Глава 4
Переволновавшимся до кишечных колик тетушкам Роман сказал сурово и кратко:
– Есть и спать. Можно даже не есть.
Всосал тарелку куриного супа – молча, закусил суп тремя бутербродами – все в том же неразговорчивом настроении – и рухнул на диван в гостиной убитым буйволом.
Марья (приличная девушка не может сесть за стол, не помыв руки) вымылась, впрочем, вся. Смыла, наконец, с головы корку из слюней и крови Сережи – упокой, Господи, его душу, – и кое-как зажевала один бутерброд. И как бы тетушки ни склоняли ее к застольной беседе всяческими хитро на водя щи ми вопросами, каждый раз натыкались на совершенно не девичье упорство и непробиваемость.
Машу уложили спать в горенке Настасьи и Алеши и оставили в покое.
Часов в девять вечера, после того как Роман Владимирович расправился с доброй половиной фирменной утки Софьи Тихоновны, дамы проворно унесли со стола тарелки с объедками, выставили на скатерть чайный набор с конфетами, баранками и прочими вкусностями… Роман Владимирович приступил к рассказу.
Наконец-то.
Вадим Арнольдович постукивал по зубам чубуком незажженной трубки, слушал очень внимательно. И поражала его не столько сама история – действительно захватывающая, киношно-нереальная, – сколько неуловимо интригующие отношения, сложившиеся между племянником и девушкой-беглянкой. Большей частью сегодня молчаливой (немота, пожалуй, давалась ей даже с облегчением) и странно спокойной. Невозмутимой…
И это после всего, что ей пришлось пережить за последние дни! Убийства, гонки по лесам, болезнь мужа…
Оригинальная девица.
А Вадим Арнольдович встречал у Романа в доме еще каких оригиналок…
Совсем недавно Роман терпеть не мог приходить в гости к родному брату своей мамы. И причиной тому была сводная сестра Софьи Клавдия Тихоновна – родная, слава богу, только по отцу! – погибшая прошлым летом. Особа, крайне мягко выражаясь, весьма эксцентрическая. Эдакий Иосиф Виссарионович в женском воплощении. (И даже браков у нее было два, и обоих мужей она благополучно пережила… Чем не аналогия с отцом народов?)
И вот эта самая Клавдия Тихоновна невзлюбила Ромку с первого взгляда. Подросток Савельев, не живший никогда в коммунальных хоромах, пришел однажды к дяде в гости, и тот отправил его на кухню вскипятить чайник.
Племянник вскипятил. Заварил. И, достав из кармана горстку карамели – гостинец для дяди, – высыпал конфеты на блюдце Клавдии Тихоновны.
Что тут началось…
Описывать долго, стыдно и незачем. Будь Роман тогда лет на пять помладше, не исключено – заплакал бы.
После описанного выше казуса любое появление в доме Романа Клавдия Тихоновна тотально контролировала. Наверное, боялась, что звероватого вида пацан-боксер утащит с кухни пресловутое блюдце, фамильные алюминиевые ложки или любимую кастрюлю с розочками по бортам.
Так что сложилось: Вадим Арнольдович чаще бывал в гостях у сестры или, уже позже, когда Роман стал жить отдельно от мамы, в доме у племянника. (В конце девяностых Савельев выиграл какой-то знаковый бой, и один из поклонников спортивного таланта сделал таланту исключительный подарок – уступил за символическую плату шикарный недостроенный особняк в нехилом коттеджном поселке.) Роман часто уезжал на сборы и соревнования, и Вадим Арнольдович с удовольствием приглядывал за жилищем в момент отсутствия хозяина.
А позже и просто приезжал пожить на чистом воздухе. Дядя и племянник сдружились еще в школьные годы Романа: Вадим Арнольдович помогал племяннику с уроками, иногда с советами (сестра Ирина давно развелась с мужем, вернула девичью фамилию, и иной мужской руки в доме просто не было). С годами эта дружба окрепла, и так получилось, что тайн из своих амурных похождений Роман Владимирович не делал. В доме племянника дядя повидал предостаточно всяческих прелестниц. Порой они бывали умные и степенные, порой взбалмошные и сумасбродные, пару раз встречались изумительные, божественные дурочки ангельской красоты и неземной глупости. Чаще попадались девицы со спортивной выправкой…
И каждая мечтала остаться в этом доме навсегда.
