Часть 2
Я сидела на тесной профессорской кухне и чувствовала, как делится время. На «до» и «после».
Прежде я жила в режиме настоящего времени — иду, беру, делаю. Человеку, который много врет, лучше жить в настоящем. Сказал, забыл, существуешь дальше. Прошлое касалось вещей — у книжной полки Мишиного дедушки было прошлое, у Музиного кокона из хлама было прошлое… Я жила в квартире, имеющей лишь настоящее, с настоящей свекровью и несовершенной диссертацией.
Теперь время разделилось, пронеслось надо мной и разломилось на части «с Викторией» и «после нее». Тоже сейчас, но уже в прошлом. Как раньше, уже не будет. Никогда. Это тоже новое слово. Как «было».
…До Текстильщиков Лев гнал, словно на пожар. Перебивая запах коньяка мятной жвачкой и не перебивая вопросами моих мыслей.
Поэтому я не плакала. Ушла в себя, в прошлое, и не плакала.
Потом мы приехали на место. Глазами сухими, горящими солью, я смотрела на Тошика и плакала сердцем, не надрывая его ушей. Я тоже страдала, но ему было хуже.
— Спасибо, что приехали, — сказал Тошик. — Сестры причитают, с ними тяжело… но одному… — Он прерывисто вздохнул. — Плохо мне, Сима. Ох, как плохо…
Худой и ширококостный, он переплел ноги, съежился на табурете, как сломался, и длинные пряди волос, которыми профессор маскировал лысину, болтались у лица серыми неряшливыми нитями. Впалые щеки серебрились щетиной, и весь вид Тошика словно кричал — так теперь будет всегда! Он ушел в свое горе и не хотел выбираться.
«Поехать завтра с ним на дачу? Поговорить с Антоном? Парню уже четырнадцать, он должен поддержать отца».
Лев ушел на балкон, и я очень удивилась, когда оттуда потянуло сигаретным дымом. Виктория не разрешала своему мужу курить в доме и всегда гоняла его на балкон. Видимо, Лев нашел сигареты Тошика и теперь отвлекается как может, тактично не принимая участия в разговоре.
— У Вики мизинец сломан. Представляешь, все в порядке, а мизинец сломан… Сердце и мизинец, — профессора заклинило на этих словах, и он повторил их раз пять.
— Она сломала его в падении? — спросил вернувшийся с балкона Лев.
— Не знаю, — Тошик пожал плечами. — В… морге… сказали, повреждение получено в момент смерти… палец даже не распух… Может быть, у нее от боли остановилось сердце? Вика упала… и умерла… — он поднял на нас выплаканные голубые глаза.
— Где нашли Викторию? — спросил Лев.
Казалось, вопросы отвлекают Тошика. Возвращают его ближе к времени, когда жена была жива.
— Рядом с подъездом. За лавочкой. Сосед с пятого этажа пошел провожать гостей… вышел… а Вика там… лежит, — Анатолий Карпович всхлипнул, махнул рукой, взял сигареты и вышел на балкон. Словно Виктория опять его заругает — нельзя курить в доме…
Над кухонным столом висит фотография — Виктория с маленьким Антоном на руках на фоне бревенчатых стен дачи. Лева долго всматривался в их лица.
— Мадонна с младенцем, — наконец сказал он. — У Виктории лицо, как на старинных иконах…
Я кивнула. Слегка вытянутое лицо подруги с огромными, печальными даже в улыбке глазами… Волосы она всегда стягивала на затылке, подчеркивая правильный овал и длинную стройную шею.
— Иконописный лик, — повторил Лева. — У моей тетушки, которая теперь Амбарцумян, было много старинных икон… Наследство бабушки.
Мы забивали время скупыми фразами. Лев не знал, куда деть руки, и вертел в пальцах кофейную ложечку. Я не знала, куда деть глаза, и старалась не смотреть на фотографию.
Тошик принес с балкона трехлитровую банку черносмородиновой наливки, без слов налил три рюмки, и мы не чокаясь выпили. Наливка была прошлогодней, слегка перебродившей и сдобренной спиртом. Виктория готовила ее на день рождения мужа — через две недели Анатолию Карповичу исполнится сорок.
— Во вторник… приедете? — спросил он.
— Да, — в один голос сказали я и Лева.
— Спасибо, ребята. Езжайте домой… поздно уже…
— А как ты? Хочешь, я останусь?
— Нет, езжай, Сима. Уже ничего не поправишь…
Всю дорогу из Текстильщиков до дома мы ехали медленно и молча. Лев барабанил пальцами по рулю и косился на мои колени, словно успокаивать надо их. Потом не удержался и погладил меня по ноге. В этом жесте не было ничего неприличного. Лев не знал, как выразить сочувствие, и прикосновением показал — я рядом, я помогу.
— Ты в порядке? — подъезжая к булочной, спросил он.
— Да. Если это возможно…
— Завтра я тебе нужен?
Я покачала головой.
— Спасибо. Помощь нужна Тошику, но у него много помощников…
— Во вторник я тебя отвезу.
— Нет, — сразу перебила я, — не надо. Я поеду с Музой, а ей трудно объяснить, какое отношение ты имеешь к Виктории. Извини.
Лев понял.
— Тогда до вторника? Я подъеду сразу к крематорию.
— Да. До вторника. И… спасибо, Лев.
— Не за что, Сима, — сказал он и помог мне выбраться из машины.
Ночью я не спала, а дремала. Отрывочно, вздрагивая от проносящихся кошмарных видений, — то на меня наезжает синяя морда троллейбуса, то грузовик начинает делать круги и носиться за мной среди бесконечных бетонных заборов. Я уворачивалась от бортов, падала в мягкую пыль, каталась по асфальту, колеса проезжали по поводку, разделяя меня и Людвига…
Виктория мне не приснилась.
Выспавшаяся Муза встала ни свет ни заря и, засунув в рот старую химкинскую челюсть, выгуляла Людвига. По холодку, в безопасности, пока подруги-невесты не вышли на утренний променад.
— Сима, надеюсь, сегодня ты привезешь мои зубы, — улыбаясь, как дупло сосны, сказала свекровь и налила мне чаю. — Ты плохо выглядишь…
Это было сказано вскользь. Бессонницу невестки свекровь оправдывала тоской по мужу. Бледный Серафимин вид — лучшее доказательство целибата.
Я хмуро грызла подсушенный хлебец и размышляла: сказать Музе Анатольевне о смерти Виктории сейчас или подарить ей еще один спокойный день? Пожалуй, следует повременить. А то вывалю на старушку известие и уеду на работу, а она будет сидеть взаперти и рыдать до вечера.
— Что купить в магазине? — спросила я.
— Хлеба, яиц, «рокфора», сметаны и овощей для салата. Я разморожу мясо и потушу с картошкой.
— Старые челюсти уже не натирают? — думая о мясе, спросила я.
— Так я надеюсь, ты мне новые привезешь, — беспечно ответила свекровь и достала из морозильника брикет вырезки.
«Это вряд ли, — подумала я и добавила сливок в чай. — И с этим надо кончать. В смысле — с враньем».
На работе был аврал. Куда-то исчезло кредитное дело ООО «Старый мост», и Вениамин Константинович гонял подчиненных в хвост и в гриву.
— Кто последний его брал?! — орало обычно невозмутимое начальство.
По смутным воспоминаниям секретаря Екатерины Дмитриевны, это была Нинка Матюшина. Но Нинель носилась наравне со всеми и делала круглые глаза.
Кредитное дело ООО «Старый мост» нашлось в моем сейфе под папками «На подпись».
— Что за черт, — пробормотала я и пошла сдаваться.
К «Старому мосту» я не имела никакого отношения и папки этой в глаза не видела. Но факт оставался фактом, и ничего более, как сослаться на «некоторую рассеянность», в свое оправдание я не могла.
— Перепутала, — потупив очи, проблеяла я, получила нагоняй и отправилась в курилку.
Матюшина была там. С незажженной сигаретой в руках стояла и ждала меня.
— Съел? — спросила Нинка.
— Почти, — ответила я и прикурила от протянутой зажигалки. Прикуривала долго, так как руки тряслись и у меня, и у Матюшиной. — Но вроде обошлось. Это дело ты ведешь?
— Нет, — честно моргнув, пролепетала Нинель. — Константиныч сказал, сам займется. Старые мостовики народец ушлый, шеф их копнуть хочет…
— Ну, ну, — проговорила я. — И как дело у меня в сейфе оказалось?
— Ты вчера у Тошика была? — перебила Нинка.
— Была.
— Плохо?
— А ты как думаешь?! — неожиданно окрысилась я. В том, что у Вики остановилось сердце, виновата и Нинель. Наплела о Тошике пес знает чего и довела подругу до валидола. — Лучше скажи, с какой стати ты в пятницу о взятках говорила?
