк считает Виолетту другом. Кем себя считает Виолетта, это ее дело.
Фигура… Язва!
Роман – настроение неожиданно улучшилось – спокойно рулил в потоке машин. Мария (наверное, мстя за недавние нелюбезности) молча смотрела в окно.
На перекрестке за светофором показалась стоящая у обочины милицейская машина; гаишник, поигрывая жезлом, разглядывал поток машин, возле него, опираясь на капот автомобиля, скучал товарищ с автоматом на пузе.
– Проедем ментов, – сказал Савельев тихо, – до стань из бардачка очки, надень.
Марья без суеты выполнила все в точности. Но когда налаживала на нос солнцезащитные окуляры, Роман заметил, как подрагивают тонкие изящные пальцы с коротко остриженными ноготками.
«А ведь неплохо держится кошка! Не скулит, не жалуется…» Скосил глаза пониже – коленки ровные, гладкие, ножки ухоженные… Только бледноватые, не загорает…
Тьфу! Так и врезаться недолго! (Причем «врезаться» не только в зад маршрутки, но и в эти коленки с мордашкой!)
Но, что ни говори, поведение девчонки вызывало уважение. Особенно если вспомнить, что говорили о ней тетушки: побег из милиции, не растерялась, перебросила пистолет с балкона на балкон. Если бы не нелепая случайность – выкрутилась бы. И сейчас без всякой помощи «героя боевика» ехала бы выколачивать правду из сволочного мужа.
– А почему ты уверена, что эта Виолетта знает, где искать Марка? – первым нарушая молчание, спросил Роман. – И почему уверена, что Виолетта скажет тебе, где он находится? Мне почему-то думается, вы с ней не большие приятельницы.
– Ценное замечание, – без всякого сарказма кивнула Марья, и Роман в который уже раз подумал – язва! – Виолетта может ничего не сказать. Но начинать надо оттуда.
– А если не скажет? Что тогда?
Мария повернула к Роману голову, молча посмотрела в глаза, и Рома понял –эта заставит. Если надо – выбьет.
– Ну что ж, – усмехнулся, – едем ощипывать богемных курей.
– Не надо никого ощипывать, – отвернулась Маша Лютая. – Достаточно сказать, что убит Покрышкин и Марку угрожает опасность, Виолетта сама нас отведет куда надо. «Черт – все продумала! А я – хорош. Лезу в лоб с «боевыми» комментариями».
Возле крайнего подъезда девятиэтажного кирпичного дома Марья попросила остановить машину.
– Может быть, тебе лучше остаться здесь? – спросила, глядя перед собой в стекло на милый зеленый дворик в кустах сирени.
Но вряд ли она видела сирень и лавочки.
– Пойдем вместе, – твердо сказал Савельев и вынул из замка зажигания ключи.
Подозрительно трясущийся, дребезжащий лифт довез их до предпоследнего этажа, Марья вышла на площадку, подняла очки на лоб…
Волнуется, догадался Роман. Пальцы девчонки немного тряслись; готовясь к разговору, Мария нервным кашлем прочищала горло, но в общем выглядела на полновесную четверку – невозмутимая деловитая дамочка приехала к «подружке» на розыски подгулявшего мужа.
Нажала на дверной звонок. Роман, привычно создавая фон, выступал за ее спиной черной скалой в тесных кожаных штанах, но, помня, что дверь им откроет все же курица богемная, особенно страшную рожу не корчил.
С богемных и богатырского фона бывает достаточно.
Дверь распахнулась внезапно, во всю ширь, на пороге застыла щуплая востроносая особа неопределенного возраста. В индийском платье-халате из безумно фиолетовой марлевки, жидкими всклокоченными волосиками цвета свежей ржавчины – ого, а Марк у нас крепко рыженьких любит, подумал «фон», – цепкие птичьи лапки мертвой хваткой вкогтились в косяк и дверную ручку.
Две женщины разглядывали друг друга, как полководцы поле битвы. Внизу под косогором уже сшибались полки, канониры забивали в жерла чугунные ядра и ждали команды «пли!».
– Явилась, значит, – прошил воздух первый шипящий залп.
– Здравствуй, Виолетта, – спокойно поздоровалась Марья, и стало непонятно, чья тактика (выжидательно-позиционная или нападательная) получит драгоценный приз – плененного героином художника.