(Кстати, не лишним будет сказать, недавно Рома нешуточно увлекся внучатой племянницей Софья Тихоновны… Но Настя мудро выбрала не увлеченного боксера, а насмерть влюбленного лейтенанта Алешу.) Еще недавно Вадим Арнольдович замечал в племяннике только неглубокое покровительственное внимание к своим пассиям. Чуть-чуть привязанности, чуть-чуть хорошего тона, чуть-чуть обособленности…
Сейчас же с Ромой происходило что-то необыкновенное.
Недавно рыжая девчонка (ей двадцать семь, но как может называть женщину этого возраста шестидесяти-пятилетний профессор?) то и дело ловила на себе взгляды Ромы, требующие одобрения. Роман апеллировал к Марии как к последней, чуть ли не высшей, инстанции!
И даже больше. За прошедшие двое суток у этой парочки образовалась своя игра! Если Роман употреблял в разговоре какое-то жаргонное словечко, то тут же произносил с многозначительной интонацией «Мария Анатольевна», и новоявленная блондинка с мягкой улыбкой переводила сленг на литературный русский язык.
А такие игры, как знал по своему опыту профессор, значат много. Они превращают двоих – мужчину и женщину – в заговорщиков, интеллектуально цементируют, роднят и дают понимание чего-то важного только для обоих. Объединяют.
Безусловно, такие игры быстро возникают в постели. Появляются моментально, как мушки дрозофилы в запечатанном пакете с теплыми, размягченными фруктами…
Но интимной близости между этими двумя явно не было. Любовный роман, находящийся в активной фазе развития, чувствуется издали: «случайные» прикосновения, дрожь девичьих ресниц, ласкающие взгляды…
Тут не было ничего подобного. Мария была партнером, ровней, ресницы трепетали… у Романа.
«Попал ты, брат, – посасывая незажженную трубочку, думал профессор, – ох ты… – попал. Это тебе не подруга с ковра-татами, не фифа напомаженная… Мария Анатольевна – фигура, если ты еще не понял. Не памятник, поставленный среди толпы: красавица надменная и цельная, но зубы обломаешь… Мария – вещь в себе. Дистанцию сама определяет».
…Обалдевшие тетушки прослушали рассказ Романа в полном смысле разинув рот. Надежда Прохоровна даже очки (которые терпеть не может) надела, дабы лучше видеть мимику рассказчика, дополняющую повествование получше всяких литературных изысков. И в результате, после всего услышанного, задала самый близорукий из бессмысленных вопросов, произнесенный традиционным ворчливым тоном:
– И почему ты сразу Машу к своему адвокату Иванову не отвел?
Роман растерянно взглянул на дядю.
Двоим мужчинам не надо было объяснять друг другу очевидного – почему?
Четыре дня назад Мария Лютая была для Ромы досадным недоразумением, рыжеволосой прилипалой, подкидышем, сбежавшей из мусорного бачка подзаборной кошкой… Да кем угодно! Только не женщиной, которой хочется уделять время и силы.
Вадим Арнольдович крякнул, поменял позу, высвобождая ногу из-под стола и закидывая ее на колено, пришел на выручку племяннику:
– Что говорит Василий Тимофеевич?
– Он займется нашим делом, мы под его защитой.
– Суд примет результаты независимой экспертизы?
– Должен. Лаборатория, куда он отвел Машу, хоть и хитро навороченная, но государственная.
– Когда будут готовы результаты?
– Через несколько дней. Надо выделить ДНК из крови, получить ДНК Сергея… В общем, забот хватает. Главное здесь то, что адвокат имеет право самостоятельно добывать вещественные доказательства невиновности своего клиента.
– С этим ясно. А как быть с первым обвинением в адрес Марии?