— Это правда, — квакнула Матюшина, — все берут…
— С ума сошла? Тошик — взяточник… Твой Ковров лично деньги передавал или через Степку?
— Не кричи, — испуганно попросила Нинель и побледнела. — Всем хочется детей выучить…
— Всем, — кивнула я, — но не шантажом.
— Бог с тобой, какой шантаж?! — совсем перепугалась Матюшина. — Я пошутила…
Нет, все-таки Нинка — идиотка. Если уж начала врать, придерживайся основной версии. А тут, то «все берут», то «я пошутила».
Или Ковров столько заслал, что вороватому Степке в жизни не расплатиться? Тогда Нинель будет плести что угодно, лишь бы я не начала ворошить муравейник…
Не удивлюсь, если это она дело старых мостовиков в мой сейф подложила. Как мелкую пакость. В свете назначения нового начальника отдела. Подложить подложила, а достать, может быть, и хотела, да не смогла. Сейф я держу открытым в течение рабочего дня и за коллегами не слежу, но на ночь запираю обязательно.
Теперь Нинель не знает, как ко мне подлизаться.
— Симочка, ты на венок складываться будешь? — заюлила коварная.
— Зачем? Куплю отдельный, от Мухиных.
— Конечно, конечно. Мы тоже со Степой заказывать будем… На тебя заказать?
Я молча покурила секунд тридцать, и Нинель начала наступление с другого фланга.
— Сима, я тут по случаю комплект постельного шелкового белья купила… Совсем дешево, цвет сиреневый. На мою кровать не подходит… Тебе не надо? Подаришь своей Музе.
Я чуть не задохнулась от возмущения. Нинель не знала, что Зайцева, обсуждая, кто что будет дарить Тошику на сорокалетие, давно сообщила: «Матюшины приготовили комплект шелкового белья сиреневого цвета».
Получалось — Нинель торгует ненужным подарком.
— Сколько? — Мне было интересно, как далеко заходит людская подлость.
Оказалось, дальше некуда. За комплект итальянского белья Нинель назначила смехотворно низкую цену. Как взятку давала за молчание.
— Бери, Симочка, сделаешь подарок Музе Анатольевне. Она уже знает, что ты ее челюсть потеряла?
— А ты откуда знаешь? — удивилась я.
— Галка сказала. Я в субботу утром ей звонила.
Понятно. Видимо, Нинель узнала от Зайцевой о потерянной сумке, потом уехала на строительство и еще не знает, что сумку предлагали вернуть.
— Так ты белье берешь?
— Нет. Муза сиреневый цвет не любит.
В обеденный перерыв я сходила в соседний супермаркет и выбрала для свекрови комплект шелкового постельного белья нежно-розового цвета. Только выбрала, так как денег на его покупку не хватило, а занимать не хотелось. «Обрадую Музу в среду. Белье прекрасно подойдет к бордовым шторам», — подумала я и отправилась к кабинету дантиста Рубинштейна. Я хотела узнать, как быстро Самуил Лейбович изготовит Музе Анатольевне новые нижние зубы.
Дальше крыльца я не прошла. На двери стоматологического кабинета висело объявление: «Извините, прием временно прекращен. Врач в отпуске. Ждем вас семнадцатого августа».
Невероятное совпадение! Или дурацкое счастье.
Приехав домой, я обнаружила Музу Анатольевну, стоически привыкающую к старым химкинским челюстям.
— Я нашла в тумбочке визитку Самуила Лейбовича, — вздохнула Муза. — Позвонила в кабинет, но там никто трубку не берет. Как ты думаешь, Симочка, после аппендицита долго восстанавливаются? Или позвонить в горздравотдел, узнать у них домашний телефон Рубинштейна, справиться по телефону у его родных, куда он зубки дел?
— Сомневаюсь, мама, что в горздравотделе дают такие сведения.
— И я так думаю, — горестно пробормотала Муза Анатольевна и потерла пальцем передние резцы. — Лучше б я котлет навертела…
Вместе с овощами, хлебом и «рокфором» я принесла из магазина плоскую бутылочку с коньяком. Выставив ее на стол, принесла два фужера и налила много — почти на треть.
Муза Анатольевна следила за моими передвижениями и готовилась к худшему. Выпивать за ужином в семье Мухиных не принято.
— Самуил Лейбович умер? — попыталась догадаться Муза.
— Нет, мама. Виктория умерла…
— Как?!
— Инфаркт.
Лучше бы я дала ей спокойно поужинать.
Муза плакала, Людвиг тоже переживал. Пес знал, что такое сделать, чтобы развеселить хозяек. Он раскопал где-то старую засохшую кость, принес ее на кухню и положил на тапку Музе.
Свекровь даров не приняла. Со словами: «Пусть земля ей будет пухом» — Муза Анатольевна выпила коньяк.
Пес принес потертый теннисный мячик и попросил с ним поиграть. Я швырнула мяч в прихожую, он закатился под тумбочку с обувью, и Людоед, распластавшись по полу, попытался втиснуться в узкую щель. Наполовину втискивание удалось. И Люда застрял. Ерзая толстой попой и чихая в пыли.
Мы с Музой повторили коньяк и очнулись только тогда, когда псу стало совсем невмоготу и он заскулил так, словно тумбочка пилила его надвое.
— Ах, Людочка! — всхлипнула свекровь и понеслась выручать животину.
Все-таки у нас на редкость умная и талантливая собака. Обычно ловкий в проделках Людвиг никак не извлекался из-под мебели. Пес изображал острый приступ клаустрофобии и отвлекал горести мира на свою толстую застрявшую задницу.
Пока мы с Музой освобождали тумбочку от обуви, пока приноравливались и поднимали ее вверх, пес успел нажаловаться и исчерпать месячный лимит скулежа. После этого извлеченного Людоеда понесли в ванную — отмывать от пыли хитрую крокодилью морду.
Заботы о собаке растормошили свекровь, и, плюнув на фарфоровые улыбки невест, Муза Анатольевна надраила химкинскую челюсть (нижнюю) и спустилась во двор.
Стоя на балконе, я видела — модный шелковый веер Муза Анатольевна почти не отнимала от лица. Надеюсь, заботы о внешности отвлекут ее окончательно.
Покончив с ужином, я помыла посуду, убралась в прихожей и села к телефону.
Первый звонок был Зайцевой.
Неожиданно вместо разговоров о Вике Галина начала выяснять, что за Лев приезжал со мной к Тошику.
— Мой знакомый Лев, — скупо пояснила я.
— Тот бандит? — не унималась Зайцева.
— Тот. Но не бандит.
— Ага. Уже не бандит. Он завтра будет?
Такое ощущение, что речь идет о вечеринке в ресторане. Я окончательно разозлилась, послала подругу на фиг и собралась положить трубку.
— Стой! Мухина, стой! Расскажи, как сумку получила.
Эта тема вызвала у меня энтузиазма меньше, чем объяснения насчет знакомых Львов.
— Не получила. На меня грузовик наехал.
— Как?!
— Как видишь, не насмерть. Людвиг дернулся на проезжую часть, и нас чуть не раздавило…
— Батюшки светы! — запричитала Зайцева. — Тебя не задело?
— Только ветром, — вздохнула я. — Ты нашим всем позвонила?
— Всем, — Галка быстро отчиталась и вернулась к грузовику. — Водитель трезвый был?
— Не знаю. Он сбежал. — Объяснять по телефону что-то о нитяных перчатках и трезвой походке мне не хотелось. — Тихомировы с рыбалки вернулись?
— Да. Ты сильно испугалась?
— Очень. Галь, ты Антошу видела?
— Не видела, — Зайцева вмиг погрустнела. — Мне Тошика хватило. Выглядит как восковой манекен. Бледный, неживой. Он Вику полгода уговаривал в больницу лечь… А она… ну ты сама знаешь. Упрямая… была…
Галка рассказала, как они сегодня с Матюшиными ездили венки заказывать, как Нинка переживает, что в пятницу поругалась с Викторией…
— Венок общий купили? — спросила я.
— Что ты! Я от себя, мамы и Полины. Матюшины отдельно. А ты?
— Я по телефону заказала. Завтра заберу.
— А твой бандит?
Я сказала: «До свидания», — и повесила трубку.
Оказалось, «мой бандит» интересует не только Зайцеву. Едва я успела подумать, кому еще следует позвонить, с прогулки вернулись Муза Анатольевна, Людвиг и… Ираида Яковлевна, которая заглянула «выпить чашечку зеленого чая».
Свекровь понесла Людвига мыть лапы, Ираида Яковлевна, заняв половину кухонного диванчика, расположилась за столом.