– Зачем пришла?!
– Мне нужен Марк.
– Ой! И давно он тебе нужен?!
– Перестань, Виолетта. Мне нужен муж, у него неприятности, нам надо поговорить.
– Неприятности?! – разъяренно брызгая слюной, зашипела ненормальная воительница.
– Виолетта… – донесся из глубины квартиры слабый голос, – кто там?
И несколько секунд женщины смотрели друг на друга оторопело и, пожалуй, с ужасом.
– Марк! – опомнившись, закричала Марья. —
Это я! Я здесь!
– Не пущу!!
Что делает с поклонницами мужской талант, Савельев видел: на футбольных матчах, возле боксерского ринга, у автобуса с хоккейной командой или «мальчиковой» группой… (Говорят, на мужском стриптизе такое буйство приключается!)
Но чтобы клуб фанаток живописца включал в себя такую фурию, пардон, не ожидал.
Всклокоченные волосы обернулись петушиным гребнем, птичьи лапки – как в мистическом боевике! – вдруг обросли длиннющими острейшими когтями. Виолетта, нажимая на дверь тщедушной грудью, пыхтела, стараясь ее захлопнуть перед носом Марьи.
Та рвалась в квартиру. Фанатичная ярость одерживала верх.
Но в засаде у полководца Марии Лютой засели боксерские полки. Роман успел-таки нажать на готовую захлопнуться дверь поверх Машиной головы, курица – в распахнувшемся, как фиолетовые крылья, халате – влетела задом в прихожую, но зычный артобстрел не прекратила.
– Не пущу, Машка! Он мой! – гремела канонадой. – Не отдам!
Улетая от двери, курица зацепила крылом пластмассовую угловую этажерку и теперь вопила, засыпанная зонтами, газетами и всяческими сумками. Упавшая этажерка мешала подняться, и Виолетта, буквально взлетев над полом, выпрыгнула из угла и вцепилась Маше в ноги:
– Не пущу!!
Роман по возможности максимально бережно подхватил брыкающуюся фанатку под мышки, отодрал от жены живописца. Марья, без особого ущерба для гладкости ног, вырвалась из когтистых объятий и метнулась в дверной проем ближайшей по коридору крошечной комнаты.
Роман, с курицей, перехваченной поперек туловища, вошел следом.
На белоснежных подушках, утопая в них до впалых щек, лежал мужчина с запекшимися, покрытыми коростой губами, глаза его ввалились и лихорадочно блестели из черных провалов глазниц. Руки с длинными желтоватыми пальцами крепко стискивали край одеяла на груди.
Когда-то этот мужчина был очень красив. Болезнь придала чертам источенную иконописность, глаза… глаза страдали. На табуретке возле кровати стояла кружка, лежал огрызок яблока и чистое полотенце.
– Марк? – прошептала Марья. – Это ты?
Мужчина на постели скорчил гримасу, не очень похожую на усмешку.
– Марк… это – ты?!
Буйная воительница, обмякнув, безропотно висела у Романова бедра, Мария осторожно присела на край постели.
– Что с тобой?!
Художник, по-прежнему молча, смотрел на жену.
– СПИД у него, – буркнула покоренная Виолетта. – Последняя стадия, умирать отправили.
– Откуда отправили?! – Марья обернулась к подруге мужа.
– Да отпусти ты меня! – жалобно вскрикнула Виолетта, Савельев опомнился, разжал тиски. – Из больницы отправили. – И, оправив халат, продолжила: – Домой отправили, умирать. – И добавила мстительно: – Ко мне домой.
– А вы… а ты…
Растерянный взгляд Марьи метался между мужем и Виолеттой, она крутилась на постели и, видимо, никак не могла опомниться.
– Вика, нам надо поговорить. Оставь нас, пожалуйста, – едва слышно произнес художник, фанатка воздела вверх сжатые кулачки, собралась возразить, но – сникла. Внезапно и сразу. Уронила руки вдоль тела, дернула Романа за край футболки:
– Пойдем, – потом остановилась уже за порогом, посмотрела на больного так, словно пересчитывала руки-ноги, каждую волосинку, чтобы позже проверить – не пропало ли чего, не унесли ли из дома кусо чек любимого тела?! – пробормотала: – Но, Марк!..
– Виолетта.
– Марк!
– Иди.
– Хорошо. Я сделаю тебе чаю.