– Я говорила, надо было сразу Машу к этому Тимофеевичу вести, – вредоносно пробурчала Надежда Прохоровна, славная защитница всех кошек, воробьев, щенков и просто сирых и убогих. – Сейчас бы одной головной болью меньше было, твой Тимофеевич уже четыре дня бы этим делом занимался.
И подарила Роме испепеляющий взгляд. Удар приняла на себя цельная натура Марии Анатольевны.
– Мне надо встретиться с другом, – произнесла, меняя тему.
– С Луизой? – предостерегающе прищурился Роман.
– Хотелось бы и с ней, – не отводя глаз, твердо выговорила Марья.
– Не пущу.
«Ну и дела», – подумал Вадим Арнольдович. Парочка разговаривала уже больше глазами, отрывистыми фразами, полностью понятными только им обоим.
– Не пущу, – повторил Роман.
– Хорошо, – покорно согласилась девушка.
«Ай да Машка! Ай да хитрюга! Развела Ромку как младенца. Встречаться явно собиралась не с Луизой, с кем-то другим, но теперь этого другого Ромка воспримет с облегчением…»
– Пожалуй, – продолжила Мария, – не лишним будет встретиться с человеком с моей старой работы.
– Зачем? – Савельев задвигал желваками на скулах.
– Рома, – терпеливо и вразумительно приступила Маша, – мы одного за другим отсеяли всех подозреваемых…
– Я твою Луизу не отсеял. Только одна она с твоей работы была в те дни в гостях и могла…
– Рома! Мне кажется, мы уже договорились – Луиза ни при чем. Давай не будем вновь тратить время на пустые препирательства. Так вот. Я хочу начать все заново.
– С работы?
– Да. У меня слишком мало знакомых, почти все они концентрируются по месту старой службы. Я хочу встретиться с Михаилом – он системный администратор нашего офиса, и узнать, что нового или необычного случилось в офисе за последнее время.
Просто – узнать. Только на прежней работе у меня были хоть какие-то мало-мальские злопыхатели и конкуренты.
– Да это вообще мог быть какой-то наркоман из окружения Покрышкина!
– Да как ты не понимаешь! – в ответ разгорячилась Марья. – Наркоман не оставил бы наркотики! Не стал бы прятать под белье пистолет! Все произошедшее направлено конкретно – на МЕНЯ! А все друзья Покрышкина обо мне забыли полгода назад!
– А если – ждали?!
– Полгода? Чушь! Роман запыхтел разозленно, нахмурился:
– Опять – чутье?
– Опять! – Мария вскочила со стула, подошла к окну и встала, очень огорченная, спиной к обществу.
– О каком чутье вы тут толкуете? – налегая на стол грудью, шепнула Надежда Прохоровна.
– Да вот, – махнул рукой Савельев, – чутье у нее, понимаете ли, какое-то необыкновенное, звериное. Не эта чуйка, так кукарекала бы сейчас на нарах, слезные жалобы во все инстанции строчила и передачки от подружек получала…
– А в этом есть определенная справедливость, – глядя, как медленно отворачивается от окна Марья, сказал Вадим Арнольдович, – чутье у Маши действительно есть… Что с тобой, Машенька?
Еще недавно к окну отворачивалась разгоряченная розовощекая Марья…
Сейчас на общество смотрела чудовищно побледневшая девушка с остановившимися глазами, губами, перебирающими какие-то звуки; Марья смотрела на Романа и недоуменно двигала бровями.
– Маш, ты что?
– Рома… – пролепетали посеревшие губы, – что ты только что сказал? Повтори…
– Ну… Чутье у тебя железное. Иначе сидела бы сейчас на нарах, кукарекала, жалобные письма… – зачастил боксер.
– Да, да, – оборвала его подруга. – Все правильно, все так…
– Что – так?! – вновь вспыхнул Савельев.
– Мне надо позвонить, – пробормотала Марья и быстро, кивнув всем сидящим за столом, направилась из комнаты.
– Ты куда?!
