Глава 4
Кирилл Поздняков жил в двухэтажном каменном бараке, по диагонали почти перечеркнувшим огромный двор-колодец. Облупленные стены старых строений нависали над узкой вытянутой коробкой барака, детские голоса бились о них и отдавались гулким эхом.
Пятачок небольшой площадки с ржавыми качелями и турниками окружали скромные чахлые кустики. На пятачке резвилось несколько малышей, за ними приглядывала сонная бабулька, непосредственно в кустах обосновалась пара алкашей с бутылкой водки и полуторалитровым пивом «Балтика» — медовое.
Я стояла у подъездного окна одной из стен колодца и сверху оглядывала прилегающую к бараку территорию. Никакой сверхизощренной пакости я не ожидала, в Питере разыскивали Алиску, а не Надю Боткину. Перепутать длинную худую Фому и меня — Дюймовочку в стадии средней спелости — не получится даже при богатом воображении. Но настораживало закрытое окно студии Кира. Летом Поздняков окон не закрывал никогда. Даже если уезжал на сутки или двое.
Может быть, они уже отчалили до Амстердаму?
Вряд ли.
Придется справиться у мультигномов.
Еще раз окинув взглядом площадку, я вздохнула — и почему люди не летают, как птицы?! Сейчас бы на бреющем до окошек, да лишь одним глазком…
Бабульки можно было не опасаться. Она боролась с зевотой и криками разгоняла детей и собственную дремоту.
Алкаши за пятнадцать минут ни разу не приложились к бутылке. Потом накапали в пластмассовые стаканчики несерьезную детскую дозу, грамм по тридцать, не чокаясь, выпили и вяло зажевали редисом. Оживленной беседы у них так и не вышло. Или похмеляются бедолаги, или «оттуда».
Или у меня начинается паранойя.
Но то, что пьяницы сидели аккурат напротив единственного входа в барак, настораживало. В грязноватом неустроенном дворе хватало укромных мест. Более подходящих для распития и вдалеке от детских криков и недовольно косящейся няньки.
Но. Я сидела в запертой московской квартире, пила по-черному и на звонки не отзывалась. Так что… рискнуть можно.
Пару лет назад друзья Кира при его помощи купили под офис две квартиры барака на первом этаже. Ребята занимались компьютерной анимацией, рекламой, клипами, заставками и обзывались мультигномами. Поздняков иногда перебивался у них работой.
Двор-колодец порой пребывал в столь диком запустении — иногда забывали вывезти отходы, чаще в мусоре рылись собаки и бомжи, растаскивая кости и пакеты по всем углам, — что фирмачам ничего не оставалось, как прорубить на месте окна дверь и сделать отдельный вход под кокетливый стальным козырьком. Теперь гномы принимали посетителей, приходящих не через загаженный, воняющий щами подъезд, а напрямую с улицы.
Но дверь одной из квартир замуровывать не стали. Поставили железную, без замков и ручек со стороны коридора, и бегали к Позднякову на перекур, выпить водки и оттянуться.
Двор-колодец насквозь прошивала тропинка от одной арки до другой. Грязноватая, с невысыхающими лужами дорожка огибала барак, встречалась с дырой единственного подъезда барака и бежала дальше, в такой же каменный колодец. Крыльцо фирмачей уютно устроилось с тыльной стороны поздняковского домишки.
Я обогнула квартал, замаскировалась очками и кепкой бейсболкой, прошмыгнула под вывеску «Мультигномы — добро пожаловать» и попала в прохладный холл студии.
Вахты у гномов не было. Секретарши, которая должна была встретить посетительницу любезной улыбкой, тоже. Но в пепельнице на ее столе дымилась тонкая сигаретка, а это значит — скоро девица вернется.
Раскланиваться с секретаршей не было никакого желания. Я уверенно толкнула дверь в соседний кабинет и подошла к щуплому пареньку, уставившемуся на монитор с таким недоумением, словно там не логотип ООО «Сказочный отдых» высветился, а обещание конца света.
— Привет, Пашуля, — поздоровалась я. Пашуля кивнул, не оборачиваясь, пригладил длинные сальные патлы и пробормотал:
— Завис, скотина.
— Не ругай технику, она обидчива, — попросила я.
Парень наконец отвлекся от монитора, бросил на меня тоскливый взгляд и прищурился, вспоминая. Пришлось определиться.