Первый вопрос, ради приличия, был о Мише.
— Мишенька пишет?
— Звонит, Ираида Яковлевна.
Я стояла спиной и наливала кипяток в заварочный чайник.
— Соскучилась?
«Миша умный, добрый, чуткий, нежный…»
— Очень.
— А этот… сосед, — Ираида Яковлевна дернула тремя подбородками в сторону стены, — знает, что ты замужем?
Начинается.
Наших невест надо называть, увы, вдовами. Но язык не поворачивается, особенно если речь идет об Ираиде Яковлевне. Невероятно колоритная свежая старуха.
Муж Ираиды Яковлевны весь дипломатический срок «мотал» в странах Юго-Восточной Азии. Население в тех краях круглогодично ходит в шортах, сланцах и шляпах, напоминающих перевернутые фруктовые блюда. Моду на шелковые, в драконах, веера из Юго-Восточной Азии в наш двор занесла Ираида Яковлевна.
Кто-то благодарный из бывших подчиненных ее покойного мужа привез вдове в подарок шикарный золотистый веер с красно-синим драконом. И прошлогоднее жаркое лето Ираида Яковлевна провела в веерном урагане. На зависть всем сидела и грациозно обмахивалась.
Слизывать чужие манеры в заоблачных высотах считается дурным тоном. Подруги завидовали дипломатше, бегали в магазины вьетнамско-китайских сувениров, любовались веерами, но покупать их не спешили.
Догадливая Ираида Яковлевна побеспокоилась сама. Позвонила благодарному из бывших и заказала три разноцветных обширных веера. Восьмого марта каждая приятельница получила поздравления, поцелуй и шелкового дракона.
В стиле каламбура можно сказать так: веерная мода пришлась к нашему двору.
К сожалению, сказать этого же о сланцах-вьетнамках и шортах нельзя. Только Ираида Яковлевна позволяла себе выйти на улицу в хлопчатобумажном балахоне, состоящем из необъятной майки и безразмерных шортов с вышитой обезьянкой на колене. Сидела Ираида Яковлевна на скамейке и плевать хотела на косые взгляды прохожих. Юго-Восточная Азия навсегда привила ей любовь к просторной одежде и мудрое отношение к неспешному течению жизни.
С вьетнамками дело обстояло так. Сланцы — обувь удобная, недорогая и в жару приятная. Муза Анатольевна сбегала на рынок, купила себе шлепанцы с перепонкой между пальцами и попыталась ходить в них дома. Хватило ее минут на сорок. Через сорок пять минут сланцы были убраны в кладовую на веки вечные. Оказалось, у Ираиды Яковлевны от многолетней привычки — мозоли между пальцами, а у моей свекрови там кожа нежная.
В понедельник на Ираиде Яковлевне был оранжевый шортный костюм. Она сидела передо мной, очень напоминая огромный апельсин с прилипшим к боку жухлым листочком — сложенным золотистым веером, и ждала ответа.
— Знает, — сказала я.
— Ох, Симка, — вздохнула Ираида и взмахнула веером. Порывом ветра с холодильника сдуло примагниченный кусок бумаги с запиской о том, что надо купить. — Бандиты…
— Он учитель физкультуры, — сразу перебила я.
И Ираида Яковлевна стала напоминать апельсин с вытаращенными глазами.
— Точно?! Откуда знаешь?
Я мысленно пообещала, что делаю это в последний раз, и пустилась врать:
— Сын моей подруги учится в школе, где преподает Лев… не помню его отчества. Мальчик также занимается в секции бокса под его руководством и говорит, что тренер — мастер спорта.
— Быть не может!
— Может. Кстати, девочки, которых вы видели, — его ученицы. У Льва классное руководство…
Судя по тому, как всколыхнулись телеса под обширными одеждами, Ираида Яковлевна собралась тут же бежать во двор и устроить курятнику разнос за пустые сплетни. Но чая соседка уже попросила, и пришлось его пить. Придумывая ядовитые реплики, предвосхищая удивление товарок.
Муза Анатольевна не подозревала, какие бури бушуют в груди под оранжевой майкой. Прикрывая губы салфеткой, свекровь уговаривала Ираиду посмотреть очередную видеокассету, присланную сыном из Норвегии.
Нетерпеливая Ираида согласилась лишь бегло пролистать фотоальбом в обратном порядке: Миша на верфях, Миша за кульманом, Миша удит рыбу в норвежских фьордах… На полароидных снимках с новогоднего праздника Ираида Яковлевна захлопнула альбом и сказала:
— Все. Это я уже видела. Полгода назад. Пошли, Муза, гулять.
И, не дожидаясь свекрови, наш заводной апельсин выкатился на улицу чинить разборки. Эх, если бы провести Ираиду по экспозиции Левиных спортивных достижений! Прошлась бы дипломатию по лавочке, как асфальтоукладчик.
Мысли о достойно защищенном соседе вернули меня к странным, угрожающим событиям последних дней и к обещанию, данному Виктории у турникета метро. Утром в воскресенье я обещала зайти в милицию и оставить заявление о нападении с подробным описанием насильника.
Последняя просьба подруги — свята. Завтра, после похорон, возьму Зайцеву и поеду в отделение милиции в Текстильщиках. Буду ждать приема, сколько потребуется. Брезентовый гад косвенно виновен в смерти Вики.
Впрочем, как я и Матюшина с ее инсинуациями.
Перед выездом на прощание с Викторией Музу Анатольевну пришлось одурманить лекарствами. Вечером прогулка с собакой и подруги немного отвлекли ее от горестных мыслей, но ночью Муза почти не спала. Я слышала, как свекровь бродила по квартире, беседовала с Людвигом и звякала посудой.
Утром Муза Анатольевна выглядела так, словно хоронить собирались ее.
В такси Музу Анатольевну почти вносили. Бедняжка охала, стонала, и я уже жалела, что вообще везу старушку на это мероприятие.
Прикорнув на моем плече, свекровь громко сморкалась и использовала два носовых платка еще до подхода к гробу. Какое ужасное слово — гроб. От гремящего сочетания букв мороз продирает по коже.
Прощались с Викторией многие. Школьные друзья, однокурсники, коллеги ее и Анатолия Карповича, соседи и знакомые. Речи прерывались плачем. Было тяжко и горько. Смычки скрипок елозили по струнам, как по обнаженным нервам…
Когда в толпе людей мелькнули квадратные плечи, обтянутые черной рубашкой, я уже наревелась так, что, пожалуй, могла остаться неузнанной. Опухшие глаза, нос, как вареная морковь, и двадцать пятый клетчатый платочек, почти не отнимаемый от губ.
Но Лев меня узнал. Сначала он долго стоял возле гроба, потом положил букет алых роз и тут же нашел взглядом меня.
Я же поискала взглядом Музу Анатольевну. Свекровь сидела на диванчике в рядке старушек, обеспеченных вниманием медиков.
Сосед подошел ко мне и хмуро кивнул, буркнув: «Как жаль. Она была красивой».
Я промолчала.
— Ты когда освободишься? — спросил Лев.
— А что?
Он строго посмотрел мне в глаза и произнес:
— Сегодня вечером в шесть часов нас ждут в отделении милиции Текстильщиков. Мой приятель из ОМОНа договорился с оперативником. Поедем, оставишь заявление о нападении.
Вот это да. Не успела подумать, а меня уже по блату в милицию ведут.
— Хорошо, — покорно согласилась я.
— Когда за тобой заехать?
Я подробно объяснила, где будут проходить поминки, и увидела, как сквозь толпу к нам пробирается вездесущая Зайцева. Только что стояла с Матюшиными и кем-то из сестер Виктории, а уж тут как тут.
Заревана была Галина не меньше меня. Но некоторое подобие улыбки на опухших губах изобразить смогла.
— Здравствуйте, — щеки в багровых пятнах растянулись в приветливом оскале. — Познакомь нас, Серафима.
Делать нечего, пришлось знакомить.
Галина гундосо рассказывала о старой дружбе с Викторией, Лев молча слушал, я косилась на Музу Анатольевну. Пока толпа скрывала от нее Леву. Но в любой момент спины могли раздвинуться, и тогда перед свекровью возникнет картина нежной дружбы невестки с дворовым растлителем. Этого свекровь не перенесет однозначно.
— Извините, мне надо подойти к Музе Анатольевне, — пробормотала я и отправилась к диванчику со старушками.
— Дурно мне, Симочка, — призналась Муза.
— Я вижу, мама. Хотите, отвезу вас домой?
— А как же… — свекровь махнула платочком в сторону гроба.
— Я уже попрощалась с Викой, мама. Отвезу вас домой и успею на поминки.