– Звонить из этого дома нельзя, – кажется, не видя перед собой ничего, кроме уличных башмачков, бубнила Марья, – мне нужен таксофон…
– Я с тобой, – категорично заявил Роман Владимирович и, морщась от боли в стертых пятках, вбил ноги в высушенные тетушками ботинки.
Вся компания большого совета смотрела на него с сочувствием, на Марию Анатольевну с недоумением и где-то даже с осуждением.
Мария это осуждение уловила.
– Мне лучше одной побыть, простите, – пролепетала.
– Одна ты никуда не пойдешь, – сказал Роман и взялся за дверную ручку.
– Куртку надень! – воскликнула добрейшая Софья Тихоновна и хлопотливо прихватила с вешалки две ветровки. – Дождь обещали!
Казалось, Марья не услышала и даже не заметила, как Роман потопал вслед за ней по лестнице. От какого-то внутреннего сосредоточения она очнулась лишь на улице, когда Савельев набросил ей на плечи курточку Анастасии.
– Поймаем мотор и отъедем от дома, – сказал. —
Нас ищут, нельзя, чтобы твой звонок проходил с соседней улицы от дома моих родственников.
– Хорошо, Рома, – кивнула Маша.
Это мелодичное покорное «хорошо» всякий раз сбивало пыл с боксера почище оплеухи. Орать и терзать вопросами девушку, так безропотно произносившую «хорошо, Рома», было совершенно глупо, беспощадно, гадко.
Хмурый Савельев поймал такси, усадил Марию на заднее сиденье и сел рядом.
В полном молчании, Маша только назвала шоферу улицу, находящуюся на приличном удалении от дома, они ехали минут двадцать.
Роман обиделся. Марья совсем не замечала его напряженного, показательно устремленного вперед взгляда, ушла куда-то невообразимо далеко – одна.
– Кому ты собираешься звонить? – стоя уже на тротуаре перед таксофоном, держа телефонную карту в руках, спросил Савельев.
– Я же говорила, – голосом, звучащим из невообразимого далека, произнесла Марья, – Михаилу.
– Ничего не изменилось?
– Нет.
Любую другую девчонку Савельев без всякого сомнения поставил бы прямо перед собой, тряхнул за плечи – что за тайны?! Что происходит, расскажи!
Но эту девушку, ушедшую так далеко, – не получалось.Эта девушка не скажет ничего. Если сама не захочет.
Роман молча вставил карту в прорезь автомата, отошел на шаг и отвернулся.
Но едва Марье ответил какой-то Михаил, вернулся. Встал рядом и приложил ухо с другой стороны трубки.
В конце концов, Мария сама так делала…
– Алло, Миш, это Марья. Привет. Не разбудила?
– Машка?!.. Подожди, я сейчас в другую комнату перейду, Танюха Антона спать укладывает…
В глазах Марья появилось неуловимо виноватое выражение, Роман сурово сдвинул брови и ясно дал понять, что уха от трубки убирать не собирается. Он из своих телефонных разговоров тайн не делал…
И вообще – если тонут, то не до этикетов. Один спасательный круг на двоих искать надо.
– Маш!! Алло! Ты где? Ты как?
– Я у друзей.
– К нам милиция чуть ли не каждый день ходит! О тебе расспрашивают, сегодня вообще весь офис перетрясли!
– Миш…
– Ты что там натворила?!
– Миш, ты можешь со мной встретиться?
– Могу.
– Сейчас.
– Черт… А ты где?
– Буду ждать тебя в сквере с фонтаном возле твоего дома.
– О’кей. Танька все равно хлеба на завтрак купить просила.
– Тогда выходи. Я буду через пятнадцать минут.
– О’кей. Лечу.
Маша повесила трубку, еще более виновато посмотрела на Савельева:
– Рома, прости… но к Мише я пойду одна.
– Почему? Какие-то тайны?
– Прости. Так будет лучше.
– Чем?! Мария медленно скользила глазами по лицу друга, как будто изучая каждый шрам, каждую складку между нахмуренных бровей, ответила и, кажется, обманула:
– Нельзя, чтобы нас видели вместе. Если что – ты на свободе, ты меня вытащишь…
– Не доверяешь этому Мише?