— Надя. Боткина. Фома была?
— Угу. — И вдруг — Надюха! Ерш: твою медь! Какими судьбами?!
— Пулковско-домодедовскими, — отшутилась я и повторила: — Фома была?
— Была… вроде…
— Когда?
— Ну-у-у… не помню… А вы что, потерялись?
— Вроде того. Я пройду к Киру?
— Валяй, — Пашуля дотянулся до кнопки, отпирающей дверь в подъезд. — И скажи Киру, есть работка. — И уже вслед: — Пусть поторопится! Заказ срочный.
Осторожно выскользнув в длинный темный коридор, я прокралась до лестницы на второй этаж и, морщась от скрипа деревянных ступеней, поднялась к квартире художника Позднякова.
Звонка у Кира не было никогда. Друзья барабанили в дверь «Спартак»-чемпион!»; соседи открывали пинком и матом; почтальоны, врачи и сантехники к богеме не наведывались.
Нажав на дверь плечом и почувствовав, что она не заперта, я нисколько не удивилась. Поздняков ключи терял и раздаривал быстрее, чем слесарь выпиливал новые.
В нос ударила непередаваемая смесь запахов — краски, немытых ног и пепельниц, прокисшей закуски и старых пододеяльников. Судя по ароматам, ставшим более насыщенными с прошлого года, аккуратную даму сердца Поздняков так и не завел.
А зря. Я на это надеялась. Не дай бог, Кир еще и без денег сидит. Тогда примет Алиску, как бездомный мать Терезу, станет на колени и будет лить слезы благодарности.
Придется связывать обоих. Позднякова приковывать к батарее, Фомину в спеленутом виде тащить в милицию…
Кирилл Поздняков лежал у закрытого, зашторенного окна. Всегда бледное лицо художника встало совершенно белым, в синеву. Остекленевшие глаза удивленно таращились в угол на мольберт, снизу, из-под головы, натекла огромная лужа крови.
Запах крови перебил все остальные. Он душил своей густотой и, казалось, проникал сквозь поры, пропитывая мое скользкое от пота тело.
Я почти задохнулась. И, теряя сознание, рухнула на косяк, задела плечом дверь, она раскрылась, и я чуть не вывалилась обратно в коридор. Но устояла.
Осторожно прикрыв тяжелую скрипучую дверь, я села перед ней на корточки и оглядела студию. Сосредоточенно, отстраненно.
Большое, почти квадратное помещение без прихожей и перегородок. Фантастический бардак. Два окна. Оба закрыты и не пускают солнце в комнату на труп. У левого, под самым подоконником, лежит мертвый Кир; у правого кухонный стол, вплотную придвинутый к двухконфорочной плите. На столе початая бутылка «Совиньона», пачка «Вог» с ментолом, помада и пудреница моей подруги.
Алиса здесь была. Но провалилась в Зазеркалье, оставив мертвого друга, помаду, пудреницу и пачку «Вог» с ментолом.
Став на цыпочки, я подошла к Киру и дотронулась до его руки. Она была чуть теплой и неприятной. Согнувшись, я с трудом удержала позывы рвоты.
Шевелить тело мне не хотелось. Но, и не переворачивая голову художника, можно было догадаться, что здесь произошло. Чугунный край батареи, торчащий из-под подоконника, был измазан кровью. Поздняков ударился виском о железо, проломил голову и умер.
На этом догадки закончились, а вопросы размножились в спринтерском темпе.
Как погиб Кир, споткнулся случайно или его толкнули? Присутствовала при этом Алиса?
Приезжая к Киру, она всегда ставила сумку в угол за стопку холстов в подрамниках и листы картона. Заглянув в узкую щель, сумки я не нашла.
Торбу с деньгами взяла, а дорогую, любовно выбранную косметику оставила? К тону помады Алиса подходила с большей ответственностью, чем иная мать к дитю…
Но придется оставить размышления на потом и удирать. Тем же путем.
А что сказать Пашуле?! Мультигномы чокнутся всем составом и заложат московскую студентку, как не фиг делать!
Идти через улицу, мимо «алкашей»? Нет. Светиться нельзя категорически.
Я стояла у двери поздняковской квартиры и скулила от отчаяния. Выбор пути отхода давался тяжелей битвы над теоремой Ферма. Ситуация, как и теория чисел, предложенная французом, не имела положительного решения.
Куда?!