— Хорошо, доченька…
Муза тяжело встала, я подхватила ее под руку и повела на выход из зала прощаний.
По дороге мне на глаза попалась Зайцева, беседующая с бывшим бандитом. Подруга стояла спиной к проходу и, объясняя что-то Леве, быстро писала на листке бумаги. Склонив голову набок, Лев внимательно слушал.
Такого укола ревности я не испытывала никогда. Меня словно прошило насквозь раскаленной иглой. Даже рука, придерживающая Музу Анатольевну, дернулась.
— Что такое, доченька?
— Все в порядке, мама.
Галина Зайцева в своем репертуаре. «Миша умный, добрый, чуткий, нежный…»
Дома нас ждал ошалевший от жары Людоед. Пес лежал у пустой миски для воды, вытянув язык, лапы и хвост. «Пора оставить экономию и купить кондиционер», — в сотый раз подумала я и напоила Музу Анатольевну каплями.
Свекровь безропотно легла в постель, и я помчалась на улицу к оплаченному таксомотору.
Поминки прошли, как проходят все поминки в России. Сначала скорбные речи, потом кто-то вспоминал проказы и шалости маленькой Вики. Глаза у поминающих теплели (скорее от выпитого, чем от воспоминаний), и маленькие истории звучали со всех сторон.
Я сидела между Матюшиной и Зайцевой.
Разговаривать не хотелось ни с той, ни с другой. Одна надоела еще на работе, другая, что подозрительно, о «бандите» не заикалась ни словом.
Так бы и треснула! Интересно, во всех женских компаниях так бывает?
Столь острую неприязнь я чувствовала впервые. Как укол ревности. Мой Миша никогда не доставлял мне подобных ощущений.
Зайцева и Матюшина переговаривались между собой, я сидела между ними, как пустое место, и в беседах демонстративно не участвовала. Степка Матюшин тоже не участвовал, наворачивал холодец за обе щеки.
— Ты обещала в пятницу поехать в Колотушино, — после горячего сказала Галка.
Я развернулась к подруге, собираясь сказать нечто едкое, но вспомнила о всех Текстильщиках, заинтересованных состоянием зубов мадам Зайцевой, и понуро кивнула.
— То-то же, — удовлетворенно шепнула Галка. — Кстати, могу обещать: в Колотушино тебя ждет сюрприз.
— Картошку, которую надо окучивать, сперли?
— Обрадовалась. И не надейся! Будешь окучивать от забора до заката! — И, положив в рот кусок огурца, чавкнула. — Гость у нас будет.
— Твой лазурный амант?
— Возможно, — в глазах подруги заплясал лазурный туман. — И не только он.
Предположение о «не только» обдало меня таким жаром, что я растерялась. Галка пригласила Леву? На листке бумаги она царапала адрес и план дороги к Колотушино?
— И не вздумай! — прошипела я. — Не поеду!
— Успокойся, — ухмыльнулась Зайцева, — я пошутила. Твой Лев не может приехать…
— Как это?
Сосед не может поехать на уик-энд с очаровательной, по его словам, женщиной? Невероятно. Обидно. Возмутительно.
— Он занят. Соревнования какие-то. Твой бандит еще и спортсмен?
Видимо, Лев не посчитал нужным объяснять Зайцевой, чьи именно соревнования он не может пропустить. Сказал, не могу, соревнования, и точка.
Этой неразберихой стоит воспользоваться для вразумления Зайцевой, озабоченной чужой неустроенностью.
— Галя, — твердо сказала я, — я не собираюсь встречаться с таким типом. Или я, или он.
«Миша умный, добрый, чуткий, нежный».
— Да сказано же тебе, он не может! — рявкнула Зайцева, и половина стола перестала жевать.
Матюшина вынула изо рта рыбью кость и поинтересовалась:
— Кто не может?
— Конь в пальто! — рявкнула Зайцева, и вторая половина стола перестала жевать.
Я отвернулась.
«Хоронили тещу, порвали два баяна».
Интересно, в других странах поминки так же проходят? Или наша манера обусловлена российским менталитетом?
На ступеньки крыльца кафе я вышла загодя. Последнее обещание, данное Виктории, подгоняло, и я ждала Леву, как жена моряка на причале.
Из распахнутых дверей кафе неслись голоса поминающих, несколько человек курили в тени акаций у крыльца. Два кота сидели между стеклянными дверями — звери принюхивались к запахам кухни.
Машина соседа подъехала, и я сбежала к ней, не изображая гранд-даму и не дожидаясь, пока мне распахнут дверцу и усадят на кожаные подушки.
Лев плавно взял с места, отъехал метров триста и остановился.
— Ты как? — спросил он и развернулся ко мне.
— Держусь. Мы не опоздаем в милицию?
— Нет. Я хотел кое о чем поговорить с тобой…
Лев мялся, никак не мог начать, и я подстегнула его вопросом:
— О чем?
— Ну… в общем… так. Я боюсь, что смерть твоей подруги произошла не случайно.
— Как это? — я удивилась и машинально потянулась к сумочке за сигаретами.
— Боюсь, ей помогли умереть. — Лев нажал на кнопку в панели, открыл пепельницу и разрешил: — Кури.
Пока я, дрожа руками, ловила пламя зажигалки кончиком сигареты, он молчал. Смотрел сквозь тонированные окна на улицу и давал мне время привыкнуть к новой мысли. Наконец снова заговорил:
— Видишь ли, Серафима… я спортсмен, и травмы для меня — привычное дело. Кое-что в травмах я понимаю. Вчера днем я встретился с врачом, который определил причину смерти Виктории. Так вот… Кроме сломанного пальца, на теле твоей подруги нет ни одного повреждения. Ни ссадины, ни царапины, ни одного ушиба.
— И что это значит?
— У Виктории были хрупкие кости?
— Нет. Вернее, я не слышала, чтобы у нее когда-то раньше были переломы.
— Да, — кивнул Лев, — их не было. Человеческие кости — не сухие веточки, Сима. Для перелома нужны усилия. Если бы Виктория сломала палец в падении, на теле остались бы хоть какие-нибудь следы. Но их нет…
— Это врач так считает? — перебила я.
— Врач считает, что смерть произошла от естественных причин, — хмуро произнес Лева. — Но он профессионал и не мог не заметить, что на руке, на пальце, не осталось даже ничтожной, микроскопической царапины. Падение даже с высоты собственного тела оставляет следы.
— А если она просто сползла с лавочки?
— Тогда бы она не сломала мизинец. Или она падала так, что кость могла сломаться, или мягко сползла с лавочки. Или — или. Пойми, Сима, на теле должны были остаться следы. Но их нет. Рука словно и земли-то не касалась! Сухая, чистая…
— Но почему врач ничего не сказал Тоше?
— Виктория умерла от разрыва сердца, — вздохнул Лев. — В этом нет сомнений. Но кто-то… я не знаю, кто… напугал ее. Или пытался задержать… В общем, я тебе все рассказал. Дальше думай сама.
— О чем?
— Рассказывать об этом Анатолию Карповичу или нет.
В том, что сейчас нельзя ни о чем подобном разговаривать с Тошиком, я была уверена. Одна мысль о том, что последние мгновения жизни Виктории могли быть ужасными, сведет его с ума. Я, во всяком случае, уже почти сошла. Сидела и тупо смотрела перед собой. Потом спросила:
— Ты уверен в том, что сейчас говоришь?
Лев удобней устроился на водительском сиденье, тронул машину с места и, вливаясь в поток автомобилей, сказал:
— Сима, на факультете физической культуры преподают анатомию. Я не буду утомлять тебя анатомическими подробностями, просто поверь — такие повреждения не происходят без следов. Как будто… ну… Все выглядит так, словно руку обернули ватой и сломали палец.
Я поверила. Виктории помогли умереть. И теперь разговор с оперативником из Текстильщиков пройдет иначе. Совокупность происшествий последних дней и так выглядела пугающе, но после Левиных слов я поняла — набор случайностей не случаен.
— Как ты вышел на врача? — Я говорила лишь для того, чтобы не остаться один на один с этим кошмаром. Я чувствовала себя стержнем, осью, на которую наматывается пелена ужаса. Не думать, ни о чем не думать! Приедем на место, поговорим с профессионалом и переложим все на его плечи.
— Ребята из ОМОНа помогли, — скупо пояснил Лева. — Ты очень устала?
Не то слово. Сейчас я была готова ехать до Владивостока, лишь бы не вставать, не двигаться и, главное, не думать. Смотреть в окна, глазеть на пейзажи и не бороться с паникой.
Боже! Если Лева прав, то… меня хотят убить!
Паника заползала в меня медленно, душила липкими щупальцами, и я почти задыхалась. Когда Лев увидел, что я постоянно озираюсь на машины, следующие сзади, он положил руку мне на колено и тихонько сжал.