– Доверяю, – просто ответила Маша. – Но… На работе была милиция. Там знают – если я к кому-то обращусь за помощью, то в первую очередь к нему.
– Я буду рядом, – после недолгого раздумья кивнул боксер, так как пришлось признать – определенная логика в словах Марии присутствовала.
Логика, но не правда.
Проходя мимо ночного супермаркета, Роман затормозил, придержал Машу за рукав:
– Подожди здесь. Я быстро.
– Мы опоздаем!
– Ничего, – жестко обрезал Савельев, – подождет. Скажет жене – очередь за хлебом была.
Он быстро заскочил в магазин – Марья топталась возле широкого окна и видела все, что делается внутри, – но в торговый зал не пошел. Остановился у отдела, торгующего всякой электронной мелочовкой, и, выйдя через пять минут, протянул Маше какой-то небольшой прямоугольный предмет:
– Это диктофон. Перед разговором нажмешь на зеленую кнопку.
– Роман! – отпрянула Марья. – Зачем?!
– Хочу услышать каждое ваше слово.
– Ты мне не доверяешь?!
– Маш. Ты собиралась потом рассказывать о вашем разговоре? Или…
– Собиралась. – На секунду зрачки Маши ушли в сторону.
– Вот и ладушки. Запишешь, получится ловчее.
Мария как-то печально, потерянно-беспомощно улыбнулась и положила плоскую коробочку в карман курточки.
И Савельев отчего-то почувствовал себя немного скотиной.
Роман стоял у крайней лавочки округлого, с фонтаном в центре сквера и, засунув руки в карманы заботливо выстиранных и высушенных тетушками джинсов, смотрел, как быстро подходит Маша к субтильному узкоплечему субъекту – типичной жертве «Пентиума». Увидев подругу еще издалека, субъект возбужденно заприплясывал, загарцевал на тощих прямых ножках с приплюснутыми лаптями размера сорок пятого… «Ну надо же. Сам тощий, дунь – развалится, а лапти на хорошего дядю, – почему-то огорчился Савельев. Увидел, как Маша сунула руку в карман, и удовлетворенно хмыкнул: – А диктофон включила…» Сел на лавочку и, нервно перебрасывая ноги с одного колена на другое, поглаживая пальцами высокую деревянную спинку, нахмурился: жертва «Пентиума» нежно лобызала Марию в щеку.
«Вот гад! На заднице одни кости, а туда же!»
Разговаривали коллеги непростительно долго. Хотя, наверное, не долее десяти минут: Савельев весь извелся. Ему уже хотелось, чтобы из всех кустов сквера повыползали тихоновские бойцы, ОМОН нагрянул…
Ух! Он бы им навешал.
Ух! Раскидал. В фонтан и по газонам. А жертву мордой в воду, мордой в воду…
Наконец-то – через сто! через тысячу секунд, часов и лет! – Мария встала с лавочки, попрощалась с приятелем и медленно побрела к Роману.
Савельев незаметно огляделся – никто ниоткуда не заспешил за Марьей вслед, – поднялся и, не дожидаясь Маши, потопал к примеченному – за тысячу секунд, часов и лет! – ресторанчику в глубине улицы.
Шел не оглядываясь. Знал – Мария идет за ним. Вошел в небольшой затемненный, задымленный зал и сел за столик возле выхода на кухню. Подобные точки всегда имеют второй выход на улицу, через который подвозят провиант.
Буквально через секунду в ресторан зашла Марья, сразу увидела Романа и, не глядя по сторонам, а в общем-то и на друга тоже, устало опустилась на диванчик-подкову.
Савельев немного выждал: никто не зашел в ресторан вслед за Машей, и только тогда сказал:
– Как все прошло?
Мария неловко, скованно достала из кармана диктофон и молча положила его на столик.
– Что будете заказывать? – удивительно быстро возник возле «подковы» вертлявый официант.
– Ты что закажешь?
Между приятелями как будто пробежала большая, толстая, совершенно черная кошка и унесла в острых зубах недавнюю близость.