Впрочем… перед гномами я уже засветилась, придется идти к Паше и пугать его правдой, до икоты.
После стука в железную дверь мелодии «Спартак»-чемпион!» мне открыли. Я вошла в Пашулин кабинет и, заикаясь, пробормотала:
— Паша, Кир погиб.
Парень развернулся вместе со стулом:
— Как?!
— Головой о батарею ударился…
— Когда?
— Уже чуть теплый.
Паша слепо и механически нашарил «Мальборо», прикурил и откинулся на стуле. «Совсем мальчишка», — подумала я и принялась скулить:
— Милицию вызовешь… обо мне не говори… я на один день приехала, завтра на работу. — И тут же нагнала на парня страху: — У Кира трава, колеса, еще какая гадость есть?
От усиленных размышлений у Паши выкатились глаза, и сигаретка, приклеившись к губе, повисла вниз.
— Ежкин кот, — перетрусил гном, — все может быть…
— Тогда держитесь, братцы. Весь дом знает, кто к Киру шнырял.
— А он точно умер? — с надеждой всхлипнул Пашуля.
— Точно. Бегите к нему, приберитесь. Тщательно. Вдруг куда шприц с отпечатками закатился…
— Мы не… — вякнул гном.
— Уверен?! — рявкнула я, и Пашуля аж тощие коленочки к горлу подтянул. Защищаясь. — То-то же. Слушай сюда, голова садовая… Уберетесь, и только тогда ментов вызывайте. Скажите, что обнаружили минутку назад. А до этого ничего не трогали, ничего не знали. — И с материнской тревогой посмотрела на вмиг полинявшего, бледного мультигнома. — Понял ли, товарищ?
— Угу, — гном тряхнул патлами. — Спасибо, Надюха… век не забуду… в следующий раз приедешь, откумаримся…
— Да, чего там, пустяки, — елейно прощебетала я. — Главное, про меня не говорите… незачем…
— Понял, не дурак, — четко гавкнул гном, взвился в воздух и, по-моему, не касаясь пола, перелетел в соседний кабинет.
А я замерла перед дверью на выход. Разговор с Пашей отнял последние силы, и на легкую прогулочную походку их почти не осталось. Десять метров по двору до арки надо скользить, как нежная фея. Не привлекая внимания и не запинаясь.
Времени на жалость к себе не было категорически и, пробормотав: «Господи, спаси и сохрани», — я распахнула дверь и выскользнула наружу.
Руки-ноги тряслись и раскачивали тело в разные стороны, казалось, еще чуть-чуть, и шок шваркнет меня на мостовую и оставит там надолго. Часа на два, до приезда «Скорой помощи».
На футболке, во всю спину, потом выступила мишень. Я чувствовала в десятке оценивающий взгляд «алкашей» и ждала окрика.
Его не последовало.
Выписывая вензеля, я доплелась до столиков уличного кафе, приземлилась на раскаленный стул и, судорожно нашарив в сумке кошелек, заказала двести граммов холодного сухого вина.
Мне принесли «Совиньон». С ужасом поглядев на запотевший стакан, хотела отказаться и попросить чего-нибудь иного, но вовремя очнулась и поблагодарила официантку кивком.
— В конце концов, символично, — буркнула я, переползла на другой стул, под тень зонтика и, пожелав Киру земли пухом, огромными глотками продавила в горло кисловатую жидкость.
Ледяное вино в бушующем желудке прижилось не сразу. Сперва сделало попытку вернуться наружу, но я проявила характер и вдавила «Совиньон» обратно.
Война с вином и организмом затянулась минут на семь-восемь, помогла отвлечься, и видения распростертого над лужей крови тела с пробитой головой размылись. Я уговаривала желудок на мировую и держала носовой платок наготове.
Пара бритых качков с сочувствием наблюдала за моими усилиями, вспоминала собственное похмелье и трогательно проявила заботу фразой:
— Закури, кисуля, отляжет…
— Не курю, — жалобно пискнула я.
— Хошь, еще стакан закажу? — доброта питерских братков выгодно отличала их от московских коллег.
Но мне было не до бесед, и, гордо вздернув нос к зонтику, я отвернулась в сторону каменной стены.
Братки не настаивали. Вернулись к пиву и через секунду забыли о зеленой от тошноты девице.