— Не трусь, Серафима! Прорвемся! Поговоришь с капитаном, и все будет тип-топ!
Хорошо ему обещать! А у меня, кажется, уже медвежья болезнь разыгрывается… после съеденного и услышанного.
И почему я сразу не пошла в милицию? По горячим следам насильника могли поймать!
Почему-то причастность брезентового гада к смерти Виктории казалась мне наиболее вероятным объяснением всего. Иных объяснений просто не могло быть. Ни я, ни Виктория не сделали никому ничего дурного. Самым страшным преступлением, за которое меня можно наказать, является бытовое вранье. Но за это не убивают. Тем более подруг преступницы…
Как оказалось позже, страх, что подкидывал меня над сиденьем джипа, был ничто в сравнении с тем, что произошло в отделении милиции Текстильщиков. Настоящий ужас я испытала там.
Капитан Белимбаев оказался щуплым молодым пареньком с раскосыми глазами.
— Я вас внимательно слушаю, — сказал Батыр Рашидович, записав мои данные на листе протокола.
Все происходило официально и давало надежду на серьезное отношение к бедам Серафимы Мухиной. В кабинете стояли три стола. Два пустовали, и Белимбаев выглядел усталым — коллеги разошлись по домам, а его, бедолагу, утомляет дамочка, пришедшая по блату с громилой самого зверского вида. Пора плов кушать, но за дамочку попросили авторитетные люди, и плов, наверное, остынет.
— На меня напали, — смущенно начала я, — в пятницу вечером.
И заткнулась.
— Ну, ну… — Белимбаев постучал кончиком ручки по столешнице.
Лева утешительно крякнул, я собралась с духом, и слова полились из меня потоком.
По мере того как я распалялась, взгляд Белимбаева становился все более мрачным. Лицо капитана каменело, но я не чувствовала подвоха и честно отвечала на поставленные вопросы.
— Как выглядел нападавший?
— Точно описать не могу. Темно было. Но узнаю его сразу.
— Уверены?
— Абсолютно. У него необычно скошенный подбородок.
— Как он был одет? — Белимбаев вертел в пальцах ручку и иногда делал записи.
— Коричневая брезентовая куртка и черные брюки.
— Рубашка?
— По-моему, что-то темное. Возможно, футболка… или майка. Главное, что я запомнила, — от него воняло.
— Чем?
— Всякой дрянью. Гнилыми зубами, грязным телом…
Белимбаев встал и вынул из сейфа подробную карту района.
— Покажите точно, где это произошло.
Определившись по дому Зайцевой, я нашла дорогу к метро и ткнула пальцем в кусты. До дома Виктории от них меньше двухсот метров.
— Так, так, так… — Батыр Рашидович поиграл ручкой, глаза его превратились в щели бойницы, и он выстрелил вопросом: — Почему же вы сразу не пришли, Серафима Андреевна?
Я пожала плечами и на этот раз почти честно ответила:
— Испугалась. Перенервничала и испугалась.
— О Виктории расскажи, — напомнил Лев.
Я рассказала о смерти подруги и, пока Белимбаев не убрал карту района показала место, где спустя час после нападения на меня маньяка нашли ее тело.
— Маньяк, говорите? — не слишком любезно улыбнулся сын степей Батыр Рашидович и достал из письменного стола несколько фотографий. — Никого не узнаете?
Одного взгляда хватило понять: на левой от меня фотографии — лицо брезентового гада.
Кстати, мертвое. Черты искажены предсмертной мукой, рот с оскаленными гнилыми зубами, словно пасть дохлой рыбы, знакомый скошенный подбородок, лоб перечеркнут ссадиной. От моего дипломата. Куртка и темная футболка с черными штанами тоже имели место быть.
— Он, — хрипло каркнула я и попросила воды.
Белимбаев наполнил стакан, я выцедила его одним махом и жалобно уставилась на капитана. У сына степей был вид охотника, узревшего добычу.
Вот и ходи после этого в милицию по блату.
После опознания мертвого насильника за меня взялись всерьез.
— Остановимся на том, как вы ударили… — капитан взглянул на изнанку фотографии, — гражданина Гальцева дипломатом по голове…
— От чего он умер? — перебил Лев.
Белимбаев недовольно покосился на встрявшего верзилу, но вспомнил о просьбе авторитетных людей и ответил:
— Перелом шейного позвонка.
— Какого? Одного или нескольких? — не унимался Лев.
— Дело ведет капитан Игнатов. У меня только фотографии. Но если это важно, могу узнать…
— Важно, — сурово проговорил Лев, и я пропела осанну факультету физической культуры. Лева — парень образованный, в смысле анатомии, правду достанет.
Белимбаев тоже это почувствовал и немного сбавил обороты.
— Капитан Игнатов будет завтра. Серафима Андреевна, что было после того, как вы ударили Гальцева?
— Мы дрались.
Батыр Рашидович скуксился.
— Вы уверены? Что, сначала ударили, а потом дрались?
— Уверена.
Судя по тому, как лицо капитана продолжало киснуть, человек со сломанной шеей драться не может.
— Что вы делали дальше? После того, как «убежали»? — Последнее слово капитан усмешкой поставил в кавычки.
Я обиделась.
— По-моему, я вам уже говорила. Пошла, вернее — побежала к подруге.
— Повторите свой рассказ еще раз. Пожалуйста.
Я повторяла, повторяла и повторяла. Капитан останавливал рассказ на мелочах, и я чувствовала себя глупой мышью, которую ловит опытный кот.
Боже! Все идет к тому, что Серафиму Мухину арестуют за убийство насильника. Родня в Киеве скончается от позора! Муза предаст анафеме и откажется носить передачи.
Но рядом был Лева.
— Капитан, — сказал мой учитель, — чего ты вокруг да около ходишь! Скажи прямо — ты ее подозреваешь?
Забывший в рвении о плове Белимбаев ответил туманно и вкрадчиво:
— Уважаемый Лев, извините, не знаю вашего отчества, время смерти Гальцева установлено предельно точно. И оно совпадает с моментом событий, описываемых Серафимой Андреевной. Что я должен подозревать? — Капитан довольно откинулся на стуле и развел руками.
— Этот Гальцев мог упасть и свернуть шею? — почти крикнул Лева.
— Мог, — усмехнулся капитан. — Упасть мог. А вот оттащить себя в кусты и прикрыться ветками не мог.
Все. Сейчас я поцелую Леву, попрошу его передать привет Музе Анатольевне и пойду в камеру.
— Какими ветками? — опешил мой сосед.
— Такими. Деревянными. — Белимбаев дотянулся до карты и лениво провел линию от места моей схватки до угла дома Виктории. — Некий господин курил вечером на балконе и видел, как некто в темной одежде тащит нечто в эти кусты. Господин провел на балконе несколько часов. Он поругался с женой, перенес на балкон телевизор и смотрел футбол. Курил, сбрасывал окурки под балкон… все точно. Утром в кустах нашли труп Гальцева. Прикрытый ветками труп.
— Но… разве тело тащила женщина?
— Темно, далеко, не разобрать, — усмехнулся Батыр Рашидович, и я почувствовала на своих запястьях холодную сталь наручников. — Этот кто-то был в темной одежде и почти сливался с кустами. Кстати, Серафима Андреевна, на вас был черный костюм и черные колготки?
Матушки родные! Он не шутит! Будь проклят день, когда Лева решил заняться расследованием! Пропадите вы пропадом, все обещания! Похоронили бы Гальцева за счет муниципалитета, и в милиции бы знать ничего не знали о Серафиме Мухиной…
Я вскочила с жесткого, как тюремная скамья, стула и начала носиться по кабинету.
— Сядьте! — приказал Белимбаев, и мне показалось, что Лев может его ударить.
Белимбаеву тоже так показалось, и он, возможно, сжалившись, произнес:
— Серафима Андреевна, Гальцев был психически ненормален. Находился на учете в диспансере и подозревался… — капитан задумался, что-то вспоминая, и затем сообщил: — подозревался в трех изнасилованиях. Одно со смертельным исходом…
— Да что же вы его не посадили-то?! — взъярилась я.
— Мы его искали, — вздохнул капитан. — Но психи — народ изобретательный. Гальцев скрывался по друзьям-знакомым, прятался у случайных собутыльников… Кстати, всех своих жертв он обворовывал. Срывал серьги, снимал кольца. Жители Текстильщиков вам еще спасибо скажут…
— Не-е-ет! — заревела я. — Не-е-ет! Я никого не убивала!
— Ну, ну, Серафима Андреевна, успокойтесь. Пределов необходимой обороны вы не нарушали…
— А то, что я якобы тело тащила и ветками маскировала? Это как?