– Без разницы.
– Два по сто коньяку, лимон.
– Какой коньяк? – любезно изогнулся официант.
– Хороший! – прорычал Савельев, и любознательного гарсона как черта в трубу утянуло.
Роман смотрел на хромированную коробочку диктофона и, странно робея – или боясь чего-то? – никак не мог нажать на кнопочку воспроизводства записи.
И это – он. Тот, кто без всякого стеснения допрашивал своих парней: «Ты, недоумок, сколько палок вчера кинул?! Я, мать твою, тебе все палки оборву! Сколько раз говорил – никаких девок перед боем!!» (Пардон, из песни слов не выкинешь.)
И вот сидел теперь как зюзя – ботаник-пестики-тычинки – и не решался прослушать то, что сам – мужик! – велел исполнить.
Стиснул зубы. Стал суровым. Нажал.
И приложил диктофон к уху.
Марья безразлично сидела чуть в стороне.
Диктофон пел гадким голосом компьютерной жертвы:
«Господи, Машка, что с тобой?! Ты – подстриглась?!»
«Да, Миша, я в бегах».
«От кого?! Ах, да… менты…»
«Не только. Мне нужна твоя помощь».
«Чем смогу… А что случилось-то?!»
«Меня обвиняют в том, чего я не совершала».
«А что ты…»
«Миш, не перебивай. Давай сегодня – спрашиваю только я».
«Давай», – пораженно пробормотал компьютерщик, и Савельев словно воочию увидел, как вытянулось узкое скуластое личико.
«Как дела на работе?»
«Нормально. Как всегда, если не считать, что все на ушах стоят после визитов милиции…»
«Понятно. Как Луиза?»
«В шоколаде. К свадьбе готовится. Хотя… не готовится. Вчера ногу подвернула, сидит у Игоря дома, работает по Инету».
«У них с Николаичем все так же? Все в порядке? Любовь-морковь?» – Мария просто бомбила вопросами.
«Ну да. Живет у него, все так же. Шеф доволен, облизывает ее всесторонне…»
«Миш, мне нужно взглянуть на ком Луизы».
Пауза.
«Рабочее железо или топа?»
«Топа. Ноутбук, который она всегда с собой носит».
«Так он с ней сейчас. Дома, у Игоря».
«Понимаю, не дура. Как мне в него попасть? Через Сеть можно?»
Снова пауза, уже более длительная, и осторожное напоминание:
«Маш, а ты знаешь, что Лизка всю центровую информацию только в голове держит?»
«Или на флешке».
«Или на флешке», – эхом вторил коллега.
«Так что мне делать? Мне кровь из носа надо выяснить…»
«Что?»
«Миш, давай – меньше знаешь, легче спишь».
«С тобой?»
Савельев так сжал диктофон в кулаке, что крепкая в принципе коробочка едва не хрустнула.
«Вахрушев, я серьезно».
«Ладно, ладно, не кипятись…»
«Так ты поможешь?»
«Дай подумать… – протянул гад, которого Савельев с удовольствием притопил бы в фонтане. – Так, так, так… А слушай… Кажется, могу-у-у… Лизка сегодня просила одну программку ей переправить… Завтра. С утра пораньше. Так я могу «трояна» ей заслать… с программкой этой…»
«И что?»
«А то. Через два часа после того, как зависнет ее железо, я буду у Игоря дома. Лизка сейчас работает как сумасшедшая, если бы не нога, вообще б с работы не вылезала…»
Нога, хмыкнул про себя Савельев. Нет, шутишь. Это не нога, это брат Тиша под замок посадил!
«А ты не знаешь, над чем сейчас так упорно работает Луиза?»
«Маш, я что – копирайтер, а? Я юзер, Маша, юзер. Откуда мне знать, над чем там Лизка вкалывает?..»
«Понятно. А дома у нее, то есть у шефа – посмотришь?»
Пауза.
«Попробую. Скажу – железо серьезно кривое, попрошу изготовить кофейку для мозгов. Годится?»