Постепенно меня перестало колотить и корчить в неприличных позах, мысли зашевелились живее, и я начала соображать, любуясь синим питерским небом и посасывая карамельку «Чупа-чупс». Итак, что мы имеем? Мертвого Кира и исчезнувшую Алису. Куда могла направиться подруга? Куда угодно.
То, что за картонками не оказалось ее сумки, одновременно обнадеживало и рождало подозрения. Учитывая любовь Фоминой к косметике «Буржуа» — Алиска скорее голову забудет, чем помаду, — выводы могли быть самые плачевные. Любовники разодрались, Фомина толкнула Кира, он упал, ударился головой и помер. Алиска схватила торбу и удрала куда глаза глядят.
Но закрыла окна? Пудру оставила, а окна закрыла?
Маловероятно.
Впрочем, если Кир был под кайфом, то за деньги на новую дозу мог пойти врукопашную, довести: Алиску до истерики, и подруга удирала в невменяемом состоянии.
Но окна?!
Бесконечно перебирая все возможные предположения, я понимала, что до правды доберусь вряд ли. Правду знали лишь Кир и Алиса.
Вытащив из сумки зеркальце и придя в ужас от увиденного в нем, я покинула столик уличного кафе и ступила на тротуар, задрав правую руку кверху. Прежде чем покинуть Санкт-Петербург, следовало навестить Алисину тетушку — Алину Дмитриевну.
Остановившегося частника я попросила довезти до Озерков, на улицу Елисеевская, к дому номер двадцать один. Алина Дмитриевна жила в двадцать пятом, но подъезжать по точному адресу я не решилась. В двадцать первом жила тетушкина приятельница Наталья Николаевна, и мне было достаточно попросить соседку передать сообщение. Или письмо, что еще лучше. Возможно, Фомина с испугу помчалась к тете и теперь трясется и: рыдает на родной груди.
Длинную запутанную Елисеевскую улицу шофер искал долго. Я знала дорогу от платформы электрички и помочь ничем не могла. Но когда мы наконец добрались до места, выходить из машины раздумала. В ста метрах от дома номер двадцать один проезжую часть перегородили машины и толпа народа.
— Ну? — сказал водитель. — Платить будете?
Я, не глядя, сунула в его сторону комок купюр и вышла, нет, вывалилась из «девятки» в придорожные кусты. Перед моими глазами промелькнули колеса и пыльный кузов «Жигулей», машина неловко развернулась и, чиркнув бампером о ветки, умчалась прочь.
Спустившись еще ниже в заросшую кустами канаву, я осторожно раздвинула листья и глянула на гудящую, возбужденную толпу, собравшуюся напротив дымящихся останков дома номер двадцать пять.
Между машинами милиции, пожарных и медиков стоял автомобиль питерского телеканала. Парень в жилетке с многочисленными карманами снимал на видео место происшествия для показа в криминальных новостях.
Идти ближе было нельзя. Я сижу в Москве, запертая на все ключи и пью горькую. Если, не дай бог, в какой-нибудь милицейской голове родится мысль просмотреть пленку видеозаписи и в кадре мелькнет личико Нади Боткиной, Боткиной кранты.
Интересно, существует связь между гибелью Кира, пожаром в Озерках и моей подругой? В случайные совпадения я перестала верить лет девять назад. Сдуло тогда с меня розовые очки. А это значит, связь есть.
Прищурившись и став на цыпочки, я постаралась разглядеть в толпе Алину Дмитриевну.
Но ни тети, ни тем более Фоминой в стайке соседей не было. Народ кучковался по группкам, мужчины жестикулировали, женщины утирали глаза платочками…
Неужели… нет!! В это невозможно поверить!
Воображение услужливо подсунуло два обгоревших тела, и осторожность Надю Боткину покинула.
Скользя по влажным корням кустов, я начала выбираться из сырой канавы… и нос к носу столкнулась с мамой Натальи Николаевны — бабушкой Ирой.
— Ирина Ивановна, — удивленно поздоровалась я.
Старенькая подслеповатая бабушка признала во мне некую Свету и запричитала:
— Ой, Светочка, ой, горе-то како-о-о-ое!
Я подхватила под руку сухонькую, как отвалившаяся ветка, старушку и повела ее к дому дочери. Баба Ира не сопротивлялась, вяло перебирала ботиками и, не переставая называть меня Светой, бормотала: «Ох, ох, ох, такая молоденькая».
— Кто?! — не выдержала я.