— Это да. Это вы зря.
Ой, как хотелось капитану Белимбаеву помочь коллеге Игнатову раскрыть висяк с убийством маньяка! До дрожи пальцев и ноздрей!
Но мне еще больше хотелось быть освобожденной от подозрений.
Интересно, когда Леве рекомендовали Батыра Рашидовича, не забыли предупредить об исключительном служебном рвении последнего? Хорошенькие друзья у Левы в ОМОНе…
Сосед чувствовал себя ужасно. Противно хрустел пальцами и грозно двигал бровями.
— Капитан, как ты думаешь, эта хрупкая женщина, — Лева ткнул перстом в мою особу, — способна дотащить мужика до тех кустов? Там, — Лев прищурился на карту, — метров пятьдесят будет…
— Гальцев мухомор. Дотащила бы, — безапелляционно заявил упертый мент.
Я уже хлюпала носом и мысленно писала жалобу в Генеральную прокуратуру, ЮНЕСКО и Гаагский трибунал. Лева шевелил губами — судя по артикуляции, с них рвалось что-то матерное. Один капитан Белимбаев цвел душой. Кажется, отличившихся коллег принято благодарить застольной песней, заздравным тостом и звоном сдвинутых стаканов…
И тут спасением с небес прозвучал телефонный звонок. Белимбаев цапнул трубку, рыкнул: «Слушаю, Белимбаев», потом потише произнес: «Здравия желаю», затем с упрямой грустинкой проговорил: «Не все так просто, Игорь Михайлович».
Далее Батыр Рашидович попросил абонента перезвонить по другому номеру и положил трубку. На нас капитан не смотрел. Молча убрал бумаги в сейф, запер на ключ письменный стол и, буркнув: «Подождите здесь», — вышел за дверь в смежный кабинет.
Лева воспрял духом, и мне захотелось его прибить.
— Ну?! — прошипела я. — Допрыгался, Пинкертон? «Надо в милицию, надо в милицию…» — передразнила соседа. — Надо. Лет на пять строгого режима!
Лев понял, что мне необходимо на ком-то сорваться, и стойко переносил мои выпады. Вроде как пусть лучше объектом будет он, Лева, чем вредный капитан Белимбаев.
— Успокойся, Сима. Сейчас мы поедем домой.
— Ты-то, может быть, и поедешь. А меня поселят в камере с видом на тюремный двор…
— Сима, Игорь Михайлович — мой друг и подполковник милиции…
Подполковник милиции — это сила. А в сочетании с ОМОНом — вдвойне.
И я вздохнула. И достала из сумочки сигареты.
Когда капитан Белимбаев вернулся в кабинет, ему очень не понравилась моя вольная поза — нога на ногу, сигарета в маникюре, морда почти не красная, сумка победно болтается в воздухе. Была б его, белимбаевская воля, не в этой позе сидела бы Сима Мухина, а в кутузке.
— Подпишите, пожалуйста, Серафима Андреевна, ваши показания, — не глядя мне в глаза, попросил милиционер.
Совсем другой коленкор! А то, видишь ли, граждане в милицию приходят, а их за это в убийствах подозревают!
Впрочем, совсем Батыр Рашидович не сдавался:
— Завтра утром прошу вас явиться в этот кабинет. К капитану Игнатову. — И усмехнулся: — Я тоже буду здесь, Серафима Андреевна…
Да хоть в трех лицах, уважаемый! Нам бояться нечего, наше дело правое.
Но телефон хорошего адвоката по уголовным делам я все-таки узнаю.
— Тебе надо чего-нибудь выпить, — сказал Лева, усаживаясь на водительское место.
Когда-то я это уже слышала. По-моему, позавчера. И здесь же, в Левиной машине. Жизнь выписывает круги и вензеля сердечками. Для полной картины не хватает только Людвига на заднем сиденье и ладони, спрятанной за руль.
И такими темпами я сопьюсь к Новому году. Завтра же звоню Мише — он умный, добрый, чуткий, нежный! — и удираю в Норвегию. Там холодно, там меня любят, и там нет капитана Белимбаева, холера его задери. Служебное рвение, возведенное в куб! Леве по этому принципу милиционера по блату выбирали? Честный, неравнодушный и крайне «любезный». Торт со сливками, а не капитан милиции!
Злость во мне кипела, подавляя страх.
Лева был тоже зол, но по другому поводу.
— Дьявол! — ругался Лев и зыркал на водителей особо шустрых автомобилей. — Я надеялся, что все дело в маньяке…
— А в чем? — зарычала я. — Тебе мало, что меня чуть не задержали?
— Сима! — в той же манере прокричал Лев. — Кто убил этого гаденыша? Кто ходит за тобой и убивает?
— Что ты хочешь сказать? — В горле моментально пересохло, и я закашлялась, подавившись словами.
— А то! — Он рывком бросил машину в сторону, подъехал к тротуару и остановился у винного магазина. — Две смерти — приблизительно в одно и то же время! — не могут быть случайностью. Наезд грузовика на тебя не может быть случайностью.
— А если? — Мне не хотелось верить, что все так плохо. Я нормальный человек, экстрим не моя стихия. Бегать по Москве от реального убийцы — это вам не кино со Шварцем в главной роли. Меня пристукнуть — раз плюнуть, я карате не знаю. — Если все-таки совпадения? Так бывает?
Лев посмотрел на меня, как на попу страуса, голова которого по шею в песке. Ничего не сказал, вышел из машины и, громко хлопнув дверцей, отправился к магазину.
Я осталась с разинутым ртом и размышлениями на тему, что лучше — оказаться в камере по подозрению в убийстве или поверить Леве и начинать готовить белые тапочки и нарядное платье под цвет крышки гроба. Конечно, выбрала я первое и сейчас была готова сгонять домой, собрать сухой паек и смену белья, а затем вернуться к капитану Батыру Рашидовичу. Пускай сажает на нары самого густонаселенного каземата. Там народу много, все свои, тоже преступники — я же, по мнению капитана, преступница или нет? — в обиду не дадут.
Лева принес бутылку пепси и фляжку коньяку.
Я выпила всего сразу — пепси от сухости в горле, азербайджанского от нервов.
Лева поддержать отказался, сидел и барабанил пальцами по рулю.
— Полегчало? — спросил он, когда я бережно убрала бутылки в «бардачок».
— Относительно, — буркнула я и простила соседу визит к Батыру Рашидовичу. В конце концов, именно в кабинете капитана мы узнали о том, что преступный Гальцев из списка подозреваемых в покушениях на меня исключен по уважительной причине пять дней назад. — Лев, а вдруг мне мстят его дружки-маньяки?
— Не мели ерунды, — отмахнулся Лев. — У таких поганцев друзей не бывает.
— А если?
— Что ты заладила, «если, если»? — разозлился боксер. — Лучше б не говорила Белимбаеву, мол, возможно, это мой песик сам под колеса дернулся! Он тебе и так не верит!
— Я рассказала все честно, — обиделась я. — Как было. Не видела, кто первым траекторию сменил — «КамАЗ» или Люда, — значит, не видела.
— Честная она… — фыркнул Лев. — Дай сигарету!
С тонкой дамской сигареткой в губах Лев смотрелся, как конь с зубочисткой. Я не выдержала и прыснула.
— Смейся, смейся… — кивнул Лев и затушил сигарету. — Тебе не смеяться надо, а сидеть и вспоминать, из каких яиц тебе такая радость вылупилась. Наследства не ждешь?
— Не-а.
— Враги есть?
— Нет. Ничего нет, Лева. Ей-богу, я смирная, как овца…
— За которой охотится некто в нитяных перчатках, — закончил предложение Лев. — Сима, овец не давят грузовиками! На тебя покушались минимум дважды, пытались проникнуть в квартиру, твоя подруга умерла при странных обстоятельствах. А ты уперлась: «Нет, не знаю, если…». Сиди, думай, вспоминай!
— Чего ты орешь? — спокойно спросила я. — Я сижу и думаю.
— Так думай вслух, а то не заметно!
Совет дельный, но в моем случае совершенно бесполезный. Самый тяжкий из проступков, пришедших на ум, это подмена календарика с персидским котом. В школе я и моя лучшая подруга Света Пивоварова, нынче Клавощекина, мать троих детей, собирали календарики с котами. И один из них не давал мне покоя с третьего по четвертый класс. Фотографии были совершенно одинаковыми — куплены за пятнадцать копеек в одном киоске, но мне казалось, что у Светкиного кота более осмысленный взгляд. Мой смотрел сонно и тупо, а пивоваровский — задумчиво и глубокомысленно. Не выдержав сравнений, я поменяла календарики местами и две ночи не спала: вдруг Пивоварова заметит, что ее кот поглупел?