«Миш, сделай, пожалуйста. Это очень важно!»
«Маш, что-то я не пойму… Вы с Луизой – не разлей вода! Что-то случилось? Это она тебя подставила?»
«Вахрушев, завянь. Я сама пока ничего не понимаю. Скачаешь информацию с Лизкиного топа, станет яснее. Пока же… я не очень на нее грешу… Правда».
«Усек, Машок. Забились. Завтра днем позвоню. Куда?»
«Давай договоримся так. Позвони Ирине Яковлевой. Помнишь, той, из бухгалтерии? Она первой в сентябре из офиса вылетела».
«Ну».
«Ты позвони ей, скажи, где мы можем встретиться, я ей перезвоню и все узнаю. Договорились?»
«Маш, ты что… так серьезно попала?» – В голосе компьютерщика слышалось настоящее дружеское беспокойство.
«Серьезней некуда, Миша».
«Ну, если это Лизка!..»
«Давай, Миша, позже будем выступать. Пока я ничего не знаю. Пока ничего не ясно».
Из диктофона раздался сильный шорох, видимо, это Маша, вставая с лавочки, задела локтем карман.
«Ну, давай прощаться».
«Давай. Ты сейчас куда? Проводить?»
«Топай домой, папаша, – усмехаясь, проговорила жена художника. – Тебя за хлебом отправили, батон не забудь…»
И все. И тишина.
Савельев медленно выцедил из фужера весь коньяк, что принес незаметный, как моль, официант, посмотрел на Марью…
– Ну, – сказала та. – Спрашивай.
– Кого ты обманываешь, Мария Лютая? – тяжело выговорил боксер. – Меня или его?
– Не поняла.
– Кому ты врешь? Кому вкручиваешь? Мне говоришь, что Луиза не может быть твоим врагом, ему – валишь все на Луизу. Где правда?
– Посередине.
– Зачем ты крутишь? Чего недоговариваешь?!
– Я жду.
– Чего?!
– Того, что принесет мне Миша.
– Он…
– Он тоже был у меня дома в те пять дней. И теперь все зависит от того,что именно он мне принесет. Как поведет себя…
– …Твой любовник.
Уму непостижимо. Смешно и потрясающе. За двадцать лет активной половой жизни Савельев переживал и расставания с каменным лицом, и измены, с лицом чуть безразличным, обман, невинное лукавство, даже воровство…
Его бросали, чаще он бросал. Его заливали слезами и упреками, он откупался, отдаривался, «забывал»… С достоинством умел – расстаться.
Мария Лютая ему – никто. Ни клятв, ни обещаний, ни обязательств. Даже повода ревновать нет! Здоровая двадцатисемилетняя баба, муж – ничтожество. Рядом – доверчивый безопасный секс с женатым другом. Без всяких прогнозов на будущее, у пентюха жена Танюха…
Удобно. Почти достойно. Для здоровья полезно.
Но почему так больно?
Напиться?
Обругать?
Уйти?
Все глупо. Пить Савельев не любил. Уйти? А как же лодка? Одна на двоих…
Осталось обругать. Хоть что-то…
Вот облом!!
Хорошо хоть, рожа сама по себе – каменная.
И голосом ледяным, что аж зубы заныли:
– И когда ты собиралась нам обо всем рассказать?
Или считаешь, что это не наше дело?
Мария сдвинулась на край сиденья, поставила локти на стол, опустила голову:
– Ты помнишь, как все начиналось? Помнишь?
В начале я никого, кроме Марка, вообще не подозревала… Квартира… Муж наркоман… Чем не пред лог для того, чтобы убрать меня из списка жильцов, посадить в тюрьму… Я же не знала, что все так обернется… Не знала, что Марк у Виолетты и она к нему не то что нотариуса, главу района не подпустит…
Он – весь ее. До донышка, до последнего вздоха…
Почему Марья подходила к вопросу своего, мгм, адюльтера, так издалека, Савельев понял чуть позже.