— Алиночка, — всхлипнула старушка. — И сколько раз ей говорила — проверь проводку, проверь проводку…
— Она погибла? — В моем вопросе почти не было вопросительных интонаций.
— Да, — старушка горестно задышала в мое плечо.
— А племянница? Алиса?!
Так нет Алисочки. Она в Москве…
Под старческое бормотание я продолжала погружение в колодец с названием «кошмар». Еще недавно мне казалось, я достигла дна. Теперь пробила корку и неслась к центру земли. Не было края у этого колодца.
Через несколько часов или дней пожарные разгребут останки деревянного дома… Найдут ли они среди обгоревших бревен тело моей подруги?!
Я изнывала от неизвестности и ужаса, но ничего поделать не могла. Если Алиса погибла, то ей уже не поможешь. Надо намотать нервы на кулак, стиснуть его как следует и пробираться в Москву. И больше не высовываться!! Каждый причастный к этому делу погибает. Сначала брюнет, потом Кир и, наконец, Алина Дмитриевна… и Алиса?!
Когда меня вычислят — я следующая. Связать воедино гибель нескольких человек сразу не смогут. И вероятнее всего, не смогут никогда.
Поздняков умер от несчастного случая в центре Санкт-Петербурга; Алина Дмитриевна сгорела в частном доме в Озерках; брюнета хлопнули в Москве при бандитских разборках.
Где связь? Если не копать, нигде.
Теперь, после вероятной гибели Алисы, связующую нить между убийствами в двух столицах смогу провести лишь я.
Какой идиотизм?! Зачем я вообще впуталась?! Что я здесь делаю?!
Ужас пнул меня так ощутимо, что я чуть не уронила повисшую на мне старушку.
— Ирина Ивановна, присядьте на скамеечку, — я подвела бабушку к лавке, бережно усадила и кустами, вдоль заборов, помчалась вон из Озерков.
Теперь, помимо запаха крови, меня преследовала вонь пожарища. Я тащила за собой этот шлейф по вагону электрички, метро, к кассе Московского вокзала.
Р-200 давно ушел без меня. До отхода «Красной стрелы» оставалось полтора часа, и, чувствуя себя преступником в розыске, я забилась между вокзальными ларьками и плакала.
Мне было жаль Алису, Кира, Алину Дмитриевну, жалко себя и красного диплома. Об отце я даже думать боялась. Останусь жива и на свободе, уеду, к чертовой матери, из Москвы, сяду в свой почтовый ящик, буду всю жизнь мыть пробирки и даже замуж не выйду. Таким идиоткам нельзя иметь детей, это опасно для генофонда страны.
А как я проникну в квартиру Ванны?!
Не-е-е-ет, таких, как я (если не получилось в детстве подушкой придушить), надо держать в изоляции и стерилизовать на случай побега! Дурость опасна и заразна.
Самобичевание увлекло меня настолько, что чуть не заставило пропустить «Красную стрелу». А билет в СВ мне и так каким-то чудом достался. Думаю, в силу закона о компенсации.
Выбравшись из-за ларьков и схватив первые попавшиеся беляши и бутылку лимонада, помчалась к вагону.
Лавируя среди провожающих-отъезжающих, подбежала к тамбуру своего вагона и чуть не юркнула на рельсы. Жаль, щель между вагоном и перроном маловата оказалась.
Пришлось опустить зареванную морду вниз, натянуть кепи до бровей и увлеченно ковырять носком сандалии асфальт.
Впереди меня, у двери тамбура, стояла троица парней, с коими несколько часов назад я взлетела в Домодедове и приземлилась в Пулкове. Они и тогда выделялись среди пассажиров авиалайнера.
О том, что троица «оттуда», говорило многое.
Прежде всего широкие плечи, накачанные задницы и лица вахтеров Кремлевского Дворца съездов. Глазки троицы автоматными дулами шерстили толпу, выискивая диверсантов, террористов и дурочек из Москвы, решивших провести органы.
Возможно, мне это казалось, и парни девушками любовались.
Двое из них точно побывали в самолете вместе со мной, насчет третьего я сомневалась. Он держал в руках пакет с воблой и выглядел свежее усталых товарищей. Товарищи были злые, разговоров между собой не вели, и от них за версту тянуло агрессией.
Возможно, и это мне казалось, у парней вокзальные щипачи сперли бумажники, они оправданно злились, а у милой Надежды всего лишь перегорела головушка и повышибало пробки.