Каждый шаг, уводящий Виолетту от комнаты, делал ее несчастной. В ее покорности приказам Марка было столько жертвенной обреченности, что Савельев едва не обнял худенькие птичьи плечи. Согнувшись и едва не падая, подволакивая большими ступнями спадающие шлепанцы, поклонница таланта брела на кухню заваривать для умирающего гения чай.
А наверное, отдала бы и кровь. По капле, с радостью.
Небольшая квадратная кухонька произвела на Романа гнетущее впечатление: прокопченный до черноты потолок, на фоне таких же копченых бежевых, в подтеках стен отдраенная до белизны старенькая мебель. Совсем недавно пластиковые покрытия шкафчиков скоблили, пожалуй, даже ножом. На чисто вымытом окне неотвисевшиеся, только что из упаковки, тюлевые занавески в красных рюшах. У древнего дребезжащего холодильника красочный календарь с коричневыми красотками Гогена.
Когда-то на месте этого календаря висело что-то большее по площади. Ореол-рамка вокруг красоток был гораздо светлее остальной закопченной стены.
Было похоже, что к приходу художника – умирать – Виолетта истово готовилась. Скоблила, мыла, украшала… Как могла, насколько сил и средств хватило.
Трогательно.
– Садись, – равнодушно бросила Виолетта Савельеву и налила из пятилитровой бутылки воды в чай ник.
Поставила на газ.
Роман с трудом умостился на табурете между столом и холодильником, спросил:
– Давно болеет Марк?
– Полтора года, – стоя спиной к боксеру, опираясь руками на кухонную тумбу, ответила хозяйка квартиры.
– Марья – знала?
Виолетта покачала головой и, закусив губу, повернулась к Роману. Оглядела его с ног до головы (Савельев даже автоматически ботинки под табурет прибрал, неудобно ходить в уличной обуви по дому, где лежит тяжелобольной).
– А ты ей кто?
– Друг. Просто друг.
– Ой ли? – усмехнулась фанатка и еще раз, уже красноречиво поигрывая глазами, обвела крепкую спортивную фигуру.
– Только друг. Точнее, даже друг ее знакомых.
– А сюда зачем явился? Роман пожал плечами:
– Подвез.
Виолетта вдруг резко опустилась на табурет возле стола, схватила руку Савельева и, цепко впиваясь когтями, сжала.
– Слушай, – зашептала горячечно и быстро, бе гая глазами по лицу Романа, – зачем он ей, а? За чем?! Он ей – не нужен. Никогда не был нужен…
Роман выдернул руку.
– Это им решать.
– Да чего там решать?! Марку нужен уход…
Чайник на плите дунул паром сквозь свисток, фанатка подхватилась со стула и, засыпая в заварочный чайник каких-то травок, запричитала, забор мотала:
– Только я, только я знаю, что ему нужно. Как за ним ухаживать, какие лекарства давать, когда, по сколько. – Развернулась всем телом: – Он пришел ко мне! Так было предначертано! Он мой. Пришел ко мне, значит, он мой. – Схватила с тумбы чайник, понеслась к выходу из кухни.
– Подожди! Дай завариться!
Но Виолетта уже скрылась за поворотом к ком на те. Роман покачал головой и шумно выдохнул. Даже если бы Марье было куда сейчас везти мужа, ненормальная поклонница, не исключено, сиганула бы вслед за ним с восьмого этажа прямо на крышу савельевского джипа. Разбилась бы в лепешку, но просто так не отдала своего иконописного гения.
– Заперлись. – Покачиваясь, опираясь плечом о стену, Виолетта вернулась на кухню.
– Им надо поговорить, – спокойно произнес Роман.
– О чем? – опускаясь на табурет и все еще держа в руках чайник, сказала разгромленная по всем фронтам воительница. – Она не слышала его раньше, что может…
– А ты? – перебил Савельев. – Ты – слышала.
– Да! Я слышала! Я видела, я знала, я его чувствовала.
– А Стаса Покрышкина ты знала? – быстро вставил Роман в поток сумбурной речи.
– Кого? – споткнулась Виолетта. Она никак не могла переключиться с видений беседующего где-то за закрытой дверьюсвоегогения на всяческие пустяки.
– Стаса. Соседа Марка.
– Ах, этого… – Губы фанатки брезгливо скривились. – Одноклассника…
– Да, да, Стас Покрышкин.