Нет, думаю, за календарики Пивоварова-Клавощекина мне сейчас мстить не будет.
— Лева, а начинать откуда? — покорно спросила я.
— Сима, ты точно диссертацию пишешь? — спросил учитель физкультуры.
Прямой намек на скудоумие обидел меня окончательно.
— Лева, а что, боксеры все такие умные?
Язвительности в тоне не хватило уесть Леву, он откинулся на спинку сиденья и посмотрел на меня с сочувствием.
— Симочка, ты с пикировками завязывай. Тебя ведь и правда убить хотят…
— А я в Норвегию уеду.
— Ну, ну… — пробормотал сосед. — Оно, конечно, можно… если Белимбаев на подписку о невыезде не посадит. Или тебе неприятностей мало?
Много. Даже слишком. Плаваю в дерьме, как сухой окурок. Скоро намокну и утону.
— Лев, меня не за что убивать.
— Охотно верю. Но собираются.
— За что?
Мы наконец перестали спорить и орать. Сидели в машине и пытались найти выход из тупика.
— Может быть, ты что-то видела или слышала?
— Может быть. Но я не помню, что именно.
— Ты денег никому не одалживала?
— Нет. Сто рублей секретарше, но это не сумма.
— Согласен. Твой муж никаких секретных разработок не ведет?
— С ума сошел? Он корабли строит, а не подводные лодки.
Следующий десяток вопросов показал — про отбитые мозги боксеров люди зря сплетничают. Фантазия Левы была буйной, богатой, просто безудержной. Когда он спросил меня: «А квартирный вопрос — решен?», — я с недоумением уставилась на него:
— Что ты имеешь в виду?
— Квартира, в которой ты живешь, на чьи деньги приобретена?
В принципе на мои. На химкинские мы только меблировку поменяли. Но подозревать врага в Музе Анатольевне — все равно что в родной маме. Свекровь мухи не обидит.
— С этим все в порядке, — пробормотала я и сменила неприятную тему. — Как ты думаешь… если один человек сказал, что передал деньги третьему лицу, а сам их пригрел… это повод?
— А денег много? — оживился Лев.
— Не знаю. Но… может быть, до десяти тысяч…
— Маловато, — огорчился Лева. — Для наема киллера маловато…
— А если эти «передачи» проходили не один раз? — сказала и испугалась. Степа Матюшин, конечно, жук, но не настолько. — Хотя… нет. Этот человек трус. Жены боится… и тещи.
— Не показатель, — хмуро бросил Лев.
— Показатель, показатель! — заюлила я. Мне стало стыдно перед Матюшиными, и беседовать на эту тему далее я отказалась категорически. Нинка киллера нанимать не станет. Отравит сама. Каждый день на работе чаи гоняем. Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!
— Ты можешь завтра позвонить капитану Игнатову и перенести встречу на вечер? Утром я занят, ребят надо к соревнованиям готовить… они на меня надеются… А вечером я заберу тебя с работы и поедем в милицию вместе.
— Хорошо. Ты думаешь, после беседы с Игнатовым что-то изменится? Мне приставят охрану и начнут искать типа в нитяных перчатках?
Лев промолчал. На Белимбаева рассказ Льва о типе в перчатках не произвел никакого впечатления. Наезд произошел в другом районе, Батыр Рашидович зациклился на Гальцеве и почти не обратил внимания на подозрительный «КамАЗ». Водители иногда носят перчатки, часто оставляют машины на месте дорожно-транспортного происшествия и не приходят в милицию, пока не выветрятся алкогольные пары. А дальше — «Ничего не знаю, ничего не видел, машину угнали…»
Другое дело Гальцев. Этого психа вся милиция столицы искала. И за списание криминального трупа — Белимбаеву почет и уважение. С чьей бы подачи ни залетела в его кабинет испуганная дамочка, заниматься объединением нескольких дел — убийством насильника в Текстильщиках, попыткой проникновения в квартиру в центре Москвы, автодорожным происшествием, которое вообще черт знает где произошло, — никто не будет. Милиционеры тоже люди. В городе жара, треть сотрудников в отпусках, а у дамы, кроме испуганных глаз и предположений, ни одного факта. Вернее, один — спрятанный труп насильника. Но это говорит не в ее пользу.
Как ни обидно, но никому мы, граждане, на фиг не нужны. Убьют, тогда приходите. Максимум, что рассматривается, это заявление.
Обратиться в службу безопасности банка?
Уехать в Норвегию?
Купить пистолет. И учить карате.
Боксер Лева тоже понимал, что дело наше тухлое. Но привычка давать сдачи заставляла его шустро шевелить извилинами.
— Чует мое сердце, Сима, искать врага надо среди своих. Кто-то из ближнего твоего окружения на тебя зуб точит…
— Кто, Левушка? Вокруг меня сплошь интеллигентные, милые люди…
— Чикатило тоже неплохо смотрелся, — буркнул Левушка.
— Ну-у-у, это из другой оперы. Гальцев-то умер.
— Чтоб ему ни дна, ни покрышки! — Лев стукнул кулаком по рулю, попал на клаксон, и машина сыграла мелодию футбольной речевки «Спартак» — чемпион».
— Поехали домой. Мне еще Людоеда выгуливать.
— Я с тобой, — сказал Лева, плавно тронул джип с места и влился в поток машин.
Муза спала. Лев дождался нас с Людвигом у булочной и повез на прогулку в Сокольники.
Мы сидели на лавочке, смотрели, как пес знакомится с новой территорией, и молчали.
Тоска на меня навалилась невероятная! Хотелось взять отпуск и на весь срок залезть головой под подушку, желательно — где-нибудь за границей. Может быть, за это время все само собой как-нибудь устаканится, придет в норму и некто в нитяных перчатках оставит меня в покое.
Да и был ли этот ОН?
Отрывок из записок наемного убийцы.
«Он был. И он был гораздо ближе, чем женщина подозревала. Она стала его навязчивой идеей. Она приходила ночью во сне, ускользала утром и сводила с ума днем. Женщина стала его первой неудачей. Она сломала работу Ювелира. И он не мог ей этого простить.
Он уже не знал, так ли ему надо, чтобы она все вспомнила…»
В Сокольниках Людоеду не понравилось. Много впечатлений, чужих запахов, незнакомых серьезных собак. Пес улегся у моих ног и недовольно щурил и без того мелковатые глазки.
— Лев, я так устала от подозрений. Если я подумаю еще хоть чуть-чуть, съеду с катушек. Могу залаять, могу завыть, могу кого-нибудь съесть… Но больше я не могу…
— У тебя отпуск когда?
— В конце августа. Приедет Миша, и мы всей семьей отправимся в Испанию. Путевки уже заказаны…
— То есть уехать из Москвы сейчас не получится?
— Нет. В июле работы в банке не так много, но часть сотрудников уже гуляет, и меня не отпустят. Заменить некем. На следующей неделе уходит мой шеф, я остаюсь за начальника.
— А если попросить его поменяться?
— Никак. У него внуки школьники. Он уезжает отдыхать с ними. Конец августа Константиныча не устроит…
— Понятно, — вздохнул Лев. — Я отправляюсь отдыхать после соревнований…
Мы поговорили о погоде на Средиземноморском побережье Европы, о рыбалке на Селигере и грибах, которых в этом году мало в Подмосковье.
— У меня родня живет в Соликамске, — сказал Лев, — там грибы косить можно…
— Да ну?
— Ага. Но собирать неинтересно. Поставил перед собой два ведра и ползаешь кругами по одной полянке, пока доверху шляпками не набьешь…
— Так бывает? Ползаешь и не встаешь?
— Только на перекур. Если слой моховиков или маслят нашел, два часа — два ведра.
Людвиг зевнул, тявкнул, и мне послышалось: «Брехня-а-а».
— Промышленный сбор, — вздохнул Лева. — Никакой романтики.
— А я бы так пособирала… У меня зрение садится, мне на корточках, на ощупь, в самый раз…
— Поехали со мной, — Лев внимательно посмотрел на меня. — В тех краях не только грибы, люди замечательные. Встретят, не забудешь…
— Спасибо, — я потупилась. — Предлагаешь позвонить Мише и сказать, что вместо Испании едем на Урал?
— Можно и с Мишей, — серьезно сказал Лев. — И с Музой, и с вот этой псиной, — он дотянулся до Людоеда и потрепал его за уши.
Домашние животные незаменимы для разрядки существования. В неловких ситуациях они принимают на себя паузы и заполняют их пушистыми или, в случае Людвига, гладкошерстными меховыми телами.