Я стояла за их спинами, ругала проводницу, неспешно проверяющую проездные документы, прятала опухшее личико и молилась: «Только не мое купе, только не мое купе».
Фотографии Надежды Боткиной у парней быть не могло. Боткина выступала в Москве. Я боялась встреч в будущем. Оправдать свое присутствие на перроне питерского вокзала будет невозможно.
На мое дурацкое счастье, парни разделились между первым и вторым купе.
Я через окна полюбовалась их заселением и храбро вошла в вагон. На моем билете стояла цифра «восемь».
Соседнее с моим место занимала бабушка божий одуванчик. Беленькие, кокетливо уложенные кудельки, сиреневая помада и бриллианты во всех местах. Глазки бабушки сверкали им под стать, фарфоровые зубки перламутрово поблескивали — Ангелина (так, без отчества, представилась соседка) ехала от старого-старого поклонника.
Однако везет мне сегодня на бабулек.
Пробормотав «добрый вечер», я забилась в угол купе и, упорно не снимая кепи, прислушивалась к звукам собирающегося в дорогу поезда. У окон на перроне гудела толпа, кто-то давал какому-то Феде последние ЦУ, кто-то обещал сразу позвонить. Наконец под мелодию «Прощание с Петербургом» состав плавно тронулся с места, и минут через десять, рывком отворив дверь, в купе шагнула проводница.
Я знала, что сейчас должна зайти полная крашеная блондинка в форменной одежде, но все равно вздрогнула. Если бы проводницу сопровождал наряд милиции, я бы отнеслась к этому со стойкостью зрелого фаталиста и молча протянула руки под наручники. Но форменная дама лишь проверила билеты, пожелала доброй ночи и ушла дальше бродить по длинному вагону.
— Как вас зовут, моя милая? — улыбнулась сразу представившаяся Ангелина.
— Регина, — почему-то соврала я.
— Чудесное имя, — похвалила выдумку бабулька и достала из ридикюля серебряную, довольно вместительную фляжку. — Коньяк, — пояснила Ангелина и защебетала: — Ах, я нынче так возбуждена, так возбуждена! Предлагаю пригубить за знакомство, иначе всю ночь буду вертеться и мешать вам спать. Поверьте, Региночка, — бабулька доверительно склонилась над столом, — рюмочка коньяку лучше патентованного снотворного. — И без перехода: — А почему у вас такие грустные глазки?
«Старая школа», — с восхищением подумала я. Обозвать опухшие красные лупетки «грустными глазками» — это нечто. К пожилым людям такого воспитания я всегда испытывала искреннюю симпатию.
— С любимым рассталась, — по пятибалльной системе за предмет «отчаянное вранье» мне бы поставили «пять с плюсом».
Бабушка Ангелина поправила в жабо бриллиантовую брошь и произнесла без всякой нравоучительности:
— С высоты возраста позвольте мне заметить, Региночка, у вас все еще впереди.
Отвинтила серебряную крышечку, разделила ее на два стаканчика и наполнила коньяком до краев.
Как верблюд бедуина, неделю не видевший воды, я всосала благородный напиток в лучших традициях русских застолий. Выщипанные в ниточку брови Ангелины поднялись наверх, кожа на лбу сложилась в недоуменную гармошку…
— Извините, — буркнула я, — день сегодня… тяжелый выдался…
— Понимаю, — бабулька тряхнула кудельками и налила еще.
Вторую порцию я приняла с понятием. Под щебет Ангелины, стук колес и топот ног за дверью.
Прекрасно понимая, что это невозможно, я ждала, когда звуки шагов сконцентрируются перед дверью, она распахнется и в купе, с вопросом: «А что вы делали в Питере, мадемуазель?» — зайдут двое, нет, трое, нет, даже четверо мужчин. Двое с автоматами, один с «наганом» и тип с собакой на поводке.
Бред. Паскудная игра воображения. Возможно, так сходят с ума.
И я была очень благодарна Ангелине за неумолчную беседу. Во-первых, щебет отвлекал; во-вторых, после рассказа соседки планка возраста любви поднялась для меня до бесконечности.
— Как вы думаете, Регина, сколько мне лет? — лукаво прищурилась бабулька.
«Она уже в том возрасте, когда этим можно кокетничать», — подумала я и храбро бухнула:
— Шестьдесят.