– А ты, значит, его друг? – Глаза Виолетты неприязненно сощурились, уголки рта задергались в презрительной гримасе, и Савельеву показалось, что эта бесноватая курица может его сейчас ударить. – Ты – от него? Долги вышибаешь?
– Нет. Стас умер. Убит. Виолетта пожевала губами, наморщила лоб:
– Убили, значит, гаденыша…
– Да.
– А кто?
– Подозревают Марью.
– Что-о-о-о?! – Фанатка выпучилась, подалась вперед: – Эту безглазую амебу?! Марью?!
– А может быть, это ты его убила? – невозмутимо воткнул Савельев.
– Я? Хорошо бы. – Виолетта отпрянула. – Давно надо было этого гаденыша пристукнуть.
– Стаса застрелили.
– Пристрелили, значит, – удовлетворенно помотала патлами поклонница. – Допрыгался. Дождался. – И резко подытожила: – Туда и дорога.
– А ты его давно не видела?
– Стаса? Дай-ка припомню… Года три или четыре… Я ему еще обещала зенки выцарапать, если от Марка не отстанет… Это было на биеннале, Стас тогда пришел… На Марке был костюм цвета бордо с золотой полоской, желтое кашне и золотистый платочек в кармане, духи я ему тогда подарила… а носки он – вот жена досталась! – черные надел…
– И больше ты Покрышкина не видела? – Боксер перебил ушедшую в воспоминания поклонницу.
– А? Что? Покрышкина… Нет, не встречала. – И вдруг воодушевилась: – Слушай, а может, это Машка его пристукнула?! А?! Пристукнула и…
– Это не Марья, – снова перебивая, твердо выговорил Роман.
– Да? А может, это – ты? Любовничек…
– Да никакой я не любовник!
– Да ладно тебе, – отмахнулась Виолетта. – У меня глаз наметанный.
Тьфу!
Роман откинулся назад, застрял в щели между холодильником и столом и почувствовал себя беспомощным под усмехающимся взглядом ненормальной курицы.
Пауза затягивалась, – ну и плевать! – и было непонятно, насколько была только что правдива хозяйка с гостем. Роман, набычившись, разглядывал худосочную фигуру и хмуро размышлял – могла ли эта полусумасшедшая растрепанная девица убить Покрышкина?
По всем ее манерам получалось – могла. Засадить пулю в гаденыша, погубившего талант ее умирающего гения…
Но вот… сейчас? Сейчас это вряд ли. Виолетта ни за что не стала бы рисковать, ее главенствующая цель – поймать последний вздох художника. Быть рядом.
Потом, потом – возможно. Ей было бы уже все равно.
Но не сейчас. Она бы рисковать не стала. Могли б поймать, засадить в кутузку и разлучить с последним вздохом.
Нет, не рискнет. Сто раз подумает.
Роман прищурился в раздумьях, Виолетта поняла его взгляд неправильно:
– Переживаешь, не получил ли от подружки СПИД? Савельев не ответил.
– Переживаешь. На кухню, слепо глядя перед собой, вошла Марья.
Бледная как полотно, с запавшими незрячими глазами.
– Уснул, – сказала тихо. (Виолетта подскочила с табурета.) – Не ходи. Он спит. Я укрыла его одеялом.
Застрявший в щели гигант-боксер наблюдал, как заново присматриваются друг к другу две женщины: сидят напротив на табуретах, смотрят в глаза и, пожалуй, ведут безмолвный диалог.
– Сколько ему осталось? – первой проговорила Марья.
– Месяц, полтора.
– Почему так быстро?
– Не повезло, – пожала плечами Виолетта. – Два воспаления легких подряд.
– Почему он ничего не сказал мне?! Фанатка усмехнулась:
– Зачем? Ты вся в работе, у тебя другая жизнь.
– Но – почему?! Почему?! – твердила Марья, раскачиваясь из стороны в сторону. – Неужели он не был во мне уверен?!
– Ты отреклась! Ты отступила!
– Неправда!
– Правда! Ты его бросила!
– Но не в беде!
Виолетта вскочила, подошла к окну, встала спиной к Марье.
– Ты его бросила, – вколачивала монотонно. – Он нуждался в тебе, когда был здоров, но ты даже тогда – не замечала…
– Неправда! – В голосе зазвучали слезы.