В среду Муза опять проснулась ни свет ни заря. Повторное оглушение снотворным сбило свекрови режим, и она бродила по квартире неприкаянно и искала работу. Шуметь пылесосом в пять утра Муза не решилась, поэтому устроила шмон в кладовой. Развесила по балконам старые зипуны, разложила на припеке валенки и зимние сапоги, свои ровесники, и так увлеклась, что завтракала я в одиночестве.
Прихватив с холодильника записку «чего купить», я поцеловала Музу в тугую щечку и отправилась на работу.
Мысль о досрочном отпуске увлекла меня настолько, что, едва войдя в кабинет, я чуть было не отдала Матюшиной кредитное дело своих любимцев ЗАО «Альфа».
Нинель встретила меня в коридоре, проводила до стола и начала с вопроса:
— «Альфу» ты ведешь?
— Да.
Нинка часто заходила утром в мой кабинет поболтать, развеяться, настроиться на работу. Свой кабинет она делила с тремя дамами, и моя отдельная клетушка не давала ей покоя.
— Давай махнемся? Я тебе вторую очередь мясокомбината — там почти все готово, только подписать-оформить, а ты мне «Альфу».
Я машинально потянулась к папке, но задержала руку на весу. ЗАО «Альфа» — молодая строительная фирма. Два раза они брали кредит под строительство жилых домов, теперь собирались возводить торговый комплекс на Юго-Западе столицы.
«Нинка просто так просить не станет, — мелькнуло в голове. — Мясокомбинат у нее готов. Зачем ей делать двойную работу?»
«Греет место Степке, — пришел ответ. — Набьется ребятам из «Альфы» в друзья — притворится незаменимой, истреплет все нервы, а потом «решит вопрос положительно», и… — ать, два, Степан Матюшин в правлении «Альфы». Ловко».
— Мне надо подумать, — вильнула я. — Спрошу у Константиныча…
— О чем? — удивленно протянула Нинель. — Ему не все равно, кто «Альфой» занимается?
— Мне не все равно, — отрезала я. — Там хорошие молодые ребята. Пусть спокойно работают.
Видимо, я правильно разгадала Нинкины планы. Матюшина нервно дернула щекой и вылетела из кабинета, громко хлопнув дверью.
«Может быть, у Степана проблемы с Ковровым? И Нинель суетится, подыскивая мужу новое место? А если это связано со взятками?»
Но заниматься решением личных вопросов на производстве непрофессионально. Я задвинула сомнения подальше и взялась за папку ЗАО «Альфа».
Все тип-топ. Ребята грамотные, документы собраны — комар носа не подточит, проблем с кредитом быть не должно.
В обеденный перерыв я сгоняла в супермаркет и купила-таки Музе подарок — комплект шелкового постельного белья нежно-розового цвета, который присмотрела в прошлый раз. Атласная кружевная отделка так нарядно сияла сквозь целлофан, что я оставила пакет на подоконнике, постоянно косилась в его сторону и поднимала себе настроение.
Сегодня я признаюсь Музе Анатольевне, что до поездки в Испанию надо изготовить новую нижнюю челюсть. Тянуть с этим вопросом далее невозможно. Если свекровь не получит зубы до отправки на курорт, об отдыхе можно забыть. Сначала свекровь откажется ехать на море в старых зубах, потом Миша откажется ехать без мамы, в результате мне лучше будет уехать в Испанию одной. Лучше пляж в одиночестве, чем двое расстроенных Мухиных в презрении.
Белье настроение поднимало, мысль о встрече с двумя капитанами — Игнатовым и Белимбаевым — опускала тут же. К шести часам вечера душевные русские горки скрутили желудок до икоты. К машине Левы у крыльца банка я спустилась с сумкой, пакетом и заранее припасенной бутылкой минеральной воды.
— Напугай меня скорее, — после короткого приветствия, попросила я Леву, усаживаясь на переднее сиденье джипа. — Ик…
— Эко, как тебя разбирает, — пожалел приятель.
— Ик… Уже час мучаюсь. Вода не помогает. Ик…
— Хочешь, в столб врежусь?
— С ума сошел?! — перепугалась я и перестала икать.
Капитан Игнатов оказался рыжим добродушным толстяком с висячими усами и хохляцким акцентом. Какой, однако, интернациональный милицейский коллектив в отделении Текстильщиков подобрался. Игнатов ничего не писал, ничем не пугал, сидел, слушал и поглаживал пушистый рыжий ус.
— Все ясно, Серафима Андреевна, — в итоге произнес он. — Ваши прежние показания я уже просмотрел и… в принципе… согласен: сломать шею Гальцеву вы не могли. В принципе…
— А как насчет других происшествий? — спросила я.
— Попытка проникновения в квартиру и грузовик? — уточнил Игнатов.
— Да.
— И в том, и в другом вы не уверены? — тем же тоном произнес капитан.
— Да, — промямлила я и оглянулась на каменного Леву.
Лева битый час изображал молчаливое надгробие, и капитан обратился к нему сам:
— Лев Николаевич, вы сможете опознать шофера грузовика?
— Со спины, — пообещал боксер.
— Кхм, — сказал капитан. — Рост, вес, телосложение, цвет волос?
— Рост выше метра восьмидесяти, вес… килограммов девяносто… может, чуть меньше. Телосложение нормальное. Цвет волос… не знаю. Он был в кепке-бейсболке коричневого цвета.
Капитан опять крякнул и сказал:
— В принципе… описание совпадает с приметами настоящего шофера «КамАЗа». Я звонил в ГАИ, справлялся. Но водитель уверяет, что машину угнали днем. Когда точно, он не знает. С утра был на рыбалке, там выпил, вернулся вечером и сразу подал в розыск.
— Во сколько?
— Поздно, — вздохнул капитан. — Машина стояла у забора из сетки-рабицы около охраняемой парковки. Сторож за грузовиком не следил и не может сказать, кто сел за руль. Но у водителя — четыре свидетеля-рыбака, все подтвердили его присутствие на реке.
Я беспомощно переводила взгляд с одного мужчины на другого и понимала, что кроме, «кхм» и «в принципе», сказать тут нечего.
— Теперь о попытке проникновения в жилище, — продолжил Игнатов. — По вашим же словам, Серафима Андреевна, вы точно не уверены, была ли она, попытка проникновения. Ваша свекровь — пожилая женщина, вы лично не видели, чтобы она запирала замки…
— Что вы можете нам посоветовать? — Лев перебил нудные рассуждения.
Капитан развел руками.
— Езжайте в отделение по месту жительства, пишите заявление…
— Фигня какая-то, — не удержался Лева, и капитан посуровел лицом.
— Извините, не согласен, — буркнул он. — Труп Гальцева лежит в холодильнике, это факт. Остальное — пустые размышления. И поверьте мне, Лев Николаевич, от заявления о попытке проникновения в квартиру дамочки, накануне потерявшей сумку с ключами, отмахнутся, как… — крепкой ладошкой капитан изобразил попытку убить назойливую муху.
— Но в ее сумочке не было паспорта! — воскликнул Лев. — Как преступник узнал адрес? Значит, за Симой следили!
— Может, и следили, — вздохнул капитан. — Серафима Андреевна, вы можете с уверенностью сказать, что в вашей сумочке не завалялось какой-нибудь квитанции с адресом? Например, из прачечной или из химчистки?
Батюшки святы! Какая я идиотка! Сижу тут, отвлекаю занятого человека…
— Пошли, Лева, — сказала я и распрощалась с капитаном Игнатовым.
— В чем дело? — спросил Лев на крыльце отделения.
— В моей сумочке могла остаться квитанция из химчистки. Три недели назад я получала дубленку и попросила оставить квитанцию на случай проявления дефектов под дождем… И, Лева! В моей сумке такой бардак, что могло остаться извещение о посылке с Украины! Муза ходила получать по своему паспорту и ругалась, что я извещение ей не оставила…
Лева уничтожил меня взглядом и сел за руль.
Мне тоже было неприятно. Дубленку очень жаль. Химчистка у нас первоклассная, «итальянская», но работники в ней наши, отечественные. Вполне могут перепутать состав, и моя коричневая дубленка расцветет от сырости под леопарда.
Впрочем, плевать. Давно пора шубу купить.
Лева дулся и молчал. Визиты к милиционерам в Текстильщики поэтапно разбивали его стройное построение триллера с маньяками, наемными убийцами и прочими душегубами. Игра в Пинкертона давала возможность для свиданий, окруженных ореолом мужественного заступничества.
Подъезжая к кустам у булочной, Лев спросил:
— Поедем опять в Сокольники? С Людвигом гулять…
— Увы, — я весело улыбнулась, и у Левы стянуло лицо. — Сегодня иду сдаваться. Признаюсь Музе, что потеряла ее челюсть.