Ангелина рассмеялась и чуть не потеряла вставную челюсть.
— Мне семьдесят четыре, — и довольная моей растерянностью, продолжила: — А моему Самуилу через месяц восемьдесят. Пятьдесят лет назад у нас был… феерический роман, но, увы, мне запретили с ним встречаться родители. Теперь то же самое, но по иным причинам, делают наши дети и внуки. — Семидесятичетырехлетняя Джульетта глотнула коньячку и призналась: — Пятьдесят лет тоски и воспоминаний. Нет, безусловно, мы любили своих, уже покойных, супругов, но… помнили. Ночной Ленинград, разведенные мосты и поцелуи.
Поэтический настрой Ангелины погрузил меня в прошлое Северной столицы. Оттепель еще не начиналась, но мужчины умели читать свои и чужие стихи, непринужденно дарить цветы и конфеты, умели ухаживать и знали толк в прогулках и ресторациях.
Эх, приеду, первым делом позвоню Гоше и поведу его гулять на Красную площадь.
— Как юная ветреница, по первому зову мчусь в Петербург, — стрекотала пятьдесят лет влюбленная Ангелина. — Он крадет часы и минуты для встреч, ездит в Москву…
— А жить вместе вам нельзя? — неловко спросила я.
— Что вы! — соседка возмущенно сверкнула пepстнями. — Самуил не может бросить своих студентов. — И крайне гордо: — Он у меня такая умница, еще преподает.
— А вы?
— А я принадлежу внукам, — не менее гордо за себя ответила Ангелина. — Жертвенность русских женщин известна миру с декабря 1825-го. Впрочем, нет, первые дамы приехали к мужьям на рудники чуть позже.
«Ангелину в соседки по купе мне сам бог послал», — укутываясь в шерстяное казенное одеяло и любуясь моментально уснувшей пожилой Джульеттой, размышляла я под стук колес. Над моей головой горел ночник, в мягком свете нежно поблескивал бриллиантик в сморщенном ушке Ангелины, и спать не хотелось совершенно. Жизнеутверждающая позиция старой дамы настроила мысли на мажорный лад.
Почему вдруг я решила, что Алиса погибла?! Откуда этот вздор?
Моя подруга жива, и точка. Я тоже… пока.
Парни из первого и второго купе могут быть бизнесменами, приехавшими в Питер на несколько часов. Гибель Алины Дмитриевны и Кира может быть случайностью…
«Остановись, Надежда, — приказала я себе. — С подобной расслабляющей тенденцией ты выстроишь себе виселицу. Опираться прежде всего следует на осторожность, а не на эфемерный случай».
Похоже, я начала шарахаться из крайности в крайность. Не понимая, откуда из щелей вагона дует ветер, искала в темноте по движению шторок — дырки не видно, а сквозит; так же и с опасностью, — она есть, но пойди разгадай, откуда удар последует.
Ангелина жизнеутверждающе похрапывала, а на меня опять навалились кошмарные видения. Обуглившийся остов дома, бледное лицо художника в луже крови… Хоть буди мою Джульетту и проси рассказать все снова с самого начала!
Но Джульетта крепко спит, а на меня изо всех углов таращатся тени.
Думай, Надя, думай! Это всегда тебя спасало!
Алисе я позвонила в десять утра. Могу предположить, что крепкая задним умом подруга тут же собрала манатки и сделала ноги. Но прежде предупредила тетушку — координаты Кира нельзя называть никому, ни при каких обстоятельствах.
Презирающая всякую власть Алина Дмитриевна вполне могла плюнуть в раскрытую ментовскую корочку и послать визитеров на фиг.
Значит, разговор сложился жестко.
И, судя по динамике развития событий, быстро. Кто бы ни помчался, опережая меня, в Питер, к убийству… гибели Кира, он не причастен. К четырем пополудни Поздняков почти остыл в раскаленной квартире. А из этого следует, что из Москвы в Санкт-Петербург был звонок, и орудовали питерские коллеги.
Я сосредоточилась и представила себе визит господ «оттуда» (а я уже не была уверена, откуда именно господа, так грубо и грязно госслужащие не работают) к Алине Дмитриевне. Тетушку спрашивают: «Где ваша племянница?»
«А какое ваше собачье дело?!» — отвечает тетушка.
Что следует дальше, страшно представить.