– Правда! – выкрикнула Виолетта, обернулась. – Ему не нужна была твоя жалость! Ты отвернулась еще от здорового! А я не отдаю друзей предателям. Сейчас – он мой. Навсегда.
Марья закрыла лицо руками, всхлипнула.
– Уходи. Пожалуйста, уходи.
– Нет, я дождусь, пока он проснется, – сквозь пальцы прошептала Маша.
– Хорошо. Но потом – ты уйдешь.
Марк пробыл в забытьи всего полчаса.
Марья прощалась.
Роман вынул из заднего кармана брюк бумажник, выгреб из него всю наличность – тысяч восемь рублей и двести долларов, положил на кухонный стол:
– Здесь не много. Потом привезу еще. Что-нибудь конкретное нужно?
– Здоровье. Но его не купишь.
Пока машина стояла во дворе, Марья сидела еще не плача. Все слезы и силы остались в квартире на восьмом этаже. Роман перегнулся через девушку, перетянул ее ремнем безопасности – не в их положении лишние встречи с гаишниками, – спросил:
– Куда?
– Все равно, – шепнула Маша.
– Понятно.
Везти такую потерянную Марью прямиком к тетушкам Савельев не решился. Проехал пару кило метров, остановил джип в парке возле уличного кафе.
– В машине посидим?.. Или на улицу выйдем?
Марья ничего не ответила, и боксер, пройдя мимо пластиковых столиков, зашел в крошечное помещение чистенького ресторанчика.
– Двести коньяку, – сказал бармену. – Вместе с бокалом, – и положил на стойку пластиковую кар точку.
Сметливый парнишка приплюсовал фужер к стоимости коньяка, Роман бережно отнес его в машину…
Коньяк наконец-то выбил из Марьи хоть какие-то эмоции. Она, пристегнутая ремнем безопасности, склонилась над коленями, почти беззвучно, давясь воздухом, зарыдала.
Савельев, стискивая челюсти до ломоты в скулах, смотрел перед собой, не лез с утешениями.
Марии надо выплакаться. Сейчас, не перед тетушками. Не то беда застрянет комом в горле, удушит.
– Он не пришел ко мне, – всхлипнула недавно рыжеволосая беглянка. – Он не поверил.
– Он пожалел.
– Меня? – Марья повернула мокрое, с капельками слез на подбородке лицо.
– Тебя. И себя, наверное.
– Как это? – шмыгнула носом бедная кошка.
– Когда мучаешься сам, смотреть еще и на муки любимого человека не хватит сил.
– Ты думаешь? Он поступил так, потому что любил?
– Если бы не любил, не ушел бы.
– А-а-а… Виолетта?
– От нее ему легче принимать жалость, чем от тебя… От тебя не получилось. Прими его выбор. Ты должна.
– Он просил, – понуро кивнула Марья. – Просил оставить его там…
– Вот видишь, – глядя перед собой, сказал Роман. – Виолетта принимает его мучения как подарок. – И повернулся всем корпусом к Марье: – Это разное, понимаешь? Служение с радостью или только с мукой. Виолетта предана Марку…
– Я тоже! – перебивая, воскликнула Маша.
– Не так. Ты бы приняла его болезнь как кару. Вам обоим. Здесь – счастлив хотя бы один. Оставь их в покое. Не мучай Марка. Он – мужчина.
– Но я…
– Ты будешь приходить, думаю, Виолетта тоже должна это принять. Но… не отнимай их друг от друга. Пожалей вас всех.
Марья отвернулась, несколько минут смотрела в боковое стекло…
– Спасибо, – сказала тихо. – Я надеюсь,хотя бы ты веришь в свои слова хоть немного.
– По-моему, я тебе еще не давал повода сомневаться, – тихо, может быть даже недовольно, проговорил Роман. Вынул из Машиной руки недопитый бокал и, открыв дверцу, поставил его на бордюр рядом с машиной. – Поехали? – захлопнул дверцу и пристегнулся. – Наши, наверное, уже извелись – куда мы пропали?
Часа на полтора машина застряла в пробках. Марья свернулась на переднем сиденье калачиком и, кажется, спала. Иногда вздрагивая, иногда всхлипывая. Роман, во время одной из остановок, вышел из машины и, позвонив на работу, сказал, что сегодня его уже не будет.