– Мы к ним приехали… Помнишь?.. Я плакала… Потом приехали назад… – Маша вскинула голову: – Я не могла. Понимаешь – НЕ МОГЛА. Так просто рассказать Надежде Прохоровне и Софье Тихоновне, что в те пять дней в моей квартире был мужчина.
– Почему? – Вопрос был собран, спаян, как ледяная крепость.
– Да как ты не поймешь?! Я, молодая здоровая жена смертельно больного мужа. Сижу – лью слезы. И вдруг – ах да… Забыла сказать. Одной ночью я тогда принимала любовника. Как в анекдоте – у него жена с ребенком на дачу к родителям умотала, ну, мы и порезвились. Да у меня язык не повернулся!
Савельев слегка приподнял руку, щелкнул пальцами, и из дымного прокуренного воздуха соткался официант.
Рома сделал пальцами круговой жест – повторить, гарсон согнулся в поклоне и расформировался.
Наблюдая эту пантомиму, Марья не решилась предложить: «Возьми мой фужер, я все равно не буду».
Как будто поняла – к ее бокалу Савельев не притронется.
Роман тяжело налег грудью на стол, воткнул зрачки в Машину переносицу и медленно выговорил:
– Слушай, подруга, ты что думаешь… Мы тут с тобой уже почти неделю в игрушки играем?! Да?!
Не могла она, видишь ли… Корчит из себя институтку…
Справедливые, грубые слова ударили наотмашь. Мария отпрянула, оперлась на спинку дивана, отдалилась.
Но Савельев не мог иначе. Ему воздуха не хватало, не то что… такта.
Марья схватила вытянутой рукой бокал, сделала глоток коньяка. Закашлялась.
И то ли коньяк, обжегший горло, то ли досада пополам с обидой выбили из глаз слезы. Две жалкие, нисколько не похожие на путный бабий поток слезинки скатились по щекам.
Савельев много раз видел, как плачут женщины. Иногда зло, иногда с истерикой, тихо, затравленно, превозмогая боль от удара на ринге или татами… Порой хотелось пожалеть, чаще отвернуться, скупые Машины слезинки вообще не вызвали эмоций. В них не было картинности, они не напрашивались на сочувствие, скользнули по щекам и высохли.
Такие слезы льда не топят. Они как яд: захочешь – отравись, а хочешь – выплесни, забудь…
Неотработанные слезы. Случайные. Их не заметили даже Машины глаза…
Роман достал из кармана джинсов сложенную пачечку купюр, отстегнул с походцем, на чай и встал:
– Пошли.
Пока Марья выбиралась из глубины подковы, почти влюбленный в накачанного боксера официант принес коньяк.
Удивленно посмотрел на деньги, поставил фужер на стол, Савельев подумал и – выпил.
Напиться вообще хотелось в лоскуты. До черной комы. До беспамятства.
И будь что будет. Тяжело нарисовать себе женщину, а потом увидеть, как кто-то облил дивный портрет чернилами…
Прохладный воздух немного отрезвил. (Не от спиртного, от злости.) Роман шагал чуть впереди к стоянке такси и потерянно думала: «А что я, собственно, завелся?..»
У всех его женщин, кроме, пожалуй, первых школьных романов, до него были мужья, любовники, приятели. Было прошлое. Марья ему знакома вообще нисколько. У нее была своя жизнь, свои проблемы, радости, и жила она не в монастыре, а в стольном граде…
Но почему так больно?!
«Я накрутил себя».
Еще дома, каким-то невероятным, тем самым верхним собачьим чутьем – почувствовал соперника. Уловил. По одному слову, по имени, по вздоху, по мимолетному жесту…
Уже обрисовал себе чужой предполагаемый роман, увидел, как коллеги встретились, и тут же – поехало.
Пустое все. Пус-то-е.
– Что будешь делать? – спросил уже в такси.
– Завтра встречусь с Мишей.
Удивительно, но эти слова не вызвали зубовного скрежета. Напротив – успокоили.
«Встречусь с Мишей» прозвучало так себе – по делу. Миша помогает, и это просто факт. Почти казенный. Единица в штатном расписании.
Как и Роман.