Допрос с пристрастием?!
Если так, то это объясняет возникновение пожара. Допросить без следов можно. Но не дать тетушке возможности позвонить Алисе и передать сигнал можно было, только связав. Кроме этого — можно одурманить и… убить.
Боже святый, куда я вляпалась?!
И вот еще. Пол-«лимона», конечно, огромная сумма, но такого кровавого следа она не оставляет.
Если денег для трех убийств недостаточно, что дороже денег?
Власть.
К власть имущим могла иметь отношение только видеокассета. Больше ничего в «дипломате» не было и, кстати, интереса Вадима Константиновича не удостаивалось.
К голым министрам в бане все давно привыкли, и у меня появилось страшное предположение, что на той маленькой кассетке запись покруче. И жива я только потому, что жмот Гуля не дал видеомагнитофон.
Останусь жива, куплю соседу решетку яиц и подарю сто рублей.
Эх, что-то я зачастила с обещаниями типа: «Если жива останусь»! Как бы не накаркать…
Но тем не менее вернемся к нашим худым баранам.
Картинка, которую я только что нарисовала, не складывалась. Последовательность событий развивалась в обратном порядке. Когда я уезжала от Кира, он был мертв уже давно, а дом Алины Дмитриевны только-только потушили.
Бомба с таймером? Возможно. Но вряд ли, у нас таки не Чикаго. Тогда в чем дело? Или я перемудрила с грозными визитерами?
В десятый раз, намотав на себя колючее одеяло, я перевернулась к стене и уперлась в нее, прохладную, пылающим лбом.
Первым погиб Поздняков. Дом тетушки сожгли позже. И думаю, к этому времени она была еще жива. Иначе все вообще не имело смысла.
А если дом сожгли только потому, что нигде — ни в студии Кира, ни в Озерковском доме — не нашли кассету?! Чего проще — сжечь улику?! В огромном бревенчатом доме столько потайных уголков, сто лет ищи, не найдешь. Только по бревнам раскатать.
Да. Причина пожара может быть такой.
Или… тетушку допросили ласково, узнали адрес Кира и, оставив кого-то в Озерках, поехали к Позднякову. Но взбалмошный художник устроил дядям такой (!) прием… что сам погиб… все-таки случайно.
Устав вертеться, я села на диване, подобрала под себя ноги и принялась лепить картину в свете ночника и последних догадок.
Если Поздняков погиб случайно, все можно выстроить в логическую цепочку.
Ни у Кира, ни у Алины Дмитриевны не было видеомагнитофона. Это должно было визитеров успокоить и дать надежду на бескровное разрешение.
Но Кир погиб. Рванулся к окну, его пытались задержать, он споткнулся и ударился головой о батарею… И только тогда некто дал команду на устранение свидетеля в Озерках.
Интересно, по паспорту, засвеченному в авиа- и железнодорожных кассах, меня вычислить смогут?
Элементарно. Но пока будут уверены, что я сидела смирно, проверять не станут.
Или перестрахуются?!
От ужаса я тихонечко взвыла, и седенькая Ангелина перестала храпеть.
Если сейчас же, сию минуту, не изобрету способа незаметного проникновения в квартиру Ванны, я следующая. Стоит дать малейшее, мизерное подозрение, враги проверят списки пассажиров и уконтрапупят Надю. Может, сбежать? Куда?! И на какие шиши?! Эх, надо было пятьдесят тонн гринов взять! Но кто же знал?! Скажи раньше: Боткина в бегах, — пол-Бауманки уписается!
От ужаса меня начало корежить, я дотянулась до серебряной фляжки и произвела мощный глоток, даже мысленно не извинившись перед спящей хозяйкой фляги.
Эх, не дожить мне до семидесяти, не рассказывать ночи напролет молоденьким дурочкам о романах, изящных, как засохший букет бессмертников, жертвовать любовью ради внуков. Даже взвода бевых котов не завести…
Стоп, Надежда. С места о котах, пожалуйста, подробнее…
Я остановилась, продолжила ассоциативный ряд…
Через пять минут подробный план проникновения в дом был готов.
Выпив последнюю коньячную каплю за здоровье всех старушек мира, я поплотнее завернулась в простыню, отринув колючее одеяло, и начала считать овец. И очень удивилась, когда вместо кудрявых барашков через изгородь заскакали полосатые торбы Капитолины Тимофеевны.
